II съезд Российской социал-демократической рабочей партии собрался в июле и августе 1903 г. главным образом в результате подготовительной работы, выполненной группой искровцев, и проходил под председательством Плеханова сначала в Брюсселе (откуда пришлось уехать из-за преследований полиции), а затем в Лондоне. Это был настоящий учредительный съезд партии; но в период его работы произошел также знаменитый раскол между большевиками и меньшевиками, который расширялся и углублялся и в конце концов после 1912 г. привел к окончательному формальному размежеванию.

На съезде присутствовали представители 25 признанных социал-демократических организаций. Каждая из них имела 2 голоса, за исключением Бунда, организации еврейских рабочих, имевшей 3 голоса вследствие особого статуса в качестве автономной организации партии, установленного на I съезде. Так как некоторые организации прислали только одного делегата, на съезде фактически присутствовали 43 делегата с правом голоса, в целом имевшие 51 голос. Кроме того, на съезде было 14 делегатов из различных организаций с совещательным голосом. Среди полномочных делегатов съезда свыше 30 были открытыми сторонниками «Искры», таким образом, искровцы составляли большинство. В то время как искровцы составляли единое целое, им согласованно противостояли лишь делегаты Бунда (которых интересовали почти исключительно права национальных меньшинств и сохранение ими автономного статуса в структуре партии), а также два делегата «экономического» толка, Акимов и Мартынов, представлявшие «Союз русских социал-демократов за границей». Резолюция о признании «Искры» в качестве Центрального Органа партии была принята на раннем этапе съезда при всего лишь двух голосах против [1].

Главной задачей съезда было принятие Программы и Устава партии. Плеханов в 80-е годы и Ленин в 90-е уже пытались составить проект Программы, и по мере объединения искровцев стала возрастать необходимость разработки Программы партии, наряду с необходимостью созыва нового партийного съезда. Дискуссии, которые велись в начале 1902 г., закончились тем,

/42/

что Ленин со свойственным ему энтузиазмом молодости и бескомпромиссностью, выступил против Плеханова, предпочитавшего традиционные методы и осторожность даже на пути к революции. Первый проект Плеханова Ленин подверг суровой критике, считая, что

«это не программа практически борющейся партии, a Prinzipienerkla'rung, это скорее программа для учащихся» [2],

и разработал собственный проект. Была создана комиссия, в которую вошли другие сторонники «Искры», и ей было поручено соединить оба проекта. К всеобщему удивлению, ей это удалось. Авторитет Плеханова был все еще огромен, и Ленин, которому было едва за 30, готов был – пожалуй, в последний раз в жизни – пойти на компромисс по теоретическому вопросу. Он принял менее резкую, по сравнению с его собственной, формулировку о том, что развитие капитализма в России неизбежно должно было закончиться социальной революцией. Но он добился включения умеренной программы аграрной реформы, которой не было в проекте Плеханова. Что касается проекта Программы, опубликованного в «Искре» 1 июня 1902 г. и представленного на рассмотрение съезда партии, в следующем году, то первая, или теоретическая, его часть в основном была изложена на основе проекта Плеханова и лишь кое-где подкреплена высказываниями Ленина, а вторая, или практическая, часть Программы была разработана Лениным и лишь в отдельных местах смягчена формулировками Плеханова [3].

Теоретическая часть Программы начиналась с ортодоксального марксистского тезиса о том, что производственные отношения в настоящее время достигли такого уровня развития, когда буржуазный капитализм стал тормозом на пути дальнейшего прогресса. С ростом противоречий капитализма

«...растет число и сплоченность пролетариев [4] и обостряется их борьба с их эксплуататорами».

Таким образом, техническое развитие

«все быстрее и быстрее создает материальную возможность замены капиталистических производственных отношений социалистическими»,

то есть возможность социальной революции, которая

«уничтожит деление общества на классы» и «положит конец всем видам эксплуатации одной части общества другою».

Диктатура пролетариата, которая определялась как

«завоевание пролетариатом... политической власти»,

была

«необходимым условием этой социальной революции».

Впервые в истории вопрос о диктатуре пролетариата был формально включен в Программу партии.

В практической и специфически российской части Программы рассматривались ближайшие цели революции, которые, как говорилось в «Коммунистическом манифесте», будут, естественно, определяться конкретными условиями каждой отдельно взятой страны. Эти цели были разделены на три группы: политические требования (включающие равное и всеобщее избирательное право, свободу совести, слова, печати, собраний и объединений, выборность судей, отделение церкви от государства, бесплатное и всеобщее образование), экономические требова-

/43/

ния рабочих (включающие 8-часовой рабочий день, запрещение использовать детский труд, ограничение труда женщин, государственные пенсии по старости и инвалидности, запрещение штрафов и платежей натурой) и экономические требования крестьян (особенно возвращение крестьянам участков земли, несправедливо отнятых у них в период освобождения). Очевидно, составители Программы считали, что это максимальные требования, какие могла бы поддержать радикально настроенная буржуазия на первом этапе революции.

В Программе не рассматривался вопрос о связи ближайших целей и конечной цели – создания бесклассового общества. В конце Программы предлагалась поддержка партией

«всякого оппозиционного и революционного движения, направленного против существующего в России общественного и политического порядка».

И первым шагом на пути осуществления этих задач провозглашалось

«низвержение самодержавия и созыв Учредительного собрания, свободно избранного всем народом».

Программа подробно обсуждалась на съезде, и в нее были внесены небольшие поправки. В конце только Акимов выступил против ее формального принятия [5]. Она сохранилась без изменений до 1919 г.

При обсуждении первого пункта Устава партии, связанного с определением членства в партии, сразу же возникли трудности. В комиссии, подготовившей проект Программы, возникли разногласия по принципиальному вопросу и были предложены две альтернативные формулировки, одна – Ленина, другая – Мартова. Ленин представил следующее определение членства в партии:

«Членом партии считается всякий, признающий ее программу и поддерживающий партию как материальными средствами, так и личным участием в одной из партийных организаций».

Мартов предложил следующую альтернативу:

«Членом Российской социал-демократической рабочей партии считается всякий, принимающий ее программу, поддерживающий партию материальными средствами и оказывающий ей регулярное личное содействие под руководством одной из организаций».

Формальное расхождение между двумя проектами было незначительным, но в более точной формулировке, на которой настаивал Ленин, была выражена, как все признали, продуманно и смело его мысль, уже изложенная в работе «Что делать?», о небольшой партии, состоящей из организованных и дисциплинированных профессиональных революционеров. Страсти накалились, и разногласия, которые в процессе обсуждения возникли между «твердыми» и «мягкими» искровцами [6], положили начало непримиримой вражде между большевиками и меньшевиками. Мартов и Аксельрод подчеркивали разницу между «организацией» и «партией». Признавая необходимость конспиративной

/44/

организации, они считали, что ее создание могло иметь смысл лишь в том случае, если бы она стала ядром большой партии сочувствующих. Ленин ответил, что надо установить различие между «болтающими» и «работающими»: проект Мартова равно открывал дверь в партию и для тех, и для других. Плеханов встал на сторону Ленина. Другие члены редколлегии «Искры», Потресов и Засулич, не высказывались, но разделяли взгляды Аксельрода и Мартова. Троцкий неожиданно выступил в поддержку Мартова [7]. После долгого и напряженного спора проект Ленина был отклонен 28 голосами против 23, а проект Мартова принят 28 голосами против 22 [8].

Остальные пункты Устава были приняты без разногласий. Довольно громоздкая центральная организация партии включала редколлегию Центрального Органа («Искры» ) в качестве хранителя чистоты партийного учения, Центральный Комитет для руководства партийной работой через местные организации и Совет партии из пяти человек, в который входили по два кандидата из вышеназванных органов и председатель, назначаемый съездом партии. Совет был высшим руководящим органом, который подчинялся только съезду, проводившемуся раз в два года [9].

Результаты решающего голосования по первому пункту Устава были весьма парадоксальны. Большинство составили «мягкие» искровцы и делегаты Бунда, а также представители других, посторонних организаций, которые никогда не были связаны с «Искрой». Внутри группы «Искры» Ленин все еще пользовался поддержкой большинства. Обсуждение Устава партии включало и вопрос об отношении Бунда к партии. Решение подавляющего большинства участников съезда отклонить претензии Бунда на то, что «представителем еврейского пролетариата в партии является исключительно Бунд», побудило делегатов Бунда возмущенно покинуть съезд после 27-го заседания (всего было 37 заседаний) [10]. На следующем заседании решение признать в Уставе только одну «заграничную» организацию партии – «Заграничную лигу русской революционной социал-демократии», тесно связанную с «Искрой» (Ленин был ее делегатом на съезде), – и лишить избирательных прав «Союз русских социал-демократов за границей» привело к уходу со съезда Мартынова и Акимова [11].

В процессе принятия этих решений искровцы держались сплоченно. Однако с уходом 7 делегатов, поддерживавших так называемых «мягких» искровцев по вопросу об определении членства в партии, соотношение голосов изменилось в пользу «твердых». Стало ясно, что Ленин завоюет большинство на съезде по самому важному вопросу повестки дня – выборам в партийные органы – и что он использует свое влияние для упрочения победы своего курса. Это обстоятельство скорее, чем любое другое внешнее событие на съезде, вызвало неожиданную перемену во всей его атмосфере.

/45/

Начиная с 30-го заседания, вся дальнейшая работа съезда проходила в обстановке острой борьбы. Очевидно, что вопрос обсуждался жизненно важный. Следует, однако, добавить, что пункты Устава партии, сформулированные и выдвинутые на рассмотрение съезда всей группой «Искры», предусматривали почти неограниченный контроль центрального руководства над местными партийными органами, и возмущение, которое вызвала концепция Ленина о централизованной и дисциплинированной партии, было скорее следствием, чем истоком вражды. Как выявилось в споре между Мартовым и Лениным на съезде, проект, предложенный Лениным, согласно которому следовало сократить число членов редколлегии «Искры» при новом распределении обязанностей с шести до трех человек и ограничить число членов Центрального Комитета партии тремя, обсуждался среди членов редколлегии до созыва съезда и не вызвал «принципиальных возражений. Лишь когда этот проект был представлен на рассмотрение съезда в виде конкретного предложения: назначить членами редколлегии «Искры» Плеханова, Ленина и Мартова (двух «твердых» и одного «мягкого» искровца) и выбрать двух второстепенных членов в Центральный Комитет, так что установился бы полный контроль редколлегии над партией, – оппозиция стала непримиримой. И именно на съезде Мартов впервые выступил с осуждением «осадного положения» внутри партии» и «исключительных законов против отдельных групп», что сыграло такую важную роль в последующем споре [12].

Остальные заседания съезда свелись к голосованию и выражению протестов. Решение о выборе трех членов редколлегии «Искры» было принято большинством в 25 голосов при 2 против и 17 воздержавшихся. Затем это большинство приступило к выборам Плеханова, Мартова и Ленина. Мартов не принял предложенного ему поста в редколлегии, и меньшинство участников отказалось от дальнейшего участия в выборах [13]. Центральный Комитет состоял исключительно из «твердых» искровцев, а Плеханов был назначен председателем Совета партии. На основании этих результатов победители, составившие большинство, были названы «большевиками», их противники – «меньшевиками». Этим названиям было суждено навсегда войти в историю.

Однако события еще не закончились. На протяжении всей сумятицы съезда Плеханов твердо поддерживал Ленина. Когда один из делегатов пытался указывать на разницу между взглядами Ленина и его собственными, Плеханов несколько высокомерно ответил, что, в то время как Наполеон заставлял своих маршалов разводиться с женами, никому не удастся заставить его развестись с Лениным [14]. Однако спор относительно Программы партии уже показал, что вполне возможен конфликт между умеренной позицией более пожилого Плеханова и безжалостным подходом более молодого Ленина. Вскоре Плеханов был потрясен бескомпромиссной последовательностью, с которой Ленин намеревался использовать победу. Среди меньшевиков,

/46/

которых Ленин был намерен исключить из партии, было много старых друзей и соратников Плеханова. В принципе Плеханов одобрил в свое время необходимость строгой партийной дисциплины, к какой призывал Ленин, но, когда дело дошло до принудительных мер, он остался верен более умеренным принципам политической организации, невольно воспринятым им в период длительного пребывания на Западе. Плеханов начал отстаивать политику примирения с идейными противниками. Для Ленина это было немыслимо. В конце 1903 г. Ленин вышел из редакционной коллегии «Искры» [15]. Плеханов ввел в нее бывших ее членов, исключенных съездом. Все они были меньшевиками. «Искра» стала органом меньшевиков, и Ленину, отстраненному от партийного аппарата, который волей съезда находился в его ведении, пришлось организовать независимую фракцию большевиков.

В последующие 12 месяцев из-под пера Плеханова и других бывших сподвижников Ленина по «Искре» вышел ряд резких, направленных против Ленина статей. Плеханов быстро преодолел некоторое замешательство, вызванное тем, что на протяжении всего II съезда он поддерживал Ленина, ссылаясь в свое оправдание на то, что он был несогласен с некоторыми аспектами работы «Что делать?», когда прочитал ее впервые, но думал, что Ленин изменил свои взгляды [16]. Ленин теперь обвинялся в пропаганде «сектантского духа исключительности» [17]. В статье, озаглавленной «Централизм или бонапартизм?», Ленину предъявлялось обвинение в том, что он «смешивает диктатуру пролетариата с диктатурой над пролетариатом», и в пропаганде «бонапартизма, если не абсолютной монархии старой, дореволюционной «манеры» [18]. Его мысли об отношении профессиональных революционеров к массам якобы соответствовали взглядам Бакунина, а не Маркса [19].

Мартов, возвращаясь к мысли, которую он высказал на съезде, написал брошюру «Борьба с «осадным положением» в Российской социал-демократической рабочей партии». Вера Засулич писала, что у Ленина такое же представление о партии, как у Людовика XIV о государстве [20]. В партийной печати, руководимой теперь меньшевиками, был опубликован блестяще написаннный обличительный памфлет Троцкого, озаглавленный «Наши политические задачи» [21]. Меньшевистские настроения автора ярко проявились в посвящении: «Дорогому учителю Павлу Борисовичу Аксельроду». Ленинские методы были подвергнуты критике как «плоская карикатура трагической нетерпимости якобинизма», и автор памфлета предсказывал такую ситуацию, при которой «партийная организация «замещает» собой Партию, Ц. К. замещает партийную организацию, и, наконец, «диктатор» замещает собою Ц. К.». Последняя глава была озаглавлена «Диктатура над пролетариатом» [22]. Через некоторое время Плеханов писал в «Дневнике социал-демократа», что,

/47/

если бы большевистская концепция восторжествовала, она бы свелась к следующему:

«В конце концов, в ней все вертится вокруг одного человека, который ex providentia majorum соединяет в себе все власти» [23].

Отголоски этого раскола стали вскоре раздаваться в германской социал-демократической партии, у которой были свои проблемы, связанные с расколом, внесенным ревизионистами. Очевидное единство почти всех выдающихся деятелей российской партии – ведь сторонники Ленина были рядовыми членами партии, среди них едва ли встречалось известное имя – привело к всеобщей поддержке меньшевиков. Каутский не только отказался опубликовать в немецком социал-демократическом журнале «Нойе цайт» статью Ленина, в которой отстаивались взгляды большевиков, но и представил для публикации в «Искре» копию письма, где осуждалась позиция Ленина [24].

Самые сильные нападки на Ленина содержались в опубликованной в «Нойе цайт» в июле 1904 г. статье Розы Люксембург, которая осуждала его политику «ультрацентрализма» как бюрократическую и недемократическую. Усматривая специфически русский характер в ленинском проекте, она с горечью говорила о

«человеческой личности, которую давит и топчет российский абсолютизм»

и которая вновь является теперь в

«облике русского революционера», «с легкостью провозглашающего себя новым могущественным вершителем истории».

В своей критике неограниченных полномочий ленинского руководства партией она выдвинула новый довод, заявив, что это может

«опаснейшим образом усилить консерватизм, свойственный каждому такому органу» [25].

Наконец Бебель, ветеран германской партии, предложил передать вопрос на рассмотрение третейского суда, что было поспешно принято меньшевиками и решительно отклонено Лениным [26].

Ленин явно оставался непоколебимым, несмотря на все эти выпады [27]. Его вдохновлял пример и авторитет Маркса, который в ответ на критику его выступлений против других немецких революционеров писал в своем журнале:

«Нашей задачей является беспощадная критика, и притом критика, скорее направленная против мнимых друзей, чем против открытых врагов; придерживаясь этой нашей позиции, мы охотно отказываемся от дешевой популярности среди демократов» [28].

В ответе Мартову на съезде Ленин горячо отстаивал свою бескомпромиссную позицию:

«И меня ни капельки не пугают страшные слова об «осадном положении в партии», об «исключительных законах против отдельных лиц и групп»

и т.п. По отношению к неустойчивым и шатким элементам мы не только можем, мы обязаны создавать «осадное положение», и весь наш устав партии, весь наш утвержденный отныне съездом централизм есть не что иное, как «осадное положение» для столь многочисленных источников

/48/

политической расплывчатости. Против расплывчатости именно и нужны особые, хотя бы и исключительные, законы, и сделанный съездом шаг правильно наметил политическое направление, создав прочный базис для таких законов и таких мер» [29].

В пространной брошюре «Шаг вперед, два шага назад», опубликованной в следующем году в Женеве с подзаголовком «Кризис в нашей партии», Ленин показал, что его не запугать обвинениями в «якобинстве».

«Якобинец, неразрывно связанный с организацией пролетариата, сознавшего свои классовые интересы, это и есть революционный социал-демократ» [30].

Анализируя протоколы съезда, Ленин отметил, что «мягкие» искровцы постоянно оказывались в странном союзе с делегатами (например, Бунда), которые были противниками как «Искры», так и любой сильной централизованной партийной организации, и выявил их духовное родство с «барским анархизмом», который предшествовал народничеству во всех его формах, включая нигилизм:

«Русскому нигилисту этот барский анархизм особенно свойственен. Партийная организация кажется ему чудовищной «фабрикой», подчинение части целому и меньшинства большинству представляется ему «закрепощением»... разделение труда под руководством центра вызывает с его стороны трагикомические вопли против превращения людей в «колесики и винтики» [31].

Ленин не был обеспокоен, когда меньшевики обвинили его в поддержке бюрократического принципа против демократического. Если бюрократия подразумевала централизм, а демократия – «автономизм», то в таком случае революционные социал-демократы выступали за первый принцип, противопоставляя его второму [32]. Если же взгляды меньшевиков основывались на каком-либо принципе, то это был «принцип анархизма» [33].

Идея централизованной и дисциплинированной партии как орудия революции занимала решающее место в ленинской теории. Она вдохновила создание «Искры» как Центрального Органа такой партии. Она также вдохновила его на написание работы «Что делать?», где впервые было изложено учение о партийном руководстве массами. Впоследствии Ленин назвал систему партийной дисциплины, за которую он ратовал, «демократическим централизмом». Это определение легко можно было извратить, саркастически заявляя, что в нем важней «централизм» в форме контроля со стороны руководства, чем «демократия» в смысле контроля со стороны рядовой массы. Однако неверно считать тенденции централизма особенностью лишь российской партии, а внутри партии – особенностью, свойственной Ленину. Повсюду в тот период наблюдался рост крупномасштабной организации, повсюду в интересах эффективности и мощи, казалось, требовалась концентрация власти. В любой крупной стране политические партии не могли не воспринять этих тен-

/49/

денций. Пролетарским партиям они были особенно свойственны: именно здесь можно было довольно часто услышать, что члены партии обязаны подчиняться самими ими избранным руководителям и что увлечение критикой несовместимо с верностью партии [34]. Плеханов, ставший теперь заклятым врагом Ленина, в свое время высказывался в том же духе.

«Когда говорят, что социал-демократия должна обеспечить своим членам полную свободу мнений, то забывают, что политическая партия совсем не академия наук... Свобода мнений в партии может и должна быть ограничена именно потому, что партия есть союз, свободно составляющийся из единомышленников: как только единомыслие исчезает, расхождение становится неизбежным» [35].

Ленин утверждал, что не пролетариат, а буржуазия уклонялась от этого необходимого и полезного ограничения. Меньшевики проявляли «буржуазно-интеллигентский индивидуализм», а большевики продемонстрировали «пролетарскую организацию и дисциплину» [36].

Реакция Ленина на критику меньшевиков не ограничилась словами. Мужественно и стойко перенося изоляцию, в которой он оказался после разрыва с «Искрой», оставаясь непоколебимым перед лицом оппозиции и отступничества, Ленин созвал совещание 22 наиболее преданных большевиков в Женеве в августе 1904 г., где было создано Бюро Комитетов Большинства, ставшее новой центральной организацией большевиков. В конце года вместо изменившей «Искры» он основал новую газету – «Вперед». Ленин больше всего беспокоился о том, чтобы не допустить поспешного примирения, которое поставило бы под угрозу чистоту и независимость большевистской теории, внеся в нее ересь меньшевизма. В партийной переписке того времени он требовал

«повсюду и самым решительным образом раскола, раскола и раскола» [37].

Лучше расколоть партию и исключить из ее рядов идейных противников, чем поставить под удар единство, даже в небольших частностях, – таков был принцип, которого Ленин придерживался и который завещал своим последователям. Это было следствием глубокой идейной убежденности и вполне соответствовало властности его натуры и его уверенности в своих силах. Он возвращался к этому снова и снова, даже в те моменты, когда казалось, что он готов уступить ради примирения. Ведь недаром его тактика в борьбе против меньшевиков после 1903 г. стала для партии образцом поведения в периоды внутренних кризисов, а значение слова «меньшевизм» расширилось: этим словом потом клеймили любых идейных противников в рядах партии.

В апреле 1905 г. наперекор старым центральным органам партии, теперь исключительно меньшевистским, был созван новый съезд партии в Лондоне. В нем принимали участие исклютельно большевики, а меньшевики, которые проводили свою

/50/

собственную конференцию в Женеве, бойкотировали его работу. Раскол приближался к развязке.

У многих создавалось впечатление, что первоначальный раскол на II съезде касался вопроса об организации партии, а не о сущности ее Программы, поскольку оба партийных крыла голосовали за Программу и разошлись лишь при обсуждении Устава. Если так и было в самом начале, то впоследствии раскол стал быстро расширяться и углубляться.

В учении Маркса, изложенном в его работах, начиная с «Коммунистического манифеста», наряду с эволюционными, научными, объективными элементами содержались элементы революционные, пропагандистские, субъективные. Марксизм представлял собой одновременно изложение законов общественного и экономического развития и руководство по применению как насильственных, так и ненасильственных методов борьбы за проведение этих законов в жизнь. Оба аспекта марксизма объединяла та точка зрения, что человеческая деятельность подчиняется процессу непрерывной эволюции, которая, однако, не обходится без отдельных прерывающих ее революций, составляющих существенную часть всего процесса. Тем не менее это очевидное противоречие вело к смещению акцентов между двумя противоположными взглядами на историческое развитие, что случалось и в работах самого Маркса.

В споре, который привел к расколу российских последователей Маркса, меньшевики обвиняли большевиков в том, что те перешагивают через ступени, предусмотренные марксистской теорией эволюции, пытаясь конспиративными методами организовать пролетарскую революцию, для которой не созрели объективные условия на современном, буржуазном этапе развития России.

Большевики же обвиняли меньшевиков в том, что они рассматривали революцию как «процесс исторического развития», а не как сознательно организованный по заранее разработанному плану акт [38].

Меньшевики, анализируя ход революции и будучи уверены в том, что сознательные действия не могут изменить или ускорить этот ход, выступали прежде всего как теоретики. Согласно большевистской терминологии, они были резонерами, «архивными заседателями», «партийной интеллигенцией» [39].

Большевики же были людьми действия: они были заняты организацией революции с помощью легальных и нелегальных методов. Ленин – представитель и основатель большевизма, – в отличие от меньшевиков, с самого начала интересовался не столько теорией эволюции, сколько революционной практикой. Недаром Ленин всегда настаивал на том, что теория Маркса должна толковаться диалектически, а не догматически. Если теория и практика – это единое целое, то теория имела смысл только тогда, когда она находила выражение в практике в усло-

/51/

виях конкретного времени и места. Ленин, цитируя знаменитые «Тезисы о Фейербахе» Маркса, сравнивал меньшевиков с теми философами, которые лишь «истолковывали мир различным образом», большевики же как настоящие марксисты стремились изменить его [40].

Спор между большевиками и меньшевиками, обращенный, казалось бы, на неясные моменты марксистского учения, поднял основные для истории русской революции проблемы. Меньшевики, цепляясь за исходный тезис Маркса о последовательности свершения буржуазно-демократической и пролетарско-социалистической революций, так никогда и не согласились с предположением Ленина, высказанным еще в 1898 г., о неразрывной связи между этими революциями. Сначала должна была произойти буржуазная революция, так как капитализм мог достигнуть своего полного развития в России только в результате буржуазной революции. Без этого развития русский пролетариат не мог достаточно окрепнуть, чтобы начать и осуществить социалистическую революцию.

Такое формальное отделение одной революции от другой – как бы оно ни удовлетворяло теоретика – приводило к выводам, которые поставили бы в затруднительное положение революционеров более практического склада, чем меньшевики. Меньшевикам, ограничившим свои задачи буржуазной революцией, было трудно придать своей политической программе социалистическую или пролетарскую ориентацию. Буржуазная революция была необходимым и предопределенным предшественником пролетарской революции, и, таким образом, в конечном счете она соответствовала жизненным интересам пролетариата. Но сразу же после ее проведения власть перешла бы в руки тех, кто был угнетателем пролетариата и, опять-таки в конечном счете, его злейшим врагом. Меньшевики могли закрывать глаза на эту проблему, лишь сосредоточив свои усилия на проведении политики временной поддержки буржуазии в деле уничтожения самодержавия и завершения буржуазной революции, а также оказания давления на новое, революционное буржуазное правительство с целью улучшения материального положения пролетариата и предоставления ему возможностей, какими пользуются трудящиеся в развитых капиталистических странах (признание профсоюзов, 8-часовой рабочий день, социальное страхование и т.д.).

Следовательно, в сущности, как часто указывал Ленин, в споре большевиков с меньшевиками повторились разногласия с «легальными марксистами» и «экономистами», против которых сообща выступала в прошлом вся партия. В этом споре также отразились разногласия с ревизионистами в Социал-демократической партии Германии. Повторяя трафаретный тезис о том, что Россия стоит накануне буржуазной, а не социалистической революции, меньшевики шли за «легальными марксистами», которые также придавали первостепенное значение револю-

/52/

ционной теории и призывали отложить революционные действия на отдаленное будущее. Меньшевики вслед за «экономистами» предпочитали экономическую концепцию класса политической концепции партии [41]. Они верили, что единственной конкретной целью трудящихся на данном этапе может быть улучшение их экономического положения. Они вслед за немецкими ревизионистами считали, что лучше парламентским путем оказать давление на буржуазное правительство, чтобы добиться выгодных рабочим реформ, чем свергать его с помощью революции.

Меньшевизм не был изолированным или случайным явлением. Меньшевики выступали в поддержку ряда принципов, которые нашли воплощение в практике западноевропейских социалистов, а именно: легальная оппозиция, достижение прогресса путем реформ, а не революции, компромисс и сотрудничество с другими парламентскими партиями, экономическая агитация через профсоюзы. Меньшевизм имел прочные корни в западной философии и традициях (в конце концов, и Маркс был западным мыслителем). Русские народники, так же как и славянофилы, говорили о самобытности развития России; России, в отличие от Запада, суждено было избежать капиталистического этапа развития. Плеханов, выступая против народников, основывал всю свою теорию на том, что Россия должна пойти по тому же пути развития, что и Запад. В этом смысле он также был убежденным западником, а меньшевики были последователями Плеханова. Им всегда удавалось легче, чем большевикам, вызывать сочувствие и понимание со стороны социал-демократических лидеров Запада. Много лет спустя Радек иронически заметил, что

«Западная Европа начинается с меньшевиков» [42].

Симптоматично, что, когда большевиков и меньшевиков как две фракции внутри партии стали четко различать в самой России (что случилось позднее и без той острой борьбы, какая наблюдалась среди эмигрантов), меньшевики находили сторонников среди наиболее высококвалифицированных и организованных рабочих-печатников, железнодорожников и рабочих сталелитейной промышленности – в передовых промышленных центрах юга страны, а большевиков поддерживали в основном рабочие сравнительно низкой квалификации, занятые на крупных предприятиях в отсталой тяжелой промышленности района Петербурга и на текстильных фабриках Петербурга и Москвы. В большинстве профсоюзов преобладали меньшевики. «Экономисты» утверждали, что, в то время как достаточно обученные рабочие Запада способны воспринять политическое учение, массы российского «фабричного пролетариата» [43] могут воспринять лишь агитацию экономического характера, и сам Ленин, по-видимому, считал, что призыв «экономистов» обращен к «низшим, наименее развитым слоям пролетариата» [44].

Однако этот диагноз не соответствовал ни тогдашней российской действительности, ни опыту Запада (где со времен

/53/

Первого Интернационала английские тред-юнионы, самая прогрессивная часть рабочего класса, придавали главное значение экономической, а не политической борьбе). Самые высококвалифицированные, образованные, организованные и привилегированные российские рабочие – те, что приближались к организованным рабочим Запада, – с трудом воспринимали революционные идеи; их легче всего было убедить в возможности улучшения их экономического положения в условиях буржуазного политического строя. А масса российских неквалифицированных фабричных рабочих, которые во всех отношениях стояли на более низком уровне, чем низшие слои трудящихся в западной промышленности, и которым было «нечего... терять кроме своих цепей», с готовностью приняла призыв большевиков к политической революции как к единственному способу улучшения их экономического положения.

Поражение меньшевизма, поражение трагическое и бесполезное, было результатом их отрыва от российской действительности. Общественный и политический строй России не создавал почвы, на которой мог расцвести буржуазно-демократический режим.

История редко повторяется – поэтому толкование марксизма, согласно которому последовательные этапы революции везде в мире будут точно следовать образцу, утвердившемуся в Западной Европе, было детерминистическим и, следовательно, неверным. Во второй половине XIX века в Германии оказалось невозможным осуществить буржуазно-демократическую революцию в классической форме; общественно-политическое развитие Германии пошло вкривь и вкось и было сведено на нет в результате неудачи революции 1848 г. В России в случае победы меньшевиков революция 1905 г. была бы так же несостоятельна, как и революция 1848 г. в Германии. Дело не только в том, что немецкая буржуазия в 1848 г. и русская буржуазия в 1905 г. были слишком слабыми и отсталыми, чтобы осуществить свои собственные революционные цели. Их слабость не подлежит сомнению. Но главная причина их колебаний заключалась в том, что они уже сознавали растущую опасность для них со стороны окончательной, пролетарской революции [45].

Одна из причин, почему история так редко повторяется, та, что драматическим персонажам при повторном представлении заранее известна развязка. Согласно марксистской теории революции, буржуазия должна уничтожить феодальный строй, что предшествует ее свержению пролетариатом. Недостаток этой программы состоял в том, что стоило ей проникнуть в буржуазное сознание, как ее уже оттуда невозможно было извлечь [46]. Раз буржуазная демократия рассматривалась как этап перехода к социализму, она могла быть осуществлена только теми, кто верил в социализм. Это была глубокая истина, которую высказал Ленин, утверждая, что только пролетариат способен возглавить буржуазную революцию.

/54/

Проблема состояла не в том, что в России не созрели условия для революционного представления по западному образцу; дело было в том, что представление уже было разыграно на Западе и повторять его где-либо еще было невозможно. Меньшевики, ожидавшие, что в России созреют подходящие условия, были обречены на бесплодные усилия и гибель.

Большевистская концепция, хотя она и в значительно большей степени учитывала специфику российской действительности и поэтому избежала позора поражения, также не была свободна от внутренних противоречий. Согласно этой концепции, буржуазно-демократическая революция, несмотря на то что она осуществлялась пролетариатом при поддержке крестьянства, была в первую очередь буржуазной по своему характеру: это был этап, через который нельзя было перескочить, но который нельзя было путать с последующей пролетарско-социалистической революцией. Разумеется, нельзя было отрицать, что в этих условиях революция могла и должна была принять многое из того, что в сущности не было социалистическим, а было вполне совместимо с буржуазным капитализмом – например, распределение земли между крестьянами, 8-часовой рабочий день или отделение церкви от государства. Эти и многие подобные им требования были включены в программу-минимум, принятую партией. Однако похоже, что Ленин никогда не сталкивался с трудностями, связанными с вопросом о том, могла ли такая революция, бойкотируемая буржуазией или вызывающая ее активное сопротивление, привести к той буржуазной свободе и тому буржуазному прогрессу, которые сам Ленин назвал единственным путем, ведущим к подлинной свободе пролетариата и крестьянства. В речах и произведениях более позднего периода он часто разоблачал «буржуазную свободу» как бессовестный обман. Его нельзя упрекнуть в непоследовательности, так как он рассматривал два различных периода. Пока буржуазия была революционной силой, выступившей против остатков средневековья и феодализма, буржуазная свобода была реальной и прогрессивной; как только буржуазия, собрав всю свою мощь, выступила против растущих сил социализма и пролетариата, «буржуазная свобода» стала реакционной и фальшивой. Однако противоречие словесное помогло выявить реальную проблему. Большевики требовали установить в России буржуазную свободу и буржуазную демократию, которые не имели и не могли иметь в России (поскольку их пришлось бы устанавливать без поддержки буржуазии) социальных корней, и заявляли, что без этого невозможно идти к высшей свободе социализма. План меньшевиков, по которому буржуазную свободу должна была обеспечить русская буржуазия, был едва ли более утопическим, чем план большевиков, предусматривавший ее установление с помощью революционной диктатуры пролетариата и крестьянства.

/55/

Трагическая дилемма русской революции, которую не могли полностью разрешить ни меньшевики, ни большевики, была результатом ошибочного прогноза самой исходной марксистской концепции. Маркс верил, что буржуазный капитализм, раз установившись, повсюду достигнет в конце концов полного развития, а когда в силу присущих ему внутренних противоречий начнется его разложение, тогда, и только тогда, он будет свергнут социалистической революцией. В действительности же в тех странах, где капитализм достиг наиболее полного и мощного развития, на его основе была создана обширная система закрепленных законом имущественных прав, охватившая широкий слой рабочего класса, занятого в промышленности. Таким образом, даже когда процесс загнивания стал очевиден, капитализм продолжал в течение длительного времени без труда оказывать сопротивление революционным силам, в то время как именно едва зародившийся и незрелый капитализм легко поддавался первому натиску революции. Экономические последствия этого отклонения от заранее намеченного плана были очевидны: молодое революционное правительство, не имея возможности опереться на высокопроизводительную промышленную организацию и квалифицированные рабочие кадры развитого капитализма, было вынуждено создавать и укреплять новый строй, рассчитывая на недостаточные ресурсы отсталой страны, и новорожденному социализму пришлось переносить трудности и упреки в том, что он является режимом всеобщей скудости, а не изобилия, как всегда предполагали марксисты. Политические последствия были не менее сложными: при новом строе политическая власть была передана в руки пролетариата, лишенного той политической подготовки и опыта, которые приобретаются в условиях буржуазной конституции на основе всеобщего избирательного права и участия в деятельности профсоюзов и рабочих организаций, а также в руки крестьянства, большей частью неграмотного и почти полностью лишенного политической сознательности.

Трудности создавшегося положения и вытекающие отсюда разочарования, по мнению меньшевиков, были вызваны тем, что большевики самовольно отошли от марксистской схемы революции. Но эта схема была обречена на неудачу, когда пролетарская революция произошла в самой отсталой капиталистической стране. Затруднения еще были впереди. Но они были неотделимы от коренного вопроса, вокруг которого шли споры большевиков и меньшевиков. Его сущность особенно ясно раскрылась, когда началась первая русская революция 1905 г.