Книга Перри Андерсона «Переходы от античности к феодализму» задумывалась в качестве пролога к более объемному исследованию: «Родословные абсолютистского государства». Эти две книги в конечном итоге выражают одну и ту же мысль. Связь между античностью и феодализмом, с одной стороны, и абсолютизмом с другой, — сразу не очевидна.

Обратите внимание на название книги Пери Андерсона. «Переходы» — во множественном числе. Если дочитаете до главы про Северную Европу, то увидите непривычное для нас употребление термина «формация», опять же, во множественном числе: «скандинавские общественные формации» (176). Мы привыкли, что формация — нечто всемирно-историческое, на все человечество их выписано штук 5, а здесь получается, что в Швеции формация своя, в Норвегии своя, да, пожалуй, и на «промозглых Фарерских островах» (171) тоже своя, непохожая на другие.

Таким образом, автор при фундаментальном подходе и широком охвате: история Европы от гомеровской Греции до XVII века, внимателен к нюансам, к местной специфике для общих закономерностей, если пользуется такими указателями как «западный» или «восточный», то обязательно уточнит, по каким рубежам они установлены, для каких обществ и на какой период времени.

Перри Андерсон — известный «британско-американский» историк (именно так аттестует его «Википедия»), его работы «стоят в списках обязательных для аспирантов» (9), а помимо академических заслуг он является еще изобретателем термина «Новые левые». Да и сам считается левым. Хотя левизна его тоже специфическая. Например, он полемизирует с основоположниками марксизма (а также ислама) по поводу ростовщиков. Ростовщики, по его мнению, не обязательно паразиты на теле народного хозяйства, «плодотворные вливания средств в мануфактурное производство или транспорт часто истекали из полноводных рек ростовщичества» (189).

Боюсь, сегодня сориентироваться «левая, правая где сторона», не легче, чем в сторонах света. Но в чем Андерсон продолжает лучшие традиции настоящих, старых левых — это в методологии. В подходе к истории. Сошлюсь на предисловие к русскому изданию «Переходов…», которое написал тоже вполне западный, чикагский профессор Георгий Матвеевич Дерлугьян. «Спору нет, работа Андерсона оставляет в стороне множество сюжетов, позднее переместившихся в фокус исследовательского внимания: семиотику античной демократии, гендерные отношения и сексуальность…» [тут я добавляю от себя: слава Богу, что «оставляет в стороне»] Зато «<…> редко кто так емко и проницательно объяснял, что за материальные силы вознесли эту удивительную античность, какое отношение к ней имели германцы и кельты, либо славяне и кочевой мир степняков. Право, куда полезней поэтического фантазирования о духе цивилизаций» (10). Полностью солидарен, и рекомендую книгу всем студентам, изучающим Древнюю историю и Средние века. Наводит порядок в голове. Особенно ценно сейчас, когда некоторые авторы учебников умудряются, рассказывая об античности, выносить рабство в последний абзац, после философии и спорта.

У Андерсона все на своем месте: «греческие свобода и рабство были неотделимы друг от друга — одно было структурным условием другого в… системе, которая не имела… соответствия в социальных иерархиях ближневосточных империй» (25). Последствия — «оторванность материального труда от сферы свободы», «технологический застой…,никаких стимулов к трудосберегающим улучшениям» (131) эта проблема разобрана очень подробно: какие отрасли развивались, а какие нет) и если подняться в высокие сферы философии, увидим очень специфическое отношение к труду вообще, выраженное Аристотелем: «Наилучшее государство не дает ремесленнику гражданских прав, ибо ручным трудом сейчас занимаются в основном рабы и иноземцы» (28). «Рабовладельческий способ производства античности не обладал естественным внутренним механизмом самовоспроизводства, потому что его рабочую силу невозможно было гомеостатически стабилизировать в рамках системы» (77) — то есть эффективность экономики зависела от поступления главного ресурса, рабочей силы, извне (95). Характерная формулировка: «республика награбила рабочую силу».

Приходят в голову кое-какие современные ассоциации, да?

Частная собственность выводится автором из Древнего Рима, и это именно собственность свободного рабовладельца (67). (К вопросу о частной собственности как условии для развития автономной личности: «Подвиг здравого смысла».)

На опыте древности и средневековья профессор Андерсон приходит к неутешительному выводу общего характера: именно массовое поступление рабов из-за рубежа служит предохранительным механизмом от закабаления соотечественников (172).

Красивая формулировка о Византийской империи: она «достаточно избавилась от наследия античности, чтобы выжить в новую эпоху, но недостаточно для того, чтобы динамично развиваться в ней…, застряла в социальном тупике» (262).

Что касается рубежа, отделяющего Западную Европу от Восточной, то он определяется тоже сугубо материалистически. «Запад» — там, где происходил синтез «общинно –племенных» традиций с античным наследием (206). Из этого синтеза родился феодализм. На «Востоке» античное влияние — намного менее выраженное или вообще никакое. Поэтому развитие феодализма здесь медленное, зависимое от импортированных образцов («проекций» (239) и противоречивое. Еще один фактор — «кочевнический тормоз», эти слова вынесены прямо в заголовок параграфа (209). Я бы еще добавил природные условия, в среднем по Восточной Европе намного менее благоприятные.

Отсюда и такое парадоксальное явление, как «второе издание крепостничества» — XV века, когда личная зависимость крестьянин от феодала в Западной Европе ослабевает, на Востоке она, наоборот, растет. Андерсон показывает механизмы: как это происходило в разных странах. Дело не в религии и не в национальности. Славянская Чехия Яна Гуса показывала пример всей Европе, и душили ее как раз с запада, папа с императором. Движущей силой крайней «феодальной реакции» выступает, наряду с опричниной Ивана Грозного, такое образцово западное учреждение, как Тевтонский орден, именно на его землях еще в конце XV века (за сто лет до русского крепостничества) землевладельцы получили право вешать беглых крестьян без суда (247). Польские латифундии с барщиной до 6 дней в неделю (251) — часть системы, при которой «на западные рынки стало поставляться все больше зерна из феодальных владений Востока» (250). А за это с запада на восток поставлялись предметы роскоши для элиты. И общественные отношения, от которых голландцы и англичане у себя дома старались избавиться.

Новые победоносцевы посредством заклинаний пытаются отделить нашу страну от общечеловеческого прогресса и загнать в резервацию, в исторический аппендикс наподобие византийского. С другой, западной стороны, мы видим традицию расистского высокомерия в отношении восточных соседей. В книге Андерсона этой теме посвящен отдельный параграф, довольно приведено выразительных цитат из именитых историков и философов прошлого (15). И до сих пор ведь прибалтийские коричневые ставят себе в заслугу, что они, видите ли, 5000 лет оберегают «границы европейской цивилизации» от «русскоговорящих» в «кирзовых сапогах». Ссылаются, правда, уже не на А. Розенберга, а на Сэмюэля Хантингтона.

Объективное научное знание — хорошее лекарство как от банального расизма, так и от продвинутых версий «столкновения цивилизаций».

Ну, и под конец — небольшая ложка дегтя для издательства «Территория будущего». В выходных данных обозначен перевод со свежего англоязычного издания 2000 года. Но, судя по всему, текст не претерпел существенных изменений с первого издания 1974 года. А наука за тридцать четыре года продвинулась вперед. В хорошей книге вдвойне обидно спотыкаться о какие-то устаревшие формулировки или просто ошибки. При тоталитарном режиме для таких ситуаций были предусмотрены редакционные комментарии, сноски: «по последним данным таких-то раскопок установлено» или «в отечественной литературе принята иная терминология…» К сожалению, новейшее историческое книгоиздание не утруждает себя такими заботами о читателе. А жаль.

По этой теме читайте также: