Об июльских событиях 1917 г. в Петрограде существует значительная историческая литература, в которой исследованы корни и непосредственные причины июльского кризиса, ход событий и их последствия[1]. Однако существенным недостатком всех этих работ является отсутствие в них ссылок на материалы Особой следственной комиссии Временного правительства (именуемой еще комиссией следователя по особо важным делам Петроградской окружной судебной палаты П.А. Александрова[2]), которая должна была изучить все обстоятельства, связанные с событиями 3-5 июля 1917 г. в столице, а также на примыкающие к ним документы из фонда прокурора Петроградской судебной палаты, хранящиеся в ГА РФ.

Правда, в конце 1920 — начале 1930-х гг. были отдельные попытки использования историками материалов 25-томного фонда Особой следственной комиссии[3]. Однако в дальнейшем их перевели на режим специального хранения, и они стали практически недоступными для исследователей. Только в 1990-х гг. материалы следствия об июльских событиях 1917 г. рассекретили, и автор настоящей статьи ставит перед собой задачу дать их общую характеристику и познакомить с ними широкие круги отечественных и зарубежных специалистов.

Начнем с того, что 10 июля 1917 г. высокопрофессиональный следователь по уголовным делам П.А. Александров получил предписание прокурора Петроградской окружной судебной палаты Н.С. Карийского приступить «к производству следствия о восстании 3-5 июля с.г. по признакам преступления, предусмотренного 100 и 108 статьями Уголовного уложения»[4]. В тот же день Александров подписал судебное постановление о начале предварительного следствия, в котором июльские события уже квалифицировались как «вооруженное восстание»[5]. А 21 июля 1917 г. появилось постановление по первым итогам расследования, носившее явно обвинительный характер и изобиловавшее выражениями типа «восстание», «мятеж», «преступные действия» и т.д.[6]. В постановлении были названы 13 обвиняемых по предполагаемому процессу: В.И. Ленин, Г.Е. Зиновьев, Л.Д. Троцкий, А.В. Луначарский, А.М. Коллонтай, М.Ю. Козловский, Ф.Ф. Раскольников, С.Г. Рошаль, Я.С. Ганецкий и др. Этих политических деятелей было решено привлечь к суду по обвинению в том, что они вошли в соглашение с агентами враждебных государств в целях дезорганизации армии и тыла, получали из-за рубежа денежные средства для пропаганды среди населения и войск идеи «отказа от военных действий против неприятеля» и организовали в Петрограде 3-5 июля 1917 г. вооруженное восстание против верховной власти.

В этом документе в качестве главного аргумента были широко использованы показания прапорщика Д.С. Ермоленко, задержанного при переходе линии фронта в мае 1917 г. Впервые его имя появилось в секретном донесении начальника штаба Верховного главнокомандующего генерала А.И. Деникина на имя военного министра А.Ф. Керенского от 16 мая 1917 г. Согласно этому документу, Ермоленко на допросах показал, что в 1914 г. попал в плен и в 1916 г. был завербован немцами для выполнения секретного задания, суть которого сводилась к тому, чтобы добиться скорейшего заключения мира между Германией и Россией и отделения от последней Украины. По словам Ермоленко, с теми же условиями в Россию был переправлен и Ленин, с которым ему надлежало поддерживать связь[7]. Однако до поры до времени Ермоленко держали в Могилеве как бы про запас, и ход всему делу был дан только после июльских событий в Петрограде. При этом совершенно очевидно, что неоднократно контуженный и в русско-японскую войну, и в Первую мировую[8] Ермоленко был психически не вполне здоров и его показания носили путаный и малоправдоподобный характер, поскольку на допросах 10-11 июля в Петрограде он называл уже в качестве целей своей переброски в Россию убийство посла Англии в Петрограде Д. Бьюкенена, организацию восстания в Николаеве и Херсоне, взрывы мостов и т.д., по-прежнему упоминая Ленина как человека, якобы работающего на Германию[9].

С другой стороны, по признанию, сделанному А.Ф. Керенским уже в эмиграции, еще в апреле 1917 г. французский министр-социалист А. Тома передал Временному правительству информацию о связях большевиков с немцами[10]. Эти данные однако не пошли тогда в ход, поскольку нуждались, видимо, в тщательной проверке и подтверждении из других источников. Но в июле в России сложилась экстремальная ситуация, в которой некоторые военные и ультраправые круги, оказав сильный нажим на Временное правительство, заставили его пойти на более решительные меры в отношении Ленина и других большевистских руководителей, обвиненных в шпионаже в пользу Германии и попытке государственного переворота 3-5 июля 1917 г.

Обратимся непосредственно к следственным материалам об июльских событиях 1917 г.

В показаниях наиболее крупной фигуры среди арестованных по июльскому делу Л.Д. Троцкого, который стремительно сближался тогда с большевиками и открыто солидаризировался с Лениным, доказывается стихийный характер событий 3-5 июля и категорически отвергаются обвинения большевиков и межрайонцев в организации ими вооруженного восстания. Троцкий изложил свои показания в письменной форме, находясь в тюрьме «Кресты» (его арестовали 23 июля). Он считал, что вооруженное восстание предполагает «организованное выступление с целью осуществления при помощи оружия определенных политических задач». Лозунг «Вся власть Советам!», по мнению Троцкого, не имеет своей целью «насильственно навязать им (Советам. — Г.З.) эту власть».

О выступлении 1-го пулеметного полка — зачинщика июльских событий — Троцкий узнал 3 июля на объединенном заседании Бюро ВЦИК советов рабочих и солдатских депутатов и исполкома совета крестьянских депутатов. Известие об этом поразило его не меньше, чем представителей других партий. ЦК большевиков, заявил Троцкий, «немедленно предпринял все меры к тому, чтобы удержать массы от выступления, тем более от вооруженного». Он также опроверг утверждение о том, что лично призывал 2 июля на митинге в 1-м пулеметном полку «к отказу от наступления и к вооруженному выступлению против власти». Суть его выступлений перед зданием Таврического дворца, где помещался ВЦИК Советов, сводилась к тому, что требование перехода всей власти к Советам является правильным, так как «жизнь работает за нас». Троцкий предостерегал от актов насилия над кем-либо и призывал солдат немедленно возвращаться в свои части.

Троцкий коснулся инцидента с арестом министра земледелия эсера В.М. Чернова, произведенного, по его словам, «десятком субъектов полууголовного, провокаторского типа». Троцкий добился освобождения Чернова, который «беспрепятственно вернулся во дворец». Назвав выдвинутые в его адрес обвинения в связях «с германским правительством или его агентами», а также в получении от них денег чудовищными и противоречащими его политической позиции, Троцкий решительно отводил эти обвинения также от Ленина, Зиновьева, Каменева и Коллонтай, которых считал испытанными и бескорыстными революционерами, неспособными «торговать совестью из корыстных побуждений, а тем более совершать преступления в интересах немецкого деспотизма». Он оправдывал неявку на суд Ленина и Зиновьева, поскольку против них ведется травля «со ссылками на прокурорскую власть»[11].

Троцкий просил привлечь в качестве свидетеля министра труда меньшевика М.И. Скобелева, который 19 августа отметил, что в выступлениях Троцкого в Петроградском Совете и на съездах не содержалось призывов к вооруженному захвату власти. Троцкий, по мнению Скобелева, полагал, что Советы могут, если захотят, мирным путем создать правительство Советов рабочих и солдатских депутатов вместо коалиционного[12].

Виновным Троцкий себя не признал и был освобожден по постановлению судебных властей от 4 сентября под залог в 3 тыс. руб., внесенный его сестрой О.Д. Каменевой (женой Л.Б. Каменева)[13]. Деньги для залога поступили от совета профсоюзов Петрограда[14].

Обширный конкретный материал содержится в показаниях руководителей кронштадтских моряков большевиков Ф.Ф. Раскольникова, С.Г. Рошаля, анархиста Х.З. Ярчука, возглавивших отряд кронштадтцев, прибывший в Питер утром 4 июля. Особенно подробными были показания Раскольникова, который в заявлении прокурору Петроградской судебной палаты рассказал о приезде в Кронштадт по их собственной инициативе делегатов Его пулеметного полка, призывавших моряков помочь революционному Питеру. Раскольников хотел противодействовать призывам пулеметчиков и удержать моряков от участия в демонстрации в Петрограде. Он утверждал, что произнес вечером 3 июля на митинге речь, в которой призывал к сдержанности, указывал на полученное по прямому проводу известие от члена ЦК РСДРП(б) Л.Б. Каменева, уверявшего, что если даже полк выступит на улицу, то у Таврического дворца большевики предложат ему «мирно и организованно вернуться в казармы». Раскольников же, по его словам, доказывал участникам митинга на Якорной площади в Кронштадте, что речь может идти только о мирной демонстрации. Вместе с тем он вскоре убедился, что отменить выступление кронштадтцев невозможно. Самое большее, что можно было сделать в данной ситуации, — это «придать движению формы мирной, организованной демонстрации». Вопрос о походе кронштадтцев в Петроград был решен на ночном заседании исполкома Кронштадтского совета 3 июля. А утром 4 июля собравшимся на Якорной площади Раскольников разъяснял, что начинающееся выступление моряков будет проходить в форме мирной демонстрации «для выражения нашего общего политического пожелания о переходе власти в руки Советов рабочих и солдатских депутатов».

По решению руководителей Кронштадта шествие моряков должно было пройти тем не менее с оружием в руках «для демонстрирования нашей военной силы, для наглядного обнаружения того огромного числа штыков, которое стоит на точке зрения перехода власти в руки народа». При этом имелось в виду применить это оружие только в целях самозащиты «на случай возможного нападения со стороны темных сил». Несомненно, что приход кронштадтцев в Петроград обострил и накалил и без того сложную и запутанную обстановку в столице. Сам Раскольников признал, что фактически он стал «единоличным руководителем» отряда и готов был нести ответственность за его действия.

Ленина, Зиновьева и А.М. Коллонтай Раскольников характеризовал как честных и испытанных борцов «за революционное рабочее дело», с которыми он поддерживал по партийным делам «самые тесные и непосредственные отношения». В то же время он отрицал какую-либо свою связь с обвиняемыми по делу 3-5 июля Парвусом, Я.С. Ганецким, М.Ю. Козловским и Е.М. Суменсон.

Раскольников акцентировал внимание на том, что он лично не получал никаких денег на пропаганду от иностранных государств или частных лиц. Единственным источником его существования было жалованье мичмана в размере 272 руб. в месяц. Говоря о своем отношении к войне, Раскольников отмечал, что не призывал к немедленному отказу от военных действий, а, наоборот, подчеркивал «всегда и всюду», что «империалистическая война может быть закопчена лишь организованным порядком, а ни в коем случае не втыканием штыка в землю».

Эти показания Раскольников составил 22 июля 1917 г., будучи в тюрьме «Кресты», и передал их по назначению. Судя по штампу на документе, прокуратура получила данный текст 26 июля[15].

28 июля Раскольников продолжил свои показания, в которых наиболее интересны подробности прохождения кронштадтской колонны 4 июля по улицам Петрограда в сторону Таврического дворца, где заседали ВЦИК Советов и исполком Совета крестьянских депутатов. У дворца Кшесинской, где находилась штаб-квартира большевиков, кронштадтцы выслушали речь межрайонца А.В. Луначарского, оценившего уход кадетов 2 июля из Временного правительства как политический саботаж и приветствовавшего лозунг перехода власти к Советам.

Раскольников рассказал далее, как уговаривал Ленина выступить перед собравшимися и как тот, ссылаясь на недомогание, долго отказывался, но в конце концов уступил просьбам делегации кронштадтцев. В своей речи Ленин высказал уверенность в том, что, несмотря ни на что, лозунг «Вся власть Советам!» неизбежно победит, потому, что является «требованием жизни». Раскольников подчеркнул, что никаких призывов к морякам ни от Ленина, ни от Луначарского в тот момент не поступало[16].

К тексту от 28 июля приложены показания, данные Раскольниковым военно-морскому судье подполковнику Соколову, в которых подробно рассказано о том, что около 7-8 часов вечера 3 июля по прибытии в Кронштадт делегата от пулеметчиков он связался по телефону с Л.Б. Каменевым, находившимся в Таврическом дворце, и спросил его, насколько достоверны сведения о выступлении 1-го пулеметного полка. Каменев ответил, что «по слухам полк, несмотря на все противодействия наших товарищей-большевиков, вышел на улицу» и что представители партии предложат ему «вернуться в казармы». На свой вопрос о настроении в Кронштадте, Каменев получил ответ: «В связи с приездом пулеметчиков положение внушает тревогу», но пока есть надежда удержать матросов от выступления. Каменев дал «определенное распоряжение»: постараться «всеми усилиями, употребив весь авторитет морального и политического влияния, удержать от выступления». С этим Раскольников согласился, так как «считал выступление несвоевременным, неудачным». Об этом разговоре Раскольников проинформировал исполком Кронштадтского Совета.

Во время митинга на Якорной площади в Кронштадте Раскольников сказал о том, что Временное правительство не может быть свергнуто, поскольку оно все же пользуется «поддержкой большинства революционной демократии». Он говорил о необходимости убеждать массы в том, что единственным спасением страны и выходом из тупика станет переход всей власти в руки Советов, что рабочим и солдатам следует переизбрать своих представителей в Петроградском Совете и таким путем мирно и безболезненно достичь перехода власти в руки Советов рабочих и солдатских депутатов. Но пулеметчики из Питера «сорвали, совершенно уничтожили» впечатление от речи Раскольникова. Большевикам стало ясно, что выступление моряков им предотвратить не удастся.

Представляет значительный интерес изложенный в показаниях Раскольникова телефонный разговор с Г.Е. Зиновьевым между 2 и 3 часами ночи с 3 на 4 июля. Раскольников сообщил Зиновьеву, что выступление кронштадтцев все-таки произойдет. Он спрашивал, следует ли большевикам взять руководство на себя, чтобы придать этой акции мирный и организованный характер, не дав ей «вылиться в бессмысленное восстание». Зиновьев ответил: выступать нужно, но при этом следует неустанно указывать, что это «мирная демонстрация». Он просил организовать ее так, чтобы все прошло мирно. В день отплытия отряда, 4 июля, Раскольников выступил перед собравшимися матросами, указывая, что они идут для проведения сугубо мирной демонстрации, пояснил, что взятое оружие предназначается для того, чтобы показать, «какая многочисленная масса штыков стоит на точке зрения перехода власти в руки Советов», настойчиво призывал «не издавать ни одного выстрела» и рекомендовал матросам не заряжать винтовок.

Прибытие отряда в Петроград, сообщал Раскольников, произошло около 11 часов утра 4 июля. Часть отряда высадилась на Васильевском острове, другая — на Английской набережной. Встретил их большевик А.М. Любович, предложивший идти сначала к дворцу Кшесинской. По пути следования от дворца Кшесинской к Таврическому на углу Литейного проспекта и Пантелеймоновской улицы отряд матросов подвергся пулеметному обстрелу из окон одного из домов. В рядах кронштадтцев произошла «невообразимая паника», трое кронштадтцев были убиты и более 10 ранены. Впоследствии Раскольников узнал, что на этом месте были найдены 3 пулемета. Середина процессии была обстреляна также на Невском проспекте.

Днем 5 июля, уже после окончания демонстрации, делегация кронштадтцев была принята во ВЦИК Советов. Член президиума ВЦИК меньшевик Б.О. Богданов потребовал в качестве условия возвращения моряков в Кронштадт сдать имеющееся у них оружие. Раскольников ответил, что усматривает в этом недоверие к Кронштадтскому исполкому. Однако это требование кронштадтцам все же пришлось удовлетворить. Через некоторое время Богданов обязал сдать оружие без каких-либо указаний об отправке его в Кронштадт. Особую агрессивность проявил член руководства ВЦИК бундовец М.И. Либер. Он настаивал на немедленной сдаче кронштадтцами оружия. В конце концов их разоружили.

Раскольников отказался признать себя виновным в государственной измене и в участии в вооруженном восстании[17].

А.В. Луначарский давал показания 25 июля 1917 г., сразу после ареста. Как и другие обвиняемые, он не признал себя виновным в содействии Германии «в ее враждебных действиях против России» путем организации пропаганды «среди населения и войск с призывом к немедленному отказу от военных действий против неприятеля». Луначарский заявил, что считает себя врагом германского империализма, «как и всякого империализма вообще», и поэтому «не согласовывал и не мог согласовывать своих поступков и действий с интересами Германии и во вред России». После 10 июня (дня намеченной и затем отмененной большевиками демонстрации) он выступал на ряде митингов, призывая рабочий класс Петрограда к спокойствию, «к работе над самоорганизацией и самообразованием». Луначарский был категорически против вооруженных выступлений, указывая на то, что «в столкновении рабочего класса и других элементов демократии заинтересованы только враги демократии» и предупреждая об опасности разрыва между Петроградом и Россией, который может привести к гибели страны и революции. Он сообщил, что 3 июля совместно с Троцким, Зиновьевым и Каменевым подготовил воззвание, воспрещающее именем ЦК РСДРП(б) всякое выступление на улицах 4 июля. Оно было сразу же отправлено в типографию «Правды» для публикации его на первой странице газеты. Но утром 4 июля, взяв «Правду», Луначарский не увидел воззвания. На первой странице газеты «зияла белая плешь».

Отправившись затем пешком в Таврический дворец, Луначарский увидел на Троицкой площади «густые ряды кронштадтцев». В это время ему сказали, что Ленин заметил Луначарского с балкона дворца Кшесинской и просил передать ему: ввиду невозможности удержать демонстрацию решено придать ей мирный политический характер под лозунгом «Вся власть Советам!». Ленин просил также Луначарского помочь в этом большевикам и произнести с балкона дома Кшесинской соответствующую речь. Луначарский согласился, закончив свое выступление словами: «Наша демонстрация должна носить мирный характер». Позднее Луначарский убедился, что партия большевиков не в состоянии удержать демонстрацию в своих руках и что «анархические, хулиганские, а часто, может быть, и провокационные элементы, замешавшись в ряды демонстрантов, скомпрометировали ее, вызывая панику и эксцессы». 8 августа под денежный залог Луначарский был освобожден[18].

Показания Раскольникова подтверждаются и свидетельством большевика С.Г. Рошаля от 24 июля. Как и Раскольников, Рошаль считал движение 3—4 июля стихийно возникшим «помимо всяких организаций». Причинами его он назвал уход кадетов из правительства и общее недовольство политикой власти. Рошаль не считал выступление 3-4 июля восстанием, указывая, что в те дни не было попыток захвата правительственных учреждений[19].

Не признала себя виновной и арестованная А.М. Коллонтай (допрос произведен 22 июля). Известно, что никакого прямого отношения к июльским событиям она не имела и была арестована на волне репрессий, последовавших после демонстраций 3-4 июля. Арестовали ее 12 июля на пограничной станции Торнео без предъявления каких-либо обвинений. Коллонтай сообщила следствию, что неоднократно выступала в различных войсковых частях Петрограда, в том числе и в 1-м пулеметном полку, где говорила о передаче власти Советам, о невыводе из Петрограда революционного гарнизона, опубликовании тайных договоров, контроле над производством. Она агитировала против отправки маршевых рот на передовую, но никогда не призывала к братанию на фронте и сказала, что относится к нему скептически. Коллонтай была освобождена под денежный залог 17 августа 1917 г.[20]

Как уже говорилось, в своих показаниях Троцкий и Раскольников останавливались на попытке ареста В.М. Чернова 4 июля у стен Таврического дворца. А вот как рассказывает об этом сам В.М. Чернов в показаниях от 19 августа 1917 г. Днем 4 июля (Чернов ошибся, это произошло 5 июля. — Г.З.) к нему подошли в Таврическом дворце двое и сообщили о приходе кронштадтских матросов, которые хотят арестовать министра П.Н. Переверзева. Переверзева во дворце не было, но матросы продолжали ломиться в дверь. Люди, сообщившие об этом Чернову, просили его выйти к матросам, чтобы «удержать их от чего-либо непоправимого». На ступеньках подъезда Чернова окружили матросы. Они кричали: «Вот это один из тех, которые стреляют в народ». На попытки обыскать его Чернов пригрозил, что не скажет «ни одного слова». Только тогда ему позволили говорить. Чернов вкратце изложил историю возникновения кризиса власти, добавив, что свое отношение к этому кризису «Совет сейчас выясняет на заседании». Он попросил собравшихся не волноваться, разойтись и «спокойно ждать той оценки положения, которую вынесет Совет».

По инициативе человека, назвавшегося членом Петроградского комитета РСДРП(б), Чернову из толпы был задан вопрос, почему до сих пор не издан закон о земельных сделках и декларация о передаче земли народу. Чернов ответил, что эти законы вносятся на рассмотрение Временного правительства, но их прохождению помешал кризис власти. На заявление из толпы о том, что собравшиеся требуют доведения их требований и лозунгов до сведения Советов, так как Советы «должны решать не сами, а прислушиваясь к голосу народа», Чернов ответил, что эти лозунги известны Советам, но он не отказывается передать их им еще раз, после чего попытался отправиться на заседание бюро ВЦИК. В это время группа неизвестных сгрудилась у дверей, окружила Чернова, один матрос схватил министра за руки и крикнул: «Стой, куда идешь, больно скоро хочешь».

В этот момент из дворца вышли несколько членов ВЦИК. Среди них Д.Б. Рязанов и Ю.М. Стеклов. Они пробовали образумить матросов, окруживших Чернова, но подверглись оскорблениям, получив «ряд увесистых пинков». Затем подошли другие участники заседания, которых матросы отталкивали уже прикладами. После этого задержавшие Чернова люди, увлекая его за собой, направились к автомобилю, стоявшему поблизости. Чернову пришлось сесть в машину. В это время подошел Раскольников, пытавшийся воспрепятствовать грубому насилию над министром, но его никто не слушал. Затем к автомобилю направился только что вышедший из Таврического дворца Троцкий. Обращаясь к матросам, он назвал кронштадтцев гордостью и славой революции и добавил, что они не должны допускать насилия над отдельными личностями. Говорил Троцкий и о том, что не следует чинить препятствий к возвращению министра-социалиста в зал заседаний. Затем он сказал, что «здесь нет никого, кто был бы за насилие», и попросил поднять руки тех, кто возражает против этого. Ни одна рука не поднялась. Группа, захватившая Чернова, «с недовольным видом расступилась», и он беспрепятственно вернулся во дворец[21].

Эпизод с Черновым ярко воспроизводит атмосферу июльских дней. Очевидец июльских событий известный философ Ф.А. Степун вспоминал, что в эти дни «в разъяренное красное море» с разных сторон «вливались черносотенные струи». По его словам, в столице тогда «шел откровенный грабеж». Ему запомнилось, как по пути в Таврический дворец он встретил какую-то пьяную компанию, оравшую «во все горло» «Товарищи, айда бить жидов»[22].

Из показаний арестованных видных большевиков немалый интерес представляют показания С.Я. Багдатьева, возглавившего в июльские дни шествие рабочих-путиловцев. Ранее он был секретарем ЦК РСДРП(б), но в апрельские дни был отстранен от этого поста. Судя но тексту его показаний и другим архивным документам, Баг-датьеву были свойственны левацкие тенденции при решении сложных политических вопросов. К моменту описываемых событий он был секретарем завкома Путиловского завода по делам цеховых комитетов.

На допросе 5 июля, сразу после своего ареста, Багдатьев назвал себя одним из руководителей и участников манифестации 4 июля и сообщил, что его избрали в числе 10 человек для руководства демонстрацией рабочих завода, направлявшейся к Таврическому дворцу. От имени рабочих он потребовал, чтобы ВЦИК Советов немедленно взял власть в свои руки, и получил заверения в том, что этот вопрос уже поставлен ВЦИК в повестку дня. После этого Багдатьев вышел к рабочим и предложил им разойтись по домам. Затем Багдатьев рассказал, как оказался свидетелем обстрела демонстрации на углу Садовой улицы и Апраксина рынка. Обстрел шел с одного из домов товарищества «Проводник». В рядах демонстрантов началась паника, но солдаты 2-го пулеметного полка ответили на нападение огнем и стреляли до тех пор, пока дом не замолк. Багдатьев был арестован.

На повторном допросе 14 июля Багдатьев отказался признать себя виновным в обстреле дома товарищества «Проводник» «с целью лишения жизни находившихся в указанном месте лиц». Затем он рассказал, что 3 июля в 4 часа дня на Путиловском заводе появились солдаты 1-го пулеметного полка, заявившие, что в 5 часов вечера предполагается демонстрация под лозунгом «Вся власть Советам!». После этого были срочно собраны все рабочие-путиловцы, часть из которых высказалась в поддержку солдат. Багдатьев, однако, призывал не принимать скоропалительных решений. Он предложил запросить, есть ли у делегатов Его пулеметного полка, где имелась влиятельная большевистская организация, согласие Военной организации большевиков на такое выступление. Пулеметчики ответили, что такого согласия они не получали и не считают нужным иметь его. Рабочие завода отнеслись к пулеметчикам тем не менее сочувственно и не одобрили действия своего завкома, считавшего, что выступление без согласия большевистской организации полка недопустимо. Тогда председатель заводского комитета отправился за указаниями в дом Кшесинской, где происходила городская большевистская партконференция. Вернувшись оттуда, он сообщил, что городская организация большевиков не осведомлена о предполагаемом выступлении и не является его инициатором.

К этому времени (примерно к б часам вечера) на Путиловский завод прибыли представители ВЦИК Советов эсеры С.С. Саакиан и В.Н. Каплан и с ними еще несколько человек. Они возражали против неорганизованных уличных выступлений, но убедить рабочих и солдат отказаться от демонстрации им не удалось. Как вспоминал В.Н. Каплан, собралось не менее 15 тыс. рабочих завода. Его речь к рабочим была встречена криками: «Довольно!». Он пытался убедить собравшихся в том, что ВЦИК против выступлений, тем более вооруженных, но на его призыв разойтись рабочие никак не отреагировали. В результате Каплан уехал ни с чем[23].

Тем временем Багдатьев и другие делегаты были отправлены в Таврический дворец. Они не успели добраться до ВЦИК, как повстречали группу рабочих и солдат с Выборгской стороны. Те заявили, что Выборгская сторона уже двинулась к Таврическому дворцу, и они едут сообщить эту весть путиловцам. Тогда Багдатьев и его спутники вернулись на завод, и собрание возобновилось. Было решено заслушать выборжцев. После этого собравшиеся постановили устроить «демонстративное шествие» к Таврическому дворцу, которое началось в 11-м или 12-м часу ночи (с 3 на 4 июля). В манифестации приняли участие не менее 30 тыс. человек. Вооружена была только часть милиции Петергофского района (150-200 человек), участвовавшая в шествии. К Таврическому дворцу колонна путиловцев подошла к 3 часам ночи. Багдатьев с делегатами (всего 10 человек) вошли в зал заседаний ВЦИК. От имени делегации Путиловского завода он высказал пожелание, чтобы ВЦИК не создавал больше коалиционной власти, а образовал бы министерство, всецело подчиненное Советам. От имени ВЦИК Н.С. Чхеидзе ответил путиловцам, что этот вопрос стоит в порядке дня и, вероятно, решится к завтрашнему дню, т.е. к 4 июля. Багдатьев сообщил рабочим об ответе Чхеидзе, предложив всем вернуться домой. Отправился домой и он сам. 4 июля Багдатьев прибыл на завод в 11 часов утра. Здесь уже были солдаты 2-го пулеметного полка с пулеметами, часть которых была установлена на грузовиках. На автомобиле разместились и члены завкома. Рабочие, как показал Багдатьев, полагали, что если впереди шествия будут двигаться вооруженные солдаты и грузовик с пулеметами, то «неизвестные провокаторы» не осмелятся обстреливать колонну. Далее Багдатьев подробно повторил свои прежние показания об обстреле путиловцев на Садовой улице.

Прибыв в Таврический дворец в 6-м часу дня 4 июля и выслушав заявление Г.Е. Зиновьева и других, что необходимо мирно разойтись, путиловцы последовали этому совету[24]. Пробыв в заключении почти 2 месяца, Багдатьев 2 сентября был освобожден под залог[25]. Несомненно, что его показания существенно обогащают историю участия рабочих Путиловского завода в июльских событиях.

Следствие придавало важное значение обвинениям против левого польского социал-демократа М.Ю. Козловского, но он не признал себя виновным, заявив, что занимался чисто коммерческой деятельностью и не был никогда связан с германским генштабом[26]. Ничего не дали следствию и показания Е.М. Суменсон[27].

Немалый интерес представляют также допросы меньшевистско-эсеровских лидеров ВЦИК Советов. Меньшевик Ф.И. Дан 23 сентября признал органическую связь июльских событий с экономической разрухой в России в результате трехлетней войны. Вину большевиков он видел в том, что они не разъясняли массам «неизбежности их страданий, пока не будет закончена война и не восстановится разрушенное ею народное хозяйство». Дан утверждал, что большевики «демагогически использовали народное недовольство и подлаживались к массовым настроениям», не учитывая последствий такой тактики. В то же время он считал, что никаких данных для обвинения большевиков в уголовных деяниях или в «германском шпионаже» нет и не было. Вместе с тем Дан не исключал, что к таким движениям, как июльское, могла примазаться и агентура германского генерального штаба. Он подтвердил, что не верит обвинениям в адрес Ленина и Зиновьева, хотя и настаивал на их явке в суд, поскольку любой политический деятель обязан снять с себя подобные обвинения через судебное разбирательство. Далее Дан рассказал о событиях 3-4 июля, участником и свидетелем которых ему довелось быть, обратив особое внимание на запомнившееся ему душевное состояние отдельных манифестантов, близкое к невменяемости. В своих публичных выступлениях в те дни сам он постоянно подчеркивал, что такого рода события должны крайне вредно отразиться на положении русского фронта, перешедшего в июне в наступление в Галиции, что события в Петрограде «пойдут на пользу контрреволюции», вызовут «негодование широких народных масс», их разочарование в революции, и на этом фоне могут найтись любители «порядка во что бы то ни стало»[28].

В показаниях одного из лидеров ВЦИК меньшевика Б.О. Богданова от 2 и 5 октября 1917 г. рассказывалось о ситуации в Таврическом дворце в июльские дни. Примерно в 2 часа дня 3 июля там распространился слух, что 1-й пулеметный полк собирается к 5 часам дня выступить с оружием в руках на улицу. Вначале этим сведениям члены ВЦИК не придали особого значения, но слухи крепли, и скоро со всех сторон города — из казарм и заводов — стали сообщать о поступивших от пулеметчиков предложениях присоединиться к их выступлению. Богданов свидетельствует и о появлении на улицах грузовиков с пулеметами, вооруженными солдатами и рабочими. К Таврическому дворцу всю ночь с 3 на 4 июля подходили как солдаты, так и рабочие.

Движение постепенно разрасталось. С того же момента, как в нем приняли участие большевики и, выдвинув лозунг «Вся власть Советам!», привлекли к нему симпатии рабочих масс, оно «приняло и несколько организованный характер». Богданов расценивал роль большевиков в июльские дни как бесспорно отрицательную. По его мнению, большевики «дали... идеологию движению», которое до этого еще можно было отнести «к бунтарству, к вспышкопускательству примитивных легкомысленных людей». Богданов был убежден, что выступление масс в июльские дни под лозунгом «Вся власть Советам!» было направлено прежде всего против ВЦИК Советов, а не только против Временного правительства, которое ВЦИК поддерживал. Оно было попыткой «заставить, вынудить» ВЦИК Советов взять власть в свои руки, что позволило бы манифестантам решить задачу «свержения Временного правительства».

На вопрос о характере июльской демонстрации Богданов затруднился ответить определенно. Непосредственно в момент событий лидеры ВЦИК готовы были признать происходящее вооруженным восстанием. Им казалось, «что вот-вот» ворвутся эти вооруженные толпы, разнесут Таврический дворец, переарестуют или перестреляют нас, если мы откажемся взять власть в свои руки». Но были, как признает Богданов, и сомнения: ведь демонстранты «могли нас свергнуть, хотя бы на 1-2 дня, могли свергнуть в эти дни и Временное правительство и не сделали ни того, ни другого, несмотря на все крепкие резолюции и все крепкие слова и даже отдельные действия, вроде ареста Чернова, перестрелки и пр.»

В начале октября, спустя три месяца после июльских событий, Богданов «склонен был характеризовать движение... как вооруженное выступление», которое ставило своей целью добиться от ВЦИК «под непосредственным давлением физически сильных масс» решения вопроса о власти через ВЦИК и затем заставить уйти и Временное правительство[29]. В другой части своих показаний, данных 2 октября, он рассказал о позорном разоружении отряда кронштадтцев, в котором ему довелось участвовать. Богданов признает, что ВЦИК Советов отказался от первоначального плана отправить изъятое у моряков оружие обратно в Кронштадт. Утром 6 июля во ВЦИК приехал И.В. Сталин. Он предложил принять меры к тому, чтобы матросы «бескровно ликвидировали свое выступление». Сталин и Богданов отправились в Петропавловскую крепость, где размещались моряки, для переговоров. Первым с матросами говорил Богданов, а за ним — Сталин, также настаивавший на выполнении условий ВЦИК. Вопрос был поставлен на голосование. «Кажется, единогласно решено было сдаться», — вспоминает Богданов. По его признанию, «настроение было жуткое, тяжелое». Он ощущал, какой величайшей обидой стало для моряков решение о сдаче оружия. Затем были вызваны грузовики и организована сдача оружия с его регистрацией[30].

Меньшевик и бундовец М.И. Либер 11 сентября рассказал о поездке вместе с Каменевым и Зиновьевым в ночь на 5 июля в помещение конторы, где издавалась «Правда», а оттуда в штаб командующего Петроградским округом. Либер сообщил, что в беседе со своими спутниками он настаивал на уходе большевиков из Петропавловской крепости, требуя убрать от входа в крепость «захваченные большевиками броневые машины и вывести всех расположившихся там солдат», оставив в крепости только постоянный гарнизон, подчинявшийся прежнему коменданту. В штабе Военной организации большевиков в доме Кшесинской у Либера состоялась беседа с Раскольниковым и солдатом из Петропавловки, в ходе которой выяснилось, что крепость приведена «в полную боевую готовность», а ее орудия могут в любой момент открыть стрельбу по городу.

Затем Зиновьев и Каменев сообщили Либеру, что требования очистить Петропавловскую крепость и оставить дом Кшесинской могут быть выполнены немедленно при условии предоставления кронштадтцам возможности беспрепятственно и в полном составе вернуться в Кронштадт со своим оружием. Для принятия окончательного решения Либер предложил участникам переговоров поехать с ним в Таврический дворец.

Во дворце Либер застал делегацию кронштадтцев во главе с Раскольниковым и Рошалем. К тому времени обстановка сильно изменилась: стали прибывать части сводного отряда V армии Северного фронта (их вызвал ВЦИК). Возникла, по мнению Либера, опасность «кровавых столкновений». Заботясь «о бескровной ликвидации восстания», бюро ВЦИК, заседавшее под председательством Либера, сочло невозможным допустить уход кронштадтцев с оружием в руках. Мотивировалось это тем, что одно лишь появление моряков на улице с оружием может вызвать «ряд кровавых эксцессов». И кронштадтцам были предъявлены новые условия: немедленно сдать все имеющееся у них оружие; очистить дом Кшесинской; осуществить поименный письменный учет всех кронштадтцев. На все это морякам было отпущено лишь 3 часа.

После долгих совещаний кронштадтцы заявили, что не могут принять этот ультиматум, не переговорив с остальными матросами. Однако морякам было сказано, что дальнейшие переговоры вообще невозможны[31].

Обратимся теперь к оценкам июльских событий и роли в них большевиков свидетелей, не имевших к ним прямого отношения. Организаторы следствия сочли целесообразным привлечь в свидетели патриарха российской социал-демократии Г.В. Плеханова, проживавшего тогда в Царском Селе. В это время он занимал крайне правую позицию, сближаясь по своим воззрениям с кадетами, ратовавшими за продолжение войны до победного конца. Плеханова допрашивали 10 и 14 сентября. По-видимому, отвечая на вопросы следователя, он прежде всего дал оценку В.И. Ленину, отметив, что знает его с 1895 г., когда впервые встретился с ним в Женеве. До 1903 г. Ленин, по словам Плеханова, «был с ним заодно», но в 1903 г. их пути разошлись вследствие того, что Ленин «внес раскол в партию». С годами эти расхождения углубились. В Ленине Плеханова настораживала неразборчивость в средствах, «особенно обнаружившаяся в 1905-1907 годах».

Плеханов допускал, что «неразборчивость» Ленина могла повести к тому, что он «для интересов своей партии» воспользовался средствами «заведомо для него идущими из Германии». При этом Плеханов исключал всякую мысль «о каких-либо личных корыстных намерениях Ленина». «Я убежден, — говорил он, — что даже самые предосудительные и преступные, с точки зрения закона, действия совершались им ради торжества его тактики». Тактика же Ленина была для Германии крайне выгодна, поскольку вела к резкому ослаблению боеспособности русской армии. Плеханов утверждал, что германская печать нередко с «нежностью» говорила о Ленине как «об истинном воплощении русского духа». При этом он отметил, что говорит «только в пределах психологической возможности» и не знает ни одного факта, доказывавшего бы, что эта возможность «перешла в преступное действие». Высказал Плеханов свое мнение и о некоторых других политических деятелях того времени. Так, о Троцком он говорил как о человеке, не лишенном «известной талантливости», но и в то же время крайне поверхностном «и в сущности пустом».

Касается Плеханов и личности немецкого социал-демократа Парвуса. По его словам, Парвус в конце 90-х гг. XIX в. пришел к выводу, что скоро грянет «всемирная социалистическая буря». По мнению Плеханова, Троцкий разделял это мнение и подпал под влияние Парвуса. В годы Первой мировой войны Парвус примкнул к правому крылу социал-демократической партии Германии, которое возглавлял Ф. Шейдеман. Плеханов считал, что Парвус «без маски выступает служителем германского императора». Об отношениях же Ленина с Парвусом во время войны он ничего не знал, но отмечал, что до войны эти отношения близкими не были.

В показаниях от 14 сентября Плеханов остановился на разногласиях между II Интернационалом и Циммервальдским объединением. II Интернационал признавал, что социалисты «атакованной страны» обязаны принимать «деятельнейшее участие в ее самозащите», допуская во имя этого сближение между классами, их «перемирие». Циммервальдисты же говорят, что невозможно разобраться, «какая страна нападает и какая защищается», и что следует перенести «войну с фронта внутрь страны» и постараться обострить происходящую «в цивилизованных обществах борьбу классов». По мнению Плеханова, за б месяцев революции «Россия испытала, что означает на практике перенесение войны с фронта внутрь страны»[32].

В показаниях Ю.О. Мартова от 16 сентября 1917 г., в которых он касался сюжетов, относящихся к внутрипартийным дореволюционным делам, никак не связанным с июльскими событиями, следствию тоже не удалось обнаружить никаких улик против большевиков[33].

Ярый противник большевиков публицист В.Л. Бурцев, признавая Ленина самой крупной фигурой социал-демократического движения среди большевиков, охарактеризовал его как фанатика, который не преследует личных узких целей и подчиняет все «интересам того кружка, к которому он принадлежал, и интересам этого кружка подчинил интересы всего революционного движения, интересы нации». По мнению Бурцева, для Ленина цель оправдывает средства. Ленин желал победы Германии, а в лице Германии — немецкому пролетариату, считая, что последний «продиктует свою волю не только немецкому правительству, но и всему миру». Бурцев признавал вместе с тем, что не располагает данными о получении Лениным денежных сумм от немецких агентов, хотя и убежден в том, что это имело место. Как полагал Бурцев, Ленин «не мог не знать», что его партия пользуется материальной поддержкой «со стороны Германии и германских друзей»[34].

Кадетский журналист Л.Н. Гипперман, допрошенный 1-2 августа 1917 г., видел высадку кронштадтцев утром 4 июля, их шествие к дому Кшесинской и узнал среди них Рошаля и Раскольникова. Он слышал также речи, произнесенные с балкона дома Кшесинской и обращенные к кронштадтцам. Гипперман изложил речи Свердлова, Луначарского и Ленина. Луначарский, отмечал он, говорил о двусмысленной роли министров-социалистов, принесших большой вред своей компромиссной политикой и не способных отмежеваться от русской буржуазии, о том, что представители революционного пролетариата «обязаны взять инициативу в свои руки», чтобы не допустить продолжения братоубийственной бойни и продовольственной разрухи. Обращаясь к кронштадтцам, Луначарский сказал, что не следует останавливаться «ни перед какими средствами, чтобы заставить имущие классы подчиниться воле демократии». Он призвал идти к Таврическому дворцу и заявить там «твердым революционным языком свой протест по поводу политики Временного правительства», потребовав «немедленного свержения министров-капиталистов».

Память Гиппермана запечатлела и содержание короткой речи В.И. Ленина, заявившего, что идеи большевиков претворяются в жизнь, включая и требование об отстранении десяти министров-капиталистов. Эти требования, по словам Ленина, воспринимаются «большими массами революционного народа». Происходящее выступление «лучших сынов революционного пролетариата и солдат» приведет к «осуществлению давнишней мечты Центрального комитета», власть «перейдет к истинным представителям русской демократии — Советам рабочих и солдатских депутатов».

Из этих выступлений Гипперман сделал вывод о том, что Центральный комитет большевиков был глубоко уверен в возможности свергнуть Временное правительство вооруженным путем и передать власть Советам[35], хотя из переданного им содержания услышанных выступлений этого вовсе не следовало. Как и другие свидетели, Гипперман сообщил об обстреле демонстрантов в районе Невского и Литейного проспектов.

Организаторы следствия допрашивали и полицейских чинов царского времени, имевших отношение к сыску.

В протоколе допроса подполковника С.А. Филевского, служившего в особом отделе Департамента полиции, говорится, что через его кабинет прошли почти все сообщения департамента полиции о деятельности РСДРП в 1915-1917 гг. Ссылаясь на большой объем этой информации и переписки, свидетель сказал, что «не имел возможности укрепить в своей памяти сведения о деятельности отдельных партийных работников большевиков-пораженцев». Филевский добавил, что никакими сведениями о Ленине и его единомышленниках как агентах Германии и работающих на ее деньги во вред России он лично не располагал[36].

25 августа дал показания подполковник Н.М. Медведев — в прошлом начальник контрразведывательного отделения при Главном управлении генштаба. Он сообщил, что Парвус — немецкий агент. Имея обширные связи с русскими социал-демократами, он систематически осведомляет Германию о положении дел в России. Далее Медведев утверждал (не приводя никаких доказательств), что через Парвуса германское правительство «снабжает деньгами все органы крайних направлений, могущие в том или ином виде вредить военной мощи России». Повторив факты, которые привели в своих показаниях М.Ю. Козловский и Е.М. Суменсон, Медведев утверждал, что Ганецкий находится в тесном контакте с немецкими агентами и шпионскими организациями в Стокгольме. Свидетель утверждал также, что Ганецкий ведет в Копенгагене контрабандную торговлю немецкими товарами и занимается «темными коммерческими делами»[37].

Виновность большевиков не подтвердили и рядовые участники июльских событий — рабочие и солдаты. Их показания дополняют материалы следствия живописными подробностями и деталями, которые оказались вне поля зрения лидеров и руководителей партий и ВЦИК Советов.

Рабочий-большевик завода «Парвиайнсн» А.А. Бабицын рассказал о своих впечатлениях о митинге-концерте в Народном доме, устроенном 1-м пулеметным полком, и от речи на нем Троцкого, в которой, как подчеркнул свидетель, призыва к расправе с Керенским не было. Более того, Троцкий сказал, что устранение Керенского от дел не приведет к прекращению войны. Он также доказывал, что «необходима борьба за переизбрание Совета, который не представляет... воли лиц, выбравших Совет». Борьба за его перевыборы «должна пропагандироваться устно и письменно», Троцкий не звал для этого к вооруженному выступлению, как не призывал и к восстанию против Временного правительства[38].

Как свидетельствовал солдат-пулеметчик большевик И.Н. Ильинский, в 1-м пулеметном полку 3 июля на митинге выступали анархисты. На вопрос свидетеля о цели предполагаемого выступления один из ораторов ответил, что «улица укажет цель». Ильинский выступал против демонстрации, но его слова «встречались протестом и решено было выступать». Уже после событий Ильинский узнал, что в полку перед этим «велась какая-то агитация» и что из ораторов в полку бывали двое — матрос и солдат. Их фамилий он не знает.

По словам Ильинского, 1-й пулеметный полк выступил где-то в 8-ом часу вечера 3 июля. Полк подошел к дому Кшесинской, с балкона которого к пулеметчикам обратились ораторы, в том числе Подвойский, а также кто-то из ЦК большевиков. Выступил и сам Ильинский. Все говорили, что пулеметчики должны разойтись, а для предъявления требований надо избрать делегатов от полков и послать их в Таврический дворец. Но солдаты полка не согласились с большевиками, и полк ушел[39].

Показания Ильинского в определенной степени конкретизируются показаниями работника Военной организации большевиков К.А. Мехоношина, арестованного властями в связи с июльскими событиями. По его словам, в ночь на 4 июля в доме Кшесинской состоялось совместное заседание секретариата Военной организации большевиков и представителей ЦК РСДРП(б). Здесь была принята резолюция о необходимости «принять участие и руководство в выступлении рабочих и солдат», чтобы придать манифестации характер организованной и мирной демонстрации. Большевистская партия считала, что в это тревожное время любые демонстрации недопустимы. Но сдержать массы рабочих и солдат было невозможно. Поэтому было решено постараться, чтобы демонстрации приняли исключительно мирный и организованный характер. Соответствующая резолюция была утверждена утром 4 июля. В этом духе и были даны указания представителям расположенных в Петрограде полков.

Мехоношин сообщает, что почти во всех полках Петрограда имелись коллективы солдат-большевиков, у которых существовали постоянные связи с Военной организацией. В ночь на 5 июля на заседании секретариата Военной организации совместно с представителями ЦК и ПК большевиков была принята резолюция о полном прекращении каких бы то ни было выступлений. Мехоношин подтвердил, что 3 июля в 5-6 часов вечера в дом Кшесинской пришли представители солдат 1-го пулеметного полка. Они объявили, что их полк решил идти к Таврическому дворцу, чтобы заявить ВЦИК о необходимости взять в свои руки всю полноту власти. При этом солдаты не говорили, что выступление полка пройдет с оружием. В ответ, как вспоминает Мехоношин, он сделал заявление, что выступление сейчас «совершенно несвоевременно». Но его доводы на солдат не подействовали. Мехоношин вспомнил и о том, что солдаты-пулеметчики сообщили, что к ним 3 июля приезжали какие-то анархисты. Он запомнил также слова солдат, что представители коллектива большевиков 1-го пулеметного полка уговаривали солдат не выступать, но их не стали слушать. В результате полк все же выступил[40].

Сказанное Мехоношиным о разлагающей работе анархистов среди пулеметчиков подтверждается и другими показаниями. Прапорщик 1-го пулеметного полка Рязанцев подробно рассказал, как анархисты обрабатывали личный состав полка. Речь кронштадтского анархиста, прекрасного оратора А.Г. Железнякова произвела на солдат роты, где служил Рязанцев, большое впечатление, Железняков призывал не подчиняться Временному правительству и Керенскому, говорил о том, что не следует посылать на фронт «ни одного пулемета», что у капиталистов необходимо все отнять «и поделить между собою». Рязанцев вспоминал, что 3 июля в казарме утром состоялся митинг, на котором выступал представитель петроградских анархистов И.З. Блейхман, призывавший не вести наступления на фронте и перестать проливать кровь солдат, поскольку «все должны жить как братья». Блейхман говорил о свержении и Временного правительства и Советов (видимо, имелся в виду ВЦИК). Он доказывал, что депутатов Советов нужно переизбрать «и передать им власть»[41].

Рядовой 6-й роты 1-го пулеметного полка Е.И. Аладкин вспомнил, как Блейхман приблизительно за месяц до июльских событий говорил о том, что всякая власть «есть зло», что не следует подчиняться никакой власти вообще, звал к выступлениям на улицу «и конфискации капиталов»[42].

Версию следствия о немецкой «подпитке» газеты «Правда» опроверг заведующий хозяйственной частью товарищества рабочей печати и одновременно заведующий типографией «Труд» того же товарищества А.М. Гертик, которому было достоверно известно, что никаких других источников доходов, кроме подписки и пожертвований, в контору газеты «Правда» не поступало. Не получала газета и никаких крупных сумм из-за границы, кроме нескольких тысяч финских марок. В конторе «Правды» вели «точный отчет» как по газете, так и по типографии, и имелись соответствующие документы[43].

В делопроизводстве Особой следственной комиссии имеется небольшая единица хранения с подзаголовком «Ленин». В распоряжении № 8319 от 19 сентября 1917 г., подписанном прокурором Петроградской судебной палаты СВ. Карчевским (он сменил отстраненного Н.С. Каринского), со ссылкой на П.А. Александрова содержится приказание прапорщику Афанасьеву произвести арест Ленина и Зиновьева с препровождением их обоих в Трубецкой бастион Петропавловской крепости[44].

19 октября министр юстиции в последнем составе Временного правительства меньшевик П.Н. Малянтович потребовал принять меры к безотлагательному исполнению постановления об аресте В.И. Ленина в связи с делом об организации вооруженного выступления в Петрограде 3-5 июля 1917 г. Такое же распоряжение было отдано Малянтовичем и командующему Петроградским округом. В тот же день такое же предписание выдал прокурор Петроградской судебной палаты[45]. Как видим, мысль об аресте Ленина не давала покоя чиновникам Временного правительства вплоть до самой Октябрьской революции.

Материалы Особой следственной комиссии Временного правительства являются весьма существенным комплексом источников об июльских событиях. Их систематическое использование может серьезно обогатить имеющиеся уже сведения о бурных событиях 1917 года в России, бесспорно заслуживающих дальнейшего всестороннего изучения.