3. «Новая тактика»

Вопрос о «новой тактике», различных ее проявлениях и формах широко обсуждался в белоэмигрантских кругах. Уже в первые дни после разгрома Врангеля в Крыму кадетская парижская газета «Последние новости», до того безоговорочно его поддерживавшая, выдвигает требование об извлечении уроков из поражений белых армий. 21 декабря 1920 г. П. Н. Милюков, выступая в Париже перед группой членов кадетской партии с докладом «Что делать после Крымской катастрофы?», заявил: «Рассчитывать на возможность улучшения политики военного командования после стольких неудачных опытов мы, очевидно, более не имеем права» [1]. Он призывал к освобождению от «белого догматизма», к отказу от старых, не оправдавших себя методов борьбы. Правда, Милюков сразу же делал оговорку, что не осуждает ни армию как таковую, ни вооруженную борьбу. «Я лишь считаю, — писал он одному из своих корреспондентов, — невозможным продолжение вооруженной борьбы под командой Врангеля, его офицерства и его политиков-чиновников» [2].

В течение двадцати последующих лет Милюков редактировал «Последние новости», и большая часть передовых статей была написана им самим. Именно в этих статьях получили отражение его идейные, программные и тактические установки. Милюков прежде всего считал нужным подчеркнуть, что перемена тактики вовсе не означает перемену цели борьбы. И он пользовался каждым случаем, чтобы критиковать тех, кто уповал только на «белые штыки». «Принимавшие непосредственное участие в вооруженной борьбе, — писал Милюков, — психологически не могут оторваться от своего прошлого, хотя события и выбросили их в совершенно иную жизненную обстановку. Они все еще считают возможным продолжать борьбу в старой форме, не успев сознать, что объективные условия делают это совершенно невозможным» [3]. Что же касается русского народа, то он, оказывается, не является инертной массой, над которой можно проделывать те или иные «опыты освобождения». Это, по мнению Милюкова, главный вывод из всего печального опыта гражданской войны.

Ведя полемику со своими оппонентами, Милюков предпринял некоторый экскурс в историю кадетской партии. Идеология этой партии, по его словам, никогда не была идеологией революционной. С момента образования «партии народной свободы», и в 1905—1907 гг., и позже, в годы войны и уже начавшейся революции, писал он, «мы стояли на позициях необходимости предотвращения революции...» [4]. Ведя переговоры с Треповым и Столыпиным о создании парламентского кабинета, внося в Думу земельный законопроект Герценштейна, предлагая ряд социальных реформ, партия, по словам Милюкова, указывала власти способы предотвратить революцию. Этой цели служило /41/ и создание «прогрессивного блока» в Думе, и то, что кадеты пошли на коалицию с «социалистическими партиями» в 1917 г., надеясь «совместными усилиями спасти Россию от крайностей максимализму». Но увы, вынужден был признать кадетский лидер, события оказались сильнее. Теперь, уже в условиях эмиграции, Милюков вновь призывал к сотрудничеству с группами (прежде всего правыми эсерами), которые, как он заявлял, «могут быть приемлемы для народа».

В Берлине, Лондоне, Белграде, Константинополе, Софии среди кадетов образовалась оппозиция Милюкову. В газете «Руль» было опубликовано заявление разошедшихся с Милюковым видных кадетских деятелей И. Петрункевича, Ф. Родичева, Н. Астрова, графини С. Паниной. Они писала, что все «началось из-за отношения к армии, эвакуированной из Крыма, и вступления на путь соглашения с социалистами... Расхождение на этой почве создало резко враждебные настроения и решительное осуждение «новой тактики»» [5].

Остатки кадетской партии раскололись на «правых» и «левых» со своими собственными центрами н органами печати. Те и другие оставались непримиримыми врагами Советской республики, но между ними шел спор о способах и формах антисоветской борьбы. Одни считали необходимым всемерно поддерживать командование разбитой белой армии, с которой связывали свои надежды на возвращение в Россию; другие, в том числе «демократическая группа» Милюкова (в нее входило сначала около 20 человек, в том числе члены ЦК кадетской партии М. М. Винавер, Н. К. Волков, П. И. Гронский, И. П. Демидов, А. И. Коновалов, В. А. Харламов), заявили, что в борьбе с большевиками поддержку от Европы и Америки может получить только «объединенная русская демократия, вышедшая из мартовской революции» 1917 г.

Новый 1921 год Милюков и некоторые его единомышленники встречали в Париже вместе с правыми эсерами. Кто-то из них предложил тогда тост — «за слово, начинающееся с буквы «к», — «коалиция»». Милюков потом разъяснял: «Нас объединило с эсерами признание необходимости продолжения борьбы с большевиками и отрицание прежних методов борьбы» [6]. Это сотрудничество «левых» кадетов с правыми эсерами получило свое оформление на совещании 33 бывших членов Учредительного собрания, которое проходило в Париже 8 — 21 января 1921 г. Там выступил А. Ф. Керенский. Мы возвращаемся, объявил он напыщенно, «на путь здорового национального и государственного творчества». Участники совещания сразу же показали, куда направлено это «творчество». Во имя якобы защиты интересов России они призывали иностранные державы объявить недействительными все соглашения, заключенные ими с Советским правительством. Европа слушала, писал об этих призывах германский историк Ганс фон Римша, но не обращала на них никакого внимания [7]. /42/

Совещание образовало что-то наподобие руководящего органа: была избрана исполнительная комиссия — как бы в противовес попыткам Врангеля создать такой орган. По словам Римши, ее члены продолжали идти по тому же пути, который в марте 1917 г. привел к созданию Временного правительства. Главным в деятельности комиссии стало обсуждение международного положения России. Входившие в комиссию кадеты П. Н. Милюков, М. М. Винавер, А. И. Коновалов, В. А. Харламов, эсеры Н. Д. Авксентьев, В. М. Зензинов, А. Ф. Керенский, О. С. Минор и др. занялись «разбором» договоров Советской России с Англией, Польшей, Персией и Афганистаном. Четыре заседания заняло, например, обсуждение англо-советского договора. Говорили высокие слова о российской демократии, о «чести России», о защите ее «имущества и достояния». Однако бесплодность деятельности комиссии вынуждены были признать даже ее члены. Вскоре они объявили свою работу законченной.

Комиссия направила Милюкова и Авксентьева в Америку. Они привезли туда меморандум, подписанный П. Рябушинским, А. и П. Гукасовыми, С. Лианозовым, Н. Денисовым и другими российскими капиталистами, пытаясь таким образом воздействовать на «общественное мнение», убедить американских финансистов не торопиться с возобновлением торговли с Советской Россией. Побывав в государственном департаменте США, Милюков и Авксентьев обнаружили полное совпадение своих взглядов с точкой зрения американских официальных кругов [8]. Позже в «Правде» было опубликовано письмо Л. Мартова, которое он послал членам ЦК меньшевиков во время совещания «учредиловцев». Раскрывая некоторые подробности закулисной кампании по созданию коалиционной комбинации, Л. Мартов писал, что Керенский, Авксентьев, Минор и др. осуществляли здесь идею парижских кадетов о «национальном центре» на основе коалиции. «Словом, эсеры выйдут очень замаранными и облегчат кадетам интригу с созданием хотя бы и недействительного политического представительства России, но такого, которого вполне достаточно, чтобы дать Антанте формальный повод не признавать представительства Советской власти» [9].

В то время за рубежом, особенно в белоэмигрантских кругах, не было недостатка в пророчествах насчет скорого падения Советской власти. Наиболее откровенно, может быть, эти настроения выразил фабрикант П. П. Рябушинскии с трибуны торгово-промышленного съезда, состоявшегося в мае 1921 г. в Париже. Он заявил: «Мы смотрим отсюда на наши фабрики, а они нас ждут, они нас зовут. И мы вернемся к ним, старые хозяева, и не допустим никакого контроля» [10].

Съезд был созван по инициативе созданных за границей Российского финансового торгово-промышленного союза (Торгпром), Всероссийского союза промышленности и торговли, а /43/ также Комитета частных коммерческих банков. По некоторым данным, Торгпром объединял свыше 600 крупных капиталистов. Многие из них эмигрировали еще до Октябрьской революции, успев захватить с собой разные ценности. Они и здесь, за границей, продолжали заниматься привычной для себя деятельностью, принимая участие в операциях банковских акционерных предприятий. Торгпром кроме Парижа открыл отделения в Нью-Йорке, Лондоне и некоторых других центрах капиталистического мира. В зависимости от сферы своих интересов эмигрантские дельцы — члены Торгпрома — разбились на секции: финансовую, горнозаводскую, транспортную, нефтяную, домовладения и др. Формулируя задачи Торгпрома, председатель съезда Н. X. Денисов заявил: «Настало время выявить вовне общее лицо торгово-промышленного класса, определить его значение как фактора государственного строительства, решить, что именно в настоящих условиях он может и должен предпринять для осуществления целей возрождения хозяйственной жизни родины на началах свободы и частной собственности» [11]. Главная забота заключалась как раз в последних словах о правах собственности.

Восстановление прав собственности — вот на чем, по словам Рябушинского, нужно было настаивать. Он ратовал за установление контактов с «новой нэпманской буржуазией» в России, за объединение «двух могучих сил буржуазии»: торгово-промышленного класса и интеллигенции, называя Милюкова одним из ее лидеров [12]. Милюковцы также подчеркивали свою близость к торгово-промышленным кругам [13].

Представители торгово-промышленного класса, как они себя называли, начали кампанию лжи против Советской России. Они приветствовали на своем съезде «мудрую и дальновидную политику правительств Франции, США, Швейцарии, Югославии», которые отказывались тогда от всяких сношений с Советской властью. Было объявлено, что Торгпром, взявший на себя «представительство общих интересов русской промышленности и торговли за границей», будет разъяснять правительствам иностранных государств «опасные последствия заключения торговых договоров с Советской Россией» [14].

Попытки найти какую-то лазейку для того, чтобы способствовать реставрации буржуазных отношений в Советской России, приобретали иногда самую фантастическую форму. В декабре 1921 г. стало известно, что находящийся в эмиграции крупный заводчик А. Путилов предложил проект восстановления России при помощи иностранных кредитов. Согласно этому проекту, за рубежом создавался эмиссионный банк. Гарантированные европейским капиталом денежные знаки, выпущенные этим банком, должны были заменить обесцененные советские дензнаки. По мнению Путилова, «в приемлемой для большевиков форме произойдет вмешательство в их управление страной: /44/ сначала в сфере финансов, а потом, ставя новые требования при каждом авансе, постепенно можно будет овладеть всем правительственным аппаратом» [15]. Как будто все легко и просто.

В. И. Ленин внимательно следил за белоэмигрантской прессой, отмечая, что она прилагала все усилия к срыву торговых договоров с РСФСР и политики концессий. Он писал, что определенная часть белогвардейской буржуазии «превосходно понимает значение концессий и заграничной торговли для Советской власти» [16]. Несомненно, это был один из характерных элементов «новой тактики» контрреволюций. В данном вопросе различные группировки белой эмиграции были единодушны: съезд монархистов в Рейхенгалле, совещание бывших членов Учредительного собрания в Париже, торгово-промышленный съезд, Русский парламентский комитет и другие — все они выступали с протестами по поводу каждого нового факта признания Советской России. Это было одно из реальных проявлений столкновения интересов русских и иностранных капиталистов.

Примечательна в этой связи запись, сделанная несколько позже в протоколе заседания парижской группы партии кадетов. В ней отмечалось, что делегация русских торгово-промышленных кругов из Парижа побывала в Берлине. В беседах с членами делегации видные германские банкиры и промышленники откровенно высказывались, что «без России они жить не могут и в Россию немедленно пойдут. Но они заявляют, что не имеют желания идти в Россию вместе с русскими промышленниками, так как капиталов ни у них, ни за ними нет, что при их помощи концессий в России не добудешь» [17].

Примерно тогда же представители деловых кругов 12 государств собрались во французском городе Бордо для обсуждения вопросов «защиты» интересов иностранного капитала в России. Они пытались использовать кампанию, начатую белой эмиграцией против развития экономических связей с Советской республикой, чтобы навязать Советскому правительству невыгодные условия соглашения. «К счастью, — писал по этому поводу редактор газеты «Известия» Ю. Стеклов, — и те и другие считают без хозяина» [18].

Несмотря на антисоветскую кампанию, в 1921 — 1924 гг. из-за рубежа поступило более 1200 предложений на концессии [19]. Однако Советское правительство проявляло большую осторожность при заключении договоров. В своеобразных условиях Советской России, вынужденной строить социализм в капиталистическом окружении, концессии были одной из форм госкапитализма, т. е. такого капитализма, пределы которого устанавливались и ограничивались Советским государством, сохранявшим в своих руках все командные высоты в народном хозяйстве. В то же время Милюков, один из лидеров партии, которая в годы гражданской войны вдохновляла и поддерживала всех военных диктаторов, пытался из-за рубежа предложить «новые решения» основных вопросов внутренней политики: аграрного, /45/ национального, государственного устройства. До революции он выступал за выкуп части помещичьих земель, а теперь заявлял о признания права крестьян на землю, о готовности защищать их интересы от притязаний «старого поместного класса». После того как этот класс в нашей стране был ликвидирован, «изменила свой фронт», писала по этому поводу «Правда», милюковская буржуазная стратегия, повернув от союза с помещиком к союзу с деревенским кулаком [20].

По мнению американского историка У. Розенберга, замысел Милюкова «повернуть партию влево», разработать «народную» политику имел совершенно определенную цель: «вызвать массовые бунты внутри России» [21]. С таким заключением можно согласиться в этом смысле, что одним из главных моментов в «новой тактике» контрреволюции была ставка на «преодоление большевизма изнутри», на его «разложение внутренними силами». Творцы «новой тактики» пророчили гибель Советской власти, надеясь на обострение внутренних противоречий между классами рабочих и крестьян и ослабление диктатуры пролетариата, развитие в стране социальной напряженности.

В. В. Шульгин, один из тогдашних «теоретиков» «белого движения», пропагандист возрождения белой армии, принялся убеждать Милюкова отказаться от своих планов. «Быть может, вы увлеклись планами эсеров и эсдеков по взрыву большевиков «изнутри»? — писал Шульгин Милюкову. — Быть может, вы верите в спасительность этих восстаний, по поводу которых вновь заболевший манией величия Александр Федорович (Керенский. — Л. Ш.), как говорят, «принимал поздравления» в Париже. Не увлекайтесь, Павел Николаевич, восстаниями. Во-первых, бабушка еще надвое сказала, чем эти восстания кончатся, а во-вторых, если бы они и кончились благоприятно для восставших, что дадут они вконец измученной России?» [22]

Отвечая Шульгину, Милюков тоже не остался в долгу: «Вы сами не представляете себе то, что сделали вы с этой русской армией... Понимаете ли вы, что если она лила свою кровь и несла свои тяжкие жертвы напрасно; что если она в результате своих трудов оказалась не в Москве и Петрограде, а на Лемносе и в Галлиполи, то виноваты в этом вы, Василий Витальевич. Не вы один, но вы первый» [23].

Потом в защиту Шульгина выступил Струве. Началась очередная перебранка лидеров белоэмиграции, которая всегда была характерной чертой жизни русского «зарубежья», бесплодно спорившего о способах «спасения» России.

Между тем на почве разногласий по тактическим вопросам происходил дальнейший раскол не только у кадетов, но и среди эсеров и меньшевиков. Как писал Ем. Ярославский, эсеры разбились тогда на 7 — 8 групп, говоривших будто бы на разных языках [24] .

Сами эсеры, в частности В. М. Чернов, связывали деление своей партии на разные течения и группировки с той борьбой, /46/ которая обозначила их раскол еще в 1917 г. и после Октябрьской революции. В эмиграции оказались почти все лидеры правого крыла партии эсеров (А. Ф. Керенский, Н. Д. Авксентьев, В. В. Руднев, И. М. Брушвит, М. В. Вишняк, В. М. Зензинов и др.), которые стояли за широкую коалицию с буржуазными партиями. Ушли из партии и образовали самостоятельную группу — так называемую «Крестьянскую Россию» бывшие эсеры А. А. Аргунов и С. С. Маслов.

Эсеры Н. Д. Авксентьев, И. И. Бунаков, М. В. Вишняк, А. И. Гуковский, В. В. Руднев основали самый известный эмигрантский общественно-политический и литературный журнал «Современные записки» (1920—1940), и вокруг него тоже наметилась определенная группировка.

Лидер партии эсеров В. М. Чернов называл себя и некоторых оставшихся в Советской России эсеровских деятелей (А. Р. Гоц. Е. М. Тимофеев и др.) «партийным центром». Линия поведения «центра» в значительной мере определялась позицией Чернова, который претендовал на особую роль, утверждая, что в 1920 г., когда он нелегально уехал из Советской России, ЦК партии эсеров предоставил ему «чрезвычайные полномочия» выступать от имени партии за границей.

В Праге, где обосновался Чернов, стал выпускаться журнал «Революционная Россия» (1920—1931) — центральный орган партии эсеров, на страницах которого разрабатывалась целая программа реставрации в России капиталистических отношений. Там же выходил эсеровский еженедельник «воля России» (1920—1932). Чернов писал,что среди эсеровских группировок редакция этого еженедельника (В. И. Лебедев, М. Л. Слоним, Е. Сталинский, В. В. Сухомлин) была «промежуточной группой». Сначала, в 1920 г., эта группа поддерживала Чернова, а потом, по его словам, соединилась с «парижскими оппозиционерами», с эсерами, жившими в Париже [25]. Все эти группировки были весьма недолговечны, эфемерны, в них отражалась борьба отдельных интересов и амбиций.

В эмиграции оказалась и малочисленная группа членов Трудовой народно-социалистической партии (энесов). В мае 1920 г. эта группа образовала в Париже свой Заграничный комитет, председателем которого был избран лидер энесов Н. В. Чайковский. Уже семидесятилетний старик, увлекавшийся в то время мистикой, он тем не менее продолжал вести активную контрреволюционную работу. Достаточно сказать, что за несколько месяцев состоялось 28 заседаний Заграничного комитета. В выпущенном комитетом обращении говорилось, что он будет следовать «средней политической линии» [26]. Эта «линия» имела много общего с новыми тактическими положениями, выдвинутыми Милюковым. Та же цель — «свержение большевиков» и те же заявления о продолжении борьбы. И так же как Милюков и другие сторонники «новой тактики», Чайковский и /47/ руководимая им группа энесов центр тяжести в этой борьбе переносили на разложение Советской России внутренними силами.

В протоколах заседаний Заграничного комитета можно найти призывы проявить старания, чтобы угадать равнодействующую политических настроений русского народа. Предпринимались различные попытки, о которых еще будет сказано, найти сочувствующие группы в пределах Советской России среди крестьян, рабочих, интеллигенции. Руководители народно-социалистической партии, которая потеряла всякое влияние в массах еще в годы революции, пытались теперь внушить своим оказавшимся за рубежом единомышленникам, что для успеха борьбы необходимо изменить свою программу, заявляли о признании федеративной демократической республики, обещали сохранить землю, перешедшую во время революции к пахарю. Этим запоздалым обещаниям как бы противостоят заявления совсем другого рода. Еще немного, писал один из членов Заграничного комитета, Н. Н. Пораделов, и утонувшие в дрязгах руководители рискуют окончательно оторваться и от своей родины, и от своих соотечественников [27].

По ряду важных позиций в эмиграции происходило сближение между представителями «буржуазного либерализма» и «мелкобуржуазной демократии». Последние сбросили с себя остатки «социалистической одежды» и признали необходимость введения «начал частной собственности». Весьма любопытна в этом отношении характеристика деятельности эсеров, которую дал монархист А. А. фон Лампе. «В сущности говоря, — записал он в своем дневнике, — пресловутые эсеры уже давно превратились в не больше как кадет, т. к. жизнь их, как и всех других, учит уму-разуму, но только они до сих пор не могут отрешиться от того, что они социалисты, и когда им указывают, что социалистический режим — это режим большевиков как последовательных и энергичных проводников именно социалистических идей, то они стараются все время доказать, что коммунисты отошли от социализма, тогда как просто-напросто происходит то, что они — социалисты — перестали быть таковыми, а большевики ими до сего времени остались» [28].

Рука эсеров чувствовалась во всех восстаниях, в актах террора против Советской власти. В начале 1922 г. в Берлине на русском языке была издана книга «О военной и боевой работе партии социалистов-революционеров в 1917 —1918 гг.» [29]. Ее автор — Г. И. Семенов (Васильев) в свое время был начальником центрального боевого отряда партии эсеров. Он руководил террористической организацией, совершившей убийство Володарского, покушение на В. И. Ленина, ряд экспроприации и т. д. И вот этот старый боевик, находясь за рубежом, выступил с сенсационными разоблачениями. По своей собственной инициативе Семенов рассказал в книге о контрреволюционной деятельности партии эсеров, ее руководителей в октябрьские /48/ дни 1917 г., о попытках «защитить» Учредительное собрание, о работе эсеров в Красной Армии, о терроре и подготовке восстаний. Тем самым в распоряжение Советского правительства поступили материалы, заслуживающие самого серьезного внимания. Группа правых эсеров была предана суду революционного трибунала.

Эсеры проявляли «лихорадочную деятельность на предмет поднятия мятежей или содействия таковым, когда положение республики особенно трудное», — говорилось в приговоре Верховного революционного трибунала по делу правых эсеров, опубликованном в газете «Известия» 9 августа 1922 г. На этом процессе были оглашены документы из архива Административного центра — исполнительного органа эсеровского «Внепартийного объединения», в котором еще в 1920 г. состояла большая часть видных эсеров-эмигрантов [30].

И эсеры, и меньшевики поддерживали кронштадтских мятежников. С последними пытались установить связи самые разные деятели эмиграции — от Чернова до Махно. Чернов прибыл в Ревель сразу же после известий о начале мятежа — 8 или 9 марта. Берлинская газета «Голос России» сообщала: «В. М. Чернов готовился в случае падения Петербурга провозгласить новое русское правительство» [31]. Приведем еще один любопытный факт, обнаруженный в переписке Чернова: В. В. Сухомлин предлагал ему создать в Ревеле вместе с меньшевиками «Комитет действия». Пражская газета «Воля России», называвшая себя беспартийной, должна была стать рупором этого комитета [32].

Известно, что кронштадтские мятежники избрали тактику использования советских лозунгов. В донесении агентов Б. В. Савинкова о событиях в Кронштадте эта тактика была охарактеризована следующим образом: «Из тактических соображений Комитет этот (возглавлявший мятеж. — Л. Ш.) объявил себя ярым приверженцем Советской власти, отвергая лишь диктатуру Коммунистической партии, рассчитывая, что коммунистам при такой платформе трудно будет повести против них — защитников Советов — советские части. Все лозунги были выставлены главным образом в расчете, чтобы выбить оружие пропаганды и обвинений по отношению к кронштадтцам из рук коммунистов» [33].

Выдвинутый в Кронштадте лозунг «Советы без большевиков» был подхвачен Милюковым в надежде на «передвижку» власти. Получилось так, что Милюков как будто бы защищал Советскую власть. Это звучит очень странно, говорил по этому поводу В. И. Ленин. И разъяснял: «Но такова практическая диалектика, которую в нашей революции мы изучаем своеобразным путем: на практике нашей борьбы и борьбы наших противников. Кадеты защищают «Советы без большевиков», так как они хорошо понимают положение и так как они надеются поймать на эту удочку часть населения» [34]. /49/

Милюков — «умный вождь буржуазии и помещиков» кое-чему научился, он сразу выявил свою готовность принять даже Советскую власть — только без большевиков, только для того, чтобы свергнуть диктатуру пролетариата.

Вопрос, «как относиться к идее Советов, провозглашенной кронштадтскими повстанцами», обсуждает в это время Заграничный комитет народно - социалистической партии. Позиция комитета была четко выражена его членом — Л. Б. Брамсоном. «Это может иметь тактическое значение, — заявил он, — и может быть полезно для свержения большевиков» [35].

Позже, 18 февраля 1922 г., в «Известиях» была обнародована переписка монархистов Н. Тальберга и Н. Батюшина, из которой следовало, что и монархисты вслед за кадетами, меньшевиками и. эсерами готовы были сделать «уступки требованиям времени» и «принять Советы» в случае захвата власти.

И не случайно почти за год до этого, 23 и 24 марта 1921 г., «Правда» приводила выдержку из милюковских «Последних новостей», которые, ссылаясь на мнение русских эмигрантских торгово-промышленных кругов, писали о необходимости во что бы то ни стало поддержать тех, кто содействует падению большевиков. «Последние новости» сообщали, что Российский финансовый торгово-промышленный союз в Париже во главе с Н. X. Денисовым, Международный банк во главе с графом В. Н. Коковцовым, Никополь-Мариупольское металлургическое общество и другие организации российских капиталистов за рубежом перевели на эти цели крупные суммы.

По планам контрреволюционеров развитие событий в Кронштадте должно было получить поддержку со стороны подпольных групп в Петрограде. Агенты Савинкова доносили, что там «давно уже работала организация для подготовки переворота внутри». Падение мятежной Кронштадтской крепости, с сожалением писали авторы донесения, не дало возможности привести в исполнение эти планы [36].

Скрытая и ожесточенная борьба против Советской власти продолжалась в новых формах. Внимательно наблюдавший за ходом кронштадтского мятежа Б. В. Савинков руководил так называемым Русским политическим комитетом в Варшаве и при поддержке польского Генштаба формировал вооруженные отряды, которые засылались на советскую территорию. Разочаровавшись в «белом движении», Савинков решил сделать ставку на «зеленых». «Мысль моя была такова, — разъяснял он план своих действий, — чтобы попытаться придать более или менее организованную форму зеленому движению, попытаться вызвать большое массовое крестьянское восстание, посылать в Россию людей именно с этими задачами» [37].

«Правда» поместила сообщение о планах Савинкова с выдержками из его секретного послания военному министру /50/ Франции, которое было опубликовано рижской газетой «Новый путь» [38]. Этот документ, кстати, был послан и британскому военному министру У. Черчиллю, и польскому военному министру К. Соснковскому. Желая, видимо, набить себе цену, Савинков писал, что после падения Врангеля именно он, Савинков, представляет единственную «реальную антибольшевистскую силу, не положившую до сих пор оружия» [39]. Он сообщал также, что для установления связи между отрядами «зеленых» им создано особое учреждение — так называемое информационное бюро, во главе которого стоит его брат Виктор.

«Каждая волость, — пишет Б. Савинков, — должна составить отряд, во главе которого заблаговременно ставится начальник, являющийся руководителем организации. Волостные организации объединяются уездным руководителем/Уездные руководители — губернским... Руководителям вменяется в обязанность создание дружин специального назначения». Из текста письма следует, что назначение этих дружин Савинков видел только в диверсиях «разрушениях. По его словам, они будут уничтожать советские штабы и ревкомы, портить железнодорожные пути, телеграфную и телефонную сеть, нападать на транспорты и обозы.

Стараясь показать, что руководимый им комитет активно действует, Савинков сообщает о направлении отдельных лиц в Красную Армию с целью «создания военных противосоветских организаций,, а также для проникновения в советские учреждения». Агентам комитета рекомендуется проникать в среду коммунистов, занимать места комиссаров или другие высшие должности. Такие агенты, по сообщению Савинкова, были уже посланы в Петроград, Москву, Минск, Чернигов, Харьков, Киев, Курск.

Надеясь вызвать восстание крестьян, Савинков возлагает свои надежды на остатки армий Булак-Балаховича и Перемыкина, которых он насчитал до 15 тыс. человек в разных лагерях и казармах на территории Польши. Из этих людей Савинков рассчитывал «составить однородный идейный кадр до 5000 -штыков и сабель, чтобы идти в Россию, если в ней возгорится массовое восстание». Для осуществления своих планов он просит помощи, оружия, денег.

В это время, как признает сам Савинков, он пользовался неизменной и дружественной поддержкой маршала Пилсудского — «начальника Польского государства». Савинков не жалеет для Пилсудского комплиментов. Без его поддержки и «мудрых советов» он не справился бы со своей задачей и уже давно вынужден был бы ликвидировать то дело, которому придавал первостепенное значение. Дело это все то же — активная борьба с большевиками. 1 июня Савинков пишет письмо бывшему российскому послу в Вашингтоне Б. А. Бахметьеву и просит о телеграфном переводе хотя бы 25 тыс. долларов [40].

Летом 1921 г. Савинков предпринял попытку по восстановлению /51/ «Народного союза защиты родины и свободы» (НСЗРиС) — контрреволюционной организации, которая действовала под его руководством еще в 1918 г. 13—16 июня 1921 г. в Варшаве состоялся съезд союза, на котором присутствовал 31 человек, в том числе и тайно приехавшие из России. Здесь были также представители французской, английской, американской, итальянской разведок и военных миссий, офицер связи между Министерством иностранных дел и военным министерством Польши полковник Сологуб [41].

НСЗРиС принял специальную резолюцию «Об отношении к союзникам» и постановил всю свою деятельность проводить в тесном контакте с правящими кругами Франции и Польши. В другой резолюции отвергалась какая-либо возможность соглашения «с Врангелями прошедшего, настоящего и будущего». НСЗРиС объявлял, что ведет борьбу за «третью, новую Россию», призывал остальную часть эмиграции сплотиться под знаменем союза [42].

Через несколько лет, давая показания Военной коллегии Верховного суда СССР, Б. В. Савинков вспомнит об этом съезде. Он будет ссылаться на давление иностранцев и скажет, что у него были иллюзии относительно настроения крестьян. «Ведь я был за каменной стеною, — говорил он на суде. — Я не знал, что делается в России, не видел России, не чувствовал России... Никакого восстания не вышло, а пограбили какие-то бандиты и пошпионили какие-то шпионы...» [43] Савинков признает, что действовавшие отряды не только не были поддержаны населением, «но были им ненавидимы, ибо грабили, убивали и жгли — за редчайшими исключениями» [44].

В книге Д. Л. Голинкова приводятся некоторые факты о преступлениях, совершенных бандами савинковцев на советской территории [45]. Во время рейдов, например, банды полковника С. Э. Павловского — одного из ближайших сподвижников Савинкова — чинили зверские расправы над коммунистами, комсомольцами, советскими активистами.

Савинков знал об этом. Вот полученный им доклад некоего капитана Овсянникова, адресованный председателю «Народного союза защиты родины и свободы». «Считаю долгом своим перед Вами... — пишет автор доклада, — ради спасения союза от обвинения в потворстве грабежам и разбою доложить Вам о следующих, сделавшихся мне известными фактах из деятельности работающих в советской Белоруссии отрядов». Дальше следует рассказ о том, как отряд Павловского напал на мельницу вблизи деревни Ракошичи: имущество было разграблено, жена хозяина изнасилована. Потом взяли в плен красноармейца. «Несмотря на то что он сопротивления не оказал и оказался вовсе не коммунистом, его по приказанию полковника Павловского повесили». До этого было повешено шесть крестьян-проводников якобы для того, «чтобы они не донесли красным войскам о движении отряда». На хуторе Ново Курганье Должанской /52/ волости Игуменского уезда повесили жену лесника за отказ отдать охотничье ружье мужа. В местечке Пуховичи того же уезда отряд Павловского устроил еврейский погром: 18 человек отвели в ближайший лес и расстреляли. Автор заключает: «Как я убедился из частных бесед с крестьянами в Бобруйском, Слуцком и Игуменском уездах Минской губернии, отношение крестьян к этим отрядам стало резко враждебным» [46].

Авантюристы и бандиты, выступавшие под флагом «Народного союза защиты родины и свободы», совершенно дискредитировали себя в глазах населения. Как писал один из очевидцев, они жили по принципу «хоть день, да мой» [47]. «Центр» верил всяким «проходимцам и краснобаям», отпуская им большие авансы. Новоиспеченные начальники участков, созданных под покровительством польского генштаба в разных пунктах польско-советской границы, требовали людей, денег, водки. Кутежи, пьянство, мошенничество стали обычным явлением. На «участках» пропивали все, что только можно было пропить. Между тем штаб союза, разместившийся в роскошной варшавской гостинице «Брюль», разрабатывал «гигантские» планы движения по линиям железных дорог, взятия Бобруйска, Смоленска, Витебска, Гомеля и даже наступления на Москву. Виктор Савинков, которому вряд ли, по словам автора сохранившейся в архиве записки, «можно было бы доверить командование эскадроном или батареей», руководил здесь организационной работой. Кто видел его бестолковые, торопливые приемы, присутствовал на бесконечных совещаниях, пишет этот автор, тот, наверное, «вынес впечатление, что не тут будет найден рецепт спасения России».

Попытка организовать наступление в августе 1921 г. полностью провалилась. Генерал-майор Матвеев, который должен был возглавить эту операцию, монархист по убеждениям, как его характеризовали, вскоре переметнулся от Савинкова к сторонникам Врангеля в Польше, а потом был интернирован польскими властями.

Советское правительство в ноте правительству Польши 4 июля 1921 г. потребовало (на основании статьи 5 Рижского договора) ликвидации на польской территории организаций, действующих против Советской России, Белоруссии и Украины, и изгнания их руководителей. Рассказывая на судебном процессе о том, как его выслали из Польши, Б. В. Савинков говорил: «Я садился в поезд, и сердце мое радовалось. Слава тебе, господи, я уезжаю из этой проклятой страны, я радовался, что вы меня выкинули вон» [48]. Эти слова вызвали тогда смех в зале. Слишком уж одиозна была фигура этого человека, вся политическая биография которого состояла из полных неожиданности скачков. Близко знавший Б. Савинкова английский дипломат и разведчик Р. Локкарт, вспоминая потом черты его характера, заметил: «Савинков так долго прожил среди шпионов и провокаторов, что, подобно герою одного из его романов, в конце /53/ концов сам не мог разобраться толком, кого он в сущности обманывает — своих врагов или самого себя» [49].

Обманывал Савинков и на суде. Это видно из хронологической записи обстоятельств его высылки из Польши, — записи, сделанной рукой Савинкова. 6 сентября сам Ю. Пилсудский попросил Савинкова недели на три уехать из Варшавы. И он едет в Прагу, там встречается с президентом Т. Масариком и министром иностранных дел Чехословакии Э. Бенешем, ведет с ними «длинные и важные» разговоры. Затем едет в Париж. 26 октября (уже после подписания представителями РСФСР и Польши протокола о высылке Б. Савинкова и др.) он без визы возвращается в Варшаву и немедленно сообщает свой адрес польскому министру иностранных дел Скирмунту. 27 октября тот принимает Савинкова, обещает передать его протест совету министров. Б. В. Савинков и его заместитель Д. В. Философов выступают в комиссии сейма по иностранным делам и находят там сочувствие. Вечером 28 октября Пилсудский неофициально встречается с Савинковым. Беседа длится четыре часа. Пилсудский заявляет, что как конституционный глава государства он сделать ничего не может и вынужден оставаться «негодующим свидетелем нарушения права убежища». 30 октября французский посол в Варшаве говорит Савинкову, что, по его мнению, поляки сделали ошибку. Пилсудский присылает к Савинкову своего адъютанта полковника Веняву-Длугошовского сказать, что уверен — не пройдет и трех месяцев, как Савинков получит приглашение вернуться в Варшаву. Вечером того же дня его с полицией высылают на чехословацкую границу. На вокзале собирается толпа провожающих, среди них представитель военного министерства полковник Медзинский. Он в форме и демонстративно при всех целует Савинкова [50].

Через месяц после высылки Савинков пишет из Парижа своей матери С. А. Савинковой, что «политически он выигрывает»: на Украине у петлюровцев повторяется его имя, на севере тоже его друзья... [51] Огромное честолюбие не позволяет ему реально смотреть на положение вещей. Он утверждал потом, что в 1922 г. уже не работал энергично против Советской России. Судя по документам, наоборот, в это время у Савинкова наблюдаются длительные приступы активности. Он всюду ищет поддержки и получает ее прежде всего от Генерального штаба и Министерства иностранных дел Польши.

Получив очередную субсидию в МИД Польши, Д. В. Философов 13 сентября пишет Савинкову: «Кажется, с сегодняшнего дня можно больше не опасаться за судьбу «Свободы»» (газета выходившая в Варшаве при ближайшем участии Б. В. Савинкова). А 30 октября сообщает: «Матушевский (видимо, сотрудник военного ведомства. — Л. Ш.) был необычайно любезен, встретил как давнего друга (я вошел к нему в кабинет один), моментально выдал миллион (польских марок) и сказал, что о дальнейшем надо поговорить особо» [52]. Философов делает раскладку, /54/ на какие подачки от МИДа и военного ведомства можно рассчитывать, в ноябре и декабре 1922 г. Оказывается, всего 8 млн., но этого недостаточно.

Философов, как представитель Б. В. Савинкова, обращается к начальнику польского Генерального штаба с просьбой увеличить денежную субсидию по крайней мере до 5 млн. ежемесячно. «Средства эти нужны, — пишет он, — на поддержку и развитие периодических изданий, на расходы, связанные с посылкой людей в Россию за Информацией...» [53] Через несколько дней Философов написал письмо с такой же просьбой «господину президенту Совета Министров». Он старался внушить своим адресатам, что газета «Свобода» — идейная, выражающая мысли и программу савинковской группы. Газета, разъясняет Философов, должна чутко прислушиваться к тому, что происходит в России. Философов предлагал в качестве подзаголовка печатать в газете лозунги: «Да здравствуют беспартийные советы» или «Вся власть беспартийным советам».

Переписка Савинкова с Д. В. Философовым, с английским разведчиком Сиднеем Рейли, с А. В. Амфитеатровым и другими его корреспондентами в 1922—1923 гг. является важным обличительным материалом. Д. В. Философов, в прошлом «типичный русский либерал», теперь занимаете» и такими «деликатными» поручениями, как продажа захваченных бандитами Павловского в уездном городке Демянеке советских и партийных документов. Пишет Савинкову, что да вручил эти документы Пилсудскому и, хотя нельзя пре увеличивать их значения, они «подняли наш авторитет» и облегчают получение «некоей субсидии» [54].

В это время бурную деятельность развил Сидней Рейли, который называл Савинкова «самым близким ему человеком». Он пишет из Праги (7 мая 1922 г.): «Можете себе представить, что я здесь мобилизовал всех и вся. Громадные услуги мне оказал Крамарж. Вы знаете почему? Из-за Вас, потому что я ему сказал, на что пойдет часть денег, которые я заработаю. Великолепный старик».

Из Лондона (5 сентября): «Вам нужно познакомиться) е Вальской. Она вышла замуж за величайшего американского богача и получила от него свадебный подарок — 5 миллионов долларов наличными... Она будет в Париже после 12 сентября... Если бы Вы с нею познакомились, Вы могли бы увлечь ее на деятельную помощь... Помните, я Вам всегда говорил, что нашему делу недостает подходящей, влиятельной женщины».

Из Лондона (31 января 1923 г.): «Только что встретил Черчилля... Спросил его, не может ли он помочь, указав подходящих людей со средствами. Он, по-видимому, был искренне озабочен и просил меня ему написать, т. к. он завтра утром уезжает. Прошу Вас немедленно дать мне схему для письма, кроме того, думаю, что было бы хорошо, если бы Вы приложили собственное письмо...» /55/

Из Лондона (5 февраля): «Сейчас отправил Ч. [Черчиллю] Ваше письмо с приложением длинного письма от себя, объясняющее все положение, согласно Вашим указаниям. Будем надеяться, что он что-то сделает и скоро ответит».

Из Нью-Йорка (28 августа): «Приехал я сюда и немедленно должен был заняться поисками денег, и что Вы думаете? Ни один из тех людей, которые через меня в первые два года войны заработали миллионы долларов, не дал мне ни одного цента».

С. Рейли спрашивает Савинкова о «некоем римлянине», имея в виду Муссолини. «Вот если бы Вам к нему найти дорогу! Неужели нет путей? Его симпатии, наверное, на нашей стороне» [55].

Савинков нашел эту дорогу. «Я бросился к фашистам, — рассказывал он. — Думал, что здесь будет поддержка бескорыстная» [56]. О встречах Савинкова с Муссолини появлялись сообщения еще накануне Генуэзской конференции. «Известия» 21 марта 1922 г. опубликовали заметку под заглавием «Единый бандитско-черносотенный фронт».

Через год в этом предприятии у Савинкова появился посредник в лице А. В. Амфитеатрова — буржуазного журналиста, сотрудничавшего до революции в изданиях самых разных политических направлений. Оказавшись в эмиграции, он жил в Италии и писал Савинкову, что получил от лица, связанного с «правящей итальянской партией», предложение составить меморандум «по вопросу вооруженного движения на Петроград». Амфитеатров просил сохранить содержание письма в строгом секрете. «Вы человек независимый от партий и сам по себе представляющий партию, — обращался он к Савинкову, — и знаете как стратегию, так и тактику того, что теперь принято называть контрреволюцией».

Судя по вопросам, которые Амфитеатров ставил перед Савинковым, речь шла о разработке плана занятия Петрограда, где главная роль отводилась оккупационному отряду. «Как велика должна быть численность этого отряда? Достаточно ли, например, двадцати тысяч человек?» — спрашивал Амфитеатров по поручению влиятельного лица, которого он не называет. Авторов проекта этой авантюры беспокоит, однако, какое противодействие на море и на суше в состоянии оказать большевики И можно ли рассчитывать на сочувствие населения? Даже Амфитеатров вынужден признать: «Сумбура и незнания много». Но переписка продолжается. Амфитеатров пишет, что он передал схему Савинкова: «крестьянство + авторитетный военный вождь + иностранная помощь». Здесь, сообщает он, все строят на последнем пункте, а к первым двум относятся с величайшим скептицизмом.

Прошло ровно три месяца после начала переписки, и 12-июня 1923 г. Амфитеатров заявляет, что, «по имеющимся у него сведениям из Рима, дело теперь обстоит иначе». В среду главарей фашистов, разъясняет он, проникли фигуры, мечтающие /56/ о русских концессиях и прочих коммерческих предприятиях, а потому тормозящие противоболыневистские начинания. «Муссолини же, по-видимому, взвесив тяжесть положения в Италии и затруднения в западноевропейской политике, сказал своим энтузиастам: уймитесь, не время» [57].

С. Рейли, который был посвящен во все эти дела, тоже пишет Савинкову: «Римская комбинация, по-видимому, окончательно померла». А позже, после того как 7 февраля 1924 г. в Риме был подписан советско-итальянский договор о торговле и мореплавании, более резко: «Да-с, на Р. (римлянина, имеется в виду Муссолини. — Л. Ш.) можно окончательно плюнуть. Тоже фашист!» Все было бы по-другому, мечтает Рейли, «если бы что-либо серьезное началось в России». Тогда, иронизирует он, будет много предложений о помощи, «ведь наши денежные господа любят рискнуть». Вся беда только в том, «что еще скачка не назначена и лошади еще не вышли к старту» [58].

Пользуясь этим сравнением и забегая вперед, скажем, что Рейли и Савинков проиграли «скачку» окончательно и бесповоротно. Но Савинков был опытным и опасным противником. В лагере контрреволюции за рубежом он играл свою особую роль, применяя разные тактику и формы борьбы. После того как «зеленое» движение потерпело провал, Савинков снова сделал ставку на террор. Вильям Браун, защитивший диссертацию о Борисе Савинкове в университете Джорджа Вашингтона, писал о том, что Савинков и Сидней Рейли планировали организовать покушение на Чичерина. После того как эта попытка провалилась, Савинков 13 апреля 1922 г. был задержан в Генуе. У него был обнаружен план гостиницы, где останавливалась советская делегация во время Генуэзской конференции [59].

С идеей организации террора носились тогда многие деятели эмиграции. Ссылаясь на то, что «становится более легким проникновение в Россию», Врангель указывал своим подчиненным на необходимость направить туда «большую часть сил и средств» [60]. Фон Лампе записал в своем дневнике о «фантастическом проекте внедрения белых летчиков в красную авиацию», который предлагал А. И. Гучков [61]. В том же дневнике приводятся данные о белых разведчиках, побывавших в 1922—1923 гг. в Крыму, на Украине, на Кубани, о попытке врангелевцев организовать террористический акт против советских представителей в Германии и другие факты «белоэмигрантского активизма».

Опасную подрывную деятельность на территории СССР пытался развернуть «Центр действия» — контрреволюционная строго конспиративная организация, созданная в Париже в ноябре 1920 г. Председателем «Центра» был избран Н. В. Чайковский — лидер партии народных социалистов (энесов). Как бывший глава Верховного управления Северной области, Чайковский являлся распорядителем довольно значительных сумм, хранящихся в европейских банках на счету этого белогвардейского /57/ правительства. Согласно своему уставу, «Центр действия» формировался на основе сугубо индивидуального отбора, втайне от других эмигрантских организаций [62]. Среди вовлеченных в состав «Центра» были, например, член РОВС генерал Н. Н. Головин, председатель Национального комитета А. В. Карташев, член ЦК кадетской партии И. П. Демидов, Н. П. Вакар и др. Одним из посвященных был и бывший посол в Соединенных Штатах Б. А. Бахметьев. Он писал Чайковскому из Вашингтона, что работа «известной организации» (имелся в виду «Центр действия») может оказаться весьма важной. Финансовая поддержка, оказанная Бахметьевым «Центру действия», как можно установить из сохранившейся переписки, выразилась весьма крупной суммой — 350 тыс. франков [63].

«Центр» имел свои отделения в Варшаве, Гельсингфорсе, Константинополе, Ревеле, пытался создать такое отделение на Дальнем Востоке — в Харбине. Из Парижа туда шли наказы и инструкции. На агентов «Центра» как главная, основная возлагалась задача проникновения в Россию. Была организована специальная «линия связи». Эта работа велась в сотрудничестве с французской и польской разведками. Но попытка координировать эти действия! с савинковским «Союзом защиты родины и свободы» кончилась неудачей. В апреле 1922 г. один из руководителей «Центра», Н. П. Вакар, нелегально перешел польско-советскую границу и пробрался в Киев. Потом на процессе по делу «Киевского областного центра действия» было установлено, что Вакар встретился в Киеве со своими старыми знакомыми и при их помощи сформировал две нелегальные группы [64].

По поручению главного «Центра действия» Вакар призывал готовиться к новой, «национальной революции», создавать вооруженные отряды, сеть подпольных ячеек в разных слоях населения. Это были требования людей, оторванных от российской действительности, которые не понимали, как она изменилась к концу первого года нэпа. Дело свелось к тому, что члены «Киевского областного центра» стали выполнять шпионские задания, пытались сотрудничать в журнале «Новь», который печатался в Париже и потом нелегально распространялся в Советском Союзе. Летом 1923 г. парижский «Центр действия» распался. Тогда же органами ВЧК была раскрыта и ликвидирована киевская организация этого контрреволюционного центра. В то время враждебные акции против Советского Союза были слишком частым явлением. «Это не фраза, — разъясняла своим читателям «Правда» 12 мая 1923 г., — когда на митинге или конференции партийный оратор говорит: Советская республика живет под вечной угрозой нападения на нее извне». Действительно, прошло всего несколько дней после того, как 8 мая Советскому правительству был передан «ультиматум Керзона». Министр иностранных дел Великобритании лорд Керзон пытался запугать СССР, а то и спровоцировать против него войну. Сразу же после ультиматума появилась в Белом море английская /58/ канонерка. И тогда же белогвардейцы Конради и Полунин подло убили В. В. Воровского — .генерального секретаря советской делегации на Лозаннской конференции. Убийцы были не только оправданы швейцарским судом, да и возведены буржуазной печатью в ранг мучеников и героев.

Сменовеховская газета «Накануне» в статье «Торжество убийц», опубликованной в связи с процессом над убийцами Воровского, имела все основания заметить, что по существу там был поставлен вопрос: можно ли вообще убивать за границей русских политических деятелей? И своим приговором девять швейцарских мещан-присяжных ответили: «Да, можно, и вполне безнаказанно» [65]. Такое отношение явно устраивало белогвардейских лидеров, которые хотели бы узаконить белый террор.

Альфред Сенн — современный американский историк, написавший книгу об убийстве В. В. Воровского, считает, что оправдание убийц разоблачило швейцарское правосудие. Оно само себя запятнало [66].

Сам процесс рассматривался в определенных кругах белоэмиграции как заранее подготовленная инсценировка. А. И. Гучков, принимавший деятельное участие во всей закулисной подготовке процесса, просил А. В. Тыркову-Вильямс, члена ЦК кадетской партии, которая жила в Лондоне, помочь собрать для этой цели некоторые средства. «Подсчитано, — уточнял он, — что для всей этой инсценировки требуется до 50 тыс. французских франков» [67]. Согласно схеме, которую разрабатывал Гучков, швейцарские адвокаты (один из них, Теодор Обер, по словам Гучкова, «видный создатель швейцарского фашизма») должны были выступить с «обвинительным актом» против Советской власти. В Париже, сообщал Гучков Тырковой, создан специальный «орган» (так он называл группу эмигрантов, состоявшую из бывшего петербургского присяжного поверенного М. Г. Казаринова и его консультантов Н, В. Тесленко, Г. Б. Слиозберга, Я. С. Гуровича и др.), который составляет текст «обвинительного акта», собирает, систематизирует и обрабатывает для него всякого рода «свидетельские показания» и другие материалы.

При преступном попустительстве швейцарских властей вместо наказания убийц В. В. Воровского на суде намеренно разжигалась антисоветская кампания, которая была на руку воинствующим кругам белой эмиграции. Вскоре после окончания этого процесса тот же Гучков в письме Питириму Сорокину с предельной откровенностью делился планами организации новых террористических акций. «Никогда еще в истории вообще и, в частности, в истории нашего отечества не был в такой степени указан террор, как средство борьбы с властью, как именно в настоящий момент в России» [68]. Гучков утверждал, что работа в этом направлении ведется, и ведется настойчиво.

Летом 1924 г. по инициативе Т. Обера — защитника убийц /59/ Воровского на процессе — была создана так называемая Лига по борьбе с III Интернационалом. Одним из первых, кто поддержал ее организаторов, был Врангель. Приветствуя новое антикоммунистическое предприятие, он заявил, что мечтает видеть Лигу мировой организацией, которая всюду будет противостоять Коммунистическому Интернационалу. «Давно пора», — объявил генерал и даже передал в пользу Лиги чек на 20 тыс. франков [69].

Ближайшим помощником Обера и членом бюро Лиги стал некий Ю. И. Лодыженский, в то время руководитель Российского общества Красного Креста в Женеве, секретарем которого был один из убийц Воровского — белогвардеец Полунин. Штаб-центры «Лиги Обера», как часто называли эту организацию, во многих странах имели в своем составе воинствующих представителей белой эмиграции. Их затаенной надеждой оставалось достижение тесного сговора с теми представителями международного антикоммунизма, которые готовы были, применяя терминологию этих лиц, использовать против Советской власти «подводные методы борьбы».

В таких условиях молодой Советской республике действительно необходимо было быть начеку. Надо помнить, говорил В. И. Ленин, что мы окружены людьми, классами, правительствами, которые открыто выражают величайшую ненависть к нам [70]

Все эти акты террора, мятежи, попытки осложнить положение Советской республики после того, как Красная Армия разгромила внутреннюю и внешнюю контрреволюцию, были продолжением, хотя и в других формах, военно-политического сопротивления свергнутых революцией и разгромленных в ходе гражданской войны эксплуататорских классов. Но важным моментом в «новой тактике» контрреволюции в условиях нэпа был расчет на использование советской легальности, расчет на «врастание» в советский режим и на его перерождение.

Лидер эсеров В. М. Чернов выдвигал перед оставшимися в Советской России членами своей партии задачу завоевания, при малейшей возможности, «фабзавкомов, делегатских собраний, профсоюзов, беспартийных конференций и вообще всех низовых рабочих органов» [71]. По мнению Чернова, для эсеров было вполне приемлемым организованное возвращение в Советы, как только обстоятельства позволят это сделать. Он заявил в то время, что встал на точку зрения «длительного изживания коммунизма». Его взгляды получили отражение в журнале «Революционная Россия», который Чернов назвал основным оружием эсеров.

Представители правых эсеровских группировок, отбросив всякую маскировку, выдвигали требование «назад к капитализму»./60/

«Восстановление буржуазно-капиталистических отношений в России, — писал один из деятелей эсеровской партии, В. В. Руднев, — исторически неизбежно и экономически прогрессивно, являясь необходимой предпосылкой возрождения ее народного хозяйства и государственного бытия... Целью мероприятий переходного времени должно быть проведение постепенной и осторожной по темпу денационализации всей области торгово-промышленного и финансового хозяйства, обеспечивающей свободу частнохозяйственной деятельности за старой и новой буржуазией и за привлеченным на здоровых началах иностранным капиталом» [72].

В том же направлении развивал свою «аргументацию» «Социалистический вестник», издававшийся меньшевиками в Берлине (начал выходить 1 февраля 1921 г.). Вообще в поведении меньшевиков и эсеров было много общего. И те и другие, как уже отмечалось, раскололись на разные группировки. У меньшевиков справа выделилась группа, которая с апреля 1922 по февраль 1925 г. издавала в Берлине двухнедельник «Заря» (Ст. Иванович, А. Н. Потресов и др.). Там же находилась так называемая Заграничная делегация меньшевиков, которую составили Л. Мартов, Р. А. Абрамович (они приехали в Берлин еще в 1920 г.), а также Е. Бройдо и Д. Далин. Позже членами Заграничной делегации стали и другие лидеры меньшевиков: Ф. И. Дан, Б. И. Николаевский, Юдин и Г. Я. Аронсон — в 1922 г., Двинов — в 1923 г., Кефали — в 1924 г., С. Шварц - в 1926 г. [73]

Отношения между группой «Зари» и Заграничной делегацией были крайне напряженными, межфракционная борьба не утихала. Большинство меньшевиков поддерживали тезис об эволюции Советской власти, ее «демократизации» в условиях нэпа, иначе говоря, они выступали за проведение политических реформ и обвиняли большевиков в том, что нэп не подкрепляется в достаточной мере такими реформами. Американский историк Леопольд Хаимсон признает, что в начальный период нэпа «меньшевики переоценивали возможности капиталистического развития в условиях Советской власти» [74]. Нэп, по их мнению, должен был расчистить путь для развития капитализма.

Летом 1924 г. «Социалистический вестник» напечатал «платформу» меньшевиков [75]. Ее авторы продолжали вести ту же линию, они выступили с «прогнозом» усиления капиталистических элементов в результате экономического развития России. Характеризуя эту «платформу», «Правда» писала: «Можно без конца болтать за марксизм, за пролетариат, против капитализма, против буржуазии, и все это не только простит буржуазия, но и целиком одобрит, если эти же болтуны будут одновременно громить Советскую власть и бороться за частную собственность» [76].

Вообще нужно сказать, что в советской партийной печати позиции меньшевиков, их концепции и взгляды подвергались /61/ систематической критике. Ленинградский историк П. А. Подболотов сделал краткий обзор этих публикаций [77]. Он обратил внимание на ряд книг, брошюр и статей, в которых разоблачались меньшевики как «партия капиталистической реставрации». Выступления «Правды», журналов «Большевик», «Красная новь», «Коммунистическая революция» и др. были важным орудием в идеологической борьбе того времени.

Характеристике «современного меньшевизма» были посвящены статьи, напечатанные в «Большевике». Их авторы писали, что происходит очередной поворот меньшевизма, лидеры которого связывали свои планы с «борьбой платформ и фракций» внутри Коммунистической партии. В оценке социально-экономических процессов, происходящих в Советской республике, меньшевики обнаруживали полное непонимание сущности новой экономической политики.

Ведя открытую полемику с меньшевистским «Социалистическим вестником», «Большевик» публиковал данные о росте и укреплении в условиях нэпа социалистического сектора народного хозяйства, о темпах восстановления государственной промышленности, о развитии плановых начал в руководстве экономикой. Советские авторы разоблачали «вопиющую разноголосицу», которая существовала в «стане меньшевиков». А в том, что «Социалистический вестник» строил дальнейшие прогнозы насчет «грядущего перерождения» Советской власти, находили определенную логику в солидарности меньшевиков с «левыми» кадетами. Что касается Милюкова, то, учитывая влияние нэпа, он писал о выборе форм борьбы, которые «по неоднократным указаниям самих большевиков — наиболее для них опасны». Милюков и его сторонники надеялись на то, что трудности, с которыми встретилась Советская власть в сфере экономической, где идет «борьба с ежедневными мелочами жизни», постепенно приведут к системе, основанной на свободной хозяйственной инициативе и частной собственности [78].

В какой-то мере эти люди делали ставку на нэпмана, рассчитывали, что Коммунистическая партия может оказаться бессильной перед «нэпманством». А потому, писал один из кадетских деятелей, «как ни отвратителен этот тип, пока приходится желать именно ему успеха и надеяться, что он сделает широкую брешь в коммунистическом фронте» [79].

Гримасы нэпа, его внешние признаки, переданные в рассказах «очевидцев», возбуждающе действовали на воображение некоторых эмигрантских политиков. В начале 20-х годов об «эволюции» Советской власти стали часто говорить в эмигрантских кругах, И такой видный в прошлом кадетский лидер, как В. А. Маклаков, который держался несколько особняком от группы Милюкова, утверждал в одном из своих писем, что для России нет будто бы другого пути, «кроме пути эволюции, т. е. изменения приемов этой власти силами лиц, находящихся в самой этой власти...». /62/

Впрочем, он писал об этом уже с определенной долей сомнения и совсем не верил «в действительность каких-нибудь народных восстаний или террористических актов». Как раз против всего этого, писал В. А. Маклаков в ноябре 1923 г., большевистская власть не только достаточно сильна, но и «абсолютно, исключительно сильна». Маклаков жил тогда в помещении русского посольства в Париже, так ш не успев вручить свои верительные грамоты посла Временного правительства. Жизнь его уже кое-чему научила. «Мне стало ясно,— признавался он откровенно, — что низвержения большевистской власти путем гражданской войны быть больше не может».

В то время Милюков и руководимая им демократическая группа «партии народной свободы» (такое название они присвоили себе летом 1921 г.), следуя своей «новой тактике», начали переговоры о создании Республиканско-демократического объединения (РДО), которое стало, как писали сами его участники, «сговором лиц — от левых кадетов до правых социалистов» [80]. В переговорах участвовали Е. Д. Кускова и С. Н. Прокопович, представители «Крестьянской России», группа эсеров, объединившихся вокруг журнала «Современные записки», правые меньшевики из журнала «Заря», группа «народных социалистов» [81]. 24 сентября 1922 г. они собрались в Париже, чтобы обсудить проект общей «платформы». Обсуждение затянулось, оно продолжалось около двух лет. В Париже и Праге, в Берлине и Лондоне давно обанкротившиеся политические деятели вели бесконечные споры о том, с какой программой «глубокой экономической, социальной реконструкции» они должны прийти в Россию.

В июне 1923 г. в Праге Милюков достиг определенной договоренности с лидерами «Крестьянской России», в декабре — с «народными социалистами». РДО оформилось в июне 1924 г. и, но утверждению его участников, не было, ни партией, ни коалицией партий. Эту аморфность структуры новой организации пытались возвести в ее достоинство, считая, что такое положение отвечает потребностям политических группировок эмиграции.

«Платформа» Республиканско-демократического объединения стала выражением определенных принципов «новой тактики» зарубежной контрреволюции. В ней объявлялось, что борьба с Советской властью будет вестись «во всех формах», как мирных, так и немирных. Уступая велению времени, «платформа» содержала требование «демократической, федеративной республики». РДО обещало осуществить в России «подлинное народоправство», действовать в рамках «демократического миросозерцания». И здесь же, рядом с этими туманными выражениями, делалось заявление о закреплении земли на правах собственности за крестьянами, об отказе «от коммунистической системы хозяйства».

РДО пыталось представить дело таким образом, что оно идет /63/ навстречу интересам крестьянства «будущей России», и выдвинуло как тактическую задачу подготовку кадров людей, которые могут работать среди крестьян, а также оказать влияние на Красную Армию.

Еще в августе 1922 г. XII Всероссийская конференция РКП (б) обратила внимание на имеющиеся в антисоветском лагере факты частичного изменения тактики и перегруппировок, подчеркнула опасность попыток использовать советскую легальность в контрреволюционных интересах [82]. Все это, как мы видим, продолжалось и в последующие годы. С одной стороны, предпринимались непрерывные попытки приспособить тактику контрреволюции к изменяющимся условиям, а с другой — в лагере контрреволюции не прекращались явления распада и расслоения. Ярким проявлением этих процессов стало сменовеховское течение.