Бытует вполне устойчивое мнение о том, что прототип героини известной поэмы Наума Коржавина «Танька» (1957 г.) — Анна Михайловна Панкратова. Так полагают её потомки и некоторые мемуаристы[1]. Сам автор поэмы в недавнем разговоре со мной указал на то, что некогда поэма на самом деле имела посвящение А.М.Панкратовой. По словам Коржавина, он его снял, потому что не хотел усложнять жизнь Панкратовой (что странно, так как она умерла в год написания поэмы; скорее речь идет о нежелании портить жизнь ее близким).

Итак, Танька — это Панкратова. Но… ключевые факты биографии Панкратовой не похожи на детали биографии героини поэмы. У Таньки — комсомольская (и это усиленно подчеркивается автором) юность, у Панкратовой юность — это подпольная работа в годы гражданской войны. Что, безусловно, одно от другого не так уж далеко, но тем не менее… У Коржавина нет никакого намека на то, что Танька — известный историк-марксист, тогда как в биографии Панкратовой это одна из важнейших составляющих. В отличие от Панкратовой Танька из поэмы на многие годы «загремела» на Колыму. (О характере репрессий против Панкратовой будет сказано позже.)

У Коржавина:

Вышла замуж.
                        (Уступка —
                                  что сделаешь: сила земли.)
За хорошего парня...
                                  И жили без всяких туманов.
Вместе книги читали,
                                  а после и дети пошли.
Над детьми ты дрожала...[2]

У Таньки семья — муж, дети. У Панкратовой — все сложнее: муж был и была дочь от этого мужа, но… Тут мы подходим к кульминации. Кульминации поэмы «Танька». И кульминации личной жизни Панкратовой. В поэме к замужней Таньке приходит настоящая, на всю жизнь, любовь. Объект чувств:

                              …худенький, интеллигентный
Из бухаринских мальчиков
                                   красный профессор один.

Именно эти строчки дали основание увидеть в Таньке — Панкратову. О подлинных обстоятельствах личной жизни Панкратовой — чуть ниже.

Танька, несомненно, — образ собирательный. В биографии же Панкратовой, если можно так выразиться, — «собирательного» мало. Она — одна из всего нескольких женщин, достигших в послевоенные годы сияющих номенклатурных высот (за всю послевоенную историю СССР ее «обогнала» только Фурцева). Только исключением мог стать путь от большевички-подпольщицы до академика и члена ЦК КПСС в советских условиях!.. Коржавину для создания в определенной степени обобщенного образа Таньки не нужна была такая исключительность, такая «номенклатурность», только мешающая читательскому сопереживанию. Поэтому Танька «всего лишь» фанатичная комсомолка 20-х годов (кто она по профессии, или какую должность занимает — не прописано, можно только догадаться, что она из низового или среднего пропагандистско-идеологического звена). Тем не менее, и какие-то факты из жизни Панкратовой, и некоторые особенности ее личности все же легли в основу образа Таньки.

Посмотрим, как жизненные коллизии Анны Михайловны Панкратовой «ложатся» на текст Коржавина.

У Коржавина:

Дочкой правящей партии я вспоминаю тебя.
Дочкой правящей партии,
                            не на словах, а на деле
Побеждавшей врагов,
                  хоть и было врагов без числа.

Основные биографические вехи Панкратовой до того, как она стала «дочкой правящей партии» известны. Ограничимся краткой справкой:

Родилась в Одессе в 1897 г. в бедной семье. Отец (военнослужащий, выходец из крестьян) умер, когда ей было 9 лет. Мать зарабатывала на жизнь тяжелым физическим трудом. Несмотря на неблагополучие материального положения, умудрилась окончить гимназию и историко-филологический факультет Высших женских курсов (слились с Новороссийским университетом в 1917 г.,). С юности участвовала в революционном движении, симпатизировала с.-р., в партию левых социалистов-революционеров вступила в 1917 г. С 1918 г. на нелегальной подпольной работe[3].

В партию большевиков Панкратова вступила в начале 1919 г.. Как утверждают советские биографы за Нюрой Палич (ее подпольный псевдоним): «секретарем подпольного обкома, охотились белогвардейская и иностранная контрразведки»[4]. После окончания гражданской войны из-за физических перегрузок и нервного перенапряжения она страдала «сонной болезнью». Были случаи, когда на какое-то мгновение засыпала стоя, во время собственного выступления перед толпой солдат и матросов[5]. Одессу покинула в 1920 г. Одесские дружеские, товарищеские связи поддерживала всю жизнь.

У Коржавина:

Дочкой правящей партии я вспоминаю тебя /…/
Ученицей людей,
                        озарённых сиянием цели/…/

В 1922-24 гг. Панкратова училась в Институте Красной профессуры в Москве. Ее учителем, руководителем ее научных изысканий становится известный историк, инициатор и глава Института красной профессуры, Коммунистической академии большевик (с 1905 г.) М.Н.Покровский.

У Коржавина:

        А впрочем — звучит как легенда —
Раз потом тебе нравился очень
                                      без всяких причин,
Вопреки очевидности, –
                                      худенький,
                                              интеллигентный
Из бухаринских мальчиков
                              красный профессор один.

В Институте Панкратова встретила свою самую большую любовь — молодого историка Григория Яковлевича Яковина.

При других исторических обстоятельствах, при другом отношении к недавнему прошлому, имя Яковин было бы широко известно. Почему — будет понятно из дальнейшего текста… Сегодня о нем можно получить лишь самые минимальныe[6] или весьма искаженные[7] сведения. Выверим их и добавим информацию из следственных дел, заведенных на Яковина между 1928 и 1937 гг[8].

Григорий Яковлевич Яковин родился 1 декабря 1899г.[9] в деревне Кривачинцы Подольской губернии, Сарновской волости Проскуровского уезда. Фамилия Яковин, скорее всего, псевдоним — по имени отчеству. Настоящая фамилия — Мительман (такова фамилия родителей, братьев и сестер). Образование — высшее. В 1924 г. закончил Институт Красной Профессуры, до того окончил 2 курса Одесского университета в 1917 г.

Член ВКП(б) с декабря 1918 г. В годы Гражданской войны — на партийной работе (в Киеве) и в рядах Красной Армии («на командно-политических должностях»: зам военкома бригады), затем — секретарь укома на Донбассе, член политтройки по борьбе с махновцами.

Итак, Панкратова без ума влюбилась — кстати, в красавца, а вовсе не «худенького очкарика». Кроме того, Яковин был человеком разносторонних знаний: знал немецкий язык, математику, увлекался спортом, имел водительские права[10]. После знакомства с Яковиным Панкратова многие годы вела интимный дневник, страницам которого поверяла свои чувства к «Гр.» (полагаю, к «Грише» — Б.Б.):

1 ноября 1923 год (ночью).

Только что мы расстались, и я как птица прибежала к себе в комнату, невероятно, безумно, безудержно счастливая.

Почему я тебя так люблю, — спросил он, — почему так радуюсь, когда вижу тебя?

Это правда? — спросила я, еще не веря и уже чувствуя, как вся заливаюсь огнем радости.

Мы стояли на лестнице, и он рассказывал мне о наших партийных делах[11].

В начале 1925 г. у Яковина и Панкратовой родилась дочь Мая. Сразу же после рождения дочери семья молодых историков уехала на год в научную командировку за границу — в Германию и Францию. После возвращения в СССР супруги были посланы на преподавательскую работу в Ленинград. Там Яковин сближается со сторонниками левой оппозиции и, по словам Виктора Сержа, становится одной из ключевых фигур ленинградских троцкистов, ведет нелегальную работу.

С 1923 г. “троцкисты” на всякий случай создавали группу, удаленную от текущей политической деятельности. Это был Центр (руководящий) Левой оппозиции региона, и меня — пишет Виктор Серж, — пригласили войти в него. Мы собирались в номере “Астории” /.../ У нас было два по-настоящему крупных марксистских теоретика, Яковин и Дингельштедт. Тридцатилетний Григорий Яковлевич Яковин, вернувшийся из Германии, недавно написал превосходную работу об этой стране... Спортивный, с беспокойным умом, красивый парень, записной сердцеед/…/[12].

По другим источникам Яковин, будучи одним из руководителей Ленинградского центра имел кличку «Арсеньев», а также входил во Всесоюзный троцкистский центр[13].

Попробуем ответить на вопрос, почему у Коржавина Танькина любовь — не троцкист, а «бухаринец», с «правыми взглядами»? — Да потому, что этот персонаж поэмы должен был вызывать симпатию! Поэма датируется 1957 годом. В контексте разговоров о «возвращении к ленинским нормам» вопрос о реабилитации «любимца партии» (выражение Ленина) Н.И.Бухарина звучал вполне уместно. К реабилитации же Троцкого в те годы не была готова не только партийная верхушка страны, но и значительная часть интеллигенции (для многих Троцкий все еще оставался совсем злодеем, в отличие от Бухарина)… Таким образом, «троцкист» — не вызвал бы симпатию и сочувствие…

У Коржавина:

                Ты, конечно, пошла за Вождём.
Тебе нравилось всё:
                        высший смысл...
                                      высший центр...
                                          дисциплина...
Пусть хоть кошки скребут,
                                  подчиняйся,
                                      зубами скрипя.
Есть прямая дорога.
                        Любые сомненья –
                                                    рутина...
Дочкой правящей партии
                                  я вспоминаю тебя.

В отличие от Яковина, Панкратова по всем позициям всецело разделяла точку зрения сталинского большинства, генеральную линию партии поддерживала неукоснительно.

У Коржавина:

Ты за правые взгляды
                    ругала его непрестанно.
Улыбаясь, он слушал
                    бессвязных речей твоих жар.
А потом отвечал:
                    «Упрощаете вещи, Татьяна!»
И глядел на тебя.
                    Ещё больше тебя обожал.

Когда именно Панкратова узнала об оппозиционной активности мужа нам не известно. В ноябре 1927 г. Панкратова выступила на открытом собрании с публичной критикой взглядов троцкиста-Яковина, порвала с ним и упросила партийные инстанции перевести ее на работу в Москву[14].

В декабре 1927 г. Яковина как оппозиционера исключают из партии: с этого момента он считает себя внепартийным коммунистом[15]. С весны 1928 г. проживает на нелегальном положении[16].

Арестовали Яковина 11 октября 1928 г. в Москве на Мясницкой улице. Прямо на улице. В анкете арестованного в качестве членов семьи указаны: дочь Панкратова Мая — 3 ½ лет, жена Панкратова Анна 31 год; в тот же день на допросе он указал, что не живет с женой 11 месяцев.

При аресте у Яковина были обнаружены документы на имя Панина И.Ф. И не только. Об обнаруженном у него арестованный показывал так:

Сообщение о работе Комсомола в подполье было получено мною в качестве письма без интереса к содержанию несколько часов тому назад, для передачи кому именно я не скажу. О происхождении обнаруженных у меня при обыске листовок говорить не буду /../ Обращение, начинающееся словами “Дорогой друг” и подписанное “Борисом” использовано мной для записи на обороте. Происхождение его мне не известно, и если бы оно даже было известно, я бы об этом не сказал[17].

7 декабря 1928 г. Особое Совещание при Коллегии ОГПУ слушало дело Яковина и постановило выслать его в Среднюю Азию на три года. Для Яковина начинается бесконечная череда арестов, ссылок и заключения.

У Коржавина:

Он глядел на тебя,
                                добрый, честный,
                                    глазами родными
И, казалось,
                  серьёзный и грустный
                                    вопрос задавал.
Ты ответить ему не могла,
                                хоть и очень хотела.
Фразы стали пусты,
                а ты стала немой, хоть убей.
Неужели же мелочь –
                          интимное личное дело –
Означало так много
                              в возвышенной жизни твоей.

В 1929 г. Панкратова решает ехать к арестованному мужу. Цель поездки — вырвать его из плена троцкистских заблуждений. Поездка была согласована с партийным руководством и, скорее всего, с ОГПУ.

Через семь лет она так рассказывала об этом эпизоде на партсобрании:

Я с мужем разошлась в 1927 г. /…/ В 1929 г. у меня появилась мысль воздействовать на Яковина. Я /…/ поехала в Ташкент, где Яковин был в тюрьме. В течение 3–4 дней я в гостинице жила с ним, но после беседы с ним я увидела, что мы люди враждебные и, таким образом, связь с мужем оборвалась[18].

Двадцать лет спустя А. М. Панкратова назвала этот разрыв «самым трудным и больным» событием своей жизни. Объясняя причины этого решения, она по-прежнему писала, что «...мы с ним по-разному понимали задачи партии»[19].

Через год после «интимно-агитационной» поездки в Ташкент, в 1930 году началась кампания травли самой Панкратовой. Ей припомнили и эсеровское прошлое, но, главное, это были обвинения в «правом уклоне». Нападки на Панкратову носили столь оголтелый характер, что потребовалось вмешательство в дело умирающего от рака Покровского, который, дабы защитить свою любимую ученицу, обратился в 1931 г. ко «всем секретарям ЦК ВКП(б) и тов. Молотову»[20].

Панкратова была «отбита», но травля стоила ей нервного расстройства...

Находясь в заключении, в Южно-Уральском политизоляторе Яковин пробует установить связь с восьмилетней дочкой.

Из дневника А.М.Панкратовой:

Я страшно взволновалась, когда увидела его почерк. Мы не виделись и не переписывались пять лет /…/ Долгие годы, разделившие нас пространством и горечью отчуждения и вражды. Вероятно, он вспоминает обо мне с чувством обиды и, может быть, ненависти. Я написала ему письмо о Майке и теперь жду с какой-то большой тревогой его ответа[21].

Через три года в своем публичном выступлении она уже так описывает этот эпизод:

В 1933 г. он (Яковин — Б.Б.) прислал письмо дочери и записку мне с просьбой переписываться с дочкой. Я ответила вопросом — на каких позициях он стоит? Мне ужасно хотелось, чтобы он не был троцкистом. Не ради личной жизни, а для того, чтобы у дочери не было отца-троцкиста[22] /…/ Он мне прислал письмо с уклончивым ответом[23].

Финальный аккорд взаимоотношений Панкратовой и Яковина был поставлен в 1934 году. Решением Особого Совещания Яковин с 7 августа 1934 г. направлялся в ссылку в Среднюю Азию. Местом ссылки была определена столица Таджикской ССР — Сталинабад.

У Коржавина:

                                От тебя показаний
Самых точных и ясных
                партийный потребовал долг.
Дело партии свято.
            Тут личные чувства не к месту.
Это сущность.
              А чувства, как мелочь,
                                          сомни и убей.
Ты про все рассказала
                                    задумчиво,
                                      скорбно и честно.
Глядя в хмурые лица
                         ведущих дознанье людей.

Из выступления Панкратовой на партсобрании:

В 1934 г. /…/ получено известие, что он (Яковин — Б.Б.) едет в Москву, просит свидания с дочерью, я пошла с телеграммой в КПК и НКВД. Из КПК я узнала, что его задержали и отправили опять в ссылку, где и находится сейчас. На всех чистках и проверке я об этом говорила и честно заявляла, что этой переписки я никогда не скрывала и с мужем окончательно навсегда порвала[24].

Мая Григорьевна Панкратова рассказывала[25], что судьба отца осталась незажившей раной в ее жизни и что она умом понимала, но отказывалась принять сердцем это решение матери…

В 1935 г. Панкратова защитила докторскую диссертацию и приступила к написанию школьных учебников по истории СССР…

4 февраля 1935 г. — последовали очередной (третий) арест Яковина и направление спецконвоем в Москву[26].

В анкете арестованного в графе состав семьи Яковин указывает только дочь Маю[27].

На допросах ответы Яковина выглядели так:

– «Называть (личных друзей — Б.Б.) считаю излишним…»

– «Категорически отрицаю…»

– «Следствию и обвинению подлежат действия и поступки, а не мнения и намерения /…/ о мнениях же не считаю нужным вступать в объяснения…»

– «Я уже ответил на это в ответе на предыдущий вопрос…»

– «Не помню…»

– «Не назову…»

– «Не считаю нужным называть имен по мотивам, которые я изложил уже в своих предыдущих показаниях…»

– «Это ложно. О существовании такой группы я не знаю…»[28].

И т.д.

Теперь уже Яковин, привлекается в качестве обвиняемого по ст.ст. 58 «10» и «11»... В «Обвинительном заключении» по делу Яковина читаем:

Отбывающий ссылку в Сталинабаде троцкист Яковин поддерживал связь с троцкистскими ссылками /…/ осуществлял информацию о состоянии ссылок, настроениях, арестах и отходах от троцкизма. Снабжал деньгами ссыльных троцкистов, по-видимому ведая подпольной кассой троцкистской ссылки /…/ Во время обыска уничтожил (порвал) документы, имеющие отношение к делу. Находясь в заключении в Сталинабаде и в Москве в изоляторе, нарушал распорядок, пытался связаться с другими заключенными. При следовании конвоем из Сталинабада в Москву, рассылал троцкистским ссылкам извещения о своем аресте, предварительном допросе и известных ему арестах троцкистов /…/»[29].

У Коржавина:

Скоро дни забурлили в таинственном приступе
                                                              гнева.
И пошли коммунисты на плаху,
                                          на ложь и позор.
Без различья оттенков:
                          центральных, и правых,
                                                            и левых
Всех их ждало одно впереди –
                                        клевета и топор.

19 августа 1936 г. в Москве начался процесс над участниками «троцкистско-зиновьевского террористического центра». По учреждениям и предприятиям прошли ритуальные партсобрания, гневно обличающие, разоблачающие и т.п. Не миновало сие и парторганизацию ИКП истории. В повестке дня значились два вопроса: пункт «2» «О Панкратовой».

У Коржавина:

Наши жертвы
                  за счет ослепленных
                                            ума и души!
Ты лгала — для добра,
                        но традицию лжи подхватили.
Те, кто больше тебя
                        был способен к осмысленной лжи.

Товарищи Панкратовой по историческому цеху с энтузиазмом принялись выявлять сторонников контр-революционной троцкистско-зиновьевской банды. Панкратова шла по разряду тех, «которые знали кое-что, но молчали и ничего не говорили»[30].

Панкратова как могла оправдывалась:

Я была с партией всегда искренна и никогда никакого двурушничества не допускала. Но я допустила большую доверчивость и видимо меня использовали враги. Я за это несу ответственность, но я всегда была искренна перед партией»[31].

У Коржавина:

Дочкой правящей партии
                                    я вспоминаю тебя.

27 августа 1936 г. партсобрание Института красной профессуры исключило ее из партии. В «Протоколе» общего собрания парторганизации это решение выглядит следующим образом:

За полную потерю партийной бдительности, за связь с контрреволюционерами Ванагом[32] и Фридляндом[33], за защиту перед партийной организацией контрреволюционеров террористов /…/ за скрытие от парторганизации ее связи с мужем — Яковиным, осужденным и высланным, как контр.револ. троцкиста — Панкратову Анну Михайловну из рядов ВКП/б/ ИСКЛЮЧИТЬ.

Принято единогласно»

[34].

Формулируя свою вину перед партией, Панкратова делает поразительное признание, позволяющее многое понять в ее характере:

Какова была почва в институте, которая порождала врагов, — почва была — гнилой либерализм и я его видный представитель /…/ Когда вопрос шел об открытой борьбе с троцкизмом, я выступала, писала и т.д. Но когда борьба переходила в новую фазу, у меня пропадала настороженность, проявлялась вера в людей и бдительность притуплялась /…/ Мои ошибки связаны с моим органическим дефектом — не уметь разоблачать маскирующегося врага /…/ я /…/ всегда вела борьбу с врагами партии, но с теми, которые уже вскрыты, а чтобы самой вскрыть и проверить, этого не было»[35].

У Коржавина:

Ты искала причин.
              Ты металась в тяжелых догадках.
Но ругала друзей,
              повторяла, что скажет печать...
— Было б красное знамя...
                Нельзя обобщать недостатки.
Перед сонмом врагов
              мы не вправе от боли
                                                кричать.

На некоторое время Панкратова остается без работы. Ее состояние, состояние исключенной из партии, — близкое к помешательству. Потрясенная решением партсобрания, она заявила: «Для меня расстаться с партией — это расстаться с жизнью /…/»[36].

Панкратова понимает, что её дни на свободе сочтены и решает покончить жизнь самоубийством. По семейному преданию, она вместе с подругой задумала коллективное самоубийство. Написали предсмертное письмо, обращенное то ли в Политбюро, то ли лично Сталину, и условились о дне и часе, когда каждая у себя дома покончит с собой. Подруга задуманное исполнила. Панкратовой в последний момент помешала (спасла?) домработница…

У Коржавина:

А ты верила в партию.
                      Верила ясно и строго.
Без сомнений.
                          Отсутствием оных
                                      предельно горда.
И тебе не казалось,
                  что раньше так верили в Бога...

Что касается «так верили в Бога» — процитируем письмо подруге, датированное мартом 1937 г.:

Твердо и бесповоротно я знаю одно: я никогда ни словом, ни делом, ни помышлением не обманывала партии и моих друзей, отдавая всю свою жизнь, все силы партии и революции (подчеркнуто мной — Б.Б.)»[37].

Панкратова вряд ли отдавала себе отчет в том, что ее фраза составлена из буквальной цитаты из православной молитвы[38] и перефразированной — из романа «Как закалялась сталь»[39].

По воспоминаниям дочери, вокруг Анны Михайловны образовался вакуум: ее начали сторониться еще не затронутые гонениями историки, а многие из родных репрессированных коллег превратно толковали тот факт, что она оставалась на свободе. Панкратова и сама опасалась навлечь беду на своих друзей и знакомых[40].

В марте 1937 г. Панкратова уезжает в фактическую ссылку — в Саратов, куда её направляют на работу в Саратовский Госуниверситет. В Москве с бабушкой оставлена дочь Мая. В ближайшие три года мать будет видеть дочь только урывками…

У Коржавина:

Всё прощала.
                  Простила.
                          Хоть было прощенье невмочь.
Но когда ты узнала,
                  что красный профессор твой умер,
Ты в бараке на нарах
                            проплакала целую ночь.
Боль, как зверь, подступала,
                        свирепо за горло хватала.
Чем он был в твоей жизни?
                          Чем стал в твоем бреде
                                                          ночном?

А что Яковин? Пока Панкратова в состоянии депрессии приходит к мысли о самоубийстве, ее бывший муж, заключенный Ухтпечлага 18 октября 1936 г. вместе со своими лагерными товарищами-троцкистами инициирует коллективную голодовку протеста[41]. Основная цель — добиться улучшения лагерного режима («Заявление» начавших голодовку — потрясающий по силе документ лагерного сопротивления)[42]. В голодовке троцкистов приняли участие 231 человек (в том числе, группа женщин), а продолжалась она до 13 февраля (!). За это время несколько человек умерли, вес многих осужденных не превышал 40 килограммов[43]… Удивительнее всего то, что власть пообещала голодавшим пойти на уступки!..

В сентябре 1937 г. организаторов массовой голодовки арестовали[44]. Яковин от дачи показаний отказался. 25 декабря в Ухте состоялся суд (над Яковиным — уже седьмой!..). Постановлением тройки УНКВД по Архангельской области Яковин в числе группы из девяти человек приговаривается к расстрелу (в постановлении Тройки обвинение Яковину звучит «всего лишь» так: «отбывая наказание в Ухт. Печ. ИТЛ, входил в к-р. группу и занимался к-р. троцкистской пропагандой»[45]). Расстреляют его, а вместе с ним еще 172 человека — В Воркуте на Кирпичном Заводе 1 марта 1938 г. Исполнителем приговора был Кашкетин[46]...

Из дневника А.М.Панкратовой:

12 ноября 1934 г.

Шаг за шагом продумала сегодня все прошедшие годы после разрыва с Гр. И вот я поняла всем моим существом истину, которая может показаться чудовищной всякому постороннему и поверхностному наблюдателю или судье: я никогда и никого не любила и не могла любить кроме Гр. — и я продолжаю его любить и сейчас, несмотря на все что нас мучительно и безнадежно разделяет. Мое чувство может сжечь меня физически, но не сгорит само, неопалимая купина»[47].

Панкратову так и не арестовали. По легенде, ее спас от ареста почему-то благоволивший ей Хрущёв, о чем он сам, якобы, и рассказал ей в 1952 или 53 году, когда она уже была избрана членом ЦК[48]. По другой версии, точнее, как полагала сама Панкратова, — её спасителем был Емельян Ярославский[49]… Можно утверждать одно, кто-то или что-то спасло ее от неминуемого ареста…

Вопреки ожидаемому, и в Саратове и в Москве все налаживалось: утвердили школьные учебники по истории СССР под редакцией Панкратовой. В 1938 г. ее восстанавливают в партии. В январе 1939 г. Панкратову избирают член-корреспондентом Академии наук СССР. Ее «прощают» и возвращают в Москву. Плата за «прощение», точнее, одна из «выплат» — позорное участие в шельмовании покойного учителя — историка М.Н.Покровского. (Еще одна характерная «расписка в благонадежности» — доклад под названием: «И.В.Сталин и советская историческая наука», 1939 г.)

Начинается 15-летнее триумфальное шествие Анны Михайловны в исторической науке эпохи «после Большого террора». Заканчивается это шествие: награждением орденами Ленина и Трудового Красного знамени; избранием членом Президиума Верховного Совета СССР (1951 г.) и членом ЦК КПСС (1952 г.); в действительные члены Академии наук ее изберут осенью 1953 г. В том же году Панкратова становится главным редактором журнала «Вопросы истории». Именно это «редакторство» преждевременно сведет ее в могилу.

У Коржавина:

Ты сама заявляешь,
                  что в жизни не всё еще гладко.
И что Сталин — подлец;
                  но нельзя ж это прямо в печать.
Было б красное знамя...
                Нельзя обобщать недостатки.
Перед сонмом врагов
                мы не вправе от боли кричать.

В процесс реабилитации репрессированных Панкратова включилась сразу после смерти Сталина. Не только ее приемная члена президиума Верховного Совета СССР, но и квартира становится местом оказания помощи жертвам репрессий. Сердобольность, отзывчивость Анны Михайловны — общее место в посвященных ей воспоминаниях. Она готова помочь каждому. (Еще с 1949 г. помогает жертвам борьбы с космополитизмом, проще говоря, пытается восстанавливать на работе евреев, уволенных «по пятому пункту»[50])…

Сразу же после ХХ съезда она встречается с представителями московской и ленинградской интеллигенцией, ее выступления на этих встречах посвящены докладу Хрущева о культе личности...[51]

Да, «прямо в печать» нельзя! Но ведь нет такого декрета (постановления, указа, закона), чтобы запрещено было помогать (в том числе, семьям репрессированных, вернувшимся из лагерей, уволенным и т.п.)! А раз нет, то и нет для неё, Панкратовой, преград для оказания помощи… А если бы партия снова высказала ей недоверие из-за того, что она эту помощь оказывает, она, Анна Михайловна, скорее всего, попыталась бы опять наложить на себя руки (или слегла бы с нервным расстройством), предварительно покаявшись в «смертном грехе» коммуниста — добротолюбии…

Нечто подобное и произошло в 1957 году.

В этом году с самого начала все было как-то перемешано…

У Коржавина:

Жизнь прошла пред тобой.
                      В ней чего-то везде не хватало.
Что-то выжжено было
                      сухим и бесплодным огнем.
Ведь любовь - это жизнь.

25 января Постановлением Президиума Верховного суда Коми АССР было отменено постановление тройки, приговорившей к расстрелу Григория Яковина[52]. Не исключено, что член Президиума Верховного Совета — Панкратова, активно занимавшаяся вопросами реабилитации, — была в курсе этого постановления…

21 февраля научная и партийная элиты пышно отпраздновали 60-летие академика Панкратовой. Был даже выпущен юбилейный почтовый конверт с ее портретом…

Тем временем, полным ходом шла организованная Секретариатом ЦК кампания травли журнала «Вопросы истории». Панкратова столь близко к сердцу приняла линию ХХ съезда на разоблачение «культа личности», что, будучи гневно осаженная партией на Секретариате ЦК 6 марта[53], — покаялась (точнее, была готова покаяться, но ее даже не выслушали!), — в тот же день слегла с микроинсультом (правда, быстро пошла на поправку)[54]… А через два месяца, 25 мая в результате халатности медперсонала «цековского» санатория академик и член ЦК умерла от сердечного приступа[55]...

У Коржавина:

                                                                      Я понял –
Что борьбе отдала ты
                                      и то, что нельзя ей отдать.
Всё: возможность любви,
                                      мысль и чувство,
                                                    надежду и совесть, –
Всю себя без остатка...
                                А можно ли жить
                                                              без себя?
...И на этом кончается
                                    длинная грустная повесть.

***

Теперь — о личном. Точнее, на тему «биографируемый и его биограф»[56].

Начну с небольшого «мемуара» о Вениамине Викторовиче Иофе. Надеюсь, что здесь и сегодня это звучит уместно. Эпизод, о котором я расскажу, произошел осенью 2000 г. Москва, вечер, на улице слякоть и дождь, я заканчиваю работу в «Мемориале» и собираюсь в гости, как тут нежданно-негаданно появляется Вениамин Викторович пересидеть на Малом Каретном время до поезда. И я позвал Иофе с собой: мол, пойдем к моим лучшим друзьям, это недалеко… Уже войдя в подъезд дома на Ленинском, я скороговоркой проинформировал, что пришли, мол, в академический дом — творение незабвенного Щусева, а ждет нас в квартире, в которой некогда жила академик Панкратова, ее внучка. Тут Вениамин Викторович остановился перед лифтом — как вкопанный.

– Не может быть, — говорит, — это что же получается — на квартиру к тете Нюре идем?! — Быть того не может!..

За столом он поведал, что Панкратова была подругой его тети Ольги Ефимовны Эдельштейн еще со времен Одесского большевистского подполья, и что для него, академик Панкратова — на всю жизнь так и осталась — Нюра. Рассказал, как приехал в Москву в 1955 или 56-ом году, что с собой у него было письмо от тети с просьбой помочь любимому племяннику то ли с поступлением в институт, то ли еще в чем-то... (В чем точно должна была заключаться помощь — я не запомнил, запомнил только, что «тетя Нюра» почему-то не помогла…) Слушателей прекрасного рассказчика Вениамина Иофе, факт его знакомства с академиком Нюрой, в первую очередь, отсылал к тексту Даниила Хармса «Связь вещей в природе»… Было жаль, что совсем недавно, за несколько месяцев до нашего визита, умерла Мая Григорьевна Панкратова, та самая Мая, с которой когда-то так хотел переписываться ее отец... Конечно, ей было бы интересно присутствовать при обнаружении «связующей нити» между «случайным» гостем и ее матерью... Но и на внучку рассказ гостя, наверное, произвел впечатление: ведь она впервые принимала зашедшего к ней человека, который уже когда-то захаживал в эту квартиру… но не к ней, а к ее бабушке!..

В дом на Ленинском проспекте я впервые попал тридцать пять лет назад. На протяжении всех этих лет с квартирой, а также дачей на станции «Отдых» (дачный кооператив «Большевик», постройка 1929 г.) оказались тесно связаны обстоятельства моей собственной жизни. Правда, сама Анна Михайловна, кроме своего портрета на стене, китайских ваз и пылящихся выпусков дремучего журнала «Историк-марксист» за 1940-е годы, редко напоминала о своем существовании. Ни дочь, ни внуки Анны Михайловны даже в самой малой степени не походили на родственников орденоносного члена ЦК, члена Президиума, академика и т.п.… Тем не менее, все годы было как-то не по себе, такое ощущение, как будто чего-то не хватает в этом доме…

И только теперь я, наконец, собрался сделать то, что давно должен был сделать. В одном из следственных дел Яковина нашлась его фотография. У потомков Панкратовой фотографий этого человека никогда не было. Теперь хотя бы внуки и правнуки смогут узнать, как выглядел тот, кого принесла в жертву та, которая искренне верила в спасительность такой жертвы.

Не знаю, убедительно или нет, представилось слушателям доклада сходство Таньки и Анны Михайловны Панкратовой. Прямая связь героини с биографией её прототипа все же не вполне очевидна… Что не суть важно. Главное и очевидное сходство между Танькой и Панкратовой — они обе вызывают, по воле Коржавина — Танька, по мнению докладчика — и Панкратова тоже, — сочувствие. Не осуждение, не презрение, не снисхождение, а именно сочувствие…

           ...И на этом кончается
                                            длинная грустная повесть.
Я её написал,
                          ненавидя,
                                            страдая,
                                                          любя.

---

По этой теме читайте также:

---

Примечания