Левон Вазгенович, как Вы прокомментируете слова министра культуры А.А. Авдеева о предполагаемом перемещении иконы в Торопец и обеспечении ей там чуть ли не идеальных условий хранения?

Что касается условий хранения, то я могу сказать совершенно спокойно и твердо: не верю ни единому слову. И моя позиция в данном случае никак не зависит от того, будут ли такие условия в конце концов созданы или нет. Словам г-на Авдеева я не верю потому, что, высказываясь на эту и другие сходные темы, он, на моей памяти, неоднократно произносил те слова, которые ему было необходимо (или выгодно?) произнести в данный момент, но которые не имели никакого отношения к реальному положению вещей. Высказывания господина Авдеева – это своего рода «дипломатические заявления» (вспомним о его дипломатическом прошлом!), единственное назначение которых – убаюкивать «обеспокоенную общественность». Общественность встревожена состоянием сохранности иконы? (читай: отдельные несознательные граждане все время об этом орут) – Не беспокойся, дорогая общественность: мы на страже. Мы не дремлем и держим руку на пульсе. Мы создадим необходимые условия – или, точнее, распорядимся, чтобы такие условия были созданы. Чудо-бизнесмены закажут еще один чудо-ящик и построят чудо-храм, где климат будет в двадцать раз лучше, чем в запаснике Русского музея. Нешто мы не понимаем?

Разумеется, я не могу исключать, что, если икона вдруг действительно поедет в Торопец, там на месте и вправду окажутся и чудо-ящики, и чудо-храмы – в конце концов, все мы знаем, что в определенной части нашего общества нынче считается высшим шиком не жалеть денег ни на какую блажь. Но утверждать это на основании слов г-на Авдеева я никак не могу — и никому не советую. Доверять этому человеку после всего того, что им было произнесено, было бы крайне неосмотрительно.

Примером того, насколько фантастически-беззастенчивыми могут быть нынешние «официальные заявления», может служить известие о внезапно заросшей трещине на Торопецкой иконе Богоматери, прозвучавшее с парламентской трибуны (из уст председателя Комитета по делам общественных объединений и религиозных организаций С.А. Попова («Единая Россия»)) – в процессе обсуждения того самого одиозного закона «О передаче религиозным организациям имущества религиозного назначения». То ли от чудо-капсулы она заросла, то ли от высокой концентрации православной «духовности» в новопостроенном храме, а вернее всего – от совместного воздействия этих благотворных факторов…

Понятно, что подобные известия рассчитаны на очень специфическую часть общества, давно и основательно перепутавшую христианскую веру со всяческими суевериями. Нормальными специалистами они всерьез не воспринимаются – но кто их, нормальных специалистов, будет слушать? Я, как человек верующий, вовсе не исключаю того, что по воле Божьей от иконы (или с иконой) могут произойти те или иные чудеса. Но всякое сверхъестественное явление — так же, как и естественное, — нуждается в четкой фиксации и достоверных свидетельствах. И главное слово в вопросе о том, заросла эта трещина или не заросла, принадлежит не председателям комитетов Госдумы, а реставраторам и музейным сотрудникам, которые эту трещину наблюдают. Они, насколько мне известно, ни о чем подобном не упоминали.

С другой стороны, хорошо известно, что современная практика «самообновления» икон обычно заключается в том, что их берут и промывают довольно грубыми и варварскими способами, а на следующий день сообщают, что она «самообновилась». Но даже этого с Торопецкой иконой произойти не могло, поскольку все-таки за ее состоянием ведется довольно жесткий контроль. Повторюсь – все это совсем не значит, что я против чудес. Я просто хочу, чтобы разговоры о сверхъестественных явлениях были подтверждены доказательствами. Например: вот – фотография иконы с трещиной, а вот – фотография иконы без трещины. С подписями реставраторов, которые эти фотографии делали. А вот уже после того, как мне эти фотографии предъявят, я пойду молиться и просить Господа, чтобы он открыл мне, для чего он решил нарушить естественный порядок вещей…

Но вернемся к нашей с вами повседневной реальности, в которой чудес происходит до обидного мало. Я много раз говорил, что непосредственной угрозы сохранности Торопецкой иконы, по всей видимости, нет. Более того, я готов согласиться с тем, что именно для этой иконы действительно созданы оптимальные условия, хотя все эти широко разрекламированные чудо-капсулы, как я тоже много раз говорил, – не панацея. По той простой причине, что правильный климат такая капсула создает в небольшом замкнутом пространстве, и любое техническое нарушение, любой сбой в работе аппаратуры может привести к тому, что в этом замкнутом пространстве произойдут резкие скачки температуры и влажности. И то, что было спасением для иконы, может стать причиной ее гибели. Эти капсулы не задумывались и не предназначены для постоянного хранения экспонатов. Они нужны только для транспортировки или для временного экспонирования произведений в каких-то экстремальных условиях.

Музейный климат значительно отличается от того, что происходит внутри капсулы, и если какие-то приборы откажут в музее, то в силу обширности пространства музейных залов изменения начнутся постепенно и не будут столь радикальными. Соответственно, сотрудники успеют или починить аппаратуру, или подключить какие-то дополнительные приборы и вернуть климат в оптимальное состояние без серьезных последствий. Таким образом, при всей кажущейся безопасности и надежности капсул, хранить в них иконы на протяжении столь длительного времени – это действительно большой риск.

И последнее соображение. Как известно, состояние древних памятников обусловлено не только условиями их хранения – есть еще и неизбежный процесс естественного старения, который музейные сотрудники всеми силами пытаются затормозить. И чтобы усилия их были более или менее эффективными, ветхие и «больные» иконы (к числу которых принадлежит и Торопецкая) нуждаются в постоянном музейном наблюдении и регулярном профилактическом вмешательстве реставраторов. Что тоже ставит под вопрос возможность длительного пребывания таких икон вне стен музея.

Понятно, что сохранность иконы в нынешней ситуации – это действительно пункт первый, это то, что всех нас интересует больше всего. Но за разговорами о сохранности и способах ее обеспечения мы нередко упускаем из виду другие важные вопросы. Устраивает ли нас в принципе такое положение вещей, когда музейный экспонат покидает стены одного из ведущих музеев страны на неопределенный срок и отправляется в некое странное путешествие: сначала в какой-то поселок в Подмосковье, потом в какой-то город в Тверской области... и конца этому путешествию не предвидится, поскольку все исходные договоренности о сроках экспонирования иконы были грубо нарушены? Будем также учитывать, что это «путешествие» – опасный прецедент, предполагающий, что любой предмет из Государственного музейного фонда может быть изъят никому не ведомым частным лицом. И пусть нас не обманывает тот факт, что Торопецкая икона продолжает числиться в собрании Русского музея и Русский музей по-прежнему несет ответственность за ее сохранность, – это лишь формальная сторона дела. В музее она больше не находится (и неизвестно, вернется ли когда-нибудь туда), так что из Государственного музейного фонда она фактически изъята.

На наших глазах один человек (один – потому что про остальных участников этой драмы мы ничего не знаем), более или менее рядовой бизнесмен г-н Шмаков, внезапно оказывается выше администрации Русского музея, выше Министерства культуры, выше законов Российской Федерации и получает возможность делать то, что ему заблагорассудится. Словно некая неведомая золотая рыбка вдруг сделала его «владычицей морской» – он всеми распоряжается, всеми управляет, и министры оказываются у него на посылках и бегают, исполняя его волю. Что при этом творится за кулисами событий – мы не знаем, и гадать об этом вряд ли имеет смысл. Но внешняя сторона дела выглядит именно так.

Появление такого прецедента по сути провокационно. Наблюдая за поведением господина Шмакова и за тем, как раз за разом удовлетворяются его неуемные аппетиты, его примеру вполне могут последовать и другие состоятельные граждане – и даже не очень состоятельные. Ведь теперь, чтобы получить любой экспонат из любого музея в свое полное безраздельное пользование, оказывается, достаточно лишь заручиться чьим-то покровительством – и все послушно «построятся» так, как тебе нужно. Но я совершенно не уверен, что все соискатели музейных предметов будут так основательно готовиться к их получению, как это сделал г-н Шмаков, – то есть создавать необходимый климат, заказывать и изготавливать дорогостоящие капсулы и т. п.

О том, что все это нужно делать, большинство желающих заполучить древние иконы чаще всего просто не догадывается. Например, не так давно в Министерство культуры пришла очередная бумага – на сей раз из Иосифо-Волоколамского монастыря – с просьбой выдать икону Богоматери Владимирской-Волоколамской из Музея имени Андрея Рублева на десять дней для участия в богослужении. При этом, прошу заметить, ни о каких гарантиях сохранности, ни о каком климате, ни о каких капсулах в этой бумаге не говорилось. То есть либо предполагается, что музей сам будет изыскивать средства и сам все это обеспечит (мол – вам надо, вы и старайтесь), либо – что более вероятно – все думают, что на десять дней все и так сойдет. А речь идет, между прочим, о памятнике тоже древнем и ничуть не менее проблемном, чем Торопецкая икона, и о месте с традиционно плохим климатом: Иосифо-Волоколамский монастырь находится в заболоченной местности, и в его соборе реставраторы давно уже наблюдают плесень, которая там благополучно живет и размножается и легко может заразить икону. Но это уже никого не интересует: г-н Шмаков постарался, тараном проложил дорогу, а за ним пойдут люди, которые уже точно не станут ни о чем думать и заботиться, а просто будут руководствоваться его примером в своих интересах.

Но тут наступает самый интересный момент. В распоряжении музеев есть вполне легитимные средства ответить отказом на любую подобную просьбу, поскольку по закону они совершенно не обязаны никому ничего выдавать. И даже принятый закон «О передаче религиозным организациям имущества религиозного назначения», как мы все помним, касается исключительно недвижимого имущества, то есть зданий. По поводу же движимого имущества, входящего в состав музейного фонда, в этом законе сказано, что его использование регулируется существующим законодательством о музеях. Единственный подзаконный акт, который касается передачи музейных предметов, – это постановление № 490, которое никакой предписывающей силы не имеет и только регламентирует передачу в тех случаях, когда она осуществляется по обоюдному согласию. На него ссылаются как на закон, но оно законом не является: это просто подзаконный акт, регламентирующий определенную процедуру.

Кроме того, любую выдачу музейных предметов регламентирует огромное количество инструкций, которые необходимо соблюсти всякий раз, когда предмет покидает свое место в музее. Причем совсем не обязательно речь идет о выдаче предмета в храм или на богослужение – те же инструкции соблюдаются, например, при отправке икон на выставку. Ответить на вопрос, можно ли в принципе выдавать тот или иной экспонат, – это большая, серьезная работа. Вопрос обсуждается на реставрационном совете (иногда с привлечением специалистов из других музеев и реставрационных учреждений), который, собственно, и принимает решение о выдаче.

Возвращаясь к Торопецкой иконе, хочу обратить ваше внимание на то, что никаких реставрационных советов – ни простых, ни расширенных – и вообще никаких совещаний музейных специалистов, на которых решался бы вопрос о продлении срока ее пребывания в Княжьем озере, в Русском музее не проводилось. Об этом мне стало известно от тамошних коллег-«древнеруссников», без которых (в частности, без хранителя иконы) такое совещание пройти просто не могло. Таким образом, соответствующее распоряжение министерства, разрешающее (так!) музею продлить срок экспонирования Торопецкой иконы в Княжьем озере, не имело под собой никаких законных оснований и было издано с грубейшим нарушением существующей легитимно процедуры, закрепленной инструкциями все того же министерства.

А вот когда члены Научно-экспертного совета ИКОМ заинтересовались этим нарушением и спросили о нем представителя Министерства, приглашенного на очередное заседание Президиума ИКОМ, они услышали в ответ, что все необходимые документы, на которых было основано это распоряжение, директор Русского музея господин Гусев в Министерство предоставил. Отчего все происходящее приобрело отчетливый привкус уголовщины, поскольку, учитывая показания многочисленных свидетелей, можно быть уверенным в том, что эти документы были составлены и подписаны задним числом, уже после появления министерского распоряжения – и, скорее всего, не теми людьми, которые должны были их составлять и подписывать. То есть что они просто-напросто фальшивые. По-хорошему все это – вполне достаточный повод для судебного расследования, хотя понятно, что никакого расследования никто проводить не будет. Как это ни печально, но заполнение необходимых документов задним числом, после того как распоряжение уже издано, – чрезвычайно распространенная в нашем отечестве бюрократическая практика. И применяется она сплошь и рядом в значительно более серьезных случаях, чем выдача Торопецкой иконы.

Тем не менее, все претензии в этом случае мы можем и должны предъявлять только к тому, кто это сделал – то есть совершил соответствующий подлог. Не к Министерству культуры – они люди подневольные и делают то, что им велено. Велено им рассмотреть возможность выдачи иконы – вот они и рассматривают, как могут. А могут они довольно мало, поскольку по закону оперативное управление музейными предметами вверено не Министерству, а музею. И только музей, в действительности, и может рассматривать такие «возможности». Не заниматься изготовлением фальшивых документов, а именно рассматривать – всерьез, без дураков, то есть так, как это положено по процедуре, выслушивая аргументы своих же собственных сотрудников и приглашенных специалистов. И уже после этого принимать какое бы то ни было решение.

Сделать это, в общем-то, совсем не трудно. Значительно труднее на протяжении полутора лет морочить голову общественности – как поступает директор Русского музея, делая явно противоречащие друг другу заявления в средствах массовой информации. То он говорит, что ничего страшного не происходит и все будет выдано и возвращено в срок. Потом оказывается, что выдать икону его вынудили, но если вдруг она не будет возвращена в срок, то Русский музей заявит по этому поводу протест. Потом выясняется, что никто ничего не возвратил, но снова ничего страшного не происходит, поскольку музей сам принял такое решение… То есть на наших глазах уважаемый и достойный человек поступает как та самая унтер-офицерская вдова, которая сама себя непрерывно сечет. Да еще приносит в зубах плетку своему начальству: посеки меня, пожалуйста, дорогое начальство, я готов!

Говорю я об этом без всякого злорадства, а с большой и неизбывной грустью – поскольку речь идет об уважаемых мною людях, о коллегах, в конце концов. Уважаемых, но проявивших преступную слабость в той ситуации, когда её ни в коем случае нельзя было проявлять. Ведь когда стало ясно, что икона уже не вернется в срок, я даже пытался обсудить сложившуюся ситуацию со своим галерейским начальством, надеясь получить какой-то разумный совет для сотрудников Русского музея, как им действовать в этой ситуации. Мне было сказано однозначно, что сотрудники виноваты сами: у них были все возможности, все легитимные механизмы для того, чтобы икона осталась в музее. Выдав ее однажды, они раз и навсегда лишили себя возможности использовать эти механизмы, показав, что будут послушно «строиться» там, где им укажут, и послушно исполнять все указания начальства.

И, кстати, я вообще не стал бы определять сложившийся конфликт как религиозный – это, скорее, нечто из сферы социальной психологии. С одной стороны, здесь находится человек, которому закон не писан, который давно уже привык устраивать окружающую действительность так, как он считает нужным, ни с кем и ни с чем не считаясь. Таких людей в нашем отечестве, к сожалению, развелось довольно много. Кому-то хочется подражать Калигуле и устроить вокруг немыслимую роскошь и немыслимый разврат на античный манер. А другому, наоборот, приятней воображать себя щедрым и благочестивым средневековым феодалом, этаким святым благоверным князем из русской агиографии (не имеющей, к несчастью, почти ничего общего с реальной русской историей). Чтобы мирные землепашцы кланялись в пояс своему благодетелю, попы и монахи ходили вокруг него крестным ходом, а удельные храмы ломились от «святынек». Для этого, собственно, и создается на подконтрольной территории действующая модель «Святой Руси» в одну сотую натуральной величины. Разумеется, это тоже разврат – только более экзотический, поскольку подлинный разврат состоит не в блуде или чревоугодии, а в неумении сдерживать собственные желания.

Другой участник конфликта – это наши замечательные чиновники, которые за последние несколько лет окончательно утратили не только последние признаки человекоподобия, но и остатки интереса к тем сферам общественной жизни, которые вверены их попечению. Это уже не люди, а винтики, и единственное, на что они нацелены, – это беспрекословное исполнение воли вышестоящего начальства. Причем каким именно образом эта воля будет исполнена – совершенно неважно. Кажется, теперь это называется «административная вертикаль»…

Наконец, с третьей стороны у нас есть музейные начальники, которые медленно, но верно превращаются в точно такие же винтики, встраиваясь в «административную вертикаль». При этом многие из них – будем откровенны! – весьма и весьма озабочены тем, чтобы не потерять свои насиженные места. Понимаете, я честно не хочу никого обижать, более того – я стараюсь думать о людях лучше, чем они есть, – но эта та реальная картина, которую мы все видим. Получается, что, находясь посреди довольно сложного переплетения очень разных по своей природе интересов, директор Русского музея озабочен прежде всего тем, чтобы сохранить свое директорское место. И ради этого он готов пойти не только против логики и здравого смысла, но и против своего профессионального долга…

Вы обратили внимание на то, что мы с вами сегодня практически не говорим о Московской патриархии? Я вообще не думаю, что в этой ситуации о ней имеет смысл говорить. Чисто внешне она вроде бы оказывается здесь в выигрыше, но по существу… По существу каждая такая «победа» – это новый удар по ее моральному авторитету, который и без того стремительно падает. Поскольку достигаются эти «победы» с помощью крайне сомнительных союзников, у которых никакого авторитета уже точно не осталось – для здравомыслящей части общества, разумеется. Чего можно ждать от организации (я намеренно не употребляю здесь слово «церковь», так как говорю не о Русской православной церкви вообще, а исключительно о нынешнем ее руководстве), которая откровенно, раз за разом, выбирает себе в союзники нуворишей, внезапно обратившихся в светильники благочестия, или «человековинтиков» из «административной вертикали»? И тем самым демонстрирует, что ничего, кроме богатства и власти, ее в действительности не интересует? Кто будет внимать евангельской проповеди из уст людей, которые ждут не милости от Бога, а вполне конкретных вещественных благ от тех людей, которые этими благами распоряжаются?

Все это, так сказать, общие проблемы, но есть и более конкретные печальные последствия, которые будут иметь перемещения Торопецкой иконы. Стараниями г-на Шмакова и минкультовских чиновников мы окончательно убедились в том, что однажды выданный музейный предмет уже никогда и никуда не вернется. И это, на самом деле, ставит жирный крест на нормальном, спокойном и законном сотрудничестве музеев и церкви. Хотя оснований для такого сотрудничества, как вы понимаете, более чем достаточно, и свою готовность к нему музеи уже неоднократно демонстрировали. Однако противоположная сторона – увы! – не хочет играть по правилам. Она хочет делать все «по знакомству», через черные министерские ходы, рассчитывая получить таким образом все желаемое немедленно, без всяких условий и ограничений. Но административное выкручивание рук с последующим грубым нарушением всех достигнутых соглашений и прочие проявления «беспредела» только убеждают музейщиков в том, что доверять нынешний церкви (и тем, кто выступает от ее имени) невозможно. Это полный тупик, и выход из него может быть только один: восстановить status quo, вернуть Торопецкую обратно в фонды Русского музея с огромной благодарностью за эту ее несколько затянувшуюся «гастроль» и попытаться выстраивать отношения заново, на совершенно других началах. И вообще перестать думать именно о выдачах, а искать другие формы сотрудничества – благо их может быть очень много…

Все-таки, что в подобной ситуации могут и должны делать музейщики?

Работать и выполнять свой профессиональный долг, несмотря на любое внешнее давление. Причем в большинстве случаев это сделать совсем не трудно – так, на уже упоминавшуюся просьбу о выдаче Владимирской-Волоколамской иконы сотрудники Музея имени Андрея Рублева ответили отказом, причем решение о невозможности выдачи принимал расширенный реставрационный совет. Достаточно регулярно подобные просьбы поступают и в Третьяковскую галерею — и ответы на них, как вы понимаете, тоже отрицательные. До тех пор, пока во главе музея стоят ответственные, компетентные и радеющие за свое дело люди, угроза музейным предметам не очень велика. Тем более что поступающие просьбы нередко случайны, плохо мотивированы и почти никогда не предполагают готовности нести какие-то материальные затраты для обеспечения необходимых условий транспортировки и экспонирования икон в храме. Другое дело, когда эти просьбы получают «высочайшую» поддержку, как это произошло в случае с Торопецкой. Тогда это превращается в вопрос личной совести и личной ответственности руководителя музея. Ни я, ни кто-то другой не может предложить, например, г-ну Гусеву: давайте, г-н Гусев, откажите Шмакову, а потом собирайте свои вещи и увольняйтесь из музея. Так поставить вопрос человек может только сам. Но, к сожалению, людей, готовых спокойно и достойно исполнять свой профессиональный долг до конца, невзирая на внешнее давление, в нашем обществе очень немного. Более того – число их катастрофически сокращается, так что, если какой-то честный и бескомпромиссный руководитель будет уволен, совсем не факт, что на его место заступит другой, способный на такую же честность и бескомпромиссность.

Чем можно помочь таким людям со стороны? Сотрудники Третьяковской галереи, других музеев и реставрационных организаций всегда готовы принять участие в решении судьбы того или иного музейного предмета, высказать свою точку зрения на реставрационном совете или на любом другом совещании, от которого эта судьба зависит. Но, к сожалению, именно на тот самый первый реставрационный совет, на котором, собственно, и было принято решение о выдаче иконы, никакие независимые специалисты приглашены не были. «Прессовали» исключительно сотрудников Русского музея, и непосредственно вмешаться в этот процесс мы никак не могли.

Я вовсе не хочу сказать, что в подобных ситуациях «каждый сам за себя». Любой из нас готов оказать помощь: и советом, и поддержкой, и своей подписью под необходимым документом. Но нас об этом надо попросить – хотя бы неофициально. Надо «выносить сор из избы», а то не исключено, что в этой избе вас тихонько удушат. И вообще надо быть готовым поднимать шум и организовывать сопротивление, на что, к сожалению, способны далеко не все музейные начальники: ситуация в Русском музее — едва ли не самый показательный пример. А что говорить о провинциальных музеях? Псковский музей, между прочим, выдал в монастырь икону XIV века – Спаса из Елизарьевского монастыря – причем без всяких реставрационных советов. Начальство Рязанского и Угличского музеев тоже не нашло в себе сил более или менее успешно противостоять притязаниям местных епархий – так что, боюсь, их тоже ждет судьба уничтоженного Костромского историко-архитектурного и художественного музея-заповедника…

Короче, если организация, которой вверено оперативное управление данными конкретными музейными предметами, не проявит инициативы, никакой шум «со стороны» услышан точно не будет. Нам просто скажут: «А что вы, собственно, шумите? Музей сам так решил. Вот, пожалуйста, все необходимые документы, на основании которых издано соответствующее распоряжение министерства». И что дальше? В прокуратуру обращаться, чтобы доказать, что эти документы – фальшивые? С коллегами судиться? Я не буду этого делать. И никто не будет, поскольку у всех нас еще остается какое-то представление о корпоративной солидарности.

И я могу сколько угодно объяснять, что так поступать не нужно, но стоит только появиться на пороге какого-нибудь музея министерскому чиновнику, который свистящим шепотом сообщит, что икону решено выдать по личному распоряжению Того-кого-нельзя-называть — и музейное начальство немедленно охватит паралич. А если вдруг оно все же решится отказать, несмотря на высочайшую волю, – сколько оно просидит после этого на своем месте? Нет, конечно, мы организуем и поддержку в прессе, и коллективные письма в защиту уволенных коллег, и вообще все, что будет в наших силах, но много ли от этого изменится? Мои коллеги-музейщики должны хорошо помнить историю с Еленой Андреевной Анкудиновой, уволенной директрисой Ярославского музея-заповедника. Сколько было писем, сколько было выступлений в ее защиту! Как мы только ни старались помочь ей – и официальными, и неофициальными путями! А в итоге все равно случилось так, как захотела третьеразрядная провинциальная чиновница… Что же говорить о «высочайшей воле»?

Наша «административная вертикаль», к нашему величайшему несчастью, функционирует исключительно ради самой себя. Ставит сама себе задачи, сама себе рапортует об их исполнении, создает на радость себе «потемкинские деревни» и ими сама перед собой отчитывается. А главное — как известно, на создание потемкинских деревень требуется, как правило, немало средств… Все, что происходит в реальной жизни, в лучшем случае остается незамеченным, а в худшем – превращается в досадное препятствие для исполнения распоряжений. Сколько всего самого страшного и губительного для общества и культуры совершается только потому, что поступило такое распоряжение! Потому что чиновнику позвонил «сами знаете кто» (или секретарша «сами знаете кого», или домашняя собака «сами знаете кого») и потребовал, чтобы такое-то здание было немедленно снесено, такой-то лес вырублен, такой-то человек уволен и т.д. и т.п. Невозможно так жить. Ты уже ни о чем никого не просишь и не ждешь никакой помощи ни от кого – только надеешься, что не все, что осталось, будет разрушено на твоих глазах.

То, что Русскую православную церковь пытаются сделать частью этого чиновничьего «потемкинского пейзажа», – величайшее несчастье и для нашего общества, и для самой церкви, и в этой ситуации она для меня, скорее, персонаж страдательный. Нельзя сказать, чтобы у нынешней власти была какая-то целостная и осмысленная программа развития страны – для этого наша власть по-человечески слишком ничтожна, – но средневеково-феодальное устройство ей, конечно же, импонирует: и своим безусловным единодержавием, и трогательным единомыслием, и патриархальной непритязательностью подданных. Ей, конечно же, очень хочется, чтобы и за единомыслие, и за патриархальность кто-нибудь отвечал – и РПЦ для этого представляется наиболее подходящей кандидатурой. С нею вместе, как кажется власти, можно построить действующую модель Святой Руси в натуральную величину, а не в масштабе 1:100, как это делает Шмаков у себя в Княжьем озере.

Проект этот так же абсурден и нелеп, как большинство нынешних «глобальных проектов», и очень обидно, что РПЦ приходится в нем участвовать – в обмен на предлагаемые многочисленные «бонусы», без которых она, по-видимому, уже не может обходиться. Возможность заполучить музейное имущество, особенно недвижимое, – один из таких бонусов. Но это же имущество (как и любое другое) делает церковь зависимой и управляемой, а демонстративная поддержка власти заставляет ее постоянно доказывать свою нужность, демонстрировать свое прямое участие в жизни общества. Но и для этого ей опять же нужна государственная поддержка, поскольку все эти нелепые проекты вроде внедрения основ православной культуры в школах или института армейских священников продавливаются государством. В итоге церковь становится все более зависимой и все дальше уходит от истинно христианской миссии, которую можно осуществить только одним способом – демонстрацией принципов христианской жизни на собственном примере…

По этой теме читайте также: