Концентрации власти в пределах партии соответствовал аналогичный процесс в государственных органах. Одни и те же люди, с теми же традициями и целями управляли делами партии и государства. Тот же непрекращающийся кризис и то же постоянное давление обстоятельств равно отягощали и партию и советские учреждения в период с 1917 по 1921 г. Крупные усовершенствования тех лет в государственном аппарате – сосредоточение центральной власти в руках Совнаркома за счет Всероссийского съезда Советов и ВЦИКа, сосредоточение власти в центре за счет местных Советов и съездов Советов с их органами – все это, в сущности, предшествовало соответствующему развитию партийной организации. В течение некоторого времени линии развития партии и государства шли параллельно. Затем с неизбежностью они начали сходиться и, наконец, слились. Этот процесс фактически завершился до смерти Ленина.

Переход власти внутри центрального советского аппарата от одних центральных органов к другим в большой мере совершился к тому времени, когда в 1918 г. была составлена Конституция. Уже тогда было очевидно, что суверенный Всероссийский съезд Советов – массовое собрание свыше тысячи делегатов – может царствовать, но не править. От первоначального намерения созывать его каждые три месяца пришлось после 1918 г. потихоньку отказаться в пользу ежегодных собраний [1], и один из выступавших на V Всероссийском съезде в июле 1918 г. жаловался, что ни председатель ВЦИКа, ни председатель Совнаркома не удосужились отчитаться перед съездом о деятельности этих органов за период, прошедший со времени предыдущего съезда [2]. Но поскольку Конституция распространила почти все функции съезда одновременно и на ВЦИК, переход власти к ВЦИКу произошел в целом безболезненно и спокойно. Та же участь постигла губернские и уездные съезды Советов. В резолюции VIII съезда партии в 1919 г. выражалось сожаление по поводу тенденции к передаче решения важных дел от Советов исполнительным комитетам [3]. Но несмотря на эту резолюцию, процесс продолжался безостановочно, действительная власть переходила от съездов Советов к избираемым ими исполнительным комитетам.

/178/

Однако власть, таким образом перешедшая от Всероссийского съезда Советов к ВЦИКу, не осталась у ВЦИКа. Самоусиление Совнаркома, начавшееся с первых дней советского строя, уже нельзя было сдержать, и ВЦИКу суждено было испытать несколько ранее, чем Центральному Комитету партии, тот же процесс численного увеличения и утраты реальной власти. Состав ВЦИКа, установленный Конституцией 1918 г. «в числе не свыше 200 человек», вырос до 300 человек в соответствии с декретом VIII Всероссийского съезда Советов, принятым в 1920 г. [4] Первоначально предполагалось, что ВЦИК будет заседать более или менее постоянно, но заседания происходили все реже и после 1921 г. свелись к трем заседаниям в год [5]. VII Всероссийский съезд Советов в 1919 г. сделал попытку восстановить власть ВЦИКа, возложив особые полномочия на его Президиум. До тех пор это был неформальный руководящий комитет, куда входили главные должностные лица ВЦИКа, включая его председателя; последний был обязан своим престижем тому факту, что в редких торжественных случаях он был нужен для формального исполнения роли главы государства; этот пост занимал Свердлов, а после его смерти в 1919 г. – Калинин. Принятая VII съездом Советов конституционная поправка возложила на Президиум ВЦИКа особые функции, в том числе предоставила право в периоды между сессиями ВЦИКа «утверждать постановления Совета Народных Комиссаров, а также приостанавливать его постановления» [6], а на VIII Всероссийском съезде Президиуму ВЦИКа было также предоставлено право отменять постановления Совнаркома и «издавать в порядке управления необходимые постановления от имени Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета» [7]. Но эти новшества в конечном счете ослабили ВЦИК, поскольку Президиум получил почти неограниченное право действовать от его имени; в то же время они ничуть не поколебали неуязвимую теперь позицию Совнаркома: возможностей его контролировать у Президиума было не больше, чем у самого ВЦИКа.

В Конституции 1918 г. положение о том, что «мероприятия, требующие неотложного выполнения, могут быть осуществлены Советом Народных Комиссаров», оказалось оговоркой, и притом, без сомнения, умышленной, позволяющей Совнаркому избегать мешающего ему контроля ВЦИКа. В период гражданской войны и чрезвычайного положения в стране все главные решения, будь то законодательного или исполнительного характера, не могли не быть «мероприятиями, требующими неотложного выполнения». Ленин как председатель Совнаркома активно участвовал в его деятельности, и личный авторитет Ленина распространялся на этот институт. С середины 1918 г. до начала лета 1922 г., когда болезнь оторвала Ленина от активного руководства делами, Совнарком при всем воздействии партийной власти, которому он, возможно, подвергался подспудно, был правительством РСФСР. Ему принадлежала не только полная исполнительная/179/ власть, но и неограниченные законодательные полномочия благодаря праву издавать декреты [8], и он лишь формально был подотчетен ВЦИКу или номинально суверенному органу – Всероссийскому съезду Советов. В декабре 1920 г. Совет Труда и Обороны (СТО), орган, до этого ведавший снабжением армии [9], был преобразован в комиссию Совнаркома и стал своего рода экономическим генеральным штабом под непосредственным руководством Совнаркома; именно под эгидой СТО вскоре должен был возникнуть государственный плановый комитет. В течение 1921 г. объем работы Совнаркома был так велик, что это вызвало к жизни «Малый Совет Народных Комиссаров», в задачи которого входило заседать параллельно с главным Совнаркомом, избавив его от рутинных повседневных дел [10]. Совнарком стал электростанцией, которая приводила в движение и удерживала в движении весь правительственный механизм.

Концентрация центральной советской власти сопровождалась еще одним процессом, который также наблюдался и в партийных делах, – концентрацией власти в центре за счет местных органов. Процесс этот зашел уже далеко к тому времени, когда был составлен проект Конституции РСФСР. Однако дальнейшее развитие этого процесса повлекло за собой обстоятельство, не предусмотренное в Конституции. В ней ясно указывалось, что съезды Советов и их исполнительные комитеты подлежат контролю соответствующих вышестоящих институтов: сельские Советы – контролю волостных и районных съездов Советов, районные съезды – контролю губернских и областных съездов и т.д. Но не было ничего сказано о подчинении местных Советов, или съездов Советов, или их исполнительных комитетов другим центральным органам. По-видимому, эта проблема обострилась прежде всего в сфере экономики. На VIII съезде партии в марте 1919 г. Сапронов сокрушался, что ВСНХ стремится «построить местные совнархозы и оторвать их от губисполкомов», заявляя последним в случае их протеста: «Вы ни черта не понимаете в производстве». Сапронов также обвинил центральные органы в использовании финансовых мер для подавления местных советских органов [11]. В чрезвычайных условиях гражданской войны декретом Совнаркома от 24 октября 1919 г. были созданы «Революционные Комитеты» в районах, затронутых войной, и всем местным органам дано было указание им подчиняться [12]. На VII Всероссийском съезде Советов в декабре 1919 г. эту меру осуждали как неконституционную. Жалобу отклонили. Но количество декретов, принятых в следующем году, о положении и правах местных Советов [13] показывает, что на местах обиженно реагировали, когда центр посягал на их права, и что выработать пригодный для работы порядок было нелегко. И на IX съезде партии в марте 1920 г. Сапронов опять сравнивал сложившийся «вертикальный централизм» с «демократическим централизмом» как предполагаемой основой партийной и советской организации [14]. В декабре 1920 г. права губернских исполнительных/180/ комитетов в этом отношении были наконец формально определены VIII Всероссийским съездом Советов. Эти комитеты (но не нижестоящие советские органы) могли приостанавливать исполнение предписаний отдельных народных комиссариатов (но не Совнаркома в целом) «в исключительных случаях, при явном несоответствии данного распоряжения постановлениям Совета Народных Комиссаров или Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета, по постановлению губернского исполнительного комитета». Комитет могли тем не менее привлечь к коллективной ответственности за любую такую задержку [15].

Эта дилемма была в конце концов решена с помощью системы «двойного подчинения». Местным органам пришлось довольствоваться формальной властью, которая нормально не осуществлялась. Но вопрос продолжал время от времени вызывать разногласия, и уже в 1922 г. Ленин сам был вынужден вмешаться в серьезный спор по вопросу об организации судопроизводства. В мае 1922 г. народный комиссар юстиции Крыленко подготовил декрет, согласно которому прокуроры по всей стране должны были назначаться генеральным прокурором и подчиняться прежде всего ему, а не своим местным исполнительным комитетам. Это предложение подверглось жестокой критике на заседании ВЦИКа 13 мая 1922 г., и было выдвинуто требование установить систему «двойного подчинения» – генеральному прокурору и местному исполнительному комитету. Некоторые большевики разделяли эту точку зрения, но Ленин поддержал Крыленко. Он утверждал, что, поскольку повсюду в РСФСР «законность должна быть одна», доводы в пользу назначения и контроля центральной властью судебных работников неопровержимы. Призваннный таким образом к порядку ВЦИК 26 мая 1922 г. в связи с утверждением первого Уголовного кодекса РСФСР принял это предложение, и был сделан еще один шаг в направлении формального сосредоточения власти [16].

К этому времени, однако, вопросы о компетенции, возникавшие в различных советских органах, уже не имели такой реальной основы, поскольку правом принимать окончательное решение обладали не те учреждения, которые спорили между собой, а соответствующий партийный орган. Параллельные линии развития партийных и государственных институтов проходили настолько близко друг к другу, что их невозможно было четко разграничить. Бели система «двойного подчинения» действовала, то это происходило оттого, что и центральные советские органы, и местные исполнительные комитеты в конечном счете признавали власть, находящуюся за пределами системы Советов. Как и все остальное в РСФСР, отношения между коммунистической партией и Советским государством и его институтами не планировались заранее, перед революцией. Их пришлось постепенно вырабатывать в период острого кризиса, в условиях трудностей, напряжения. Впервые они были изложены в категорической форме VIII съездом партии в марте 1919 г.: /181/

"Коммунистическая партия является организацией, объединяющей в своих рядах только авангард пролетариата и беднейшего крестьянства – ту часть этих классов, которая сознательно стремится к проведению в жизнь коммунистической программы.

Коммунистическая партия ставит себе задачей завоевать решающее влияние и полное руководство во всех организациях трудящихся: в профессиональных союзах, кооперативах, сельских коммунах и т.д. Коммунистическая партия особенно добивается проведения своей программы и своего полного господства в современных государственных организациях, какими являются Советы.

...РКП должна завоевать для себя безраздельное политическое господство в Советах и фактический контроль над всей их работой» [17].

Когда резолюция была принята, эти цели уже осуществлялись. Они были осуществлены двумя разными и определенными путями. На вершине Центральный Комитет партии – вытесненный вскоре Политбюро, созданным самим VIII съездом, – являлся высшим судьей во всех вопросах общественной политики и конечной инстанцией для апелляции во всей сложной структуре управления. На более низких уровнях партия стремилась входить, проникать во все административные институты, общественные или полуобщественные.

То обстоятельство, что принятие всех основных политических решений перешло к партийным органам, неправильно было бы рассматривать как результат какого-то заранее составленного плана. В первые недели революции Ленин всячески старался сделать Совнарком главным органом управления и там на деле принимались важные решения. Большевики первыми выдвинули лозунг «Вся власть Советам!» и, когда победа была завоевана, сделали Советы носителями суверенной государственной власти. Но Советы не были полностью – а вначале даже в большинстве своем – большевистскими. В течение какого-то времени из-за присутствия даже в Совнаркоме членов других партий [18] обсуждения в нем были оторваны от партийных совещаний. Поэтому, как говорилось в резолюции 1919 г., важной задачей партии стало «завоевать для себя безраздельное политическое господство в Советах».

Важнейшее решение об активизации сил революции в октябре 1917 г. было принято ЦК партии. По следующему спорному и сравнительно важному вопросу – о заключении мира в Брест-Литовске – борьба шла, как почти само собой разумеющееся, опять же в Центральном Комитете. Таким образом, на ранних этапах истории режима считалось естественным, что принятие политических решений – дело партии.

"Сегодня, – говорил Троцкий на II конгрессе Коминтерна в 1920 г., – мы получили от польского правительства предложение о заключении мира. Кто решает этот вопрос? У нас есть Совнар- /182/ ком, но и он должен подлежать известному контролю. Чьему контролю? Контролю рабочего класса как бесформенной, хаотической массы? Нет. Созывается Центральный Комитет партии, чтобы обсудить предложение и решить, дать ли на него ответ» [19].

Когда в ходе эволюции партийных дел власть постепенно перешла от ЦК к Политбюро, последнее быстро подчинило своему влиянию Совнарком и другие главные правительственные органы [20]. Последующие съезды партии уделяли все больше внимания вопросам государственной политики, крупным и мелким. Важное решение о введении НЭПа впервые было обнародовано Лениным на X съезде партии. Съезды партии давали указания, касавшиеся даже великих организационных вопросов [21], и в отдельных случаях даже принимали официальные резолюции, которые санкционировали политику Советского правительства или определенные декреты Совнаркома [22].

Партийный контроль над правительственной политикой на высшем уровне дополнялся и приобретал действенность путем организованного включения членов партии во все отделы административного аппарата на всех уровнях. Партия осуществляла назначения на ключевые административные должности [23]. Много времени спустя после того, как меньшевики и эсеры были устранены из центральных органов власти, существенная часть состава местных Советов и тем более общественных институтов, игравших менее значительную роль, оставалась беспартийной или небольшевистской. Поэтому от большевистского меньшинства в таких учреждениях тем более требовались высокая организованность и дисциплина. Этот принцип был провозглашен в резолюции VIII съезда партии:

"Во всех советских организациях абсолютно необходимо образование партийных фракций, строжайше подчиняющихся партийной дисциплине. В эти фракции должны входить все члены РКП, работающие в данной советской организации» [24].

А в другой резолюции, принятой на том же съезде, партии предписывалось «включить новые тысячи лучших своих работников в сеть государственного управления (железные дороги, продовольствие, контроль, армия, суд и прочее)». В то же время членам партии рекомендовали стать активными членами своих профсоюзов [25]. На следующем съезде партии, который собрался в то время, когда первый этап гражданской войны был победоносно пройден, указывались новые сферы деятельности для членов партии – на заводах и фабриках, на транспорте, «в работе по проведению различных видов трудовой повинности», в «топливных организациях», в общественных столовых, домовых комитетах, общественных банях, школах и учреждениях по социальному обеспечению [26]. «Теперь мы управляем Россией, – говорил на этом съезде Каменев, – и только через коммунистов можно управлять ею» [27]. Между тем последняя часть Устава партии, принятого в 1919 г., «О фракциях во внепартийных учреждениях и организациях», предусматривала обязанности и функции чле- /183/ нов партии, состоящие в том, чтобы участвовать в «съездах, совещаниях, учреждениях и организациях (Советах, исполнительных комитетах, профессиональных союзах, коммунах и т.п.)». Они должны были «организовывать фракции» и «на общем собрании данной организации обязаны голосовать единогласно». Требования дисциплины были наивысшими, когда члены партии работали вместе с беспартийными в официальных или полуофициальных организациях. Фракция была «целиком подчинена... соответствующей партийной организации» и обязана согласовывать свои действия с партийными решениями и рекомендациями [28].

Стирание границ между партией и государством не входило в первоначальные намерения тех, кто устанавливал такой порядок. В резолюции VIII съезда партии, где впервые определялись формы отношений между ними, указывалось, что смешивание их функций вызвало бы «гибельные результаты»; обязанность партии «руководить деятельностью Советов, но не заменять их» [29]. Тем не менее исполнение этой обязанности неизбежно заставляло все чаще возлагать главную ответственность за решения на партийные, а не на государственные органы. На XI съезде партии Ленин не одобрял постоянных обращений Совнаркома в Политбюро и говорил о необходимости «повысить авторитет Совнаркома» [30]. Уже в марте в основной резолюции XI съезда было сказано, что «становится возможным и необходимым разгрузить партию от ряда вопросов чисто советского характера, которые ей пришлось брать на себя в предшествовавший период», что требуется «гораздо более отчетливое разграничение между своей текущей работой и работой советских органов, между своим аппаратом и аппаратом Советов», и выражалось пожелание «поднять и усилить деятельность СНК» [31].

Но эти благочестивые пожелания лишь служили поводом для тех, кто – в особенности в экономике – стремился избавить административные органы государства от контроля партии, и следующий съезд счел необходимым предупредить о ton*, что этим текстам не следует давать столь широкое толкование: это может создать опасность уменьшения авторитета партии [32].

Вторжение партии в функции Советов было действительно слишком мощным, чтобы его можно было остановить, и Ленин с присущим ему реализмом смело встретил и принял то, что нельзя было изменить. «...Как правящая партия, – написал он уже в 1921 г., – мы не могли не сливать с «верхами» партийными «верхи» советские, – они у нас слиты и будут таковыми» [33]. В одной из своих последних статей в «Правде» в начале 1923 г. он указывал на ведение дел в области международных отношений как на удачный пример единства партийных и советских органов:

"Почему бы, в самом деле, не соединить те и другие, если это требуется интересом дела? Разве кто-либо не замечал когда-либо, что в таком наркомате, как Наркоминдел, подобное со- /184/ единение приносит чрезвычайную пользу и практикуется с самого его начала? Разве в Политбюро не обсуждаются с партийной точки зрения многие мелкие и крупные вопросы о «ходах» с нашей стороны в ответ на «ходы» заграничных держав, в предотвращение их, ну, скажем, хитрости, чтобы не выражаться менее прилично? Разве это гибкое соединение советского с партийным не является источником чрезвычайной силы в нашей политике? Я думаю, что то, что оправдало себя, упрочилось в нашей внешней политике и вошло уже в обычай так, что не вызывает никаких сомнений в этой области, будет, по меньшей мере, столько же уместно (а я думаю, что будет гораздо более уместно) по отношению ко всему нашему государственному аппарату» [34].

После смерти Ленина традиция слияния укрепилась так прочно, что почти уже не имело значения, кто сообщает о важных решениях: партия или правительство, и иногда декреты принимались совместно от имени ЦК партии и ВЦИКа или Совнаркома.

Хотя практическая необходимость заставила Ленина признать непрерывно растущую концентрацию власти, нет оснований думать, что поколебалась его вера в противоядие «прямой демократии». Но он начал понимать, что движение будет более медленным, чем он вначале надеялся, что побороть дьявола бюрократии труднее, чем он предполагал. Теперь восхвалялась воспитательная функция Советской власти:

"Только в Советах начинает масса эксплуатируемых действительно учиться, не из книжек, а из собственного практического опыта, делу социалистического строительства, созданию новой общественной дисциплины, свободного союза свободных работников» [35].

В апреле 1921 г. Совнарком издал декрет, вызванный, как было объявлено, необходимостью «установления связи советских учреждений с широкими массами трудящихся, оживления советского аппарата и постепенного освобождения его от бюрократических элементов». Декрет имел целью, наряду с другими задачами, включить женщин, работниц и крестьянок, в отделы исполнительных комитетов съездов Советов: женщины должны были в течение двух месяцев вести административную работу, а затем возвращаться к своим обычным занятиям, если их не просили остаться на постоянную работу в исполкоме. Но самый интересный момент в этом бесполезном проекте состоял в том, что женщин следовало отбирать «через Отделы Работниц Российской Коммунистической Партии» [36]. Последним общенародным мероприятием Ленина явился смелый план такого слияния функций партии и государства, которое бы нейтрализовало зло бюрократизма. При царях должность государственного ревизора, учрежденная для контролирования финансовых нарушений, предусматривала затем общий контроль над деятельностью администрации. Декрет, учреждавший народный комиссариат государственного контроля, был принят через несколько недель /185/ после революции, а декрет, принятый в марте 1918 г., расширил его полномочия [37]. Но народный комиссар не бил назначен, и комиссариат, по-видимому, существовал только на бумаге. Вскоре этим занялась партия. В резолюции VIII съезда партии, состоявшегося в марте 1919 г., в которой впервые попытались определить формы отношений между партией и государством, содержался пункт, где указывалось: «Дело контроля в Советской республике должно быть радикально реорганизовано с тем, чтобы создать подлинный фактический контроль социалистического характера». Кроме того, там было сказано, что ведущая роль в осуществлении этого контроля должна принадлежать «партийным организациям и профессиональным союзам» [38]. Зиновьев, который предложил эту резолюцию, высказал пожелание, чтобы этот новый орган «запускал бы свои щупальцы во все отрасли советского строительства, имел бы специальный отдел, занятый упрощением и усовершенствованием нашей машины» [39]. Другой выступавший охарактеризовал существующий государственный контроль как «допотопное учреждение, существующее со своими старыми чиновниками, со всякими контрреволюционными элементами и пр.» [40]. Следствием резолюции был совместный декрет ВЦИКа и Совнаркома от 9, апреля 1919 г., учредивший народный комиссариат государственного контроля [41]. На этот раз решение принесло результаты. Комиссаром нового наркомата, как Зиновьев уже объявил на съезде [42], был Сталин, который, таким образом, одновременно с двойным назначением во вновь созданные Политбюро и Оргбюро партии [43] получил первую руководящую должность в государственном аппарате.

Задача нового комиссариата была, однако, деликатной и противоречивой, и он недолго просуществовал в своей первоначальной форме. Декретом ВЦИКа от 7 февраля 1920 г. он был преобразован в народный комиссариат рабоче-крестьянской инспекции (Рабкрин, или РКИ) и ему был придан совершенно новый характер. Народный комиссар остался прежний, но «борьба с бюрократизмом и волокитой в советских учреждениях» должна была теперь осуществляться рабочими и крестьянами, которых избирали те, кто избирал и депутатов в Советы. Избрание производилось на короткие периоды, «чтобы постепенно все рабочие и работницы данного предприятия или все крестьяне были вовлечены в работы Инспекции» [44]. Такова была идея Ленина об использовании прямой демократии в качестве гарантии против бюрократизма. В декрете содержался любопытный пункт, предоставлявший профсоюзам право возражать против любого кандидата, избранного в Рабкрин, и предлагать замену. В апреле 1920 г. Ш Всероссийский съезд профсоюзов принял решение об активном участии в работе Рабкрина [45]. Можно предполагать, что участие профсоюзов было средством придания последовательности проекту, который без этого оказался бы неясным и нереальным. /186/

Деятельность Рабкрина протекала бурно. В октябре 1920 г. в Москве состоялось первое «Всероссийское совещание ответственных работников РКИ», и на нем выступил Сталин, заявивший, что Рабкрин вызвал «ненависть со стороны некоторых зарвавшихся чиновников, а также некоторых коммунистов, которые голосу этих чиновников поддаются» [46]. Одна из трудностей состояла в подборе подходящих кадров для этого поздно созданного комиссариата. Даже Ленин, считавший Рабкрин важным средством в борьбе против бюрократии, признавал, что он «существует больше как пожелание», поскольку «лучшие рабочие были взяты на фронт» [47]. Осенью 1921 г. отчет Рабкрина о нехватке топлива вызвал неодобрение со стороны Ленина, и Сталин в качестве руководителя наркомата дал ответ, тактично взяв под защиту своего подчиненного [48]. Во многих партийных кругах к Рабкрину относились с возрастающим подозрением. Ленин защищал Сталина от нападок Преображенского на XI съезде в марте 1922 г. [49], но, когда Ленин через несколько недель предложил осуществлять через Рабкрин новую систему проверки исполнения декретов Совнаркома и Совета Труда и Обороны, Троцкий резко возражал против этого, заявив, что «в Рабкрине работают главным образом работники, потерпевшие аварию в разных областях», и сетуя на «чрезвычайное развитие интриганства в органах Рабкрина, что давно уже вошло в поговорку во всей стране». Ленин спокойно ответил, что Рабкин необходимо именно улучшить, а не закрыть [50].

Было бы гаданием на кофейной гуще рассуждать о том, растущее ли недовольство Рабкрином или же возникшее у Ленина личное недоверие к Сталину было основной причиной, казалось бы, внезапного изменения взглядов Ленина в последние несколько месяцев, когда он еще был у дел. Его последние две статьи, написанные или продиктованные в первые недели 1923 г., являлись неприкрытой атакой на Рабкрин в его тогдашнем виде и предложением предстоящему XII съезду перестроить его путем слияния с Центральной Контрольной Комиссией партии. Вторая статья, последняя из написанных Лениным, была особенно суровой:

"Наркомат Рабкрина не пользуется сейчас ни тенью авторитета. Все знают о том, что хуже поставленных учреждений, чем учреждения нашего Рабкрина, нет и что при современных условиях с этого наркомата нечего и спрашивать... Либо не стоит заниматься одной из реорганизаций, которых у нас так много бывало, такого безнадежного дела, как Рабкрин, либо надо действительно поставить себе задачей создать медленным, трудным, необычным путем, не без многочисленных проверок, нечто действительно образцовое, способное внушать всякому и каждому уважение и не только потому, что чины и звания этого требуют» [51].

Горячо поддержав ленинский план реорганизации, Сталин тем самым ловко увернулся от подразумевавшегося упрека.

/187/

XII съезд в апреле 1923 г., после того как Ленина свалил второй приступ болезни, утвердил объединение, равносильное полному слиянию государственных и партийных институтов. Во-первых, полностью был изменен характер партийной Контрольной комиссии, до этого ограничивавшейся семью членами, как и Политбюро или Оргбюро. Число ее членов было увеличено до 50, «преимущественно из рабочих и крестьян»; для руководства ею был назначен Президиум из 9 человек. Во-вторых, было установлено, что народный комиссар Рабоче-крестьянской инспекции назначается Центральным Комитетом партии и, по возможности, из состава Президиума ЦКК. В-третьих, членов Контрольной комиссии следовало назначать как в Рабкрин, таки в коллегии различных комиссариатов [52]. Комиссариату предоставлялись широкие полномочия, после того как декретом от 12 ноября 1923 г. он был преобразован в комиссариат СССР [53]. Но в сущности, его власть была слита с властью Центральной Контрольной Комиссии партии. ЦКК, укрепленная благодаря ее недавно организованному взаимодействию с ГПУ [54], получила таким путем возможность осуществлять через Рабкин прямой конституционный контроль над всей деятельностью советской администрации.

Отчет Сталина об организационной деятельности, сделанный на XII съезде партии, привлек внимание к возрастающему значению другого учреждения. Как простовато, но многозначительно заметил Сталин, «правильная политическая линия» составляла только половину дела: необходимо было также подобрать работников, способных осуществлять директивы [55]. С 1920 г. один из трех секретарей партии занимался так называемым «Учетно-Распределительным Отделом» (Учраспред), который вел учет членов партии и руководил их распределением – «мобилизацией, перемещением и назначениями членов партии» [56]. В связи с окончанием гражданской войны и процессом демобилизации масштабы деятельности Учраспреда расширились. Его отчет на X съезде партии в марте 1921 г. показал: менее чем за 12 месяцев он произвел перемещение и назначение 42 тыс. членов – партии [57]. В то время он в основном занимался «огульными мобилизациями», а не индивидуальными назначениями, которые предоставлялись областным и губернским комитетам. Но по мере того как административный аппарат роси управление народным хозяйством стало одной из его главных задач, конкретные назначения стали играть более важную роль и, как заметил Сталин, появилась необходимость «каждого работника изучать по косточкам». С этой целью Центральный Комитет за некоторое время до XII съезда решил «расширить» аппарат Учраспреда, «чтобы дать партии возможность укомплектовать коммунистами управляющие органы наших основных предприятий и тем осуществить руководство партии госаппаратом». Таким образом, Учраспред стал незаметным, но могущественным центром контроля партии над государственными орга-/188/ нами, политическими и экономическими. Он также оказался под руководством генерального секретаря полезным средством для увеличения личной власти Сталина как в партийном, так и в государственном аппарате. Замечания Сталина на XII съезде явились одним из редких проблесков, когда на миг приоткрылись для внешнего мира те рычаги, которыми приводился в действие аппарат.

Таким образом, еще до смерти Ленина была признана и провозглашена власть партии над всеми сторонами политики, над всеми сторонами системы управления. На высшем уровне главная роль партии при окончательном определении политики была обеспечена верховной властью Политбюро. В деле административного управления комиссариаты подлежали контролю народного комиссариата Рабоче-крестьянской инспекции, а через него – контролю Центральной Контрольной Комиссии партии. На низшем уровне партийные «фракции», подчинявшиеся партийным указаниям и дисциплине, активно участвовали в работе любого официального или полуофициального органа, имевшего какое-либо значение. Более того, в таких организациях, как профсоюзы и кооперативы, и даже на основных промышленных предприятиях, партия осуществляла те же руководящие функции, что и в государстве. Как автономия входивших в РСФСР (а позднее в Советский Союз) республик и территорий была ограничена их общей зависимостью от политических решений центральных органов вездесущей партии, так и независимость профсоюзов и кооперативов от государственных органов была ограничена таким же всеобщим подчинением воле партии.

Время от времени менялась формулировка, с помощью которой была выражена эта сложная связь институтов и функций. Ленин писал:

»...Партия, так сказать, вбирает в себя авангард пролетариата, и этот авангард осуществляет диктатуру пролетариата. И, не имея такого фундамента, как профсоюзы, нельзя осуществлять диктатуру, нельзя выполнять государственные функции. Осуществлять же их приходится через ряд особых учреждений опять-таки нового какого-то типа, именно: через советский аппарат» [58].

В 1919 г. Ленин язвительно возражал тем, кто подвергал нападкам «диктатуру партии»:

"Да, диктатура одной партии! Мы на ней стоим и с этой почвы сойти не можем, потому что это та партия, которая в течение десятилетий завоевала положение авангарда всего фабрично-заводского и промышленного пролетариата» [59].

Он высмеивал тех, для которых диктатура одной партии» была пугалом, и добавлял: «Диктатура рабочего класса проводится той партией большевиков, которая еще с 1905 г. и раньше слилась со всем революционным пролетариатом» [60]. Позднее он отзывался о попытке разграничить диктатуру класса и диктату- /189/ ру партии как «о самой невероятной и безысходной путанице мысли» [61]. В течение нескольких лет такая формулировка удовлетворяла партию. На XII съезде партии, где Ленин уже не присутствовал, Зиновьев небрежно упомянул «товарищей, которые говорят: «диктатура партии – это делают, но об этом не говорят», и принялся излагать идею диктатуры партии как диктатуры Центрального Комитета:

"Нам нужен единый, сильный, мощный ЦК, который руководит всем. ...ЦК на то и ЦК, что он и для Советов, и для профсоюзов, и для кооперативов, и для губисполкомов, и для всего рабочего класса есть ЦК. В этом и заключается его руководящая роль, в этом выражается диктатура партии» [62].

И в резолюции съезда указывалось:

"Диктатура рабочего класса не может быть обеспечена иначе, как в форме диктатуры его передового авангарда, т.е. Компартии» [63].

Однако на этот раз деспотизм Зиновьева вызвал противодействие. Что касается Сталина, то он был озабочен тем, чтобы не допустить вмешательства – не партии в деятельность государственных органов (это уже было делом решенным), а ЦК в деятельность рабочих органов партии, в том числе Секретариата, – и идея диктатуры ЦК была ему не по вкусу [64]. На съезде он осторожно назвал представление о том, что «партия дает приказы... а армия, т.е. рабочий класс, осуществляет эти приказы», «в корне неверным» и развернул метафору о семи «приводных ремнях», соединяющих партию и рабочий класс: профсоюзах, кооперативах, союзах молодежи, делегатских собраниях работниц, школах, печати и армии [65]. Год спустя он смело заявил, что диктатура партии – «чепуха», и объяснил, что этот термин появился в резолюции XII съезда «по недосмотру». Но какой бы ни была формулировка, сущность факта нигде сомнению не подвергалась. Именно Российская коммунистическая партия (большевиков) давала жизнь, направление, движущую энергию любой форме общественной деятельности в СССР, и ее решения были обязательны для любой общественной или полуобщественной организации. С этого времени любая значительная борьба за власть происходила уже в недрах партии.