1. Прошло 7 лет с того момента, как «Вскрытые вены Латинской Америки» были опубликованы впервые. Эта книга — откровенный разговор с людьми. Автор-неспециалист обращается к читателям-неспециалистам с тем, чтобы поведать им о некоторых фактах, которые официальная история, история, рассказываемая победителями, скрывает или извращает.

Самые вдохновляющие отклики на книгу пришли не с литературных страниц газет, а с улицы, где происходили необычные эпизоды. Например, одна девушка начала читать эту книгу своей соседке по автобусу, а дело кончилось тем, что она стала читать ее громко для всех пассажиров, пока их автобус катил по улицам Боготы: женщина бежала из Сантьяго-де-Чили, когда там происходили массовые убийства, спрятав эту книгу в пеленках своего грудного ребенка; аргентинский студент в течение недели ходил по книжным магазинам улицы Коррьентес в Буэнос-Айресе, читая эту книгу по частям на прилавках то одного, то другого магазина, потому что у него не было денег, чтобы ее купить.

Самую важную для автора оценку книги дали не маститые литературные критики, а военные диктаторы, которые воздали ей хвалу, запретив ее. Так, «Вскрытые вены...» не могут распространяться в моей стране — Уругвае, а также в Чили; в Аргентине власти обличают ее по телевидению и в газетах, называя орудием развращения молодежи. «Они не позволяют людям видеть то, что я пишу, — писал поэт Блас де Отеро, — потому что я пишу то, что вижу».

Думается, не будет пустым авторским тщеславием отметить, что время показало: «Вскрытые вены Латинской Америки» — не бессильная книга.

2. Знаю, может показаться кощунственным, что эта написанная в популярной манере книга говорит о политэкономии в стиле, характерном для любовных романов и /362/ повестей о приключениях пиратов. Однако, должен признаться, мне стоит неимоверного труда читать почтенные труды иных социологов, политологов, экономистов или историков, которые пишут на зашифрованном языке. «Герметический» язык не всегда обязателен для по-настоящему глубокого исследования. В отдельных случаях он может попросту скрывать неумение дойти до читателя, возведенное при этом в степень некоей интеллектуальной добродетели. Я также подозреваю, что в таком случае скука, охватывающая нас, когда мы читаем такую «зашифрованную» книгу, объективно служит делу сохранения существующего порядка: она лишний раз подтверждает, что знания — привилегия элиты.

Такое, надо признать, порою случается с политической литературой, обращенной к читателям, которых убеждать не нужно. Такая литература, несмотря на всю ее революционную риторику, представляется мне в сущности конформистской, поскольку в ней на одной и той же поте повторяются одни и те же шаблонные фразы, одни и те же эпитеты, одни и те же декларативные истины. Подобная ограниченно-провинциальная по сути своей литература не менее далека от истинной революционности, нежели порнография от любовной лирики.

3. Человек садится писать книгу, чтобы попытаться ответить на вопросы, которые роятся в голове, точно назойливые пчелы, не давая уснуть; и написанное может иметь ценность для многих людей, если оно каким-то образом отвечает на поставленные жизнью социальные вопросы. Я написал «Вскрытые вены...», чтобы популяризировать чужие идеи и собственный опыт, которые, быть может, хоть чуть-чуть помогут рассеять сомнения, одолевающие нас с давних пор. Неужто Латинская Америка — край, навечно обреченный на унижение и нищету? Если это так, кто ее на это обрек? Судьба, рок? Или тяжелый климат, наша принадлежность к «низшей расе»? Религия или культура? Или же наши несчастья проистекают от нашей истории, которую все же творят люди, а, стало быть, люди способны ее переделать?

Превознесение прошлого мне всегда представлялось реакционным. Правые любят обращаться к прошлому, потому что предпочитают мертвечину; застывший мир, застывшее время. Сильные мира сего, которые привыкли узаконивать свои привилегии, пользуясь правом наследования, всячески культивируют ностальгию по прошлому. /363/ Изучение истории они уподобляют посещению музея, где собраны одни мумии, при помощи которых нас обманывают. Они лгут про наше прошлое, они лгут про наше настоящее, и все для того, чтобы скрыть правду. Память угнетенного пытаются подменить памятью, сфабрикованной угнетателями, — памятью чуждой, рассеченной, бесплодной. Так его легче заставить покорно жить не своей жизнью, находя ее единственно возможной.

В моей книге прошлое всегда является по зову настоящего, как живая память нашего времени. В этой книге предпринят поиск некоторых ключей, затерянных в прошлом, ключей, с помощью которых можно лучше вникнуть в нынешнюю эпоху, исходя при этом из того, что глубокое познание мира — необходимая предпосылка для его преобразования. Мы не приводим здесь перечня героев, выряженных точно на маскарад, которые, умирая на поле битвы, произносят длиннейшие торжественные монологи; здесь упоминаются лишь те, кто вслушивался в поступь могучих масс, угадывая в ней контуры будущего. Книга «Вскрытые вены Латинской Америки» основана на реальных фактах и на литературных источниках, которые лучше этой помогают нам понять, кто мы есть на самом деле, откуда мы пришли, точнее установить, куда мы идем. И реальность эта, и эти книги показывают, что латиноамериканская слаборазвитость — следствие чужого развития, что мы, латиноамериканцы, бедны потому, что богата земля, по которой мы ступаем, и что места, щедро одаренные природой, могут быть прокляты историей. В нашем мире, мире могущественных центров и угнетаемых окраин, нет богатств, которые не таили бы опасность для их обладателей.

4. За время, прошедшее с первой публикации данной книги, история не перестала преподносить нам суровые уроки.

Система приумножила голод и страх; богатство продолжало концентрироваться, бедность распространялась все больше. Это признано в документах специализированных международных организаций, на стерильном языке которых наши эксплуатируемые края называются «развивающимися странами», а неуклонное обнищание трудящихся — «регрессивным перераспределением дохода». Шестеренки международного механизма продолжали вращаться: страны были поставлены на службу товарам, люди — на службу вещам. /364/

С ходом времени совершенствовались и методы экспорта кризисов. Монополистический капитал достиг наивысшего уровня концентрации и международного господства над рынками, кредиты и инвестиции позволили переложить груз противоречий на чужие плечи: окраины, не оказывая даже слабого сопротивления, оплачивают процветание центров.

Международный рынок продолжает играть в этой операции роль отмычки. Там осуществляют свою диктатуру транснациональные корпорации — многонациональные, как иногда их называют, потому что они действуют во многих странах, но это вполне национальные компании, разумеется, поскольку они осуществляют контроль и охраняют собственность во имя определенной нации. Мировая система неравенства не меняется из-за того факта, что в настоящее время Бразилия экспортирует, например, автомобили «фольксваген» в другие южноамериканские страны и на рынки Африки и Ближнего Востока. В конце концов, ведь это западногерманская компания «Фольксваген» решила, что удобнее экспортировать автомобили на определенные рынки из ее бразильского филиала: бразильскими остаются лишь низкая себестоимость и дешевая рабочая сила, а в ФРГ поступают высокие прибыли.

Точно так же не рвется словно по мановению волшебной палочки смирительная рубашка, когда какому-нибудь виду сырья удается вырваться из проклятого плена низких цен. Именно так было с нефтью после 1973 г. Разве нефть не международный бизнес? Разве арабам или латиноамериканцам принадлежат «Стандард ойл оф Нью-Джерси», теперь именуемая «Эксон», «Ройял датч-Шелл» или «Галф»? Кто получает львиную долю прибылей? К тому же шумиха, поднятая против стран — производителей нефти, которые осмелились защищать свои цены, весьма показательна — для пострадавших от инфляции и безработицы в Европе и Соединенных Штатах они были незамедлительно превращены в козлов отпущения. Разве наиболее развитые страны хоть раз кого-либо спросили, прежде чем увеличивать цены на любой из своих продуктов? На протяжении 20 лет, вплоть до 1973 г., цена на нефть все падала и падала. Ее искусственно заниженная с самыми гнусными целями котировка представляла собой гигантскую субсидию для ведущих индустриальных центров капиталистического мира, чья продукция, наоборот, становилась все дороже и дороже. Если /365/ учитывать непрекращающийся рост цен на североамериканские и европейские продукты, то после 1973 г. котировка нефти лишь вернулась на уровень 1952 г. Иными словами, сырая нефть попросту вернула себе ту продажную цепу, которую имела два десятилетия назад.

5. Важным эпизодом в последние 7 лет стала национализация нефти в Венесуэле. Национализация, не ликвидировав зависимости страны в сфере переработки и торговли, расширила пределы автономии действий этой страны. Вскоре после своего рождения государственная компания «Петровен» уже занимала первое место среди 500 крупнейших предприятий Латинской Америки. Она, помимо традиционных, начала освоение новых рынков; вскоре «Петровен» обрела 50 новых клиентов.

Однако, как всегда, когда государство становится хозяином главного богатства страны, стоит спросить, а кто является хозяином государства? Национализация основных ресурсов не ведет сама по себе к перераспределению дохода в пользу большинства и не обязательно ставит под угрозу власть и привилегии господствующего меньшинства. В Венесуэле продолжает действовать ни в чем не изменившаяся экономика расточительства. Центром этой экономики стал блистающий в неоновом свете социальный класс-мультимиллионер. В 1976 г. импорт увеличился на 25%, но в значительной мере для того, чтобы финансировать ввоз предметов роскоши, которые водопадом обрушиваются на венесуэльский рынок. В Венесуэле все больше утверждается фетишизм товара как символа власти, сведение человеческого существования до элементарных отношений конкуренции и потребления: привилегированное меньшинство, пирующее среди океана слаборазвитости, подражает образу жизни и модам самых богатых представителей наиболее развитых стран мира, достигших изобилия. В грохочущем Каракасе, как и в Нью-Йорке, даже блага природы — воздух, свет, тишина — становятся все дороже и все дефицитнее. «Будьте осторожней, — предупреждает Хуан Пабло Перес Альфонсо, патриарх венесуэльского национализма и пророк возвращения стране нефти. — От несварения желудка можно умереть точно так же, как и от голода» [1]

6. Я закончил писать эту книгу в последние дни 1970 г. В конце 1977 г. умер на операционном столе Хуан /366/ Веласко Альварадо. В последний путь его провожала самая многолюдная, какую когда-либо видели улицы Лимы, толпа. Генерал Веласко Альварадо, родившийся в бедной семье на засушливых землях севера Перу, возглавил процесс социально-экономических преобразований. Это была попытка наиболее серьезных и глубоких преобразований в истории его страны. После взятия власти в 1968 г. военное правительство стало проводить радикальную аграрную реформу, открыло путь для возвращения стране природных ресурсов, узурпированных иностранным капиталом. Но к моменту смерти Веласко Альварадо революция уже практически была похоронена. Созидательный процесс имел недолгую жизнь; его задушили шантаж ростовщиков и торговцев, а также слабость, присущая всякому патерналистскому социальному проекту, не опирающемуся на организованную народную силу.

В канун рождества 1977 г., когда в Перу перестало биться сердце генерала Веласко Альварадо, в Боливии другой генерал, ничем не похожий на первого, с силой ударил кулаком по столу. Генерал Уго Бансер, диктатор Боливии, сказал «нет» амнистии политзаключенных, эмигрантов и уволенных рабочих. Четверо женщин и 14 детей, приехавшие в Ла-Пас с оловянных рудников, в ответ начали голодовку.

— Момент неподходящий, — рассудили знатоки. — Мы вам скажем, когда...

Женщины уселись на землю.

— Мы не советоваться пришли, — сказали они. Мы вам сообщаем о нашем решении. Оно уже нами принято. Там, на руднике, и без того всегда голодовка. Только родился — и уже голодовка. Нам все равно, где умирать. В любом случае там, хоть и медленнее, но мы тоже умрем.

Правительство ответило репрессиями и угрозами, но голодовка этой группы женщин и детей разбудила дремавшие в народе силы, сдерживаемые в течение долгого времени. Вся Боливия всколыхнулась, обрела решимость к борьбе. Десять дней спустя голодную забастовку объявили 1400 трудящихся и студентов. Диктатура почувствовала, что почва уходит из-под ног. Таким образом была вырвана всеобщая амнистия.

Так пересекли рубеж, разделявший 1977 и 1978 гг., две страны. А в Карибском бассейне Панама по окончании тернистых переговоров с новым правительством Соединенных Штатов ожидала обещанной отмены /367/ колониального статуса канала. На Кубе народ отмечал праздник: социалистической революции исполнилось 19 лет. Несколько дней спустя в Никарагуа разгневанный народ высыпал на улицы. Диктатор Сомоса, сын диктатора Сомосы, смотрел на это зрелище в замочную скважину, спрятавшись за массивными дверями. Несколько предприятий пылали, подожженные народом, ярость которого все сметала на своем пути. Одно из этих предприятий— «Пласмафересис» — специализировалось на вампиризме. Компания «Пласмафересис», уничтоженная огнем в начале 1978 г., принадлежала кубинским эмигрантам и занималась продажей никарагуанской крови в Соединенные Штаты. (В бизнесе кровью, как во всех прочих, производители получают гроши. Компания «Гемо Карибиан», например, платит гаитянцам 3 долл. за каждый литр крови, который перепродается затем по 25 долл. на североамериканском рынке.)

7. В августе 1970 г. Орландо Летельер опубликовал обличительную статью, в которой написал, что диктатура Пиночета и «экономическая свобода» привилегированных групп меньшинства — две стороны одной и той же медали [2]. Летельер, бывший министр правительства Сальвадора Альенде, находился в тот момент в эмиграции в Соединенных Штатах. Спустя несколько дней он погиб от взрыва бомбы, подложенной в его машину [3]. В своей статье он утверждал, что абсурдно говорить о свободной конкуренции в экономике вроде чилийской, подчиненной монополиям, которые по своему усмотрению играют ценами, смехотворно упоминать о нравах трудящихся в стране, где профсоюзы находятся вне закона, а заработная плата устанавливается декретами военной хунты. Летельер описывал систематический демонтаж завоеваний, которых чилийский народ добился при правительстве /368/ Народного единства. Половину промышленных монополий и олигополий, национализированных Сальвадором Альенде, диктатура возвратила прежним владельцам, другую половину — продала с молотка. «Файрстоун» купила национальный шинный завод; «Пapсонс энд Уайтмор» — большой целлюлозно-бумажный комбинат... Чилийская экономика, отмечал Летельер, сегодня более концентрирована и монополизирована, чем накануне прихода к власти правительства Альенде [4]. Бизнес обрел большую свободу действий, чем когда-либо; людей опутали цепями, как никогда в прошлом: в Латинской Америке свобода предпринимательства несовместима с политической свободой и правами человека.

Свобода рынка? С начала 1975 г. в Чили введены свободные цены на молоко. Результаты не заставили себя долго ждать. Всего 2 предприятия подчинили себе рынок. Цена на молоко для потребителей мгновенно повысилась на 40%, в то время как производители молока стали получать на 22% меньше.

Детская смертность, которая заметно снизилась при правительстве Народного единства, при Пиночете сделала драматический скачок вверх. Когда Летельер был убит на одной из улиц Вашингтона, четвертая часть населения Чили не получала никакого дохода и существовала за счет благотворительности, просто в силу упрямства или вынужденная прибегать ко всевозможным махинациям.

Пропасть, которая разверзается в Латинской Америке между благосостоянием немногих и бедствиями многих, неизмеримо больше, чем в Европе или Соединенных Штатах. Соответственно намного более жестоки методы, обеспечивающие сохранение этой дистанции. Бразилия содержит огромную и очень хорошо оснащенную армию, а на образование тратит 5% национального бюджета. В Уругвае в настоящее время половина бюджета поглощается вооруженными силами и полицией: пятой части активного населения вменено в обязанность выслеживать, преследовать или карать остальных.

Вне всякого сомнения, одним из наиболее важных событий, имевших место на нашем континенте в семидесятые годы, была чилийская трагедия — военный мятеж, /369/ который, свергнув 11 сентября 1973 г. демократическое правительство Сальвадора Альенде, погрузил Чили в море крови.

Незадолго до того, в июне того же года, после государственною переворота в Уругвае был распущен парламент, поставлены вне закона профсоюзы, запрещена всякая политическая деятельность [5].

В марте 1976 г. снова пришли к власти аргентинские генералы: правительство вдовы Хуана Доминго Перона, деградировавшее до уровня помойной ямы, бесславно рухнуло, и мало кто об этом сожалел в стране.

Сегодня 3 страны южной части континента подобны язве на теле планеты. Оттуда поступают только дурные вести. Пытки, похищения, убийства и высылки стали там обыденным делом. Что же такое эти диктатуры — опухоли, которые необходимо удалить из здорового организма, или гной, который указывает на заражение всей системы?

Всегда существовала, как мне думается, постоянная и теснейшая взаимосвязь между силой угрозы интересам власть имущих и жестокостью ответа. Думается, нельзя понять происходящее сегодня в Бразилии и Боливии, если не вспомнить опыт правления Жоао Гуларта и Хуана Хосе Торреса. До того как они пали, эти правительства претворили на практике ряд социальных реформ, продвинули вперед националистическую экономическую политику — но этот процесс был прерван в 1964 г. в Бразилии и в 1971 г. в Боливии. Равным образом смело можно сказать, что Чили, Аргентина и Уругвай также искупают грех надежды. Глубокие преобразования при правительстве Альенде, знамена справедливости, под которыми выступали аргентинские рабочие массы, знамена, которые реяли при недолгом правлении Эктора Кампоры в 1973 г., ускоренная политизация уругвайской молодежи — все это стало вызовом находившейся в кризисе бессильной системе, с которым она не могла смириться. Кислород свободы оказался ядовитым для призраков, и ради спасения порядка была призвана преторианская гвардия режима. Чистка превратилась в истребление. /370/ 8. Документы конгресса Соединенных Штатов часто приводят неопровержимые свидетельства вмешательства в дела Латинской Америки. Угрызения совести не дают покоя общественному сознанию США, и оно осуществляет катарсис в исповедальнях империи. В последнее время, например, участились официальные признания в причастности Соединенных Штатов к различного рода трагедиям на нашем континенте. Широко и во всеуслышание подтверждено, в частности, что правительство Соединенных Штатов с помощью подкупа, шпионажа и шантажа непосредственно вмешивалось в политическую жизнь Чили. Стратегия преступления против этой страны вырабатывалась в Вашингтоне. С 1970 г. Киссинджер и службы информации тщательно готовили падение правительства Альенде. Миллионы долларов распределялись между противниками законного правительства Народного единства. Именно они обеспечили, к примеру, забастовку владельцев грузовиков, которая в 1973 г. парализовала значительную часть экономики страны. Вера в безнаказанность развязывает языки. В момент государственного переворота, направленного против Гуларта, Соединенные Штаты имели в Бразилии самое большое в мире посольство. Линкольн Гордон, бывший тогда послом, признался 13 лет спустя в беседе с журналистами, что его правительство долгое время финансировало силы, противостоящие реформам. «Какого дьявола, — сказал Гордон. — В те времена это было обычное дело... ЦРУ привыкло неограниченно распоряжаться фондами на политические цели» [6]. В том же интервью Гордон пояснил, что в дни переворота Пентагон держал у бразильских берегов огромный авианосец и 4 танкера «на случай, если антигулартовские силы попросят у нас помощи». Эта помощь, заявил он, «не была бы только моральной. Мы бы обеспечили этим силам прочный тыл, оказали бы поддержку боеприпасами и горючим».

С тех пор как президент Джеймс Картер провозгласил политику «защиты прав человека», стало обыденным делом, что латиноамериканские режимы, навязанные благодаря вмешательству США, заявляют горячие протесты против североамериканского вмешательства в их внутренние дела. /371/ Конгресс Соединенных Штатов даже решил в 1976 и 1977 гг. приостановить предоставление отдельным странам экономической и военной помощи. Однако основная часть внешней помощи Соединенных Штатов предоставляется по каналам, которые конгресс не контролирует. Так, несмотря на заявления, резолюции и протесты, режим генерала Пиночета на протяжении 1976 г. получил 290 млн. долл. в качестве прямой помощи США, для чего не понадобилось одобрения конгрессменов. К моменту первой годовщины существования диктатура генерала Виделы в Аргентине уже получила 50 млн. долл. от частных североамериканских банков и 415 млн. от двух учреждений (Международного банка реконструкции и развития и Межамериканского банка развития), в которых Соединенные Штаты имеют решающее влияние.

Можно, конечно, приветствовать озабоченность президента Картера кровавыми делами, что творятся в некоторых латиноамериканских странах, но ведь нынешние диктаторы — вовсе не самоучки: они усваивали технику репрессий и искусство подавления на курсах Пентагона в США и в зоне Панамского канала. Эти курсы существуют и по сей день и, да будет известно, ни на йоту не изменили своей направленности. Латиноамериканские военные, которые сегодня якобы проявляют непокорность по отношению к Соединенным Штатам, были весьма прилежными их учениками. Несколько лет тому назад тогдашний военный министр США Роберт Макнамара, теперь являющийся президентом Международного банка реконструкции и развития, заявил об этом вполне откровенно: «Это — новые лидеры. Нет нужды распространяться о том, как важно иметь в роли лидеров людей, которые предварительно близко узнали то, как мы, американцы, думаем и как привыкли делать свои дела. Дружба с этими людьми бесценна» [7].

Устроит ли нас инвалидное кресло в дар от тех, кто делает нас паралитиками?

9. Французские епископы говорят о другого рода ответственности, более глубокой, менее видимой: «Мы, принадлежащие к нациям, которые претендуют на то, чтобы считаться самыми передовыми в мире, входим в число тех, /372/ кто обогащается за счет эксплуатации развивающихся стран. Мы не видим страданий, которые разрушают самое плоть и дух целых народов. Мы содействуем усилению поляризации современного мира, в котором все более явным становится господство богатых над бедными, могущественных над слабыми. Разве мы не знаем, что наше неумеренное потребление ресурсов и сырья не было бы возможно без контроля западными странами торгового обмена? Разве мы не видим, кто получает выгоду от торговли оружием, печальный пример которой подает и наша страна? Разве мы не понимаем, что милитаризация режимов в бедных странах является следствием экономического и культурного господства, осуществляемого индустриальными странами, в которых всем правит жажда наживы и всесилие денег?» [8]

Диктаторы, истязатели, инквизиторы — все это служащие террора, подобно тому как на почте и в банках имеются свои служащие. И террор применяется не потому, что речь идет о заговоре людей с извращенными наклонностями, а потому, что он кому-то необходим. Генерал Пиночет может показаться персонажем из «Капричос» Гойи, настоящей находкой для психоаналитиков или наследником зверских традиций банановых республик. Однако патологические или «фольклорные» черты того или иного диктатора, ставшие своего рода приправой для истории, это еще не история. Кто осмелится сегодня утверждать, что первая мировая война разразилась из-за комплексов кайзера Вильгельма, вызванных тем, что у него одна рука была короче другой? «В демократических странах не обнаруживается насильственный характер, свойственный экономике; в авторитарных странах в той же мере присутствуют экономические причины, порождающие насилия», — записывал Бертольт Брехт в своем рабочем дневнике в конце 1940 г.

В странах южной части Латинской Америки центурионы завладели властью, потому что в этом нуждалась система, а государственный терроризм пускается в ход, когда господствующие классы уже не могут вершить свои дела, пользуясь иными средствами. В наших странах не существовало бы пыток, если бы они не были действенны; а формальная демократия продолжала бы существовать, если бы были гарантии, что она не выйдет из-под /373/ контроля тех, кто сосредоточил власть в своих руках. В трудные времена демократия рассматривается как преступление против национальной безопасности — то есть против безопасности внутренних привилегий и иностранных инвестиций. Наши мясорубки, через которые пропускают людей, — составная часть международного механизма угнетения. Общество сплошь милитаризируется, чрезвычайное положение становится постоянным, а аппарат подавления — доминирующим вследствие того, что в центре империалистической системы закручивают гайки. Когда возникает тень кризиса, первым делом усиливают грабеж бедных стран, чтобы гарантировать полную занятость, всяческие свободы и высокие показатели развития в богатых странах. Отношения жертвы и палача стали порочным кругом у нас: непрекращающиеся унижения стали системой и они диктуются международными рынками, финансовыми центрами — повсюду, вплоть до дома каждого гражданина.

10. Гаити — самая бедная страна Западного полушария. Здесь больше мойщиков ног, чем чистильщиков сапог: дети за жалкую монетку моют ноги босым клиентам, которые не носят обуви, так что и чистить нечего. Средняя продолжительность жизни гаитянцев — чуть больше 30 лет. Из каждых 10 жителей Гаити 9 не умеют ни читать, ни писать. Сельскохозяйственную продукцию для внутреннего потребления выращивают на крутых склонах гор; для экспорта — на плодородных равнинах: лучшие земли отводятся под кофе, сахарный тростник, какао и другие культуры, в которых нуждается североамериканский рынок. На Гаити никто не играет в бейсбол, но Гаити — главный мировой производитель бейсбольных мячей. В стране полно мастерских, где дети работают за 1 доллар в день, собирая кассеты и электронные приборы. Разумеется, эти товары тоже идут на экспорт, и, естественно, экспортируются и получаемые от этого прибыли, из которых на Гаити остается только доля, причитающаяся организаторам террора. Малейшее проявление протеста чревато в этой стране тюрьмой или смертью. Как это ни выглядит невероятным, но реальная заработная плата гаитянских трудящихся, и без того мизерная, уменьшилась в период между 1971 и 1975 гг. на одну четверть [9]. Знаменательно, что в это же время в страну /374/ происходил новый наплыв североамериканского капитала.

Мне вспоминается передовая статья в одной буэнос-айресской газете, появившаяся года два назад. Старая консервативная газета рычала от ярости, потому что в одном международном документе Аргентина была представлена как слаборазвитая и зависимая страна. Как можно, возмущалась газета, ставить на одну доску просвещенное, процветающее общество белых людей с такой бедной, населенной неграми страной, как Гаити?

Нет сомнения, разница между обеими странами огромная, хотя она имеет мало общего с критериями, свойственными спесивой олигархии Буэнос-Айреса. Но при всех различиях и противоречиях, какими бы существенными они ни были, Аргентина не может вырваться за рамки порочного круга, который душит латиноамериканскую экономику в целом, и никакие словесные заклинания не могут вырвать Аргентину из той реальности, в которую включены — кто больше, кто меньше — все страны региона.

В конце концов нельзя не согласиться, что массовые убийства, учиненные генералом Виделой, не намного более цивилизованные, чем творимые «Папой Доком» Дювалье и его преемником на троне, хотя надо признать, что репрессии в Аргентине проводятся на более высоком технологическом уровне. Но в главном обе диктатуры выполняют одну и ту же задачу: они поставляют дешевые рабочие руки на международный рынок, требующий дешевых продуктов.

Едва придя к власти, диктатура Виделы поспешила запретить забастовки и ввела свободу цен, ограничив одновременно рост заработной платы. Пять месяцев спустя после государственного переворота новый закон об иностранных инвестициях поставил в равные условия иностранные и национальные предприятия. Свободная конкуренция покончила, таким образом, с «несправедливым», «невыгодным» положением, в котором находились транснациональные корпорации по сравнению с местными предприятиями — такие, например, как «беззащитная» «Дженерал моторз», чей мировой объем продаж равен ни много ни мало всему валовому национальному продукту Аргентины. Так же свободен теперь, при незначительных ограничениях, перевод прибылей за границу и репатриация инвестированного капитала. /375/ К моменту, когда режим в Аргентине отпраздновал первую годовщину своего существования, реальная заработная плата уменьшилась на 40%. Этот результат был достигнут с помощью террора. «Пятнадцать тысяч пропавших без вести, десять тысяч арестованных, четыре тысячи убитых, десятки тысяч изгнанных — таковы голые цифры, свидетельствующие об этом терроре» — это фраза из открытого письма писателя Родольфо Вальша от 29 марта 1977 г., обращенного к трем членам правящей хунты. В тот же день Вальш был похищен и навсегда исчез.

11. Из достоверных источников известно, что лишь ничтожная часть новых прямых иностранных инвестиций в Латинской Америке действительно поступает из той страны, которая их вкладывает. Согласно исследованиям, опубликованным Департаментом торговли Соединенных Штатов, только 12% фондов отпускаются в таком случае североамериканским головным предприятиям, 22% приходятся на долю прибылей, полученных в Латинской Америке, а остальные 66% берутся из источников внутреннего кредита и особенно кредита международного [10]. Та же пропорция характерна для инвестиций из Западной Европы и Японии; причем надо иметь в виду, что зачастую 12% инвестиций, которые поступают от головного предприятия, не что иное, как результат передачи уже использованного оборудования, или же он попросту включает произвольную котировку, по которой предприятия продают ноу-хау на промышленное оборудование, патенты, право использования торговой марки. Таким образом, транснациональные корпорации не только присваивают внутренний кредит стран, где они действуют, в обмен на довольно сомнительный вклад капитала, но и приумножают их внешний долг.

Латиноамериканский внешний долг в 1975 г. был почти в три раза большим, чем в 1969 г. [11] Бразилия, Мексика, Чили и Уругвай потратили почти половину своих поступлений от экспорта на выплату процентов за кредит, а также на оплату прибылей иностранных предприятий, обосновавшихся в этих странах. Выплата процентов и /376/ переводы прибылей поглотили в том же году 55% экспорта Панамы и 60% экспорта Перу [12]. В 1969 г. каждый житель Боливии был должен заграничным компаниям 137 долл., а в 1977 — 483, хотя боливийцев не спрашивали, желают ли они влезть в этот долг, и они не увидели ни одного цента из этих займов, которые стали для них вроде петли на шее.

«Ферст нэшнл сити бэнк» не фигурирует в качестве кандидата ни в одном списке в тех немногих латиноамериканских странах, где еще проводятся выборы, да и ни одного из генералов, возглавляющих диктатуры, не зовут Международным валютным фондом. Однако чья рука казнит в наших странах и чья воля давит на нас? Кто дает взаймы, тот и правит. Чтобы платить, нужно больше экспортировать, а экспортировать нужно больше, чтобы финансировать импорт, который фактически обеспечивает утечку прибылей. Рост экспорта, покупательная способность которого падает, предполагает сохранение заработков, равнозначных голодному пайку. Массовая нищета стала ключом к процветанию экономики, обращенной вовне, к загранице, она мешает росту внутреннего рынка потребления, необходимого для поддержания гармоничного экономического развития. Наши страны потеряли собственный голос, они способны лишь откликаться на чужие приказы. Они зависят от других и существуют, поскольку обеспечивают нужды других. В свою очередь адаптация экономики к требованиям внешнего спроса снова возвращает нас к изначальным бедам: она открывает двери перед грабительскими иностранными монополиями, заставляет просить все новые и большие займы у международных банков. Этот порочный круг действует удивительно четко: внешний долг и иностранные инвестиции заставляют увеличивать экспорт, поступления от которого сами же и поглощают. А задачу эту нельзя выполнить, соблюдая приличия и хорошие манеры. Для того чтобы латиноамериканские трудящиеся выполняли роль заложников чужого процветания, их нужно содержать как узников, где бы они ни находились — по ту или по другую сторону тюремных решеток. /377/

12. Варварская эксплуатация рабочей силы отнюдь не несовместима с современной интенсивной технологией. Так давно уже повелось в наших краях: к примеру, легионы боливийских рабочих, оставлявших легкие на шахтах Оруру, и во времена Симона Патиньо трудились в условиях наемного рабства, но используя вполне современное оборудование. «Оловянный барон» умел сочетать самую высокую для своего времени технологию с самой низкой заработной платой [13].

Кроме того, в наши дни импорт технологии из самых экономически развитых стран сочетается с процессом экспроприации промышленных предприятий местного капитала могущественными транснациональными корпорациями. Централизация капитала осуществляется через «безжалостное уничтожение морально устаревших предприятий, которые, как правило, являются государственной собственностью» [14]. Ускоренная денационализация латиноамериканской промышленности несет с собой растущую технологическую зависимость. Технология — главный ключ к власти, монополизированный метрополиями капиталистического мира. При этом технология поступает к нам уже подержанной, а платить за это старье приходится так, словно это новинки. В 1970 г. Мексика заплатила за импорт иностранной технологии вдвое больше, чем в 1968 г. За период с 1965 по 1969 г. Бразилия удвоила свои выплаты по этой статье; то же самое произошло и с Аргентиной в тот же период.

Заимствование технологии увеличивает и без того тяжелый внешний долг и имеет губительные последствия для рынка труда. В условиях системы, направленной на отток прибылей за рубеж, «традиционные» предприятия теряют возможности для увеличения занятости. В обмен на эфемерный импульс, который делает более динамичной экономику, островки современной индустрии жертвуют рабочими руками, сокращая рабочее время, необходимое для производства. Существование весомой и растущей армии безработных в свою очередь облегчает снижение реальной заработной платы.

13. Даже в документах ЭКЛА говорится о перераспределении международного разделения труда. Специалисты выражают надежду, что через несколько лет Латинская /378/ Америка сможет экспортировать промышленные товары и той же мере, в какой она сегодня продает за рубеж свое сырье и сельскохозяйственные продукты. «Различия и уровнях оплаты между развитыми и развивающимися странами, включая страны Латинской Америки, могут привести к новому разделению труда между ними, переместив из первых во вторые, согласно законам конкуренции, отрасли промышленности, в которых стоимость труда будет очень высокой. Затраты на рабочую силу в обрабатывающей промышленности Мексики или Бразилии, как правило, гораздо ниже, чем в Соединенных Штатах» [15].

Что же это — толчок к прогрессу или очередное неоколониалистское предприятие? Электротехническое и иное оборудование уже фигурирует среди главных продуктов экспорта Мексики. В Бразилии растет продажа за границу автомобилей и вооружения. Некоторые латиноамериканские страны переживают новый этап индустриализации, в большой мере навязанной и направляемой иностранными потребностями и иностранными хозяевами средств производства. Не станет ли такая индустриализация новой, дополнительной главой в нашей долгой истории «развития, обращенного вовне»? На международных рынках по всевозрастающим ценам продается теперь не просто продукция «обрабатывающей промышленности», а наиболее технологически сложная, которая выдвигается ныне на первый план в самых развитых экономиках. Главным продуктом экспорта Латинской, Америки, что бы они ни продавали — сырье или промышленные продукты, — пo-прежнему остаются ее дешевые рабочие руки.

Не выпало ли на нашу долю не прекращающееся за всю историю страдание, вызванное развитием, которое на самом деле калечит и разобщает наши страны? Века назад конкиста опустошала наши земли, чтобы насаждать экспортные культуры, уничтожала индейские селения ради рудников и драг, дабы удовлетворить спрос на заморское серебро и золото. Питание доколумбова населения, которому удалось избежать истребления, ухудшилось во имя чужого прогресса. В наши дни народ Перу производит рыбную муку с очень высоким содержанием белков для коров в Соединенных Штатах и Европе, однако в питании большинства перуанцев не хватает белков. Филиал «Фольксвагена» в Швейцарии высаживает по дереву за /379/ каждый проданный автомобиль (вот какое экологическое благородство!); но в это же самое время филиал «Фольксвагена» в Бразилии уничтожает сотни гектаров леса, а затем использует освободившуюся землю для интенсивного производства мяса на экспорт. Бразильский народ, который сам редко ест мясо, все больше мяса продает за границу. Не так давно в беседе со мной Дарси Рибейро говорил, что «Республика Фольксваген» по своей сути не отличается от «банановой республики». С каждого доллара, который приносит экспорт бананов, только 11 центов остаются в стране-производительнице [16], а из этих 11 центов лишь незначительная часть приходится на долю рабочих с плантаций. Разве эта пропорция меняется от того, что некоторые латиноамериканские страны теперь экспортируют автомобили?

Теперь суда с черными невольниками уже не бороздят океан. Торговцы рабами действуют ныне, сидя в министерствах труда. Заработки африканские — цены европейские. Что представляют собой государственные перевороты в Латинской Америке, как не непрекращающиеся эпизоды захватнической войны? Новоиспеченные диктатуры тут же приглашают иностранные компании эксплуатировать местную рабочую силу, изобильную и дешевую, предоставляют им неограниченный кредит, освобождают от налогов, вручают им природные ресурсы, лежащие прямо под рукой.

14. Служащие ведомства по претворению чрезвычайного экономического плана правительства Чили получают заработную плату, эквивалентную 30 долл. в месяц. Килограмм хлеба стоит полдоллара. Иными словами, они получают 2 килограмма хлеба в день. Минимальный заработок в Бразилии достигает 60 долл. в месяц, но поденщики получают от 50 центов до 1 долл. за день работы на плантациях кофе, сои и других продуктов, идущих на экспорт. Корма для коров в Мексике содержат больше белков, чем рацион крестьян, которые их обслуживают. Мясо этих коров предназначено для тех немногих внутри страны, кто может есть вдоволь, но прежде всего для международного рынка. В Мексике процветает экспортное сельское хозяйство, поощряемое щедрой политикой кредитов и официальных льгот, в то время как с 1970 по /380/ 1976 г. уменьшилось количество белков на душу населения, а в сельских зонах лишь у одного из 5 мексиканских детей нормальный вес и рост [17]. В Гватемале рис, маис и фасоль, предназначенные для внутреннего потребления, выращивают как бог на душу положит, но кофе, хлопок и другие продукты экспорта получают 87% кредита. Из каждых 10 гватемальских семей, занятых на производстве и сборе кофе, главного источника валютных поступлений страны, едва лишь одна питается в соответствии с минимально необходимыми нормами [18]. В Бразилии только 5% сельскохозяйственного кредита направляется на производства риса, фасоли и маниоки, которые составляют основу питания бразильцев. Остальные средства идут на производство экспортных продуктов.

Недавнее резкое снижение международной цены на сахар не вызвало, как это случалось раньше, волны голода среди крестьян на Кубе. Там уже не знают, что такое недоедать. А происшедший почти одновременно рост международных цен на кофе ничуть не ослабил хронической нищеты трудящихся кофейных плантаций в Бразилии. Повышение котировки кофе в 1976 г. — случайное явление, вызванное морозами, которые погубили бразильский урожай, — непосредственно «не отразилось на заработной плате», как признал высокопоставленный чиновник из Бразильского института кофе [19].

Разумеется, культивирование продуктов на экспорт само по себе не является несовместимым с благосостоянием населения и не противоречит экономическому развитию, «обращенному вовнутрь». В конце концов продажа сахара за границу стала на Кубе рычагом для создания нового общества, в котором все имеют доступ к плодам экономического развития, и солидарность является основой человеческих отношений.

15. Хорошо известно, кому приходится оплачивать кризисы, вызванные реорганизацией нынешней системы в пользу иностранных монополий. Цены на большинство продуктов, которые продает Латинская Америка, неуклонно падают, в то время как цены на продукты, которые она покупает у стран, монополизировавших технологию, /381/ торговлю, инвестирование и кредитование, растут. Чтобы компенсировать разницу и выполнять обязательства перед иностранным капиталом, необходимо покрывать разницу в ценах количеством продукта. Вот почему диктатуры Южного конуса урезали наполовину заработную плату рабочих и превратили каждый центр производства в концентрационный лагерь. Рабочие также вынуждены компенсировать падение стоимости своей рабочей силой, являющейся продуктом, который они продают на рынке. Трудящиеся вынуждены покрывать увеличением количества рабочих часов то, что они теряют в покупательной способности заработной платы. Законы международного рынка воспроизводятся, таким образом, в микромире жизни каждого латиноамериканского трудящегося. Для трудящихся, которым «посчастливилось» получить постоянную работу, закон о восьмичасовом рабочем дне — пустая бумажка. Чаще всего они работают по 10, 12 и даже 14 часов, а многие и по воскресеньям.

Одновременно участились несчастные случаи на производстве, человеческая кровь приносится на алтарь производительности труда. Вот три факта конца 1977 г. в Уругвае.

Владельцы карьеров, обеспечивающих железные дороги камнем и щебенкой, удвоили свои доходы. А в начале весны 15 рабочих погибли от взрыва гелигнита.

Перед воротами фабрики пиротехнических изделий выстраиваются очереди безработных. На производстве трудятся дети. Побиваются все рекорды производительности. 20 декабря произошел взрыв: 5 человек убиты, 10 ранены.

28 декабря в 7 часов утра рабочие отказались войти на фабрику рыбных консервов, потому что сильно пахло газом. Им угрожали: не войдут — потеряют работу. Они продолжали отказываться. Им грозили: вызовем солдат. Предприятие до этого уже вызывало войска в подобных случаях. Рабочие вошли на фабрику и приступили к работе. В результате — четверо погибших, несколько человек с тяжелыми отравлениями отправлены в больницу — на фабрике была утечка аммиака [20].

Тем временем диктатура с гордостью заявляет: уругвайцы теперь могут покупать более дешевые, чем когда-либо, шотландское виски, английский джем, датскую ветчину, французское вино, испанского тунца и одежду, сшитую на Тайване.

16. Мария Каролина ди Жезус родилась среди куч мусора, где копошились стервятники. Она росла, страдала, упорно трудилась, любила, рожала детей. И при этом записывала корявым почерком в тетрадке свои заботы, события своей жизни. Один журналист случайно прочитал эти тетрадки, и Мария Каролина ди Жезус превратилась в знаменитую писательницу. Ее книгу «Фавела» — дневник пяти лет жизни в убогом предместье Сан-Паулу — прочитали в 40 странах, она была переведена на 30 языков.

Бразильская Золушка, превратившаяся в принцессу согласно причудам общества потребления, Мария Каролина ди Жезус покинула «фавелу», она объездила весь мир, давала интервью, ее фотографировали, ее работа была отмечена критикой, за ней ухаживали джентльмены, ее принимали президенты.

Прошли годы. В начале 1977 г. воскресным утром Мария Каролина ди Жезус умерла среди куч мусора, где копошились стервятники. Никто уже не помнил женщину, написавшую, что «голод подобен динамиту, которым начиняют человеческое тело». Простой бразильянке, питавшейся объедками, удалось на короткое время попасть в число избранных. Ей позволили сесть за их стол. По после десерта чары пропали. А пока длился ее волшебный сон, Бразилия продолжала оставаться страной, где каждый день из-за производственных травм становится калеками 100 рабочих, где из каждых 10 детей 4 рождаются, чтобы потом стать нищими и ворами.

Статистика ухмыляется, а люди гибнут. В системах, организованных «наоборот», с ростом экономики растет и социальная несправедливость. В самый процветающий период «бразильского чуда» в предместьях самого богатого города страны возросла детская смертность. Внезапное процветание, вызванное открытием нефти в Эквадоре, принесло с собой цветное телевидение, но не привело к появлению новых школ и больниц.

Города переполнены настолько, что вот-вот взорвутся. В 1950 г. в Латинской Америке было 6 городов с населением свыше миллиона человек. В 1980 г. их будет 25 [21]./383/ Огромные легионы трудящихся, которых выбрасывает деревня, разделяют на окраинах крупных индустриальных центров ту же участь, какую система уготовила для «лишних» юных горожан. Совершенствуются — чем не латиноамериканский вариант плутовского романа? — формы выживания пройдох. «Производительная система демонстрирует видимую неспособность создать занятость, которая вобрала бы растущую рабочую силу в регионе, в особенности большие контингенты городской рабочей силы...» [22]

В одном из исследований Международной организации труда не так давно указывалось, что в Латинской Америке в условиях «глубокой бедности» пребывает более 110 млн. человек. Из них 70 млн. «остро нуждаются» [23]. Какой же процент населения ест меньше того, что необходимо для выживания? Согласно заключению специалистов, «доходы, не обеспечивающие минимально сбалансированное питание», получают 42% населения Бразилии, 43% — колумбийцев, 49% — гондурасцев, 31% — мексиканцев, 45% — перуанцев, 29% — чилийцев, 35% — эквадорцев» [24].

Как подавить взрывы гнева этого большинства приговоренных к голоду? Как предупредить эти возможные в будущем взрывы? Как избежать роста этого большинства, если система не работает на него? После того как исчерпаны возможности благотворительности, вызывают полицию.

17. В наших краях индустрия террора высоко оплачивает, как и любое другое иностранное ноу-хау, последние новшества в этой отрасли. В большом объеме покупается и применяется североамериканская технология репрессий, испытанная во всех четырех сторонах света. Однако было бы несправедливо не признать за латиноамериканскими господствующими классами известного творческого подхода к этой сфере деятельности.

Наша буржуазия оказалась неспособной к независимому экономическому развитию, ее попытки создать национальную промышленность напоминают полет курицы — беспорядочный, суетливый. На протяжении всей нашей истории власть имущие также представили много доказательств отсутствия у них политической фантазии. /384/ Зато они сумели смонтировать гигантский аппарат подавления и внесли свой вклад в технику истребления людей и идей. В этом отношении знаменателен недавний опыт стран Рио-Платы.

«Чистка страны займет у нас немало времени», сходу предупредили аргентинские военные. Вооруженные силы призывались раз за разом господствующими классами Уругвая и Аргентины, чтобы задушить силы, выступающие за преобразования, вырвать их с корнем, увековечить внутренний режим привилегий, создать экономические и политические условия, притягательные для иностранного капитала: выжженная земля, «порядок» в стране, покорные и дешевые трудящиеся. Самый совершенный порядок — на кладбище. Население было тут же объявлено «внутренним врагом». Любое проявление жизни, протеста или просто сомнения с точки зрения разработанной военными доктринами «национальной безопасности» стало рассматриваться как опасный вызов. Потому-то и созданы сложные механизмы пресечения и наказания.

За внешней видимостью этой системы скрывается самая глубокая продуманность. Чтобы действовать эффективно, подавление должно выглядеть произвольным. Всякая человеческая деятельность, исключая дыхание, должна быть потенциальным преступлением. В Уругвае пытка стала привычным сопровождением любого допроса: ее объектом может оказаться всякий, а не только подозреваемый или виновный в актах неповиновения. Таким образом, панический страх перед пыткой распространяется среди всех граждан, подобно парализующему газу, который вторгается в каждый дом и заползает в душу каждого гражданина.

В Чили жертвами охоты на людей стало 30 тыс. человек, которые были убиты. В Аргентине не расстреливают — там похищают. Жертвы просто исчезают. Эту задачу выполняет невидимое войско, действующее по ночам. После них не находят трупов, ответственных за убийство нет. Такое массовое истребление людей — усердно выполняемое и всегда неофициальное — осуществляется с полной безнаказанностью; так с большим эффектом распространяется коллективный страх. Никто не требует отчета, никто не дает объяснений. Каждое преступление порождает болезненную неуверенность среди близких жертвы и заодно предостерегает всех остальных. /385/ Государственный терроризм намеренно парализует население с помощью страха.

Чтобы получить или сохранить работу, в Уругвае требуется специальное разрешение от военных властей. В стране, где так трудно найти работу вне казарм и полицейских комиссариатов, это условие способствует не только тому, чтобы подтолкнуть к выезду добрую часть тех 300 тыс. граждан, что занесены в «черные списки» в качестве левых. Это также помогает запугать и остальных. Газеты в Монтевидео имеют обыкновение помещать публичные раскаяния и заявления граждан, которые на всякий случай бьют себя в грудь: «Я никогда не являлся, не являюсь и не буду...»

В Аргентине книгу уже не нужно запрещать декретом. Новый уголовный кодекс налагает санкции на писателя и на издателя книги, которая расценивается как подрывная. Но кроме того, он карает типографа, который осмеливается печатать просто сомнительный текст, а также посредника и книготорговца, которые осмелились ее продавать, и, словно всего этого мало, наказывают также и читателя, чтобы он не осмеливался читать и тем более хранить книги. Потребитель книги, таким образом, законом приравнивается к потребителю наркотиков [25]. В обществе глухонемых, которое пытаются создать, каждый гражданин должен превратиться в собственного Торквемаду.

В Уругвае недонесение на ближнего — преступление. Поступая в университет, студенты дают письменное обязательство разоблачать всякого, кто будет осуществлять в стенах университета «любую деятельность, чуждую задачам обучения». Студент считается соответственным за любой инцидент, происходящий в его присутствии. В обществе сомнамбул, которое пытаются создать, каждый гражданин должен стать полицейским, который следит за самим собой и за всеми другими. И все же система полностью не доверяет ему. Число полицейских и солдат в Уругвае составляет 100 тыс., но к ним следует добавить /386/ 100 тыс. осведомителей. Шпики снуют повсюду: на улицах, в кафе, в автобусах, на заводах и в лицеях, в контоpax и в университетах. Всякий, кому вздумается пожаловаться вслух на то, что жизнь дорога и тяжела, может очутиться в тюрьме: он совершил «покушение против морального духа вооруженных сил», что карается тюремным заключением от 3 до 6 лет.

18. На референдуме в январе 1978 г. голос, поданный за диктатуру Пиночета, помечался знаком в виде флага Чили. Голос против — черным прямоугольником.

Система хочет, чтобы ее отождествляли со страной. Система — это страна, утверждает официальная пропаганда, которая денно и нощно промывает мозги гражданам. Враг системы — предатель родины. Способность возмущаться несправедливостью и стремление к переменам — синоним предательства и дезертирства. Во многих странах Латинской Америки те, кто не уехали за границу, живут в изгнании на своей собственной родине.

Но в то самое время, когда Пиночет праздновал свою победу, диктатура писала о «коллективном трудовом абсентизме» — так она называла забастовки, которые, несмотря на террор, вспыхивали по всей стране. Подавляющее большинство похищенных и исчезнувших в Аргентине составляют рабочие, участвовавшие в какой-либо профсоюзной деятельности. Но в неиссякаемой народной фантазии рождаются новые формы борьбы — «забастовка печальной работы», «забастовка с непрекращающимися спорами», — и солидарность находит новые русла для выражения, стараясь отвести страх. На протяжении 1977 г. в Аргентине одна за другой произошли несколько всеобщих забастовок, хотя опасность потерять жизнь была не менее реальной, чем риск потерять работу. Росчерком пера не уничтожить непокорность организованного рабочего класса, имеющего давние традиции борьбы. В мае того же года, когда уругвайская диктатура подводила итог своей деятельности, направленной на выхолащивание умов и кастрацию коллективного сознания, она была вынуждена признать, что «в стране еще осталось тридцать семь процентов граждан, интересующихся политикой» [26]. /387/ В наших землях мы наблюдаем ныне не первобытное, исполненное силы дикарское детство капитализма, а его одряхление, сопровождающееся кровавыми конвульсиями. Слаборазвитость — не один из этапов нашего развития. Это — следствие капиталистического развития в наших условиях. Слаборазвитость Латинской Америки — закономерный итог чужого развития, которое она продолжает питать по сей день. Система, бессильная из-за того, что играет роль международного холопа и агонизирует с момента своего рождения, стоит на глиняных ногах. Система хочет уверить всех, что она — предназначена судьбой, а потому вечна. Любая память имеет подрывной характер, ибо она не подтверждает этот тезис. Опасен и любой иной продукт будущего. Система видит идеальную модель в неизменяемом обществе муравьев. Поэтому она не в ладах с человеческой историей, которая постоянно меняется, и потому, что в истории людей каждый акт разрушения рано или поздно вызывает ответ в виде акта созидания. /388/

---

Примечания