Проблема фашизма как социального явления неразрывно связана с вопросом о средних слоях капиталистического общества. Социальные группы, занимающие промежуточное положение между буржуазией и рабочим классом, в кризисных ситуациях проявляют склонность к поддержке идей, выдвигаемых фашизмом, составляют его массовую базу и являются резервуаром, из которого он пополняет свою элиту.

Это обстоятельство, очевидное уже на первоначальных этапах развития фашистских движений, породило ряд теорий, рассматривавших фашизм как выражение политических и социальных устремлений средних слоев, и прежде всего городской и сельской мелкой буржуазии, как проявление бунта мелкого буржуа против капиталистического общества.

«В центре фашистского движения, — писал один из самых ранних буржуазно-либеральных исследователей фашизма Пиринг, — стоит средний класс, пытающийся спастись от уничтожения и гибели путем захвата власти и установления своих собственных политических и социальных органов. Фашистскому движению свойственны поэтому основные черты социального революционного движения, ибо его успех означает переход власти от одного класса к другому… Фашизм вырастает на основе бунта среднего класса против невыносимого гнета капиталистического империализма»[1].

«Классический фашизм — это движение имущего среднего класса», — утверждает американский социолог Липсет[2].

Аналогичная трактовка фашизма получила широкое распространение среди социал-демократических теоретиков. На первых порах подобные взгляды находили поддержку и среди части коммунистов[3].

Но мере того как фашистские режимы в ходе развития все больше обнажали свою истинную суть как формы капиталистической диктатуры, число сторонников теорий такого рода среди серьезных и объективных исследователей постоянно сокращалось. Одновременно возрастал интерес к этим теориям среди откровенных апологетов капитализма, видевших в них удобное средство реабилитации монополистических группировок, оказавших поддержку фашистскому режиму, и всего капиталистического строя, породившего фашизм[4]. /222/

Несостоятельность подобных теорий видна из следующего. Прежде всего городская и сельская мелкая буржуазия на протяжении длительного периода развития капиталистического общества была социальной основой буржуазно-демократических порядков и питательной средой либерально-демократических иллюзий. Она составляла также массовую базу буржуазной демократии, на что, как известно, не раз указывал В.И. Ленин.

В условиях государственно-монополистического капитализма эта особенность политических позиций мелкой буржуазии и средних слоев в целом не претерпела принципиальных изменений. Во всех промышленно развитых капиталистических странах и городская, и сельская мелкая буржуазия в своем большинстве оказывает поддержку так называемым умеренным буржуазным партиям и только отдельные ее отряды принимают участие, с одной стороны, в организованном рабочем движении, а с другой — в деятельности праворадикальных групп и организаций.

В недавно освободившихся, развивающихся странах мелкая буржуазия, преимущественно сельская, возглавляемая мелкобуржуазной интеллигенцией, играет роль важнейшей силы в социальных преобразованиях, носящих прогрессивно-демократический, а в ряде случаев — социалистический характер.

Иными словами, если и существует связь между средними слоями и фашизмом как социальным и политическим явлением, то она не является ни обязательной, ни органической. Установление такой связи возможно только в особых условиях, при весьма специфической ситуации и на сравнительно ограниченное время.

Еще большее значение с этой точки зрения имеет практическая деятельность фашизма. Ни в одной стране, ни на одном из этапов своего развития фашизм, придя к власти, не проводил политики, отражавшей и защищавшей интересы мелкой городской буржуазии и крестьянства. Меры, проводимые фашистами в этой области, никогда не выходили за рамки, определяемые потребностями сохранения и развития капиталистических отношений в данной конкретной стране, интересами отдельных монополистических группировок либо монополистической буржуазии в целом. В результате этих мер могло быть более или менее значительно улучшено положение отдельных групп мелкой буржуазии, приостановлен процесс ее разорения или созданы условия для приложения ее сил в новых областях деятельности. Однако в конечном счете система фашистского управления и вся фашистская социальная и экономическая политика должны были неизбежно прийти и действительно на практике, как правило, приходили в резкое столкновение с истинными потребностями промежуточных социальных слоев.

Наконец, характеристика фашизма как мелкобуржуазного течения игнорирует огромную роль, которую обычно играют в фашистских движениях другие социальные классы и группировки буржуазного общества: потомственная аристократия, привносящая в фашизм элементы своеобразного «феодального социализма», /223/ связанные с ней военные круги с характерным для них культом казармы, влиятельные группы немонополизированной средней и крупной буржуазии, видящие в фашизме с его антибанковской фразеологией инструмент борьбы за сохранение своих самостоятельных позиций, группировки монополистической буржуазии, нуждающиеся в сильной власти, городской люмпен-пролетариат и т.д.

При всем этом роль средних слоев в зарождении и развитии фашистского движения, в установлении и сохранении фашистской диктатуры действительно значительна. Особенно заметна она в странах с «классическим» фашистским режимом, какой была гитлеровская Германия.

Средние слои в Веймарской республике

Последние годы Веймарской республики, как мы уже установили, характеризовались массовым переходом представителей средних слоев на сторону фашистской партии. Благодаря избирателям этой социальной группы НСДАП удалось стать одной из самых крупных, самых массовых партий тогдашней Германии. Чтобы уяснить причины этого явления, необходимо прежде всего иметь в виду особенности материального положения данных слоев населения.

Общим для всех отрядов средних слоев было резкое ухудшение условий существования[5]. Поскольку, однако, в каждом из отрядов этот процесс происходил по-разному, рассмотрим его дифференцировано.

а) Городская мелкая буржуазия

Ремесло. Процесс концентрации значительно сократил удельный вес ремесленного производства в общем выпуске продукции в Германии. За период с 1907 по 1925 г. число предприятий с количеством занятых до 5 человек уменьшилось на 0,3%, в то время как число предприятий, на которых было занято свыше 50 человек, выросло на 31,1%. Число занятых на ремесленных предприятиях (до 5 человек) увеличилось за эти же годы на 1,2%, а число занятых на крупных предприятиях (свыше 50 человек) — на 46,1%. Некоторые виды ремесла почти полностью исчезли, а занятые в них ремесленники превратились в наемных рабочих. Это произошло, например, с ткачами, которых осталось в 1925 г. лишь 21 тыс., дубильщиками (5 тыс.), пивоварами (8 тыс.) и т.д.

При всем этом в ряде отраслей производства, особенно в производстве одежды, обуви и т.д., в пищевкусовой, строительной и деревообрабатывающей промышленности, а также в производстве металлических изделий, ремесло по-прежнему занимало заметное место. /224/

Об этом свидетельствуют, в частности, данные переписи 1933 г.[6]:

		%
Число всех предприятий в промышленности	1917793
из них:
ремесленных (с числом занятых от 1 до 5)	1743453	90,9
Число занятых в промышленности	9152201
из них:
в ремесленных предприятиях	3074093	33,6
Всего самодеятельного населения	32296000
из них:
в ремесле	3074093	9,5

В 1928 г. весь товарооборот в Германии равнялся 224 млрд марок. Оборот ремесла составил в это время 20 млрд марок, т.е. 9% всего товарооборота.

О социальном составе лиц, занятых в ремесленном производстве, можно судить на основании следующего[7].

	Число	%
Из 1 743 453 ремесленных предприятий
работали без подмастерьев	1017726	58,3
с 2-3 занятыми	53475	31,7
с 4-5	172252	9,9

Число подмастерьев, учеников и помогающих членов семьи, занятых в ремесленном производстве, составляло 1 330 640 человек[8].

Таким образом, речь шла о довольно многочисленной группе населения, отношение которой к существующему строю было важным фактором его социальной и политической стабильности.

В первые годы Веймарской республики положение ремесла несколько стабилизировалось. Конъюнктура первых послевоенных лет, находившаяся под большим воздействием отложенного опроса и повысившейся покупательной способности масс, обусловленной социальными и экономическими завоеваниями ноябрьской революции 1918 г., благоприятствовала сбыту ремесленной продукции. Сознательная политика инфляции, проводимая первыми республиканскими правительствами до того, как денежная масса, находившаяся в обращении, не вышла из-под контроля, также до определенного момента устраивала ремесленников. Она, правда, затрудняла им приобретение сырья, цены на которое постоянно росли. Однако, с другой стороны, она ставила их как производителей и владельцев реальных ценностей в привилегированное положение по сравнению с группами населения, получающими за свой труд /225/ деньги, покупательная способность которых постоянно падала. Кроме того, инфляция позволила большинству владельцев ремесленных предприятий без большого труда избавиться от долгов, оплата которых производилась потерявшими прежнюю ценность купюрами.

Укрепление материальных позиций ремесла сказалось в некоторой степени и на положении учеников и подмастерьев. Чтобы удержать их от перехода на крупные предприятия, на которых рабочему классу удалось добиться определенных завоеваний, владельцы ремесленных предприятий несколько улучшали условия труда и своей наемной силы, тем более что для этого появились и некоторые экономические возможности.

Прекращение инфляции в 1924 г., стабилизация экономических условий в стране, а затем высокая конъюнктура 1925 — 1928 гг. серьезно осложнили положение ремесленных предприятий. Отставание в капиталовложениях и соответственно в уровне механизации и электровооруженности от крупных предприятий резко ослабило конкурентоспособность товаров ремесленного производства. Чем острее становилась борьба за сбыт, тем большие потери несли ремесленные предприятия.

Вновь начала расти задолженность ремесла. Этот процесс был вызван падением доходов, с одной стороны, и возросшей необходимостью расширения капиталовложений в производство — с другой. Тяжесть задолженности была тем большей, что условия предоставления кредитов банковскими учреждениями значительно ухудшились. Если в 1914 г. в больших городах процентная ставка краткосрочного кредита составляла около 7%, а вексельного — 6–7%, то в 1928 г. она равнялась соответственно 12 и 10–12%. Существенно возросла процентная ставка также в средних и мелких городах.

Чем сложнее было материальное положение владельцев ремесленных предприятий, тем большую тяжесть представляло для них налоговое бремя, также заметно выросшее по сравнению с довоенным периодом. Так, промысловый налог, составлявший заметную статью в налоговом обложении ремесла, увеличился с 1913 по 1925 г. примерно в три раза. Выросли, хотя и меньше, подоходный налог, налог на строения, на землевладения. Всего в 1927 г. ремеслом было выплачено 750 млн марок налогов, что составляло 10% всех налоговых поступлений в стране[9].

Тем не менее в это время ремесло еще не переживало острого кризиса. Процесс разорения наиболее слабых ремесленных предприятий не выходил за рамки, характерные обычно для капиталистического строя, потери от конкуренции покрывались за счет усиления продолжительности и интенсивности собственного труда, труда помогающих членов семьи и усиления эксплуатации подмастерьев и учеников. Определенную подпорку создавали широко /226/ развитые побочные занятия. Около 350 тыс. самостоятельных ремесленников (26,5%) работали одновременно в сельском хозяйстве. Многие из них имели побочные занятия и в промышленности.

Ухудшение экономического положения ремесла вызывало серьезное недовольство связанной с ним группы населения. Однако в целом оно не было еще столь глубоко, чтобы перерасти в недовольство большинства ремесленников всем режимом.

С началом мирового экономического кризиса 1929–1933 гг. положение резко изменилось. Крах крупнейших германских банков нанес большой материальный ущерб многочисленным мелким вкладчикам, в том числе многим ремесленникам. Резкое сокращение платежеспособного спроса еще больше сузило рынок сбыта товаров ремесленного производства. Вызванное кризисом решительное свертывание промышленного и жилищного строительства нанесло тяжелый удар ремесленникам-строителям, составлявшим большую долю всех занятых в ремесле (около миллиона человек). В связи с мировым характером кризиса в трудное положение попали и те ремесленные предприятия, которые работали преимущественно на экспорт (мастерские, выпускающие изделия точной механики, оптику, хирургические инструменты, игрушки, музыкальные инструменты и т.д.).

В 1932 г. оборот ремесленного производства сократился по сравнению с 1928 г. в строительстве — на 68%, в металлообработке — на 52, в деревообработке — на 50, в швейном и обувном деле — на 48% и т.д. В целом оборот ремесла уменьшился почти вдвое. Степень падения ремесленного производства была выше, чем снижение общего индекса промышленного производства[10].

В условиях кризиса резко уменьшились возможности побочного заработка, который помогал многим ремесленникам держаться на поверхности. Массовая безработица резко сократила отток от ремесла излишней рабочей силы: молодежь, не имевшая возможности найти себе работу, оставалась на родительских предприятиях, образуя своеобразную промышленную резервную армию ремесленного производства. С другой стороны, безработица резко усилила конкуренцию между самими ремесленными предприятиями. Часть безработных, потеряв надежду устроиться, занялась ремеслом. В связи с этим появилось большое количество так называемых «новых» ремесленников-одиночек, готовых работать на любых условиях и сбивавших цены на продукцию постоянных ремесленников. В свою очередь, разорившиеся ремесленники не ликвидировали своего производства, ибо массовая безработица лишала их возможности найти где-либо в другом месте применение своим знаниям и умениям, своему труду.

Оказавшись перед угрозой подрыва самой основы своего материального существования, ремесленники и непосредственно связанные /227/ с ними группы населения в своем большинстве стали особенно восприимчивы к критике существовавших порядков, в том числе и господствовавшей социально-экономической системы. В основном гнев был направлен в адрес банков, требовавших погашения платежей и отказывавших в новых кредитах, в адрес крупных промышленных предприятий, создававших для ремесла невыносимые условия конкуренции, диктовавших ему невыгодные цены как на сырье, так и на готовые изделия.

Кипевшее недовольство обрушивалось и на государство, оказавшееся неспособным обеспечить нормальную экономическую жизнь и создать для ремесла более или менее приемлемые условия существования. Поскольку это государство было детищем ноябрьской революции и ассоциировалось в значительной степени с социал-демократией, недовольство принимало форму протеста против «марксистской» власти. Поскольку речь шла о парламентском государстве, недовольство существующим строем выливалось в отрицательное отношение к парламентаризму.

Так возникли политические условия, вызвавшие переход этой значительной группы немецкого населения от поддержки левых и умеренно буржуазных партий к позициям правого радикализма.

Мелкая розничная торговля. В отличие от ремесла численность лиц, занятых в торговле, заметно возрастала. С 1907 по 1925 г. количество торговых предприятий в Германии увеличилось на 36%, а число занятых в них — на 54%[11]. Эта же тенденция проявлялась и впоследствии. С 1925 по 1933 г. количество розничных торговых предприятий возросло на 7,6%, а число занятых на них — на 11,5%[12]. Всего в торговле в 1933 г. действовало 1,4 млн предприятий (включая посреднические организации, рестораны и гостиницы), на которых было занято 3,85 млн человек[13].

Значительную часть этих предприятий составляли мелкие магазины и посреднические конторы. По данным переписи 1933 г., из 1 003 314 чисто торговых предприятий, существовавших тогда в Германии, 478 321 (т.е. 47,7%) работали без использования наемной силы, а 397 658 (39,6%) имели двух-трех занятых[14].

Владельцы этих предприятий по характеру своего труда и размерам получаемой прибыли немногим отличались от торговых служащих.

Так же, как и ремесленники, эта категория населения сталкивалась с ожесточенной конкуренцией крупных предприятий. При этом условия конкуренции были для нее еще более трудными, чем для ремесла. Если ремесленники сумели в межвоенный период сохранить сильные позиции в отдельных специфических отраслях производства, где на них не давили или почти не давили крупные /228/ фирмы, то мелкая розничная торговля оказалась со всех сторон блокированной мощными соперниками[15].

Особенно большой ущерб наносили мелким предприятиям новые методы торговли. Главным типом мелких торговых предприятий был розничный специализированный магазин с твердо устоявшимся традиционным кругом покупателей. По мере стандартизации производства, с одной стороны, роста городов и связанной с этим передвижкой населения — с другой, такая организация торговли становилась все менее эффективной. В связи с этим все большую популярность стала получать система универсальных магазинов. Если до первой мировой войны универсальные магазины только завоевывали себе место под солнцем и считались новинкой, то в 1925 г. в Германии насчитывалось 640 универмагов с 64,7 тыс. занятых. В последующие годы число универмагов быстро возрастало. В 1933 г. имелось уже 1508 универсальных магазинов с 114,6 тыс. занятых.

Соответственно возрастала и их доля в товарообороте: в 1913 г. — 500 — 600 млн рм.; в 1926 г. — около 1500 млн рм.: в 1928 г. — около 1650 млн рм.[16].

Почти все эти универмаги принадлежали крупным концернам. Только три ведущих торговых концерна Германии — «Вертхайм», «Титц», «Карштадт» контролировали более половины оборота универмагов. На 5 же крупных концернов приходилось 2/з всего оборота универсальных магазинов.

Широко применявшие механизацию и другие модернизированные методы обработки и транспортировки товаров универмаги значительно сокращали издержки обращения, что позволяло им устанавливать более низкие розничные цены, чем это могли сделать мелкие торговцы[17]. Универмаги предлагали покупателю более широкий ассортимент товаров и могли организовать более искусную, более эффективную рекламу. Это привело к заметному оттоку покупателей от небольших магазинов и лавок, постоянными клиентами которых они некогда были.

Сильный удар по мелкой розничной торговле нанес рост филиальных торговых предприятий. В послевоенные годы крупные торговые фирмы начали создавать по всей стране сеть филиалов. Таким путем осуществлялась торговля преимущественно продуктами питания, табачными изделиями, обувью и другими товарами массового потребления, составлявшими некогда основной ассортимент мелкой розничной торговли. В конце 20-х годов на главных улицах крупнейших городов филиалы составляли до 40% всех действующих магазинов.

Успешно конкурировали с мелкими торговцами посылочные торговые организации, рассылавшие товары — преимущественно /229/ текстиль, одежду, парфюмерию и косметику — по заказам, торговые предприятия, созданные при фабриках и заводах самими промышленными фирмами, магазины стандартных цен, продававшие дешевые товары по округленным ценам, магазины по продаже в рассрочку и сеть уличной розничной торговли, организованная крупными торговыми фирмами.

Серьезную озабоченность вызывал у мелких розничных торговцев рост потребительской кооперации. Рост этот был, действительно, заметным. В 1915 г. один из крупнейших кооперативных союзов Германии, Центральный союз германских потребительских обществ, имел 4881 торговую точку, а выручка его собственных предприятий составляла 472 млн марок. В 1928 г. число торговых точек увеличилось до 9605, а сумма выручки до 1046 млн марок. Другой крупный кооперативный союз — Всегерманский союз потребительских обществ имел в 1913 г. 599 торговых точек, а его выручка составляла 38,6 млн марок. В 1928 г. союз имел 2212 торговых точек и 180,5 млн марок выручки[18].

Угроза со стороны потребительской кооперации казалась мелким торговцам тем большей, что ее торговые точки размещались преимущественно в мелких городах и в сельской местности, куда еще не проникли щупальцы крупных торговых концернов и где мелкая розничная торговля еще могла рассчитывать на успех.

Серьезное бремя создавала для мелких торговых предприятий налоговая политика. В послевоенные годы уровень налогов на торговые предприятия значительно — иногда в 10 раз — превосходил довоенный.

Резкое ухудшение условий деятельности привело к значительному росту задолженности мелких торговых предприятий. Банковский кредит мелкой торговле был очень дорог, его процентная ставка составляла 11 — 12, а иногда 15 — 17 годовых. Слабая ликвидность мелких торговых предприятий увеличивала их прямую зависимость от оптовых торговцев и поставщиков-фабрикантов. В ряде случаев эта зависимость была такова, что формально независимый торговец фактически становился простым посредником, агентом оптовика или фирмы, производившей товары.

В условиях высокой конъюнктуры это тормозило развитие мелкой розничной торговли по сравнению с крупной, вызывало разорение наименее устойчивых торговых предприятий, однако еще не создавало катастрофической ситуации для всей мелкой розничной торговой сети. Такая ситуация возникла с началом экономического кризиса, до предела заострившего все противоречия экономической системы.

Общий товарооборот резко сократился. Об этом свидетельствовали данные, характеризующие динамику оборота розничной торговли в годы кризиса (%)[19]: /230/

1928 г.	1929 г.	1930 г.	1931г.	1932 г.	1932 к 1929 г.
36,3	36,6	33,1	28,5	23,0	62,8

Иными словами, оборот розничной торговли сократился за четыре года более чем на одну треть.

Связанное с этим значительное увеличение товарных запасов торговых предприятий вызвало финансовые трудности даже у торговых концернов типа «Титца». Пытаясь упрочить свою ликвидность, они пошли на крупные убытки, лишь бы сбыть товарные излишки.

Соответственно уровень цен у крупных торговых фирм был ниже, чем у мелкой розничной торговли. В этих условиях товарооборот в последней падал гораздо быстрее, чем у крупных торговых предприятий[20].

Уменьшение товарооборота ведет к увеличению издержек обращения. Для мелкой розничной торговли с и так уже высокими издержками оно означало прямой вычет из скудных доходов. В 1929 г. из суммы 9 млрд марок, составлявших разницу между покупными и продажными ценами в розничной торговле, 6,6 млрд приходилось на издержки обращения, 0,8 млрд — на уплату процентов, 0,9 млрд — на уплату долгов. Остаток — 0,7 млрд составлял доход торговцев. В 1932 г. разница между покупными и продажными ценами равнялась уже только 6 млрд марок: из них издержки обращения — 5,2 млрд, на уплату процентов уходило 0,7 млрд и на уплату долгов 0,6 млрд. Таким образом, имел место прямой дефицит в 500 млрд марок.

В аналогичном положении находились мелкие хозяева, занятые в ресторанно-гостиничном деле, оборот которого упал с 6,6 млрд марок в 1929 г. до 4,5 млрд марок в 1931 г.[21] Их положение было настолько отчаянным, что они, подобно утопающим, были готовы ухватиться за любую соломинку, оказывающуюся у них под руками.

б) Служащие

Уже в 20-е годы процесс сближения большинства категорий служащих и рабочих, особенно проявившийся позднее, после второй мировой войны, дал заметные результаты. Отдельные отряды служащих уже влились в состав рабочего класса, другие по ряду существенных показателей заметно сблизились с ним.

Тем не менее в целом разрыв между основной массой служащих и фабрично-заводским пролетариатом был еще весьма велик. Особенно ярко проявлялось это в идеологической области, где сословно-социальные перегородки, исчезавшие в материальной жизни, почти полностью сохранились. Особенности оплаты за труд /231/ (месячный оклад в отличие от еженедельной зарплаты рабочего), специфический характер работы, отдельная привилегированная система социального обеспечения, специальные выплаты и т.д. поддерживали среди служащих специфическое умонастроение и чувство большей близости к буржуазии, чем к неимущим пролетариям[22].

Это находило свое выражение и в отношении служащих к организованной классовой борьбе, и в их политических симпатиях. Если, например, из 100 организованных рабочих более 4/5 состояли в классовых (пусть реформистских) профсоюзах и лишь 1/5 — входила в буржуазные профессиональные объединения, то у служащих соотношение было обратным. Только немногим более 27% служащих состояли в союзах, входивших в АДГБ. Остальные были членами различных буржуазных профессиональных объединений[23]. 60% служащих вообще не входили в профсоюзы.

Политически большинство служащих стояло значительно правее социал-демократии, а часть из них оказывала постоянную поддержку правоцентристским и правым партиям. Все это сближало большинство служащих со средними слоями, особенно в том, что касалось социально-политической ориентации.

В то же время значение этой группы в политической жизни Германии определялось постоянным и быстрым увеличением удельного веса в обществе[24]. С 1895 по 1933 г. число служащих в Германии выросло в 2,6 раза, в то время как число рабочих увеличилось в 1,5 раза, а самостоятельных — в 1,15 раза. Соответственно доля служащих и чиновников (в% ко всему самодеятельному населению) возросла с 10,8 в 1895 г. и 13,2 в 1907 г. до 17,1 в 1933 г. Всего к 1933 г. в Германии насчитывалось 5517 тыс. служащих и чиновников, а вместе с членами семей их было 10,2 млн человек.

Рост числа служащих происходил в основном за счет быстрого расширения низших категорий этой прослойки. Выборочные проверки, проведенные в конце 20-х годов профсоюзами служащих, показали, что 46% всех служащих получали заработную плату до 200 марок в месяц, около 29% — от 201 до 300 марок и около 25% — свыше 300 марок. Иными словами, немногим менее половины всех служащих еще до начала экономического кризиса 1929–1933 гг. получали оклад, не превышавший заработную плату квалифицированного рабочего, а иногда даже более низкий[25].

Если на основе этих данных произвести группировку всех /232/ служащих и чиновников, то получится следующая картина (млн человек)[26]:

Высший слой	1,1
Средний слой	1,6
Низший слой	2,6

Служащие относились к тем прослойкам населения Германии, которые больше всего пострадали от политики инфляции, проводимой первыми правительствами Веймарской республики. Их традиционная консервативность приводила к тому, что растущее недовольство этой политикой находило свое выражение не в революционизации, а в сдвиге вправо. После прекращения инфляции положение служащих заметно улучшилось, поскольку получаемые ими в виде оклада денежные знаки вновь приобрели ценность. Это примирило большую часть служащих с существующим строем и привело к заметному расширению поддержки ими партий правительственной коалиции.

В то же время условия материального существования большинства лиц этой категории оставались достаточно плохими. Около 50 % всех служащих получали оклады, не обеспечивавшие прожиточного минимума. Заработная плата около 30% чиновников и служащих находилась на грани прожиточного минимума. Даже на высшей точке относительной стабилизации экономической обстановки в Германии уровень зарплаты низших групп служащих составлял лишь около 75% довоенного. Весьма велики были обязательные отчисления: налог на зарплату, взносы на страхование но инвалидности, болезни и безработицы. Так, вычеты у холостого служащего с окладом в 150 марок составляли 13% оклада, у семейного с окладом в 200 марок — 12% оклада.

Новым явлением была заметная безработица среди служащих, сохранившаяся даже в условиях высокой конъюнктуры. С января 1925 по март 1929 г. она колебалась в пределах 108 — 238 тыс.

Экономический кризис привел прежде всего к быстрому росту безработицы среди служащих. Если в апреле 1929 г. в Германии было 232 тыс. безработных служащих, то в апреле 1932 г. их насчитывалось 526 тыс., а в апреле 1933 г. — 597 тыс. В эти годы безработных служащих было больше, чем вообще безработных в Германии до первой мировой войны[27]. Около половины всех безработных служащих не получали никакого пособия по безработице.

Рост безработицы среди служащих ускорил начавшийся еще ранее процесс массовой замены мужского труда в этой области нижеоплачиваемым женским. Одновременно пожилые служащие заменялись менее высоко оплачиваемой молодежью. Это, в свою очередь, привело, с одной стороны, к появлению застойной безработицы среди определенной категории служащих и, с другой — к общему заметному уменьшению их средней заработной платы. /233/ По некоторым оценкам, доход служащих упал в 1931 г. по сравнению с докризисным периодом на 20 — 25%. Фонд заработной платы служащих сократился на 4 млрд — 4,5 млрд марок, или на 25 — 30%.

Ускорилась и социальная дифференциация служащих. Низший слой вместе с безработными составлял уже не около 50%, как в докризисные годы, а 70–75% всего состава служащих[28].

Положение, в котором оказались служащие и чиновники, отражало и положение интеллигенции в целом. Многие лица интеллектуального труда были по своему положению служащими. Это относилось, в первую очередь, к технической интеллигенции, но также и к учителям, определенной части медицинских работников и т.д. Экономический кризис ударил по их материальному благосостоянию точно так же, как и по материальному благосостоянию других отрядов чиновников и служащих[29].

Но немногим лучше было положение и той части интеллигенции, которая занималась так называемыми свободными профессиями. В то время в Германии насчитывалось около 23 тыс. артистов, 13,4 тыс. адвокатов, 12,5 тыс. художников, 4,5 тыс. писателей, 46,1 тыс. врачей и т.д. Только незначительная часть их сумела сохранить в кризисные годы прежний уровень жизни.

Возросшая нищета широких слоев населения сузила и так весьма небольшой спрос на продукты творческого труда. Тиражи изданий резко сократились. Ни государство, ни частные меценаты, испытывавшие резкую нехватку ликвидных средств, не интересовались произведениями живописи. Один за другим терпели финансовый крах театры. Постоянно сокращалась частная практика врачей.

С особой силой все это сказывалось на молодежи. По данным союза немецких инженеров, из 8 тыс. лиц, окончивших средние и высшие технические училища в 1931 — 1932 гг., 1500 человек работали разносчиками, судомойками и т.д., а 4 тыс. не имели вообще никакой работы. Непосредственно по специальности была занята только 1 тыс. человек[30]. Как сообщало прусское министерство просвещения, из 22 тыс. учителей выпуска 1931/32 г. получили место только 990 человек[31]. Среди берлинских художников 32% (преимущественно молодежь) зарабатывали в месяц менее 50 марок, что не обеспечивало даже полуголодного существования.

В 1932 г. не имели работы 45 тыс. человек с высшим образованием. При сохранении подобных темпов роста безработицы среди этой группы населения число безработных специалистов, окончивших /234/ высшие учебные заведения, должно было возрасти к 1935 г. до 105 тыс.

в) Крестьянство

К середине 20-х–началу 30-х годов социальное расслоение немецкого крестьянства зашло весьма далеко. В 1933 г. все взрослое самодеятельное население в сельском хозяйстве Германии распределялось следующим образом (тыс. человек)[32]:

Самостоятельные хозяева и их служащие	2296
Сельскохозяйственных рабочие	2531
Члены семей, участвующих в сельскохозяйственных работах	4516
Итого	9343

Уже из этих данных, в которых перемешаны различные социальные классы сельскохозяйственного населения, ясно видно, какую значительную силу представлял в немецком селе сельскохозяйственный пролетариат.

Еще более рельефную картину классового расслоения немецкого сельского хозяйства дает разбивка отдельных хозяйств по размерам земельных владений. Во всей Германии насчитывалось тогда 3046 тыс. хозяйств. Парцеллярные хозяйства размерами до 2 га, не способные прокормить своих владельцев, составляли 27,4% всех хозяйств. В то же время принадлежавшая им площадь равнялась лишь 2,3% общей обрабатываемой площади. Мелкие крестьянские хозяйства (с площадью от 2 до 5 га) — 25,8% всех хозяйств (6,2% всей площади). Средние и зажиточные крестьянские хозяйства (от 5 до 20 га) — 35,1% всех хозяйств (25,7% всей площади). Крупные, капиталистические крестьянские хозяйства (20 — 100 га) составляли 10,6% всех хозяйств и занимали 27,9% площади. Доля помещичьих имений, размером свыше 100 га, равнялась 1,1%, а доля занимаемой ими площади — 37,9 %[33].

Налицо четкое разделение так называемых самостоятельных хозяев на три социальные группы. С одной стороны, феодально-капиталистические элементы, представленные 88 тыс. помещичьих и капиталистических владений. С другой стороны, 1600 тыс. бедняцких хозяйств. И, наконец, очень крупная прослойка середняцких и зажиточных хозяйств, владеющих более чем половиной всей обрабатываемой земельной площади[34].

Разумеется, в различных районах Германии соотношение между основными классовыми группами в деревне было неодинаковым. В так называемой Восточной Эльбии, и прежде всего в провинциях Восточная Пруссия, Померания, Мекленбург, Бранденбург /235/ , наиболее широко было представлено помещичье землевладение (юнкерство) и гораздо слабее — среднее и зажиточное крестьянство. Если в среднем по Германии в руках владельцев поместий, превышающих 100 га, находилось 37,9% всей обрабатываемой земли, то, например, в Мекленбурге владельцы этих поместий владели 64,3% земельных массивов, а в Померании — 57,5%. В свою очередь, если в среднем но Германии средним и зажиточным хозяйствам (от 5 до 20 га) принадлежало 25,7% всей обрабатываемой земли, то в том же Мекленбурге им принадлежало 10,4% всей площади, в провинции Бранденбург — 17,1 а в Померании — 19,1%.

Иным было положение в западных и юго-западных районах Германии. Там основную силу в деревне составлял средний, зажиточный крестьянин и фермер капиталистического типа. Крупные поместья встречались реже. Беднейшее крестьянство было менее многочисленно и больше связано с дополнительными источниками доходов. Гораздо чаще встречалось в этих районах и занятие сельским хозяйством в качестве побочного промысла[35].

Из этого следует, в частности, что если в целом для германского крестьянства проблема малоземелья стояла весьма остро, то в различных районах Германии ее острота была разной. На востоке страны в решении этой проблемы были жизненно заинтересованы самые широкие слои населения. В Западной и Юго-Западной Германии требование перераспределения земельной собственности поддерживалось лишь меньшинством сельского населения и вызывало сопротивление со стороны весьма влиятельных групп крестьянства, которые видели в этом требовании покушение на право их собственности на землю.

Если земельный голод был неравномерным в разных районах, то тяготы финансового гнета в территориальном отношении распределялись равномерно.

В период инфляции подавляющая часть задолженности сельского хозяйства (в первую очередь, помещичьих, зажиточных и середняцких владений) была погашена с помощью потерявших ценность купюр. Долги остались лишь у мелких сельских хозяев, прибегавших к натуральным ссудам. После денежной реформы 1923–1924 гг. задолженность вновь начала накапливаться. Этот процесс шел тем быстрее, чем острее становился аграрный кризис.

О росте задолженности сельского хозяйства можно судить по следующим данным (млн марок)[36]:

	1928 г.	1929 г.	1930 г.	1931г.	1932 г.
Учтённые кредиты	6831	7342	780	7915	7575
Кредиты, не поддающиеся учету	4000	4050	3850	3850	3850
Всего кредитов	10831	11392	11630	11765	11425

/236/ Если к этой чистой задолженности прибавить 1,9 млрд марок рейты, получится, что общая сумма задолженности германского сельского хозяйства превышала к концу 1932 г. 13 млрд марок. Действительное значение этой суммы видно из того, что в 1932/33 хозяйственном году стоимость всей продукции германского сельского хозяйства оценивалась в 8,8 млрд марок. По исчислению Германского конъюнктурного института, одни лишь процентные платежи по задолженности превышали миллиард марок ежегодно (до первой мировой войны — 750–800 млн марок)[37].

Ввиду более низкой технической оснащенности и меньшей рентабельности мелкого хозяйства задолженность бедных и беднейших крестьян возрастала гораздо быстрее, чем задолженность середняцких, зажиточных и капиталистическо-помещичьих хозяйств[38]. Это видно из следующих данных:

Величина хозяйства (га)	Задолженность на 1 га (в марках)	Cумма процентных платежей на 1 га (в марках)
От 0,5 до 2	1593	123
От 2 до 5	1050	84
От 5 до 10	752	60

Вместе с налоговыми платежами, составлявшими не меньшую сумму, эти выплаты создавали такую финансовую нагрузку на один гектар, что не только исключали возможность необходимых капиталовложений, но и не обеспечивали крестьянину минимального жизненного уровня.

Положение сельского хозяйства к началу 30-х годов было столь угрожающим, что сменявшие друг друга имперские правительства были вынуждены принять ряд программ помощи сельскохозяйственному производству. Одной из таких программ был так называемый план «восточной помощи». Однако в обстановке полного засилья крупных аграриев в имперском министерстве сельского хозяйства и в низовых сельскохозяйственных органах львиная доля средств, отпущенных как по «восточной помощи», так и по другим программам попадала в руки наиболее крупных землевладельцев.

Это видно, в частности, из распределения средств, выделенных на «восточную помощь»[39]:

Величина хозяйств (га)	Число ссуд	Сумма ссуд (млн марок)
До 4	2671	7,9
От 5 до 20	7760	24,9
От 20 до 100	4834	53,5
Свыше 100	1093	99,8

/237/ Кредиты и субсидии, все же попавшие в руки бедных и средних крестьян, как правило, не использовались для новых капиталовложений, а шли обычно на покрытие процентных, налоговых и иных платежей. Большинство же крупных землевладельцев, особенно прусских юнкеров, тратило ссуды на личные нужды. В результате наличный основной капитал в сельском хозяйстве таял, что вело к дальнейшему ослаблению и деградации сельскохозяйственного производства в Германии.

Наступление экономического кризиса еще больше обострило все эти разрушительные процессы, происходившие в немецкой деревне. Обнищание в городах привело к заметному сокращению потребления качественных сельскохозяйственных продуктов. В этих условиях, с одной стороны, обострилась конкуренция с иностранными поставщиками на германском внутреннем рынке, а с другой — началось заметное падение цен на сельскохозяйственные продукты. Особенно резко упали в 1930 — 1932 гг. цены на продукты животноводства, производимые преимущественно мелкими хозяйствами.

Несмотря на протекционистские меры, цены на сельскохозяйственные продукты падали во время кризиса быстрее, чем цены на промышленные товары. Индекс цен на промышленные и сельскохозяйственные товары составлял (1913–100)[40] на:

	1929 г.	1930 г.	1931г.	1932 г.
Аграрные продукты	130,2	113,1	103,8	91,3
Промышленные изделия	117,4	150,1	136,2	117,9

В результате ножницы между ценами на промышленные товары и продукты сельскохозяйственного производства постоянно расширялись.

В условиях крайне высокой задолженности сельского хозяйства уменьшение доходов, связанное с расширением ножниц цен, привело к заметному ускорению разорения менее устойчивых мелких крестьянских хозяйств. Об этом свидетельствует, в частности, динамика принудительных продаж крестьянских дворов[41]:

Годы	Число проданных дворов	Площадь(га)
1927	25554	36713
1928	2299	48376
1929	3173	91153
1930	4350	128707
1931	5061	152648
1932	6497	140591

В тех случаях, когда крестьянам удавалось уберечь свое хозяйство от принудительной продажи, это достигалось, как правило, за счет строжайшей экономии на самых насущных нуждах семьи и путем величайшего напряжения всех сил. /238/

Экономическое положение определяло и основные требования, все более настойчиво выдвигавшиеся крестьянством. Сельскохозяйственные рабочие добивались улучшения материально-бытового положения, и прежде всего повышения зарплаты. Важное место в их требованиях занимало проведение мероприятий, направленных против безработицы, а также обеспечение свободы организаций. Среди малоземельного крестьянства большой популярностью, как уже указывалось, пользовался лозунг наделения землей. Однако основная масса крестьянства добивалась прежде всего освобождения от задолженности, а также от возросших процентных и налоговых платежей, прекращения массовых принудительных распродаж крестьянских хозяйств, ликвидации ножниц путем установления стабильных цен на сельскохозяйственную продукцию и более решительного проведения протекционистской политики.

Средние слои и приход нацистов к власти

Анализ положения средних слоев в Веймарской республике показывает, что ее экономическая политика, особенно в последние годы существования, навлекла на нее враждебность со стороны этих категорий населения. Подобная враждебность вовсе не обязательно должна была вылиться в поддержку фашизма. Напротив, по целому ряду важных вопросов интересы большинства средних слоев совпадали с интересами организованного рабочего движения, что создавало — уже на том этапе — объективную возможность единства действий между ними.

Этому, однако, препятствовал ряд объективных и субъективных факторов. Враждебность к существовавшему режиму и антикапиталистические настроения, получившие в то время распространение среди средних слоев населения, не были и не могли быть последовательными. Мелкий буржуа, писал К. Маркс,

«составлен из “с одной стороны” и “с другой стороны”. Таков он в своих экономических интересах, а потому и в своей политике, в своих религиозных, научных и художественных воззрениях. Таков он в своей морали, таков он во всем. Он — воплощенное противоречие»[43].

Его жизненные условия, отмечал в свою очередь В.И. Ленин, таковы, «что он не может не обманываться, он тяготеет невольно и неизбежно то к буржуазии, то к пролетариату»[44].

В конкретных условиях конца 20-х и начала 30-х годов в Германии эта противоречивость мелкого буржуа, или, беря шире, средних слоев, проявлялась в следующем.

В экономической области. Возмущение политикой правительства, явно покровительствовавшего крупным монополиям и аграриям и проявившего полную неспособность справиться с кризисной ситуацией, породило стремление к созданию принципиально нового социального порядка, при котором сильная государственная /239/ власть, обуздав капиталистов и помещиков, смогла бы, с одной стороны, оздоровить экономическую конъюнктуру, а с другой — создать наиболее благоприятные условия для процветания среднего сословия.

Ремесленники стремились к максимальному ограничению крупных концернов, трестов и особенно синдикатов, навязывавших ремеслу невыгодную систему цен на сырье и готовые изделия. Они требовали проведения государством благоприятной для мелкой промышленности политики цен, дешевого кредита и уменьшения выплат по существовавшей задолженности.

Для мелкой розничной торговли главным врагом были универмаги и другие крупные торговые предприятия. Одним из главных мероприятий, которое должно было осуществить государство, они считали ликвидацию или, по крайней мере, резкое ограничение сферы деятельности универсальных магазинов. В списке их требований фигурировало также снижение налогов и предоставление дешевого кредита.

Относящаяся к средним слоям часть самостоятельных сельских хозяев (т.е. большинство сельского населения Германии) сталкивалось прежде всего с оптовыми торговцами, сбивавшими цены на сельскохозяйственные продукты, с импортерами, обострявшими конкуренцию на внутреннем рынке, с банками, взыскивавшими проценты но задолженности и осуществлявшими принудительные продажи. Их требования предусматривали установление государством стабильных цен на основные виды сельскохозяйственных товаров, проведение протекционистских мер по отношению к сельскохозяйственному импорту, запрещение принудительного взыскивания задолженности, списание долгов или, по крайней мере, объявление моратория на них.

Служащие, чиновники, творческая интеллигенция добивались в первую очередь принятия решительных мер по ликвидации безработицы среди этих категорий населения. Поскольку возникновение безработицы, естественно, связывалось с экономикой «свободного рынка», т.е. с капиталистическими отношениями, их позиция также носила заметные антикапиталистические черты. В то же время гораздо большую роль в их требованиях играла тяга к сильному государству, которое бы, обеспечив стабильность в экономической области, гарантировало высокую занятость, устойчивость денежного обращения, выполнение обязательств но отношению к чиновничеству и, проводя активную политику в области науки, техники, искусства и литературы, предоставляло бы значительные субсидии научным и творческим учреждениям и заказы отдельным творческим работникам.

С другой стороны, при всей радикальности требований различных групп среднего сословия они не выходили за рамки капиталистических отношений. Антикапитализм ремесленников не шел дальше призывов ограничить власть крупного капитала. Они всячески подчеркивали священность и неприкосновенность частной собственности на средства производства и были крайне враждебны /240/ любым попыткам расширительного толкования их же экономической программы. Более того, они проявляли откровенную враждебность к рабочему классу, и прежде всего к профсоюзам, на засилье которых ремесленники, особенно применявшие наемный труд, не переставали жаловаться.

Мелкая розничная торговля настаивала на ограничении не только крупных торговых фирм, но и кооперативов. Зажиточное крестьянство, добивавшееся защиты от оптовиков и банков, требовало в то же время от правительства мер по обузданию «самовольничания» и ограничению «необоснованных притязаний» сельскохозяйственных рабочих. Несмотря на острый земельный голод, требование перераспределения земельной собственности путем проведения аграрной реформы поддерживала лишь некоторая часть крестьянства, нуждавшегося в земле. Это было связано с присущим немецкому крестьянину пиететом к земельной собственности, страхом перед тем, что посягательство на нее обернется в конечном счете против него самого. Отсюда популярность идеи решения аграрной проблемы путем проведения государственной политики поселения в менее обжитых восточных районах страны.

Экономические взгляды большинства служащих определялись, как правило, стремлением сохранить материальные перегородки, отделяющие служащих от фабрично-заводского пролетариата, законсервировать свое привилегированное положение.

В политической области. Недовольство Веймарской республикой поставило средние слои в положение оппозиции к существующему режиму. Разочаровавшись в своем прежнем кумире, они стали рассматривать этот режим как прогнивший, показавший свою непригодность, созревший для насильственного свержения. Однако атаки на Веймарскую республику велись с позиций не революционных, а реакционных. Особая склонность мелкой буржуазии к поддержке сильной государственной власти, способной обеспечить ей «защиту» перед лицом более организованных и сплоченных классов справа и слева, о которой говорил в свое время еще Маркс, приняла в сложившихся условиях форму апологетики тоталитаризма. Со свойственной мелкой буржуазии готовностью к шараханью от крайности к крайности недавние сторонники неограниченной индивидуальной свободы превратились в апологетов всеобщего бесправия. Критикуя недейственность демократических институтов, представители средних слоев видели корни зла не в недостаточной демократичности системы, которую они до сих пор поддерживали, а в ее чрезмерной демократизации[45].

Явления коррупции, разъедавшей веймарский государственный аппарат, расценивались не как следствие слабого контроля за государственной машиной снизу, а как результат отсутствия должного порядка, основанного на авторитете бесспорного руководителя. Правая социал-демократия, ассоциировавшаяся с веймарским режимом, /241/ подвергалась нападкам не за свои действительные вины, а за вымышленные: социальное экспериментирование, насаждение «марксистского» духа, разжигание классовой борьбы и т.д.[46] Среди средних слоев имели широкую популярность идеи революции. Однако большинство их представителей вкладывало в понятие революции свое весьма специфическое содержание. Революция в их представлении не должна была затрагивать ни основных экономических основ существующего строя, ни традиционных государственных установлений. Она должна была быть направлена не только против господствующих классов, но и против «засилья профсоюзов» и политических организаций рабочего класса в экономической и политической жизни страны. В общих чертах она представлялась как смена правительства и перестройка политического управления на принципах авторитарности в экономических и политических интересах среднего сословия.

Эта позиция делала средние слои или, по крайней мере, значительные отряды средних слоев политическими союзниками аристократических, феодальных группировок, также атаковавших Веймарскую республику и буржуазно-парламентский режим, установившийся в Германии, с правых, реакционных позиций. Этот союз приобретал тем более реальные формы, что в прошлом, в кайзеровской Германии, значительные группы мелкой буржуазии воспринимали как само собой разумеющееся «авторитарную монархическую форму политического режима и его буржуазно-феодальную структуру»[47].

Поскольку на политической арене Веймарской республики не было достаточно влиятельной и популярной политической партии, которая, не будучи ни реакционной, ни связанной с веймарским режимом, могла бы отразить интересы и чаяния средних слоев, их политические симпатии начали во все большей степени обращаться к «радикальным» силам, стоявшим на крайне правом фланге.

В идеологической области. По некоторым вопросам идейные позиции, занимаемые представителями средних слоев, приближались к идейным позициям организованного классово сознательного пролетариата. Антикапиталистические настроения, враждебность к монополистическому капиталу и находящемуся на его службе государству создавали многочисленные точки соприкосновения. Это находило свое выражение и в политической терминологии. Социализм, социальная справедливость, всеобщее благосостояние, революция — все эти понятия были близки многим представителям средних слоев населения. При всем различии смысла, который вкладывался в эти понятия мелкими буржуа и классово сознательными рабочими, они создавали ощущение близости и в идеологическом плане. /242/

В то же время по многим принципиальным вопросам идеологии между рабочим классом и средними слоями существовал глубокий ров. Это прежде всего относилось к подходу обеих социальных сил к проблеме национализма и интернационализма. В немецком рабочем классе на протяжении многих десятилетий получили широкое распространение интернационалистские взгляды. С самого начала своего зарождения немецкое рабочее движение развивалось как движение интернационалистское. Под этим знаменем немецким рабочим классом были одержаны многие победы внутри страны. И наоборот, все атаки на организованное рабочее движение в Германии начиная с антисоциалистического законодательства Бисмарка прикрывались национальным флагом. Поэтому для организованного, классово сознательного рабочего понятие «националист» всегда было традиционно связано с понятием «враг пролетариата».

Националистическое падение руководства германской социал-демократии во время первой мировой войны, естественно, ослабило эти позиции. Однако уроки войны, опыт, приобретенный рабочим классом во время империалистической бойни, а также уроки революции привели к новому возрождению интернационалистских идеалов не только среди революционной части рабочего движения, но и среди его отрядов, стоявших на реформистских позициях. Поэтому рабочий класс сравнительно туго поддавался националистической пропаганде, видя в ней орудие своего классового врага.

В свою очередь, немецкие мелкие буржуа города и деревни издавна считались основными носителями национальной или, точнее, националистической идеологии. Идеи германской Срединной Европы, пангерманизма, колониальная и имперская фразеология всегда находили в этих кругах самую широкую поддержку и одобрение. Позорный крах программы территориальных захватов на континенте и за океаном, выдвинутой германской монополистической буржуазией, несколько приглушил шовинистическое рвение немецких обывателей, но не подорвал его основы. В свою очередь, тяжелые условия Версальского договора привели к новому подъему националистических страстей среди средних слоев, имевших теперь возможность оправдывать свой национализм несправедливым отношением со стороны держав-победительниц.

Естественно, эта волна национализма имела под собой и экономическую базу, поскольку трудное положение, в котором оказались средние слои, было в определенной степени связано с санкциями, предусмотренными мирным договором, хотя их действительное воздействие в ряде случаев значительно преувеличивалось. При этом, чем сильнее были экономические тяготы, чем бедственней становилось положение средних слоев, тем сильнее разгорался свойственный им национализм.

Поэтому с самого начала антикапиталистические и бунтарские лозунги немецкой мелкой буржуазии носили ярко выраженный националистический характер: речь шла не просто о революции, а о национальной революции, не просто о социализме, а о национальном /243/ социализме, не просто о социальной справедливости, а о возвращении к традиционным социальным порядкам германских племен и т.д. И эта сторона идеологии средних слоев смыкалась с идеологией их главного врага — монополистической буржуазии и крупных аграриев.

Выражением идеологической непоследовательности средних слоев был и так называемый психологический барьер, сознательно воздвигаемый ими между собой и рабочим классом. Даже стоявшие близко к пролетариату или влившиеся в его ряды отряды средних слоев категорически отрицали этот факт. Рабочий класс рассматривался ими как социальная категория, стоящая гораздо ниже на общественной лестнице, а причисление к пролетариату — как глубокое падение. Даже в условиях полного разорения и обнищания многие представители средних слоев пытались сохранить видимость прежнего социального положения, не смешиваясь с окружением и видя цель своей жизни в том, чтобы возвратиться в прежнюю среду[48].

«Нежелание “скатиться” до уровня наемного рабочего приводило часто к тому, что ненависть разоренного мелкого буржуа направлялась не столько против виновников его трудного положения, сколько против самих рабочих, с которыми его объединяли общие интересы»[49].

На это чувство социального превосходства, построенного на иллюзии, рабочий класс, в свою очередь, отвечал враждебностью — враждебностью сознающего свое место в обществе и свою силу организованного пролетария к высокомерному нищему обывателю или просто люмпену.

Все это существенно затрудняло осуществление политики союза между рабочим классом и средними слоями. Однако объективные трудности могли быть преодолены, если бы организованный рабочий класс сумел выступить инициатором такого союза, разработать приемлемую для всех или большинства отрядов средних слоев экономическую и политическую программу и объединить вокруг нее широкие массы. Этого, однако, не произошло.

В исключительно трудных условиях, сложившихся в то время в Германии, рабочий класс оказался, как отмечалось на VII конгрессе Коммунистического Интернационала, расколотым, политически и организационно разоруженным[50]. Единый рабочий фронт, о необходимости которого неоднократно говорилось в документах международного коммунистического движения, так и не стал в Германии действительностью. В отдельности же каждая рабочая партия не могла повести за собой средние слои. Социал-демократы — потому, что их многолетняя политика пактирования с буржуазией сделала их в глазах бунтующего мелкого буржуа символом /244/ того самого капиталистического государства, против которого он выступал. Коммунисты — потому, что они «были недостаточно сильны, чтобы помимо и против социал-демократии поднять массы и повести их на бой...»[51]

Немалую роль сыграло и то, что коммунисты серьезно недооценивали в то время значение работы среди средних слоев города и деревни. Программы в этой области, разработанные в то время, страдали узостью — игнорировали ограниченность революционности мелкого буржуа, специфику его интересов, приверженность частной собственности, настороженное отношение к руководящей роли рабочего класса, силу националистических предрассудков и т.д., т.е. не брали массы такими, какими они были на самом деле[52].

В результате возникло такое положение, когда пролетариат оказался изолированным от своего возможного союзника. И напротив, смертельные враги рабочего класса — национал-социалисты смогли расширять свое влияние среди промежуточных социальных групп, не встречая почти никакой конкуренции.

Как уже говорилось выше, национал-социалистская партия возникла как организация, рассчитанная на проникновение в ряды рабочего класса, на отрыв его отдельных отрядов от организованного рабочего движения, на использование их в качестве опоры капиталистического строя. В этом состоял главный политический смысл существования НСДАП. Ради этого ей оказывали поддержку и рейхсвер, и буржуазные круги. Однако уже на первых этапах деятельности национал-социалистов стало очевидно, что они в состоянии выполнить эту задачу только частично. К НСДАП тянулись лишь те представители наиболее отсталых прослоек рабочего класса, которые и так занимали консервативные позиции, поддерживая буржуазные, в том числе и правые политические партии. Зато с самого начала нацисты сумели пустить корни среди мелкой буржуазии. Средние слои дали партии большинство ее лидеров. Они поставляли ей солдат для отрядов СА. Крайне националистическая позиция НСДАП находила наиболее сочувственные отклики в преимущественно мелкобуржуазной аудитории.

И хотя на первых порах успехи эти были сравнительно ограниченны, а затем почти сведены на нет в результате кризиса, охватившего партию после 1923 г., это наложило заметный отпечаток на дальнейшее развитие НСДАП[53]. Ориентация на мелкобуржуазную публику вопреки слову «рабочая», фигурировавшему в названии партии, с течением времени стала преобладающей. В мелкобуржуазной аудитории агитаторы НСДАП чувствовали себя вольготнее, чем в рабочей, легче находили общий язык, легче устанавливали контакты. Немалую роль в переключении внимания на средние слои играло и то, что работа среди них избавляла руководство /245/ НСДАП от необходимости чрезмерно акцентировать внимание на радикальных «социалистических» лозунгах, вызывавших настороженность среди крупнокапиталистических кругов, финансировавших национал-социалистов.

«Как только Гитлер понял, — пишет западногерманский исследователь Шуман, — что его водянистые социалистические фразы не производят никакого впечатления на организованный рабочий класс и что его псевдосоциалистические эскапады закрывают ему доступ к организованной финансовой силе, он стал приспосабливать свои пропагандистские тезисы во все большей степени к идеологическому болоту, расположенному между двумя блоками, ориентируясь на среднее сословие»[54].

Значительную роль в реализации этого маневра, как и в дальнейших успехах нацистского движения, сыграла националистическая интеллигенция.

В Германии, в отличие от ряда других стран, прослойка лиц с высоким уровнем образования, занимающихся умственным трудом, в своем большинстве не была ни либеральной, ни прогрессивной. Тесно связанная с бюрократическим государственным аппаратом, крупными монополиями и аграриями, она занимала крайне шовинистические, империалистические позиции, создавая идейную опору для правых сил. Немецкие ученые и профессура поставляли кадры для всех националистских организаций, начиная с Пангерманского союза. Лучшая часть немецкой интеллигенции, примкнувшая к организованному рабочему движению, составляла меньшинство, а либеральное крыло было совсем слабым.

Среди консервативной же интеллигенции с самого возникновения Веймарской республики бытовало отрицательное и даже враждебное отношение к демократическим порядкам. Это отношение было окрашено явно антисемитскими настроениями, обостренными усилившейся конкуренцией среди работников умственного труда. В этих условиях консервативным представителям немецкого «образованного сословия» было нетрудно найти общий язык с гитлеровской партией. Уже к 1932 г. немецкие университеты стали своего рода прообразом будущей «третьей империи». В аудиториях господствовал дух расовой нетерпимости. Лекции профессоров еврейской национальности подвергались бойкоту. Евреев-студентов избивали и не допускали к занятиям. Педагогам, заподозренным в либеральных симпатиях, устраивали обструкции[55].

4 марта 1933 г. 300 профессоров высшей школы опубликовали предвыборное обращение в пользу нацистской партии. В то время как на улицах городов и сел Германии свирепствовал зверский террор против всех инакомыслящих, эти представители «немецкого духа» утверждали, что приход Гитлера к власти представляет /246/ собой единственный путь спасения немецкого народа. И ноября 1933 г., уже после того как нацистская партия попрала последние остатки буржуазной законности и установила в стране открыто диктаторский режим, большая группа немецких ученых с мировым именем обратилась «ко всем образованным людям» во всем мире с призывом проявить понимание к «борьбе Гитлера за равноправие Германии». Среди подписавших этот призыв были крупнейший хирург Зауэрбрух, искусствовед Пиндер, ректор Берлинского университета антрополог Ойген Фишер, ректор университета во Фрайбурге философ Хейдеггер и др.[56]

Многие известные ученые сразу же после прихода Гитлера к власти активно включились в идеологическую и политическую деятельность национал-социалистской партии. В их числе были проф. Фридрих Гримм (международное частное и процессуальное право), проф. Карл Хаусхофер, географ и геополитик, президент Немецкой Академии (Мюнхен), лауреат Нобелевской премии проф. Филипп Ленард (теоретическая физика), лауреат Нобелевской премии физик проф. Иоханнес Штарк и др. Аналогичное положение сложилось и в других областях творческой деятельности. Активную поддержку нацистскому режиму оказали композитор Рихард Штраус, ставший председателем созданной фашистами так называемой имперской культурной палаты, известный музыкант и дирижер Фуртвенглер, многие писатели и художники[57].

Открыто антифашистские позиции заняло лишь меньшинство интеллигенции, часть которой — такие, как Карл Осецкий, — стала жертвой нацистского террора, а часть — Томас Манн, Генрих Манн и другие — эмигрировала за границу. В целом эмиграция интеллигенции в годы фашистской власти была значительной. Однако в основном эмигрировали либо лица, активно занимавшиеся политической деятельностью, либо представители еврейской национальности, лишенные в Германии средств к существованию и подвергавшиеся там самым изощренным издевательствам.

* * *

Расширение влияния НСДАП среди мелкобуржуазных слоев города и деревни проявлялось не только в переходе на ее сторону части избирателей, голосовавших прежде за центристские буржуазные партии. Оно наложило свой отпечаток и на социальную структуру самого национал-социалистского движения.

Некоторое представление об этой структуре дает таблица 12.

Разбивка на классы и группы, на основе которой построена таблица, не отвечает полностью требованиям научности.

Таблица 12

Сопоставление социальной структуры НСДАП и немецкого общества в 1930г.[58]

Классы и социальные группы	Доля в НСДАП (%)	Доля в обществе (%)	Соотношение структур (общество — 100)
Рабочие	28,1	45,9	61,2
Служащие	25,6	12,0	213,3
Самостоятельные	20,7	9,0	230
Чиновники	8,3	5,1	162,7
в том числе:
Обычные чиновники	6,6	4,2	157,1
Учителя	1,7	0,9	188,9
Крестьяне	14,0	10,6	132,0
разные	3,3	17,4	18,9

В ней не /247/ дифференцируется категория «самостоятельных», в которую включены как крупные промышленники, так и мелкие ремесленники и лица свободных профессий. Не дифференцирована категория крестьян, объединяющая как помещиков, так и сельских пролетариев и полупролетариев. Зачисление в ту или иную группу производится на основе произвольно выбранных критериев, в связи с чем социальная структура общества отличается от структуры, исчисленной исследователями-марксистами. Тем не менее в качестве сравнительного материала эта таблица пригодна. Приводимые в ней данные позволяют прийти к следующим выводам.

Во-первых, большинство членов НСДАП по своему социальному положению должно быть отнесено к средним слоям.

Во-вторых, из числа средних слоев особенно широко были представлены в НСДАП «самостоятельные». Их доля по сравнению с удельным весом в обществе особенно велика, даже если сделать скидку на то, что в эту графу включены и представители крупной и средней буржуазии. Весьма высок удельный вес служащих, доля которых среди членов НСДАП более чем в два раза превышала долю служащих в обществе. Третье место в этом ряду занимали учителя. Гораздо меньше, чем можно было бы предполагать на основании косвенных данных, были представлены в НСДАП крестьяне. После прихода нацистов к власти в социальной структуре НСДАП произошли некоторые изменения. /248/

Таблица 13

Сопоставление социальной структуры НСДАП и немецкого общества в 1935г.(%)[59]

Классы и социальные группы	Доля в НСДАП (%)	Доля в обществе (%)	Соотношение структур (общество — 100)
Рабочие	32,1	46,3	61,2
Служащие	20,6	12,4	12,0
Самостоятельные	20,2	9,6	15,2
Чиновники	13,0	4,8	20,7
в том числе:
Учителя	3,6	0,9	30,9
Крестьяне	10,7	10,0	7,7
разные	3,4	16,9	1,5

Заметно увеличилась доля чиновников, особенно учителей. Доля крестьян уменьшилась, а рабочих возросла. В целом, однако, основные пропорции остались прежними. В то время как в среднем члены НСДАП составляли 7,3% самодеятельного населения, их доля среди рабочих равнялась 5,1%. Доля же среди служащих составила 12,0%, самостоятельных — 15,2%, чиновников — 20,7%, а учителей — даже 30,9%. Иными словами, подавляющее большинство членов НСДАП составляли по-прежнему представители средних слоев.

То же самое можно сказать и о составе корпуса функционеров НСДАП[60].

Социальные группы	Крейслейтеры		Ортеггруппенлейтеры		Штуцпунктлейтеры
	число	%	число	%	число	%
Рабочие	62	8,0	1810	9,3	850	13,0
Служащие	288	37,1	2991	21,2	486	7,5
Самостоятельные	138	17,8	3390	24,0	1216	18,7
Чиновники	166	21,4	2250	17,9	1141	17,6
Крестьяне	92	11,8	3508	24,9	2677	40,9
Разные	30	3,9	387	2,7	153	2,3

Среди крейелейтеров — партийных функционеров районного масштаба наиболее широко были представлены служащие, чиновники и самостоятельные. Среди ортсгруппен- и штуцпунктлей-теров, руководивших небольшими городскими и сельскими организациями НСДАП, чаще встречаются крестьяне и в какой-то степени рабочие. Но и здесь засилье представителей средних слоев совершенно очевидно[61]. /249/

Естественно, что первыми общественными организациями, завоеванными национал-социалистами еще до их прихода к власти, были организации средних слоев. Еще летом 1931 г. на всегерман-ской конференции студентов национал-социалисты одержали серьезную победу, добившись избрания первым председателем Союза немецкого студенчества нациста Линау, которого впоследствии сменил нацист Герхард Крюгер. С этого момента ведущую роль в студенческом движении захватил так называемый Национал-социалистский немецкий студенческий союз.

Вслед за этим значительно укрепились позиции национал-социалистов в профессиональных организациях профессоров высшей школы, учителей, юристов и т.д. Быстро укрепились позиции специализированных нацистских организаций по работе среди различных отрядов мелкой буржуазии. Примером этого может служить деятельность созданного гитлеровцами в 1932 г. Боевого союза промыслового среднего сословия. Менее чем за год Союз сумел собрать под свои, знамена более ста тысяч активных членов и стать наиболее влиятельной силой среди немецких ремесленников. Несколько успешных кампаний в защиту интересов ремесленников, проведенных им еще в период пребывания у власти правительства Папена и Шлейхера, еще больше повысили его популярность. Поэтому сразу же после захвата власти гитлеровцами Союз, не встречая практически никакого сопротивления, сумел быстро унифицировать все другие ремесленно-промысловые объединения и стать единственным представителем ремесленников и мелких предпринимателей.

Сильные позиции были завоеваны национал-социалистами в профессиональных организациях служащих. После 30 января 1933 г. это также обеспечило нацистам возможность беспрепятственного овладения ключевыми постами во всех этих организациях. Уже 11 апреля правление Немецкого союза банковских чиновников подало в отставку и было заменено новым, состоящим из одних национал-социалистов. В тот же день Профессиональный союз служащих, входивший в гирш-дункерковские профсоюзы, обратился к Гитлеру с планом объединения немецкого профессионального движения вокруг национал-социалистской партии, а затем избрал национал-социалистское правление. В конце апреля о своем переходе в нацистский лагерь объявили профсоюзы служащих, входившие в христианское Немецкое профсоюзное объединение[62].

Нечто подобное происходило с союзами торговцев, с крестьянскими организациями и т.д.

Было бы, разумеется, неверным утверждать, что к моменту прихода к власти национал-социалисты вели за собой все средние слои Германии. Еще в январе 1933 г. среди средних слоев существовали более или менее влиятельные группы, по тем или иным причинам отвергавшие фашистскую теорию и практику. В некоторых /250/ районах фашистской демагогии успешно противодействовали коммунисты. Среди части служащих и в отдельных сельских местностях было велико влияние социал-демократов. Сохраняли свои позиции и многие католические организации, действовавшие среди средних слоев населения. В то же время очевидно, что подавляющее большинство средних слоев видело в то время в НСДАП свою партию и связывало с ее победой свои надежды и чаяния.

Средние слои в «третьей империи»

Назначение Гитлера канцлером вызвало в рядах мелкой буржуазии бурю ликования. Она видела в этом акте начало того коренного поворота в своем положении, о котором мечтала и которого добивалась все последние годы Веймарской республики. Желая дать выход заряду бунтарства и ненависти, накопившемуся у своих многочисленных последователей и почитателей, нацистское руководство, подобно средневековым полководцам, отдало страну на произвол коричневой солдатни. Для «победителей» не существовало ни законов, ни правопорядка. При этом, однако, были приняты меры, чтобы бесчинства последователей нацизма были бы канализированы влево. Поскольку активное сопротивление нацизму шло только слева, прежде всего от коммунистов, а ненавистная Веймарская республика также, правда, без достаточных оснований, ассоциировалась с левыми силами, это оказалось нетрудной задачей.

На страну опустилась мрачная завеса террора.

Почувствовав себя хозяевами, некоторые группы и организации средних слоев пытались самочинно осуществить программу, под знаменем которой НСДАП пришла к власти. Особую активность в этом отношении проявил Боевой союз промыслового среднего сословия, попытавшийся поднять руку на святая святых общественного строя, господствовавшего в Германии, — позиции крупной и средней буржуазии. Союзом по собственной инициативе было присвоено право распределения заказов в муниципалитетах, в управлениях округов и провинций. При осуществлении этого права преимущества предоставлялись ремесленным предприятиям, и прежде всего тем, владельцы которых являлись членами Союза. Это привело к ущемлению интересов крупных фирм. Союз активно вмешивался в деятельность промышленно-торговых палат, оттесняя от участия в руководстве ими представителей крупных предприятий.

Попытки осуществить свои традиционные требования были предприняты и организациями мелкой розничной торговли. Не ограничиваясь разгромом магазинов своих небогатых еврейских конкурентов, они пытались громить и универмаги. В ряде районов крупным магазинам был нанесен серьезный ущерб: ряд филиалов больших торговых компаний был закрыт.

Но если террор, направленный влево, находил всяческую поддержку нацистской верхушки и подстрекался ею, то эта сторона /251/ деятельности сбросивших узду мелких буржуа вызвала немедленные контрмеры. Уже в начале июня 1933 г. Геринг в письме председателю Боевого союза Вагнеру обращал внимание последнего на «непрекращающиеся жалобы на вмешательство Союза в хозяйственную жизнь». Действия Союза, отмечал Геринг, вызывают в оттесняемых кругах волнение, вредное для развития хозяйства[63].

Законом от 15 июля 1933 г. имперское правительство запретило Союзу заниматься распределением заказов. Одновременно были объявлены незаконными попытки Союза превратить все ремесленные организации в картели и использовать сословное построение ремесла для повышения цен. Поскольку Союз в ряде случаев игнорировал эти запреты, 8 августа 1933 г. он был распущен.

Холодным душем были окачены и мелкие торговцы. В циркуляре имперского министра хозяйства от 1 сентября 1933 г. указывалось, в частности, что правительство не допустит своевольного вмешательства в хозяйственные дела торговых предприятий.

«Надо пресекать, — писал он, — идущие с чьей бы то ни было стороны бойкот и иные мероприятия, вносящие помеху в деловые сношения с поставщиками или покупателями, а также препятствовать нажиму в целях прекращения торговли определенными сортами товаров. Вмешательство такого рода категорически воспрещается всем членам и учреждениям партии и смежным с нею организациям»[64].

Однако Гитлер и нацистское руководство не могли в то время позволить себе роскошь оттолкнуть средние слои, составлявшие основной костяк массовой базы национал-социализма. Поэтому наряду с шагами, имевшими целью поставить мелкобуржуазный плебс на место, был осуществлен ряд законодательных актов, представлявших собой определенные уступки средним слоям населения[65].

Для успокоения ремесленников имперским правительством был принят закон от 12 мая 1933 г., запрещавший открытие новых ремесленных мастерских при универмагах, магазинах стандартных цен, потребительской кооперации и при заводских лавках. И июля того же года закон был дополнен декретом, ликвидировавшим существование самостоятельных ремесленных мастерских при универмагах. В частности, было запрещено производство колбас и кондитерских изделий, хлебопечение, производство шорных, обойных, портновских, сапожных и мебельных работ, содержание часовых мастерских, фотоателье и парикмахерских.

Одновременно в рамках планов по ликвидации безработицы были предусмотрены меры по расширению заказов, предоставляемых ремесленным, прежде всего строительным, предприятиям. /252/ С одной стороны, были отпущены крупные кредиты на развернутое промышленное и жилищное строительство. С другой — были выпущены специальные гарантийные обязательства для кредитования ремесленников, производящих строительные работы, субсидируемые государством.

Мероприятием, призванным дать дополнительную работу ремеслу, считалось и предоставление государством кредита в 1 тыс. марок женщинам-работницам, которые, выходя замуж, оставляли работу. Таким путем предполагалось создать дополнительные рабочие места. В то же время, поскольку кредит мог быть использован лишь на покупку мебели и предметов домашнего обихода, он должен был оживить спрос на эти товары, выпускавшиеся преимущественно ремесленными предприятиями.

В области торговли одним из первых мероприятий гитлеровского правительства был запрет открывать новые торговые предприятия, содержавшийся в Законе о защите розничной торговли от 12 мая 1933 г.[66] Этим же законом было запрещено до сентября 1933 г. расширять существующие торговые предприятия и увеличивать продажу продуктов питания в магазинах, торгующих другими товарами. Торговые предприятия, владельцы которых применяли методы «нечестной конкуренции», в соответствии с этим законом могли быть закрыты на один год. Действие закона неоднократно продлевалось, а с 1934 г. он был объявлен бессрочным.

Изданный 15 июля 1933 г. так называемый Дополнительный закон о защите розничной торговли предоставлял провинциальным правительствам право полностью или частично аннулировать разрешение на содержание питейных заведений и ресторанов при универмагах и других предприятиях, если только эта мера не вредила предприятиям в целом. Законом 12 мая была запрещена выдача премий и придач к купленным товарам. Законом от 14 августа, дополненным законом от 6 июля 1934 г., были введены ограничения на продажу с использованием автоматов[67]. В Законе о скидках с цены, принятом 25 ноября 1933 г., запрещалось предоставлять при уплате наличными скидку, превышающую 3% стоимости покупки. Предоставление таких скидок универмагами и магазинами стандартных цен не допускалось вообще. Специальным декретом от 21 декабря 1934 г. имперскому комиссару по ценам было предоставлено право наказывать тюремным заключением или крупным денежным штрафом лиц, продающих товары ниже себестоимости.

В законодательном порядке была запрещена уличная торговля. Законом о регулировании налога на универмаги и филиалы (от 15 июля 1933 г.) провинциальным правительствам было предоставлено право, с согласия министра хозяйства, вводить налоги на универмаги и филиалы там, где их до сих пор не было, и увеличивать существующие налоги на них, но не выше чем в два раза. /253/

Своим сторонникам среди служащих фашистское правительство бросило подачку в виде Закона о восстановлении профессионального чиновничества от 7 апреля 1933 г., дополненного впоследствии законами «О чиновничестве» (от 26 января 1937 г.) и «Об имперском гражданстве»[68]. Этот закон предписывал проведение чистки в государственном аппарате Веймарской республики. В соответствии с его положениями увольнению с государственной службы подлежали: а) лица, поступившие на нее после 9 ноября 1918 г., в случае отсутствия образования, требуемого для выполнения служебных обязанностей, б) лица неарийского происхождения, в) лица, прежняя политическая деятельность которых не свидетельствует об их готовности в любой момент безоговорочно встать на защиту национального государства[69].

Практически этот закон санкционировал неприкрытый произвол. Но, поскольку его острие было направлено против той категории чиновников и служащих, которая считалась опорой прежнего режима, а его практическое осуществление создавало огромное количество свободных вакансий и тем самым благоприятную возможность для получения хорошо оплачиваемого места и повышения, он был воспринят чиновничеством, настроенным в своем большинстве консервативно, вполне благожелательно.

Увольнения из государственного аппарата на основе этого закона не могли, конечно, ослабить напряжения на рынке труда, ибо он постоянно пополнялся за счет лиц, уволенных с работы. Тем не менее конкуренция среди служащих в борьбе за рабочее место несколько ослаблялась, ибо уволенные на основании закона от 7 апреля уже не могли претендовать на «чистую» работу и были вынуждены заниматься неквалифицированным или малоквалифицированным трудом.

Расширение возможностей трудоустройства для служащих, чиновников и других представителей профессий умственного труда было связано также с резким увеличением бюрократического аппарата. С приходом фашистской партии к власти наряду с государственными органами возникла целая сеть параллельных систем управления с большим количеством платных служащих. Существовал большой, постоянно раздуваемый аппарат самой нацистской партии и примыкающих к ней организаций. Количество возникших дополнительных штатных мест оценивалось более чем в 100 тыс.

На умиротворение сторонников НСДАП из средних слоев было направлено и распоряжение заместителя фюрера Рудольфа Гесса о порядке трудоустройства «заслуженных» нацистов.

«Все имеющие влияние национал-социалисты, — говорилось в этом распоряжении, датированном 24 июля 1934 г., — вне зависимости от того, занимают ли они партийный пост или работают в частном порядке, обязаны использовать любые возможности, чтобы обеспечить безработным членам НСДАП, вступившим в партию до 30 января /254/ 1933 г., преимущественное право устройства на работу. Среди старых членов партии следует отдавать предпочтение особенно активным борцам, положительно проявлявшим себя в общественной деятельности (например, членам СА и СС), а также пожилым людям, подвергавшимся в последнее время преследованиям и дискриминации… При этом следует помнить, что очень часто менее ценные деловые качества старых членов партии компенсируются характерным для них энтузиазмом и стремлением трудиться на пользу национал-социалистского государства»[70].

Распоряжение, строго проводившееся в жизнь, фактически превратило всех нацистов, вступивших в НСДАП до прихода Гитлера к власти, в привилегированную касту, представителям которой было обеспечено не только трудоустройство, но и быстрое продвижение по службе.

Для закрепления позиций на селе нацистским правительством были предприняты следующие меры.

1 июня 1933 г. был издан Закон о регулировании проблемы сельскохозяйственной задолженности. Он предусматривал три пути финансового оздоровления сельскохозяйственных предприятий, не способных собственными силами избавиться от долгов. Первый путь представлял собой форму облегчения выплаты задолженности. На долги, возникшие до большого банковского краха 13 июля 1931 г., процент снижался до 4,5. Требования фиксировались и определялась (в спорных случаях судом) форма их погашения в рассрочку. Долги, возникшие позже, прежде всего по заработной плате и за поставки ремесленников, подлежали выплате полностью.

Второй путь — частичное освобождение от долгов путем принудительного арбитража. Прибегая к нему, можно было добиться сокращения задолженности наполовину. Третий путь — погашение задолженности путем передачи в качестве покрытия долга части земли[71].

14 февраля 1933 г. было объявлено о введении до 31 октября запрета на принудительное взыскание долгов для большинства категорий сельских хозяев. 22 апреля Законом о защите арендаторов положения этого чрезвычайного распоряжения были подтверждены и расширены. В соответствии с законом временно, до конца года, был запрещен односторонний разрыв землевладельцами контрактов об аренде. Законом от 27 октября 1933 г. этот запрет был продлен до середины 1934 г.[72]

Одновременно были предприняты попытки расширить спрос на отечественные сельскохозяйственные продукты. 23 марта 1933 г. правительством было издано распоряжение о стимулировании /255/ потребления животных жиров и кормов местного происхождения. На основании распоряжения маргариновым фабрикам было предписано приобретать в качестве сырья лишь сало скота германских хозяйств. Подобное же предписание было отдано мыловаренным заводам и аналогичным предприятиям, потреблявшим сало для технических нужд.

Для стимулирования потребления сливочного масла производство маргарина было ограничено, а цены на него повышены почти в три раза.

Специальным распоряжением была преобразована вся система зернового хозяйства. Была также введена имперская монополия на распределение как местных, так и импортных жиров и масла. Имперскому министру было предоставлено право устанавливать твердые цены на соответствующие сельскохозяйственные товары[73].

Во внешней торговой области были значительно повышены тарифные пошлины на ввоз живого скота, свежего мяса и смальца, сыров и яиц. Затем были увеличены пошлины на зерновые хлеба, свинину, гречиху, горох и т.д. Для поощрения экспорта зерновых была введена система экспортных премий.

Все эти мероприятия не могли привести к коренному улучшению условий жизни и труда средних слоев населения. Большинство из них носило чисто паллиативный характер и не выходило за рамки чрезвычайных мер по подстегиванию конъюнктуры. Основные причины бедственного положения средних слоев, не связанные с фазой цикла, ими не затрагивались. И дальнейшее развитие событий действительно показало, что в положении мелкой буржуазии города и деревни не произошло каких бы то ни было серьезных изменений.

Тем не менее психологическое воздействие всей этой серии законов, распоряжений и мероприятий было значительным. Гитлеровскому правительству удалось создать впечатление, что оно намерено всерьез выполнить свои обещания, что оно проводит последовательную политику в интересах средних слоев, что принятые меры — это лишь начало, за которым последует более внушительное продолжение. Это позволило сохранить контроль над хлынувшими на улицу мелкобуржуазными массами, не допустить их перехлестывания за рамки «положенного», изолировать чрезмерно радикальные, с точки зрения нацистского руководства, элементы и предотвратить перерастание антикапиталистической демагогии, характерной для национал-социалистской партии, в антикапиталистическую практику.

В исторической литературе, посвященной этому периоду, в том числе, и в марксистской, иногда преувеличивалась степень недовольства мелкой буржуазии политикой гитлеровского правительства после его прихода к власти, в частности его откровенно «про-капиталистической политикой». Это недовольство действительно /256/ имело место. Свидетельство этому — и серьезные трения, возникавшие на первом этапе консолидации фашистского режима между правительственными органами и национал-социалистскими союзами и объединениями, представлявшими средние слои населения, и частые стычки между руководством партии и «штурмовыми отрядами» как самой массовой в то время организацией НСДАП. Свидетельство этому также — распространение в партии недовольства Гитлером и растущая популярность идеи «второй революции», получившей особое распространение в первой половине 1934 г.

Однако при всем этом недовольство и обусловленные им кризисные явления в НСДАП не выходили за пределы, характерные для режима, переходящего от захвата власти и реорганизации машины управления к консолидации своих позиций и стабилизации экономической и политической обстановки. Учитывая коренное противоречие между интересами массовой базы НСДАП и социальным содержанием ее политики, приходится лишь удивляться, что недовольство проявлялось столь слабо.

О том, насколько поверхностны были разговоры о «второй революции», насколько малый отклик среди большинства средних слоев находили призывы к новому перевороту, свидетельствовала реакция мелкой буржуазии, и прежде всего ее представителей в «штурмовых отрядах», на резню, организованную Гитлером 30 июня 1934 г. Даже большая популярность, которой пользовался Рем и его приближенные среди солдат коричневой армии, не побудила кого-либо из них активно проявить свои чувства. Сообщения о подпольных организациях, созданных оппозиционно настроенными национал-социалистами в «штурмовых отрядах», и о напряженных отношениях между партийным аппаратом и штурмовиками после событий 30 июня оказались вымыслом. Решительно поставленные на место штурмовики немного притихли, но не потому, что собирались с силами для отпора, а потому, что, определив пределы отпущенной им «свободы действий», заняли свое место в государстве, которое их на первых порах вполне устраивало.

Не было оказано никакого сопротивления и при реорганизации структуры экономических и политических взаимоотношений между различными отрядами средних слоев и фашистской государственной машиной.

После роспуска Боевого союза промыслового среднего сословия была создана Национал-социалистская организация ремесленников, торговцев и кустарей. Она уже не обладала самостоятельностью Боевого союза и представляла собой лишь своеобразную передаточную инстанцию между руководством НСДАП и массовой профессиональной организацией — Союзом ремесленников, торговцев и кустарей, вошедшим в Немецкий трудовой фронт.

На основании Законов о временной структуре германского ремесла от 29 ноября 1933 г. и 18 января 1935 г. для руководства этой отраслью была создана громоздкая бюрократическая машина /257/ сословного управления[74]. Было образовано Имперское сословие немецкого ремесла, во главе которого был поставлен имперский мастер. Ему были подчинены Имперская группа ремесла и Союз немецких ремесленных палат. В состав Имперской группы ремесла вошли 52 имперских цеховых союза, объединявших 16 тыс. цехов. Низовая ремесленная организация — цех — была принудительной для всех занятых в ремесле лиц — хозяев, рабочих, служащих, учеников. Во главе цеха стоял обер-мастер, наделенный дисциплинарными правами. Наряду с мастером в управлении цеха участвовал вождь подмастерьев, в обязанности которого входило руководство подмастерьями. Как обер-мастер, так и вождь подмастерьев, а также казначей и попечитель над учениками назначались сверху.

Союз немецких ремесленных палат представлял собой верхушечную организацию, в которую входили территориальные объединения ремесленных предприятий различного профиля — палаты.

В рамках этой жесткой бюрократической системы и решались все вопросы, касающиеся ремесла, — устанавливалось распределение заказов и предоставление сырья, определялись цены на различные ремесленные изделия, решались конфликты между отдельными ремесленными предприятиями, между владельцами предприятий и подмастерьями, служащими, учениками. В то же время этот аппарат служил средством идеологического воздействия на членов сословия, а также органом политического контроля.

Аналогичная система была образована и в других отраслях.

Наиболее развитая и всесторонняя система бюрократического регламентирования была создана в немецком сельском хозяйстве, в котором опека государственно-монополистических органов над непосредственным производителем была доведена до крайнего предела.

Важнейшим инструментом упрочения позиций национал-социалистов в деревне был принятый 29 сентября 1933 г. Закон о наследственных дворах. В основе этого закона лежала идея создания широкой привилегированной прослойки зажиточных сельских хозяев, своего рода «крестьянской аристократии».

В соответствии с законом статус наследственного двора приобретали лишь такие хозяйства, минимальные размеры которых составляли 7,5 га, а максимальные — 125 га. Иными словами, в эту категорию включались все немецкие кулацкие хозяйства и подавляющее большинство середняцких. Однако размеры хозяйства были не единственным условием объявления крестьянского двора наследственным. Необходимо было еще, чтобы его владелец был германским гражданином и мог доказать, что в поколениях его семейства с 1 января 1800 г. не было смешения с «неарийской кровью».

Признание за хозяйством статуса «наследственного двора» сопровождалось присвоением его владельцу почетного звания /258/ «крестьянин» (бауэр) в отличие от остальных землевладельцев, именовавшихся сельскими хозяевами (ландвирте). Дробление «наследственного двора» запрещалось. Его владелец имел право передать его по наследству лишь одному человеку, преимущественно старшему сыну. Остальные дети могли жить за счет доходов двора лишь до совершеннолетия или же в случае особой нужды. Продажа «наследственного двора» или его части разрешалась лишь по решению специального наследственного суда.

Эти ограничения существенно ущемляли свободу действий владельцев «наследственного двора». В то же время приобретенный статус предоставлял им и определенные привилегии. Хозяйства лиц, имевших звание «крестьянина», освобождались от поземельно-наследственного налога. Им были предоставлены особые преимущества при списании задолженности. Владельцы «наследственных дворов» были гарантированы от принудительной продажи или описи их имущества. Им отдавалось предпочтение при снабжении хозяйств техническими средствами. Из «крестьян» рекрутировался аппарат сельскохозяйственного управления, они же поставляли кадры для всех командных постов в деревне[75].

Всего в результате осуществления закона 29 сентября 1933 г. статус «наследственных дворов» был предоставлен 700 тыс. крестьянских дворов[76]. Все они, за небольшим исключением, стали главными опорными пунктами национал-социалистского влияния в деревне.

Начало созданию государственно-монополистической системы управления сельским хозяйством было положено еще в начале апреля 1933 г., когда правления Ландбунда, Немецкой партии сельских жителей, Немецкой крестьянской партии и всех других действовавших в деревне организаций объединились в национал-социалистское Имперское руководящее сообщество немецкого крестьянского сословия. Во главе этой организации, с самого начала получившей господствующие позиции в деревне, встал руководитель аграрно-политического отдела национал-социалистской партии рейхсфюрер Вальтер Дарре.

После отставки Гугенберга 29 июня 1933 г. Дарре был назначен также имперским министром продовольствия и сельского хозяйства и одновременно руководителем прусского министерства сельского хозяйства. Таким образом, сосредоточив в своих руках всю полноту государственной, партийной и «общественной» власти, Дарре стал единоличным полновластным хозяином немецкой деревни.

Аппарат реализации этой власти был создан Законом о временной структуре Имперского сословия питания и о мероприятиях по регулированию рыночных отношений и цен на сельскохозяйственные /259/ продукты (13 сентября 1933 г.)[77]. На основании этого закона в течение 1933–1934 гг. был издан ряд декретов и распоряжений, окончательно оформивших систему «сословного» управления сельским хозяйством Германии.

В окончательном виде эта система выглядела следующим образом: во главе всего административного аппарата Имперского сословия питания стоял назначаемый фюрером и рейхсканцлером Имперский вождь крестьянства, являвшийся одновременно имперским министром продовольствия и сельского хозяйства. В его непосредственном подчинении находились 2 имперских управления — административное и штабное. Штабное, не имевшее подчиненных организаций, занималось разработкой общих проблем руководства сельским хозяйством, а также определением предпочтительной сельскохозяйственной политики. Административное управление осуществляло непосредственное руководство всем нижестоящим аппаратом сословия.

Административное управление, в свою очередь, подразделялось на три внутренних (А, Б, Ц) и три внешних (I, II, III) имперских главных отдела. Внутренние главные отделы решали общие организационные вопросы и вопросы кадров (отдел А), занимались финансовыми и имущественными отношениями (отдел Б) и руководили газетно-издательской, пропагандистской и рекламной деятельностью (отдел Ц).

Главную роль играли, однако, внешние главные отделы. В функции первого отдела входило осуществление опеки над крестьянами и другими сельскими хозяевами в «личном плане». В качестве основного идеологического центра отдел занимался проблемами «экономического, социально-политического, общественного, духовного и психического развития» всех лиц, занятых в сельском хозяйстве. Его задача состояла в поддержании и развитии «традиционных крестьянских обычаев», «крестьянской культуры и морали», в «сохранении мира в трудовых отношениях» и поддержании «правового порядка», в повышении профессиональной квалификации всех занятых в сельском хозяйстве, в их идеологической и политической обработке. В сферу деятельности первого отдела входило также обеспечение «добрых отношений» между владельцами хозяйств и лицами наемного труда, забота о переселенцах, работа с женщинами и молодежью[78].

Второй отдел занимался производственными проблемами. Его задача состояла в том, чтобы обеспечить наивысшую продуктивность сельскохозяйственных предприятий. Подразделения этого отдела решали проблемы повышения культуры обработки земли, выведения новых пород скота и новых сортов. В их ведении находились сельскохозяйственные школы и выставки. Отдел ведал также созданием показательных хозяйств, опытных станций и т.д. /260/

В функции третьего отдела входило руководство сельскохозяйственными кооперативами, а также принадлежавшими Имперскому сословию продовольствия сельскохозяйственными торговыми и перерабатывающими предприятиями. Кроме того, ему были переданы все полномочия, необходимые для эффективного регулирования рыночных отношений. Он осуществлял надзор над рынком, производил оценку рыночных перспектив, принимал решения по вопросу о рыночных кредитах и рыночном праве, осуществлял меры по обеспечению равновесия на рынке и увеличению его емкости. Третьим отделом решались также все вопросы, связанные с кредитной политикой в сельском хозяйстве, с транспортом и страховым делом[79].

Для придания Имперскому сословию продовольствия видимости самоуправляющейся организации в число ее центральных органов были включены Имперский крестьянский совет, выступавший в качестве совещательного органа при Имперском вожде крестьянства, и Имперский крестьянский съезд. Ни один, ни другой никакой практической роли не играли.

Территориально Имперское сословие продовольствия подразделялось на 30 земельных крестьянских сообществ, возглавляемых земельными крестьянскими вождями. Земельные сообщества состояли из районных, а последние — из местных крестьянских сообществ. Аппарат каждого из них, вплоть до районного сообщества, с небольшими вариациями повторял структуру административного управления. Местное крестьянское сообщество возглавлялось, как правило, одним из владельцев «наследственного двора», выполнявшим свои обязанности на «общественных началах». Однако в его подчинении был небольшой аппарат специалистов, находящихся на твердой зарплате[80]. Членами Имперского сословия продовольствия в обязательном порядке состояли все лица, постоянно занятые в сельскохозяйственном производстве, в сельской торговле и в первичной переработке сельскохозяйственного сырья, крестьяне и все другие землевладельцы, арендаторы и их семьи, сельскохозяйственные рабочие, служащие и чиновники. Коллективными членами сословия считались сельскохозяйственные кооперативы, рыночные объединения и т.п.

Деятельность всей этой громоздкой машины была направлена на то, чтобы обеспечить продовольственное снабжение страны как в мирных условиях, так и особенно в случае войны, развязывание которой было целью фашистской внешней политики. Формально крестьянин оставался полным владельцем своего хозяйства. Он сам решал вопрос о структуре производства, типе своего хозяйства, выбирал необходимые ему культуры, определял систему агротехнических мероприятий. Фактически же даже в этих вопросах он не был полностью самостоятельным. Имперское сословие продовольствия, оперируя находящимися в его руках рычагами материального /261/ воздействия и действуя прежде всего через цены, толкало крестьянина на выбор именно той продукции, которая была необходима с точки зрения интересов фашистского государства. Но дело не ограничивалось воздействием материальных рычагов. В случае необходимости пускались в ход методы «идейного воздействия», которые практически оборачивались насилием над сельским хозяином, пытавшимся отстоять остатки своей самостоятельности.

Право же крестьянина распоряжаться произведенными продуктами полностью отрицалось. В соответствии с положением об Имперском сословии продовольствия вся сельскохозяйственная продукция, за исключением произведенной в непрофессиональном порядке, подлежала, за вычетом количества, необходимого для личного потребления, обязательной сдаче органам сословия продовольствия по твердым ценам. В мирное время собственное потребление крестьян и других сельских хозяев не ограничивалось; во время войны оно определялось установленными законом нормами. Однако и в том и в другом случае продажа любого количества сельскохозяйственной продукции на сторону рассматривалась как уголовное преступление и жестоко каралась.

Подобная система по мере своего развития и упрочения все больше ущемляла интересы всех слоев крестьянства, в том числе и аристократии «наследственных дворов». Однако последняя, как и более богатые землевладельцы, играя большую роль в аппарате Имперского сословия продовольствия, имела возможность смягчать последствия этой системы, воздействуя на политику цен и закупок, определяя в своих интересах уровень заработной платы сельскохозяйственным рабочим, используя аппарат для ущемления своих менее состоятельных и менее влиятельных конкурентов.

Тем большим было давление сословия продовольствия на менее зажиточную часть деревни — мелких сельских хозяев, арендаторов и сельскохозяйственных рабочих.

Уже до войны фашистская сельскохозяйственная политика привела к заметному ухудшению положения крестьянских хозяйств размером до 10 га. Во всех этих хозяйствах количество скота, игравшего первостепенную роль в немецком сельскохозяйственном производстве, заметно уменьшилось. Во время войны эта тенденция проявилась еще более очевидно.

Хотя количество принудительных продаж земельных владений по сравнению с годами кризиса сократилось, оно оставалось достаточно большим. Принудительные продажи сельскохозяйственных и лесных участков в 1933–1939 гг. составляли[81]:

Год	Всего продаж	До 5 га
1933	1662	943
1934	1518	1180
1935	2270	1718
1936	1972	1470
1937	1882	1421
1938	1711	1251
1939	827	588

/262/ Большинство принудительных продаж приходилось на земельные владения размером до 5 га.

Иными словами, оздоровление немецкой деревни, которое пытались поставить себе в заслугу нацистские руководители, было в значительной степени мнимым. Система Имперского сословия продовольствия более или менее выполняла свои функции как организация военного контингентирования продовольственного снабжения. Однако она оказалась не в состоянии ни помешать дальнейшему прогрессирующему классовому расслоению немецкой деревни, ни обеспечить роста сельскохозяйственного производства. В конечном итоге сугубо бюрократические методы управления сельским хозяйством серьезно сковывали инициативу производителей, терявших материальный стимул к расширению производства. А никакого другого стимула в условиях фашистского государства вообще не могло существовать. Практически, несмотря на все меры, направленные на достижение автаркии, фашистскому правительству ни до войны, ни во время войны не удалось обеспечить даже минимального продовольственного самоснабжения страны. Поддержание более или менее регулярного снабжения населения по карточной системе в военное время стало возможным только благодаря использованию фашистской Германией продовольственных ресурсов сначала союзников, а затем — захваченных территорий.

В целом опыт сельскохозяйственной политики национал-социалистов убедительно показал, что она по своей сути была глубоко враждебна интересам подавляющего большинства крестьянства и могла устраивать — и то до определенных пределов — лишь его наиболее зажиточную часть.

Подобный же опыт пришлось приобрести за эти годы и другим категориям средних слоев населения. Паллиативные меры, предпринятые в первые месяцы фашистского господства, не изменили и не могли изменить положения ремесла и мелкой розничной торговли в целом. Вслед за некоторым улучшением, связанным преимущественно с оживлением экономической конъюнктуры, ремесло и мелкая розничная торговля стали сталкиваться с прежними, еще более обострившимися трудностями.

Дальнейшее развитие крупного производства и продолжающаяся концентрация капитала, форсируемая военной подготовкой, привели к новому усилению конкуренции. Поскольку возможности использования ремесла для военных поставок были ограниченными, все большая доля заказов и соответственно сырья передавалась крупным фирмам. Приостановившийся было процесс усиления задолженности мелких предприятий возобновился с прежней силой.

То же самое происходило с мелкой розничной торговлей, напрасно ожидавшей похода против крупных торговых фирм и универмагов. Осуществленные на первых порах частичные меры либо не дали никакого эффекта, либо были отменены как препятствующие нормальному процессу распределения. Поскольку стабилизация /263/ экономических условий произошла на более низком уровне, чем до кризиса, розничный оборот возрос незначительно, не достигнув прежнего объема. Ставка на автаркию и протекционистская политика нарушили нормальные товаропотоки и вызвали перебои с поставками ряда товаров, что также нанесло серьезный ущерб мелкой розничной торговле.

Результаты всего этого не замедлили сказаться. Согласно даже приукрашенным официальным данным, с 1933 по 1939 г. в Германии закрылось или потерпело банкротство 700 тыс. ремесленных предприятий[82], более чем 100 тыс. в год. Например, с 1 апреля 1938 по 1 апреля 1939 г. число ремесленных предприятий уменьшилось с 1548 тыс. до 1471,6 тыс. Поскольку за это время было создано определенное количество новых предприятий, действительное число разорившихся ремесленников было, видимо, значительно больше[83].

После начала войны разорение ремесленников происходило еще быстрее. Ремесленные предприятия не получали брони. Поставки сырья для них постоянно сокращались. С февраля 1943 г., когда в Германии была объявлена так называемая тотальная мобилизация, политика удушения ремесла приняла особенно острые формы. По распоряжению министра хозяйства Функа (4 февраля 1943 г.) все ремесленные предприятия были подвергнуты специальной проверке для выяснения их необходимости для военного хозяйства. Предприятия, военная целесообразность которых не была установлена, подлежали немедленному закрытию. Для немецкого ремесла это распоряжение было равнозначно смертному приговору.

К началу войны в Германии насчитывалось 833 тыс. мелких торговых предприятий, в которых было занято примерно 2,2 млн человек. Мобилизация вынудила владельцев многих либо закрыть их, либо свернуть торговлю. Еще до объявления «тотальной мобилизации», по официальным данным имперского министерства хозяйства, закрылось 84 тыс. (10%) мелких магазинов.

Распоряжение Функа от 4 февраля 1943 г. значительно ускорило этот процесс. Оно предписывало ликвидацию всех торговых точек, существование которых не являлось, по мнению нацистских властей, необходимым для нормального снабжения населения; предусматривалась также консервация ресторанов, кафе и гостиниц, деятельность которых не была связана с нуждами военного хозяйства или снабжения населения.

В соответствии с этим распоряжением в начале 1943 г. было закрыто 19 400 магазинов хозяйственных товаров и предметов домашнего обихода, 19 тыс. цветочных магазинов, 16 500 парфюмерных лавок, 15 тыс. кондитерских, 3900 ювелирных магазинов, 1300 магазинов по продаже почтовых марок, 300 магазинов по продаже /264/ игрушек — всего 75 400 торговых предприятий. Были ликвидированы все магазины по продаже ковров, мехов, спортивных товаров, музыкальных инструментов и музыкальных товаров, большинство табачных, мебельных, книжных, посудных, обувных и текстильных лавок[84]. В связи с «тотальной мобилизацией» владельцам закрытых ремесленных и торговых предприятий было запрещено продавать инвентарь или оставшиеся запасы товаров. И то и другое должно было быть сдано государственным органам по твердым ценам.

Даже фашистская пресса была вынуждена признать:

«Нельзя закрывать глаза на то, что закрытие предприятий влечет за собой исключительно тяжелые жертвы со стороны тех, кого оно затрагивает. По-иному будет использован не только владелец. Новому использованию подлежат производственные помещения, товарные запасы, производственные и организационные средства. Нормированные товары и вместе с ними с трудом завоеванная на протяжении многих лет клиентура будут переданы другим предприятиям. Следует со всей настоятельностью подчеркнуть, что речь идет об очень далеко идущем вмешательстве и что владельцы закрываемых предприятий приносят жертвы, значительно превосходящие все те трудности и ограничения, с которыми приходится иметь дело другим слоям народа в ходе тотальной войны»[85].

В неменьшей степени от политики фашистов страдала интеллигенция, обреченная на бесплодность творческого труда в условиях идейного и физического террора, мелочного регламентирования со стороны некомпетентного, но всевластного бюрократического аппарата.

Все это, естественно, вызывало недовольство, которое усугублялось общими бедствиями, обрушившимися на страну в связи со второй мировой войной. Еще накануне войны начали появляться первые признаки отхода средних слоев от безоговорочной поддержки нацистского режима. Война и первые казавшиеся триумфальными победы фашистской армии, возбудив шовинистический ажиотаж, серьезно затормозили этот процесс. Возобновился он уже после крупных поражений немецких войск на Восточном фронте, и прежде всего после битвы у Сталинграда. Тем не менее решительного разрыва между большинством средних слоев и фашистским режимом до самого конца «третьей империи» так и не произошло.

Чтобы уяснить причины этого, следует иметь в виду ряд привходящих обстоятельств.

Ф. Штернберг писал в свое время: «Если национал-социализм, как это совершенно очевидно, не в состоянии решить социальную проблему, то он, во всяком случае, может решить ее для части своих организованных сторонников»[86]. /265/ Эта констатация относится прежде всего к средним слоям населения. Условия жизни крестьян, ремесленников, мелких торговцев, чиновников, служащих, интеллигенции в целом, как социальной группы, ухудшились. Однако положение ряда представителей этих слоев изменилось к лучшему.

«Старые борцы» нацизма из средних слоев, использовав пребывание НСДАП у власти, сделали карьеру — государственную, партийную или военную. Даже самые бездарные неудачники получили теплые местечки и синекуры. Большая группа чиновников и служащих, воспользовавшись чисткой 1933–1934 гг., добилась небывалого для обычных условий быстрого повышения в должности[87]. Множество мелких торговцев и ремесленников нажилось на «аризации» имущества еврейских конкурентов и использовании «партийных связей» для получения выгодных заказов. Часть интеллигенции, избавившись при помощи нацистской партии от более способных коллег, сумела захватить не принадлежавшие ей по праву ведущие позиции в своей области деятельности.

Но дело было не только в тех, кто сделал карьеру на несчастье народа и видел в фашистском режиме гаранта этой карьеры. Нацистский режим создал в стране невиданный по масштабам аппарат. По своему социальному составу он был мелкобуржуазным.

«Именно мелкая буржуазия, — писал В.И. Ленин, — привлекается на сторону крупной и подчиняется ей в значительной степени посредством этого аппарата, дающего верхним слоям крестьянства, мелких ремесленников, торговцев и проч. сравнительно удобные, спокойные и почетные местечки, ставящие обладателей их наднародом»[88].

Расширение аппарата открывало большие возможности для мелкобуржуазной и прежде всего крестьянской молодежи.

«Как раз крестьянская молодежь, — говорил в своем выступлении на XIII пленуме Исполкома Коммунистического Интернационала Е. Варга, — в первую очередь является человеческим материалом аппарата насилия буржуазного государства… Жандармы, карабинеры, полицейские, тюремщики рекрутируются преимущественно из сыновей крестьянских семей… Крестьянские же сыновья составляют профессиональные кадры унтер-офицеров»[89].

Большие возможности устройства и продвижения по службе создавали широко распространенную иллюзию «социальной мобильности» нацистского общества. Это сближало значительную часть средних слоев с фашистским режимом, побуждало их, несмотря на глубокое недовольство теми или иными мероприятиями властей, видеть в нем «свой строй».

Отход средних слоев от поддержки нацистского режима был заторможен также воздействием шовинистической идеологии, которой была отравлена германская мелкая буржуазия. Подогретый /266/ в ходе войны зоологический национализм немецкого мелкого буржуа толкал его в объятия государства, являвшегося воплощением этого национализма на практике. Но не менее важное значение имело ощущение общности судеб с нацистским государством, основанной на совместной ответственности за преступления.

Одной из причин устойчивости фашистского режима в Германии было также то, что ему удалось втянуть в преступную деятельность довольно широкие круги населения. Еще в 1935 г. Ф. Штернберг отмечал, что прежние сторонники нацистов поддерживают Гитлера, в частности, потому что их участие в зверских насилиях заставляет их бояться смены режима[90]. Но с 1935 г. круг лиц, замешанных в преступлениях, расширился в огромной степени. Мелкие буржуа, нажившиеся на «аризации», штурмовики и эсэсовцы, замаранные кровью многочисленных жертв, владельцы «наследственных дворов», измывавшиеся над даровыми рабынями с востока, унтер-офицеры вермахта, «организовывавшие» посылки с захваченных территорий, и им подобные, составлявшие вместе со своими семьями достаточно многочисленную прослойку, знали, что от ответственности за содеянное их может освободить только победа. Поэтому они цеплялись за иллюзию победы и за тот строй, который обещал принести ее.

И так продолжалось вплоть до того, как часы пробили 12.

---

Примечания

Предыдущая | Содержание | Следующая