Марксистский анализ, противопоставляющий неплановую, иррациональную капиталистическую экономику плановой, рациональной экономике будущего социалистического общества, мало что может, если вообще может что-либо сказать о процессе перехода одного к другому. Только Энгельс на склоне своих лет, комментируя один пассаж в Эрфуртской программе Социал-демократической партии Германии, в котором говорилось о «коренящемся в самом существе частного капиталистического производства отсутствии планомерности», многозначительно обронил фразу о том, что акционерные общества положили конец частному производству и что «если мы от акционерных обществ переходим к трестам, которые подчиняют себе и монополизируют целые отрасли промышленности, то тут прекращается не только частное производство, но и отсутствие планомерности» [1]. Таким образом, рост планомерности заложен в самом капитализме и в постоянно увеличивающемся размере единицы капиталистического производства. Гильфердинг в своей книге «Финансовый капитал», опубликованной в 1909 г., продолжил этот анализ, показав, как в первые годы XX столетия основная часть промышленного капитала в ведущих капиталистических странах перешла в руки крупнейших банков, в результате чего промышленный капитал получил еще большую концентрацию в форме финансового капитала. Это удивительнейшим образом подтвердило традиционную социалистическую концепцию о том, что банковская система выступает основным рычагом контроля в организации промышленности, и, по-видимому, продемонстрировало, что капитализм сделал еще один шаг на пути, который, согласно марксистскому анализу, ведет к его конечному падению под воздействием социалистической революции. Ленинская работа «Империализм, как высшая стадия капитализма» является дальнейшим развитием этой темы [2].

Война 1914 г. послужила катализатором всех этих процессов. Подвергнув капиталистическую экономику основных воюющих государств интенсивной концентрации и централизованному планированию, она должна была, по мнению марксис-/679/тов, ускорить дезинтеграцию частного капитала и проложить путь к плановой экономике. Эти процессы были наиболее заметны в Германии, не столько потому, что страна оказалась подверженной наиболее сильнодействующим стрессам (в этом плане как Австро-Венгрия, так и Россия прошли одинаково серьезную проверку), сколько потому, что Германия до войны дальше продвинулась в этом направлении. В течение 1915 г. Ларин (бывший тогда еще известным меньшевиком) в Стокгольме написал примечательную серию статей для петроградского журнала «Вестник Европы» о германской военной экономике. Первая статья, опубликованная в апреле 1915 г., заканчивалась словами:

«Современная Германия дала миру образец централизованного руководства народным хозяйством как единой планомерно работающей машиной. Ключи от этой машины находятся в современной Германии в руках Сименса, Борзига, Гвиннера, Блейхредера – представителей крупнейших банков и крупнейших накоплений индустриального капитала в стране. Кто держит ключи от машины, тот и управляет ею по своему усмотрению; но принципиальный интерес доказательства на опыте громадной страны возможности построения такой единой машины в сложной обстановке современной культурной жизни остается и сохраняет все свое общественно-научное значение».

А четыре месяца спустя, после назначения Гильфердинга министром финансов, Ларин подытожил:

«Германское хозяйство идет к планомерно-организованному господству крупного капитала, осуществляемому кооперацией государства с крупными банками» [3].

Какие бы источники ни были в распоряжении Ленина, он наверняка должен был прочесть статьи Ларина; и, когда он после Февральской революции возвратился в Россию, контролируемая экономика Германии военного периода все больше и больше оказывала влияние на его экономическое мышление. Это была экономическая система, которую Ленин охарактеризовал как «государственно-монополистический капитализм» или просто «государственный капитализм» – эквивалент того, что в Германии называют «Planwirtschaft», по-французски «une ёсопоmie dirigee» и по-английски «planning» («планирование»).

«Принудительное синдицирование, – писал он, – т. е. принудительное объединение в союзы под контролем государства, вот что капитализм подготовил, вот что в Германии осуществило государство юнкеров, вот что вполне будет осуществлено для Советов, для диктатуры пролетариата, вот что даст нам «государственный аппарат» и универсальный, и новейший, и небюрократический» [4].

Ленин подчеркнул, что не является социализмом то, «...что немецкие Плехановы (Шейдеман, Ленч и др.) называют «военным социализмом», на деле это есть военно-государственный монополистический капитализм...». Но достижение под воздей-/680/ствием войны этой стадии капитализма означало, что приближается социалистическая революция.

«Диалектика истории именно такова, что война, необычайно ускорив превращение монополистического капитализма в государственно-монополистический капитализм, тем самым необычайно приблизила человечество к социализму.

Империалистическая война есть канун социалистической революции. И это не только потому, что война своими ужасами порождает пролетарское восстание, – никакое восстание не создает социализма, если он не созрел экономически, – а потому, что государственно-монополистический капитализм есть полнейшая материальная подготовка социализма, есть преддверие его, есть та ступенька исторической лестницы, между которой (ступенькой) и ступенькой, называемой социализмом, никаких промежуточных ступеней нет» [5].

Таким образом, планирование, под именем государственного капитализма, занимает главенствующее место в процессе перехода от капитализма к социализму. «Социализму, – как однажды парадоксально заметил Сорель, – нет больше нужды утруждать себя организацией промышленности, поскольку это делает капитализм» [6]. Внутри самого капитализма развивается элемент планирования в виде необходимого антидота его собственных анархических склонностей. Последняя стадия в эволюции капитализма становится первой ступенью в создании социализма. Исторически Фридрих Лист предшествовал Марксу как отец теории планирования; Ратенау, организовавший первое современное плановое хозяйство в Германии времен первой мировой войны, предшествовал Ленину, чей подход к проблеме планирования в Советской России сознательно основывался на немецких прецедентах. Но когда один меньшевистский писатель осенью 1917 г. предложил внедрить планирование в России, подразумевая, что «дело идет не о замене старого аппарата, а лишь о реформировании его...», Ленин, защищая концепцию «плана» (это слово было еще не так знакомо, чтобы употреблять его без кавычек), прояснил разницу между планированием, которое было последней линией обороны капиталистического порядка, и планированием, которому предстояло стать инструментом перехода к социализму.

«Пролетариат сделает так, когда победит: он посадит экономистов, инженеров, агрономов и пр. под контролем рабочих организаций за выработку «плана», за проверку его, за отыскивание средств сэкономить труд централизацией...

Мы за централизм и за «план», но за централизм и за план пролетарского государства, пролетарского регулирования производства и распределения в интересах бедных, трудящихся и эксплуатируемых, против эксплуататоров» [7].

В этих различиях содержался зародыш идеи, высказанной Лениным через несколько месяцев после революции, о том, что история уже родила две половинки социализма: в Германии /681/ осуществлены материальные, хозяйственный условия социализма в виде монополистического капитализма, а в России – политические его условия в виде диктатуры пролетариата [8].

Фундаментальная дилемма большевистской революции (попытка построить социалистическое общество в экономически отсталой стране) двумя различными путями отразилась на вопросе планирования. С одной стороны, нищета России, скудность капитальных ресурсов, низкая производительность промышленности с самого начала благоприятствовали росту государственного капитализма за счет частного капитализма. Промышленность в России строилась главным образом при посредстве правительственных акций в интересах государства и усиления его мощи; находясь в зависимости от государства как непосредственно (в качестве клиента), так и косвенно (через крупные банки), она никогда не теряла в конечном счете своего государственного и полувоенного характера. Крупные частные предприниматели, представлявшие внушительный источник оппозиции планированию в западных странах, практически не существовали в России [9], и более высокая степень концентрации, превалирующая в ведущих отраслях промышленности, упрощала с тактической точки зрения вмешательство государства. Если во время первой мировой войны планирование не достигло большого прогресса в России, то это скорее объясняется отсутствием способности и инициативы, столь блистательно продемонстрированным русскими государственными службами, чем неготовностью хозяйства к централизованному управлению.

С другой стороны, отсутствие сколько-нибудь широко развитого частного капитализма в России (хотя это и способствовало как-то подходам к планированию) столкнуло советских плановиков с несколькими серьезными препятствиями. Оно вынудило их действовать в условиях острого материального дефицита, что сопровождало режим планирования серьезными трудностями. Они были лишены источников поступления квалифицированного персонала и организации, которые требовались для эффективного планирования. Даже то ограниченное число русских буржуазных специалистов всех видов, экономистов и технологов в первые годы Советской власти бойкотировало ее, а она в свою очередь бойкотировала их; и только после того, как в 1920-1921 гг. было достигнуто относительное примирение, стало возможным всерьез говорить о планировании. Наиболее важным проявлением отсталости российской экономики было засилье примитивного крестьянского сельского хозяйства – форма хозяйствования, меньше, чем любые другие формы, подвластная плановым началам. Следовательно, планирование в России неизбежно началось с попытки внедрить в экономику новый баланс за счет развития промышленности и стало одним из инцидентов в вековой борьбе между городом и деревней. В конце последней своей опубликованной в марте /682/ 1923 г. статьи Ленин писал о необходимости «...пересесть, выражаясь фигурально, с одной лошади на другую, именно, с лошади крестьянской, мужицкой, обнищалой... на лошадь крупной машинной индустрии», он охарактеризовал это как «...общий план нашей работы, нашей политики, нашей тактики, нашей стратегии...» [10]. Существовавшие в России условия превратили это с самого начала и на многие годы вперед в основу основ советского планирования.

Принцип планирования, заложенный в марксисткой концепции социалистической экономики, получил осторожное благословение Ленина накануне Октябрьской революции. Первая экспериментальная попытка на деле осуществить этот принцип была предпринята после достижения Брест-Литовского мирного договора, когда в течение какого-то времени казалось, что открылся путь для восстановления хозяйства. Именно в этот период Ленин начал понимать значимость и новизну этой задачи.

«Знание социализма у нас есть, но знания организации в масштабе миллионном, знания организации и распределения продуктов и т. д., – этого у нас нет. Этому старые большевистские руководители не учили нас... В большевистских книжках про это еще не написано, да и в меньшевистских книжках ничего не сказано» [11].

Несколько недель спустя он добавил более пространное объяснение:

«Все, что мы знали, что нам точно указывали лучшие знатоки капиталистического общества, наиболее крупные умы, предвидевшие развитие его, это то, что преобразование должно исторически неизбежно произойти по какой-то крупной линии, что частная собственность на средства производства осуждена историей, что она лопнет, что эксплуататоры неизбежно будут экспроприированы. Это было установлено с научной точностью. И мы это знали, когда мы брали в свои руки знамя социализма, когда мы объявляли себя социалистами, когда основывали социалистические партии, когда мы преобразовывали общество. Это мы знали, когда брали власть для того, чтобы приступить к социалистической реорганизации, но ни форм преобразования, ни темпа быстроты развития конкретной реорганизации мы знать не могли. Только коллективный опыт, только опыт миллионов может дать в этом отношении решающие указания...» [12].

Узнав о том, что Академия наук начала систематическое изучение и обследование естественных производительных сил страны [13], он предложил, чтобы ВСНХ образовал комиссию из специалистов для составления «плана реорганизации промышленности и экономического подъема России», включая размещение промышленности, слияние и сосредоточение производства в немногих крупнейших предприятиях и электрификацию транспорта и применение электричества к земледелию [14].

/683/

Примерно в это же время он стремился к «положительной или созидательной работе наложения чрезвычайно сложной и тонкой сети новых организационных отношений, охватывающих планомерное производство и распределение продуктов, необходимых для существования десятков миллионов людей» [15].

Тем временем вновь созданный ВСНХ предпринял первую экспериментальную попытку подхода к проблемам «планирования», правда, не под этим названием, а в виде «общественных работ». На одном из совещаний в марте 1918 г. Ларин перечислил три наиболее горящих объекта общественных работ, которые подлежат осуществлению: развитие Кузнецкого угольного бассейна, электрификация промышленности Петрограда и ирригационные работы в Туркестане для полива земель под хлопковые плантации [16]. Примерно в то же самое время ВСНХ образовал Комитет государственных сооружений, председатель которого – Павлович выступил с пространным докладом на I Всероссийском съезде Советов народного хозяйства в мае 1918 г. Его целью было ни много ни мало, как полное использование природных ресурсов России. Было предложено разработать проекты для строительства железных дорог, каналов и автомагистралей, электростанций, элеваторов и холодильников, для регулирования и использования гидроэнергии, для ирригации и мелиорации земель. Павлович был готов с одинаковой точностью рассказать о масштабах деятельности и функциях своей организации:

«При своем образовании Комитет государственных сооружений поставил прежде всего перед собой две задачи: во-первых, разработку общего плана строительных работ для всей России, и, во-вторых, – достижение объединения всех строительных операций государственного значения в одном ведомстве...

Задачи строительства должны быть отняты у комиссариатов и должны быть переданы особому органу, который бы строил, руководясь общими заданиями и целями, считаясь и с международной политикой и с внутренней политикой страны».

Вероятно, можно объяснить наличием здравого смысла у большинства делегатов тот факт, что съезд проголосовал за то, чтобы воздержаться от дебатов по этому докладу, и явно не принял никакой резолюции в этой связи [17]. В сентябре 1918 г. ВСНХ объявил о том, что перешел от «организации управления к организации производства», и указал всем главкам и центрам «приступить к составлению производственных программ на предстоящий операционный год» [18]. В том же месяце он образовал при Комитете общественных работ секцию по электротехническому строительству [19]. Но по мере того, как реальности гражданской войны [20] становились все более угрожающими, такие грандиозные проекты могли оставаться лишь на бумаге. Комитет общественных работ отошел на задний план, и было что-то из области нереального, когда Ларин на II Всероссийском съезде Советов народного хозяйства в декабре 1918 г. жаловал-/684/ся на то, что президиум не решает «общих вопросов хозяйства» и уделяет свое время и внимание исключительно «текущим делам» [21]. Съезд все еще выражал надежду на возможность «построения единого хозяйственного плана в 1919 г.» [22] Новая Программа партии, принятая на ее VIII съезде в марте 1919 г., содержала требование о «максимальном объединении всей хозяйственной деятельности страны по одному общегосударственному плану» [23]. Но это оставалось пока что благим пожеланием. После того как ВСНХ без лишних слов отказался от попыток контролировать все поле деятельности хозяйственной политики, ни один орган не взял на себя эти функции. А те плановые начала, которые находили себе применение, фактически сводились к довольно примитивным попыткам организовать национализированные промышленные предприятия. Хозяйственная деятельность направлялась исключительно на то, чтобы любыми путями добыть и в повседневных почти безнадежных потугах выполнить задачу по снабжению Красной Армии в гражданской войне.

Лишь в начале 1920 г., когда были отбиты наступления Колчака и Деникина и война казалась почти законченной, можно было вновь подумать о работе по хозяйственному восстановлению. Тогда начали формироваться две различных концепции планирования, и планирование медленно развивалось по двум параллельным, а иногда и противоположным направлениям. Согласно первой концепции, план являлся в общих чертах определенной долгосрочной хозяйственной политикой, а главной составляющей планирования выступал некий центральный орган, отвечавший за формулирование общей хозяйственной политики («плана») и за руководство комиссариатами, занятыми повседневным осуществлением хозяйственной политики. Согласно второй концепции, план – это проект или серия проектов, хотя и разработанных в общем для обеспечения повышения производительности и восстановления народного хозяйства в целом, но содержащих специфические и подробные предложения о проведении определенного объема работ в определенный период. Первая концепция носила общий, а вторая – специфический характер, но ни одна из них даже отдаленно не напоминала возникшую точку зрения о том, что план – это всеобъемлющий и детально разработанный бюджет всего национального хозяйства.

Первая точка зрения подразумевала в качестве основы основ создание единого центрального хозяйственного органа. Опыт гражданской войны показал практическую необходимость существования центрального ведомства, достаточно мощного, чтобы диктовать свою волю существующим хозяйственным органам правительства и направлять хозяйственную политику в свете кампании о едином плане. Осенью 1918 г. центр хозяйственной сцены занимали отдел по военным заготовкам ВСНХ с подотделами при губернских и местных совнархозах и чрезвы-/685/чайная комиссия по снабжению Красной Армии во главе с Красиным [24]. Однако эти находящиеся в подчинении органы были явно не в состоянии осуществлять функции управления и контроля. Решением долгосрочного значения оказалось постановление ВЦИК от 30 ноября 1918 г. о создании Совета рабочей и крестьянской обороны, облеченного всей полнотой власти для «мобилизации сил и средств страны в интересах обороны». Его председателем был Ленин, а среди его членов – Троцкий в качестве народного комиссара по военным делам и председателя Революционного военного совета, Красин – как председатель Чрезвычайной комиссии по снабжению Красной Армии и Сталин – как представитель ВЦИК [25]. В результате вновь созданный Совет очень скоро стал высшим авторитетом во всех вопросах, кроме военных. До тех пор пока продолжалась гражданская война, он сохранял статус специального органа, занятого преодолением чрезвычайного положения, не посягал на постоянные прерогативы ВСНХ и не вмешивался в вопросы планирования, если не говорить о повседневном значении этого термина. Такое положение дел сохранялось в течение всего 1919 г. III Всероссийский съезд Советов народного хозяйства в январе 1920 г. принял обычную, шаблонную резолюцию в пользу «единого хозяйственного плана» и «согласования производительных программ всех отраслей промышленности в соответствии с материальными ресурсами республики» и даже принял решение создать при ВСНХ «постоянную центральную производственную комиссию» [26]. Но когда весной 1920 г. стало казаться, что гражданская война заканчивается, вопрос о планировании впервые приобрел острую форму в виде открытого соперничества между ВСНХ и Советом рабочей и крестьянской обороны.

Именно на IX съезде партии в марте 1920 г. Троцкий впервые выступил в роли поборника планирования. Как человеку, вплотную занимавшемуся в то время мобилизацией для промышленности трудовых ресурсов, высвободившихся в результате окончания гражданской войны, ему было поручено выступить с докладом «О текущих задачах хозяйственного строительства». В представленной им резолюции содержалась одна фраза, которой не было в его проекте, но которая была вставлена в результате его обсуждения в Центральном Комитете. В ней подчеркивалась необходимость проведения «единого хозяйственного плана, рассчитанного на ближайшую историческую эпоху» [27]. Этот проект отличался от предыдущих расплывчатых пожеланий тем, что подразумевал «ряд последовательных, друг друга обусловливающих коренных задач», на которые распадается план. Троцкий в своем докладе доказывал, что мобилизация трудовых ресурсов «может иметь смысл только в том случае, если у нас есть аппарат правильного хозяйственного применения рабочей силы на основании единого, охватывающего всю страну, все отрасли хозяйства хозяйственного плана», и что основная цель плана должна быть не в том, чтобы дать немед-/686/ленные блага, а в том, чтобы «подготовить условия для производства средств производства». Он продолжал:

«Но в то же время нет еще и того единого хозяйственного плана, который заменяет стихийную работу законов конкуренции. Отсюда затруднение В.С.Н.Х. Он дает определенный хозяйственный план. Этот план продиктован централистическими взглядами на хозяйственные задачи. Но план на самом деле осуществляется на месте в размере 5-10 %» [28].

В силу своих военных обязанностей Троцкий был тесно связан с Советом рабочей и крестьянской обороны, и Рыков с Милютиным вполне справедливо усмотрели в этих новых и радикальных предложениях угрозу амбициям ВСНХ. Рыков нападал на «план» Троцкого за то, что он составлен «слишком абстрактно и оторвано от жизни», и добавил, что «если нам создавать машиностроение для обеспечения всей нашей промышленности, то для этого понадобятся десятки лет». Однако Рыкова в свою очередь резко одернул Ленин, заявивший, что «...попытка ВСНХ устроиться в каком-то отдельном блоке экономических комиссариатов... вызвала отрицательное отношение...» ЦК [29]. В резолюции, принятой съездом, поручалось Центральному Комитету в ближайшее время разработать систему «организационной связи между ВСНХ и другими, непосредственно связанными с хозяйством комиссариатами... с целью обеспечения полного единства в проведении хозяйственного плана, утвержденного съездом партии» [30]. Резолюция развеяла претензии ВСНХ, твердо поставив его в один ряд с «другими комиссариатами», и подчеркнула, что «организационная связь» будет найдена где-то в другом месте. Сразу же после съезда Совет рабочей и крестьянской обороны воспрял духом. Демобилизация и применение рабочей силы, являясь решающим хозяйственным вопросом создавшегося момента, продиктовали необходимость переименовать его в Совет труда и обороны (СТО) [31]; и в этом новом обличье он постепенно превратился в постоянную центральную фигуру в хозяйственном ландшафте, в арбитра экономической политики и будущего авторитета в вопросах планирования. Однако возобновление войны летом 1920 г. вновь отодвинуло «единый хозяйственный план» на задний план и отложило решение вопроса о полномочиях.

Тем временем альтернативный подход к планированию через решение специфических проблем начал выдвигаться на передний план, и на свет появился еще один орган, которому было суждено сыграть выдающуюся роль в истории советского планирования. В апреле 1918 г. Ленин между делом написал об электрификации транспорта и земледелия как о дезидератах в долгосрочном плане для экономики России [32]. В феврале 1920 г., когда планирование вновь стало актуальным вопросом, Ленин в своем выступлении перед членами ВЦИК вновь «остановился на вопросе об электрификации деревни, связывая ее таким путем с городом» [33]. В конце сессии ВЦИК принял решение, что /687/ настал момент «приступить к более планомерному хозяйственному строительству, к научной выработке и последовательному проведению в жизнь государственного плана всего народного хозяйства». Принимая во внимание «первенствующее значение» электрификации для промышленности, земледелия и транспорта, он поручил ВСНХ разработать проект постройки «сети электрических станций» и создать Государственную комиссию по электрификации России (ГОЭЛРО) [34]. В состав комиссии входило свыше 100 человек, среди которых было много буржуазных специалистов. Председателем комиссии был назначен старый большевик Кржижановский [35].

Проект начал приобретать особую привлекательность для самого Ленина, который, снедаемый нетерпением, писал Кржижановскому о том, что необходимо как можно шире рассказать о работе комиссии [36].

IX съезд партии, на котором Ленин резко осадил Рыкова и сделал язвительное замечание по поводу претензий ВСНХ, полностью одобрил специфический подход к планированию: вновь подтвердив требование о проведении «единого хозяйственного плана, рассчитанного на ближайшую историческую эпоху», он добавил, что план «естественно распадается на ряд последовательных, друг друга обусловливающих коренных задач». Среди них были улучшение состояния транспорта и машиностроение. Технической основой всего плана была «разработка плана электрификации народного хозяйства», включающего «электрификацию промышленности, транспорта и земледелия» [37]. Ленин по-прежнему связывал электрификацию с решающей проблемой земледелия. В тезисах по аграрному вопросу, подготовленных для II конгресса Коминтерна летом 1920 г. и одобренных им, Ленин подчеркивал необходимость реорганизовать «всю промышленность на началах крупного коллективного производства и новейшей (на электрификации всего хозяйства основанной) технической базы»: только это даст возможность такой помощи, оказываемой городом «...отсталой и распыленной деревне» для повышения производительности сельскохозяйственного труда [38]. Возрождение промышленности и земледелия, заявил он на Всероссийском съезде коммунистической молодежи, возможно лишь на основе электричества, на «последнем слове» современной науки [39]. В 1919 г. один немецкий профессор-социалист опубликовал работу, в которой подсчитал, что все хозяйство Германии может быть электрифицировано в три-четыре года. Эта книжка была в спешном порядке переведена на русский язык [40], и Ленин имел в виду эти расчеты, когда заявил на московской партийной конференции в ноябре 1920 г., что потребуется не менее 10 лет для осуществления плана электрификации России. Именно на этой конференции Ленин создал афоризм: «Коммунизм есть Советская власть плюс электрификация всей страны...» [41]. Это была перефразированная версия старого софизма о том, что одна половинка /688/ социализма осуществляется в России, а вторая – в Германии; электрификации суждено было создать условия, которые до сих пор отсутствовали в России, для перехода к социализму [42].

1920 г. стал также свидетелем еще одного специфического «плана», который, хотя и не столь далеко идущий, как ленинский план электрификации, дал более скорые результаты. В резолюции IX съезда партии говорилось об улучшении состояния транспорта как одной из коренных задач планирования [43]. Сразу же после съезда была создана транспортная комиссия во главе с Троцким, состоявшая из представителей народного комиссариата путей сообщения (Наркомпути) и ВСНХ (как отвечавшего за железнодорожное строительство и ремонтные мастерские), которая в мае 1920 г. издала свой знаменитый «Приказ № 1042». Приказ представлял собой подробный план восстановления паровозного парка до нормального состояния к концу 1924 г. Благодаря импульсу, приданному нуждами войны с Польшей и организацией «ударного» труда, работа продвигалась столь успешно, что, когда Троцкий в конечном счете докладывал об этом на VIII Всероссийском съезде Советов в декабре 1920 г. (к тому времени к этому плану добавился план по восстановлению и строительству вагонов), он с полным основанием смог объявить, что первоначальный пятилетний план может быть выполнен за три с половиной года [44]. Этот успех сразу же способствовал росту популярности планирования. Там, где прокладывали путь Ленин и Троцкий, тотчас же находились подражатели. Это был период, когда, выражаясь словами Милютина, было множество «широких хозяйственных планов».

«Вопросы электрификации, вопросы нового строительства, вопросы увеличения добычи топлива, заготовки сырья, установления повышенных норм выработки и пр. явились наиболее серьезными и важными захватывающими вопросами, на разрешении которых были сконцентрированы лучшие силы Советской России» [45].

Даже осторожный Рыков [46] обнародовал несколько оптимистических оценок, скорее всего подготовленных в ВСНХ, согласно которым производство древесины в 1921 г. должно возрасти с 10 до 19 млн. куб. саженей, угля – с 431 до 718 млн. пудов, нефти – с 71 до 298 млн. пудов, сахара – с 7,5 до 25 млн. пудов, хлопчатобумажного текстиля – от 135 до 780 млн. аршин и т.д. Наиболее скромным в этом списке был пункт о расчетном увеличении производства электроэнергии со 180 до 244 млн. киловатт. Возможно, на расчеты статистиков ВСНХ оказало свое влияние завистливое отношение к плану Кржижановского [47].

Следовательно, когда VIII Всероссийский съезд Советов (единственный важный форум, состоявшийся в период между окончанием гражданской войны и введением НЭПа) открылся в декабре 1920 г., идея планирования носилась в воздухе. Правда, этому термину придавались различные и до некоторой степени /689/ даже противоречивые значения. Делегаты съезда были настроены дать благословение всем им. Съезд оценил план электрификации «как первый шаг великого хозяйственного начинания» и поручил всем связанным с этим органам «завершить разработку этого плана» в кратчайший срок. Он одобрил доклад Троцкого и придал «большое значение выработке единого эксплуатационного транспортного плана». Он подтвердил статус и функции СТО, который действует на правах Комиссии Совнаркома, состоящей из ведущих народных комиссаров, представителя ВЦСПС и управляющего Центральным статистическим управлением (с совещательным голосом). Среди прочих своих функций СТО «устанавливает единый хозяйственный план Российской Социалистической Федеративной Советской Республики... направляет работу экономических Народных Комиссариатов сообразно этому плану, наблюдает за его осуществлением и устанавливает в случае необходимости изъятия из этого плана» [48]. Впервые в РСФСР появился общий плановый орган с четко обозначенными функциями.

Ленин, будучи глубоко привязан к плану электрификации, без особого энтузиазма воспринял концепцию всеобщего плана. На съезде он повторил афоризм, что «коммунизм есть Советская власть плюс электрификация...», и добавил еще один: «план электрификации...» «это – наша вторая программа партии» [49]. С другой стороны, он сделал все возможное, чтобы раскритиковать брошюру хорошо известного старого большевика Гусева, который предложил на обсуждение «размашистый план образования Совета Труда и Обороны с переходом туда многих видных работников, в том числе мы находим тут имена Троцкого и Рыкова» [50]. Хотя Ленин, казалось, полагал, что он подрезал крылья СТО, настояв на его статусе в качестве простой комиссии при Совнаркоме, тот факт, что Ленин как председатель Совнаркома был его председателем, а Троцкий, Рыков и другие ведущие народные комиссары – его членами, поставил его, без всякого сомнения, в положение высшего хозяйственного органа; существование же такого органа открыло гораздо более широкие возможности всеобъемлющего планирования, чем существовавшие при ВСНХ. Ленин, однако, по-прежнему относился к этому недоверчиво. В своей статье «Об едином хозяйственном плане» в «Правде» за 22 февраля 1921 г. он в несвойственном ему раздражительном тоне напал на Крицмана, Милютина и Ларина, назвав всех поименно, за их статьи по планированию, которые он охарактеризовал как «пустейшее говорение» и «скучнейшую схоластику... то литераторскую, то бюрократическую». «Единственная серьезная работа по вопросу об едином хозяйственном плане» – это план электрификации (ГОЭЛРО), и любая идея плановой комиссии, кроме ГОЭЛРО, является «самомнением невежества» [51]. Правда, несмотря на эту решительную статью, Ленину было нанесено нечто подобное поражению в Совнаркоме, который в тот же день, когда появилась статья, /690/ принял решение о создании Государственной общеплановой комиссии при СТО [52]. В качестве компенсации Ленин убедил Центральный Комитет партии назначить Кржижановского председателем этой комиссии, таким образом добившись преемственности в работе ГОЭЛРО, которая должна была работать как подкомиссия нового органа. Однако ему не удалось исключить Ларина, которого он теперь считал главным противником практического и точного планирования, как Ленин это понимал, и в письме Кржижановскому он высказал озабоченность тем, какими путями и методами нейтрализовать его вредоносное влияние [53]. При таких довольно неблагоприятных обстоятельствах рождалась Государственная общеплановая комиссия, известная с тех пор как Госплан.

Жестокие споры X съезда партии и введение НЭПа отодвинули дебаты о планировании на задний план. В апреле 1921 г. Госплан приступил к работе. Штат состоял из 34 служащих, большинство из которых были «учеными специалистами и профессорами, чьи имена пользовались заслуженной репутацией в результате их специализированной работы»; только семеро из них были членами партии. Специалисты, работавшие в Госплане, получали ежемесячную заработную плату в один миллион рублей, пайки наивысшей категории и одежду для себя и членов своих семей наряду с бесплатным проездом и преимуществами пользования железнодорожным транспортом на тех же условиях, что и члены ВЦИК [54]. Плановые комиссии были также открыты при ВСНХ и ведущих народных комиссариатах, с тем чтобы Госплан мог действовать через них при решении определенных вопросов [55]. Теперь Ленин успокоился. Он говорил Кржижановскому: «Когда я имел перед собой коммунистических «умников», кои... болтали... «о плане вообще»... я должен был носом тыкать в книгу «План электрификации». Когда я имею перед собой писавших эту книгу людей, я бы стал носом тыкать их не в эту книгу, а от нее – в вопросы текущих хозяйственных планов» [56]. В мае 1921 г. он вновь написал Кржижановскому о деталях работы Госплана и выразил надежду, что он сможет «выработать, хотя бы ко времени сбора урожая, основы общегосударственного хозяйственного плана на ближайший период, год или два», несмотря на то что все еще слышны жалобы на «бюрократические утопии» [57]. Однако не кто иной, как Троцкий, выступил в это время в качестве одного из самых влиятельных адвокатов планирования. 7 августа 1921 г., когда НЭП впервые начал внедряться в промышленности, Троцкий направил в Центральный Комитет партии памятную записку, протестуя против «противоречивых зигзагов» недавней политики и требуя создания «центрального хозяйственного органа» и автономного Госплана, реорганизованного на основе крупной промышленности [58]. В результате два дня спустя появился декрет, который, хотя и не представив Госплану формальной автономии, наделил его полномочиями (под контролем СТО. – /691/ Ред.) устанавливать «единый хозяйственный план, охватывающий всю Россию», равно как и согласовывать «планы экономических Комиссариатов», а также наблюдать «за выполнением хозяйственного плана как в целом, так и в его частях» [59]. Тем временем ГОЭЛРО удобно устроилась в качестве подкомиссии Госплана. В октябре 1921 г. в Москве с участием 1000 делегатов состоялся Всероссийский электротехнический съезд [60], который одобрил работу ГОЭЛРО. Два месяца спустя Ленин сообщил IX Всероссийскому съезду Советов, что за два последних года была открыта 221 электростанция мощностью 12 тыс. киловатт и что в начале 1922 г. откроются еще две крупные электростанции: одна в Подмосковье и другая под Петроградом [61].

Сколь впечатляющими ни были эти достижения, логическим последствием НЭПа было то, что планирование было отодвинуто на второе место. Хотя IX Всероссийский съезд Советов в декабре 1921 г. одобрил прогресс, достигнутый и обещанный в области электрификации, и обсудил «топливный план», за который ответственным был назван Смилга [62], он ни словом тем не менее не обмолвился о «едином хозяйственном плане» [63], причем это упущение не было восполнено на XI партийном съезде в марте следующего года. Однако именно на этом съезде Ленин объявил об окончании «отступления», начатого НЭПом. Существенным было то, что советское планирование должно было направляться на усиление роли промышленности в народном хозяйстве; в этом смысле оно служило инструментом в борьбе промышленного пролетариата против засилья крестьянства, социализма – против мелкого капитализма [64]. Поскольку НЭП представлял собой отступление к капитализму и уступку крестьянству, любая реакция против него или мнение о том, что он зашел достаточно далеко, должны были вероятнее всего найти свое выражение в предании особого значения планированию. Это новое противопоставление противоположностей начало проявляться в 1922 г., с развитием промышленного кризиса. Выражаясь языком советской бюрократии, это нашло выражение в остром соперничестве между Госпланом, выступавшим теперь главным защитником промышленности, и Наркомфином, наиболее влиятельным из всех органов, заинтересованных в доведении НЭПа до своего логического завершения. Среди руководителей второго эшелона Преображенский, Ларин и Крицман (самые ярые защитники военного коммунизма) подняли голос против «ослабления планового хозяйства» при НЭПе; не далее как в марте 1922 г. Ларин объяснял промышленный кризис этим фактором [65]. В тесном кругу партийного руководства существовало острое нежелание занять четкую позицию по этому вопросу. Однако Троцкий продолжал все энергичнее настаивать на том, что центральный план и развитие промышленности являются жизненно необходимыми. Кампания по усилению Госплана продолжалась с небольшими перерывами в течение всего 1922 г., и 8 июня очередной декрет /692/ уточнил его функции и полномочия: в его функции входила подготовка как долгосрочного плана (перспективного плана), так и текущего плана производства (эксплуатационного плана), кроме того, соответствующие комиссариаты при подготовке проектов важных хозяйственных и финансовых декретов, представляемых ими в Совнарком или СТО, должны были консультироваться с Госпланом [66]. Но, вообще говоря, Ленин как до своего первого паралича в мае того же года, так и после возвращения к своим обязанностям осенью выступал против любого существенного увеличения полномочий Госплана, и эта идея не имела других сторонников в Политбюро. Осенью наступление Троцкого вылилось в два конкретных предложения: о предании законодательных функций Госплану и о том, чтобы председателем Госплана был назначен заместитель председателя Совнаркома. 27 декабря 1922 г. Ленин, будучи прикованным к постели, продиктовал записку в Политбюро, в которой он объявил о том, что, пересмотрев свое отношение к первому предложению, поддерживает его, но против второго предложения. Он согласился в принципе с мнением Троцкого о необходимости всестороннего планирования, но по-прежнему считал, что во главе Госплана должен стоять человек «научно-образованный... по технической... линии», и выступил в поддержку объединения Кржижановского в качестве председателя Госплана с Пятаковым в качестве его заместителя [67]. Но после того, как Ленин окончательно сошел со сцены, Троцкий оказался в полном одиночестве в верхнем эшелоне партийной иерархии. Его требование опубликовать записку Ленина было отвергнуто Политбюро, и вопрос о реформе Госплана вновь попал в долгий ящик [68].

В посвященном планированию разделе резолюции о промышленности, принятой XII съездом партии в апреле 1923 г., резюмируется создавшееся к тому моменту положение и ясно прослеживаются свидетельства непростого перемирия между соперничающими лидерами по фундаментальным вопросам хозяйственной политики [69]. Любая формулировка, которая принималась в позитивном изложении позиции Троцкого, сопровождалась соответствующим выражением предосторожности и скептицизма со стороны его коллег в Политбюро. Хотя целью был «действительный социалистический хозяйственный план, объемлющий все отрасли промышленности в их отношении друг к другу и взаимоотношения всей промышленности в целом с сельским хозяйством», достижение этой цели было возможно «только в результате длительного подготовительного хозяйственного опыта», а посему на ближайший период программа имела «общедирективный и в значительной мере подготовительный характер». Точка зрения Троцкого о Госплане нашла свое отражение в следующем параграфе резолюции, проект которого мог быть подготовлен только им:

«Совершенно очевидно, что основное планирование промышленности не может быть достигнуто внутри самой промыш-/693/ленности, т.е. одними лишь усилиями ее руководящего административного органа – ВСНХ, а должно составлять задачу особого планового органа, стоящего над организацией промышленности и связывающего эту последнюю с финансами, транспортом и пр. Таким органом является по положению своему Госплан».

Но за этим следовал отказ наделить «теми или другими административными правами» Госплан, который в тех случаях, когда требуется принудительная сила, должен действовать через комиссариаты или через СТО или Совнарком [70]. Троцкому все еще не удавалось осуществить свои амбиции в создании независимого и авторитетного планового органа.

Еще более характерным, чем эта компромиссная резолюция, было подтверждение на съезде позиций соответственно Троцкого и Зиновьева, хотя их заявления были сделаны независимо, на различных этапах работы съезда, и при этом старательно избегались любые прямые столкновения точек зрения. Зиновьев в своем первом докладе о работе Центрального Комитета, игнорируя существенное изменение в позиции Ленина в отношении планирования, происшедшее за последние два года, и взгляды, изложенные в его неопубликованной записке в декабре 1922 г., процитировал ленинскую статью за февраль 1921 г. «Об едином хозяйственном плане», в которой, критикуя фантазии Крицмана, Милютина и Ларина в области планирования, Ленин назвал план электрификации единственной серьезной работой по вопросу планирования, а ГОЭЛРО – единственным эффективным плановым органом. Мораль, которую Зиновьев вынес из этого, была очевидна: всячески превозносить отдельные «планы» и умерить пыл Троцкого, выступавшего за всеобъемлющее планирование и верховенство Госплана [71]. Троцкий пошел дальше. При капиталистическом хозяйстве план есть, но в рамках отдельного предприятия, треста, однако не существует единого хозяйственного плана: он заменяется «рынком, свободной игрой сил, конкуренцией, спросом, предложением, кризисами и пр., и пр.». Именно потому, что социализм означает преодоление рынка и рыночных явлений, планирование является сущностью социализма. Текущий кризис в промышленности настоятельно диктует внедрение планирования: «Если бы мы обрекли тяжелую промышленность свободной игре рынка, она села бы на мель...» Он попытался (это был наиболее сложный момент в его выступлении) определить свое отношение к НЭПу. Он также использовал лозунг, выдвинутый Лениным два года назад, но не для того, чтобы возвеличить его, а как-то квалифицировать этот лозунг. «Новая экономическая политика, – повторил теперь Троцкий, – нами установлена всерьез и надолго, но не навсегда»; она принята для того, «чтобы на ее основе и в значительной мере ее же методами победить ее». «Другими словами, наши успехи на основе новой экономической политики автоматически приближают ее ликвидацию...» [72] В заключение своего пространного выступления он оха-/694/рактеризовал предстоящий период как стадию «первоначального социалистического накопления» – своего рода дополнение выражения Маркса «первоначальное капиталистическое накопление» [73]; достижению этого накопления (подразумевалось, но не было сказано Троцким) и должен главным образом служить план. Не первый раз Троцкий думал на много ходов вперед по сравнению со своими коллегами и поднимал вопросы, для решения которых еще не пришло время. И не впервые, поступая таким образом, он, похоже, примеривался в качестве лидера партии. Весной 1923 г. никто не собирался выступать против необходимости планирования; возможно, мало кто понимал это. Те разделы из выступления Троцкого, которые затрагивали планирование, меньше всего подвергались критике во время последующих дискуссий; в комиссии раздел о планировании в резолюции, принятой съездом, был единственным, прошедшим без единой поправки [74]. Никто не оспаривал (да и действительно, кто из марксистов мог оспаривать?) принцип плановости. Однако абстрактным калькуляциям и абстрактным проектам, которые занимали в это время внимание экспертов из Госплана, не разрешалось вторгаться в политику. Госплан продолжал действовать и экспериментировать в вакууме. Потребовалось еще два или три года подготовительной работы, прежде чем он стал эффективным инструментом в руках плановиков, а еще позднее вопрос планирования вышел наконец на сцену жестокой борьбы за власть.