Так как к началу XX в. капитализм в Западной Европе окончательно утвердился, то эра буржуазных революций для большинства ее стран ушла в прошлое. Зато для остального мира и, в частности, для России наступила эпоха революций, но иных, чем на Западе.
Когда историки пытаются понять процессы, происходившие в странах периферии, они исходят из тех представлений, которые сложились у них на материалах истории Западной Европы. Рисуется примерно такая картина. Когда в этих странах начинает развиваться капитализм, то он неизбежно сталкивается с препятствием в виде докапиталистических отношений. Неизбежным становится конфликт, который разрешается либо путем реформ, либо революции. Если при этом учесть, что многие историки считали докапиталистические классовые отношения, существовавшие в периферийных странах, феодальными, то совершенно естественным был взгляд на эти реформы и эти революции как на обычные буржуазные.
В действительности все обстояло значительно сложнее. Прежде всего докапиталистические классовые отношения в периферийных странах не были феодальными. Они были либо древнеполитарными (Азия, Северная Африка), либо парафеодальными (Центральная Европа, Россия, Латинская Америка). Далее, все эти докапиталистические классовые отношения были теснейшим образом связаны с проникавшими извне капиталистическими отношениями. Возник особый единый обшественно-экономический уклад, включавший в себя в качестве моментов капиталистические и докапиталистические классовые отношения, - и тем самым особый способ производства, который уже был выше назван паракапиталистическим.
О теснейшей взаимосвязи и даже взаимопроникновении капиталистических и докапиталистических отношений в периферийных обществах говорили многие исследователи, в частности, почти все сторонники теорий зависимого развития. Например, Х. Алави в своей работе «Структура периферийного капитализма" (1982) подверг критике, как он считал, ортодоксально-марксистский взгляд, согласно которому капиталистические и докапиталистические отношения находятся в непримиримом противоречии друг с другом и поэтому становление первых означает разложение и гибель вторых. В действительности же, в зависимых странах капиталистический способ производства и докапиталистические способы производства находятся не в антагонистических, а в симбиотических отношениях. Капиталистические отношения, проникая в эти страны, втягивают, вбирают в себя докапиталистические отношения. Докапиталистические отношения в этих странах трансформируются и интегрируются в капитализм. Совмещение, сочленение (articulation) капиталистических и докапиталистических отношений принадлежит к числу тех особенностей периферийного капитализма, которые отличают его от капитализма метрополии.[39]
О гибридном характере периферийных экономик писали и другие сторонники теории зависимости, в частности, С. Фуртадо в книге «Развитие и недоразвитие» (1964). Но гибридность этих экономик он понимал как простое сосуществование капиталистических и классовых докапиталистических отношений. В действительности же в этих странах имело место взаимное проникновение и сращивание капиталистического и докапиталистических укладов, результатом которых было возникновение одного гибридного уклада и тем самым способа производства - паракапиталистического.
Различные варианты этого способа производства отличаются тем, какие именно докапиталистические классовые отношения в него абсорбированы. И тормозом в развитии производительных сил периферийных обществ были не просто докапиталистические отношения, а сам паракапитализм. Поэтому революции в этих странах с неизбежностью были революциями не просто антиполитарными и антипарафеодальными, а антипаракапиталистическими и уже в этом смысле антикапиталистическими. Но не только в этом смысле.
Ведь возникновение и сохранение паракапитализма в странах периферии было обусловлено влиянием ортокапиталистического западного центра и зависимостью этих стран от него. Поэтому антипаракапиталистические революции с неизбежностью были направлены против зависимости от ортокапиталистических стран и тем самым и против ортокапитализма. Эти революции были освободительными, точнее, социорно-освободительными и антикапиталистическими. В одной части периферийных стран они были буржуазными антибуржуазными революциями, в другой - полностью антибуржуазными.
Момент борьбы против зависимости от ортокапиталистического центра выступал на первый план в тех периферийных странах, которые были колониями. Это давно замечено, и революции в них было принято в нашей литературе называть национально-освободительными. В других странах периферии, которые хотя и были зависимыми, но формально сохраняли суверенитет, он не выступал столь отчетливо, но всегда имел место.
Первые революции в паракапиталистическом мире - национально-освободительные движения в двух испанских колониях: на Кубе (1895 г.) и на Филиппинах (1896-1899 гг.). Начало XX в. было ознаменовано целой серией революций в зависимых странах Европы, Азии и Латинской Америки: в России (1905-1907 гг.), Иране (1905-1911 гг.), Турции (1908-1909 гг.), Китае (1911-1912 гг.), Мексике (1911-1917 гг.). Это была первая волна социорно-освободительных революций.
Революция в России назревала давно. Отмена крепостного права в 1861 г. и последовавшие за ней другие реформы открыли дорогу капитализму. Однако его развитие в России шло далеко не по прямой линии. В частности, в сельском хозяйстве на смену крепостническим связям пришли не столько капиталистические, сколько магнарные отношения (отработочная система). А главное - российский капитализм возникал как капитализм периферийный, паракапитализм. Становление капитализма в России было одновременно и превращением ее в страну, находящуюся в зависимости от Запада.
С конца XIX в. в страну шел поток капитала из стран центра в двух основных формах. Одна из них - инвестиции в русскую промышленность, которые, несомненно, способствовали индустриализации страны. Другая - займы, которые предоставлялись царскому правительству и использовались в разных целях, включая и вложения в производство.
К 1915 г. иностранные инвестиции достигли суммы 2224,9 млн золотых рублей. 32,3% из их приходились на Францию, 24,8% - Великобританию, 19,8% - Германию, 14,5% - Бельгию, - 5,2% - США.[40] Под контролем иностранного капитала находились добыча железной руды и марганца, угля, нефти, платины, металлургическая, электрическая и электротехническая промышленность.[41]
Во второй половине XIX в. стал быстро нарастать внешний долг. Цифры, приводимые разными исследователями, далеко не одинаковы, что во многих случаях связано с тем, что одни из них называют только «чистый» государственный долг, а другие учитывают и гарантированные государством долги, прежде всего железнодорожные. Уже к началу 60-х годов XIX в. внешняя задолженность правительства превышала 500 млн рублей. К началу 90-х годов она достигла 3 млрд рублей.[42]
В вышедшей в начале XX в. работе крупного российского государственного деятеля П.Х. Шванебаха «Денежное преобразование и народное хозяйство» (1901) весь русский государственный долг на начало 1900 г. определен в 6 150 млн рублей, из которых около половины приходилось на заграницу.[43] В результате внешнего долга за рубеж из года в год уходила огромная, как выражался автор, дань - 170-150-140 млн рублей, т.е. более десятой части средств, собираемых казной с населения. «В год, - писал П.Х. Шванебах, - мы отдаем за границу полтораста миллионов народных трудовых рублей; в десять лет - капитал, перед которым теряется воображение, полтора миллиарда».[44]
«Для государств с расстроенными финансами и для заокеанских республик заграничные долги, - продолжал автор, - стали, как достаточно известно, - быстро затягивающей петлей. Внешние долги приводили к сделкам, ронявшим достоинства правительств, к утрате экономической, подчас и политической независимости».[45] Думать так о России, как бы ни рос ее внешний долг, заявляет П.Х. Шванебах, недопустимо.
Однако, отдав полагающуюся дань своему патриотическому чувству, он дальше пишет: «Но можно ли сказать, что внешняя задолженность не создает и для нас некоторой зависимости? Ее отрицать невозможно, раз только верно, что за последние годы внешняя торговля не стала давать избытков, достаточных для покрытия платежей по заграничному долгу, так что, под страхом ослабления наших золотых средств, надо во что бы то ни стало заключать внешние займы. Наша Ахиллесова пята разоблачена: точка опоры нашей валюты не в нас самих; крупный рост внешнего долга переместил ее в область, не зависящую от наших воздействий, а при известных, всегда возможных обстоятельствах, и от нашего влияния». [46]
В последующие годы внешний долг России продолжал нарастать, а вместе с ним непрерывно усиливалась зависимость от Запада. В 1904 г. из всего «чистого» долга в 6 651 млн рублей внешняя задолженность составляла 4 071 млн.[47] Как писал спустя два года, в 1906 г. известный немецкий публицист Р. Мартин: «Никогда в мировой истории ни одна страна не имела такого громадного внешнего долга, как Россия. » [48]
В 1914 г. по одним данным «чистый» долг равнялся 8 811 млн рублей, из которых на внешний долг приходилось 4 229 млн (48%), по другим - превышал 9 млрд, из которых внешняя задолженность составляла 4,3-4,6 млрд Из 4229 млн рублей 80% приходилось на Францию, 14% - Великобританию.[49] С учетом гарантированных железнодорожных займов и долгов по закладным листам Дворянского и Крестьянского банков весь государственный долг России на начало 1914 г. составлял 12 725 млн рублей, из которых внешний долг - 5 404 млн.[50] По данным американского финансиста Г. Фиска, из всей внешней задолженности всех стран мира в 1914 г., составлявшей 6 317 млн долларов, на Россию приходилось 1 998 млн. долларов (31,2%).[51]
В течение последних двадцати лет перед войной Россия имела пассивный платежный баланс. В 1894-1903 гг. страна выплачивала Западу примерно по 240 млн. рублей каждый год, в 1904-1908 гг. - по 305 млн. в год, в 1909-1913 гг. - по 345 млн рублей каждый год.[52] Одновременно в течение 20 лет перед первой мировой войной Россия была вынуждена ежегодно занимать в среднем около 200 млн. рублей.[53]
Иностранные историки, признавая все эти цифры, в то же время в большинстве своем отказываются говорить о зависимости России от Запада.[54] Некоторые из них признают определенное влияние Франции, особенно перед 1914 г., но тут же подчеркивают, что «потеря суверенитета» в данном случае была «не очень значительной».[55]
И лишь в одной из работ - в последнем издании книги М. Корта «Советский колосс. Подъем и падение СССР» (1993) - прямо говорится об экономической зависимости царской России от Запада. «Несмотря на прогресс в последние тридцать лет, - пишет он, характеризуя время после реформы 1861 г., - Россия в 1892 г. была все еще в преобладающей степени аграрной крестьянской страной. Ее соперники в Западной Европе, наоборот, были современными индустриальными державами, и хотя Россия была политически независима, ее экономические отношения с Западной Европой строились по классическому колониальному типу. Россия служила Европе как рынок промышленных товаров и источник сырья».[56] Далее он приводит слова С.Ю. Витте о том, что возрастание доли иностранной собственности в русской экономике может постепенно расчистить путь для триумфального проникновения политического влияния зарубежных держав, и заключает: «Иными словами, Россия легко могла стать другой Индией или другим Китаем - могла быть колонизирована и расчленена индустриальным Западом».[57]
Никто из советских историков не сомневался в зависимости России от Запада. Некоторые из них шли так далеко, что объявляли Россию полуколониальной страной.[58] Другие, признавая значительную экономическую и финансовую зависимость страны от Запада, в то же время считали, что полуколонией она все же не была. Главным источником зависимости они считали не иностранные инвестиции, а гигантскую и непрерывно нараставшую внешнюю задолженность государства.[59]
Ряд советских историков обращал внимание на существенное отличие российского капитализма от западного. Обосновывая положение о том, что в нашей стране существовал иной капитализм, чем на Западе, они ссылались на слова В.И. Ленина о «военно-феодальном империализме» в России в его статье «О двух линиях революции» (1915) и ряде других работ.[60] Их оппоненты, также ссылаясь на В.И. Ленина, доказывали, что в России существовал такой же капитализм, что и в Западной Европе и США, но только оплетенный густой сетью докапиталистических отношений.
В свою очередь последние не были едины. Одни подчеркивали, что Россия конца XIX - начала XX вв. была уже вполне капиталистической страной. Другие подчеркивали многоукладность ее экономики, что приводило фактически некоторых из них опять-таки к идее особого российского капитализма.[61]
Что же касается В.И. Ленина, на которого ссылались представители всех течений, то его взгляды по этому вопросу не отличались достаточной четкостью, что позволяло давать им различное толкование. Но во всяком случае в ряде работ он обратил внимание на отличие русского капитализма от западноевропейского. Поставив в статье «Как увеличить размеры душевого потребления в России?» (1913) вопросы «о причинах экономической (и всяческой) отсталости России» и о том, «почему ...развитие капитализма и культуры идет у нас с черепашьей медленностью? Почему мы отстаем все больше и больше?», В.И. Ленин дает на них свой ответ.
Причины, по его мнению, заключаются в том, что «сатрапы нашей промышленности... не представители свободного и сильного капитала, вроде американского, а кучка монополистов, защищенных государственной помощью и тысячами проделок и сделок с теми именно черносотенными помещиками, которые своим средневековым землевладением... и своим гнетом осуждают 5/6 населения на нищету, а всю страну на застой и гниение».[62]
К выводу о том, что в России существовал иной капитализм, чем на Западе, пришли и некоторые иностранные историки. Такое мнение обосновывал, например, немецкий исследователь Х. Хауманн в работе «Государственное вмешательство и монополия в Царской империи - пример организованного капитализма?» (1979).[63]
Американский историк Л. Хеймсон во введении к сборнику «Политика сельской России, 1905-1914» (1979) характеризовал общественный строй России как амальгаму докапиталистических и капиталистических элементов. Как писал он, даже те группы населения России, которые наиболее тесно были связаны с динамикой нового капиталистического времени (коммерческий индустриальный класс городов, «буржуазная» интеллигенция, помещики, модернизирующие свое хозяйство, кулаки) представляли собой «гротескные, карикатурные версии западного капиталистического развития».[64]
И в результате получил отповедь со стороны группы советских историков. «Такая оценка, - писали они, - не нова. Тезис об отсталости России, и в силу этого принципиальном отличии ее политической и социальной структуры от западных образцов весьма распространен в буржуазной историографии. Советские историки не раз указывали на его несостоятельность, на то, что он находится в противоречии с реальными фактами».[65] И все же, вопреки подобного рода утверждениям, все данные свидетельствуют о том, что в России во второй половине XIX - начале XX утверждался иной капитализм, чем на Западе, не ортокапитализм, а паракапитализм.
В России сохранились помещичье землевладение, сословное деление и самодержавие. Поэтому внешне надвигавшаяся в ней революция выглядела как обычная буржуазная. Естественно, что многие теоретики, в том числе марксистские, приходили к выводу, что в результате ее власть, как это было на Западе, перейдет в руки буржуазии и в стране утвердится полноценное капиталистическое общество. А в дальнейшем, полагали те из них, которые считали себя марксистами, с развитием производительных сил вызреют предпосылки социализма и где-то через сотню или две сотни лет он победит.
В действительности грядущая российская революция была антипаракапиталистической, но своеобразной, отличной от такого же рода революций в других паракапиталистических странах. Она вызревала в стране, которая, с одной стороны, была отсталой и зависимой от центра, а с другой - в значительной степени сохраняла статус великой европейской, а тем самым и мировой державы. Эта страна, с одной стороны, продолжала быть аграрной, а с другой - были сделаны немалые шаги по пути превращения в индустриальную. В ней, с одной стороны, важнейшим вопросом был земельный, и существовала возможность великой крестьянской войны, с другой - утвердилась машинная индустрия и существовал достаточно мощный рабочий класс, который страдал как от капиталистической эксплуатации, так и от сословного неравноправия. И у этого класса была своя политическая партия, имеющая четкую выработанную программу. Что же касается русской буржуазии, то она панически боялась революции и была совершенно не способна ее возглавить и довести до конца.
Успешное развитие революции в такой стране с необходимостью предполагало и требовало не только гегемонии рабочего класса, но и прихода его к власти в лице наиболее радикальной его партии. Только переход власти в руки рабочего класса и его партии мог обеспечить полное решение задач революции.
Это было осознано В.И. Лениным, создавшим теорию перерастания буржуазно-демократической революции в социалистическую. Впервые она была разработана в труде «Две тактики социал-демократии в демократической революции» (1905). Почти одновременно другой социал-демократ И.Л. Гельфанд, более известный как Парвус, в статье «Что дает нам девятое января» (1905) и ряде других выдвинул идеи, которые легли в основу созданной Л.Д. Троцким концепции перманентной революции. Она наиболее полно была изложена в работе Л.Д. Троцкого «Итоги и перспективы. Движущие силы революции» (1906).
Между взглядами В.И. Ленина и Л.Д. Троцкого существовало определенное различие, но в одном оба они были едины: революция в России, начавшись как буржуазная, завершится приходом к власти рабочего класса, который, не ограничиваясь решением задач буржуазной революции, поставит вопрос о социалистическом переустройстве общества. Такая трактовка революции в России была, несомненно, более близка к действительности, чем та, которая ей противостояла. Но и она не учитывала всю специфику российской революции и прежде всего ее антипаракапиталиcтический характер. Однако нельзя не заметить, что мысль В.И. Ленина двигалась по пути к пониманию данной ее особенности.
Об этом свидетельствует приведенное выше его высказывание о характере русского капитализма. В одном из писем А.М. Горькому (1911) В.И. Ленин даже писал о двух «сортах» капитализма: демократическом и черносотенном, из которых первый существует в Западной Европе, а второй - в России и Азии.[66]
В работе «О праве наций на самоопределение» (1914) он как о чем-то само собой разумеющемся пишет, что «не только маленькие государства, но и Россия, например, целиком зависят экономически от мощи финансового капитала “богатых” буржуазных стран».[67] В статье «К пересмотру партийной программы» (1917) В.И. Ленин относит Россию к числу стран, «которые подвергаются империалистическому грабежу, которым угрожает раздел и удушение их гигантами-империалистами». [68]
Во всяком случае, в статье «Пробуждение Азии» (1913) В.И. Ленин прямо поставил русскую революцию 1905-1907 гг., которую он в работах тех лет называл демократической, в один ряд с революциями в Азии. «Вслед за русским движением 1905 года, - писал он, - демократическая революция охватила всю Азию - Турцию, Персию, Китай. Растет движение в английской Индии».[69]
Но если В.И. Ленин приближался к пониманию главной особенности русской революции, то она осталась тайной за семью печатями для советской и вообще всей марксистской историографии. Антипаракапиталистический ее характер был в значительной степени скрыт тем, что она происходила в стране, которая, несмотря на свою отсталость, была одной из мировых держав, и тем, что эта революция, начавшись как антибуржуазная буржуазная революция, с неизбежностью должна была стать только антибуржуазной. Но, пожалуй, главная причина такого положения вещей - догматизм.
В большей степени к пониманию природы русской революции приблизились некоторые западные историки. Это выразилось в созданных ими концепциях «революций запоздалой модернизации», «развитийных революций третьего мира», «крестьянских революций», «аграрных революций восточноевропейского типа» и т.п.
Одними из первых были работы американского историка Т. фон Лауэ и прежде всего его труд «Почему Ленин? Почему Сталин? Переоценка русской революции, 1900-1917» (1964.). «Этот очерк, - писал автор, - предлагает новое объяснение прихода к власти Ленина и Сталина. В нем предпринята попытка рассмотреть возникновение русского коммунизма как интегральную часть европейской и мировой истории, а не как изолированный феномен, который в большей части может быть объяснен одними лишь российскими условиями».[70]
Революция в России, по мнению Т. фон Лауэ, была обусловлена действием двух факторов. С одной стороны, как и в случае Великой Французской революции, существовали противоречия между привилегированными и непривилегированными стратами общества. С другой, и русское общество и русское правительство «находились под давлением крутого процесса модернизации (навязанного, в конечном счете, извне, безжалостным давлением политики великих держав). В этом смысле русская революция вызвала к жизни новую категорию - революции недоразвитых стран».[71]
«Во многих отношениях, - продолжает Т. фон Лауэ, - испытания России в период с 1900 г. по 1930 гг. предвкусили агонии других народов на окраинах Европы, в Азии, Африке и даже Латинской Америке, у которых под западным влиянием пробудились политические амбиции и которые начали борьбу за самоутверждение».[72]
Сходные взгляды развивались в работах Л. Кочена «Становление современной России» (1962) и «Россия в революции, 1890-1918» (1966), Б. Мура «Социальное происхождение диктатуры и демократии: Роль помещика и крестьянина в создании современного мира» (1966), Т. Шанина «Россия как “развивающееся общество”» (1985) и «Революция как момент истины. 1905-1907→1917-1922» (1998) и целом ряде других.
В статье К. Кумара «Революции XX века в исторической перспективе», которая впервые была опубликована в 1976 г., а затем включена в качестве главы в книгу «Возникновение современного общества. Аспекты социального и политического развития Запада» (1988), был дан обзор концепций революций нашего века.
Все названные и другие авторы связывали русскую революцию с необходимостью преодоления отсталости, ускоренной индустриализации, вообще модернизации всего общества, со стремлением догнать передовые страны Запада. Некоторые из них, в частности Т. фон Лауэ, даже указывали, что ускоренная модернизация навязывалась России «безжалостным давлением» великих развитых держав. В ряде работ встречается указание на принадлежность России к иному миру, чем Запад, и даже к периферии.
Но никто из этих историков и социологов не понимал периферию в том смысле, который вкладывался в это слово сторонниками концепций зависимости. Они не обратили должного внимания на зависимость России от Запада, на ее эксплуатацию развитыми странами. В результате антипаракапиталистический и антиортокапиталистический характер русской революции не был ими понят, как и подобный же характер других периферийных революций.
Как известно, первая русская революция потерпела поражение. Определенные изменения в результате ее в обществе произошли, но основные задачи революции решены не были. Провалились столыпинские реформы. В силу этого революция в России оставалась столь же неизбежной, как и раньше. Это предвидели трезвые политики, включая правых, предчувствовали поэты. А.А. Блок в стихотворении, начатом в 1911 г. и завершенном в 1914 г., писал:
«На неприглядный ужас жизни
Открой скорей, открой глаза,
Пока великая гроза
Всё не смела в твоей отчизне...» [73]
Революция в России была вначале отсрочена, а затем стимулирована первой мировой войной. К началу XX в. окончательно сформировался мировой капиталистический рынок, международная капиталистическая система и завершился колониальный раздел мира между державами Европы. Обострение противоречий между ведущими державами этой части света и борьба между ними за передел мира привели к первой мировой войне (1914-1918 гг.), в которой Великобритания, Франция и Россия противостояли Германии и Австро-Венгрии.
Поражения в войне и тяготы, ею вызванные, сделали революционный взрыв в России неизбежным. И он произошел в феврале 1917 г. Но буржуазия, получившая в результате переворота власть, как это и предвидели, оказалась совершенно неспособной решить назревшие проблемы революции. Столь же никчемными оказались и российские мелкобуржуазные демократы.
В силу неспособности буржуазных и мелкобуржуазных партий удовлетворить чаяния народных масс приход к власти рабочего класса в лице большевистской партии был предопределен. Взяв власть, большевики буквально в течение нескольких дней решили проблемы, к которым их предшественники боялись даже подступиться в течение нескольких месяцев.
Предыдущая |
Содержание |
Следующая
