Василий Иванович Сергеевич — бесспорно, самый крупный и яркий представитель влиятельного в свое время направления в русской исторической науке, которое принято называть историко-юридическим. К этому течению русской исторической мысли принадлежали также Иван Ефимович Андреевский (1831—1891), Федор Иванович Леонтович (1833—1911), Михаил Флегонтович Владимирский-Буданов (1838—1916) и Александр Дмитриевич Градовский (1841—1889). Историко-юридическое направление в русской историографии было преемственно связано с государственной школой, представленной прежде всего именами К. Д. Кавелина (1818—1885), С.М. Соловьева (1820—1879) и Б.Н. Чичерина (1828—1904). Некоторые авторы даже характеризовали Ф.И. Леонтовича, А.Д. Градовского и В.И. Сергеевича как «младшее» поколение государственной школы.

В.И. Сергеевич родился в 1832 г. в г. Орле. В 1853 г. он поступил на юридический факультет Московского университета и в 1857г. окончил его. Непосредственным руководителем В.И. Сергеевича во время учебы в университете был профессор кафедры истории русского права Иван Дмитриевич Беляев (1810—1873) — великолепный знаток письменных памятников русской старины. Он — автор первого в русской историографии труда, в котором была предпринята попытка проследить историю крестьянства со времен Древней Руси до XVIII в. Работа И.Д. Беляева «Крестьяне на Руси», опубликованная впервые в четырех номерах (3—6) журнала «Русская беседа» за 1859 г., в 1860 г. вышла отдельной книгой, а затем до 1917 г. была издана еще три раза (1879; 1891; 1903). Спустя почти сто лет, в 2004 г., этот труд И.Д. Беляева был снова переиздан Государственной публичной исторической библиотекой России и тем самым, наконец-то, перестал быть библиографической редкостью. Уже после смерти И.Д. Беляева, в 1879 г., увидели свет его обширные «Лекции по истории русского законодательства» (переиздание: СПб., 1999. 640 с.).

После окончания университета В.И. Сергеевич становится учителем законоведения. В 1862 г. его направляют в заграничную командировку для подготовки к преподаванию судоустройства и судопроизводства. В течение трех лет он работает в университетах Гейдельберга, Берлина и Вены. Если вначале он занимался чистым правом, то в дальнейшем центр его внимания сместился (не без влияния уроков И.Д. Беляева) на историю права, начиная с древнейших времен. В результате В.И. Сергеевич обратился в Министерство юстиции с просьбой разрешить ему готовиться к преподаванию истории иностранного законодательства и соответственно продлить командировку на год. Разрешение было дано.

В конце 1865 г. В.И. Сергеевич вернулся в Москву, но занялся историей не иностранного законодательства, а социального строя Древней Руси. Первая научная его работа «Вече и князь. Русское государственное устройство и управление во времена князей Рюриковичей» была опубликована в 1867 г. и в декабре того же года защищена в качестве магистерской диссертации. В следующем году В.И. Сергеевич становится доцентом кафедры государственного права Московского университета. Через три года, 10 апреля 1871 г., он защищает диссертацию на соискание ученой степени доктора государственного права, носящую название «Задачи и метод государственных наук». В том же году он занимает должность ординарного профессора. Уже тогда его научный авторитет настолько вырос, что в мае 1872 г. он единогласно (редчайший случай) избирается на должность заведующего кафедрой русского права в столичном, Санкт-Петербургском университете. В 1888 г. В.И. Сергеевич занимает пост декана юридического факультета. В 1891 г. в качестве председателя испытательной юридической комиссии В.И. Сергеевич принимает экзамены у большой группы лиц, сдававших экстерном за курс юридического факультета. Среди них был В.И. Ульянов, которому на экзамене по истории русского права был задан вопрос о несвободном населении Руси с древнейших времен до XVII в. На этом экзамене, как и на двенадцати других устных и на единственном письменном, В.И. Ульянов получил высшую оценку. Такой результат был единственным в группе, состоявшей из 33 человек. В.И. Сергеевич продолжал состоять деканом юридического факультета до ноября 1897 г., когда он был назначен ректором Петербургского университета. Эту должность он занимал до середины 1899 г. В январе 1907 г. В.И. Сергеевич оставил преподавание в университете в связи с назначением членом Государственного Совета. Но научную деятельность он не прекращал до конца своих дней. Умер В.И. Сергеевич 26 ноября (9 декабря по новому стилю) 1910г.

В.И. Сергеевич вел преподавательскую работу в течение более чем тридцати лет. Из них в течение двадцати одного года он вел только один курс — истории русского права. С 1898 г. он ограничил его временем от возникновения древнерусской государственности до конца XVII в. Лектором он был превосходным. Его слушали, затаив дыхание, хотя речь шла внешне о довольно скучных сюжетах. И дело было не только в ораторском искусстве, которым В.И. Сергеевич, бесспорно, обладал. Главным фактором была глубина его лекций. Курс В.И. Сергеевича был новаторским. В нем излагались не общеизвестные вещи, а результаты собственных научных изысканий лектора. А эти исследования продолжались всю жизнь. Приходя к новым выводам, В.И. Сергеевич непрерывно обновлял свой лекционный курс.

После 1872 г. В.И. Сергеевичем было написано множество научных работ, посвященных различным темам. Но главное, чем он всегда занимался, — история социального строя Руси-России до начала реформ Петра Великого. В 1883 г. он свел результаты своих научных изысканий в знаменитых «Лекциях и исследованиях по истории русского права». В 1894 г. появились новый его учебный курс «Лекции и исследования по древней истории русского права», выдержавший три переиздания (1898; 1903; 1910).

Но на этих трудах В.И. Сергеевич не остановился. В 1890 г. вышел первый том его «Русских юридических древностей» — «Территория и население» (517 с.), в 1893 г. первый выпуск второго тома — «Власти. Князь и вече» (С. 1—336), в 1896 г. второй выпуск этого же тома — «Власти. Советники князя» (С. 337—618). В 1900 г. было опубликовано второе, дополненное и доработанное, издание второго тома «Русских юридических древностей» — «Князь и вече. Советники князя» (618 с.), в 1902 г. — дополненное и переработанное второе издание первого тома «Русских юридических древностей» — «Территория и население» (555 с.).

С сентября 1900г. по декабрь 1902г. в «Журнале Министерства народного просвещения» печатались статьи В.И. Сергеевича, которые вместе взятые составили вышедший в 1903г. третий том рассматриваемого обширного труда, который получил новое общее название — с третьего тома он стал называться не «Русские юридические древности», а «Древности русского права». Сам же третий том труда носил название «Землевладение. Тягло. Порядок обложения» (496 с.).

В 1908г. вышло третье издание второго тома, на этот раз уже не «Русских юридических древностей», а «Древностей русского права», в следующем, 1909г., третье издание первого тома труда. Уже после смерти В.И. Сергеевича в 1911г. появилось второе издание третьего тома «Древностей русского права» — «Землевладение. Тягло. Порядок обложения» (496 с.), которое было точным воспроизведением первого издания (1903г.)

II

Для последних десяти-двадцати лет характерен настоящий бум переизданий трудов историков, живших и работавших в дореволюционной России. Издаются работы не только С.М. Соловьева и В.О. Ключевского, которых не обходили вниманием и в доперестроечные годы, но и Н.М. Карамзина, Н.И. Костомарова, Б.Н. Чичерина, Д.И. Иловайского, Н.П. Павлова-Сильванского, С.Ф. Платонова, М.К. Любавского, А.Е. Преснякова и многих других исследователей. Переиздаются даже и такие работы, которые к нашему времени почти полностью утратили научную ценность. Но труды основных представителей историко-правового направления не привлекли внимания столичных издателей: вышли лишь работа В.Ф. Владимирского-Буданова «Обзор истории русского права» (Ростов-на-Дону, 1995) и два тома «Адатов Кавказских горцев», опубликованных в 1882—1883гг. под редакцией Ф.И. Леонтовича (Нальчик, 2002). Сдвиги наметились только в самые последние годы: в Москве были переизданы «Лекции и исследования по древней истории русского права» (2004) и «Древности русского права» (2006) В.И. Сергеевича, а также «Обзор истории русского права» (2005) В.Ф. Владимирского-Буданова. И все же, несмотря на вышедшую в 1998г. книгу Н.В. Иллерицкой «Историко-юридическое направление в русской историографии второй половины XIX века» труды И.Е. Андреевского, Ф.И. Леонтовича, М.Ф. Владимирского-Буданова, А.Д. Градовского и В.И. Сергеевича не только мало известны широкой научной общественности, но и явно недооцениваются и специалистами по отечественной истории.

Что касается широкой общественности, то работы указанных авторов вряд ли могут рассчитывать на ее внимание, ибо в них нет описания событий русской истории, что лишает их занимательности. Если же говорить о специалистах, то многие из них рассматривали, да и сейчас продолжают рассматривать труды представителей историко-правового направления как такие, которые посвящены не истории Руси-России в целом, а лишь одной, причем далеко не самой главной, составляющей этого процесса. А между тем такой взгляд совершенно ошибочен, что особенно наглядно можно видеть на примере главной работы В.И. Сергеевича «Русские юридические древности» («Древности русского права»). В ней дается целостная история Руси-России, начиная с возникновения классового общества и государства и кончая ХVII в. Как хорошо подметил еще Н.Л. Рубинштейн: «История права у Сергеевича превратилась в своеобразную историю России и стала для него источником разрешения всех вопросов общей истории»[1]. Но только это история не событий, а эволюции социальных структур, история социального строя Руси-России, т.е. стержня русской истории. В работе исследуется возникновение и развитие политической структуры русского общества, его государственного строя. Конечно, в ней дается картина развития русских правовых, юридических отношений. Но самое, на мой взгляд, главное, в ней рисуется картина эволюции социально-экономических отношений, а тем дается и ключ к пониманию всей русской истории.

Это положение может вызвать недоумение. Ведь в советской историографии В.И. Сергеевича неоднократно упрекали в формально-юридической трактовке истории, в сведении ее к истории государства и права[2]. Основание: в его трудах речь идет только о власти и праве. В них нет даже упоминания об экономике, вообще полностью отсутствует понятие социально-экономических отношений. А между тем уже в то время значительная часть русских историков, включая и ряд специалистов по отечественной истории, примкнула к т.н. историко-экономическому направлению (И.В. Лучицкий, П.Г. Виноградов, Д.М. Петрушевский, В.К. Пискорский, М.В. Довнар-Запольский, Н.Л. Рожков, А.Н. Савин и др.)[3]. Интерес к изучению экономики отчетливо прослеживается в трудах Н.Я. Аристова, А.И. Никитского, В.О. Ключевского. На этом фоне В.И. Сергеевич предстает чуть ли не как своеобразный ретроград.

Внешне все это обстоит действительно так. И тем не менее В.И. Сергеевич, причем сам того сколько-нибудь четко не осознавая, нарисовал достаточно детальную картину статики и динамики социально-экономического строя Руси-России IX—XVII вв. Чтобы понять, как это могло произойти, нужно обратиться к анализу понятия «собственность» и соответственно «отношений собственности».

III

Никто не будет спорить с тем, что отношения собственности понимаются, прежде всего, как отношения правовые, юридические. Но при этом часто забывают, что кроме волевых, правовых отношений собственности, имеется еще один вид этих отношений — материальные, экономические отношения собственности, которые существуют как отношения распределения и обмена материальных благ. Правовые и экономические отношения собственности находятся в неразрывном единстве. Волевые отношения собственности, которые принято именовать также еще и имущественными отношениями, всегда производны от материальных отношений собственности. Материальные отношения всегда проявляются и закрепляются в волевых отношениях собственности. Единство волевых и материальных отношений собственности наглядно проявляется в бытии ячеек собственности, которые являются узлами в сети одновременно и волевых, и материальных отношений собственности[4].

Экономические отношения существовали всегда, на всех этапах развития человеческого общества. Но долгое время их не замечали и не изучали. Их стали исследовать, лишь начиная с XVI в. Только в это время начала зарождаться особая наука об экономических отношениях — политическая экономия. Связано это было со становлением капиталистических социально-экономических отношений. Капиталистические экономические отношения были первыми, которые были замечены и стали объектом специального исследования. И это неслучайно.

Суть дела в том, что система капиталистических экономических связей — единственная экономическая система, которая прямо, непосредственно определяет волю отдельных конкретных людей, а тем самым их действия, их поведение, по меньшей мере, в той сфере общественной жизни, которую принято именовать экономической.

Капиталистическое общество было первым в истории человечества индустриальным обществом. В нем ведущая роль принадлежит не сельскохозяйственному производству, а обрабатывающей промышленности. Как следствие, для него характерно существование необычайного широкого общественного разделения труда. Каждая вещь в таком обществе есть продукт труда не отдельного работника, а множества производителей, занятых в разных отраслях производства. Но производство каждого конкретного продукта всегда происходит в одной из множества хозяйственных ячеек, каждая из которых является при капитализме ячейкой частной собственности. Поэтому необходимым условием функционирования общественного производства в таком обществе является непрерывная циркуляция средств производства между хозяйственными ячейками и соответственно постоянная координация их производственной деятельности.

При капитализме это осуществляется посредством рынка. Все продукты, покидающие хозяйственную ячейку, в которой они были созданы, принимают форму товаров. Соответственно непрерывная циркуляция продуктов труда между хозяйственными ячейками облекается в форму обмена товарами, приобретает форму товарного обращения. Каждый товар имеет не только потребительную ценность, но и стоимость, которая выражается в цене. Цена товара зависит не только от его стоимости, но и от спроса и предложения. Когда данного продукта произведено больше, чем нужно, цена на него падает, производить его становится невыгодным, и производство его сокращается или даже совсем прекращается. Если данного продукта производится меньше, чем необходимо, цена на него поднимается и производить его становится выгодным. Соответственно производство его растет. Так рынок осуществляет координацию производственной деятельности хозяйственных ячеек.

Цель капиталистического производства — получение максимально возможной прибыли. Продукт создается для продажи и только для продажи. Каждый капиталист выходит на рынок со своим товаром. Цена на него устанавливается рынком. Цены на рынке все время колеблются, причем независимо от воли и сознания продавцов и покупателей. Капиталист с неизбежностью сталкивается на рынке с конкурентами, предлагающими такой же товар. Чтобы победить соперников, капиталист должен либо продавать по той же цене, что и они, товар более высокого качества, либо предлагать товар того же самого качества, но по более низкой цене. Но существует объективный предел снижения цены — издержки производства. Продавать товар по цене, равной издержкам производства, тем более не окупающей издержек производства, капиталист не может. Он в таком случае с неизбежностью разорится.

Чтобы продавать товар по более низкой цене, чем конкуренты, и в то же время получить прибыль, капиталист должен снизить издержки производства. Один из важнейших способов достижения такой цели — внедрение более совершенной техники и технологии. Но когда он подобным образом добивается снижения издержек производства и наносит поражение конкурентам, у последних не остается никакого другого выхода, кроме как заняться тем же самым. В противном случае они с неизбежностью разорятся. Так рынок диктует капиталистам стратегию и тактику действия.

Капиталист, чтобы выжить, должен непрерывно вести самый точной расчет. Прежде чем заняться производством того или иного продукта, он должен прикинуть, во сколько обойдется ему производство этого товара, найдет ли этот товар сбыт, много ли у него будет конкурентов, как будет складываться рыночная конъюнктура к тому времени, когда его товар поступит в продажу. Каждый капиталист есть не только продавец, но и покупатель. Как продавец он стремится продать по возможно большей цене, как покупатель — купить товар дешевле, но при том по возможности лучшего качества. Необходимостью для него является самое точное калькулирование издержек производства, соотношение цены и качества и т.п. и т.д.

Каждый капиталист стремится к наиболее экономному расходованию имеющихся у него средств, к наиболее эффективному хозяйствованию, к извлечению максимально возможной прибыли при минимально возможных расходах. Все это вместе с целым рядом других моментов дало крупному немецкому социологу М. Веберу основание охарактеризовать капиталистическое общество как общество рационалистическое и противопоставить ему докапиталистические общества как общества традиционные.

Капиталистическое общество возникло одновременно как общество индустриальное и общество рыночное. Рынок возник задолго до капитализма. Рынки встречаются даже в предклассовом обществе, не говоря уже о докапиталистических классовых обществах. Рынки были на Древнем Востоке и в античном мире. Но даже в античном обществе в пору его расцвета, когда товарно-денежные отношения достигли небывалой для древности степени развития, рынок играл в экономике периферийную роль. До капитализма существовали экономики с рынком, но никогда и нигде не было рыночной экономики.

Капиталистическая экономика — первая в истории человечества рыночная экономика. При капитализме рынок не просто существует и действует. Он является регулятором общественного производства. Рынок при капитализме есть общественная форма, в которой осуществляется процесс производства.

При капитализме все экономические отношения в обществе выступили в форме рыночных, товарно-денежных. И люди в большей степени начали осознавать, что эти отношения существуют независимо от воли и сознания людей, являются отношениями объективными. Рынок представляет собой объективную систему отношений, функционирующую по объективным законам. И когда рынок возник, людям ничего другого не оставалось, по крайней мере, в экономической сфере, как приспосабливаться к этой объективной реальности. Рынок не просто существует и действует независимо от сознания людей. Он выступает как объективная сила, заставляющая людей действовать именно так, а не иначе. Он определяет сознание и волю людей, формирует у них определенные мотивы, стимулирует их деятельность, заставляет людей поступать именно так, а не иначе. И это относится не только к капиталистам.

Человек, чтобы жить, должен удовлетворять, по меньшей мере, хотя бы такие свои нужды, как, например, потребности в пище и одежде. В капиталистическом обществе единственный способ получить пищу и одежду — купить их на рынке за деньги. Чтобы иметь деньги, нужно что-то продать. Капиталист продает товары, созданные на его предприятии с помощью принадлежащих ему средств производства. Человек, не имеющий средств производства, может продать только одно — свою рабочую силу. Поэтому ему не остается ничего другого, кроме как искать покупателя этой силы, т.е. стать наемным работником на предприятии капиталиста.

Разумеется, он стремится продать свою рабочую силу по возможности дороже. Капиталист же старается купить ее по возможности дешевле. И когда работник получил заработную плату, он должен рассчитать, как максимально эффективно ее потратить. И перед ним встает проблема наиболее экономного расходования имеющихся средств, но только в отличие от капиталиста в форме вопроса о том, как протянуть от получки до получки.

Система рыночных отношений всегда выступает перед людьми, живущими в капиталистическом обществе, как объективная сила. Но особенно наглядно это проявляется во время экономических и финансовых кризисов. Перед этими катастрофами люди столь же беспомощны, как и перед природными бедствиями. Они не могут их отвратить и становятся их жертвами.

Конечно, и при капитализме существует право, существуют волевые отношения собственности. И при капитализме экономические отношения собственности проявляются в правовых отношениях собственности. Каждое действие по обмену, каждая купля-продажа является правовым актом — сделкой, которая регулируется законами государства. Однако не право заставляет людей продавать и покупать, не право вынуждает человека наниматься на работу к капиталисту. Действовать так заставляет рынок.

При капитализме в идеале в экономической сфере не существует внеэкономического принуждения. Капиталистическая экономика для своего функционирования в нем не нуждается. И роль права как внеэкономической силы заключается в том, чтобы не допустить в этой области действия внеэкономического принуждения. Не право определяет, каким должен быть рынок. Наоборот, рынок определяет, каким является право.

Общепризнанно, что для капитализма характерно экономическое принуждение. Но далеко не все делают из этого соответствующие выводы. Ведь бытие экономического принуждения означает, что система экономических отношений выступает как явление, существующее независимо от сознания и воли людей, живущих в этой системе, и прямо, непосредственно заставляющее, принуждающее этих людей действовать именно так, а не иначе, т.е. определяющее их сознание и их волю. И люди, живущие под диктатом экономических отношений, рано или поздно с неизбежностью должны осознать вначале практически, а затем и теоретически существование этих отношений и их объективность, т.е. их независимость от человеческого сознания и человеческой воли.

То обстоятельство, что теория экономики возникла первоначально как теория исключительно капиталистической экономической системы, во многом препятствовало пониманию всех прочих экономических систем. Слишком велик был соблазн строить их концептуальную картину, исходя из всего того, что было известно о капиталистической экономике. Обращаясь к изучению докапиталистических социально-экономических отношений, исследователи заранее исходили из того, хотя эти отношения по типу и отличаются от капиталистических, принадлежат к нескольким типам, иным, чем капиталистический, но определяют они волю и действия людей точно таким же образом, как и капиталистические, что механизм их действия таков же, что и механизм действия капиталистических отношений.

В действительности все обстояло иначе. Докапиталистические социально-экономические отношения отличались от капиталистических экономических связей не только тем, что были отношениями иных типов. Они, и это крайне важно учитывать, определяли волю и поведение людей иным способом, чем капиталистические. Если капиталистические экономические связи определяли поведение отдельных конкретных людей прямо, непосредственно, то докапиталистические отношения — через массу посредствующих, промежуточных звеньев.

На стадии раннепервобытного (первобытно-коммунистического) общества таким звеном была, например, мораль. На этом этапе действовал принцип: от каждого — по способностям, каждому — соответственно его потребностям. Все члены первобытного коллектива делили весь полученный продукт (прежде всего, пищу) между собой и делились им друг с другом. И если спросить, почему они так делали, то ответ будет самым простым: так диктовала мораль. Важнейшей нормой первобытной морали было обращенное к каждому члену первобытного коллектива требование делиться добытым продуктом (прежде всего пищей) со всеми другими его членами. Это требование было столь само собой разумеющимся, что ни одному человеку даже не могло прийти в голову не посчитаться с ним. Таким образом, поведение людей в сфере распределения продукта определялось моралью, т.е. силой совсем не экономической. Здесь действовало не экономическое, а моральное, т.е. явно внеэкономическое, принуждение.

В XX в. в пределах этнологии (на Западе ее принято именовать социальной, или социокультурной, антропологией) выделилась особая научная дисциплина, которая специализировалась на изучении социально-экономических отношений первобытного общества. На Западе, где она в 60— 70-е годы XX в. достигла высокого уровня развития, ее стали называть экономической антропологией, у нас — экономической этнологией. Приступив к детальному исследованию первобытных социально-экономических отношений, специалисты сразу же столкнулись с описанной выше ситуацией и попытались ее как-то теоретически осмыслить.

В результате они пришли к выводу, что лишь при капитализме существуют специфические экономические отношения, образующие в обществе особую систему со своими особыми законами, лишь при капитализме существует общественная сфера, которую можно охарактеризовать как экономическую. В первобытном обществе никаких особых экономических отношений нет. Их роль выполняют прежде всего моральные отношения. А если учесть, что требование делиться продуктом действует лишь в пределах определенного круга родственников, что побуждать людей к дележу и обмену продукта способны также и определенные религиозные представления, то в роли экономических отношений могут выступать также родственные, религиозные и прочие заведомо неэкономические отношения. Если обратиться к некапиталистическим цивилизованным обществам, то там в качестве сил, которые заставляют людей именно так, а не иначе распределять продукт и обмениваться им, выступают право, государство, религиозные институты и т.п. Таким образом, в цивилизованных докапиталистических обществах тоже нет особых экономических отношений, нет особой экономической сферы. В них в роли экономических отношений тоже выступают неэкономические связи: правовые, политические, религиозные. Такой взгляд отстаивали, в частности, все последователи того направления в экономической антропологии, которое получило название субстантивизма (К.Поланьи, Дж.Дальтон, М.Салинз и др.), хотя они и не всегда проводили его до конца последовательно[5].

Бесспорно, что в раннем первобытном обществе мораль была силой, которая заставляла людей делиться продуктом. Но сразу же у внимательного наблюдателя возникает вопрос, почему раннепервобытная мораль была именно такой, а не иной, почему она требовала дележа продукта. И ответ может быть только один: потому, что в раннепервобытном обществе все средства производства и соответственно весь продукт находился в общей собственности коллектива. И эти отношения общей собственности на продукт могли проявляться только в его распределении между всеми членами коллектива в соответствии с их потребностями. Иначе говоря, основой коллективистской морали были коллективистские, коммуналистические экономические отношения собственности, проявлявшиеся в коллективистских, коммуналистических отношениях распределения. Первобытная мораль уходила своими корнями в первобытную экономику.

В свою очередь существование именно таких, а не иных социально-экономических отношений было обусловлено объемом создаваемого обществом продукта, т.е. уровнем развития производительных сил общества. В условиях, когда весь или почти весь общественный продукт был жизнеобеспечивающим, а избыточного продукта либо совсем не было, либо он был минимальным, никакой другой формы распределения продукта, кроме как распределения по потребностям, коммуналистического, существовать не могло [6].

Существование в ту эпоху именно таких, а не иных экономических отношений ни в малейшей степени не зависело от сознания и воли людей. Наоборот, сознание и воля людей определялись характером этих отношений. В этом смысле коммуналистические социально-экономические отношения (и не только коммуналистические, а все вообще социально-экономические отношения) были связями материальными. И эти материальные экономические отношения собственности проявлялись и закреплялись в волевых отношениях собственности, которые в данном случае были моральными отношениями.

Таким образом, и в раннепервобытном обществе, как и в капиталистическом, существовали, вопреки мнению субстантивистов, особые экономические отношения, которые образовывали базис общества. Но эти социально-экономические отношения, в отличие от капиталистических, определяли волю и действия людей в сфере распределения материальных благ не прямо, не непосредственно, а через одну из форм социальной воли — мораль, что и создавало иллюзию отсутствия экономических связей. В раннепервобытном обществе в сфере распределения материальных благ действовало только внеэкономическое принуждение. Экономического принуждения не было. И если понимать под сферой экономической жизни область, где действует экономическое принуждение, то таковой в раннепервобытном обществе действительно не было. Но если понимать под областью экономической жизни сферу распределения (а затем и обмена) материальных благ, то в таком смысле она, несомненно, существовала. Но она не была сколько-нибудь резко обособлена от других областей общественной жизни, как это имеет место при капитализме.

В принципе так же обстояло дело и в докапиталистических классовых обществах. Нельзя сказать, что в них полностью отсутствовало экономическое принуждение. Но оно никогда не было главным фактором. Во всех докапиталистических обществах (как в первобытном, так и в классовых) ведущую роль играло внеэкономическое принуждение. Экономические отношения детерминировали волю и поведение людей в сфере распределения и обмена общественного продукта через внеэкономические силы: мораль, обычное право, законное право, политику, государство и т.п. Поэтому в отношении докапиталистических обществ следует говорить не только и не просто о проявлении экономических отношений собственности в волевых отношениях собственности, а о воплощении экономических отношений собственности в волевых отношениях собственности. В этих обществах экономические отношения собственности могут воплощаться и воплощаются в самых различных волевых отношениях, причем не только в моральных и правовых, но и в политических и религиозных.

Докапиталистические экономические отношения собственности густо оплетены плотным покровом различного рода волевых отношений собственности. Именно поэтому экономические отношения как особая форма социальных связей долгое время не могли быть открыты. Обращаясь к докапиталистическим обществам, не только рядовые люди, но и исследователи видели лишь волевые отношения собственности, не замечая скрытых за ними экономических отношений собственности. Капиталистические экономические отношения были первыми, которые прорвали покров волевых отношений собственности, выступили как нечто самостоятельное, качественно отличное от волевых отношений собственности. Это и обусловило их открытие, а тем самым проложило путь к обнаружению всех вообще экономических отношений.

В капиталистических обществах изучение правовых отношений собственности мало что дает для понимания природы экономических отношений собственности, капиталистические экономические связи можно и нужно исследовать как таковые, отвлекаясь от юридических отношений. Иное дело — докапиталистические экономические отношения собственности. Путь к их познанию с неизбежностью пролегает через исследование волевых отношений собственности. Чтобы познать докапиталистические экономические отношения собственности, нужно детально исследовать волевые отношения собственности, в которых они воплощены. А с другой стороны, когда ученые исследуют волевые, прежде всего правовые, отношения собственности докапиталистических классовых обществ, то они тем самым, даже когда они не ставят перед собой такой цели и не осознают этого, добывают знание и о скрытых в этих связях экономических отношениях. Все этой в полной мере относится к трудам В.И. Сергеевича.

IV

Базируясь на огромном материале, В.И. Сергеевич убедительно показал, что в истории Руси-России от Олега до Петра Великого имел место крутой перелом, приходящийся на вторую половину XV—XVI вв. В эти годы произошло преобразование всего социального строя. Изменились и социально-экономические отношения, и организация государственной власти.

О резком переломе в социальном строе Руси-России, окончательно завершившемся к концу XVI в., писали и другие историки. По мнению С.М.Соловьева, в Древней Руси между членами княжеской семьи господствовали «родовые отношения». Затем начался «переход родовых отношений между князьями в государственные», который закончился в царствование Ивана IV Грозного[7].

Эти положения С.М. Соловьева нередко истолковываются неверно. Ему приписывают взгляд, согласно которому в Древней Руси господствовал родовой строй и не было государства[8]. И в результате упрекают в том, что его схема противоречит исторической действительности. «В рассматриваемый Соловьевым период, — писал, например, Н.Л. Рубинштейн, — родовые отношения уже сменились территориально-племенной организацией, русские земли переходили к системе государственных отношений феодального общества. Схема заслоняла от него эти явления” [9]. В действительности же С.М.Соловьев говорил о господстве родовых отношений не в древнерусском обществе, а между членами княжеской семьи, что далеко не одно и то же. И он, отнюдь, не считал, что государство в России утвердилось лишь с Иваном IV. С.М. Соловьев, выделяя названные этапы, имел в виду нечто совсем иное, для адекватного выражения чего в исторической науке не только того, но и нашего времени нет понятий.

В.И. Сергеевич дал значительно более глубокую картину перемен, завершившихся к концу XVI в., но и он не нашел адекватных терминов для обозначения социального строя Руси-России ни до этого переворота, ни после него. Единственно, на чем он категорически настаивал, что в Руси-России никогда не было феодализма, ни до указанного перелома, ни после него. И в этом он был прав.

Как мне неоднократно пришлось отмечать, одна из бед большинства историков, причем не только дореволюционных российских и советских, но и западных, состояла в том, что они исходили из допущения существования в истории человечества только трех форм эксплуатации человека человеком: рабовладельческой, феодальной и капиталистической. А между тем это положение неверно. Существовали и иные способы эксплуатации человека человеком. И все они совершенно отчетливо обнаружили себя еще на стадии перехода от первобытного общества к цивилизованному, классовому, которую сейчас принято называть предклассовым обществом. К рассмотрению этого общества мы и обратимся. Это тем более необходимо, что общество Древней Руси непосредственно возникло из предшествующего ему предклассового общества. И понять социальный, прежде всего социально-экономический, строй Руси невозможно, если не знать, что ему исторически предшествовало.

V

Прежде чем перейти к анализу предклассового общества, остановлюсь на основных значениях, которые вкладываются в слово «общество» в исторической, социологической и философской литературе. Их пять. Первое значение — конкретное отдельное общество, представляющее собой относительно самостоятельную единицу исторического развития. Общество в таком понимании я называю социально-историческим (социоисторическим) организмом или, сокращенно, социором. Второе значение — пространственно ограниченная система социально-исторических организмов, или социорная система. Третье значение — все когда-либо существовавшие и ныне существующие социоисторические организмы вместе взятые — человеческое общество в целом. Четвертое значение — общество вообще, безотносительно к каким-либо конкретным формам его реального существования. Пятое значение — общество вообще определенного типа (особенное общество или тип общества), например, феодальное общество или индустриальное общество.

Для историка особое значение имеют три первых значения термина общества. Социоисторические организмы суть исходные, элементарные, первичные субъекты исторического процесса, из которых складываются все остальные, более сложные его субъекты. Высший, предельный субъект исторического процесса — человеческое общество в целом. Но вхождение социоисторических организмов в человеческое общество в целом обычно опосредствовано их включением в те или иные социорные системы, нередко построенные в иерархическом порядке (система, суперсистема и т.п.)

Существуют разные классификации социоисторических организмов (по форме правления, господствующей конфессии, социально-экономическому строю, доминирующей сфере экономики и т.п.). Но самая общая классификация — подразделение социоров по способу их внутренней организации на два основных типа. «Первый тип — социоисторические организмы, представляющие собой союзы людей, которые организованы по принципу личного членства, чаще всего родства (разумеется, не биологического, а социального)[10]. Каждый такой социор неотделим от своего личного состава и способен, не теряя своей идентичности, перемещаться с одной территории на другую. Такие общества я называю демосоциальными организмами (демосоциорами). Они характерны для доклассовой эпохи истории человечества. Примерами могут служить первобытные общины и многообщинные организмы, именуемые племенами и вождествами.

Границы организмов второго типа — это границы территории, которую они занимают. Такие образования организованы по территориальному принципу и неотделимы от занимаемых ими участков земной поверхности. В результате личный состав каждого такого организма выступает по отношению к этому организму как особое самостоятельное явление — его население. Такого рода общества я называю геосоциальньши организмами (геосоциорами). Они характерны для классовой эпохи истории человечества. Обычно их называют государствами или странами [11].

VI

Не имея возможности сколько-нибудь подробно рассмотреть предклассовое общество, ограничусь предельно краткой его характеристикой [12].

В предклассовом обществе шел процесс становления частной собственности, эксплуатации человека человеком и общественных классов. Частная собственность как экономическое отношение есть такая собственность одной части членов общества, которая позволяет ей присваивать труд другой (и обязательно большей) части его членов. Эти две группы членов общества, отличающиеся друг от друга местом, занимаемым ими в определенном общественно-экономическом укладе (конкретно: отношением к средствам производства и способом получения и размерами получаемой доли общественного продукта), а нередко также ролью в организации труда, представляют собой не что иное, как общественные классы.

Частная собственность является полной, когда члены господствующего класса безраздельно владеют средствами производства, а члены другого класса целиком отчуждены от них. Такова рабовладельческая и капиталистическая частная собственность. Но частная собственность может быть расщеплена на верховную частную собственность членов господствующего класса и подчиненную обособленную собственность членов эксплуатируемого класса. Такова, например, феодальная частная собственность. В подобном случае антагонистический способ производства является двухэтажным. Феодальный общественно-экономический уклад включал в себя в качестве своей основы крестьянско-общинный уклад. Верховная частная собственность — всегда собственность не только на средства производства, но и на личности непосредственных производителей. Последние — подчиненные собственники не только средств производства, но и своей личности.

Частная собственность может различаться и по тому, как конкретно члены господствующего класса владеют средствами производства (а иногда и работниками). Частными собственниками могут быть члены этого класса, взятые по отдельности. Это — персональная частная собственность. Частная собственность может быть групповой. Такова акционерная собственность при капитализме.

И, наконец, средствами производства (и работниками) могут владеть все члены господствующего класса, только вместе взятые, но ни один из них в отдельности. Это — общеклассовая частная собственность. Общеклассовая частная собственность всегда приобретает форму государственной. Это с неизбежностью обуславливает совпадение класса эксплуататоров если не со всем составом государственного аппарата, то, во всяком случае, с его ядром.

Описанный способ производства был впервые выделен под названием азиатского. Лучше его назвать политарным (от греч. полития — государство), или просто политаризмом. Но если говорить точнее, существует не один единый политарный способ производства, а несколько разных политарных способов производства. Один из них, который был первым в истории человечества антагонистическим способом производства и существовал в эпоху Древнего Востока, а затем и в последующие периоды истории Востока вплоть до XIX в., я буду называть палеополитарным, или древнеполитарным. Все политарные способы производства имеют между собой много общего.

Так как политаристы владели средствами производства и производителями материальных благ только сообща, то все они вместе взятые образовывали особого рода корпорацию. Общеклассовая собственность всегда есть собственность корпоративная. В данном случае эта корпорация представляла собой особую, иерархически организованную систему распределения прибавочного продукта — политосистему. Глава этой системы, а тем самым и государственного аппарата, был верховным распорядителем общеклассовой частной собственности и соответственно прибавочного продукта. Этого человека, роль которого была огромна, можно назвать политархом. Соответственно возглавляемую политархом ячейку общеклассовой частной собственности можно называть политархией. Она же одновременно была и социоисторическим организмом, и государством.

Любой политарный способ производства предполагал собственность политаристов не только на средства производства, прежде всего землю, но и на личность непосредственных производителей. И эта верховная собственность класса политаристов дополнялась полной собственностью главы этого класса — политарха на личность и имущество всех его подданных. Полная собственность политарха на личность всех его подданных выражалась в его праве лишать их жизни без какой-либо вины с их стороны. На самых ранних этапах политарх имел право на жизнь лишь рядовых подданных, затем по мере укрепления данного способа производства оно распространилось и на всех политаристов, исключая, разумеется, самого политарха. Полное право политарха на имущество подданных выражалось в праве политарха по своему произволу безвозмездно отбирать его. Право политарха на жизнь и имущество подданных реализовывалось через посредство государственного аппарата. Для политарных обществ характерно существование практики систематического террора государства против всех своих подданных. Этот террор мог проявляться в разных формах, но он всегда существовал. Особенно жестким и массовым был террор в эпохи становления любой формы политаризма[13].

В политарных обществах, причем не только в тех, что существовали в эпоху Древнего Востока, но и во многих более поздних (вплоть до XX в.), господствующим был древнеполитарный способ производства. Этот способ существовал в трех вариантах. Один из них был основным, самым распространенным, и когда говорят об азиатском способе производства, то обычно только его и имеют в виду.

При этом варианте древнеполитарного способа производства эксплуатируемым классом являются крестьяне, живущие общинами. Крестьяне или платят налоги, которые одновременно представляют собой земельную ренту, или, что реже, наряду с ведением собственного хозяйства обрабатывают землю, урожай с которой поступает государству. Этих крестьян нередко в порядке трудовой повинности используют на работах различного рода (строительство и ремонт каналов, храмов, дворцов и т.п.).

Крестьянские дворы, таким образом, входят одновременно в состав двух разных хозяйственных организмов: крестьянской общины и политархии[14]. Как составные части крестьянской общины они представляют собой ячейки по производству необходимого продукта; они же в составе политархии и сама политархия в целом суть ячейки по производству прибавочного продукта, идущего классу политаристов. Как явствует из сказанного, древнеполитаризм в данном варианте — двухэтажный способ производства. Политарный общественно-экономический уклад включает в себя в качестве своего основания крестьянско-общинный уклад.

Таким образом, при данном варианте политаризма, который можно назвать политарно-общинным, или политообщинным, собственность на средства производства вообще, на землю прежде всего, раздвоена. Общеклассовая политарная частная собственность является при этом не полной, а верховной, и, разумеется, как всякая верховная частная собственность представляет собой собственность не только на землю, но и на личности непосредственных производителей. Крестьянские общины или отдельные крестьянские дворы при этом — подчиненные собственники земли, а входящие в них крестьяне — подчиненные собственники своей личности, а тем самым и своей рабочей силы.

Существовавшие в недрах крупных политарных социоисторических организмов крестьянские общины не были простыми их подразделениями. В основе этих общин лежали иные социально-экономические отношения, чем те, что образовывали базис классового социоисторического организма, в который они входили, — крестьянско-общинный уклад. Поэтому крестьянские общины обладали некоторыми особенностями социоисторических организмов, выступали в ряде отношений как подлинные социоры. В частности, они имели свою особую культуру, отличную от культуры классового социоисторического организма, в состав которого входили. Они были субсоциорами.

Крестьянские общины являлись глубинной подосновой политообщинных обществ. Древнеполитарные социоисторические организмы возникали, исчезали, сливались и раскалывались. Но общины при этом сохранялись.

Политархии обычно имели не менее трех уровней управления. Политарху подчинялись правители подразделений политархии (дистриктов, округов) — субполитархи, которым в свою очередь были подчинены старосты общин. В очень крупных политархиях могла существовать четырехзвенная система управления: политарх — субполитарх первого разряда — субполитарх второго разряда (субсубполитарх) — староста крестьянской общины.

В идеале весь прибавочный продукт должен был поступать в распоряжение политарха, который, оставив себе определенную его часть, все остальное должен был распределить между членами политосистемы. В некоторых политархиях действительно предпринимались попытки сконцентрировать весь этот продукт в одном месте с последующей его раздачей членам господствующего класса.

Но чаще всего правители территориальных подразделений политархии — субполитархи, собрав налоги, оставляли себе определенную их долю, а все остальное передавали вышестоящему правителю. Если этот правитель тоже был субполитархом, то он, получив налоги от всех нижестоящих субполитархов, опять-таки оставлял себе часть, а остальное передавал выше. В конце концов, часть продукта, причем обычно значительная, оказывалась в руках политарха.

Правители всех рангов использовали полученный ими в распоряжение продукт не только и даже не столько для собственных нужд, сколько для содержания подчиненного им аппарата управления, состоявшего из различного рода должностных лиц. Политарх за счет полученного им продукта содержал центральный аппарат управления. Чаще всего чиновники, которые не являлись субполитархами, получали причитающуюся им долю продукта в виде своеобразного жалования натурой. Жалование получали и люди, обслуживающие политарха и его семью.

Однако в некоторых политархиях ряд должностных лиц получал от политарха не жалование натурой, а право на сбор части или даже всего налога с определенного числа крестьян, иногда даже с целой крестьянской общины. Такого рода вариант можно было бы назвать алиментарным (от лат. alimentum — содержание). Алиментарист не приобретал никаких особых прав ни на землю алиментариума, ни на личности крестьян-алиментариев, кроме тех, что он имел как член господствующего класса. Он получал лишь особое право на часть созданного в алиментариуме продукта до тех пор, пока занимал должность. С лишением должности это право терялось.

Кроме чисто общеклассовой корпоративной собственности, характерной для политаризма, могли существовать формы частной собственности, в которых классовая корпоративная собственность сочеталась либо с подлинной персональной собственностью, либо с более или менее выраженными моментами персонализации этой собственности. Наиболее яркий пример персонально-корпоративной частной собственности — феодальная собственность. Существовали и иные формы корпоративно-персонализированной частной собственности, значительно менее известные и не получившие никакого обозначения.

К числу их относится нобиларный (от лат. nobilis — знатный) способ производства. В ряде отношений он близок к политарному способу производства. И для него была характерна корпоративная (как правило, верховная) собственность правящего слоя на землю, на которой трудились непосредственные производители, и на личности последних.

Нобиларисты, как и политаристы составляли корпорацию, главу которой можно назвать нобилархом. Последний был одновременно и правителем социального образования, базировавшегося на отношениях нобиларной собственности — нобилархии. В отличие от политарха нобиларх не был верховным распорядителем прибавочного продукта, создаваемого в единице корпоративной собственности. Вся территория нобилархии с живущими на ней людьми была распределена между нобиларистами и каждый из них получал доход с выделенного ему нобилариума, не делясь с остальными членами элиты, включая и нобиларха. Последний получил прибавочный продукт не со всей нобилархии, а только со своего нобилариума. Таким образом, нобиларная частная собственность была корпоративно-долевой, корпоративно-персонализированной.

Связь между нобиларистами выражалась в их перемещении из одного набилариума в другой. В раннем нобиларном обществе все нобиларисты были связаны родством, были родственниками. Когда умирал рядовой нобиларист, его нобилариум переходил к следующем за ним по старшинству родственнику, нобилариум последнего доставался самому старшему из остальных и т.д. Со смертью нобиларха его статус и его переходил к следующему за ним по родственному старшинству нобиларисту и вслед за этим происходило всеобщее перемещение всех остальных членов элиты.

Если территории, находящиеся под властью тех или иных нобиларистов (включая и нобиларха), — нобилариумы – были велики, то они отдавали отдельные части своих владений в кормление и управление тем или иным лицам. Нобиларизм, таким образом, мог сочетаться и обычно сочетался с алиментаризмом, но особого рода, отличным от уже известного нам алиментаризма политарного.

Рядовые нобиларисты в чисто экономическом отношении были практически совершенно независимы от нобиларха, что с неизбежностью ослабляло и его политическую власть над ними. В результате, в конце концов, чаще всего происходил полный раздел корпоративной собственности между нобиларистами. Их нобилариумы превращались в нобилархии, а сами они становились нобилархами. С трансформацией прежних нобилариумов в нобилархии старая нобилархия превращалась в систему родственных по происхождению нобилархий. В этой системе в известной степени продолжали сохраняться остатки старых связей. Процесс распада нобилархий в разных условиях мог идти по разному, то медленнее, то быстрее. В первом случае грань между нобилариумами и нобилархиями, а тем самым и между нобилархиями и системами нобилархий была крайне относительной. Иногда очень трудно определить, что перед нами: еще нобилариум или уже нобилархия, нобилархия или же система родственных нобилархий. В новых нобилархиях возникали свои системы отношений нобиларной корпоративно-персонализированной частной собственности. Они также подразделялись на нобилариумы, которые в процессе дальнейшего развития могли превратиться и превращались в нобилархии.

Генезис частной собственности и социальное расслоение вообще, становление общественных классов прежде всего, шло в нескольких формах. Становление персонально-корпоративной частной собственности, которая, как правило, была верховной, предполагало разделение людей на знать (аристократию) и простонародье (коммонеров). Это — аристарное (от греч. аристос — наилучший) расслоение. Становление персональной частной собственности, которая обычно была и полной, предполагало разделение людей на богачей и бедняков. Это — плутарное (от греч. плутос — богатство) расслоение. Становление политарной, т.е. общеклассовой корпоративной, собственности обычно начиналось как аристарное, но затем могло приобрести и иные формы.

На стадии предклассового общества шло формирование политарного способа производства. Становящийся политаризм можно было бы назвать протополитаризмом. Довольно редко, но существовал на этой стадии и формирующийся нобиларный, или, короче, протонобиларный способ производства. Протонобиларное расслоение было аристарным.

Кроме протополитарного и протонобиларного способов производства, на стадии предклассового общества существовали еще две основные формы эксплуатации. Одна из них — доминарный способ производства. Суть его заключается в том, что эксплуатируемый полностью работает в хозяйстве эксплуататора. Этот способ выступает в пяти вариантах, которые часто являются и его составными частями. В одном случае человек работает только за содержание (кров, пищу, одежду). Это — доминарно-приживальческий, или просто приживальческий подспособ эксплуатации (1). Нередко вступление женщины в такого рода зависимость оформляется как заключение брака. Это — брако-приживальчество (2). Человек может работать за определенную плату. Этот вариант можно назвать доминарно-наймитским, или просто наймитским (3). Человек может оказаться в чужом хозяйстве в качестве заложника или несостоятельного должника. Это — доминарно-кабальный подспособ (4). И, наконец, еще одним является доминарно-рабовладельческий подспособ эксплуатации (5). Рабство как вариант и составной элемент доминарного способа эксплуатации качественно отличается от рабства как самостоятельного способа производства. В литературе его обычно именуют домашним, или патриархальным, рабством.

Другим ранним основным способом производства был магнатный, или магнарный (от лат. magna — великий, ср.-лат. magnat — владыка). Он выступал в четырех вариантах, которые нередко являлись одновременно и его составными элементами. При этом способе основное средство производства — земля, находившаяся в полной собственности эксплуататора, передавалась в обособленное пользование работника, который более или менее самостоятельно вел на ней хозяйство. Случалось, что непосредственный производитель получал от эксплуататора не только землю, но и все средства труда. Работник обычно отдавал собственнику земли часть урожая, а нередко также и трудился в собственном хозяйстве эксплуататора.

Таким работником мог стать раб, посаженный на землю. Это магнарно-рабовладельческий вариант магнарного способа производства (1). Им мог стать приживал. Это — магнарно-приживальческий вариант магнарного способа производства (2). Им мог стать человек, оказавшийся в зависимости от владельца земли в результате задолженности. Это магнарно-кабальный подспособ эксплуатации (3). И, наконец, им мог стать человек, взявший участок земли в аренду и оказавшийся в результате этого не только в экономической, но и в личной зависимости от владельца земли. Это — магнарно-арендный подспособ эксплуатации (4). В литературе последнюю форму эксплуатации обычно называют издольщиной, а когда работник отдает половину урожая — испольщиной.

И доминарное, и магнарное расслоение были вариантами плутарной стратификации. Очень часто доминарный и магнарный способы производства срастались друг с другом, образуя по существу один единый гибридный способ производства — доминомагнарный. Доминаристы при этом одновременно были и магнаристами.

Различные предклассовые общества существенно отличались друг от друга и по общей, и по социально-экономической структуре. Общей тенденцией развития предклассового общества было укрупнение социоисторических организмов, которое приобретало различные формы. На предшествующих стадиях развития первобытного общества единственными социоисторическими организмами были первобытные (раннепервобытные и позднепервобытные) общины. С переходом к предклассовому обществу многие позднепервобытные общины превратились в формирующиеся крестьянские (пракрестьянские). Одни пракрестьянские общины были самостоятельными социоисторическими организмами (общиносоциорами), другие входили в состав многообщинных социоров.

Возникновение последних было одним из путей укрупнения социоисторических организмов. Существует несколько видов многообщинных организмов. Одни из них этнографы чаще всего называют племенами. Таковы описанные Л.Г.Морганом племена ирокезов: сенека, онейда, онондага и др. Но так как слово «племя» в этнографической науке имеет несколько разных смыслов, то во избежание недоразумений я буду именовать такого рода многообщинные предклассовые организмы трибосоциорами (от лат. triba — племя). Другой путь — увеличение размеров общин и превращение их в великообщины, каждая из которых состояла из нескольких субобщин. Характерным для предклассовой эпохи было возникновение союзов и сверхсоюзов социоисторических организмов. Возникали союзы и сверхсоюзы общиносоциоров, трибосоциоров, великообщин.

Были социоисторические организмы, в которых господствовал формирующийся крестьянско-общинный (пракрестьянско-общинный) уклад. В них отношения эксплуатации если и существовали, то лишь в качестве придатков к этому господствующему укладу. Такие общества можно было бы назвать пракрестьянскими (1). Одни из них были общиносоциорами, другие — великообщинами.

В значительном числе предклассовых обществ господствующим был протополитарный уклад. Это — протополитарные общества (2). Их можно подразделить на два подтипа. Один — общества, в которых протополитарный уклад господствовал почти безраздельно — собственно протополитарные общества (2.1). Эти социоисторические организмы представляли собой протополитархии, включавшие в свой состав несколько пракрестьянских общин. Другой подтип — общества, в которых наряду с протополитарным укладом важную роль играл доминомагнарный — протополитомагнарные общества (2.2). Эти социоисторические организмы обычно сочетали особенности политархии и великообщины. Общества первого подтипа в литературе иногда называют «деревенскими», общества второго — «городскими». Существовали общества с доминированием протонобиларных отношений — протонобиларные общества (3). Были социоисторические организмы, в которых господствовал доминомагнарный способ производства, — протодоминомагнарные общества (4). И, наконец, были общества, в которых сосуществовали и играли примерно одинаковую роль протонобиларная и доминомагнарная формы эксплуатации, — протонобиломагнарные (5). Чаще всего названные выше общества были великообщинами.

Еще один тип — общества, в которых доминомагнарные отношения сочетались с эксплуатацией рядовых его членов со стороны особой военной корпорации, которую на Руси называли дружиной. Научным термином для обозначения такой корпорации могло бы стать слово «милития» (лат. militia — войско), а ее предводителя — слово «милитарх». Лучший термин для обозначения таких социоисторических организмов — протомилитомагнарные общества (6).

Ни один из этих шести основных типов предклассового общества не может быть охарактеризован как общественно-экономическая формация, ибо не был стадией всемирно-исторического развития. Такой стадией было предклассовое общество, но оно тоже не может быть названо общественно-экономической формацией, ибо не представляло собой единого социально-экономического типа. Так как все эти социально-экономические типы предклассового общества вместе взятые заменяли общественно-экономическую формацию, то их можно назвать общественно-экономическими проформациями (от греч. про — вместо). Проформации не выступали по отношению друг к другу как стадии развития. Они были альтернативными вариантами предклассового общества. Их альтернативность наглядно проявлялась в том, что они могли превращаться и превращались друг в друга.

Во всех проформациях, исключая пракрестьянскую, шли процессы становления частной собственности и общественных классов. Но из пяти оставшихся предклассовых обществ только одно было способно превратиться в классовое без воздействия извне более развитых (а именно классовых) социоисторических организмов — протополитарное (в обоих его вариантах: собственно протополитарном и протополитомагнарном). Таким образом, оно представляло собой магистральную проформацию. Трансформация остальных проформаций в классовые общества была возможна лишь при условии воздействия со стороны уже существующих цивилизованных социоисторических организмов. Поэтому первые классовые общества могли быть только древнеполитарными или древнеполитомагнарными.

VII

Чтобы понять процесс становления того или иного конкретного классового общества, совершенно недостаточно знать, какова была исходная проформация. Необходимо еще знание той исторической среды, в которой протекал этот процесс.

Существуют два основных подхода к истории человечества. Первый из них заключается во взгляде на всемирную историю как на один единый процесс поступательного, восходящего развития человечества. Такое понимание истории предполагает существование стадий развития человечества в целом. Поэтому его можно назвать унитаристским, или, точнее, унитарно-стадиальным (от лат. unitas — единство). Возник такой подход давно. Он нашел свое воплощение, например, в делении истории человечества на такие стадии, как дикость, варварство и цивилизация (А.Фергюсон и др.), а также в подразделении этой истории на охотничье-собирательский, пастушеский (скотоводческий), земледельческий и торгово-промышленный периоды (Ж.Тюрго, А.Смит и др.). Тот же подход проявился и в выделении вначале трех, а затем четырех всемирно-исторических эпох в развитии цивилизованного человечества: древневосточной, античной, средневековой и новой (Л.Бруни, Ф.Бьондо, К.Келлер и др.).

К числу унитарно-стадиальных концепций истории относится и марксистская теория общественно-экономических формаций. В ней в качестве стадий развития человечества выступают согласно одним представлениям пять, согласно другим — шесть общественно-экономических формаций (первобытная, азиатская, античная, феодальная, капиталистическая и будущая коммунистическая).

По господствовавшему в среде марксистов мнению, схема развития и смены общественно-экономических формаций, предложенная К.Марксом, представляет собой модель развития каждого социоисторического организма, т.е. каждого конкретного отдельного общества. Всемирная история в их представлениях выступала как простая совокупность историй множества от века существующих социоисторических организмов, каждый из которых в норме должен был «пройти» все общественно-экономические формации.

Таким образом, смена общественно-экономических формаций мыслилась ими как происходящая лишь внутри социоисторических организмов. Соответственно общественно-экономические формации выступали, прежде всего, как стадии развития не человеческого общества в целом, а отдельных социоисторических организмов. Основание считать эти формации стадиями всемирно-исторического развития давало только то, что их «проходили» все или, по крайней мере, большинство социоисторических организмов. Такой взгляд, несомненно, находится в противоречии с исторической реальностью, что и дало основание противникам материалистического понимания истории объявить эту концепцию несостоятельной.

Основной порок ортодоксальной версии смены общественно-экономических формаций состоял в том, что в ней, по сути, единство мировой истории сводилось к общности законов, действующих в каждом социоисторическом организме. При этом все внимание концентрировалось только на связях внутрисоциорных, «вертикальных», связях во времени, диахронных, да и то понимаемых крайне односторонне — лишь как связи между различными стадиями развития внутри одних и тех же социоисторических организмов.

Что же касается связей «горизонтальных», т.е. связей между сосуществующими в пространстве социоисторическими организмами, связей межсоциорных, синхронных, то в ортодоксальном варианте теории общественно-экономических формаций им не уделялось внимания. Такой подход делал невозможным подлинное понимание единства мировой истории, закрывал дорогу к подлинному историческому унитаризму.

Данный порок был присущ не только ортодоксальной версии теории общественно-экономических формаций, но практически и всем названным выше конкретным унитарно-стадиальным концепциям. Такого рода вариант унитарно-стадиального подхода к истории вообще я буду называть линейно-стадиальным, а в применении к теории формаций — линейно-формационным. Именно линейно-стадиальное понимание общественного развития практически чаще всего имеют в виду, когда говорят об эволюционизме в исторической и этнологической науках.

Как своеобразная реакция на линейно-стадиальное понимание истории возник совершенно иной общий подход к истории. Суть его состоит в том, что человечество подразделяется на несколько совершенно автономных образований, каждое из которых имеет свою собственную, абсолютно самостоятельную историю. Каждое из этих исторических образований возникает, развивается и рано или поздно с неизбежностью гибнет. На смену погибшим образованиям приходят новые, которых постигает та же участь.

В силу того, что каждое такое историческое образование все начинает с начала, ничего принципиально нового внести в историю оно не может. Отсюда следует, что все такого рода образования совершенно равноценны. Ни одно из них по уровню развития не стоит ни ниже, ни выше всех остальных. Каждое из этих образований развивается, причем до поры до времени даже поступательно, но человечество в целом не эволюционирует и уж тем более не прогрессирует.

Таким образом, история человечества раздроблена не только в пространстве, но и во времени. Вся история человечества есть бесконечное повторение множества одних и тех же происходящих как параллельно, так и друг за другом историй множества обществ, совокупность множества циклов.

Согласно такой точке зрения, не существует ни человеческого общества в целом, ни всемирной истории как единого процесса. Соответственно, не может быть и речи о стадиях развития человеческого общества в целом и тем самым об эпохах мировой истории. Поэтому такой подход к истории с полным основанием можно назвать плюралистским (от лат. pluralis — множественный), или, точнее, плюрально-циклическим. Исторический плюрализм включает в себя циклизм.

У истоков плюральноциклического понимания истории стоят Ж.А. де Гобино и Г.Рюккерт. Основные его положения были достаточно четко сформулированы Н.Я.Данилевским, доведены до крайнего предела О.Шпенглером, в значительной степени смягчены А.Дж.Тойнби и, наконец, приобрели карикатурные формы в сочинениях Л.Н.Гумилева. Названные мыслители именовали выделенные ими исторические образования по-разному: цивилизации (Ж.А. де Гобино, А.Дж.Тойнби), культурно-исторические индивиды (Г.Рюккерт), культурно-исторические типы (Н.Я.Данилевский), культуры или великие культуры (О.Шпенглер), этносы и суперэтносы (Л.Н.Гумилев). Но это не меняло самой сути такого понимания истории.

Плюрально-циклическое понимание истории находится в противоречии с исторической реальностью. С этим связаны и бесконечные неувязки в построениях исторических плюралистов. Именно мощным давлением множества неопровержимых фактов объясняется, в частности, эволюция взглядов последнего классика «цивилизационного» подхода А.Дж.Тойнби от исторического плюрализма в сторону унитаризма.

Хотя собственные построения исторических плюралистов не имеют особой научной ценности, их труды, тем не менее, сыграли определенную позитивную роль в развитии философско-исторической мысли. В них были вскрыты слабости господствующей трактовки унитарно-стадиального подхода к всемирной истории, не исключая и ортодоксальной версии смены общественно-экономических формаций.

VIII

Для многих мыслителей понятие унитарно-стадиального понимания истории было равнозначно понятию линейно-стадиального подхода к ней. Поэтому в их глазах выявление несостоятельности линейно-стадиального понимания истории выступало как крах унитарно-стадиального подхода к ней.

В действительности же, кроме линейно-стадиальной интерпретации унитарно-стадиального подхода к истории, возможна и иная. Выше уже было сказано, что большинство марксистов понимало марксову схему развития и смены общественно-экономических формаций как модель эволюции каждого социоисторического организма, взятого в отдельности. Возможно, однако, и иное истолкование этой схемы — ее понимание как воспроизведения внутренней необходимости развития всех существовавших и существующих социоисторических организмов только вместе взятых, т.е. человеческого общества в целом.

В таком случае общественно-экономические формации предстают, прежде всего, как стадии развития человеческого общества в целом. Они могут быть и стадиями развития отдельных социоисторических организмов. Но это совершенно не обязательно. Смена формаций в масштабах человечества в целом может происходить и без их смены в качестве стадий внутреннего развития социоисторических организмов. Одни формации могут быть воплощены в одних социоисторических организмах и их системах, а другие — в других. Такая интерпретация унитарно-формационного подхода может быть названа глобально-формационным ее пониманием. В применении же к унитарно-стадиальному подходу в целом она может быть названа глобально-стадиалъным пониманием истории.

И такое понимание смены стадий всемирной истории не является абсолютно новым. Первую глобально-стадиальную концепцию мировой истории мы находим в книге французского правоведа Ж.Бодена «Метод легкого познания истории» (1566). В XVII—XVIII вв. глобально-стадиальный подход развивался англичанами Дж.Хейквиллом и У.Темплом, немцем И.Гердером и получил свое достаточно полное воплощение в схеме всемирной истории, созданной великим немецким философом Г.В.Ф.Гегелем в 1820—1831 гг. и изложенной в его «Лекциях по философии истории» (1837,1840).

Во всех этих работах важнейшей была идея исторической эстафеты — перехода ведущей роли от одних «народов», т.е. социоисторических организмов или их систем, к другим, а тем самым и перемещение центра всемирно-исторического развития. Все эти концепции носили довольно абстрактный характер и поэтому, видимо, не привлекли к себе внимания историков.

Сейчас возникла настоятельная необходимость создания новой, основанной на материале, накопленном к нашему времени исторической наукой, глобально-стадиальной теории всемирной истории. Для этого прежде всего необходимо ввести в нее «горизонтальные» связи, т.е. связи между одновременно существующими социоисторическими организмами.

Такие попытки уже предпринимались исследователями. Если ограничиться лишь самыми последними концепциями, то исследование межсоциорных связей легло в основу теорий зависимости, или зависимого развития. Начало им было положено трудами выдающегося аргентинского экономиста Р.Пребиша (1901—1986). В последующем они разрабатывались бразильцами Т.Дус-Сантусом и Э.Кардозу, мексиканцем А.Агиляром, африканцем С.Амином, шведом Г.Мюрдалем, американцем П. Бараном и др. Но все эти теории были обращены в основном лишь к нашему времени. Однако это не помешало Р.Пребишу ввести такие понятия, как «центр» и «периферия», которые важны для понимания всей истории классового общества.

Чтобы новая концепция мировой истории адекватно отражала историческую реальность, необходимо, чтобы выявление «горизонтальных», синхронных, межсоциорных связей ни в коей мере не умаляло бы значение связей «вертикальных», диахронных, межстадиальных. В этой концепции именно последние, а не первые связи должны быть на первом плане. В основе такой концепции должна находиться определенная стадиальная типология социоисторических организмов. А из всех существующих к настоящему времени стадиальных типологий общества серьезного внимания заслуживает только марксистская теория общественно-экономических формаций. Современная глобально-стадиальная теория всемирной истории может быть только глобально-формационной.

В этой теории «горизонтальные», межсоциорные связи должны не заслонять связи «вертикальные», диахронные, межстадиальные, а, наоборот, способствовать более глубокому пониманию последних. Это предполагает отказ от трактовки «вертикальных», диахронных, межстадиальных связей как связей только внутрисоциорных, понимание того, что, кроме внутрисоциорных «вертикальных», межстадиальных связей, существуют «вертикальные», межстадиальные в масштабах человеческого общества в целом. Линейно-формационная концепция знала лишь одну форму смены общественно-экономических формаций — внутрисоциорную, переход от одной стадии развития социоисторического организма к другой в результате действия внутренних сил. Глобально- формационная теория предполагает существование и внесоциорной формы смены общественно-экономических формаций.

IX

«Горизонтальные» связи — это связи между одновременно существующими социоисторическими организмами. Такие связи всегда существовали и существуют, если не между всеми, то по крайней мере между соседними социорами. Всегда существовали и существуют региональные системы социоисторических организмов, а к настоящему времени возникла всемирная их система.

Связи между социорами и их системами проявляются в их взаимном воздействии друг на друга. Это взаимодействие выражается в самых различных формах: набеги, войны, торговля, заимствование достижений культуры и т.п. Все это можно назвать межсоциорным взаимодействием.

Важнейшая форма социорного взаимодействия — такое влияние одних социоисторических организмов (или систем социоисторических организмов) на другие, при котором последние сохраняются как особые единицы исторического развития, но при этом под воздействием первых либо претерпевают существенные, надолго сохраняющиеся изменения, либо, наоборот, теряют способность к дальнейшему развитию. Это социорная индукция (от лат. inductio — возбуждение, наведение), которая может принимать различные формы.

Начиная с определенного времени, важнейшей особенностью всемирной истории стала неравномерность развития социоисторических организмов и соответственно их систем. Результат — бытие в одно и то же время социоисторических организмов, относящихся к разным типам, к разным общественно-экономическим формациям, сосуществование и взаимовлияние разных исторических миров. Исторический мир, или просто мир, — это совокупность социоисторических организмов одного типа, независимо от того, составляют ли они одну систему или не составляют.

В случае сосуществования нескольких исторических миров один из них представлен социоисторическими организмами самого нового, самого высокого для той или иной эпохи типа. Такие, самые передовые, социоры я буду называть супериорными (от лат. super — сверх, над), а все остальные — инфериорными (от лат. infra — под). Разумеется, что различие между теми и другими относительно. Социоры, которые были супериорными в одну эпоху, могут стать инфериорными в другую.

В супериорных социоисторических организмах воплощена наивысшая, достигнутая к данному конкретному времени человечеством, ступень эволюции. Они находятся на магистрали исторического развития, являются магистральными. Многие (но не все) инфериорные социоисторические организмы принадлежат к типам, которые ранее находились на магистрали всемирно-исторического развития. С появлением социально-исторических организмов более высокого типа они сошли с исторической магистрали, из магистральных социоров превратились в бывшие магистральные (эксмагистральные).

Такое подразделение социоисторических организмов подмечено уже давно. Историки и вообще обществоведы всегда говорили о передовых и отставших (или отсталых) странах и народах. В XX в. последние термины стали рассматриваться как обидные и заменяться другими — «слаборазвитые» и, наконец, «развивающиеся» страны. Как супериорные социоисторические организмы могли влиять на инфериорные, так и последние на первые. Наибольший интерес для понимания мирового исторического процесса представляет воздействие супериорных социоисторических организмов на инфериорные, которое я буду называть супериндукцией. Я сознательно употребляю здесь слово «организм» во множественном числе, ибо на инфериорные организмы обычно воздействовал не единичный супериорный социор, а целая их система.

С переходом к классовому обществу на всех этапах его развития если не все, то во всяком случае значительная часть супериорных социоисторических организмов того или иного типа сразу же после возникновения или спустя некоторое время начинала составлять единую систему, которая становилась центром всемирно-исторического развития, или историческим центром. Эту систему супериорных социоисторических организмов можно назвать центрально-исторической, или мировой. Мировой она была в том смысле, что ее существование сказалось на всем ходе мировой истории. Все социоисторические организмы, не входившие в состав мировой системы, состав исторического центра, образовывали историческую периферию.

Влияние супериорных организмов и их систем, прежде всего мировой их системы, на инфериорные организмы могло вести к разным результатам: прогрессу последних, регрессу, стагнации, частичному или полному разрушению. Нередко все три первые момента совмещались обычно с преобладанием одного из них.

Результатом супериндукции может быть изменение типа инфериорного организма. В некоторых случаях он превращается в социоисторический организм того же типа, что и воздействующие на него, т.е. поднимается на самую высокую для данной эпохи стадию развития. Подобного рода трансформацию инфериорных социоров в супериорные можно назвать формационным подтягиванием, формационным возвышением, или супериоризацией. Если инфериорный социор принадлежал к стадиальному типу, непосредственно предшествующему супериорному, то влияние супериорных организмов чаще всего лишь ускоряло процесс его стадиальной трансформации. Если же тип инфериорного организма был на несколько ступеней ниже супериорного социора, влияние супериорных организмов вызывало, инициировало процесс его превращения в супериорный.

Однако супериоризация — лишь один из вариантов изменения типа инфериорного социора в результате супериндукции. Под воздействием супериорных социоров инфериорные социоры могут превратиться в социоисторические организмы более высокого, чем исходный, типа, но такого, который находится не на магистрали, а на одном из боковых путей исторического развития. Этот тип является не магистральным, а латеральным (от лат. lateralis — боковой). Этот процесс я буду называть латерализацией. Латерализация — шаг одновременно и вперед, и в сторону.

Таким образом, кроме основных социально-экономических типов общества — общественно-экономических формаций, существуют и неосновные его социально-экономические типы. Последние я буду называть общественно-экономтескими параформациями (от греч. пара — около, возле, рядом). Если общественно-экономические формации являются не только типами общества, но и стадиями всемирной истории, поочередно сменяющимися на магистрали всемирно-исторического развития, то параформации — стадии развития лишь отдельных обществ или социорных систем.

Все сказанное выше приближает к пониманию форм смены общественно-экономических формаций в истории человеческого общества, однако, пока еще ненамного. Одна из этих форм известна давно. Это превращение социоисторических организмов одного типа в результате собственного независимого внутреннего развития в социоры другого, более высокого типа. Назовем эту форму внутрисоциорной эндогенной (от греч. эндон — внутренний, генез — происхождение) социальной революцией. При одном варианте развития смена стадий происходит внутри продолжающих свое существование социоисторических организмов. Эта смена формаций является внутрисоциорной в буквальном смысле слова. Так во многих случаях происходила смена феодализма капитализмом. Именно ее прежде всего и имели в виду сторонники линейно-формационной концепции. От этого варианта они практически не отличали несколько иной, при котором при смене стадий происходило слияние нескольких социоисторических организмов в один более крупный или другие реорганизации единиц исторического развития. Именно так нередко происходила смена первобытного общества классовым.

Выше была выявлена еще одна форма смены формаций — супериоризация: подтягивание в результате воздействия супериорных организмов инфериорных социоров до их уровня. Она явно дополнительная. При этом происходит не возникновение новых формаций, а всего лишь увеличение числа социоров, относящихся к уже существующей супериорной формации. При латерализации происходит возникновение новых социально-экономических типов общества, но они не основные типы, не формации, а лишь параформации. Все эти понятия важны, но дают ключ лишь к объяснению части (только части) явлений, которые обычно характеризуются как «пропуски» или «минование» теми или иными «народами» тех или иных формаций. К пониманию смены формаций на магистрали мирового развития они ничего нового не добавляют.

Внутрисоциорная эндогенная социальная революция может иметь место лишь тогда, когда внутри общества, относящегося к той или иной формации, действуют силы, способные превратить его в общество другого, более высокого типа. Но существуют общественно-экономические формации, которые в принципе неспособны превратиться в более высокие. К таким тупиковым стадиям относятся политарная и античная общественно-экономические формации. В таком случае часть инфериорных социоисторических организмов выступает в качестве своеобразного исторического резерва, в качестве материала, из которого могут возникнуть более высокие, чем существующие в данное время, супериорные социоисторические организмы.

Этот процесс возникновения новой формации, как и супериоризация, предполагает воздействие системы супериорных социоисторических организмов на инфериорные социоры. Но эти последние в результате такого воздействия претерпевают более чем своеобразную трансформацию. Они не превращаются в организмы того же типа, что воздействующие на них. Супериоризация не происходит. Но тип инфериорных организмов меняется. Инфериорные организмы превращаются в социоры такого типа, который, если подходить чисто внешне, должен быть причислен к числу латеральных. Этот тип общества действительно представляет собой не формацию, а параформацию.

Но это возникшее в результате супериндукции общество оказывается способным к дальнейшему самостоятельному прогрессу, причем особого рода. В результате действия теперь чисто внутренних сил оно превращается в общество нового типа. И этот тип общества находится уже на магистрали исторического развития. Он представляет собой более высокую стадию общественного развития, более высокую общественно-экономическую формацию, чем та, к которой относились супериорные социоисторические организмы, чье воздействие послужило импульсом к такому развитию. Это явление можно назвать формационным сверхвозвышением, или ультрасупериоризацией.

Если в результате супериоризации инфериорные социоисторические организмы «подтягиваются» до уровня супериорных социоров, то в результате ультрасупериоризации они «перепрыгивают» через этот уровень и выходят на еще более высокий. Появляется группа социоисторических организмов, относящихся к общественно-экономической формации более высокой, чем та, к которой принадлежали бывшие до этого супериорными социоры. Теперь первые становятся супериорными, магистральными, а последние либо превращаются в инфериорные, эксмагистральные, либо вообще исчезают.

В результате происходит смена общественно-экономических формаций, причем не внутри тех или иных социоисторических организмов, а в масштабах человеческого общества в целом. Разумеется, в процессе этого перехода имели место две последовательные смены социально-экономических типов внутри вовлеченных в этот процесс инфериорных социоисторических организмов, а именно: (1) смена исходного инфериорного типа общества особой общественно-экономической параформацией, а затем (2) смена этой параформации новой, никогда ранее не существовавшей общественно-экономической формацией. Но ни один из сменившихся внутри этих социоров социально-экономических типов не был той формацией, которая ранее господствовала, которая ранее была высшей. Таким образом, смена этой ранее господствовавшей формации более высокой, к которой теперь перешла ведущая роль, не произошла внутри ни одного социоисторического организма. Она произошла исключительно лишь в масштабах человеческого общества в целом.

При такой смене общественно-экономических формаций происходит подлинная передача исторической эстафеты от одной совокупности социоисторических организмов к другой. Социоры второй группы не проходят той стадии, на которой находились социоры первой, не повторяют их развития. Выходя на магистраль человеческой истории, они сразу начинают движение с того места, на котором остановились ранее бывшие супериорными социоисторические организмы.

Такова вторая основная форма смены общественно-экономических формаций, которую можно назвать внесоциорной эстафетной социальной революцией. Она обычно всегда сопровождалась пространственным перемещением центра всемирно-исторического развития. В истории человечества она имела место дважды. Такой харакгер носила смена политарной формации античной и античной формации феодальной.

Прежде чем перейти к возникновению классового общества на Руси, необходимо хотя бы бегло коснуться предшествующей истории цивилизованного общества, ибо без этого нельзя понять и русскую историю.

Первое в истории человечества классовое общество было древнеполитарным. Оно появилось впервые в конце IV тысячелетия до н.э. в виде двух исторических гнезд: крупного политарного социоисторического организма в долине Нила (Египет) и системы небольших политарных социоров в южной Месопотамии (Шумер). Так человеческое общество раскололось на два исторических мира: доклассовый, который превратился в инфериорный, и политарный, ставший супериорным. Дальнейшее развитие пошло по пути, с одной стороны, возникновения новых изолированных исторических гнезд (цивилизации Хараппы в бассейне Инда и Шанской (Иньской) цивилизации в долине Хуанхэ), с другой, появления все новых и новых исторических гнезд по соседству с Двуречьем и Египтом и образования огромной системы древнеполитарных социоисторических организмов, охватывавшей весь Ближний Восток. Такого рода совокупность социоисторических организмов можно назвать исторической ареной. Ближневосточная историческая арена была в то время единственной. Она являлась центром мирового исторического развития и в этом смысле мировой системой. Мир разделился на политарный центр и периферию, которая была частично первобытной (включая предклассовую), частично классовой, политарной.

Древнеполитарное общество было тупиковым. Оно было неспособно превратиться в общество более высокого типа. Новая, более прогрессивная общественно-экономическая формация — античная, рабовладельческая (серварная) возникла в результате процесса, который был выше назван ультрасупериоризацией. Возникновение античного общества было следствием всестороннего воздействия ближневосточной мировой системы на бывшие до этого предклассовыми греческие социоисторические организмы. Это влияние давно уже подмечено историками, назвавшими этот процесс ориентализацией. В результате предклассовые греческие социоры, которые принадлежали к проформации, отличной от протополитарной, а именно протонобиломагнарной, вначале (в VIII в. до н.э.) стали доминомагнарными обществами (Архаическая Греция), а затем превратились в собственно античные, серварные. Так наряду с двумя прежними историческими мирами (первобытным и политарным) возник новый, третий — античный, который и стал супериорным.

Вслед за греческим историческим гнездом возникли новые исторические гнезда, в которых шло становление серварного (античного) способа производства: этрусское, карфагенское, латинское. Античные социоисторические организмы вместе взятые образовали новую историческую арену — средиземноморскую, к которой и перешла роль центра мирового исторического развития. С возникновением новой мировой системы человечество в целом поднялось на новую стадию исторического развития. Произошла смена мировых эпох: эпоха Древнего Востока сменилась античной.

В последующем развитии, в IV в. до н.э., ближневосточная и средиземноморская исторические арены вместе взятые образовали социорную суперсистему — центральное историческое пространство (центропространство) и, как следствие, стали его двумя историческими зонами. Средиземноморская зона была историческим центром, ближневосточная — внутренней периферией.

За пределами центрального исторического пространства находилась внешняя периферия, которая подразделялась на первобытную (включая предклассовую) и политарную. Но в отличие от эпохи Древнего Востока политарная периферия существовала в античное время в виде не изолированных исторических гнезд, а значительного числа исторических арен, между которыми возникали различного рода связи. В Старом Свете образовались восточноазиатская, индонезийская, индийская, центральноазиатская арены и, наконец, великостепная, на просторах которой то возникали, то исчезали кочевые империи. В Новом Свете в I тысячелетии возникли андская и мезоамериканская исторические арены.

Античное общество, как и древнеполитарное, тоже было тупиковым. Оно также, как и древнеполитарное, было неспособно превратиться в общество более высокого типа. Но если политарный исторический мир продолжал существовать чуть ли не до наших дней и после схода с исторической магистрали в качестве инфериорного, то античный исторический мир исчез навсегда. Но, погибая, античное общество передало эстафету иным обществам. Переход человечества на более высокую стадию общественного развития снова произошел путем, который выше был назван формационным сверхвозвышением, или ультрасупериоризацией.

Подточенная внутренними противоречиями Западная Римская империя рухнула под натиском германцев. Произошло наложение германских предклассовых демосоциальных организмов, которые принадлежали к проформации, отличной от протополитарной, а именно протомилитомагнарной, на обломки западноримского геосоциального организма. В результате на одной и той же территории часть людей жила в составе демосоциальных предклассовых организмов, а другая — в составе наполовину разрушенного классового геосоциального организма. Такое сосуществование двух качественно отличных социально-экономических и других общественных структур не могло продолжаться слишком долго. Должно было произойти либо разрушение демосоциальных структур и победа геосоциальных, либо распад геосоциальных и торжество демосоциальных, либо, наконец, синтез тех и других. На территории бывшей Западной Римской империи произошло то, что историки называют романо-германским синтезом.

Социоисторические организмы германцев, включавшие в свой состав много общин, представляли собой трибосоциоры. Трибосоциоры могли объединяться в союзы, а последние — в союзы союзов — сверхсоюзы.

Древнегерманское общество эпохи Цезаря и Тацита (I в. до н.э. — I в. н.э.) подразделялось на несколько социальных групп. Первая — аристократы, которые были полностью освобождены от физического труда. Вторая — рядовые свободные. Они составляли большинство общества. Первым и вторым, как людям свободным, противостояли люди несвободные, т.е. рабы. Хозяева имели полное право на их жизнь и смерть. Несвободные в свою очередь подразделялись на две группы. Одни из них непосредственно работали в хозяйстве своих господ. Другие получали в пользование землю и в какой-то степени самостоятельно вели хозяйство.

Между свободными и несвободными существовали промежуточные группы. Одну из них у франков, фризов, саксов называли литами, а у лангобардов и баваров — альдионами. Литы (альдионы) были прикреплены к земле, на которой поселил их господин, и несли в его пользу различные службы и повинности. Но, в отличие от рабов, они обладали определенными семейными и имущественными правами. Литы могли жить как во дворах своих господ, так и за их пределами. В последнем случае их самостоятельность была большей. Разбогатевшие литы сами могли иметь рабов. Второй промежуточной группой были вольноотпущенники, статус которых мало отличался от положения литов.

У древних германцев бытовал, таким образом, доминомагнарный способ производства. Он был у них единственным способом эксплуатации человека человеком, но не единственной формой присвоения прибавочного продукта. Наряду с ним существовало несколько образов и методов эксплуатации, среди которых выделялся милитарный метод эксплуатации — систематический военный грабеж. Последний существовал практически во всех поздних предклассовых обществах, но не во всех он был в одинаковой степени развит.

Особого развития систематический военный грабеж достигал в предклассовых обществах в обстановке постоянных перемещений и столкновений с иными обществами, и особенно соседства с классовыми обществами, которые, с одной стороны, представляли собой большую угрозу, а с другой — манили возможностью огромной и богатой добычи. Тогда в предклассовых обществах возникали специальные постоянные организации по ограблению соседей. Этими организациями были военные дружины (милитии) во главе с предводителями (милитархами).

Милитархи сами по себе не были должностными лицами. Они могли не занимать никаких постов в обществе. Дружины были их частным делом. Эти хорошо организованные отряды вооруженных состояли на службе не общества, а частных лиц, представляли собой не публичные, общественные, а частные организации. Институт военных дружин получил у германцев необычайное развитие. В каждом трибосоциоре имелось несколько милитархов, которых называли князьями или вождями.

В каждом трибосоциоре было народное собрание, избиравшее из среды знати должностных лиц, которые творили суд по округам и селам. Избирало оно также и короля, который был главным военачальником, верховным судьей и руководителем народного собрания. Им обычно становился один из милитархов. В трибосоциорах, не имевших королей, лидерство принадлежало нескольким равноправным могущественным лицам.

В целом у германцев шел процесс становления и утверждения королевской власти, которая возникала из власти особо могущественного милитарха, избранного военным вождем трибосоциора или союза трибосоциоров и стремившегося сохранить свое положение и в мирное время. Налогов внутри трибосоциора не существовало. Однако в некоторых из них бытовал обычай поголовно и добровольно приносить в дар князьям какое-то количество крупного рогатого скота и зерна. Это — милитарный метод эксплуатации.

Таким образом, в германских социоисторических организмах сосуществовали доминомагнарные и милитарные отношения. Они относились к тому типу предклассового общества, который был выше назван протомилитомагнарным. Этот тип общества, скорее всего, возник в результате взаимодействия предклассовых обществ с их цивилизованными соседями. Иначе говоря, он был продуктом социорной индукции.

В результате синтеза частично разрушенной западноримской социально-экономической структуры и германской протомилитомагнарной системы производственных отношений возник совершенно новый общественно-экономический уклад и соответственно способ производства, который принято называть феодальным.

Процесс синтеза позднеримских и германских структур носил сложный и противоречивый характер и занял несколько веков. Существовали тенденции к возникновению на основе милитарных отношений как политарных, так и нобиларных связей. Но в конечном счете произошло слияние милитарных отношений с магнарными, бытовавшими в двух вариантах: позднеримском и германском. Результатом было возникновение феодального уклада. Завершился процесс его формирования, скорее всего, на грани X—XI вв. На смену протофеодальному обществу пришло феодальное. В западной исторической науке этот переход в последние десятилетия начали называть феодальной революцией, или феодальной мутацией, причем некоторые историки трактуют его даже как смену античного строя феодальным[15]. Первые века после этого переворота были ознаменованы общим экономическим подъемом, в частности, освоением новых земельных массивов.

Таким образом, на территории Западной Европы возникла феодальная система, которая и стала с тех пор центром всемирноисторического развития. На смену античной эпохе пришла новая — эпоха Средних веков. Западноевропейская мировая система существовала как одна из зон сохранившегося, но при этом значительно перестроившегося центрального исторического пространства. В это пространство в качестве внутренней периферии входили византийская и ближневосточная зоны. Последняя в результате арабских завоеваний VII—VIII вв. значительно увеличилась, включив часть византийской зоны, и превратилась в исламскую зону. Затем началось расширение центрального исторического пространства за счет территории Северной, Центральной и Восточной Европы[16], заполненной предклассовыми социоисторическими организмами, которые тоже относились к той же проформации, что и германские предклассовые общества, — протомилитомагнарной. Становление новых классовых обществ в Северной, Центральной и Восточной Европе происходило под мощным воздействием уже существовавших классовых социоисторических организмов. Все общества Северной Европы и часть обществ Центральной Европы испытали огромное влияние западноевропейской мировой системы. В частности, это выразилось в принятии ими католичества и латиницы. На остальных обществах Центральной и всех обществах Восточной Европы существенно сказалось влияние Византии. Ими были приняты православие и кириллица.

Но все территории, на которых возникли рассмотренные выше новые классовые общества, либо были всегда предклассовыми, либо стали таковыми в результате варварских завоеваний. Поэтому там синтеза классовых и предклассовых социально-экономических структур не произошло и произойти не могло. Они не могли стать и не стали феодальными, как это произошло в Западной Европе.

Но так как в большинстве своем эти общества, во-первых, как и древнегерманские, были не протополитарными, а принадлежали к иным проформациям, во-вторых, долгое время находились под огромным влиянием вначале мировой античной, а затем мировой феодальной систем, то они не стали и классическими древнеполитарными, как общества Востока и доколумбовой Америки. Результатом мощной социорной индукции была не ультрасупериоризация и даже не супериоризация, а латерализация.

В обществах северных германцев шло утверждение королевской власти. Королями становились самые могущественные милитархи. Милитарные отношения порождали тенденции к становлению как политарных, так и нобиларных отношений. В ходе развития победили первые. Милитарх, став правителем, превращался в политарха. Возник политарный способ производства. Одновременно не только сохранился, но и получил развитие доминомагнарный способ. Общество стало базироваться на симбиозе двух общественно-экономических укладов: политарного и доминомагнарного. В классовых социоисторических организмах северных германцев утвердилась дуалистическая, симбиотическая, химерная параформация — медиполитомагнарная (от лат. medi — средний). Все они вместе взятые образовали североевропейскую зону центрального исторического пространства.

XI

Несколько по-иному, чем в Северной Европе, пошло развитие предклассового общества в Центральной и Восточной Европе. Там тоже возникла классовая общественно-экономическая параформация, но иная, чем в Северной Европе. Поэтому принадлежащие к ней классовые социоисторические организмы вошли в центральное историческое пространство в качестве особой зоны — центрально-восточноевропейской. Не касаясь Центральной Европы, остановимся лишь на возникшем на территории Восточной Европы обществе Древней Руси.

Прямые данные о строе предклассового общества восточных славян крайне скудны. Составить более или менее конкретное представление о нем можно, лишь используя материалы, относящиеся к возникшему из этого предклассового общества обществу Древней Руси. Определенную ценность представляют описания общественного строя прибалтийских славян, которые задержались на стадии предклассового общества вплоть до XI—XII вв. Все эти материалы вместе взятые дают основание полагать, что предклассовое общество восточных славян, как и предклассовое общество древних германцев, было протомилитомагнарным. Но если древнегерманские социоисторические организмы были трибосоциорами, то если не у всех, то у большинства восточных славян основными единицами исторического развития на поздней стадии эволюции предклассового общества были великообщины.

Одно из основных различий между трибосоциорами и великообщинами состояло в том, что первые состояли из сельских поселений, а вторые были если и не городами в точном смысле слова, то зародышами городов. В процессе перехода от предклассового общества к классовому великообщины обычно давали начало городам. В данном случае мы снова сталкиваемся с существованием двух вариантов развития предклассового, а затем и классового общества: «деревенским» и «городским». Первый раз мы с ним встретились при рассмотрении типов протополитарного общества. Один тип — протополитархия, состоящая из пракрестьянских общин, другой — протополитархия, совмещающая особенности политархии с особенностями великообщины. Первые можно назвать орбополитархиями (от лат. orbo — мир, страна, область), вторые —урбополитархиями (от лат. urb — город). Самый яркий пример предклассовых урбополитархий — социоисторические организмы йорубов Западной Африки XVII—XIX вв., которые в этнографической литературе принято называть городами-государствами[17]. Из подобного рода предклассовых социоров возникли классовые социоисторические организмы Шумера, Финикии, в доколумбовой Америке — майя и ацтеков. Все они тоже именуются в литературе городами-государствами. Из великообщин гомеровской Греции возникли города-государства, или полисы, Архаической, а затем и поздней, классической Греции.

Великообщины — широко распространенная форма предклассовых социоров. Но результаты их развития были далеко неодинаковы в различных исторических условиях. На Руси развитие великообщин тоже привело к возникновению классовых социоисторических организмов, в чем-то сходных с урбополитархиями и полисами. Поэтому некоторые исследователи также называют их городами-государствами[18]. Однако это название, подчеркивая сходство этих древнерусских исторических образований с урбополитархиями и полисами, в то же время не выражает их специфики, их отличия как от первых, так и от вторых. Нужен особый термин. Некоторые историки, в частности В.О. Ключевский, называли эти образования и городовыми волостями или областями, и волостными общинами[19]. Я буду именовать их градообщинами.

В подчинении собственно градообщины находилось определенное число крестьянских общин. Могущественная градообщина могла объединить под своей властью несколько более слабых градообщин. Такого рода объединения градообщин можно назвать градоволостями[20]. Одна из градообщин была метрополией, остальные — подчиненными ей социальными единицами. В летописях градоволости чаще всего именуют землями (Киевская земля, Полоцкая земля, Новгородская земля и т.д.) В письменных источниках главная градообщнна обычно именовалась просто городом, подчиненные градообщины — пригородами. Много внимания отношению между городом и его пригородами уделяет В.И. Сергеевич в первом томе «Древностей русского права» — «Территория и население».

Забегая вперед, скажу, что переход от предклассового общества к классовому у восточных славян был процессом не только превращения великообщин в градообщины, но одновременно и трансформации последних в княжества или в части княжеств. Но многие особенности великообщин градообщины сохраняли долгое время.

Органами власти в каждой великообщине было общее собрание, в котором могли принимать участие все ее члены, формальный или неформальный совет старейшин (самых богатых и влиятельных людей), глава великообщины и другие должностные лица. Мог существовать и особый суд. Вооруженной силой великообщины было народное ополчение во главе с назначенным народным собранием или советом старейшин командующим.

Градообщины на Руси (как главные, так и подчиненные) тоже имели и народные собрания, которые именовались вечами, и советы старейшин, и должностных лиц (посадников, тысяцких и др.), и народные ополчения. Во втором томе «Древностей русского права» — «Вече и князь. Советники князя» В.И. Сергеевич рассматривает роль, функции и деятельность древнерусского веча. Его работа — самое полное и детальное исследование этого института в отечественной исторической литературе.

Как и великообщины, градообщины состояли из субобщин. Так, Новгородская градообщина подразделялась на концы, а последние — на улицы. Эти субобщины и субсубобщины имели свои органы власти. Существовали кончанские и уличанские веча. Кстати сказать, точно такую же структуру имели и возникшие из великообщин урбополитархии. Города-государства йорубов подразделялись на кварталы (адугбо), а последние на еще меньшие социальные единицы — агболе. Урбополитархия ацтеков Теночтитлан состояла из нескольких больших кварталов, а последние из нескольких меньших, которые назывались калпулли. Сходным было внутреннее устройство и полисов. Афины до реформ Клисфена делились на филы, а те — на фратрии, после реформ — на филы и демы. Ранний Рим состоял из триб, а те — из курий.

Во всех томах «Древностей русского права» В.И. Сергеевич рисует подробную картину социально-экономических отношений в Руси-России, прежде всего способы эксплуатации человека человеком. И подавляющее большинство описываемых им форм эксплуатации из тех, что существовали в эпоху от начала Руси до середины XV в., полностью подходят под данные выше определения доминарных и магнарных отношений. Мы находим здесь и приживалов, и кабальников, и наймитов, и рабов. Из доминарных отношений отсутствует лишь брако-приживальчество. Среди магнарных отношений преобладали магнарно-арендные, нередко перераставшие в магнарно-кабальные.

Много внимания уделяет В.И. Сергеевич характеристике класса доминомагнаристов. Представителей высшего их слоя именовали на Руси боярами. За низшим слоем доминомагнаристов в последующем закрепилось название детей боярских. Все они были полными собственниками земли, которой могли свободно распоряжаться: продавать и покупать, дарить, передавать по наследству, отдавать в аренду. Их владения были вотчинами, сами они — вотчинниками и своеземцами. Доминомагнарист руками рабов, приживалов, наймитов вел обычно собственное, как правило, небольшое хозяйство. Большую часть земли он сдавал, как это называет В.И. Сергеевич, внаем. Между магнаристом и арендатором заключалась порядная, в которой фиксировалась плата за наем. Нередко магнарист предоставлял магнарию-арендатору не только землю, но и скот, зерно и т.п. Крупные магнаристы имели на службе множество людей, часть которых могла составлять его собственную дружину.

Картину существования доминарных и магнарных отношений на Руси до середины XV в., собственно, дают все без исключения работы, посвященные социально-экономическим отношениям этой эпохи. Эти отношения столь существенно отличались от феодальных, что подавляющее большинство дореволюционных историков категорически выступали, как это делал и В.И. Сергеевич, против признания существования в Древней Руси феодализма. Но, совершенно справедливо отказываясь считать эти отношения феодальными, они в то же время не смогли их выделить в качестве особых антагонистических способов производства и соответственно дать им названия. Они ограничивались лишь их описанием. Все советские историки исходили из того, что существуют только три типа антагонистического общества, которые последовательно сменяли друг друга: рабовладельческое, феодальное и капиталистическое общество. Хотя имелись сторонники взгляда на общество Древней Руси как на рабовладельческое, но их было очень немного[21]. Уж слишком разительно отличалось древнерусское общество от античного. О капитализме в Древней Руси не могло быть и речи[22]. Оставалось, таким образом, лишь феодальное общество[23]. Доминарные отношения истолковать как феодальные было трудно, хотя находились и такие историки. В результате за феодальные отношения пришлось выдавать магнарные. Но такая интерпретация по мере накопления данных становилась все более трудной, особенно в отношении первых веков существования классового общества на Руси. Становилось также ясным, что в этот период было множество производителей материальных благ, которые не находились ни в доминарной, ни в магнарной зависимости. Как следствие, появлялись более чем своеобразные трактовки природы общественного строя ранней Руси.

Например, И.Я. Фроянов на основе исследования обширного материала пришел к выводу, что общество Руси X — начала XII в. феодальным не было. Но не являлось оно и рабовладельческим. В результате ему не оставалось ничего другого, как объявить, что общество Руси X — начала ХII в., в котором, бесспорно, уже существовали важнейшие признаки цивилизации — государство, монументальное каменное зодчество и письменность, вообще не было классовым. Оно, по мнению И.Я. Фроянова, было переходным от первобытного общества к феодальному[24].

Историки по-разному решают вопрос об институте военной дружины у восточных славян. Одни считают, что он был внутренне присущ восточнославянскому предклассовому обществу. Другие полагают, что этот институт был привнесен варягами (норманнами). Согласно их точке зрения, первые дружины на территории будущей Руси были варяжскими. Пришли они на эту землю извне — из Скандинавии. И лишь затем их состав стал славянским.

Единственно, что не подлежит сомнению: на землях восточных славян существовали и милитархи, и милитии. Бесспорно и другое — стремление милитархов стать во главе вначале великообщин и их союзов, а затем — градообщин и градоволостей. Когда милитарх становился правителем того или иного социоисторического организма, то внутри его начинали сосуществовать две структуры власти: прежние институты (глава великообщины или уже градообщины, командующий народным ополчением, совет старейшин, народное собрание) и милитарх со своими дружинниками (милитантами).

Милитарх стремился подчинить себе старые органы власти, назначить на все должности своих людей, получить всю полноту власти. Прежняя правящая верхушка пыталась сохранить положение, низведя роль милитарха до положения только военного предводителя. Борьба шла с переменным успехом, и исход ее был далеко неодинаков. В большинстве социоров она закончилась победой милитархов. Эти градоволости стали одновременно и княжествами, а милитархи — князьями. Но, как показывает В.И. Сергеевич, даже там двоевластие долго еще давало себя знать.

Процесс окняжения градоволостей шел повсеместно, включая и Великий Новгород. И там посадники стали назначаться князем. Но затем наступил поворот: победили градоволостные институты власти, и в Новгородской земле после событий 1136 г. окончательно утвердился строй, который принято называть республиканским.

Но превращение милитарха в правителя градоволости и тем самым ее трансформация в княжество было только внешним выражением происходящих в Древней Руси процессов. Вместе с политическими изменениями происходили и значительно более глубокие: шел процесс возникновения новых социально-экономических отношений.

Когда милитарх становился подлинным властителем, дальнейшее развитие могло пойти по-разному. Как уже отмечалось, милитарные отношения порождали тенденции движения в сторону как политаризма, так и нобиларизма. Если в северогерманском обществе победила первая тенденция, то в восточнославянском — вторая.

В принципе на Руси могло возникнугь несколько княжеств, которые с самого начала были бы совершенно независимы друг от друга и развивались параллельно и совершенно самостоятельно. Однако в силу ряда причин, на которых нет возможности здесь останавливаться, все восточные славяне оказались в составе одного государства, возглавляемого одним князем. Результатом было сближение всех восточнославянских градоволостей. Вначале градоволостями, тем более градообщинами продолжали управлять прежние власти. Затем постепенно появился институт представителей центральной власти. Когда князь, опираясь на дружину, приходил к власти, то он становился верховным собственником всей земли княжества, а его дружинники — очень своеобразными подчиненными ему совладельцами. Это совладение выражалось в том, что часть податей, которые получал князь с подданных, шла на содержание его дружины.

Затем князь стал отдавать в кормление и одновременно в управление отдельным влиятельным дружинникам те или иные градообщины или даже градоволости. Используя свое положение, кормленщики могли обзавестись вотчинами и стать магнаристами. Князь с тем, чтобы его власть упрочилась, стремился привлекать к себе на службу местных бояр. Последние входили в состав его дружины, но занимали в ней иное положение, чем рядовые дружинники. Дружина князя и раньше была неоднородна, но теперь она окончательно разделилась на младшую и старшую. Младшие дружинники были воинами, жившими вместе с князем и находившимися на его содержании. Старшие дружинники были боярами, несшими службу князю. Одни из приближенных князя стали вотчинниками потому, что были его служилыми людьми, другие были приглашены на службу князю потому, что были вотчинниками. И привлеченные местные бояре тоже могли получать от князя в кормление и управление те или иные подразделения княжества. В результате раздачи земель в кормление дружинникам милитарные отношения дополнились отношениями кормления — алиментарными, но иного типа, чем те, что упоминались ранее при описании политаризма. Таким образом, существует два вида алиментарных отношений, один из которых является своеобразным проявлением политарных отношений, а другой дополняет милитарные отношения.

Если князь имел сыновей, то, когда они входили в возраст, он давал им в кормление и управление те или иные градообщины или градоволости. Святослав, например, дал старшему сыну Ярополку Киевскую землю, Олегу — Древлянскую, Владимиру — Новгородскую. После смерти отца Ярополк убил Олега, а Владимир — Ярополка.

Придя к власти, Владимир посадил старшего сына Вышеслава в Новгороде, Изяслава — в Полоцке, Святополка — в Турове, Ярослав вначале правил в Ростове, а после смерти Вышеслава получил Новгород, Святослав стал править в Древлянской земле, Мстислав — в Тмутаракани, Станислав — в Смоленске, Судислав — в Пскове, Борис — вначале в Муроме, затем в Ростове, Глеб — вначале в Суздале, затем — в Муроме. После смерти Владимира Святополк убил Бориса, Глеба и Святослава. Ярослав, опираясь на новгородцев, в конце концов победил Святополка и тот погиб. Судислав был заключен Ярославом в тюрьму. Мстислав, одержавший победу над Ярославом, стал князем в Чернигове, оставив старшему брату Киев. После смерти Мстислава Черниговская земля оказалась под властью Ярослава. В результате Ярослав стал правителем всей Руси, исключая в определенной степени Полоцк, где княжил сын его умершего брата Изяслава — Брячислав.

Ярослав, как до него Святослав и Владимир, также назначал сыновей правителями отдельных частей своих владений. После его смерти (1054) осталось пять сыновей и внук. Они мирно разделили между собой доставшееся им наследство. В результате на Руси, кроме Полоцкого княжества, появилось еще шесть. Во всех правили потомки Владимира — Рюриковичи, как их принято называть. Сыновья и внуки Ярослава продолжали практику отца и деда. В результате княжества, в которых они правили, после их смерти в свою очередь тоже дробились. Как следствие, Русь становилась конгломератом все большего и большего числа княжеств. К середине ХII в. их было 15, к началу ХIII в. — около 50.

И самый важный вопрос заключается в том, продолжала ли Русь оставаться одним социоисторическим организмом, и тем самым одним государством, или она превратилась в систему вполне самостоятельных социоисторических организмов, вполне независимых государств.

Одни исследователи считали, что и после смерти Ярослава Мудрого Русь продолжала представлять собой достаточно прочную социальную и политическую общность. С.М. Соловьев считал, что в основе единства Руси лежало единство всех правящих в ней князей: все они принадлежали к одному единому роду Рюриковичей, всех их связывали родовые отношения. Эти родовые связи были одновременно и связями собственности. «Князья, — писал С.М. Соловьев, — считают всю Русскую землю в общем, нераздельном владении рода своего...»[25]. Далее С.М. Соловьев рисует такую картину порядка, существовавшего на Руси: «...Старший в роде, великий князь, сидит на старшем столе, другие родичи, смотря по степени своего старшинства, занимают другие столы, другие волости, более или менее значительные; связь между старшими и младшими членами рода чисто родовая, а не государственная; единство рода сохраняется тем, что когда умрет старший или великий князь, то достоинство его вместе с главным столом переходит не к старшему сыну его, но к старшему в целом роде княжеском; этот старший перемещается на главный стол, причем перемещаются и другие родичи на те столы, которые теперь соответствуют их степени старшинства»[26]. И другие историки считали и сейчас считают, что князь, занимавший старший стол, т.е. правивший в княжестве, столицей которого была столица исходного княжества, являлся, в отличие от прочих князей, великим князем. Великому князю подчинялись все прочие князья, которых иногда называют удельными, и в этом смысле исходное княжество не исчезало совсем, а продолжало существовать, но только в ином виде.

В.И. Сергеевич в своих работах выступал с резкой критикой подобного взгляда. Специально положение князей и отношения между ними он рассматривал в работе «Князь и вече», которая затем в доработанном виде вошла во второй том «Древностей русского права» — «Князь и вече. Советники князя». Главным принципом на Руси всегда была раздельность владений. Если на Руси от Олега до Ярослава в каждый конкретный отрезок времени правил лишь один князь (да и то не всегда — достаточно вспомнить Мстислава Черниговского), то причина заключалась не в принципе, а в определенных исторических обстоятельствах: в одних случаях (Игорь, Святослав) у князя совсем не было братьев, в других (Владимир, Ярослав) его братья были убиты, умерли или заключены в тюрьмы.

С самого начала дробления Руси все правившие в ней князья были в правовом отношении совершенно равны по своему положению. Они не делились на великих и удельных. Все они владели уделами и соответственно были в одинаковой степени удельными. Все они были совершенно независимыми друг от друга правителями. Никакой князь не имел, согласно существующим нормам, никакой власти ни над каким другим князем. Все отношения между князьями определялись только договорами между ними, в которых они выступали, как правило, в качестве совершенно равных сторон.

Несомненно, что между князьями не было реального равенства. Но дело было совсем не в том, что одни были по родству младшими, а другие — старшими. Главное — князья отличались по силе. Одни располагали крупными владениями, большой дружиной, поддержкой других князей и градообщин, другие всего этого не имели. Не было никаких общих правил занятия князьями столов. Все, в конечном счете, зависело от ситуации и соотношения сил. Стол мог перейти и к старшему брату умершего князя, и к его сыну. Князь мог захватить власть, опираясь на поддержку других князей, мог быть приглашен вечем градообщины. Соответственно князь мог быть смещен со стола и другими князьями, и вечем градообщины.

И С.М. Соловьев, и В.И. Сергеевич абсолютизировали определенные, причем разные, аспекты социального порядка Руси, игнорируя другие. Русские князья действительно образовывали своеобразную корпорацию, которая обладала верховным правом на почти всю территорию Руси. В этом отношении был прав С.М. Соловьев и другие сторонники данной точки зрения. Но они были неправы, когда утверждали, что эта корпоративная собственность Рюриковичей на Русь была нераздельной. Она была раздельной. И в этом отношении был прав В.И. Сергеевич. Но если С.М. Соловьев абсолютизировал корпоративный характер описанной формы собственности, отрицая ее раздельность, то В.И. Сергеевич, наоборот, — ее раздельность, отрицая единство, корпоративность. Но само существование сети договорных отношений между князьями, на которое обратил особое внимание и детально описал В.И. Сергеевич, было свидетельством не только самостоятельности князей, но и зависимости их друг от друга, связанности их друг с другом. На Руси действительно существовала собственность корпорации князей на основную часть ее территории, но эта собственность была разделенной — корпоративно-долевой, корпоративно-персональной.

И такие отношения собственности не были совершенно уникальными, не были достоянием только Руси. Перед нами тот способ производства, который выше был назван нобиларным. Одни существовавшие на Руси княжества были нобилариумами, другие переходными формами от нобилариумов к нобилархиям, третьи — вполне сформировавшимися нобилархиями. Соответственно были не равными по положению и князья: одни были еще рядовыми нобиларистами, другие же нобилархами. Таким образом, на Руси на основе милитарных отношений возникли не политарные отношения, как у северных германцев, а нобиларные. Нобилархии и нобиларисты, как прежде милитархи, давали отдельные части своих владений в кормление и управление тем или иным лицам. Нобиларизм органически сочетался с определенным видом алиментаризма. Поэтому данный способ производства в том его варианте, который существовал в классовом обществе, точнее всего называть нобиларно-алиментарным, или нобилоалиментарным.

Таким образом, в конечном счете, на Руси возникло классовое общество, которое базировалось на симбиозе двух общественно-экономических укладов: нобилоалиментарного и доминомагнарного. Сходным был результат классообразования и в Центральной Европе. В центрально-восточноевропейской зоне центрального исторического пространства утвердилась дуалистическая, симбиотическая, химерная параформация — нобиломагнарная. Своеобразное положение на Руси занял Новгород. Он отличался от остальной Руси не только политическим, но и социально-экономическим строем. Утверждение в нем республики было одновременно и ликвидацией в нем нобилоалиментарных отношений. Новгородская земля не стала нобилархией. Князю, который в Новгороде был не правителем, а только полководцем, выделялись на время, когда он занимал это положение, земли, доход с которых шел ему. Не был нобилархией и отделившийся от Новгорода Псков. Это, в частности, выразилось в том, что долгое время князем в нем был не представитель рода Рюриковичей, а выходец из Литвы Довмонт. Что же касается созданной выходцами из Новгорода Хлыновской республики, то она вообще обходилась без князей.

Сторонники существования на Руси феодализма, не сумев доказать, что отношения землевладельцев и людей, работавших на них, были такими же, что и на средневековом Западе, пытались привести в качестве доказательства правильности своей точки зрения существование в древнерусском и западноевропейском обществе сходных и даже одинаковых социальных институтов. По мнению Н.П. Павлова-Сильванского, такими институтами были, например, патронат-закладничество и иммунитеты, т.е. предоставление судебных и налоговых льгот. Возражая ему, В.И. Сергеевич указывает, что на Западе эти институты существовали примерно в том же виде, что и на Руси, в эпоху вовсе не феодализма, а предшествовавшую ему. Это был не феодализм, а его предвестники. «На Западе, — пишет В.И. Сергеевич, — все предвестники феодализма, с появлением его на свет божий, были им переработаны и в древней своей форме не удержались. Это совершенно естественно и понятно и иначе и быть не могло. А у нас? Совершенно наоборот, никакого перерождения не совершилось. Иммунитеты существуют в XV, XVI и XVII веках, закладничество тоже проходит через всю древнюю историю, до самого Петра. Как же это? Явления, признанные западной наукой предшествующими, у нас оказываются и предшествующими, и сопутствующими, и последующими!»[27]. Как указывает В.И. Сергеевич, в раннюю эпоху на Западе и на Руси было немало общего, а затем их пути разошлись. И выше мной уже было показано, почему так случилось: на Западе произошел синтез предклассовых отношений германцев и отношений, сохранившихся от римского общества; на Руси, как и в Центральной Европе, такого синтеза не было.

Русь от захвата Олегом Киева (882) до смерти Ярослава Мудрого (1054) была одной милитархией — одним социоисторическим организмом и государством. После смерти Ярослава она разделилась на несколько нобилархий, стала системой нобилархий. В свою очередь эти состоявшие из нобилариумов нобилархии распадались на меньшие нобилархии и тем самым становились системами нобилархий, но уже не первбго, а второго порядка. В процессе дальнейшего дробления могли возникнуть системы нобилархий третьего и даже следующих порядков. Но рано или поздно данный процесс прекращался. Возникали княжества столь небольших размеров, что они были совершенно неспособны к более или менее самостоятельному существованию. Их князья обычно поступали на службу к более могущественным князьям, их княжества входили в состав нобилархий последних, а сами они превращались в служебных, или служилых, князей. Это явление было достаточно подробно описано В.И. Сергеевичем во втором томе «Древностей русского права».

Русь в целом после дробления на множество нобилархий перестала быть социоисторическим организмом и государством. Но и нобилархии не стали подлинными социоисторическими организмами, государствами в точном смысле слова. Возникла ситуация, в одном из аспектов сходная с той, что наблюдалась в Западной Европе в эпоху феодальной раздробленности. Как в нобиломагнарной Руси, так и на феодальном Западе не было полноценных, настоящих социоисторических организмов. В Западной Европе существовала сложная иерархическая структура. Низшим ее звеном были маноры, они же минисеньории и минифеоды. Далее шла лестница медисеньорий (виконтств, баронств, графств, герцогств), которые одновременно (исключая высшую медисеньорию, являвшуюся максифеодом) были медифеодами. Наивысшим звеном была максисеньория, которая уже не была феодом. Она обычно именовалась королевством.

Манор (минисеньория, минифеод), обладая некоторыми признаками и социоисторического организма, и государства, был ни тем и ни другим. Он был субсоциором и субполитией. Не были подлинными социоисторическими организмами и государствами и все высшие звенья иерархической лестницы, включая максисеньорию (королевство). Все они обладали лишь некоторыми признаками социоисторических организмов и государств, выполняли лишь некоторые их функции. Они все были парасоциорами и параполитиями (от греч. пара — около, возле)[28].

И на Руси имелись субсоциоры и субполитии. Но ими были не маноры, которые в отличие от Западной Европы в древнерусском обществе не существовали, а нобилариумы. Не существовали на Руси также и медисеньории и максисеньории. Но там были нобилархии и их системы, которые, также как и медисеньории и максисеньории феодальной Западной Европы, были парасоциорами и параполитиями. Это обуславливало определенное внешнее сходство между западноевропейскими феодальными и древнерусскими нобиларными порядками. Из всей иерархии систем нобилархий первоначально парасоциором и параполитией была лишь система первого порядка, т.е. Русь в целом. В последующем развитии парасоциорами и параполитиями становятся системы все более низших порядков, а Русь в целом превращается в местную гнездовую систему парасоциоров. Разногласия между историками в вопросе о времени прекращения существования Руси как единого государства связано с тем, что одни принимают за начало ее распада появление первых нобилархий, другие — утрату Русью в целом качества парасоциора и параполитии[29].

ХII

В ХШ в. Русь была завоевана монголами. В конечном счете, Северная Русь, т.е. Северо-Западная и Северо-Восточная вместе взятые, почти на 250 лет оказалась под властью Золотой Орды и ее преемников. Остальные части Руси вошли в состав Великого княжества Литовского и Польши. В результате Северная Русь была вырвана из центрального исторического пространства. Центрально-восточноевропейская зона сузилась, она стала в основном центрально-европейской. Оставляя в стороне историю тех частей Руси, что оказались в составе Литвы и Польши, ограничимся рассмотрением развития социального строя лишь Северной Руси.

О воздействии Золотой Орды на политический и социальный строй Северной Руси писали многие авторы. Они по-разному оценивали его силу и его результаты. Н.С.Трубецкой, например, подчеркивал, что Северная Русь стала одной из провинций монгольского государства и, как следствие, усвоила всю «технику монгольской государственности», прежде всего монгольскую «систему управления»[30]. Другие авторы сводили это воздействие к минимуму, что мешало им понять эволюцию общественного строя Руси.

В действительности воздействие Золотой Орды на социальный строй Северной Руси было огромным. Монгольская империя, а тем самым и отделившаяся от нее Золотая Орда были древнеполитарными государствами. И в результате влияния Золотой Орды в Северной Руси начал формироваться особого рода политаризм, включавший в себя в качестве важнейшего компонента крепостничество. На это обстоятельство обратил внимание Г.В. Вернадский. «Прямо или косвенно, — писал он, — монгольское нашествие способствовало падению политических институтов киевского периода и росту абсолютизма и крепостничества»[31]. К.А. Виттфогель в своей работе «Россия и Восток: Сравнение и противопоставление», впервые опубликоваиной в 1963 г. в журнале «Славик ревью», прямо связывал возникновение в России своеобразной разновидности «восточного деспотизма», или «агродиктаторского (agromanagerial) общества» (так он называл политаризм) с монгольским завоеванием[32]. Американский историк Дональд Островски настаиваег на том, что, начиная с XVI в., в Московском княжестве шла «ассимиляция, модификация и адаптация» монгольских политических, административных и военных институтов[33].

Предпосылки такой политаризации стали намечаться еще в XIV в., начало же ее относится к XV в. В.И. Сергеевич во всех трех томах «Древностей русского права» детально прослеживает разные составляющие этого сложного процесса.

В домонгольской Руси доминомагнаристы (крупные и мелкие бояре) могли служить князю, а могли не служить. Более того, они могли бросить служить князю, в княжестве которого находилась их вотчина, и перейти на службу любому другому князю. Во второй половине ХIII в., XIV в. и первой половине XV в. право отъезда продолжало сохраняться. Далее начались изменения. Не только постепенно был запрещен отъезд, но и служба князю из добровольной превратилась в обязательную.

И в более раннюю эпоху и князья, и крупные бояре могли давать части своих земельных владений тем или иным лицам с обязательством несения службы. Эти условные держания со временем получили название поместий, а их держатели стали называться помещиками или дворянами. В отличие от вотчин, поместьями можно было только пользоваться, но не распоряжаться: продавать, дарить, передавать по наследству. С отказом от службы человек лишался поместья.

Первоначально условные держания были сравнительно редким явлением. С середины XV в., по мере превращения Великого князя Московского в государя всея Руси, раздача поместий получила самое широкое распространение. Когда Иван III, например, подчинил Новгород, он конфисковал вотчины большей части местных бояр. Отобранные земли частично остались в распоряжении великого князя, частично были розданы в качестве поместий людям из других областей страны. Лишенные же своих владений бояре получили вотчины или поместья за пределами Новгородской земли. Шаг за шагом была прекращена практика раздачи поместий частными лицами. Право это сохранилось только за князем. Все свободные служилые люди стали только государевыми. Постепенно стала стираться грань между вотчинами и поместьями. Она стала особенно относительной тогда, когда вотчинникам вменили в обязанность служить князю под угрозой лишения их владений.

Рисуя картину массовой конфискации боярских вотчин во второй половине XV в., В.И. Сергеевич подчеркивает, что далеко не все конфискованные земли раздавались в качестве поместий. Значительная их часть оказалась в непосредственном владении великого князя. И, по мнению В.И. Сергеевича, именно на этих княжеских землях впервые в истории Руси-России возникла крестьянская община. Раньше ее на Руси не было.

Это утверждение во многим связано с тем, что, согласно взгляду В.И. Сергеевича, все или почти все непосредственные производители, которые вели земледельческое хозяйство, были на Руси до этого времени съемщиками земли, т.е. магнариями-арендаторами. Этот взгляд он обосновывает в основном на материалах новгородских писцовых книг, относящихся к концу XV в.

Но несомненен факт, что на Руси раньше, кроме земель, принадлежавших частным лицам, которые сдавали их в аренду, были земли, находившиеся в непосредственном владении князей. Как утверждает В.И. Сергеевич, все эти земли были вотчинами князя, которые ничем существенным не отличались от вотчин частных лиц. Не существовало их подразделения на земли, которыми князь владел как обычными вотчинами, и землями, на которые он имел право в качестве правителя, государя. Все они были в равной степени государевыми, но не государственными в точном значении этого слова. Отсюда следовало, что положение непосредственных производителей на всех землях, которыми непосредственно распоряжался князь, ничем не отличалось от их положения в боярских вотчинах.

Однако приводимые самим же В.И. Сергеевичем данные находятся в разительном противоречии с этими его положениями. Ведь в боярских вотчинах непосредственные производители, которые вели хозяйство, были полностью лишены каких бы то ни было прав на землю. Единственным и причем полным собственником земли вотчины был вотчинник. А на землях, принадлежавших князю, как показывает В.И. Сергеевич, земледельцы пользовались известными правами на участки, которыми они пользовались: могли их продавать, дарить, передавать по наследству. В.И. Сергеевич нигде четко не определяет их владельческий статус. Но все приводимые им материалы свидетельствуют о том, что в данном случае мы имеем дело с явлением разделенной собственности, в одинаковой степени характерным и для политообщинного варианта палеополитаризма, и для нобиларизма, и для феодализма. Князь был верховным собственником земли, а земледелец — подчиненным. Первый был не магнаристом, а нобилархом, а последний не магнарием, а нобиларно зависимым крестьянином. Скорее всего, наряду с землями, находившимися в верховной собственности князя, были и такие, где он был полным собственником. Такое явление наблюдалось во многих древнеполитарных обществах.

Возникает и еще один вопрос. Ведь, кроме княжеств, на Руси были и республики. И сам же В.И. Сергеевич признает, что на новгородских землях до их конфискации Иваном III, кроме бояр и их арендаторов, сидели также и люди, которые обрабатывали свою же землю. Он их именует и вотчинниками, и своеземцами, и крестьянами. Объединение В.И. Сергеевичем под названием вотчинников и своеземцев, с одной стороны, новгородских бояр, с другой, новгородских крестьян, на том лишь основании, что и те и другие были полными собственниками земли, результат формально-правового подхода, который в данном случае привел к игнорированию социально-экономических реалий.

Работы многих исследователей показывают, что на ранних этапах истории Руси значительная, если не большая, часть непосредственных производителей, ведущих хозяйство, была не магнарно зависимыми работниками, а крестьянами. А там, где существует крестьянское население, там везде существует и крестьянская община[34]. И недаром значительная часть историков сразу выступила с резкой и достаточно убедительной критикой вывода В.И. Сергеевича об отсутствии крестьянской общины на Руси до второй половины XV в.[35] В этом В.И. Сергеевич был неправ. Но определенная доля истины в его рассуждениях вполне могла содержаться. Как показывает история древнеполитарного общества, развитие в его недрах магнарных отношений могло привести и приводило к раскрестьяниванию непосредственных производителей и распаду крестьянской общины[36]. Поэтому совершенно не исключено, что в тех областях Руси, в которых магнарные отношения стали почти безраздельно господствующими, крестьянская община могла исчезнуть.

И после утверждения монгольского господства на Руси продолжали сохраняться нобиларные отношения. После смерти князя его сыновья получали нобилархии и тем самым становились князьями. Однако и здесь наметились существенные перемены. Раньше исходная нобилархия распадалась на несколько новых и превращалась в конгломерат по существу равноправных социальных единиц. Теперь на смену разделу пришел выдел из состава исходной нобилархии, правителем которой становился старший сын умершего князя, нескольких сравнительно небольших нобилархий, которые отдавались младшим сыновьям. Уже здесь явственно наметилось различие между великим князем и удельными князьями. Затем постепенно уделы младших сыновей из во многом все еще самостоятельных княжеств стали превращаться в автономные части великого княжества. В более позднее время удельные княжества представляли собой уже не сплошные территориальные массивы, соседствующие с собственными владениями великого князя, а состояли из нескольких пространственно разделенных кусков, вкрапленных в территорию великого княжества. В.И. Сергеевич, который в некоторых местах второго тома «Древностей русского права» продолжал настаивать, что и в монгольский период все князья оставались равноправными правителями, рисует картину превращения удельных княжеств в части великого княжества, а затем и полной ликвидации их.

Удельные князья имели своих служилых людей, свои собственные вооруженные силы. Все доходы с их княжества шли только им. В казну великого князя от них не поступало ничего. Но если внутри своих княжеств они по-прежнему пользовались всей полнотой власти, то по договорам с великим князем они шаг за шагом лишались права вступать в отношения с иными княжествами Северной Руси, тем более с иными государствами, т.е. права вести внешнюю политику. Отношения великого князя с удельными по-прежнему регулировались договорами, но в них все в большей и большей степени подчеркивалось подчиненное положение удельных князей по отношению к великому князю. Но кардинальным решением вопроса было, конечно, ликвидация уже существовавших удельных княжеств и прекращение выделения новых. И это в конце концов произошло. Во время правления Ивана IV уничтожение нобиларных отношений было в основном завершено. Утвердились качественно иные связи — политарные. Во время последовавшего за правлением Ивана IV царствования Федора Ивановича было в основном завершено уничтожение и магнарных отношений.

Пока преобладающей формой были вотчины и вотчинники не были обязаны служить своему князю, власть не вмешивалась в отношения между владельцами земли, с одной стороны, его арендаторами-магнариями, с другой. Когда же ведущей формой стали поместья, а вотчинники в обязательном порядке стали служилыми людьми князя, положение резко изменилось. Для того, чтобы и помещик, и вотчинник могли исправно отбывать службу, прежде всего военную, было совершенно недостаточно, чтобы они имели в своем пользовании или в своей собственности землю. На земле поместья или вотчины должно было сидеть достаточное количество работников. Но арендаторы-магнарии могли снимать землю у одного землевладельца, могли у другого, имели право свободно переходить от одного хозяина к другому. Более или менее гарантированным было положение крупных вотчинников, которые могли создать для своих арендаторов более или менее благоприятные условия и тем самым переманить их от других хозяев. Положение помещиков и мелких вотчинников было более рискованным. Они вполне могли остаться без нужного числа работников и тем самым оказаться неспособными нести службу. В таких условиях единственным для государства выходом было прикрепление непосредственных производителей к земле, т.е. введение крепостного права. И оно в конце концов было введено. Магнарии-арендаторы превратились в крепостных крестьян.

Критикуя точку зрения многих историков, прежде всего В.О. Ключевского, согласно которой крепостничество возникло стихийно, без вмешательства государственной власти, В.И. Сергеевич доказывает, что крепостное право было сознательно введено государством. За это его в советское время упрекали в преувеличении значения государства, в приписывании ему роли основного творческого начала в истории[37]. В данном случае упрек совершенно неоснователен. Он основан на игнорировании специфики классовых докапиталистических социально-экономических отношений, которые не просто проявлялись в правовых отношениях, а воплощались в них. Крепостное право было введено государством не по произволу, а в силу объективной экономической необходимости. Именно она диктовала законы, закрепощавшие крестьян. В.И. Сергеевич показывает, как шел процесс закрепощения: запреты работникам-арендаторам покидать те или иные конкретные земельные владения, ограничение времени перехода арендаторов от одного хозяина к другому. Логическим завершением этого процесса должен был быть закон о полном запрете переходов. Такой царский указ до сих пор историками не найден, что дало одно из оснований утверждать, что его никогда не было. В.И. Сергеевич приводит веские доводы в пользу того, что указ о запрете переходов был: он появился в 1594 или 1595 гг.

Так в России были ликвидированы и нобиларные, и магнарные отношения. Вместо них в стране утвердился политаризм. Но этот политарный способ производства был отличен от древнеполитарного. Как уже отмечалось выше, с политаризмом вполне мог сочетаться алиментаризм. При древнеполитарном способе некоторым служащим государственного аппарата платили не жалованье из казны политарха, а предоставляли право получения части дохода с определенной совокупности крестьян. При древнеполитарном способе производства алиментаризм не был широко распространенным явлением.

Характерной особенностью той разновидности политаризма, которая утвердилась в России, было широкое развитие алиментарных отношений. Людям, которые несли ту или иную службу государству, главным образом военную, выделялись в качестве алиментариумов земли вместе с жившими на них земледельцами. В результате часть общеклассовой политарной корпоративной собственности на землю и личность производителей в какой-то степени стала приобретать персонализированный характер. Первоначально персонализация государственной, корпоративной собственности была минимальной. Алиментарист получал право лишь на определенную часть прибавочного продукта, который создавался земледельцами его алиментариума, и не больше. И это право могло быть у него легко отнято.

Помещики были алиментаристами с самого начала. В дальнейшем ими стали и вотчинники. Это окончательно произошло, когда глава государства превратился в политарха и получил право лишать и жизни, и собственности всех своих подданных. Этот процесс, начавшийся еще при Иване III, достаточно четко проявившийся при Василии III, окончательно завершился в царствование Ивана IV, еще при жизни прозванного Грозным. Опричный террор был вовсе не результатом плохого характера или психического заболевания этого монарха. Утверждение политаризма в любом его варианте с неизбежностью предполагает массовый террор и создание атмосферы всеобщего страха. Все политархи так или иначе осознавали свое главное право, которое их отличало не только от рядовых подданных, но и от всех других членов класса политаристов. Но из всех политархов только Иван IV сумел его лаконично и в то же время совершенно точно выразить: «А жаловати есмя своих холопов вольны, а и казнити вольны же»[38].

Дальнейшее развитие российского политаризма состояло в нарастающей персонализации государственной, корпоративной собственности. Важнейшим шагом на этом пути было прикрепление работников к земле алиментариума, т.е. утверждение крепостного права. Алиментариумы постепенно становились пожизненными, а затем и наследственными владениями.

Когда верховная политарная собственность на землю была в значительной мере персонализирована, а бывшие магнарии-арендаторы окончательно прикреплены к поместью, земля последнего разделилась на две части: одна из них была выделена под хозяйства работников, на другой помещик руками этих же работников вел собственное хозяйство. В результате работники стали подчиненными собственниками земли, т.е. крестьянами в точном смысле этого слова, что с необходимостью предполагало существование крестьянской общины. Там, где она ранее исчезла, произошло ее возрождение, что и было принято В.И. Сергеевичем за ее первое появление в России.

Как следствие, поместья в России стали имениями, в ряде отношений сходными с западноевропейскими манорами (деление на доменальную и крестьянскую землю, сосуществование с крестьянской общиной и т.п.). Российский помещик имел определенную власть над крестьянами. Но государем, в отличие от владельца западноевропейского манора эпохи феодальной раздробленности, он никогда не был. Никогда не были российские имения ни сеньориями, ни феодами, а тем самым ни суборганизмами, ни субполитиями. Над российским помещиком всегда стояло самодержавное централизованное государство.

Если вплоть до середины XVIII в. еще сохранялась, по крайней мере формально, связь владения поместьем с несением службы государству, то после «Манифеста о даровании вольности и свободы всему российскому дворянству» (1762) последнее перестало и официально быть обязательным. В конечном счете, поместья практически стали полной персональной частной собственностью помещиков, хотя определенные черты корпоративной собственности сохранялись вплоть до отмены крепостного права (1861).

ХIII

Таким образом, во второй половине XV—XVI вв. в России утвердился новый способ производства. Так как становление этого вида политаризма было неразрывно связано с утверждением в России самодержавия, то его можно назвать самодержавным политаризмом, или, короче, державополитаризмом. Этот общественно-экономический уклад был подразделен на две подсистемы. Первая из них — подсистема эксплуатации государственных крестьян. Она практически ничем не отличалась от политообщинного варианта древнеполитарного способа производства и вполне может быть названа политообщиной. Вторая — система поместий, в которых трудились крепостные крестьяне, — политопоместная (политокрепостническая). Эти две подсистемы образовывали одну единую систему — державополитарную.

Вторая половина XV—XVI вв. были временем смены старой нобиломагнарной общественно-экономической параформации новой, но тоже не формацией, а параформацией — державополитарной (державополитопоместной). Изменился не только социально-экономический, но и политический строй. В.И. Сергеевич в первом и втором томах «Древностей русского права» детально показывает трансформацию государственной машины, которая, в частности, выразилась в появлении Расправной палаты, приказов, возрастании роли дьяков и т.п.

Смену общественно-экономических формаций принято называть социальной революцией. Вероятно, социальной революцией можно называть и смену формации параформацией, проформации и параформации — формацией, а также и переход от одной параформации к другой. Таким образом, в России во второй половине XV—XVI вв. произошла социальная революция, причем не внесоциорная (экзосоциорная), а внутрисоциорная (эндосоциорная). Социальные революции могут происходить разным образом. Существуют три основные формы внутрисоциорной смены формаций, параформаций и проформаций. Первая форма — стихийная социальная трансформация. Так происходил переход от предклассового общества к классовому. Вторая форма — социально-политическая реформация. Ее иногда называют «революцией сверху». Третья форма — социально-политическая революция, включающая в себя в качестве необходимого момента захват власти — государственный переворот. Рассмотренная выше социальная революция в России происходила в форме социально-политической реформации. Реформаторами были Иван III Великий, Василий III и Иван IV Грозный.

Во второй половине XV—XVI вв. произошла не только и не просто смена социально-экономического строя. Возник совершенно новый ранее не существовавший социоисторический организм. Северная Русь, представлявшая собой конгломерат нобилархий — парасоциор, сам состоявший из парасоциоров, объединилась вокруг Великого княжества Московского и превратилась в огромный подлинный социоисторический организм, получивший со временем название России. Кончилась история Руси — началась история России — нового геосоциального организма, который почти сразу освободился от чужеземного владычества и обрел полную политическую независимость.

После избавления от татаро-монгольского ига Северная Русь, ставшая Россией, вернулась в центральное историческое пространство, но уже в качестве особой ее периферийной зоны — восточноевропейской, или российской. Возникновение державополитаризма в России обеспечило целостность и единство страны и избавило ее от той участи, которая постигла все общества, образовывавшие центральноевропейскую зону, в которых в той или иной степени продолжали господствовать нобиломагнарные отношения. Все они рано или поздно лишились политической независимости. Болгария, Молдавия, Валахия и Сербия оказались в составе Османской империи, Хорватия, Словакия и Чехия — Австрийской. Венгрия была разделена между Турцией и Австрией. Последней с политической карты мира исчезла образовавшаяся в результате объединения Польши и Великого княжества Литовского Речь Посполитая.

Из всех обществ, составивших на рубеже первого и второго тысячелетий центрально-восточноевропейскую зону центрального исторического пространства, лишь Северная Русь, в ХIII в. вырванная из этого пространства, а затем спустя два с половиной века вернувшаяся в него, но теперь уже как Россия и в качестве особой его зоны, не только обрела, а затем и сохранила самостоятельность, но и расширила свою территорию на западе, юге и на востоке (где ее границы дошли до Тихого океана, а затем под ее властью оказалась и часть Америки). В результате российская зона центрального исторического пространства из восточноевропейской превратилась в евразийскую.

XIV

Вследствие реформ Петра Великого Россия приобщилась к многим достижениям Западной Европы: получили распространение мануфактуры, стала вначале усваиваться, а затем и развиваться наука и философия и т.п. В течение XVIII в. Россия превратилась в одну из великих европейских держав. С конца этого столетия в стране в результате влияния Запада начал формироваться капитализм. Следствием была неудавшаяся попытка совершить буржуазную революцию (1825). Развитие капитализма сделало неизбежной новую социальную революцию. Она, как и социальная революция второй половины XV—XVI вв., произошла в виде социально-политической реформации в 60-х годах XIX в. В России утвердился капитализм, но особого типа.

Как уже указывалось, человеческое общество с возникновением цивилизации всегда подразделялось на мировой центр (мировую систему супериорных социоисторических организмов) и мировую периферию, состоящую из инфериорных обществ. Последней мировой системой, которая упоминалась в данной работе, была западноевропейская феодальная. На смену ей пришла мировая капиталистическая система, которая первоначально тоже была западноевропейской. Затем она расширилась, включив в свой состав США, Канаду и некоторые другие страны, и стала называться просто западной. Западная мировая капиталистическая система была первой, которая втянула в орбиту своего влияния весь мир. Почти все страны периферии либо стали колониями государств центра, либо оказались в той или иной форме зависимости от них. Зависимость эта прежде всего выражалась в том, что периферийные страны стали объектами эксплуатации государств Запада.

Когда в эти страны в результате влияния Запада начал проникать и развиваться капитализм, то он там приобрел иной характер, чем он имел в странах центра. Результатом супериндукции капиталистического мирового центра, как правило, стала не супериоризация, а латерилизация стран периферии. Возникший в них капитализм был зависимым, был тупиковым вариантом этой формы эксплуатации человека человеком. Так стали существовать два отличных друг от друга капиталистических способа производства: капитализм центра (ортокапитализм) и периферийный капитализм (паракапитализм). В социоисторических организмах центра продолжала существовать ортокапиталистическая общественно-экономическая формация, в периферийном мире формировалась и сформировалась паракапиталистическая общественно-экономическая параформация.

Капитализм, возникший в России, был периферийным. В ней на смену державополитарной параформации пришла паракапиталистическая параформация. В странах периферийного капитализма (Россия, Иран, Турция, Китай, Мексика) в первых двух десятилетиях XX в. одна за другой прокатились социально-политические революции, направленные против паракапитализма, а тем самым и ортокапитализма, — революции антикапиталистические. Только одна из них одержала полную победу. Этот происшедший в России в 1917 г. грандиозный переворот принято называть Великой Октябрьской социалистический революцией. В результате ее Россия вырвалась из цепей зависимости от ортокапиталистического центра, что обеспечило ее быстрое развитие и превращение вначале во вторую индустриальную страну, а затем в одну из двух сверхдержав мира. В России, которая приняла название СССР, утвердился новый социально-экономический строй. Но это был не социализм, а новая форма политаризма — индустрополитаризм, или неополитаризм. Именно с этим связана волна массового террора, которая пришлась на конец 20-х—30-е годы. К 80-м годам неополитаризм исчерпал свои прогрессивные возможности. Нужна была социальная революция, но произошла контрреволюция, в результате которой в России был реставрирован периферийный капитализм произошел возврат к паракапиталистической параформации[39].

---

По этой теме читайте также:

---