Следите за нашими новостями!
 
 
Наш сайт подключен к Orphus.
Если вы заметили опечатку, выделите слово и нажмите Ctrl+Enter. Спасибо!
 


Предыдущая | Содержание | Следующая

Союз фашизма и милитаризма

В «чистом виде», без переплетения с милитаризмом, фашизм вообще не существует. Ни зарождение фашизма, ни установление фашистской диктатуры невозможно, если в этом не принимают участия милитаристские силы. Все известные формы фашизма представляют собой сочетание фашистских и милитаристских элементов. И различия между этими формами очень часто определяются степенью преобладания в них либо одних, либо других. В случае если в союзе задают тон милитаристы, возникают военно-фашистские режимы. Если же определяющую роль играют политические фашистские силы, режимы носят «классический» фашистский характер.

Преобладание тех или иных элементов определяется многочисленными политическими и экономическими факторами и, как правило, возникает в ходе борьбы, которая, несмотря на близость политических платформ фашизма и реакционной военщины, в ряде случаев принимает острую форму. В ход пускаются политические интриги, а иногда и неприкрытое насилие. При этом, однако, не нарушается главное — единство политических целей, предусматривающих создание агрессивного, диктаторского государства с террористическим режимом, направленным против организованного рабочего класса, демократических и социалистических сил.

Сказанное относится к любой национальной форме фашизма. Но особенно применимо оно к германской разновидности фашизма — нацизму. Это объясняется тем, что благодаря ряду обстоятельств милитаризм на протяжении многих десятилетий играл в Германии особенно заметную роль.

Германия как национальное государство сложилась вокруг Прусского королевства. Это, естественно, наложило своеобразный прусский отпечаток и на ее внутреннюю жизнь и на ее внешнюю политику. Пруссия же вошла в историю как одно из самых милитаристских государств Европы. Ее дворянство, особенно так называемое восточноэльбское юнкерство, воспитанное на традициях восточной колонизации в духе тевтонского и ливонского орденов, всегда отличалось склонностью к культивированию «солдатского духа». Незаконченность буржуазных преобразований, обусловленная поражением революции 1848 г., объединение Германии усилиями Бисмарка «сверху», «железом и кровью» привели к тому, что в возникшем в последней трети XIX в. германском государстве на экспансионистский дух, свойственный империализму вообще, напластовались воинственность и фанфаронство прусского юнкера.

Высокомерие германского предпринимателя, мнившего себя самым талантливым, самым предприимчивым, самым ловким, а потому достойным иметь самое лучшее «место под солнцем», помноженное на самодовольство прусского юнкера, считавшего /90/ порядки в своем имении непревзойденным образцом для всего мира, и образовали тот специфический облик германского милитариста, с которым миру пришлось столкнуться еще в мировой войне 1914-1918 гг.

Этим же определялась особая роль армии в германском государстве. На протяжении столетий солдатское ремесло было овеяно романтическим ореолом. Военная профессия считалась самой почетной. Младший офицер котировался выше любого высокопоставленного чиновника. На армию не жалели ни средств, ни усилий. Вооруженные силы не воспринимались как инструмент гражданского общества. Напротив, гражданское общество, как и во времена средневековья, продолжало считаться своеобразным придатком армии.

В качестве наиболее «благородной» деятельности военная служба была прерогативой дворянства, сохранившего значительные сословные привилегии. В кайзеровской Германии, несмотря на то, что она была промышленно высокоразвитым государством с сильной, влиятельной буржуазией, на офицерских постах, особенно высших, почти не встречались выходцы из буржуазной среды. Максимум на что мог рассчитывать отпрыск даже самого богатого буржуазного семейства — это на звание офицера резерва или ополчения, что котировалось гораздо ниже звания кадрового офицера.

Первая мировая война, вызвавшая огромную убыль в офицерском составе, несколько изменила эту картину. Вынужденное быстро пополнять потери, германское командование оказалось перед необходимостью поступиться сословными соображениями и в более широких масштабах выдвигать на командные должности бюргеров «неблагородного» происхождения. После ноябрьской революции 1918 г., существенно ослабившей позиции дворянства, эта тенденция продолжалась. В созданном Веймарской республикой рейхсвере сословные привилегии дворянства соблюдались не столь строго. Но даже в этих условиях влияние дворянства, и прежде всего прусского юнкерства, в армии оставалось непропорционально большим по сравнению с его политическими и экономическими позициями. Так, в 1932 г. представители дворянства составили 52% генералов, 29 полковников, 23 подполковников, 16 майоров, 17 капитанов и ротмистров, 23% старших лейтенантов и лейтенантов[1]. В 1938 г. из 13 командующих военными округами и 4 командующих армейскими группами к высшему дворянству принадлежало 10 человек.

Преимущественно дворянский характер германской армии определял ее особо тесные отношения с кайзеровским режимом, представлявшим собой специфическую форму классового союза дворянства и буржуазии при политической гегемонии дворянства. /91/ Кайзеровский строй был дорог германской военной элите вдвойне — и как офицерству и как дворянству.

Неудивительно, что крах этого режима в результате ноябрьской революции 1918 г. был воспринят подавляющим большинством представителей военной касты не только как «национальная», но и как личная катастрофа. В отличие от монополистической буржуазии, из среды которой почти сразу же выделилась влиятельная фракция, принявшая решение использовать новую ситуацию не только для сохранения, но и для укрепления своих позиций, рейхсвер с самого начала проявлял к республике более или менее откровенную враждебность.

Правда, именно верховное командование германской армии в первые же дни ноябрьской революции вступило в сговор с руководством социал-демократической партии о совместных действиях по подавлению революционных выступлений авангарда рабочего класса. Благодаря этому союзу германской буржуазии удалось потопить в крови январско-мартовские революционные выступления и не допустить перерастания буржуазно-демократической революции в социалистическую. Однако это же германское командование рассматривало заключенный им союз как сугубо временный способ избежать «большего зла». Поэтому, как только революционная волна начала спадать и стало очевидно, что революция закончится образованием буржуазной республики, военщиной был взят курс на постепенное возвращение к прежним порядкам и в конечном счете на реставрацию монархического режима. Именно на этом пути милитаристские силы собирались решить все остальные интересовавшие их проблемы: восстановление Германией прежнего положения ведущей военной державы, осуществление реванша, лишение народных масс страны завоеванных ими экономических и социальных прав.

Разумеется, не все офицерство и даже не все представители высшего командования были полностью согласны с этой тактикой, авторами которой считались последний генерал-квартирмейстер (начальник штаба) кайзеровской армии генерал Тренер и его ближайший сотрудник капитан, а впоследствии генерал Шлейхер. Имелась группа преимущественно молодых офицеров, которых вполне устраивала буржуазная Веймарская республика, открывшая для них широкие возможности служебного продвижения. Была и другая группа, идейным вдохновителем которой со временем стал фактический главнокомандующий кайзеровской армией в период первой мировой войны генерал Людендорф, считавшая даже временное пактирование с веймарскими политиками «недостойным» и «недопустимым» делом. Но позиция этих групп не отражала главной линии поведения германских военных кругов, а разногласия между ними и главным командованием не имели на первых порах сколько-нибудь острого характера. Во всяком случае, группа Людендорфа считала себя солидарной со стратегической целью главного командования и в этом смысле поддерживала его. /92/

Враждебное отношение военщины к республике, на службе которой она формально находилась, превратилось со временем в один из важнейших факторов внутриполитического развития страны. Это определялось мощными позициями, которые занимали вооруженные силы. Если бы не вмешательство военщины, буржуазная Веймарская республика вообще не смогла бы консолидироваться. Поэтому социал-реформистские и буржуазные политики, задававшие в ней тон, особенно первое время чувствовали себя полностью зависимыми от военного командования. Кроме того, несмотря на торжество контрреволюции, в стране продолжались революционные выступления. То в одном, то в другом районе Германии вспыхивало пламя борьбы. В этих условиях буржуазное правительство оказывалось перед необходимостью вновь и вновь обращаться к вооруженным силам с просьбой о поддержке[2].

Существовала, однако, и другая важная сторона дела. Правительство и военное командование были союзниками не только в борьбе против революционного движения. Они были также соратниками по саботажу Версальского договора. Нарушая взятые на себя международные обязательства, военные власти создали многочисленные неофициальные военные соединения[3]. Правительство же постоянно прикрывало их действия.

Эти неофициальные военные соединения активно участвовали в подавлении революционных выступлений рабочего класса и в то же время были формой маскировки действительных размеров вооруженных сил Германии. Для самого же военного командования они служили важным инструментом давления на правительство, которое практически было не в состоянии осуществлять даже видимости контроля над неофициальными военными формированиями.

Особенностью такого рода формирований было то, что благодаря своему положению они не могли оставаться чисто военными и быстро превращались в своеобразный гибрид политической и военной организации, создавая новую специфическую форму воздействия военщины на политику. Этот процесс можно хорошо проследить на примере отдельных наиболее крупных неофициальных военных союзов.

Одним из наиболее известных среди них была так называемая «организация К» («Консул»). Возникла она с благословения военных властей после того как в соответствии с положениями Версальского договора им пришлось распустить так называемую добровольческую бригаду капитана Эрхарда, сыгравшую зловещую роль в подавлении революционных выступлений рабочего класса.

На первых порах речь шла только о замене вывески. Основные кадры бригады остались прежними, а во главе союза встал тот же Эрхард. Вскоре, однако, деятельность «Консула» приобрела политическую /93/ окраску. Он превратился в крайне правую заговорщическую организацию террористического типа.

Некоторое представление о взглядах, царивших в организации «Консул», могут дать следующие выдержки из ее устава:

а) идейные цели: борьба с антинационалистами и интернационалистами, с еврейством, социал-демократией и крайне левыми партиями, с Веймарской конституцией;

б) материальные цели: собирание решительных людей с целью воспрепятствовать окончательному революционизированию Германии, а в случае больших внутренних беспорядков — для полного подавления революции; сохранение военной силы и вооруженного народа[4].

Одним из методов, которым организация «Консул» собиралась добиться своих целей, были политические убийства. По ее решению были застрелены видные политические деятели Веймарской республики Эрцбергер, которого «Консул» обвинил в участии в подписании Компьенского перемирия, и Ратенау, вызвавший ненависть военщины как сторонник политики «выполнения» договорных обязательств. «Консулом» же было организовано покушение на бывшего первого канцлера Веймарской республики Шейдемапа и известного публициста Гардена.

Заметную роль среди неофициальных военных формирований играла организация Россбаха. Как и «Консул», она возникла из так называемого добровольческого формирования — объединения служащих 37-го егерского батальона, в котором сам Россбах был лейтенантом. После роспуска добровольческих отрядов она продолжала свое существование в качестве союза, сначала легального, а затем нелегального.

Свою деятельность организация развертывала преимущественно в восточных районах Германии — поближе к польской границе. Наряду с террором против революционно настроенных рабочих она занималась запугиванием польского населения, стремившегося к воссоединению с Польшей. Построена она была по военному принципу, подразделяясь на округа и отряды, и насчитывала около 8 тыс. хорошо подготовленных активных членов. После того как стала известна причастность организации Россбаха к политическим убийствам, она была формально запрещена, однако почти сразу же возродилась в виде «Объединения друзей туризма». «Национального союза сберегателей» и «Объединения по сельскохозяйственному профессиональному обучению»[5].

На базе добровольческого отряда был создай и союз «Оберланд», сыгравший значительную роль в политической жизни Баварии. Из кадров, составлявших костяк «Оберланда», был затем образован «Блюхербунд», ставший одной из главных опор реакционнейшего деятеля Баварии фон Кара. Силами «Блюхербунда» готовился путч Фукса и Кюлеса (март 1923 г.). явившийся предшественником /94/ гитлеровского путча. Часть кадров «Оберланда», не вошедших в ряды «Блюхербунда», пополнила ряды национал-социалистской партии[6].

Названные союзы составляли лишь незначительную часть неофициальных военных и полувоенных соединений. Только в одной Баварии наряду с ними действовала военная организация, возглавляемая лесничим Эшерихом (Оргеш), отряды под командованием крупного баварского чиновника Канцлера («Орка»), организация Хейсса («Оргхейсс»), организация Центра («Оргцентр»), союз «Бавария и империя» (руководитель Питтингер).

В Восточной Пруссии военной подготовкой и политической обработкой молодежи занимались союзы «Татберайтшафт», «Хайматбунд», «Бунд Альтпрейссен», «Юнгпрейссен», «Гренцпрейссен», «Нойпрейссен», «Прейссен», «Союз фон Лютцова», Союз фон Шилля, Союз графа Иорка фон Вартенбурга, Кёнигсбергский союз туристов и стрелков и т. д.

В Тюрингии действовали «Штаммтншлер дер Гляйхен», «Адлер унд Фальке», Союз Гельмута фон Мюкке, в Гамбурге — «Веркрафт Гамбург», Организация Люкке. В Силезии борьбу с рабочим движением и польским населением вели, кроме уже упоминавшихся бригады Эрхарда, организации Россбаха и «Оберланда» вооруженные отряды Аулока, Губертуса, Штрахвитца, Несселя, Ритхофена, Винклера, Гейнца и др. И так в каждой земле, в каждой провинции[7].

В общегерманском масштабе наибольшим влиянием пользовались такие военизированные формирования, как «Стальной шлем» (с примыкавшими к нему «Штальгельмфрауэнбундом», «Национале беамтеншутцбундом», «Штальгельм—Штудентенринг лангемарк»), численность которого, но данным его руководителя Зелдте, составляла в середине 1930 г. 80 тыс. человек; «Таненнбергбунд» (с входившими в его состав соединениями «Дер фронтринг Остпрейссен», «Фронтбан», «Ди альте рейхсфлаге», «Дер фронткригербунд», «Дер бунд дойчер Аар», «Дер Дойчфелькише югендбунд»); союз «Вервольф», принявший впоследствии название «Бунд дойчер меннер унд фронткригер»: «Фербанд националь-гезинитер зольдатен», «Кифхойзербунд» и т. д.[8]

Связи между этими организациями и рейхсвером, как стала именоваться переформированная в соответствии с положениями Версальского договора бывшая кайзеровская армия, были тесными и многосторонними. Часть из них представляла собой прямое продолжение официальных воинских соединений — так называемый черный (т. е. нелегальный) рейхсвер. Отряды «черного рейхсвера» пользовались материальной поддержкой через военные округа; их офицерский состав получал там необходимый инструктаж. /95/ Через военное ведомство шло снабжение отрядов «черного рейхсвера» оружием. Другие военизированные организации рассматривались рейхсвером как органы допризывной подготовки молодежи. Третьи — служили формой выражения политических амбиций военного ведомства.

К началу 1920 г. командование рейхсвера вместе с примыкавшими к нему военными и военно-политическими праворадикальными союзами почувствовало себя достаточно сильным, чтобы сбросить правительство, которое, как оно считало, держалось у власти лишь его милостью. В этом-то и состояло основное содержание путча Каппа—Лютвица, происшедшего в мае 1920 г.

Ход и исход этого путча показали, однако, как расходятся политические амбиции командования рейхсвера с реальной ситуацией. Опиравшийся лишь на взбунтовавшиеся части рейхсвера режим Каппа как бы повис в воздухе. Перед лицом угрозы военно-монархического переворота начало зреть единство действий глубоко расколотого до тех пор рабочего класса. Против путчистов поднялись и революционный авангард, руководимый коммунистами, и широкие массы классово сознательных рабочих, шедших тогда за Независимой социал-демократической партией, и реформистски настроенные рабочие — сторонники правой социал-демократии. Не нашли путчисты поддержки и среди широких слоев крестьянства. Даже влиятельные круги буржуазии сочли этот путч несвоевременным и опасным.. Главным политическим результатом путча было то, что он привел к заметному сдвигу влево. В этих условиях даже в кругах, близких к путчистам, сочли за благо поскорее ликвидировать афер[9].

Провал путча Каппа—Лютвица не просто ослабил позиции руководства рейхсвера, которому пришлось пожертвовать некоторыми наиболее скомпрометированными генералами. Он привел к усилению разногласий в кругах германской военщины. Генералы и офицеры, вынужденные в результате путча покинуть рейхсвер, озлобленные столь бесславным концом своей военной карьеры, выступили с нападками на коллег, оставшихся в вооруженных силах, обвиняя их в нерешительности, проявленной во время путча, и недостаточной настойчивости в защите интересов «подвергшихся чистке» офицеров. Эта критика нашла активную поддержку у части старого кайзеровского офицерства, которая с самого начала отвергала тактику временного союза с республиканским правительством. Возникли признаки раскола милитаристских сил на «республиканскую» и «антиреспубликанскую» группы. Однако единство целей — восстановление, старого кайзеровского режима было еще сильнее, чем тактические расхождения.

Имелось, однако, еще одно очень важное последствие провалившегося путча. На опыте этой неудачи руководство рейхсвера, хотя и с опозданием, уяснило, что чисто военный путч, не опирающийся на массовое политическое движение, не имеет реальных /96/ шансов на победу. С этого момента в политическом планировании руководства рейхсвера все большее место занимает идея создания массовой правой политической партии, которая могла бы подвести прочную политическую базу под военную диктатуру.

Такова была общая ситуация к моменту, когда рейхсвер впервые вступил в тесный контакт с национал-социалистской партией.

На службе у рейхсвера

Когда политический агент и осведомитель рейхсвера Адольф Гитлер сообщил о результатах своих контактов с небольшой группой лиц крайне правого толка, именующих себя национал-социалистами, это сообщение не вызвало у его начальства особо острого интереса. Хотя Гитлеру и было дано поручение по возможности использовать группу для популяризации идей рейхсвера, никто из офицеров разведывательного отдела штаба баварского рейхсвера, разумеется, и не представлял себе, какую роль в их судьбе суждено сыграть и этому агенту, и этой политической группе. Щупальцы рейхсвера протягивались в то время к десяткам политических партий и организаций. И каждая из них по своему влиянию намного превосходила немногочисленную команду, которую взял под свою опеку Гитлер. В тех условиях НСДАП, как стала называться эта группа несколько позже, была для мюнхенского рейхсвера лишь одной из ширм, используемых для создания тайных военных организаций.

Только так и воспринималась НСДАП в то время. Э. Гумбель, расследовавший в начале 20-х годов заговорщическую деятельность неофициальных военных союзов, прямо относил национал-социалистскую партию к «черному рейхсверу». В приводимом им списке составлявших «черный рейхсвер» союзов боевые силы НСДАП фигурируют наряду с егерским полком «Верхняя Франкония», союзом «Оберланд», баварской вспомогательной полицией и боевыми отрядами германско-народной партии свободы в Пруссии, причем далеко не на первом месте[10].

Это и определяло в то время характер отношений между НСДАП и рейхсвером. Рейхсвер обеспечивал НСДАП лояльное отношение баварских властей. Он откомандировывал в партию своих уполномоченных, направлявших ее развитие в «правильном» направлении. Как следует из списка личного состава НСДАП, осенью 1919 г. из 193 ее членов по крайней мере 20% имели более или менее тесные отношения с рейхсвером[11].

С момента создания штурмовых отрядов, ради которых, собственно говоря, и нужна была рейхсверу НСДАП, все командные посты в них были заняты бывшими офицерами. Один из первых руководителей СА, Клинч, вообще был офицером действительной /97/ службы и считался откомандированным в НСДАП из 2-й морской бригады[12].

Дальнейший сравнительно быстрый рост НСДАП вообще и штурмовых отрядов в частности также был связан с политикой, проводимой рейхсвером. После того как решением правительства по настоянию держав-победительниц были распущены многие добровольческие корпуса и военные союзы, их личный состав, размещавшийся в Баварии, получил распоряжение влиться в нацистские штурмовые отряды. Так, НСДАП получила пополнение из бывшей бригады Эрхарда, из отрядов «балтийской обороны», из числа стрелков фон Хайдебрека, добровольческих корпусов Пффефера, Россбаха, Левенфельда, Лютцова. Лихтшлага, Химгау, Эппа и др.[13] Кроме того, почуяв особую роль, которая отводится национал-социалистам в планах рейхсвера, в штурмовые отряды хлынули имевшиеся в избытке демобилизованные унтер-офицеры и солдаты, так и не нашедшие себе места в гражданской жизни. Многие из них рассматривали пребывание в НСДАП не столько как форму политической деятельности, сколько как обходный путь возвращения на военную службу после того, как будут отменены военные положения Версальского договора.

В результате к 1921 —1922 гг. национал-социалистская партия превратилась в одного из «фаворитов», на которых делал ставку рейхсвер.

Однако еще раньше, в 1920 г., у военного командования возникла мысль о возможности использования НСДАП не только как формы «черного рейхсвера». Появление этой идеи было связано с поисками политической массовой опоры для рейхсверовской диктатуры, принявшими, как уже говорилось раньше, особенно энергичный характер после провала капповского путча. Популярность НСДАП среди части деклассированных элементов, успешный дебют Гитлера в качестве политического оратора, установление им связей во влиятельных кругах мюнхенской буржуазии побудили рейхсвер отнестись к НСДАП и как к политической силе.

Внешним проявлением этого поворота явился повышенный интерес, проявленный рейхсвером к расширению пропагандистских возможностей нацистов. В середине 1920 г. командир 7-й (баварской) дивизии генерал фон Эпп передал ближайшему сотруднику Гитлера несостоявшемуся поэту Дитриху Эккарту 60 тыс. марок на приобретение печатного органа[14]. Вместе с пожертвованиями, полученными из других, достаточно темных источников, этого оказалось достаточно для приобретения газеты «Фелькишер беобахтер», которая вскоре превратилась в ежедневный орган, распространявшийся уже не только в Баварии, но и за ее пределами. /98/

Впоследствии, когда сообщение об этом попало на страницы левой печати, Эпп попытался его опровергнуть. Он заявил, что в данном случае речь не шла о субсидиях рейхсвера. Просто он, Эпп, как частное лицо предоставил из личных средств поэту Эккарту заем, который-де был потом погашен[15]. Поскольку Эпп не решился обвинить газеты, опубликовавшие сообщение, в клевете, вопрос этот так и не стал объектом тщательного судебного разбирательства.

Усиление роли НСДАП как политической партии, бесспорно, отвечало интересам рейхсвера. И он продолжал поддерживать эту сторону ее деятельности и в последующее время. Однако оно таило в себе и определенные опасности для рейхсвера. Чем шире становились политические связи нацистов, чем большей была поддержка, которую оказывали ей в кругах буржуазии, тем менее охотно руководство НСДАП соглашалось выполнять роль простого исполнителя генеральской воли.

Немалую роль в эволюции отношения нацистского руководства к рейхсверу сыграл и наметившийся раскол в лагере германского милитаризма. НСДАП, ставшая сборным пунктом для оказавшихся не у дел унтер-офицеров и офицеров, в какой-то, пусть смягченной, форме отражала их недовольство поведением коллег из рейхсвера, не спешащих покончить с ненавистной веймарской системой и получающих от нее чины, ордена и деньги. Поэтому созданная рейхсвером партия национал-социалистов стала видеть своего кумира не в официальном командующем рейхсвером генерале Секте, а в находящемся в отставке и подозрительно относящемся к Секту генерале Людендорфе. Руководство НСДАП, и прежде всего Гитлер, всячески превозносили «великого полководца», клялись быть верными его знамени, выдвигали его в качестве наиболее приемлемого кандидата в будущие диктаторы Германии.

Это, разумеется, еще не означало разрыва между НСДАП и рейхсвером. Насколько были тесными в это время связи между ними можно судить хотя бы по тому, что до ноября 1923 г. капитан Рем — человек, положивший начало тесному сотрудничеству НСДАП и рейхсвера, став виднейшим нацистом, совмещал свою политическую деятельность с постом офицера штаба генерала Эппа. Да и сам Эпп продолжал постоянно высказывать свои симпатии к национал-социалистам. Однако НСДАП уже далеко не всегда так реагировала на рейхсверовские команды. Следует также иметь в виду, что тесные отношения с баварскими офицерами не обязательно означали в то время хорошие отношения с рейхсвером. 7-я дивизия находилась почти в открытой оппозиции к командованию в Берлине и оценивала Людендорфа на порядок выше, чем Секта.

Эта специфическая обстановка в милитаристских и крайне правых политических кругах приобрела в тот момент особенное /99/ значение в связи с резким обострением внешнеполитического и внутриполитического положения Германии. Политика инфляции, сознательно форсируемой монополиями, привела к своему логическому завершению в виде всеобщего экономического хаоса. Среди широких масс населения, причем не только рабочих, но и служащих, городской мелкой буржуазии, интеллигенции, пенсионеров, заработная плата, жалованье и доходы которых в течение нескольких часов превращались в фикцию, зрело глубокое возмущение. Резкое полевение масс находило свое выражение в многочисленных демонстрациях и других активных политических действиях, в новом подъеме забастовочной борьбы, в дальнейшем росте политического влияния коммунистов. В некоторых германских землях появилась возможность образования правительственных коалиций, опирающихся на союз коммунистов и левых социалистов.

С другой стороны, националистическая политика правительства Франции, пытавшегося решить проблему безопасности своих восточных границ путем оккупации все новых и новых германских территорий, привела к небывалому подъему в Германии не просто национальных, но и откровенно шовинистических настроений. Пассивное сопротивление французским властям, объявленное, но непоследовательно проводимое имперским правительством, в ряде мест перерастало в сопротивление активное. При этом во главе такого сопротивления сплошь и рядом оказывались крайне националистические элементы вроде Шлягетера, расстрелянного французами и ставшего впоследствии наряду с Хорстом Весселем официальным «мучеником» национал-социалистского движения.

Пассивное сопротивление французским властям, вся тяжесть которого легла на народные массы, и прежде всего рабочий класс Рурской области, ускорило разруху, царившую в Германии, и увеличило массу страданий и бедствий, обрушившихся на немецкое население. В то же время оно еще больше обострило отношения с Францией. Насколько серьезной была обстановка, видно хотя бы из того, что в одной из бесед с Сектом Эберт, бывший тогда президентом Германии, справлялся у генерала, как он намерен организовать оборону Берлина, если дело дойдет до объявления войны[16].

В этих условиях роль рейхсвера, несколько ослабевшая после провала путча Каппа—Лютвица, вновь усиливается. «Рейхсвер, — отмечает в это время в своих записках адъютант Секта, — снова становится носителем внутриполитической ответственности. Его вновь касаются все вопросы, имеющие отношение к национальным интересам. По всем этим делам постоянно запрашивается мнение Секта, которое он высказывает через Шлейхера»[17].

Командование рейхсвера сразу же использует эту ситуацию для подготовки к осуществлению своих старых планов — замены /100/ парламентской республики подновленной монархией. В качестве переходного этапа по-прежнему имеется в виду установление той или иной формы военной диктатуры.

Идею военной диктатуры активно поддерживают и милитаристские силы, находящиеся за пределами рейхсвера. За диктатуру, при которой основная власть находилась бы в руках военных, выступает в это время и Гитлер. Однако трения между этими силами и командованием рейхсвера, приобретающие постепенно все более острые формы, побуждает его выступить против планов Секта. В противовес рейхсверу НСДАП, опираясь на поддерживающие ее нерейхсверовские милитаристские силы, требует, чтобы в результате военного переворота к власти пришли «новые люди», не «скомпрометировавшие» себя сотрудничеством с парламентским режимом.

Относительно того, кто конкретно эти «новые люди», тоже не существовало единства. Называлась кандидатура Гитлера, который, как предполагали его сторонники, должен был сразу же после захвата власти рейхсвером провозгласить себя «фюрером», опирающимся на все крайне правые силы «Немецкого боевого союза». Речь шла и о Густаве фон Каре, любимце баварских аристократов и стороннике династии Виттельсбахов, который в эти дни был провозглашен государственным генеральным комиссаром Баварии. Котировалась кандидатура майора Брукнера, одного из руководителей «черного рейхсвера», поднявшего в октябре 1923 г. неудачное восстание в Кюстринеp[18].

Однако наиболее серьезной кандидатурой, которую выдвигал крайне правый лагерь, был генерал Людендорф, о котором шла речь выше. Несмотря на выпады, которые он время от времени допускал в адрес «республиканских генералов», у него сохранилось немало сторонников среди командного состава рейхсвера. В то же время он оставался кумиром остальных милитаристов, которые видели в нем человека, способного вернуть им чины и открыть путь в «возрожденную» германскую армию. Поэтому вокруг Людендорфа с большей степенью вероятности можно было бы объединить всех реакционеров, вне зависимости от оттенков их взглядов.

В качестве диктаторов от рейхсвера выдвигались военный министр Гесслер, Сект и посол Германии в США фон Фитфельд.

Чем ближе подходил срок решения, тем более острые формы приобретали споры по поводу формы диктатуры и личности диктатора.

27 сентября 1923 г. центральный орган НСДАП газета «Фелькишер беобахтер» открыла кампанию против «еврейской диктатуры Штреземана — Секта». В статье, напечатанной в газете, в типично нацистском стиле содержались недвусмысленные намеки на недостаточно арийское происхождение супруги командующего рейхсвером[19]. Сект ответил на удар ударом. Командиру /101/ дивизии рейхсвера, расположенной в Баварии, генералу фон Лоссову был дан приказ запретить «Фелькишер беобахтер».

Фон Лоссов, как и его предшественник фон Эпп, находившийся в оппозиции к командованию в Берлине, отказался выполнить распоряжение. Фон Кар, у которого он нашел поддержку, вообще оспорил право Берлина вмешиваться во внутренние дела Баварии. По приказу баварского правительства части рейхсвера, расположенные в Баварии, были выведены из подчинения главного командования и приведены к присяге фон Кару[20].

Это означало не только обострение противоречий между центральной властью и мюнхенским правительством, но и углубление раскола в крайне правом лагере.

Правда, отношения между обеими фракциями реакционеров и милитаристов еще не были окончательно испорчены. Обе стороны старательно воздерживались от всего, что могло привести к полному разрыву. Полицейский комиссар Баварии Зейссер, один из организаторов баварского «отпора» Берлину, и в частности Секту, совершает в это время поездку в Берлин, где ведет переговоры именно с Сектом. С другой стороны, жена Секта — Доротея фон Сект, происхождение которой послужило предлогом для столкновения между обеими фракциями милитаристов, в разгар перебранки между командованием рейхсвера и баварскими правыми кругами находилась в Мюнхене, где от имени своего мужа вела секретные политические переговоры. Не случайно Фриц фон Тиссен, хорошо знавший политические амбиции этой дамы и роль советника, которую она играла при муже, встретив ее в эти дни в Мюнхене, задался вопросом: «Не играет ли Сект двойную игру? Не пытается ли он осуществить государственный переворот с помощью Баварии? Присутствие в Мюнхене г-жи фон Сект, по-видимому, подтверждает эту точку зрения»[21].

Эту точку зрения подтверждали и другие факты. В течение всего этого времени Сект тщательно воздерживался от того, чтобы предпринять дисциплинарные меры против нарушивших дисциплину офицеров. Объявивший о своем неподчинении фон Лоссов не только не был предан суду, но даже не освобожден от должности. Командование рейхсвера настояло на введении воинских сил в Саксонию, где у власти находилось левое — социалистическо-коммунистическое правительство, хотя оно ни в чем не нарушило конституции. В то же время Сект и пальцем не шевельнул, чтобы привести в чувство правительство Баварии, открыто противопоставившее себя центральной власти.

Более того: как следует из материалов архива Секта, именно в это время им был написан вариант письма к фон Кару, в котором баварским крайне правым предлагались далеко идущие уступки. Сложившиеся обстоятельства, писал Сект, не дают ему возможности /102/ открыто высказать свои истинные взгляды. В действительности же он, Сект, ненавидит и социал-демократию и Веймарскую республику. В этом отношении между ним и Каром не существует никаких разногласий. Возникшие между ними расхождения имеют второстепенный, чисто технический характер. Он, Сект, уже выдвинул требование, чтобы канцлер Штреземан ушел в отставку и уступил место единому фронту всех национально настроенных сил, который мог бы с твердостью встретить «неизбежную» гражданскую войну. Самого Кара Сект пытался улестить предоставлением поста члена Директории, которой, как он утверждал, будет передана вся полнота власти[22].

Впоследствии, в связи с изменением обстановки, Сект внес в свое письмо коррективы, и в частности существенно смягчил выпады против существовавшего режима. Кару был отправлен уже смягченный вариант письма. Однако для выяснения действительных взглядов руководителя рейхсвера гораздо больший интерес представляет черновой вариант, написанный в порыве откровенности, без учета дипломатических соображений. Есть основания считать, что Сект делился своими взглядами о пути восстановления политического союза с баварскими крайне правыми и с кое-кем в правительстве. Вряд ли можно, например, считать случайным, что именно в это время, 5 ноября, Штреземан на заседании кабинета называет в числе кандидатов в члены планируемой Директории наряду с Видфельдом и генеральным директором концерна Стиннеса Мину, также и фон Кара[23].

К началу ноября, по мнению Секта, наступило время решительных действий. Действительно, на первый взгляд все как будто способствует планам рейхсвера. Закулисные переговоры с чересчур нетерпеливыми баварцами развиваются благополучно. Войска, вступившие в Саксонию, свергают конституционное правительство. Тем самым создается прецедент, облегчающий повторение подобных действий в масштабах республики. 2 ноября обостряется правительственный кризис. Под давлением рядовых социал-демократов, возмущенных действиями рейхсвера в Саксонии и поддержкой их правительством, подают в отставку министры от социал-демократии. Части баварской 7-й дивизии, поддержанные военизированными отрядами, вторгаются в Тюрингию, где у власти находится левое правительство.

Сект решает открыть карты. 3 ноября он вызывает в Берлин командиров дивизий рейхсвера, расположенных в Северной Германии, — фон Беренда, фон Хорна и фон Чишвитца. В ожидании решающих событий они остаются в помещении военного министерства на Бендлерштрассе. Сам же фон Сект отправляется /103/ к президенту, чтобы получить его согласие на объявление военной диктатуры.

Пять часов продолжается их беседа. Эберт обращается к Секту с просьбой использовать части рейхсвера против перешедших в наступление баварских путчистов. Командующий категорически отказывается. В свою очередь Сект предлагает Эберту дать отставку Штреземану и назначить его, Секта, канцлером. Но Эберт. опасающийся бурной реакции в своей партии, не соглашается. После длительных и изнурительных споров президент идет на большие уступки. Он выражает готовность сменить кабинет Штреземана. Его место должна занять Директория во главе с Видфельдом. Эберт скрепляет подписью приказ рейхсверу вступить в Тюрингию, чтобы свергнуть левое правительство. С ведома президента Сект посылает фон Шлейхера к Штреземану с предложением уйти в отставку, ибо его действия больше не одобряются рейхсвером[24].

Однако самых решительных действий, которых ждут генералы, Сект не предпринимает. Когда Эберт отказался назначить командующего рейхсвером канцлером, он не объявил, как это предполагалось, президента смещенным. Сделать это — означало бы решиться на путч, на откровенное противопоставление армии гражданской власти, вступить в прямой конфликт с большинством политических партий. Но главное — объявить военную диктатуру, не придав этому акту видимость законности, значит оказаться лицом к лицу с возмущенными массами. А что это такое, Сект хорошо помнит. Еще не был забыт урок, полученный в марте 1920 г. Как и режим Каина—Лютвица, военная диктатура повисла бы в воздухе. Как и в то время, страна оказалась бы парализованной всеобщей забастовкой. Как и в марте 1920 г., стихийно возникло бы единство действий рабочего класса. В обстановке назревавшей революционной ситуации, склоки в лагере реакции открытая военная диктатура, установленная, в борьбе против буржуазно-парламентской системы, могла только подбросить топливо в пламя революции и серьезно затруднить положение правящих классов. И Сект в последний момент отступил.

Не «нерешительность», свойственная Секту, а трезвая оценка обстановки удержала командующего рейхсвером. Именно поэтому и генералы, ожидавшие на Вендлерштрассе, не дезавуировали своего шефа, а, согласившись с ним, разъехались по своим дивизиям.

После переговоров с Эбертом Сект все еще рассчитывал, что планы, которые он лелеял, будут осуществлены в ближайшее время. Вызванный им из Вашингтона Видфельд уже находился на пути в Германию. Операции рейхсвера против законного правительства Тюрингии проходили «успешно». Солдаты рейхсвера по приказу своих командиров устроили облаву на Штреземана, /104/ которому пришлось искать убежища в резиденции президента.

Однако правые союзники — соперники рейхсвера оценивали обстановку иначе. Они не понимали медлительности генералов, которые, как им казалось, лишь упускают драгоценное время. Кроме того, их все время мучило опасение оказаться обойденными при дележе власти после ликвидации Веймарской республики.

Честолюбивые устремления баварских политиков, и прежде всего Гитлера, тайное недоброжелательство милитаристов из военных союзов, не входящих в рейхсвер, к своим более удачливым коллегам, помноженные на провинциальное непонимание реальной обстановки, сделали свое дело. 8 ноября НСДАП и примыкающие к ней военные формирования, возглавляемые Гитлером и Людендорфом, решили положить начало восстанию против «веймарского режима»[26]. Уверенные в успешности этого предприятия фактические правители Баварии государственный комиссар Кар, командующий 7-й дивизией рейхсвера фон Лоссов и начальник баварской полиции Зейссер присоединились к путчу.

Дальнейшие события показали, однако, что Сект не напрасно медлил с введением военной диктатуры. Гитлеровская партия, не имевшая в то время достаточной массовой базы, внезапно оказалась примерно в том же положении, в какое три года до этого попали путчисты Каина. «Национальная инициатива» Гитлера и Людендорфа не нашла поддержки даже в Мюнхене. На улицы, кроме членов военизированных отрядов, никто не вышел. Враждебно относившийся к путчистам баварский рабочий класс готовился к отпору. Но даже среди баварской буржуазии, за исключением старых покровителей нацистов, лишь очень немногие положительно отнеслись к их действиям.

Еще более отрицательной была реакция за пределами Баварии. Разгромив к тому времени выступления революционного авангарда рабочего класса, немецкая монополистическая буржуазия, за исключением, быть может, группы Стиннеса, не хотела больше правых экспериментов. Нацистский путч в Баварии лишь способствовал консолидации буржуазных партий в парламенте вокруг правительства Штреземана, существенно укрепив его позиции.

Не могло не сделать выводов из этого и командование рейхсвера. Вооруженное выступление нацистской партии и баварских правителей, направленное на этот раз прямо против центрального правительства, поставило рейхсвер перед выбором: он должен был либо поддержать путчистов, либо выступить в защиту «законной власти», которую он ненавидел. Встать на сторону нацистов было для рейхсвера невозможно. Это означало бы пойти на авантюру, от осуществления которой Сект незадолго до этого отказался, но при еще менее выгодных условиях. Специфически /105/ баварский характер, который имело выступление нацистов, затруднил бы присоединение к нему соединений рейхсвера из северогерманских провинций. Немалую роль сыграло и то, что ни Сект, ни другие генералы рейхсвера при всем своем сочувствии лозунгам, выдвигавшимся в Мюнхене, не могли в то время допустить, чтобы ими командовал мелкий политикан Гитлер, деятельность которого они недавно оплачивали.

Все это и обусловило парадоксальную ситуацию: рейхсвер в роли защитника ненавистных ему Эберта и Штреземана.

8 ноября вечером, связавшись по телефону с Берлином, примкнувшие к путчу баварские правители с ужасом узнали, что казавшаяся им немыслимой ситуация стала реальным фактом: поднявшие руку на Веймарскую республику должны будут иметь дело с рейхсвером. В Берлине это было сказано тоном, не вызывающим сомнений. Были сняты лайковые перчатки и в обращении со строптивым командиром 7-й дивизии рейхсвера. Фон Лоссову было дано понять, что, если он и на этот раз не исполнит приказа и немедленно не ликвидирует путча, ему уготованы разжалование и приговор военного суда.

Все это мгновенно изменило обстановку. Кар и Лоссов без промедлений дистанцировались от организаторов путча. Было объявлено, что их согласие принять участие в организованном Гитлером и Людендорфом мятеже против центрального правительства было лишь уловкой, необходимой для того, чтобы своевременно обезвредить путчистов. Всем участникам путча было предложено немедленно сдать оружие и разойтись по домам.

Для Гитлера и его сторонников это прозвучало как гром с ясного неба. Еще за день до этого они чувствовали себя победителями. В их руках практически находилась вся Бавария. С минуты на минуту они ждали сообщений о присоединении к созданному ими национальному правительству других земель и провинций. В своем ослеплении они даже не смогли по достоинству оценить весь смысл происшедших событий. Они восприняли их лишь как личную измену Кара, которая, по их мнению, еще ничего не меняла.

Привыкшие к благожелательному отношению мюнхенской полиции, важную роль в которой все это время играл нацистский ставленник Пенер, и к поддержке рейхсвера, они даже не придали значения грозным обращениям к участникам путча немедленно сдать оружие, которые были расклеены в ночь на 9 ноября на всех мюнхенских улицах.

На 9 ноября руководителями путча была назначена демонстрация, которая должна была двигаться к резиденции правительства. Эта демонстрация должна была показать населению Мюнхена и всей Баварии, кто в действительности является хозяином положения. Уже в начале демонстрации ее руководители Гитлер и Людендорф были предупреждены, что полиция, подкрепленная частями рейхсвера, получила указание не пропускать путчистов в центр. Но оба они игнорировали предупреждение. Впереди демонстрации вышагивал Людендорф, а на Людендорфа, по мнению /106/ нацистов, не мог поднять руку ни один немецкий солдат.

Так на пути к центру — у здания «Фельдхерренхалле» встретились две силы. На протяжении почти пяти лет они выступали совместно, бок о бок. Одна из них была порождением другой и долгое время играла роль ее сателлита. Их объединяла ненависть к социализму, к демократии, к организованному рабочему классу и его авангарду. Обе мечтали о реакционной диктатуре, независимой от народа. Обе были связаны с правящими классами страны и отражали их взгляды. Но политическое развитие событий поставило их друг против друга. Одна сила рвалась к власти, другая должна была помешать этому.

Когда колонна нацистских путчистов приблизилась к шеренгам, преградившим ей путь дальше, ее встретили ружейным залпом. Через несколько минут площадь и подходы к ней опустели. Расположенные в других местах города отряды нацистов немедленно сложили оружие. Натолкнувшись на первый же серьезный отпор вооруженных сил, гитлеровский мятеж закончился быстрее, чем начался[26].

Примирение враждующих братьев

События 1923 г. не могли пройти бесследно ни для НСДАП, ни для рейхсвера. Нанеся удар по крайне правым, рейхсвер нанес удар и по самому себе. Прежде всего он серьезно ослабил своего важнейшего союзника, который, правда, не всегда был достаточно послушным, но мог в нужный момент быть использован в качестве резерва при проведении «решительных» действий. Политическая стабилизация, наступившая в Германии после ноября 1923 г., основными предпосылками которой были введение твердой валюты и оздоровление хозяйства, а также урегулирование отношений с Францией, нашедшее свое выражение, в частности, в подписании Локарнских соглашений, уменьшили заинтересованность правящих классов Германии в использовании рейхсвера в качестве инструмента внутренней политики. Политический процесс против организаторов мюнхенского путча[27] привел к опубликованию ряда материалов, вскрывших двусмысленную роль, которую играло во всех этих событиях руководство рейхсвера. В этой обстановке командованию не удалось принести в жертву одного лишь Лоссова. Серьезно замаранным оказался и Сект. В 1926 г. ему пришлось без большого шума уйти в отставку. Отправившись в Китай в качестве военного советника Чан Кайши, он на время исчез с немецкой политической арены.

Разумеется, уход Секта не означал конца проводимой им политики. На командных постах в рейхсвере остались его люди. /107/ Все большую роль в качестве главного выразителя политических амбиций рейхсвера стал играть ближайший сотрудник Секта фон Шлейхер. Командование рейхсвера по-прежнему ставило своей основной задачей отмену военных положений Версальского договора, осуществление легального или нелегального перевооружения Германии, возрождение ее в качестве первоклассной военной силы и в конечном итоге возвращение к прежней политике экспансии и захватов. Однако методы борьбы за эти цели пришлось применять другие.

Провал попыток Секта создать Директорию как переходный этап к монархии и последовавшая за этим стабилизация показали, сколь нереально строить политику только на этих планах. Поэтому, не отказываясь от монархистских симпатий, рейхсверовские генералы решили на время примириться с республикой. Это не означало, однако, капитуляции рейхсвера перед «демократией» и «законом». Речь шла лишь о том, чтобы найти более эффективные средства для достижения прежней цели. Отныне перевооружение Германии и восстановление прежних военных и политических позиций должно было, по мнению руководства рейхсвера, осуществляться руками парламентских правительств. Задача же военных состояла в том, чтобы толкать правительства на этот путь, добиваться от них все более энергичных и решительных действий.

В НСДАП провал путча 1923 г. вызвал острый кризис. Явные просчеты руководства, его несостоятельность вызвали разложение партии. Её ряды покидали не только отдельные лица, но и целые организации. Начался разброд и в верхушке: каждый из лидеров пытался свалить вину на другого. Отсутствие фюрера, находившегося в тюрьме, привело к тому, что вскоре НСДАП распалась на несколько враждующих группировок.

Существовали, однако, и более важные, объективные причины кризиса, поразившего национал-социалистскую партию. Временная экономическая и политическая стабилизация примирила значительную часть традиционно правых избирателей с прежде столь ненавистной им «системой». Этот процесс примирения нашел выражение в определенном «сдвиге влево» этой группы населения. Кое-кто из тех, кто голосовал за Немецкую национальную народную партию, стал отдавать свои голоса за партии «веймарской коалиции». Те, кто шли за национал-социалистами, стали голосовать за НННП. В результате передравшиеся нацистские руководители оказались в положении генералов без армии.

Все это, естественно, наложило глубокий отпечаток на характер отношений НСДАП и рейхсвера. Руководители НСДАП не могли простить рейхсверовским генералам «измены» 1923 г., которая, по мнению национал-социалистов, лишила их плодов победы, в возможности которой они не сомневались. Обманутые в своих надеждах на скорое развертывание массовой армии, в которой им будет уготовано теплое местечко, милитаристы, оказавшиеся за пределами 100-тысячного рейхсвера, упражняли /108/ свое остроумие в выпадах по адресу «парламентских генералов», процветающих на «нечистые» деньги «еврейской республики».

В свою очередь, рейхсверовские генералы не скрывали своего пренебрежительного отношения к бывшим коллегам и союзникам. Они негласно обвиняли фюрера национал-социалистов в том, что своими поспешными действиями он сорвал хорошо продуманный и подготовленный план создания правой директории. Они издевались над жалким поведением руководства НСДАП во время мюнхенского путча. Сделав ставку на достижение своих целей в результате сотрудничества с республиканским правительством, они проявляли все меньше интереса к национал-социалистам как возможной политической базе и опоре. И это пренебрежение было тем большим, чем слабее были политические позиции национал-социалистов.

При всем этом и рейхсвер и НСДАП оставались глубоко родственными друг другу по духу. Неудивительно, что в этих условиях отношения между рейхсвером и национал-социалистами носили противоречивый характер. Они одновременно и любили и ненавидели друг друга.

Весьма показательны в этом отношении мемуары Рема. Уволенный после провала путча 1923 г. из рейхсвера, Рем, естественно, изливал крайнее негодование по поводу поведения некоторых генералов и офицеров. Не жалел он и язвительных слов, чтобы заклеймить дух «торгашества», поразивший рейхсвер. И в то же время именно в рейхсвере Рем видел единственный инструмент достижения национал-социалистских целей. «Рейхсвер, — писал он, — должен и будет видеть свою задачу в том, чтобы нести охрану на границах и гордо, в скромном величии истинного героизма хранить честь славного немецкого войска до того дня, когда будет брошен клич всем немецким борцам — развернуть вновь знамена и начать марш к Рейну. Постоянная мысль об этом вновь объединит рейхсвер и националистов: только таким образом может быть открыт путь к новому Таурогену и Лейпцигу»[28].

В подобном же духе была выдержана и получившая широкую известность речь Гитлера «Мы и рейхсвер», произнесенная им 15 марта 1929 г. В этой речи нацистский фюрер всячески превозносил высокие качества рейхсвера. Он призывал армию встать во главе «национального движения» и обещал ей при этом полную поддержку. При этом, однако, он всячески ругал командование рейхсвера за пактирование с «марксизмом» и сотрудничество с левыми силами, за «превращение генералов в политических комиссаров правительства»[29].

Это двойственное отношение к рейхсверу находило свое выражение и в практических действиях. Так, в декабре 1928 г. Гитлер отдал приказ, запрещавший членам партии принимать участие в любых мероприятиях рейхсвера. В мае 1929 г. нацистский депутат /109/ Кубе [30] хвастался в прусском ландтаге, что его партия дала «достойный отпор» военному министру Тренеру, который предпринял «жалкие попытки» добиться сближения НСДАП с рейхсвером. С другой стороны, печать национал-социалистов всячески рекламировала военные издания рейхсвера, а также проводимую им кампанию по вербовке добровольцев. В выходившем с 1926 года военном приложении к газете «Фелькишер беобахтер» «Дер дойче фронтзольдат» постоянно печатались рейхсверовские вербовочные материалы. В этом же официальном нацистском органе была помещена весьма дружественная рейхсверу статья в связи с 60-летием со дня рождения Секта[31].

Генералы рейхсвера платили нацистам примерно той же монетой. Когда Гитлер выступил со своей речью, содержавшей нападки на генералов, военное министерство распорядилось запретить распространение в военных частях специального номера «Фелькишер беобахтер», в котором был напечатан текст речи. Одновременно был отдан приказ об увольнении всех национал-социалистов, работавших в вооруженных силах по вольному найму[32].

В то же время и военное министерство, и командование рейхсвера постоянно подчеркивали, что они высоко ценят ревностное отношение национал-социалистов к «военной идее» и всячески пытались привлечь их к сотрудничеству в деле организации военной подготовки молодежи, создания так называемых добровольческих пограничных отрядов и т.д. Еще в 1929 г. были зарегистрированы многочисленные случаи финансирования рейхсвером военных учений, организуемых штурмовыми отрядами, а также передачи им крупных партий оружия[33]. Даже при самых острых стычках с вождями национал-социализма затаенной и постоянной мечтой рейхсвера было «создание такого положения, когда его собственные стремления нашли бы поддержку со стороны положительно относящегося к государству и готового сотрудничать правого крыла»[34].

Таким образом, даже при раздоре рейхсвер и НСДАП тщательно сохраняли мосты на случай сближения. И эти мосты были сразу же использованы, как только в политической обстановке произошли серьезные перемены.

В 1930 г. отношения между национал-социалистами и командованием рейхсвера начали быстро улучшаться. Это было вызвано следующими обстоятельствами.

Во-первых, экономический кризис 1929—1933 гг., как уже говорилось, существенно ослабил эффективность системы политического управления страной. Буржуазно-парламентский механизм /110/ стал давать осечку за осечкой, что сразу же возродило в рейхсвере старые антиреспубликанские настроения[35].

Во-вторых, в поисках выхода из кризиса правящие круги страны совершили заметный сдвиг вправо. Это, в свою очередь, оживило надежды рейхсвера на возможность возвращения к прежним, кайзеровским порядкам.

В-третьих, экономические трудности привели к росту оппозиции в стране не только слева, но и справа. Это заметно укрепило положение НСДАП. Выборы, состоявшиеся в сентябре 1930 г., убедительно подтвердили это: национал-социалисты неожиданно даже для самих себя получили 6,4 млн голосов (18,3% всех признанных действительными бюллетеней). В результате они стали одной из наиболее влиятельных политических партий Германии.

В этой обстановке многое из того, что прежде разделяло НСДАП и рейхсвер, отошло на второй план. Для командования вооруженных сил национал-социалисты перестали быть группой крикливых неудачников, с которыми не стоило всерьез считаться. Для национал-социалистов, перед которыми впервые после 1923 г. замаячили перспективы успеха, рейхсвер был решающим союзником в борьбе за достижение цели. О том, чтобы добиться ее помимо рейхсвера или вопреки ему, не могло быть и речи. Слишком свежи были в памяти вождей национал-социалистов памятные события у Фельдхерренхалле.

Поворотным пунктом в отношениях между рейхсвером и НСДАП стал так называемый ульмский инцидент. В 1930 г. в казармах ульмского уланского полка военной полицией были арестованы три молодых офицера: Шерингер, Вендт и Людин. Все они обвинялись в том, что вопреки закону, запрещающему военнослужащим заниматься политической деятельностью, вели среди своих товарищей национал-социалистскую пропаганду[36].

Если бы арест состоялся после выборов 1930 г., военное начальство, разумеется, замяло бы дело. Но произошло это несколько раньше. Возросшее влияние НСДАП еще не было так заметно. Кроме того, командование рейхсвера вовсе не хотело, чтобы в его частях пользовался влиянием кто-либо, кроме военного начальства. Как бы то ни было военный министр Тренер распорядился передать дело офицеров в суд.

В сентябре-октябре 1930 г. в Лейпциге состоялся открытый процесс над ними. Нацисты использовали его для политической рекламы. Молодые офицеры, которые, кстати, вовсе не были столь уж убежденными национал-социалистами[37], всячески превозносились /111/ как мученики за «национальную идею». Ход процесса оказался в центре внимания всей правой печати. В качестве свидетеля защиты на процесс явился «сам» Гитлер.

Вскоре, однако, выяснилось, что судьба трех лейтенантов, которые находились на скамье подсудимых, никого всерьез не интересует. Выявились гораздо более важные вещи, касающиеся отношений между НСДАП и рейхсвером, а также между НСДАП и веймарским государством. Прежде всего в ходе процесса стало ясно, что влияние НСДАП в рейхсвере гораздо сильнее, чем это предполагало рейхсверовское начальство. Молодое офицерство не было в курсе наслоений и тактических разногласий, обусловивших охлаждение отношений между рейхсвером и НСДАП после 1923 г. Оно видело главное — единство взглядов и целей национал-социалистского движения и рейхсвера. Национал-социализм был для него политическим выражением рейхсверовского духа. И оно шло навстречу национал-социализму, даже если на это еще не было прямой санкции сверху.

Но дело было не только в молодых офицерах. Симпатии к нацизму глубоко укоренились и среди значительной части командных кадров. На ульмском процессе это ярче всего проявилось в выступлении непосредственного начальника обвиняемых офицеров, командира ульмского полка полковника Людвига Бека[38]. Бек вступился за своих офицеров, утверждая, что не видит ничего предосудительного в том, что они придерживаются национал-социалистских взглядов. Выступление Бека вызвало одобрительные отклики среди значительной части офицерского состава.

Открытое проявление пронацистских настроений среди офицеров показало командованию рейхсвера, что идея сближения с НСДАП, необходимость которого уже обсуждалась руководством, требует быстрого осуществления. Это форсировало развитие событий. Однако не меньшее значение имело еще одно обстоятельство, тесно связанное с событиями в Ульме.

Обвинение на процессе, представленное, в частности, статс-секретарем министерства внутренних дел Цвейгертом, основывало свою позицию на том, что НСДАП — антиконституционная партия, ибо стремится добиться власти путем насильственного переворота. Возражая Цвейгерту, Гитлер, выступив в качестве свидетеля защиты, отверг это обвинение, заявив, что руководимая им НСДАП намерена прийти к власти при помощи легальных методов.

Это заявление было явно рассчитано на то, чтобы привлечь к себе всеобщее внимание. И оно действительно привлекло его. С момента возникновения национал-социалистской партии требование насильственной ликвидации Веймарской республики как незаконного порождения «ноябрьского предательства» (как именовали революцию 1918 г. фашисты) считалось «альфой и /112/ омегой» ее политики. Отрицание этого требования считалось изменой идеям партии. И вдруг сам всемогущий хозяин НСДАП во всеуслышание отказался от него.

Особенно большое впечатление это заявление Гитлера произвело на руководство рейхсвера. Дело было, разумеется, не в том. что там всерьез приняли превращение нацистского Савла в Павла, как ныне утверждают защитники рейхсвера[39]. Как известно, само командование рейхсвера не было поборником законности и парламентаризма и, когда считало нужным, безо всяких церемоний попирало и то и другое. Дело было в том, что сделанное на ульмском процессе заявление Гитлера имело более глубокий смысл, понятный только посвященным. В сложившихся условиях главным хранителем легальности в Веймарской республике считался рейхсвер. Нарушение легальности и использование насильственных методов завоевания власти было равнозначно объявлению войны рейхсверу. И напротив, заявление о признании мирных путей прихода к власти звучало в той обстановке как предложение дружбы рейхсверу, как обещание добиваться власти — не против него, а вместе с ним. Но это было как раз то, чего так желали и к чему так стремились заправилы рейхсвера.

«С того времени как прекрасный Адольф встал на позиции легальности, он не вызывает у нас пока головной боли», — писал примерно в это время своему другу генерал-майору в отставке Глейху военный министр Тренер[40].

На большое значение для рейхсвера заявления Гитлера в Лейпциге обращал внимание своих подчиненных и главнокомандующий рейхсвером генерал фон Хаммерштейн-Экворд. Говоря о причинах, побудивших Гитлера «придерживаться легальной почвы», он утверждал в своей речи перед офицерами в Касселе. что решение фюрера НСДАП «не только видимость». «Он хочет этого действительно»[41].

Как следует из переписки генерала фон Шлейхера, занимавшего тогда пост начальника «военного отдела» военного министерства[42], с кронпринцем Вильгельмом, уже летом 1931 г. фон Шлейхер и его окружение твердо взяли курс на то, чтобы в необходимый момент осуществить сближение с НСДАП. В тех условиях предполагалось, что такое сближение будет происходить под эгидой бывшего тогда канцлером Брюнинга[43].

10 сентября 1931 г. по инициативе Гитлера на квартире майора в отставке фон Эберхардта состоялась первая встреча между фюрером НСДАП и фон Хаммерштейн-Эквордом. Эта встреча ознаменовала окончательный разрыв с периодом «недоразумений /113/ и размолвок» между обеими реакционными силами. Стороны имели все основания быть довольными друг другом. Расставаясь с Гитлером, фон Хаммерштейн-Экворд заявил: «Если не считать вопроса о темпах, то Гитлер стремится к тому же, что и рейхсвер»[44].

Это высказывание, конечно, нельзя понимать слишком буквально. Кроме темпов, имелся по крайней мере еще один важный вопрос, который разделял нацистов и генералов рейхсвера. Вступая в союз, они вновь должны были определить, кто из них будет всадником, а кто лошадью. А сделать это было не так-то просто. В свое время на этом распалась первая коалиция НСДАП и рейхсвера. И в новых условиях ни один из партнеров не хотел уступать первого места другому.

Со своей стороны генералы рейхсвера рисовали себе примерно такую картину: НСДАП войдет в правую коалицию и образует массовую базу для президентского кабинета, состоящего из ставленников президента Гинденбурга, преимущественно монархистов. Опираясь на поддержку рейхсвера, кабинет ликвидирует социальные завоевания ноябрьской революции. НСДАП в это время обеспечит внутренний порядок, терроризируя рабочий класс. Одновременно правительство объявит о разрыве с Версальским договором и начнет открыто перевооружаться. Рейхсвер развернется в массовую армию, используя в качестве пополнения военизированные организации национал-социалистской партии[45].

В сущности, это была бы специфическая форма установления фашистского режима. Но если бы события развивались так, как это планировал рейхсвер, нацистская партия не могла бы играть сколько-нибудь самостоятельной роли. Она превратилась бы в служанку рейхсвера и президентской клики и, быстро растеряв своих приверженцев, перестала бы быть политической силой. Все это не устраивало Гитлера и его сторонников. Упоенные своим успехом на выборах в рейхстаг, они сами претендовали на первое место. Спор по этому вопросу длился еще почти полтора года и отложил заметный отпечаток на дальнейшие отношения между Гитлером и генералами.

Однако при всех этих спорах, и в этом фон Хаммерштейн-Экворд был совершенно прав, и Гитлер, и рейхсвер стремились к одной и той же цели. В этом мог еще раз убедиться и сам фон Шлейхер, установивший примерно в это же время непосредственный контакт с Ремом, действовавшим по поручению Гитлера. Связи между фон Шлейхером и Ремом осуществлялись в различных формах. Время от времени Рем наносил генералу визиты. Кроме того, между ними велась оживленная переписка. Как при личных встречах, так и в письмах обсуждался широкий круг вопросов. Среди них — отношение различных представителей /114/ рейхсвера к национал-социалистам, освещение интересующих обе стороны вопросов в печати и т.д.

О том, насколько тесными стали отношения между рейхсвером и НСДАП, свидетельствует хотя бы такая деталь. 10 октября 1931 г. Гинденбург принял Гитлера и Геринга как представителей национал-социалистской партии, чтобы обсудить с ними вопрос о составе очередного правительства. Но прежде чем явиться к Гинденбургу, Гитлер нанес визит фон Шлейхеру. По некоторым данным, уже во время этой встречи с Гитлером фон Шлейхер в принципе согласился с необходимостью широкого представительства НСДАП в правительстве. Со своей стороны Гитлер заверил генерала, что штурмовые отряды не будут составлять конкуренции рейхсверу и что в случае прихода нацистов к власти функции рейхсвера останутся прежними[46].

После беседы между Шлейхером и Гитлером улучшение отношений между рейхсвером и национал-социалистами нашло свое выражение в прекращении публичной полемики. Национал-социалистская печать перестала поносить Тренера. Нападки на военное министерство сменились вежливыми советами по поводу того, как «улучшить его деятельность». Соответствующую сдержанность стал проявлять и Тренер. Как раз в это время штурмовые отряды особенно усилили свои бесчинства. Резко возросло число политических убийств. Нацисты громили помещения рабочих клубов, избивали профсоюзных активистов, нападали на рабочие демонстрации и митинги[47]. Тем не менее в своем интервью о политическом насилии, данном как раз в это время. Тренер всячески избегал даже намека на нацистов. Все его атаки были направлены против коммунистов, ставших жертвами нацистского террора[48].

22 октября Гитлер вновь посетил Шлейхера. На этот раз между ними была достигнута договоренность о том, что НСДАП не будет посягать на особую «надпартийную позицию» рейхсвера и что военная политика, устраивающая рейхсвер, не будет изменена и в случае прихода НСДАП к власти. Гитлер вновь заверил руководство рейхсвера в том, что НСДАП намерена прийти к власти «легально», т.е. с согласия рейхсвера.

Примерно в это же время один из ближайших друзей фон Шлейхера, генерал-лейтенант в отставке граф Фридрих фон Шуленбург, вступил в НСДАП и вскоре прочно занял там место среди высших руководителей СА. По некоторым данным, это произошло по прямому указанию военного ведомства, которое, с одной стороны, хотело, чтобы фон Шуленбург, став военным советником Рема, воздействовал бы на него в духе рейхсвера, а с другой — стремилось закрепить тесные узы, связывающие НСДАП и рейхсвер. /115/

Эти узы демонстрировались при каждом удобном случае. Когда правые силы Германии объединились в так называемый Гарцбургский фронт, рейхсвер отнесся к этому весьма благожелательно. На конференцию правых в Бад-Гарцбурге, происходившую в октябре 1931 г., явилось, кроме представителей НСДАП, НННП и «Стального шлема», входивших в коалицию, множество генералов рейхсвера, уже не находившихся на активной службе[49], однако пользующихся влиянием в военном ведомстве. Среди них был и «сам» Сект.

Выражением политики сближения с НСДАП явился приказ военного министра Тренера от 29 января 1932 г., в соответствии с которым, вопреки существовавшему законодательству и традициям, активным членам НСДАП практически разрешалось вступление в рейхсвер. Этот приказ рассматривался в рейхсверовских кругах как подготовка к предстоящему расширению вооруженных сил, которого, как считали в военном ведомстве, канцлеру Брюнингу вскоре удастся добиться от держав-победительниц. В этой связи предполагалось использовать в качестве пополнения «ценные кадры», сконцентрированные в штурмовых отрядах и в других военизированных организациях национал-социалистской партии[50].

Даже консервативный и симпатизирующий рейхсверу Фогельзанг, исследуя эту сторону деятельности военного командования, вынужден писать о «политике умиротворения, которую руководство рейхсвера проводило по отношению к усилившемуся и рвущемуся к власти в государстве младшему партнеру национальной оппозиции»[51]. НСДАП пытались сделать «пригодной для пребывания у власти», — отмечает он в другом месте[52].

В результате этой политики позиции национал-социалистов в коалиции настолько усилились, что руководство рейхсвера, сознательно пошедшее на союз, начало терять свободу действий. Первым признаком этого явилось падение Тренера.

На протяжении многих лет генерал Тренер наряду с Сектом считался бесспорным лидером той части германской военщины, которая сразу же после ноябрьской революции взяла курс на то, чтобы реставрировать старые порядки руками так называемых республиканских партий. Тренер, как уже упоминалось, был ближайшим союзником Эберта в борьбе против революционного авангарда германского рабочего класса во время январско-мартовских боев 1919 г. После событий 1923 г. и краха планов создания Директории он стал главным проводником тактики нового компромисса в «веймарской коалиции». Влияние Шлейхера в значительной степени определялось неограниченным доверием, которое питал к нему Тренер, считавший его споим «приемным сыном». /116/

Тренер нес полную ответственность за политику примирения «враждующих братьев» — НСДАП и рейхсвера. Он санкционировал переговоры, которые вели с нацистскими лидерами фон Шлейхер и фон Хаммерштейн-Экворд. Сам он также неоднократно делал и неофициальные и публичные авансы в адрес нацистов[53].

В то же время Тренер ревностно заботился о том, чтобы в союзе рейхсвер—нацисты последнее слово оставалось за рейхсвером. С этой целью он внимательно следил, чтобы обещание сохранять «легальность», т.е. не прибегать к путчу против существующего государственного аппарата, в том числе рейхсвера, данное нацистским руководством, тщательно соблюдалось.

Тем временем в Германии, в частности в Пруссии, произошли события, в который раз показавшие, что слово, данное нацистским фюрером, ничего не стоит. Весной 1932 г. заговорщическая деятельность НСДАП приобрела такие масштабы, что прусский министр внутренних дел Зеверинг решил принять меры. 17 марта по его распоряжению во многих городах Пруссии были произведены обыски в нацистских организациях. 3, 5 и 8 апреля в социал-демократической и левобуржуазной печати начали публиковаться найденные во время обысков материалы. Из них было видно, что НСДАП не только не отказалась от насильственных методов захвата власти, но и весьма активно готовилась к организации путча. В нацистских организациях были разработаны планы захвата правительственных учреждений. Были составлены списки лиц, подлежащих немедленному аресту, причем в них фигурировали не только коммунисты и социал-демократы. Главная роль в осуществлении захвата власти и проведении арестов, как следовало из документов, отводилась штурмовым отрядам.

Известия о нацистском заговоре вызвали взрыв возмущения в стране. Решительных действий но пресечению заговора потребовали не только организованный рабочий класс, но и некоторые буржуазные политики. Серьезное беспокойство проявили католические организации — партия Центра и баварская народная партия, у которых с НСДАП были свои счеты.

5 апреля 1932 г. была созвана конференция министров внутренних дел немецких земель, на которой был поставлен вопрос о мерах по предотвращению путча. По иронии судьбы возглавлял эту конференцию Тренер, совмещавший в то время пост военного министра с постом министра внутренних дел. Министры земель один за другим потребовали от имперского правительства реальных действий. Тренер долго колебался. Принять решительные меры означало для него нанести удар по своему союзнику — нацистам. В то же время он считал, что Гитлер и его компания заслуживают серьезного щелчка за попытку нарушить свое слово и стать над своим союзником — рейхсвером. В конечном итоге последнее соображение взяло верх. /117/

8 апреля 1932 г. Тренер разработал проект указа президента о роспуске штурмовых отрядов. 10 апреля этот проект был представлен на утверждение совета министров и одобрен канцлером Брюнингом. Осталось получить подпись президента. И тут произошло нечто, казавшееся невероятным. Рейхсвер поднялся против своего руководителя. Это выразилось прежде всего в «стратегическом» повороте, который немедленно совершил любимец и протеже Тренера фон Шлейхер.

Еще 8 апреля фон Шлейхер поддержал проект Тренера и даже участвовал в его окончательной доработке. Однако уже 9 апреля он высказался против проекта. Явившись к Тренеру, он предложил вместо декрета о роспуске выдвинуть СА ультиматум: реорганизовать свои ряды таким образом, чтобы перестать быть угрозой государству. Это, по мнению фон Шлейхера, принесло бы рейхсверу двойную выгоду. С одной стороны, ему бы удалось, взяв на себя руководство реорганизацией, преобразовать СА в вспомогательную организацию рейхсвера. С другой — это избавляло рейхсвер от «нежелательной» ссоры с национал-социалистами. Тренер отверг предложение Шлейхера, ибо оно, по его мнению, привело бы лишь к тому, что указ не был бы принят и все дело свелось бы к разговорам. Тогда фон Шлейхер впервые за все время сотрудничества с Тренером выступил против него на заседании совета министров.

После того как Брюнинг поддержал Тренера, «приемный сын» последнего усилил свои интриги. На этот раз он решил действовать через президента. Обработка Гинденбурга велась через начальника президентской канцелярии статс-секретаря Майснера и сына президента Оскара фон Гинденбурга. К моменту аудиенции, предоставленной Брюнингу и Тренеру, явившимся за президентской подписью, Гинденбург был уже настроен против указа. Брюнинг и Тренер с трудом выжали из него согласие подписать указ. Однако отношения между ними и президентом оказались серьезно подпорченными.

Но на этом бунт фон Шлейхера против своего патрона не закончился. Вопреки мнению министра шлейхеровский «военный отдел» разослал по частям обзор положения, в котором сообщал, что он «категорически дистанцируется от указа о запрете». После того как стало известно об утверждении указа, в министерство начали звонить один за другим начальники штабов округов, выражавшие в связи с этим свое «глубокое беспокойство»[54].

По свидетельству самого Тренера, новую атаку на него возглавили, кроме фон Шлейхера, генерал фон Хаммерштейн-Экворд. бывший командир 3-й дивизии генерал фон Штюльпнагель, руководитель союза «Кифхойзер» генерал фон Хорн и командир 2-й дивизии фон Бок. От имени этих и других генералов фон Шлейхер заявил Тренеру, что рейхсвер не воспримет равнодушно запрет /118/ штурмовых отрядов и что единственным результатом указа будет ослабление позиций самого Тренера. Это была уже недвусмысленная угроза в адрес военного министра[55]. Но угрозами дело не ограничилось. В нарушение существовавших порядков фон Шлейхер и фон Хаммерштейн-Экворд составили из секретных материалов военного министерства досье об «антигосударственных» действиях «рейхсбаннера»[56] и подсунули его, в обход министра, Гинденбургу. Это досье должно было продемонстрировать президенту «необъективность» Тренера: недозволенными действиями-де занимаются все полувоенные организации, в том числе и социал-демократы, а Тренер, мол, обрушивает удар только против «националистов». Разъяренный Гинденбург, ненавидевший социал-демократов как «красных», ознакомившись с досье, написал резкое письмо Тренеру, требуя от него «равного отношения ко всем союзам»[57].

Тренер был уже не рад, что связался с указом. Но отступление ни для него, ни для Брюнинга уже было невозможным. Они заставили президента скрепить указ своей подписью и должны были либо отстаивать свои действия, либо уйти в отставку.

Тем временем на Тренера начали концентрированную атаку и национал-социалисты, и немецкие националисты, и все остальные правые. Эта кампания еще больше ослабила его позиции. Однако решающий удар по нему нанес опять же фон Шлейхер и стоявшие за ним генералы.

11 мая 1932 г. фон Шлейхер заявил, что он и многие генералы уйдут в отставку, «если Тренер не удалится». После длительных переговоров было принято компромиссное решение, что Тренер уйдет в отставку с поста военного министра, но оставит за собой министерство внутренних дел. Однако уже тогда было очевидно, что это лишь небольшая оттяжка окончательного решения. Судьба Тренера, а вместе с ним и всего кабинета Брюнинга была решена.

Бюро имперского президента в своем обзоре излагало ход событий следующим образом: во время приема у Гинденбурга фон Шлейхер и фон Хаммерштейн-Экворд официально заверили президента, что офицерский корпус и солдаты потеряли доверие к Тренеру. После этого Гинденбург принял решение о необходимости для Тренера подать в отставку[58].

На протяжении всего этого времени фон Шлейхер и его окружение поддерживали постоянную связь с нацистами. Через Рема, который прибыл 14 апреля в Берлин и имел краткую встречу с фон Шлейхером, последний дал знать нацистскому руководству о своем недовольстве указом о запрете СА. 28 апреля Шлейхер принял /119/ Гитлера. Беседа между ними, как отмечал в своих записках Геббельс, прошла успешно. Обсуждался вопрос об условиях привлечения НСДАП к власти[59].

7 мая состоялась еще одна беседа. Она была организована с ведома канцелярии президента и должна была послужить своеобразной подготовкой к встрече Гитлера с Гинденбургом. Фон Шлейхер интересовался, при каких условиях НСДАП проявит терпимое отношение к новому президентскому кабинету. Гитлер поставил такое отношение в зависимость от роспуска рейхстага, предоставления НСДАП полной свободы на выборах и отмены указа о роспуске штурмовых отрядов.

Но и помимо этих встреч, как свидетельствует Геббельс, посланники фон Шлейхера постоянно держали нацистское руководство в курсе всех деталей развития кризиса, приведшего к падению второго кабинета Брюнинга[60]. В свою очередь нацисты всячески демонстрировали свое уважение к фон Шлейхеру. В то время как Тренер подвергался всяческим оскорблениям, на критику фон Шлейхера было наложено своеобразное табу. Когда гамбургская нацистская газета допустила недружественные выпады в адрес генерала, ее главный редактор был исключен из НСДАП, о чем немедленно было сообщено Шлейхеру[61].

Вся эта история свидетельствовала уже не только о далеко зашедшем сближении рейхсвера с нацистами. Она отражала начавшее меняться соотношение сил в этом союзе. Если в 1930 г. НСДАП была больше, чем рейхсвер, заинтересована в союзе с ним и поэтому готова была идти ему на уступки во имя создания фашистско-милитаристского блока, то в 1932 г. ситуация была уже иной. Во имя сохранения союза рейхсвер не только был готов на уступки, но даже жертвовал своими людьми, если они были неприемлемы для нацистов. В этом-то и состояла главная причина краха политической карьеры Тренера. В официальном бюллетене, выпускаемом шлейхеровским военным отделом, на нее намекалось достаточно откровенно. Падение кабинета Брюнинга (вызванное отставкой Тренера. — А.Г.), говорилось в нем, явилось результатом длительного развития событии, в частности его неспособностью «ослабить напряженность в стране» и «шаг за шагом привлечь НСДАП к сотрудничеству с государством»[62].

Впоследствии судьба Тренера была уготована многим генералам. И первым, кого она постигла, был сам фон Шлейхер. Однако в тот момент ему казалось, что он выиграл решающую битву. В кабинете Папена. сформированном 2 июни 1932 г., фон Шлейхер стал не только преемником Тренера на посту военного министра, но и наиболее «сильным человеком», от позиции которого в решающей /120/ степени зависела позиция всего кабинета[63]. На освободившуюся должность начальника военного отдела он назначил своего ближайшего сотрудника генерал-майора фон Бредова. Вместе с фон Бредовым и фон Хаммерштейном-Эквордом, поддерживавшим фон Шлейхера, он, казалось, осуществлял абсолютный контроль над вооруженными силами и тем самым держал в своих руках ключевые позиции в государстве. И в этом качестве он начал новый поход за привлечение нацистов к управлению государством.

Западногерманский историк Фогельзанг, о котором уже шла речь выше, оценивает первые шаги правительства Папена, и в частности фон Шлейхера как военного министра, следующим образом: «Став лояльным партнером НСДАП, стремящимся к выполнению взятых на себя обязательств, он (Шлейхер. — А. Г.) взял курс на осуществление предварительных уступок НСДАП»[64].

14 июня 1932 г. был отменен президентский указ о запрещении С А и СС. 22 июня 1932 г. на конференции министров внутренних дел земель новый имперский министр внутренних дел Гайль по поручению Папена (за спиной которого стоял фон Шлейхер) категорически заявил, что национал-социалисты, чувствовавшие себя прежде гражданами второго сорта, не должны впредь рассматриваться как враги государства, и потребовал, чтобы мероприятия, проводимые землями, были приспособлены к требованиям имперской политики. Это означало, что новое правительство намерено добиться отмены ограничений для НСДАП, введенных в отдельных землях[65].

Прямое отношение к политике приобщения нацистов к государственной власти имел и осуществленный Папеном 20 июля 1932 г. разгон прусского правительства. Национал-социалисты и все крайне правые давно точили зубы на прусскую полицию, возглавляемую Зеверингом. Эта полиция не раз наносила удары по революционным силам Германии. Но крайне правых она тоже не устраивала, ибо, при всей своей терпимости к их бесчинствам, все же в ряде случаев связывала им руки. Особенно стали неистовствовать нацисты после мартовской полицейской акции, разоблачившей путчистские планы НСДАП. С этого момента захват ключевых позиций в прусской полиции стал рассматриваться крайне правыми в качестве одного из важнейших условий овладения властью в государстве.

Распустив в нарушение конституции прусское правительство, Папен тем самым открыл путь к осуществлению этой цели. Но сделать это он сумел только благодаря энергичной поддержке рейхсвера. Опасаясь сопротивления со стороны Зеверинга, Папен /121/ добился у президента указа об объявлении чрезвычайного положения в Большом Берлине и в Бранденбурге. Опираясь на этот указ, фон Шлейхер передал функции исполнительной власти командующему войсками III и IV военных округов генерал-лейтенанту фон Рундштедту. Тем самым ему автоматически стала подчиняться полиция безопасности. Все смещения, произведенные в связи с разгоном правительства, были произведены при содействии войск рейхсвера.

Правда, эти меры предосторожности оказались излишними. Социал-демократические министры и не помышляли о сопротивлении. Не встала на защиту своего создателя и многотысячная прусская полиция. Но в данном случае важно не это, а роль в перевороте рейхсвера.

Под эгидой Шлейхера осуществлялось и непосредственное сближение отрядов СА и частей рейхсвера. Правда, командование рейхсвера, опасаясь чрезмерного усердия нацистов, отвергнуло выдвинутое руководством СА предложение о передаче штурмовым отрядам рейхсверовского оружия и о координации действий по подавлению левых. В инструктивном письме высшим военным руководителям от 5 августа 1932 г. фон Бредов писал: «Передавать СА оружие и оснащение не следует. Не предполагается устанавливать сотрудничество между войсками и СА для подавления внутренних волнений. Армия не нуждается в какой-либо поддержке союзов. Средства, которыми обладает государство, вполне достаточны, чтобы положить конец беззаконным действиям, с чьей бы стороны они ни исходили. Однако следует приветствовать контакты, которые способствуют укреплению патриотических и воинственных настроений в национал-социалистском движении»[66].

Это письмо вновь отражает ту дилемму, с которой столкнулось при проведении своей милитаристской реакционной политики руководство рейхсвера, — дилемму, при решении которой сломал себе шею Тренер: как, используя нацистов в качестве ударной силы, не дать им укрепиться за счет рейхсвера.

Несмотря на то, что эта дилемма встала еще острее и перед новым хозяином рейхсвера, фон Шлейхер был первым министром, который после выборов в рейхстаг 31 июля 1932 г. вступил в переговоры с Гитлером. 5 августа между ними состоялась очередная встреча. Ободренный новым успехом, Гитлер выдвинул следующие условия участия национал-социалистов в правительстве: а) предоставление лично ему поста канцлера; б) передача национал-социалистам портфелей министров внутренних дел, народного просвещения, сельского хозяйства, авиации и юстиции[67]. Фон Шлейхер в принципе согласился с требованиями нацистского фюрера. Им были сняты даже возражения против канцлерства Гитлера, с которыми он выступал прежде. Более того, после этой /122/ встречи фон Шлейхер посетил Гинденбурга и усиленно уговаривал его назначить Гитлера канцлером. 10 августа, явно под влиянием беседы фон Шлейхера с Гитлером, Папен в беседе с Гинденбургом выразил готовность в случае, если президент этого пожелает, уступить место Гитлеру.

После предварительных переговоров на 13 августа 1932 г. была назначена встреча Гинденбурга и Гитлера, которой в нацистских кругах придавали большое значение. Предполагалось, что в результате обработки со стороны фон Шлейхера Гинденбург предложит Гитлеру сформировать кабинет на его условиях. Фон Шлейхер займет в этом кабинете пост военного министра, закрепив тем самым тесный союз, установившийся между рейхсвером и НСДАП.

Однако визиты, нанесенные утром 13 августа Гитлером и Ремом сначала фон Шлейхеру, а затем Папену, глубоко разочаровали нацистских лидеров. Фон Шлейхер предупредил Гитлера, что дела идут не так гладко, как предполагалось, и что у Гинденбурга имеются сомнения. Папен высказался еще более ясно, предложив Гитлеру занять пост вице-канцлера в возглавляемом им кабинете. Было очевидно, что в правящей верхушке еще не преодолены разногласия о степени и формах допуска национал-социалистов к власти. Беседа с президентом подтвердила это впечатление. Гинденбург, правда, не исключил возможности возвратиться к вопросу о канцлерстве Гитлера позже, однако так и не произнес решающего слова[68].

Провал надежд на быстрый приход к власти усилил кризисные явления в национал-социалистской партии. Часть нацистских руководителей стала критиковать самого Гитлера за то, что, «увлекшись парламентскими комбинациями», он «ослабил боевую силу» партии. Гнев разочарованных национал-социалистов был обрушен и на фон Шлейхера. Его обвиняли в нечестной игре, в попытке использовать влияние НСДАП в своих корыстных целях. Утверждали, что фон Шлейхер обвел вокруг пальца Рема, выступавшего в качестве главного посредника между рейхсвером и Гитлером. Ухудшились и личные отношения между фон Шлейхером и Гитлером.

В этих условиях, пытаясь найти выход, который бы устроил и его лично и рейхсвер, фон Шлейхер начинает играть на разногласиях между национал-социалистами. С одной стороны, он стремится привлечь к сотрудничеству «радикальное» крыло в НСДАП, возглавляемое Грегором Штрассером. С другой — он не порывает окончательно с Гитлером. После переговоров Гинденбурга с фюрером 21 ноября 1932 г. с разрешения президента фон Шлейхер вновь встречается с нацистским главарем и пытается наладить с ним отношения. Но Гитлер ведет /123/ себя очень резко. В частности, он заявляет, что запретит любому члену НСДАП участвовать в правительстве, руководимом другим человеком. Фон Шлейхер, напротив, проявляет максимальную уступчивость. Он подтверждает данное им согласие поддержать кандидатуру Гитлера на пост канцлера, а самому войти в его кабинет в качестве военного министра. Эту позицию он занимает и на заседании совета министров 25 ноября 1932 г. «Такой человек, как Гитлер, — заявляет он своим коллегам, — может представлять собой огромный выигрыш для президентского кабинета»[69].

Тем не менее вариант с Грегором Штрассером начинает приобретать в политической игре фон Шлейхера все большее значение. Когда не без участия того же фон Шлейхера кабинет Папена терпит крушение и генералу предлагают стать канцлером, он в первую очередь вспоминает о Штрассере. На следующий же день после своего назначения он предлагает ему занять в кабинете пост вице-канцлера[70]. Штрассер, подчиняясь приказу Гитлера, отклоняет это предложение. Однако на совещании нацистских руководителей, состоявшемся 5 декабря в отеле Кайзерсхоф, он призывает своих коллег проявить выдержку и терпимо отнестись к фон Шлейхеру[71].

Ставка на Штрассера оказалась, однако, ошибкой, стоившей фон Шлейхеру и поста канцлера и в конечном итоге — жизни. Штрассер оказался не той фигурой, опираясь на которую можно было расколоть национал-социалистскую партию. Занимая пост руководителя НСДАП по организационным вопросам, он формально был одним из главных заправил партии. Однако вся реальная власть в НСДАП находилась в руках Гитлера. Как только Штрассер пошел на прямой конфликт с Гитлером, он оказался изолированным. Не помогли ему ни слава «старого борца», ни популярность некоторых из его «радикальных», «антикапиталистических» лозунгов.

Имелось, однако, еще одно весьма важное обстоятельство. Грегор Штрассер был неприемлем для наиболее влиятельных фракций монополистической буржуазии. В нем она видела олицетворение тех черт, от которых хотела «очистить» НСДАП. Разрыв со Штрассером, как уже указывалось в другой связи, явился одним из условий допуска Гитлера к власти, выдвигавшимся монополистической буржуазией. И вот этого-то самого Штрассера фон Шлейхер хотел видеть вице-канцлером.

В то же время, сделав ставку на Штрассера и тем самым на раскол НСДАП, фон Шлейхер навлек на себя ненависть национал-социалистского руководства. Поскольку оно полностью сохраняло контроль над партией, создалась такая ситуация, когда /124/ Шлейхер превратился в препятствие для дальнейшего «гармоничного» сотрудничества между НСДАП и рейхсвером. Но рейхсверовские генералы хотели этого сотрудничества во что бы то ни стало. И поскольку на этом пути стоял фон Шлейхер, они решили отдать и его на съедение. Таким образом, ему была уготована судьба Тренера.

К середине января 1933 г. в промышленных кругах было достигнуто окончательное решение о безоговорочной передаче власти Гитлеру. Однако фон Шлейхер на посту канцлера олицетворял власть рейхсвера, представлявшего в тех условиях важнейшую внутриполитическую силу. Если бы рейхсвер решительно поддержал своего руководителя, то вариант с канцлерством Гитлера осуществить было бы не так-то просто. Процесс фашизации Германии мог бы принять форму военной диктатуры, в которой нацистам была бы отведена примерно такая же роль, как, например, фалангистам в Испании.

Но рейхсвер нанес удар фон Шлейхеру в спину. В последнюю неделю января Гинденбурга, тайком от канцлера, посетил командующий I военным округом (Восточная Пруссия) генерал-лейтенант фон Бломберг. От имени рейхсвера Бломберг высказался за национальный фронт под эгидой Гитлера и против взглядов фон Шлейхера[72]. Это в значительной степени и предопределило решение Гинденбурга. Когда фон Шлейхер явился к президенту за полномочиями на роспуск парламента, который, как это было очевидно, не поддержит его правительство, Гинденбург отказал в этом своему недавнему любимцу. Рейхсканцлеру было открыто сказано, что после того, как ему не удалось достигнуть взаимопонимания с НСДАП, его пребывание на прежнем посту нежелательно[73]. После этого фон Шлейхеру не оставалось ничего иного, как подать в отставку.

Не знавшие всей подоплеки событий, фон Шлейхер и его окружение полагали, что речь пойдет лишь о новой перетасовке карт в рамках коалиции рейхсвер — нацисты. Фон Шлейхер все еще считал себя полномочным представителем рейхсвера и единственно возможным кандидатом на пост военного министра, какой бы канцлер ни был назначен. Вручая 28 января президенту свое прошение об отставке, он, не имея представления о том, что все уже предрешено, советовал Гинденбургу не создавать нового правительства Папена—Гутенберга, ибо это вызовет «государственный кризис». Гораздо лучше, утверждал фон Шлейхер, назначить канцлером Гитлера. Генерал просил лишь о том, чтобы гитлеровской партии не передавали военного министерства, ибо это создало бы «огромную опасность для рейхсвера»[74].

За два дня до этого об этом же с Гинденбургом говорил приятель /125/ Шлейхера фон Хаммерштейн-Экворд. По поводу содержания этой беседы единой точки зрения не существует. Однако большинство историков, как зарубежных, так и советских, считают, что при встрече с Гинденбургом фон Хаммерштейн-Экворд занимал ту же позицию, что и фон Шлейхер[75]. Прежде всего он пытался спасти кабинет своего шефа. Когда же стало очевидно, что сделать это не удастся, он резко высказался против того, чтобы новое правительство формировал крайне непопулярный Папен. В сложившейся ситуации это означало, что, по мнению рейхсвера, канцлером должен стать Гитлер. Об этом свидетельствовала и реакция Гинденбурга. Он резко прервал генерала, сказав, что назначение канцлера — не его дело. В то же время, по свидетельству самого фон Хаммерштейн-Экворда, он заявил, что никогда не сделает «этого богемского ефрейтора ни канцлером, ни военным министром»[76].

Во всяком случае, фон Шлейхер и фон Хаммерштейн-Экворд были уверены, что портфель военного министра все равно останется за экс-канцлером. Еще 29 января в кабинете командующего войсками рейхсвера состоялось совещание сторонников фон Шлейхера, на котором присутствовали сам фон Шлейхер, фон Хаммерштейн-Экворд, генерал Бусше и генерал фон Бредов. Фон Шлейхер и фон Хаммерштейн-Экворд высказались за кандидатуру Гитлера как единственную возможность решения правительственного кризиса. Бусше возражал, но потом снял свои возражения. Практически было принято решение выступить в поддержку гитлеровского варианта с расчетом, что в качестве военного министра в кабинет войдет фон Шлейхер.

В тот же день фон Хаммерштейн-Экворд, с согласия фон Шлейхера, посетил Гитлера и спросил его, считает ли он серьезными переговоры с президентом о передаче ему, Гитлеру, власти. В противном случае, подчеркнул фон Хаммерштейн-Экворд, он со своей стороны готов «еще раз оказать воздействие на ход дела». Гитлер обещал информировать генерала. На вопрос фон Хаммерштейн-Экворда, согласен ли фюрер на кандидатуру фон Шлейхера в качестве военного министра, Гитлер ответил положительно[77].

Вечером того же дня в ставку нацистов, размещавшуюся в то время в квартире Геббельса, явился посланник фон Шлейхера Альвенслебен и вновь предложил Гитлеру союз рейхсвера с НСДАП, который был бы закреплен в форме вхождения генерала в фашистский кабинет. В этом случае, намекал Альвенслебен, можно было бы оказать еще один совместный нажим на Гинденбурга в пользу кандидатуры Гитлера.

Однако на этот раз посланник фон Шлейхера был встречен весьма холодно. В нацистской ставке знали уже то, что было пока неизвестно ни бывшему канцлеру, ни его сторонникам. Согласие /126/ на формирование кабинета Гитлером было уже получено. При этом имя фон Шлейхера как кандидата в военные министры вообще не фигурировало. Не назывался и никто из его ближайшего окружения. Речь первоначально шла о генерале Иохиме фон Штульпнагеле. Гинденбург отверг это предложение, сочтя генерала слишком строптивым. Папен предложил кандидатуру близкого к нему фон Фрича. Но Гинденбург остановился на знакомом ему фон Бломберге — том самом командующем восточнопрусским военным округом, который немногим ранее от имени рейхсвера нанес удар в спину своему высшему военному руководителю.

Фон Шлейхер вынужден был уйти с политической сцены. Его судьбу, естественно, разделили и его ближайшие сторонники. Покинул активную военную службу фон Бредов. Были сняты со своих постов начальник войскового отдела (генерального штаба) генерал-майор Адам и начальник управления кадров военного министерства генерал Бусше. Недолго командовал войсками рейхсвера и фон Хаммерштейн-Экворд. Вскоре он был заменен на этом посту генералом фон Фричем[78].

Защитники германской военщины, описывая эти события, рассуждают обычно о «трагедии рейхсвера». Тот же Фогельзанг видит «беду» его руководителей в том, что их поставило в затруднительное положение «благожелательное отношение нацистов» к задачам обороны страны. Кроме того, утверждает он, им «связало руки» обещание Гитлера соблюдать легальность, которого он-де затем пунктуально придерживался. Наконец, борьба против усиления нацистов требовала «нарушения законности». Но рейхсвер «не мог пойти на это». Отсюда неизбежность действий, направленных на приручение фашистских лидеров, откол от НСДАП отдельных групп и т. д.[79] Но исторические факты опровергают эти домыслы.

Гораздо ближе к истине был Раушнинг, задававший в связи с позицией руководителей рейхсвера следующие вопросы: «Понимало ли военное руководство вообще, к чему приведет общее политическое развитие Германии и куда ведут ее национал-социалисты? Если они не одобряли этого развития, то почему они допустили его? Быть может, они обманулись вначале и слишком поздно поняли истинный характер национал-социализма, чтобы иметь возможность противостоять ему? Или, быть может, следует поставить вопрос наоборот — не является ли сама армия источником и причиной подобного развития?»[80]

Последний вопрос и является, по сути дела, самым лучшим и самым правильным ответом. /127/

Армия и НСДАП в «третьей империи»

Новый состав генералов, пришедших к руководству после захвата власти нацистами, был еще ближе к НСДАП, чем фон Шлейхер и его окружение. Если фон Шлейхер рассматривал себя как представителя независимой силы и позволял себе торговаться с Гитлером, то фон Бломберг и Фриче объявили себя «убежденными» национал-социалистами и верными последователями фюрера. Интриги, которые они вели в это время, были уже интригами не против НСДАП, а в ее рамках, внутрипартийно-ведомственными интригами. Проблема взаимоотношений национал-социализма и рейхсвера практически исчезла. Вместо нее возникла проблема взаимоотношений внутри нацистской машины — между ее отдельными частями: партийным, государственным и военным аппаратом[81].

Нацистский режим устраивал рейхсвер во всех отношениях. Генералам, как и промышленникам, очень импонировало, что это был режим «твердой руки», положивший конец неопределенности и растерянности, царившей в правящих кругах Германии. Как и промышленники, генералы горячо приветствовали решительное использование нацистами аппарата насилия против революцион ных сил немецкого рабочего класса. Все это полностью соответствовало их представлениям об «идеальном строе», отвечающем традициям «германского духа», к созданию которого они стремились, подрывая основы Веймарской республики.

Особенно отвечали устремлениям генералов планы национал-социалистов во внешнеполитической области. Это была та самая программа, осуществление которой германские милитаристы добивались с первых же дней окончания мировой войны 1914—1918 гг. Нацисты собирались освободиться от пут Версальского договора, и прежде всего покончить с военными ограничениями. Того же хотели и генералы. НСДАП выдвинула в качестве первоочередной задачи создание массовой армии. Этого же упорно добивались генералы от всех предыдущих правительств. Гитлер обещал проводить политику внешнеполитической экспансии. Это предвещало крупные военные ассигнования, новые возможности выдвижения — чины, ордена, славу.

Практическая деятельность гитлеровского правительства показала, что в военной области оно намерено выполнить свои обещания. С момента прихода Гитлера к власти началась форсированная военизация Германии. 16 марта 1935 г. правительство Германии объявило об отказе от военных постановлений Версальского договора. Новый военный закон, принятый правительством, предусматривал введение в стране всеобщей воинской повинности и развертывание 100-тысячного рейхсвера в вермахт, насчитывающий /128/ 36 дивизий, объединенных в 12 корпусов. В марте — мае того же года была принята новая структура вооруженных сил Германии. Согласно этой структуре вермахт подразделялся на три рода войск: сухопутную армию, флот и военно-воздушные силы. В сухопутных силах воссоздавался генеральный штаб.

Все это открывало головокружительные перспективы как перед генеральским, так и перед офицерским составом бывшего рейхсвера. Развертывание вооруженных сил создавало резкую нехватку подготовленных командных кадров. В этих условиях опытные офицеры ценились на вес золота. Повышения и выдвижения происходили непрерывно. Засидевшиеся в чинах в веймарские времена майоры и капитаны совершали головокружительную карьеру, становясь за год-два генералами. Их признательность Гитлеру, который совершил для них это «чудо», нетрудно себе представить. Соответственно командный состав вооруженных сил, и так уже давно идейно близкий национал-социализму, оказался насквозь проникнутым нацистским духом.

Впоследствии, говоря о позиции германских вооруженных сил в первые годы гитлеровского режима, фон Бломберг признавал: «Немецкие генералы не были настроены против Гитлера. Ведь он обеспечил им успехи, которых они желали»[82]. Значение этого признания тем более велико, что сделано оно было в 1945 г., в письменном свидетельском показании, рассчитанном на то, чтобы обелить командование рейхсвера, доказать, что оно не несет ответственности за преступления нацистского режима.

Разумеется, с приходом Гитлера к власти возникли и обстоятельства, вызывавшие у генералов тревогу. Больше всего их беспокоили амбиции руководителя штурмовых отрядов Рема и его окружения.

Выше уже говорилось, что часть милитаристских сил, оказавшаяся вне пределов рейхсвера и осуждавшая тактику приспособления к «веймарскому режиму», с самого начала тяготела к военизированным организациям НСДАП, считая, что именно через них лежит путь к возвращению в «возрожденные» вооруженные силы. С течением времени НСДАП, и прежде всего ее штурмовые отряды, стали главным средоточием этой части милитаристских сил Германии. Чем более массовой становились СА, тем больше требовалось для них командного состава. Бывшие офицеры охотно назначались на руководящие посты и быстро продвигались по иерархической лестнице: к моменту прихода нацистов к власти бывшие лейтенанты и капитаны кайзеровского войска, не имевшие на протяжении полутора десятков лет никакого отношения к военной службе, стали штандартенфюрерами, группенфюрерами и обергруппенфюрерами СА, что, по нацистским меркам, должно было соответствовать армейским званиям полковника, генерал-майора и генерал-лейтенанта. /129/

Но все это была работа на «общественных» началах. И чины СА тоже имели всего лишь символическое значение. Поэтому после прихода Гитлера к власти из кругов СА все громче стали раздаваться призывы к созданию новой армии не на базе рейхсвера, а на базе штурмовых отрядов с использованием офицерского и рядового состава рейхсвера. Именно в этом и состоял смысл лозунга о создании «народного войска», который был выдвинут Ремом.

Естественно, что одна только мысль о возможности реализации этого плана выводила генералов из равновесия. Энергично выступая против этой идеи, они выдвигали соображения, якобы продиктованные «национальными» и «государственными» интересами: утверждали, что командный состав СА несостоятелен в военном отношении, что он не имеет опыта, что его моральный уровень ниже всякой критики. «Перевооружение было слишком серьезным и сложным делом, чтобы можно было терпеть участие в нем воров, пьяниц и гомосексуалистов», — заявил в связи с этим будущий генерал-фельдмаршал фон Браухич[83].

В действительности решающую роль в сопротивлении, оказанном генералами, играли иные, более корыстные соображения. Осуществление лозунга «народного войска» означало бы потерю генералитетом своих особых позиций, на которые он претендовал даже в рамках нацистского государства. В «народном войске» все лучшие посты достались бы командирам штурмовых отрядов, которые бы тем самым пожали главные плоды политики наращивания военного потенциала. Кроме того, ситуация, при которой выскочки и самозванцы из штурмовых отрядов будут заправлять «народным войском», претила сословному чувству германских генералов, привыкших быть в армии «среди своих». И только после этих следовали соображения делового порядка: некомпетентность руководителей штурмовых отрядов в военных вопросах действительно была вопиющей[84].

Однако напряженность в отношениях между руководством рейхсвера и СА возникла далеко не сразу после установления нацистского режима. На первых порах между обеими фракциями германского милитаризма существовало самое тесное сотрудничество. Насколько далеко оно заходило, видно хотя бы из того, что осенью 1933 г. командование штурмовых отрядов предложило военному министерству договориться о совместных действиях, которые бы исключили возможность вмешательства в военные дела «политических учреждений НСДАП»[85].

Еще в марте 1934 г. подписанная Ремом служебная инструкция предписывала низовым органам СА подчиняться всем указаниям /130/ военного министра, касающимся вопросов обороны страны и проведения необходимых для этого мероприятий[86].

Спустя примерно месяц военное министерство разработало проект организации длительного сотрудничества между вооруженными силами и штурмовыми отрядами. Согласно этому проекту, в функции вермахта должны были входить военная подготовка, организация обороны, проведение мобилизации и осуществление руководства военными действиями. В свою очередь СА должно было взять на себя проведение допризывной подготовки, военное обучение граждан, не призванных в армию, а также спортивную и военную подготовку лиц, отбывших действительную службу[87]. Характерно в то же время, что в вопросе о назначении на командные должности в вермахте членов СА решающее слово должно было принадлежать военному командованию[88].

И только после того как руководство СА отвергло эти претензии генералов и еще активнее развернуло кампанию за создание «народного войска», фон Бломберг и фон Фрич вмешались в сложную интригу, назревавшую тогда в недрах национал-социалистской партии.

Последовавшие за этим события иногда рассматривают лишь как столкновение между штурмовыми отрядами и генералитетом, в котором Гитлер взял сторону генералитета. В действительности дело обстояло гораздо сложнее. Прежде всего раскол назрел в самой верхушке национал-социалистской партии. Как уже отмечалось в другой связи, Геринг и Геббельс, весьма ревниво относившиеся к укреплению позиций Рема, давно настраивали против него Гитлера. Самого нацистского фюрера не могли не волновать призывы к «второй революции», исходившие от штурмовых отрядов. В конечном итоге это были призывы к «революции» против него — Гитлера, «революции», которая могла превратить в вождя Рема. Одновременно, как уже говорилось, был оказан сильный нажим со стороны промышленников. К этому еще прибавились настойчивые представления генералов.

В благожелательном отношении последних к нему лично Гитлер был в это время особенно заинтересован. Гинденбург находился при смерти. Тем самым вставал вопрос о его преемнике. Было известно, что престарелый фельдмаршал мечтал о восстановлении монархии. Речь об этом вполне могла идти и в его завещании. Если бы генералы, также издавна склонявшиеся к идее реставрации монархии, поддержали бы ее, для Гитлера возникли бы дополнительные затруднения.

В этих условиях Гитлер решил продать генералам подороже свое согласие на расправу с Ремом, которую он, вероятно, осуществил бы и без того. В апреле 1934 г. во время военно-морских маневров на броненосце «Дойчланд» между Гитлером и фон Бломбергом /131/ был заключен своеобразный пакт о взаимной помощи. Фон Бломберг от имени генералов обещал фюреру поддержку его кандидатуры в президенты после смерти Гинденбурга. Гитлер, в свою очередь, взял на себя обязательство раз и навсегда покончить с Ремом[89].

То, что событиям 30 июня 1934 г. предшествовало заключение союза между фюрером и генералами, признавал впоследствии и сам Гитлер. В 1938 г., беседуя с фон Фричем, он многозначительно напомнил: «Я размышлял о том, в чью же пользу принять решение, и предпочел встать на сторону вермахта»[90].

О действительных целях, которых добивался генералитет в борьбе со штурмовыми отрядами, свидетельствовал и выбор им союзника. Этим союзником стал Гиммлер и его эсэсовская «гвардия». Армия и отряды СС и составили ту реальную силу, которая позволила Гитлеру, после того как он принял решение, быстро и энергично покончить со своими недавними друзьями и сподвижниками.

Решение о сотрудничестве рейхсвера и СС было достигнуто во время переговоров, состоявшихся накануне 30 июня, между генералом фон Райхенау, занявшим пост фон Бредова, и Гиммлером. В соответствии с договоренностью между ними ближайший доверенный Гиммлера Гейдрих дал местным эсэсовским руководителям команду немедленно поднять войска СС по тревоге и установить контакты с командующими военными округами[91]. В свою очередь, еще за несколько дней до решающих событий генерал фон Фрич, ссылаясь на возможность нападения штурмовиков на воинские части, предложил некоторым командующим округами незаметно привести войска в состояние боевой готовности[92].

О том, насколько тесным было сотрудничество между СС и рейхсвером в это время, свидетельствует следующая характерная деталь. Охранный батальон СС под командованием Зеппа Дитриха[93], сыгравший решающую роль в резне 30 июня, был переброшен в Виззее, где были собраны и уничтожены руководители штурмовиков, на автотранспорте воинских частей.

В ходе массовых убийств были «ликвидированы» генералы фон Шлейхер и фон Бредов, которым нацистская верхушка так и не простила двойственной позиции, занятой во второй половине 1932 г. Казалось бы, расправа над двумя видными представителями германского генералитета, недавно занимавшими виднейшее положение в рейхсвере, должна была всполошить генералов. В их судьбе военные приспешники нацизма должны были бы увидеть будущее, которое их самих ожидает. Но фон Шлейхер и фон Бредов были хладнокровно списаны со счета. Слишком много крови и грязи связывало /132/ воедино Гитлера и генералов, чтобы еще две человеческие жизни могли омрачить их «идиллическое» единство.

«Во имя положения единственной вооруженной силы, во имя перспективы превращения в мощную, хорошо оснащенную армию рейхсвер молчал перед лицом преступления», — нехотя констатирует симпатизирующий рейхсверу западногерманский историк Герд Буххайт[94].

Но генералы не просто молчали. Они всячески демонстрировали поддержку режима. 23 июля фон Бломберг на заседании имперского кабинета полностью одобрил действия Гитлера, заявив, что тот «действовал как государственный деятель и солдат». По предложению фон Бломберга расправа 30 июня была определена как «действия по защите государства»[95]. 5 июля 1934 г., выступая перед генералитетом, фон Бломберг закончил свою речь, посвященную событиям 30 июня, следующими словами: «Гитлер сделал так много в интересах германской армии, что ее долг отблагодарить его еще большей верностью и преданностью». Этот призыв военного министра был встречен всеобщим одобрением.

Но дело не ограничилось словесным одобрением. Когда 1 августа 1934 г. стало известно, что смерть Гинденбурга ожидается с минуты на минуту, генералитет поспешил выполнить свое обещание. Генерал Рейхенау немедленно составил текст новой присяги, принципиально отличавшейся от прежней. Если раньше войска клялись в верности государству и конституции, то, согласно проекту Рейхенау, они должны были присягать лично фюреру Адольфу Гитлеру. Генерал фон Бломберг в качестве военного министра, даже не имея на то формальных полномочий, утвердил текст присяги и приказал привести к ней войска, не дожидаясь смерти президента. 2 августа, когда Гинденбург действительно умер, значительная часть армии уже успела присягнуть Гитлеру. Таким образом, на случай возможных осложнений была создана ситуация свершившегося факта.

Фон Бломберг и фон Фрич, естественно, рассматривали события 30 июня не только как победу генералитета и вооруженных сил в целом над штурмовиками, но и как свою личную победу. Но в последнем они как раз и ошиблись. События 30 июня убедительно показали нацистскому руководству, что в унифицированном фашистском рейхе армия оставалась единственной в какой-то мере автономной силой. Это, по мнению нацистского руководства, таило в себе потенциальную опасность: быть может, в другой раз ее действия не будут столь отвечать интересам нацистского режима. Соответственно возникла идея использовать первый же удобный случай, чтобы поставить генералов на место.

Кроме того, разгром штурмовых отрядов способствовал появлению новой влиятельной силы, ставшей опасным конкурентом преобразованного в вермахт рейхсвера. Этой силой стал союзник генералов во время событий 30 июня — организация СС. /133/

Правда, на первых порах после разгрома СА отношения между генералитетом и руководством СС сохраняли «интимный» характер. Гиммлер и его окружение оказывали командованию рейхсвера самую активную поддержку во всем, что касалось политики в военной области. В свою очередь, генералитет взял на себя оснащение отрядов СС оружием и руководство их военной подготовкой, чтобы «помочь имперскому руководству СС ликвидировать выявившиеся недостатки в обучении, а также другие погрешности в организации специальных отрядов»[96].

Как следует из письма генерала Фрича имперскому руководству СС от 22 октября 1935 г., командование сухопутными войсками предоставило ряду офицеров и унтер-офицеров СС возможность проходить обучение на курсах, организованных военным министерством. Командирам СС было дано разрешение присутствовать на маневрах и тактических играх, проводимых армейскими частями. В распоряжение эсэсовских отрядов были предоставлены армейские учебные полигоны и т. д.[97]

Отношения между союзниками стали портиться тогда, когда Гиммлер решил создать, а затем создал на базе СС отборное, привилегированное войско, подчинявшееся ему лично.

Это, однако, уже было прямым вторжением в сферу компетенции генералов, которую те ревностно оберегали. Естественно, что они вновь решительно воспротивились посягательству «непосвященных». По на этот раз соотношение сил в нацистской верхушке сложилось не в их пользу. Гитлер только и искал предлог, чтобы укоротить поводок, на котором он держал генералов. Поэтому нашептывания Гиммлера, к которому присоединился Геринг, не желавший подчиняться фон Бломбергу как военному министру[98], нашли у фюрера понимание и поддержку.

Определенную роль в принятии Гитлером окончательного решения сыграла позиция, занятая фон Бломбергом и фон Фричем во время получившего впоследствии широкую известность секретного совещания, созванного фюрером 5 ноября 1937 г. Кроме Гитлера, в совещании приняли участие 6 человек — фон Бломберг, фон Фрич, командующий военно-морскими силами гросс-адмирал Редер, командующий военно-воздушными силами Геринг, министр иностранных дел фон Нейрат, военный адъютант фюрера полковник Хоссбах. Последний вел протокол, который сохранился и широко используется в научной литературе[99].

Трехчасовая речь, произнесенная на совещании Гитлером, представляла собой изложение программы внешнеполитической /134/ экспансии. Разумеется, то, что говорил в этот день Гитлер, не было внове его приближенным. Аналогичные идеи фюрер излагал в своей книге «Майн кампф», в предыдущих выступлениях и беседах. Однако на этот раз речь шла уже не об абстрактных целях, а о конкретном планировании на ближайшее время. И в этом было основное значение совещания от 5 ноября.

Как следует из протокола Хоссбаха, ни у кого из присутствовавших на совещании генералов сама постановка вопроса не вызвала возражений. Резкой и серьезной критике гитлеровское внешнеполитическое планирование подвергал лишь генерал Бек, бывший тогда начальником генерального штаба. Но его на совещание не пригласили. А то, что говорили Гитлеру фон Бломберг и фон Фриче, не выходило за рамки делового обсуждения проблемы. Они уточняли вопросы, не освещенные в речи, давали справки, делали оговорки[100].

Ни о каком серьезном сопротивлении Гитлеру, вопреки утверждениям нынешних защитников рейхсвера, не было и речи. Поэтому было бы неверным считать совещание 5 ноября 1937 г. поворотным пунктом в отношениях между Гитлером и генералитетом. Определенное значение для этих отношений оно имело только в одном смысле. Гитлеру, привыкшему за четыре года пребывания у власти к лести и непрерывным излияниям восторга, показалось, что фон Бломберг и фон Фрич недостаточно оценили его идеи. В этой связи он еще больше утвердился в мысли, что для реализации его «великих планов» нужны другие люди. Это окончательно побудило его предоставить Гиммлеру свободу рук, чтобы без особого шума убрать обоих генералов.

И Гиммлер сделал это в типичной для него манере. Было известно, что фон Бломберг намерен жениться на даме с весьма сомнительным прошлым. Гитлер благословил своего военного министра на свадьбу. В то же время гиммлеровские ищейки доставили Герингу подробное досье на будущую фрау фон Бломберг. После того как свадьба состоялась, материалы досье были пущены в ход. Скомпрометированный военный министр подал в отставку.

Интрига против фон Фрича носила не менее грязный характер. Гестапо был разыскан профессиональный шантажист Шмидт, который согласился обвинить командующего сухопутными войсками в гомосексуализме. Гитлер, поддерживавший на протяжении более десяти лет самые дружеские отношения с гомосексуалистом Ремом, разыграл бурное возмущение. И хотя вскоре стало известно, что обвинения против фон Фрича были высосаны из пальца, ему, как и фон Бломбергу, предложили покинуть активную службу.

Если в отношении действий против военного министра и могли быть какие-то сомнения, то в деле фон Фрича сразу же была видна рука гестапо. Тем не менее генералитет практически ничего не предпринял, чтобы встать на его защиту. Минимум солидарности со своим шефом проявил один Бек. Он предложил, чтобы генералы /135/ потребовали от Гитлера следующих действий: а) полной публичной реабилитации фон Фрича; б) перемещений в гестапо, которые затронули бы Гиммлера, Гейдриха и других, замешанных в этом деле[101]. Однако Браухич, назначенный на место фон Фрича, спустил это предложение на тормозах. Другие генералы также не проявили готовности ломать из-за фон Фрича копья. В конечном итоге все свелось к тому, что, выступая 19 июня 1938 г. перед генералами во время маневров в Померании, Гитлер мимоходом упомянул, что в отношении фон Фрича произошла ошибка, в которой виновны отдельные низшие чиновники. О восстановлении в должности фон Фрича он, разумеется, и не заикнулся[102].

Характерно, что и сам фон Фрич, подвергавшийся унизительным допросам в гестапо, жизни которого грозила опасность[103], даже в этот момент проповедовал «смирение» перед фюрером. «Этот человек — судьба Германии как в добром, так и в злом, — говорил он своим близким. — Если он теперь свалится в пропасть, он увлечет за собой всех нас. Сделать ничего нельзя»[104].

Последнее, кстати, совершенно не соответствовало действительности. На решающем этапе перевооружения и подготовки к войне Гитлер крайне нуждался в сотрудничестве генералов. В нацистской верхушке весьма нервничали из-за возможных последствий провокации против фон Фрича. Геббельс, например, говорил в то время адъютанту Гитлера Видеману: «Если завтра 12 генералов уйдут в отставку, мы погибли»[105].

Но генералы и не собирались покидать свои посты. Еще меньше они хотели, чтобы Гитлер свалился в пропасть. «Интересы профессионального офицерства, — писал впоследствии хорошо знавший германский генералитет участник заговора 20 июля д-р Рейтер, — слишком тесно были связаны с жизнью и смертью третьей империи, чтобы оно могло такой ценой восстановить справедливость и добропорядочность»[106].

«Для большинства из них (генералов. — А. Г.), — подтверждал другой участник антигитлеровского заговора Ульрих фон Хассель, — карьера в самом мелком плане, доходы и виды на маршальский жезл гораздо важнее, чем общие идеалы и моральные ценности»[107]. Характерно, что даже для Людвига Бека, первого из германских генералов понявшего губительность, в том числе и для правящих классов Германии, военной политики, которую проводил /136/ Гитлер, на первых порах речь шла о борьбе не против, а за фюрера, против «губительного влияния» на него СС. «Вероятно, в последний раз, — отмечал он в своем устном докладе фон Браухичу 19 июля 1938 г., — судьба открывает перед нами возможность освободить немецкий народ и самого фюрера от кошмаров чрезвычайных комиссий и засилия бонз, которые подрывают основы и благополучие рейха, вызывают недовольство народа и способствуют возрождению коммунистического влияния»[108].

Эта выдержка не только дает ключ к пониманию позиции Бека, но и объясняет, почему он стал кумиром консервативных сил в Федеративной республике. С одной стороны, он первым среди генералов выступил с открытой критикой внешней и военной политики нацистов. Впоследствии он стал одним из организаторов антигитлеровского заговора и пал жертвой нацистских репрессий. В связи с этим его позиция может быть использована как своеобразное алиби для германского генералитета. С другой стороны, его критика с самого начала была критикой фашизма с позиций крайнего реакционера, направленной не против основ строя, а против ошибок и недостатков, подрывающих его жизнеспособность. В этом отношении она вполне созвучна позиции многих правых западногерманских деятелей[109].

Подобные взгляды были характерны не только .для одного Бека. Их разделяли, за небольшим исключением, почти все генералы и офицеры, принимавшие участие в различных формах оппозиции Гитлеру, которые возникали на протяжении последних лет существования «третьей империи», особенно после того как она стала терпеть поражения на полях сражений.

Не менее показательно и другое. Во всех этих формах оппозиции принимало участие незначительное меньшинство генеральского и офицерского состава. В целом же вермахт и его генералитет сохранили верность союзу с фашизмом, заключенному во времена Веймарской республики, вплоть до окончательного краха гитлеровского режима.

Это предопределило и характер оппозиции военных кругов политике Гитлера. Во-первых, сила и влияние этой оппозиции в решающей степени зависели от состояния дел Германии. Если они шли успешно, то даже самые решительные критики из рядов генералитета не только умолкали, но даже присоединяли свой голос к хору славословий в адрес «гениального» фюрера и его «божественной интуиции». Если дела шли плохо, круг критиков расширялся. Но стоило обстановке опять измениться, как критики превращались в восторженных апологетов.

Во-вторых, в основном эта оппозиция носила словесный характер. Осуждая авантюризм тех или иных решений, высмеивая в узком кругу их некомпетентность, генералы-«оппозиционеры», являясь /137/ на службу, оставляли свое личное мнение дома. Их «оппозиционность», как правило, не мешала им пунктуально выполнять приказы, бессмысленность и гибельность которых была им очевидна. Только немногие решались в знак несогласия уйти в отставку. Большинство из тех, кто в конце войны оказался не на действительной службе, были изгнаны Гитлером из армии за военные неудачи.

В-третьих, в тех немногих случаях, когда оппозиция Гитлеру выходила за рамки разговоров, действия оппозиционеров носили робкий, половинчатый характер. Сначала существовали иллюзии в отношении возможности воздействовать на Гитлера, изолировав его, как предлагал Бек, от влияния СС. Потом предполагалось сделать ставку на Геринга. На более позднем этапе имелось в виду заручиться поддержкой Гиммлера. В любом случае все перемены должны были осуществляться в рамках системы.

В-четвертых, ставка на сохранение существующих порядков предельно сужала возможность заключения союза с другими политическими силами. Связи генеральской оппозиции ограничивались лишь некоторыми группами правящих кругов: промышленников, представителей чиновничьего аппарата[110]. Только на последнем этапе были установлены контакты с антифашистским подпольем. Но эти контакты были очень слабы.

В-пятых, нерушимая приверженность большинства генералитета и офицерства нацистскому режиму обусловила изоляцию военных оппозиционеров от привычного им «своего круга». Это порождало крайнюю неорганизованность действий, обычно столь несвойственную немцам[111].

Эти особенности красной нитью проходят через всю историю генеральского сопротивления.

Когда Людвиг Бек оказался перед необходимостью покинуть пост начальника генерального штаба (лето 1938 г.), он приложил к своему меморандуму, в котором критиковал военно-политические планы правительства, собственноручно написанную страницу со следующим текстом: «Чтобы разъяснить будущим историкам нашу позицию и сохранить в чистоте репутацию Верховного командования, я, как начальник генерального штаба, официально заявляю, что я отказывался одобрять любые национал-социалистские авантюры. Окончательная победа Германии невозможна»[112].

Когда знакомишься с этим текстом, создается странное впечатление. Бека явно интересовала не столько судьба его страны и народа, сколько мнение о нем лично историков и потомков. Чтобы сберечь в чистоте свое имя, он принял необходимые меры. Но о том, что было бы гораздо важнее сказать это вслух и помешать опасному развитию событий, он не хотел и думать. /138/

А Как действовали в это время другие генералы, понявшие в какую пропасть толкает страну Гитлер? Летом 1938 г. новый начальник генерального штаба Гальдер договорился с генералом фон Вицлебеном о том, чтобы, опираясь на воинские части, произвести перестановки в нацистской верхушке. Выступление намечалось на конец сентября 1938 г. Предполагалось арестовать Гитлера после его возвращения с Нюрнбергского партийного съезда. Согласие на участие в операции дали командир расположенной в Потсдаме 23-й пехотной дивизии генерал-майор Брокдорф-Алефельд и командир 50-го пехотного полка Пауль фон Хазе. В курсе дела были заместитель полицей-президента Берлина Фриц фон дер Шуленбург, генерал танковых войск Хёпнер. О предстоящих событиях был извещен генерал Адам, командовавший тогда немецкими войсками на Западе. В первой половине сентября на квартире у полковника Остера, сотрудника руководителя германской военной разведки адмирала Канариса, состоялось подготовительное совещание, которым руководил генерал фон Вицлебен.

Показательно, однако, что подавляющее большинство руководящих представителей генералитета в заговоре замешано не было. Попытка его руководителей установить контакт с фон Рундштедтом окончилась неудачей. Да и сам заговор в конечном итоге оказался пустышкой. Когда стало известно, что на конец сентября назначена встреча Гитлера с английским и французским премьер-министрами, оппозиционеры вместо того, чтобы ускорить действия, отложили их в ожидании результатов конференции. Поскольку конференция окончилась капитуляцией Англии и Франции, отдавших на съедение Чехословакию, это настолько примирило заговорщиков с Гитлером, что они полностью отказались от своих планов[113].

Окончательный захват Чехословакии и быстрый разгром Польши вызвали новый прилив прогитлеровских настроений среди генералитета. В конце октября—начале ноября 1939 г. оберквартирмейстер 1-го генерального штаба фон Штюльпнагель совершил инспекционную поездку в перебрасываемые из Польши на Запад армии. Его задачей было выяснить настроения командного состава после «польского похода». В частности, он пытался прозондировать отношение генералов к политическому и военному руководству Гитлера. Генералы были в восторге от фюрера. Об их привлечении к каким бы то ни было акциям против нацистского руководства не могло быть и речи. Согласие на проведение таких акций дали лишь генералы фон Лееб и фон Вицлебен[114].

9 ноября по инициативе генерала фон Лееба в ставке генерала фон Рундштедта в Кобленце состоялось совещание трех командующих группами армий, действовавших на Западном фронте. Фон Лееб предложил своим коллегам совместно отправиться к Гитлеру и потребовать от него, чтобы он воздержался от активных /139/ действий на Западе и использовал затишье для дипломатических переговоров[115]. В случае отказа все высокопоставленные генералы должны были подать в отставку. Но генералы фон Бок и фон Рундштедт категорически отклонили это предложение, утверждая, что такие действия могли бы быть расценены как мятеж[116].

Еще более показательной для настроений, царивших тогда среди германского генералитета, была атмосфера, господствовавшая на совещании высших военачальников 23 ноября 1939 г. На совещании с большой речью о предстоящем «походе на Запад» выступил Гитлер. Вдохновленный своим полководческим дебютом и недовольный оговорками некоторых, на его взгляд, чрезмерно осторожных генералов, он обрушился на «дух Цоссена»[117] и грозил покончить с ним в армии. Тон речи был столь резким, что генералы должны были по меньшей мере оскорбиться. Однако подавляющее большинство присутствовавших встретило речь с восторгом. Демонстрируя преданность генералитета, Гудариан немедленно предложил фюреру прогнать вызывающих у него недоверие генералов, подобно тому, как это делалось и раньше. Фон Браухич, который принял упреки в свой адрес, предложил Гитлеру свою отставку, однако тут же по предложению фюрера взял ее обратно[118].

Все это было еще до начала активных военных действий на Западном фронте. Когда же весной 1940 г. германская армия и там одержала победы, а немецкими войсками были оккупированы Норвегия и Дания, захвачены Голландия и Бельгия, поставлена на колени преданная своими правителями Франция и выброшен с континента английский экспедиционный корпус, даже самые активные оппозиционеры вернулись в нацистский лагерь. И первым среди них был генерал Гальдер, растерявший свой былой пыл. Об этом свидетельствует, в частности, запись, которую сделал в своем дневнике 3—4 апреля 1940 г. будущий участник заговора 20 июля 1944 г. уже упоминавшийся выше фон Хассель: «Вскоре после моего прибытия в Берлин пришел он (Герделер[119]) и подтвердил, что у Г. (Гальдера, — А. Г) ушла душа в пятки». И в другом месте: «Эти генералы, которые хотят свергнуть правительство, требуют его приказов, чтобы начать действовать»[120].

Горькая ирония, с которой фон Хассель пишет об оппозиционных генералах, вполне понятна. Но она не должна смазывать действительной сути дела. Было бы неверно сводить все к нерешительности или прямой трусости военных. Гораздо важнее то, что к этому моменту генералы, о которых шла речь в дневнике, просто больше не хотели свергать правительство.

Дальнейшее развитие военных действий лишь укрепило те бесчисленные нити, которые связывали Гитлера и его генералов. Они получили от него все, о чем мечтали все годы после разгрома кайзеровского войска: почет, славу, власть, деньги. Многим из них были вручены фельдмаршальские жезлы. Некогда заштатные генералы стали наместниками не только провинций, но и целых стран. Им было за что благодарить Гитлера. И у них было достаточно оснований всячески держаться за него.

Эти связи не порвали и первые поражения. Наоборот, они только сблизили Гитлера и его генералов, несмотря на то, что некоторые из них впали в немилость. Но тут уже играло роль сознание совместной ответственности за содеянное. Гитлер ловко сумел побудить генералов разделить с ним не только победы, но и преступления. Охваченные ажиотажем завоеваний, они охотно пошли на это. Когда же наступило отрезвление, путь назад был для многих из них отрезан. /140/

Разумеется, основным инструментом, при помощи которого фашистское правительство осуществляло политику геноцида на оккупированных территориях, была организация СС с ее подразделениями — гестапо, службой безопасности, особыми командами и полевыми эсэсовскими частями. Однако большая часть военных преступлений пришлась и на долю вермахта.

С самого начала генералитетом было санкционировано нарушение Гаагских конвенций о ведении военных действий. Военным командованием активно проводились в жизнь преступные акции, вытекавшие из приказа Кейтеля «Об особой подсудности в районе плана Барбаросса», «Приказа о комиссарах» и приказа «Мрак и туман», которые практически отменяли всякую законность в отношении военнопленных и населения оккупированных областей[121] . За небольшим исключением, командующие соединениями и частями вермахта ревностно выполняли приказ Гитлера «о комиссарах», требовавший расстрела на месте попавших в плен офицеров-политработников, коммунистов и комсомольцев[122]. Немедленному расстрелу подлежали также военнопленные еврейской национальности. Оставшиеся в живых военнопленные содержались в таких условиях, что еще до передачи их армией органам СС значительная часть их гибла от голода и болезней[123].

Военное командование полностью поддерживало оккупационную политику гитлеровского правительства. В этом смысле весьма показателен приказ, изданный 22 июля 1940 г. командующим 18-й армией, переброшенной из Франции в Польшу, генералом фон Кюхлером: «Я прошу также принять меры к тому, чтобы все солдаты армии, особенно офицеры, воздерживались от критики форм национальной борьбы, происходящей в генерал-губернаторстве, в том числе обращения с польским меньшинством, евреями /141/ и церковью. Национальная борьба, бушующая на восточной границе на протяжении столетий, требует для ее окончательного решения в духе нашей нации самых крайних мероприятий»[124].

Под «предельно острыми мероприятиями» генерал подразумевал поголовное уничтожение еврейского населения и организованную планомерную резню среди польской интеллигенции и польского рабочего класса.

Но дело не ограничивалось сочувственным отношением. Чтобы разгрузить не справляющиеся с массовыми экзекуциями эсэсовские отряды, воинские части выделяли им в помощь добровольцев. Соединения вермахта составляли основную ударную силу при проведении так называемого умиротворения, т. е. расправы с гражданским населением в районах, где отмечалось партизанское движение. Военные власти в переданных в их распоряжение прифронтовых районах полностью реквизировали продовольствие, обрекая население на голод. При помощи военного командования население оккупированных областей угонялось на принудительные работы в Германию. Силами вермахта осуществлялась «тактика выжженной земли» на оставляемых территориях[125].

В этих условиях приближающееся поражение означало для многих из генералов приближение возмездия. Поэтому, когда в связи с обострением политической ситуации в стране в 1944 г. перед ними вновь вплотную встал вопрос «за» или «против», большинство снова выбрало Гитлера.

Заговор 20 июля 1944 г., явившийся наиболее крупным выступлением против Гитлера за все годы существования нацистского режима[126], иногда называют генеральским заговором. Это верно в том смысле, что основной костяк заговорщиков состоял из генералов и офицеров. Но это неверно в более широком смысле, ибо он не был выступлением генералитета против Гитлера. В попытке убрать фюрера приняла участие лишь небольшая часть генералов и офицеров вермахта. Если бы антигитлеровские действия действительно нашли бы широкую поддержку военной касты, они бы кончились иначе.

После покушения на Гитлера в правительственных кругах царила полнейшая растерянность. На протяжении многих часов государственная власть фактически не функционировала. Отряды СС, не понимавшие, что происходит, и не получавшие указаний сверху, практически бездействовали. Немного больше решительности — и казавшийся столь мощным государственный аппарат, подточенный потерей веры в победу и привыкший действовать только по указанию сверху, начал бы разваливаться.

Об этом убедительно свидетельствовало, например, развитие событий в Париже. Небольшая, но решительная группа заговорщиков /142/ , состоявших при штабе военного губернатора Франции, в течение нескольких часов полностью овладела положением. Подчиняясь приказу своих офицеров, воинские части атаковали эсэсовские казармы и разоружили всех эсэсовцев. «Внушавшие такой ужас позиции власти рейхсфюрера СС, — пишет в связи с этим западногерманский историк Г. Буххайт, — рухнули как карточный домик»[127].

В тот момент в Германии была лишь одна сила, способная спасти Гитлера. Этой силой был сам вермахт. Именно вермахт, его генералы и офицеры в конечном итоге и подавили выступление 20 июля. Майор Ремер, произведенный затем Гитлером в генерал-майоры, вместе со своим батальоном предотвратил антигитлеровские выступления в берлинском гарнизоне. Генерал-полковник Фромм и офицеры его штаба учинили расправу над Беком, Ольбрихтом, Штауфенбергом и другими руководителями заговора. Главнокомандующие фронтами и группами армий, в том числе и те, кто был в курсе намечавшегося выступления, наперебой спешили поздравить фюрера с чудесным избавлением.

И дело тут было вовсе не в привычке беспрекословно выполнять приказы, как пытаются представить сейчас защитники германского генералитета. Нельзя объяснить это и только страхом, который испытывали генералы при мысли, что тщательное расследование обстоятельств заговора, осуществляемое органами СС, давно конкурировавшими с генералитетом, может скомпрометировать их самих. В еще большей степени их пугала ответственность за деяния, которые совершали они вместе с Гитлером.

Поэтому-то большинство генералов и офицеров выступило в роли не только противников, но и палачей участников заговора.

Гитлеру было важно не только физически уничтожить заговорщиков, но и морально унизить их. Им был отдан приказ подвергнуть попавших в его руки живыми пленников зверским пыткам и предать их самой мучительной казни. Но согласно традиционным канонам офицеры могли быть только расстреляны. Чтобы обойти это формальное препятствие, по приказу фюрера был создан специальный «трибунал чести». Этот трибунал должен был изгонять из армии обвиненных генералов, чтобы их можно было потом судить как обыкновенных граждан. В состав трибунала вошли генерал-фельдмаршал фон Рундштедт (председатель), генерал-фельдмаршал Кейтель, генерал-полковник Гудериан, генералы Шрот, Шпехт и Крибель. В качестве «наблюдателей» к работе трибунала были привлечены генералы Вургдорф и Майзель[128]. Никто из них не отказался от предложенной «чести». Все они со спокойной совестью штамповали подготовленные решения о лишении чинов и званий и изгнании из армии, хотя хорошо знали, что за этим последует.

Впрочем, предавая своих коллег во имя союза с фашистами, они лишь следовали традиции, сложившейся в германской армии /143/ со времен Веймарской республики. Разве не так поступил фон Шлейхер с Тренером, фон Бломберг с фон Шлейхером, Браухич и другие с фон Бломбергом и фон Фричем?

Неудача заговора 20 июля дала толчок новой волне нацистского террора против различных слоев населения. Поскольку к заговору были причастны правящие классы, террор на этот раз обрушился и против них. Концентрационные лагеря пополнились многими бывшими деятелями Веймарской республики, спокойно проживавшими все минувшие годы на пенсии. Отряды эсзсовцев, снабженные особыми полномочиями, бросали в тюрьмы бывших министров и обер-бургомистров, партийных функционеров и дипломатов. Среди арестованных было немало и военных. Как всегда при массовом терроре, круг лиц, против которого он был направлен, постоянно расширялся. Тут же сводились личные и политические счеты. Эсэсовские чины убирали неугодных им генералов, вне зависимости от того, какое отношение они имели к заговору. Поплатился жизнью, например, генерал-полковник Фромм, отказавшийся присоединиться к заговору и зверски расправившийся с его руководителями. Аналогичная судьба постигла некоторых других генералов.

Первоначально к смертной казни было приговорено 20 генералов. Затем за участие в заговоре и за оппозицию Гитлеру были вынесены смертные приговоры еще 36 генералам. 49 генералов, опасаясь расправы, покончили жизнь самоубийством. Среди казненных был один фельдмаршал, среди покончивших самоубийством — 4. Само по себе это, конечно, немало. Следует, однако, иметь в виду, что далеко не все из них действительно были, пусть даже умеренными, противниками Гитлера, а еще меньше — активными участниками заговора. И при всем этом доля офицерского состава, подвергшаяся в эти дни репрессиям, была весьма небольшой. К концу войны гитлеровская армия насчитывала около 2 тыс. генералов. Из них было репрессировано немногим более ста. Несколько сот казненных или осужденных к тюремному заключению офицеров составляли мизерную часть 400-тысячного офицерского корпуса Германии.

Установлено, что многие из генералов, конспирировавших против Гитлера, были близки к нему по взглядам, представлявшим собой «умеренную» форму очищенного от «излишеств» фашизма. Но даже они оказались неприемлемы для германской милитаристской касты. Большинство германских генералов и офицеров следовало за Гитлером до того самого памятного дня, когда фельдмаршал Кейтель от имени германского командования был вынужден подписать акт о безоговорочной капитуляции.

«Это история не чести, а бесчестия», — с полным основанием оценивал итоги союза германской военщины с фашизмом английский исследователь Крэнкшоу[129]. К этому мало что можно прибавить. /144/


Примечания

1. Reibnitz К. von. Lm. Dreieck Schleicher – Hitler – Himlenburg. Männer des Deutschen Schicksals. Dresden, 1933. S. 144.

2. См. по этому вопросу: Schützle К. Reichswehr wider die Nation. В. 1963. S. 33 f.

3. Ibid. S. 37 ff

4. Гумбель Э. Заговорщики. Л., 1925. С. 6.

5. Там же. С. 77– 79.

6. Там же. С. 118–149

7. Там же. С. 58–61, 91.

8. Там же. С. 51–52.

9. См.: Коппетапп E., Kirsch H.–J. Aktionseinheil contra Kapp–Putsch. В., 1972.

10. Гумбель Э. Указ. соч. С. 10.

11. Bennecke Н. Hitler und die SA. München; Wien, 1962. S. 23–24.

12. Ibid. S. 29.

13. Гайден К. История германского фашизма. М.; Л., 1935. С. 8

14. Веппеске Н. Op. cit. S. 23–24.

15. Rokm Е. Die Geschicbte eines Hochverräters. München. 1928. S. 139.

16. Hallgarten G. Hitler, Reichswehr und Industrie. Zur Geschichte der Jahre 1918–1933. Frankfürt a./M., 1962. S. 21.

17. Ibid.

18. Ibid. S. 29.

19. Völkischer Beobachter. 1923. 27. Sept.

20. Der Hitler–Lulendorff–Prozess vor dem Münchener völksgericht. Berich, 1924. S. 11–12.

21. Thyssen F. I paid Hitler. New York; Toronto, 1941. P. 84

22. Rabenau F. von. Seeckt und seinem Leben. Leipzig, 1940. S. 368–370. См. Также Schüddekopf J.–E Das Heer und die Republik. Quellen zur Politik der Reichswehr 1918 bis 1933. Hannover, 1955. S. 187.

23. Hallgarten G. Op. cit. S. 37.

24. Ibid. S. 33–34.

26. См.: Franz–Willing О. Kriesenjahr der Hitlerbewegung 1923. Oldendorf, 1975. Hofmann H.–H. Der Hitlerputsch. Kriesenjahre deutscher Geschichte, 1920–1924. München. 1961.

26. Der Hitler–Putsch. Bayerische Dokumente zum 8., 9. November 1923 / Hrsg. von Deuerlein E. Stuttgart, 1962; Hitler–Putsch im Spiegel der Presse. Berichte bayerischer, norddeutscher und auslandischer Zeitungen über die Vorgange in November 1923 in Originalreproduktionen. München. 1974.

27. О нём см. подробнее: Lonio L. Der Hitler –Luddendorff–Prozess 1925. Berlin, 1925.

28. Röhm Е. Op. cit. S. 269–270.

29. Vogelsang Т. Reichswehr, Staat und NSDAP. Stuttgart, 1962. S. 60.

30. Будущий палач Белоруссии, казненный белорусскими партизанами.

31. Vogelsang Т. Op. cit. S. 60.

32. Военнослужащим рейхсвера и так было запрещено состоять в какой–либо политической партии.

33. DZA Potsdam. Reichsministerium des Innern. N 25688/15. Bl. 208 ff.

34. Vogelsang T. Op. cit. S. 68.

35. См.: Wheeler–Вennet J. W. Die Nemesis der Macht. Die deutschen Armee in der Politik, 1918–1945. Düsseldorf, 1954. S. 219 ff. Bracher К. D. Die deutsche Armee zwischen Republik und Dictator (1918–1945) // Schicksalsfragen der Gegenwarf. Handbuch politisch–historischer Bildung. Tübingen, 1958. Bd. 3. S. 112.

36. Scheringer Я. Das grosse Los unter Soldaten, Bauern und Rebellen. B. 1961 S. 240 ff.

37. Один из них, Шерингер, находясь в тюрьме, познакомился с коммунистами и под их влиянием быстро разобрался в сущности нацистской идеологии. Тут же в тюрьме он открыто порвал с НСДАП и вступил в коммунистическую партию. Впоследствии, после разгрома гитлеровского режима, он играл заметную роль в коммунистическом движении в ФРГ. См.: Scheringer R. Op. cit

38. Будущий начальник генерального штаба вермахта.

39. Vogelsang Т. Op. cit. S. 92 ff.

40. Ibid. S. 120 (примеч.).

41. Ibid.

42. Этот отдел занимался вопросами общего военного и политического планирования и считался самым важным отделом министерства.

43. Vogelsang Т. Op. cit. S. 124.

44. Ibid. S. 127.

45. Messerschmidt М. Die Wehrmacht im NS–Staat. Zeit der Indokrination. Hamburg. 1969. S. 2–3.

46. Caro К., Oehme W. Schleichers Aufstieg. Ein Beitrag zur Geschichte der Gegen–revolution. В., 1933. S. 218 ff.

47. См., например: Die Rote Fahne. 1931. 18. Marz.

48. Vogelsang T. Op. cit. S. 136–137.

49. Генералы, находившиеся на активной службе, не имели права посещать политические митинги и собрания.

50. Rote Fahne. 1932. 26. Febr.

51. Vogelsang Т. Op. cit. S. 156.

52. Ibid. S. 142.

53. См.: Groener–Geyer D. General Groeneг. Soldat und Staatsmann. Frankfürt a. M.. 1955.

54. Vogelsang Т. Op. cit. S. 175.

55. См.: Phelps R. Н. Aus den Gröner–Dokumenten // Deutsche Rundschau, 1951. S. 23.

56. Полувоенная организация, стоявшая на позициях защиты Веймарской республики и находившаяся под большим влиянием социал–демократии.

57. Vogelsang Т. Op. cit. S. 178.

58. Ibid. S. 462.

59. Goebbels J: vom Kaisershof zur Heiehskanzler. München. 1934. S. 80 ff.

60. Ibid.

61. Vogelsang T. Op. cit. S. 196

62. Fotokopie im Archiv des lnstitnts für Zeitgeschichte. F–41. Bd. 1. Цит. по: Vogelsang T. Op. cit. S. 203.

63. К Папену фон Шлейхер относился пренебрежительно. «Это – кавалерист–любитель, – говорил своим друзьям генерал. – Но он делает то, что ему говорят» (Из неопубликованных записок генерала Винценца Мюллера. Цит. по: Schützle К. Op. cit. S. 159).

64. Vogelsang Т. Op. cit. S. 234.

65. Severing С. Mem Lebensweg. Köln, 1950. Bd. 2. S. 340.

66. Vogelsang Т. Op. cit. S. 324.

67. Wheeler–Bennet J. W. Op. cit. S. 279.

68. См.: Bracher K.–D. Die Auflösung der Weimarer Republik. Stuttgart; Düsseldorf, 1957. S. 616; Papen F. von. Der Wahrheit eine Gasse. München, 1952. S. 225.

69. Bundesarchiv Koblenz. Reichskanzler. R. 431. Bd. 1458; Vogelsang T. Op. cit. S. 323.

70. Strasser O. Die deutsche Bartholomausnacht. Prag; Zürich; Brüssel, 1938. S. 42 ff.

71. Vogelsang T. Op. cit. S. 341.

72. Meissner О. Staatssekrätär unter Ebert–Hindenburg – Hitler. Hamburg, 1950. S. 266.

73. DZA. Potsdam. Buro des Reichsprasidenten. N 47. Bl. 572 – 573.

74. Vogelsang T. Op. cit. S. 382–383.

75. Die Vollmacht des Gewissens. München, 1956. S. 196.

76. Vogelsang T. Op. cit. S. 378–379.

77. Ibid. S. 393.

78. Schützle К. Op. cit. S. 212.

79. Vogelsang Т. Op. cit. S. 401–402.

80. Rauschning H. Die Revolution des Nihilismus. Zürich; N. Y., 1938. S. 210.

81. См: Müller K.–J. Das Неег und Hitler. Armee und nationalsozialistisches Regime, 1933–1940. Stuttgart, 1969.

82. Цит. по: Dulles A. Verschwörung in Deutschland. Kassel, 1949. S. 55.

83. Wheeler–Bennet J. W. Op. cit. S. 333.

84. См.: Man Н. Die Zweite Revolution. 30 Juni 1934 //Viertelj ahreshefte für Zeitgeschichte. 1953. S. 125 ff.

85. Сообщение канцлера военному министру от 8 сентября 1933 г. // Deutscnes Militärarchiv. Infanterie Führer. 2. Abteilung la pol / 3. S. 5 (далее: DMA).

86. Ibid. S. 10.

87. Ibid. S. 2.

88. Ibid. S. 6.

89. Wheeler–Bennet J. Op. cit. S. 334.

90. Kielmansegg. Der Fritsch–Prozess. Hamburg, 1949. S. 135 ft.

91. Buchheit G. Soldaten und Rebellion. Rastatt. 1961. S. 30.

92. Ibid.

93. Впоследствии оберстгруппенфюрер, командующий танковой армией.

94. Buchheit G. Op. cit. S. 133.

95. DZA. Potsdam. Bestand Reichskanzlei. N 698, Bl. 351

96. Распоряжение командования II армейского корпуса об усилении сотрудничества с руководством СС (DMA Infanterie Führer. 2. Abteilung. la Pol. 2).

97. Ibid.

98. В числе многочисленных должностей, которые занимал Геринг, был также пост командующего военно–воздушными силами. В этом качестве Геринг формально должен был подчиняться фон Бломбергу.

99. Was wirklich geschah. Die diplomatische Hintergründe der deutschen Kriegspolitik München, 1949.

100. Buchheit G. Op. cit. S. 89–97.

101. Ibid. S. 137.

102. Подробнее см.: Förtsch Н. Schuld und Verhangnis. München, 1959; Kielmannegg. Der Fritsch–Prozess, 1938. Hamburg, 1949.

103. Когда организаторы провокации против фон Фрича были разоблачены, возникла опасность, что гестапо в последний момент уберет самого генерала. Чтобы предотвратить это, его друзья приставили к нему вооруженную охрану.

104. Buchheit G. Op. cit. S. 142.

105. Ibid.

106. Die Wandlung, Heidelberg. Juli. 1946.

107. Hassel U. von. Vom anderen Deutschland. Tagebuch. Zürich, 1948. S. 274.

108. Buchheit G. Op. cit. S. 162.

109. Foerster W. Generaloberst Ludwig Beck. Ein General kämpft gegen den Krieg München, 1949.

110. См.: Ritter G. Der 20. Juli 1944. Die Wehrmacht und der politische Wiederstand gegen Hitler. Schicksalsfragen der Gegenwart. Bd. I. S. 349– 381.

111. См. подробнее: Мельников Д. Заговор 20 июля 1944 г. в Германии. М., 1965.

112. Westphal S. Heer in Fesseln. Bonn, 1953. S. 75 ff.

113. Buchheit G. Op. cit. S. 190–192; Abshagen К. H. Canaris. Stuttgart, 1949. S. 173.

114. Buchheit G. Op. cit. S. 218.

115. Предложение фон Лееба отражало точку зрения той части правящих кругов Германии, которая была недовольна тем, что Гитлер обратился против Запада, вместо того чтобы действовать дальше на Востоке, против Советского Союза.

116. Erfürth W. Der deutsche Generalstab, 1918–1945. Göttingen, 1957. S. 236.

117. Цоссене размещалась ставка командования сухопутных сил и генеральный штаб.

118. Buchheit G. Op. cit. S. 215–217.

119. Один из вдохновителей заговора 20 июля 1944 г. – А. Г.

120. Hassell U. von. Op. cit. S. 143 und 119.

121. См.: Судебный процесс по делу Верховного главнокомандования гитлеровского вермахта: Пер. с нем. М., 1964. С. 116 и след.

122. Там же. С. 109 и след.

123. Там же. С. 181 и след.

124. Buccheit G. Op. cit. Anm II. S. 305.

125. Судебный процесс по делу Верховного главнокомандования гитлеровского вермахта. С. 185 и след.

126. См. о нем подробнее: Мельников Д. Указ. соч.

127. Buchheit G. Op. cit. S. 405.

128. Ibid. S. 426.

129. Crankshow E. Die Gestapo. [West] Berlin. 1959. S. 233.

Предыдущая | Содержание | Следующая

Спецпроекты
Варлам Шаламов
Хиросима
 
 
«Валерий Легасов: Высвечено Чернобылем. История Чернобыльской катастрофы в записях академика Легасова и современной интерпретации» (М.: АСТ, 2020)
Александр Воронский
«За живой и мёртвой водой»
«“Закон сопротивления распаду”». Сборник шаламовской конференции — 2017