«Вы хотите потрясений, перемены режима! Но этого вы не добьетесь!..» – эти слова принадлежат последнему царскому министру внутренних дел, монархисту Александру Протопопову. Сказал он их 19 октября 1916 г. на частном совещании с представителями оппозиционного к правительству Прогрессивного блока[i]. Присутствовавшие на нем лидеры легальных политических партий кадет Павел Милюков, октябрист, председатель IV Государственной думы Михаил Родзянко, прогрессист Иван Ефремов, националист-прогрессист Василий Шульгин и все остальные были смущены таким поворотом разговора. Правда, до этого все они нападали на министра, который прикинулся, будто ничего не понимает, и неосторожно предложил собравшимся считать его своим сподвижником (видимо, потому, что еще совсем недавно он был активным членом партии октябристов и товарищем председателя Думы)[ii]. /3/

Особенно много колкостей наговорил Протопопову Милюков.

– Вы хотите знать, что произошло? – спрашивал лидер кадетов. – Я вам скажу. Человек, который служит вместе со Штюрмером, при котором освобожден Сухомлинов, которого вся страна считает предателем, освобожден Манасевич-Мануйлов, который преследует печать и общественные организации, не может быть нашим товарищем[iii]. Говорят при этом об участии Распутина в вашем назначении[1].

Между тем «оппозиция его величества», как назвал Милюков кадетов и других, недовольных правительством царя, не только в делах, но и даже в мыслях не допускала ничего, что могло бы привести к потрясениям, не говоря уже о свержении монархии. Царизм был нужен буржуазии и ее партиям для борьбы с народом, но в иной форме, а правительство – в другом составе. Больше всего на свете она страшилась революции. Воспоминания о 1905 годе приводили ее в ужас.

Именно для того, чтобы предотвратить новую революцию, которая из призрака готова была снова превратиться в реальность, а также поправить дела на фронте, довести продолжавшуюся уже почти два с половиной года войну до вожделенной победы, и надо было договориться буржуазии и ее партиям с правительством. Следовало привести в соответствие изменившееся экономическое (наличие огромного промышленного и финансового капитала) и политическое положение буржуазии с ее правовым статусом в обществе, с ее участием в органах власти.

Буржуазные партии не только стремились к руководству работавшими на фронт военно-промышленными /4/ комитетами, земскими и городскими союзами, некоторыми особыми совещаниями, но и требовали, чтобы царь и помещики пошли на дальнейший раздел власти (чтобы регулярно заседала Государственная дума, чтобы было создано «министерство общественного доверия» (фактически – буржуазного доверия), которое со временем станет ответственным перед Думой), т. е. буржуазия и ее политические организации требовали участия в правительстве. До лета 1915 г. буржуазия почти безоговорочно поддерживала царизм в ведении войны. В победоносном ее завершении она усматривала пути к достижению далеко идущих целей. Но только год войны с поражениями войск в Галиции, начавшейся разрухой показал, что Николай II и его правительство не в состоянии успешно продолжать войну. Тогда буржуазия, ее партии, по меткому выражению кадетов, стали переходить от «патриотического подъема к патриотической тревоге», к нажиму на царизм. В дальнейшем они обвинили правительство – верхний эшелон власти – в предательстве, в намерении заключить сепаратный мир с Германией, а главное, в неспособности усмирить рабочих. Борьбу за власть буржуазные партии все больше и больше соединяли с борьбой против приближавшейся революции.

Однако царь не пошел на уступки, не согласился на создание «правительства доверия». Домогательства представителей буржуазии активно участвовавшая в политике царица охарактеризовала в одном из писем самодержавному супругу весьма образно: «...пусть они лучше всего займутся вопросом о канализации»[2].

Не сговорившись (в который уж раз!) с правительством, оппозиционеры решили вновь использовать Государственную думу. Накануне открытия осенней (1916 г.) сессии заседаний главный орган кадетов газета «Речь» писала: «В настоящее время сценарий первого дня вырабатывается во фракциях с лихорадочной поспешностью и не без драматических инцидентов»[3]. Несмотря на серьезные разногласия в Прогрессивном блоке, лидеры буржуазных партий неплохо отработали свои роли[iv]. /5/

Выполняя решение своего ЦК, глава кадетов Милюков произнес 1 ноября 1916 г. нашумевшую на всю страну речь[4]. Царская цензура не разрешила печатать ее в газетах, однако она широко разошлась в нелегальных листках. Ссылаясь на немецкие и русские газеты, на разговоры с разными политическими и дипломатическими деятелями, наконец, на широко распространившуюся молву, Милюков обвинил главу правительства Штюрмера и царицу в том, что они стремятся заключить сепаратный мир с Германией. Свои обвинения он заканчивал словами: «Что это – глупость или измена?»[v].

Выступление кадетского лидера с такими обвинениями против правительства и коронованной особы произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Недаром Штюрмер, уйдя после этого в вынужденную отставку, подал на Милюкова в суд. Царица 4 ноября 1916 г. писала из Царского Села в Могилев Николаю II, верховному главнокомандующему: «Во вчерашней речи Мелюков (царица-немка делала немало ошибок в русских фамилиях.– Л.С.) привел слова Бьюкенена о том, что Шт{юрмер} изменник, а Бьюк{енен} в ложе, к которому он обернулся, промолчал, – какая подлость! Мы переживаем сейчас самые тяжелые времена...» Александра Романова и Штюрмер предлагали Николаю лишить Родзянку придворного мундира камергера за то, что «он не остановил этих негодяев, когда они в Думе говорили такие ужасные вещи и так инсинуировали»[5] (слова царицы. – Л.С.).

Заметим, что и придворная партия, возглавляемая царицей, и многие из близкого царского окружения отождествляли имена лидеров буржуазной оппозиции с революцией. Коронованная особа не стеснялась в выражениях: «Гучкову – место на высоком дереве»; /6/ «Милюкова, Гучкова и Поливанова – тоже в Сибирь»; «Как бы я хотела, чтобы Родз{янку} повесили». Ее письма пестрят словами «скот», «гадина», «идиот», «мерзавец», а Думу она называла не иначе как «домом умалишенных».

А ведь совсем недавно октябристы были опорой царизма. Вспоминая первую российскую революцию, Гучков весьма определенно оценивал их позицию: «В борьбе со смутой, в момент смертельной опасности для русской государственности октябристы решительно встали на сторону власти...» Царь оценил их усердие. Принимая 15 мая 1907 г. делегацию Государственной думы, состоящую в большинстве своем из октябристов, он говорил: «Очень рад вас видеть и благодарю вас за вашу преданность и любовь к России и ко мне...»[6].

Но вернемся к кадетам. Они окрестили речь своего лидера лебединой песней, с которой якобы и началась революция. Автор одного из писем, посланного 1 декабря 1916 г. из Казани октябристу Годневу, сообщал: «Мне лично пришлось услышать от очень правых интеллигентных и простых людей сознание, что они молились не тем богам и просили достать им где-либо речи Милюкова и пр. Об этих речах всюду огромный гул. Популярность огромная»[7].

Правда, сам Милюков позже, в воспоминаниях, писал, что он передал главным образом слухи об измене, но тогда его слова приняли за чистую монету[8].

Критику правительства поддержали лидеры других партий, в том числе ярый монархист Шульгин, который в свое время требовал повесить такого умеренного либерала, как писатель В.Г. Короленко. Когда Шульгин выступал в свое время во II Думе, левые депутаты кричали ему, тогда 28-летнему, утонченно-язвительному барину: «Погромщик, провокатор!» Теперь было совсем другое, хотя, по признанию Шульгина, он шел на трибуну Думы как на голгофу.

«Я не принадлежу к тем рядам, для которых борьба с властью – дело если не привычное, то во всяком случае давнишнее,

– говорил Шульгин. –

Наоборот, в нашем мировоззрении почетное место занимает мысль, что даже дурная власть лучше безвластия. И если мы сейчас выступаем прямо и открыто с резким осуждением этой власти, если мы поднимаем против нее знамя борьбы, то это только потому, что действительно мы дошли до предела, потому что произошли такие вещи, которые дальше переносить невозможно»[9].

Даже глава черносотенного Русского народного союза имени Михаила Архангела «дикий помещик /7/ и старый держиморда»[10] Владимир Пуришкевич («самый правый», как он характеризовал себя) возвысил голос против правительства и придворной камарильи, против «темных сил», «которые возглавляются Гришкой Распутиным». Департамент полиции в тайном донесении так определил позицию Пуришкевича: «...он вскрыл тяжесть положения, беспомощность правительства, которое надо заменить, но проводил монархическую идею – спасать монархию»[11].

Обвинительных фактов против придворной камарильи было так много, что их при желании мог привести любой депутат Думы, и в них бы поверили. Так, по донесению департамента полиции, член Государственной думы А.С. Суханов говорил своим коллегам:

«Хотите, чтобы Государственная дума была бесповоротно распущена, я это могу сделать. Я выйду на трибуну и с документами в руках расскажу про историю некоего г-на Патушинского, которого императрица Александра Федоровна устроила нотариусом в Одессу вследствие того, что с женою этого Патушинского имел интимную связь Григорий Распутин и хлопотал за него. Я предъявлю подлинные телеграммы по этому поводу за подписью “Александра”.

Затем я подробно опишу те обстоятельства, при которых председатель Совета министров Б.В. Штюрмер был назначен почетным гражданином города Тобольска. И я, разоблачая все это, не сойду с трибуны до тех пор, пока меня не снимут военной силой»[12].

Подобные «демарши» устраивались для того, чтобы припугнуть царя, заставить его пойти на соглашение с буржуазными партиями, отодвинуть призрак революции и одновременно покрасоваться перед народом своей «левизной», дабы сохранить у части его какое-то доверие, а главное, во что бы то ни стало выиграть войну. Кадет Родичев, выражая мысли всей оппозиции, заявил в Думе под гром аплодисментов и крики «ура»: «Господа, в отношении войны мы те же, что были 26 июля 1914 года... Только для этого мы здесь и сидим»[13].

Давая общую оценку выступлениям оппозиционеров в Думе, председатель ее Родзянко позже писал: «Как бы ни относиться к речам, произнесенным тогда с кафедры Думы, нельзя увидеть там желания свержения власти, – но указания на необходимость перемены лиц и системы управления...»[14].

Еще откровеннее суть борьбы в Думе выразил кадет Шингарев: «Чтобы не заговорила улица, надо объявить словесную войну тем, кто “губит страну”»[15]. /8/

Итак, пусть говорит Дума, а народ слушает и молчит. Не революционные действия, а узкая, парламентская, легальная борьба законными средствами – вот тактика буржуазных партий.

Наговорив дерзостей правительству, многие из оппозиционеров порядком перетрусили: не переборщили ли они, не расшевелили ли больше, чем надо, народ, правильно ли выполнили свою заповедь («Дума должна быть клапаном, выпускающим пары, а не создающим их»), не распустит ли царь российский парламент? Ведь кроме ораторов Прогрессивного блока правительство резко критиковали представители мелкобуржуазных партий – меньшевик Чхенкели, трудовик Керенский. Они пугали правящие круги «улицей», призывали «быть с народом», но фактически шли в фарватере буржуазных партий. Это были выступления не революционеров, а мелкобуржуазных радикалов. Они не меняли общего характера «штурма власти», как тогда громко называли борьбу в российском парламенте лидеры буржуазных партий. Заметим, что выступления в Думе левых также читались в народе. В начале ноября на Путиловском заводе во время митинга, например, обсуждались речи, произнесенные в Таврическом дворце Милюковым и Керенским[16].

Роспуск Думы мог произойти еще и потому, что правые члены ее потерпели разгром при попытках защитить правительство. Главный их оратор, черносотенец Марков 2-й, за оскорбление Родзянки был лишен ряда заседаний. Под крики: «Долой, долой его, вон!» – он покинул Думу и больше не появлялся на сессии. И все же царь не решился разогнать парламент.

Думская сессия 1916 г. знаменовала высший подъем объединенной буржуазной оппозиции. На большее она оказалась не способна. Обратиться к народу, как это сделали в свое время, в годы первой российской революции, кадеты в выборгском воззвании – не платить налоги и не давать рекрутов в армию, – они уже не посмели, ибо боялись революции больше, чем реакции. Буржуазные партии, выродившись в национал-либерализм, становились все контрреволюционнее[17].

Следствием ноябрьско-декабрьской (1916 г.) схватки думских оппозиционеров с властями явилась очередная перетряска правительства, а точнее, продолжение «министерской чехарды», начавшейся летом 1915 г. Не было почти ни одного министра, который не сменился бы за последние полтора года, а некоторые – неоднократно (министры внутренних дел и земледелия, например, менялись по 4–5 раз). /9/

Четыре председателя Совета министров поочередно перебывали на своих постах, из них А.Ф. Трепов оставался главой правительства всего 48 дней. За это Совет министров прозвали «кувырк-коллегией». Газеты писали, что при назначении на высокие должности вновь всплывали имена, давно похороненные на бюрократическом кладбище. Но поскольку система управления оставалась прежней, то, как острили кадеты, «чем больше было перемен, тем больше все оставалось по-старому».

Новым было то, что речи оппозиционеров в Думе поддержали многие члены Государственного совета – своеобразной второй палаты российского парламента, половину состава которой Николай II назначал сам.

За царское правительство вступились без всяких оговорок только правая фракция Думы и правые в Государственном совете. Из политических партий всегда и всецело на его стороне оставались черносотенный Союз русского народа, подобный ему Русский монархический союз и некоторые другие охранительные организации.

Монархисты-черносотенцы бурно реагировали на события в Думе. Ее заседания они называли «роковой сессией», говорили, что Милюков сочинил декларацию, начиненную нитроглицерином, а Шульгин – удушливыми газами. Для того времени это были самые страшные вещества, примененные на полях войны. Милюкова называли старым интриганом и низким демагогом, Шульгина – ренегатом.

Но больше всех доставалось отступнику Пуришкевичу. Что только о нем не писали: и что он рычал и топал ногами в Думе, и что грозил высечь своих противников, и что, схватившись за кортик, кричал: «Марков, я тебя не боюсь!» Глава помещичье-монархического Союза русского народа доктор Александр Дубровин исключил Пуришкевича из своей организации. Но монархисты из Союза Михаила Архангела поддержали своего лидера «как верного слугу царя, который не боится сказать правду в глаза».

В Государственной думе, писали черносотенцы, «не дают даже слова выговорить председателю Совета министров – первому, старшему представителю государя императора (речь идет о премьере Трепове. – Л.С.), передразнивают его речи, кричат ему «вон!». Свистят, галдят, не давая ему говорить, заставляя пять раз начинать свою речь. И это высшее государственное учреждение, государственно-законодательная Дума, собрание как бы советников царя, лучших выборных /10/ от народа людей, а на деле ведущих себя как стадо ослов и баранов»[18].

В передовой статье главной газеты черносотенцев «Русское знамя», озаглавленной «Власть и “они”», 23 ноября 1916 г. Дубровин предлагал жестко поступать с теми, кто боролся «с властью за власть»: «Работать под командой законного правительства не желают – вон их! Если, убравшись, они не оставят кознодействия и будут посевать недоверие к законной власти – под арест их до окончания войны!» Статья заканчивалась призывом: «Пора ликвидировать тяжбу, слишком заметно перешедшую в лихорадочную подготовку ужасной революции». Черносотенцы готовы были упрятать за решетку всех недовольных не только из Думы, но и из Государственного совета. Одно их смущало: возраст последних. «Старцев не посадишь», – сокрушались они.

Эта же газета, отражая мнение крайне правых кругов в стране, в последний день 1916 г. в заглавной статье требовала дать решительный бой лидерам оппозиции, военно-промышленным комитетам, разным съездам, поддерживавшим буржуазию, другим организациям, «взявшим большую волю», намеревавшимся контролировать правительство. «Если этого не понимают гг. Гучковы и прочие председатели разных “общественных организаций”, то должно понять само правительство, коему доверены судьбы государства, очутившегося на краю пропасти, именно вследствие безвластия».

Но, как говорят, у страха глаза велики. Черносотенцы явно преувеличивали оппозиционность буржуазии и ее партий, в искаженном свете представляли и историю, и современность.

Они делали это сознательно, хотя и невежества хватало. Черносотенство не признавало ни классовой, ни партийной борьбы. Для них существовали только бог, царь и «народ» (разумеется, и помещики).

Новую позицию в борьбе классов и партий занял состоявшийся в конце ноября 1916 г. XII (последний) съезд Объединенных дворянских обществ – сословной организации господствовавшего класса. Он отметил, что монархическое начало – «вековая основа государства, крепость и единство его» – претерпевает колебание в своих собственных устоях, а «безответственные темные силы[vi] подчиняют своему влиянию верхи власти и посягают даже на управление церковное, что святители /11/ церкви смущены происходящим на глазах у всех соблазном, христиане не слышат от них свободного слова».

«Необходимо, – говорилось в решении съезда, – создать правительство сильное, русское по мысли и чувству, пользующееся народным доверием и способное к совместной с законодательными учреждениями работе, однако ответственное только перед монархом»[19].

А ведь всего год назад российское дворянство высказалось против «всенародных желаний» (уступок буржуазии), объявив их «происками неблагонадежных лиц»[20]. Разумеется, что новые веяния не могли нравиться Николаю II. Однако он принял дворянский адрес из рук председателя совета объединенного дворянства А.Д. Самарина и даже поблагодарил его. Царица же заявила, что отняла бы чин у Самарина, осмелившегося подписать такую резолюцию.

Показательно, что осенью 1916 г. некоторые члены царской фамилии, прежде всего великий князь Николай Михайлович, просили Николая II избавиться от влияния Распутина и царицы, пойти на уступки думской оппозиции.

Сам господствующий класс заколебался, чего не было ни перед, ни во время первой российской революции. Спасая свое привилегированное положение, он вынужден был просить царя отстранить от влияния на государственные дела авантюристов, пойти на уступки другому эксплуататорскому классу и его партиям. Разумеется, помещики-дворяне хорошо понимали, что они многого не потеряют, если правительство будет ответственным не перед Думой, а только перед царем.

Николай Романов – первый помещик и дворянин России – в значительной степени лишался безоговорочной поддержки того класса, интересы которого защищало самодержавие. Но самодержавие имело еще относительную самостоятельность и представляло, по определению В.И. Ленина, «до известной степени, и самостоятельную организованную политическую силу»[21]. Однако интересы царя и первого в стране сословия по-прежнему полностью совпадали, никаких противоречий между ними не существовало. Царь лишь не поднялся до понимания размеров опасности, которая угрожала ему и его классу.

По-своему хотел спасти династию Романовых Пуришкевич, который считал, что надо избавить царя от главной «темной силы» – Григория Распутина, приобретшего большое влияние при дворе. Высокопоставленные особы звали его «старцем» или даже «святым /12/ старцем», царь и царица – «нашим Другом». В 1916 г. этот 44-летний полуграмотный крестьянин из Тобольской губернии выглядел большеносым здоровым деревенским мужиком, носившим длинные черные волосы, бороду. Говорил он на особом жаргоне, смешивая церковный язык с простонародным.

Вот одно из его писем царю и царице, напечатанное газетой «Речь» 30 апреля 1917 г., по поводу думского запроса о Распутине:

«Миленька и папа и мама! Вот бес-то силу берет окаянный. А Дума ему служит; там много люцинеров и жидов. А им что? Скорее бы Божьяго Помазаннека долой. И Гучков господин их прихвост, – клевещет, смуты делает. Запросы. Папа. Дума твоя, что хошь, то и делай. Какие там запросы о Григории. Это шалость бесавская. Прикажи. Ни какех запросов не надо. Григорий».

Распутин сумел внушить чете Романовых, особенно царице, что без его молитв наследник цесаревич Алексей, страдавший неизлечимой болезнью – гемофилией (несвертываемость крови), – умрет. Став необходимым царской семье, он со временем вошел в состав придворной камарильи, принял активное участие в политической жизни вплоть до назначения и смещения министров. Используя свое положение при дворе, Распутин обогащался, не пренебрегая никакими средствами. Его развратный образ жизни стал достоянием широкой публики. Заговорили о «распутинщине» как символе разложения не только царского двора, но и самодержавия в целом.

Вот этого человека и убил в ночь с 16-го на 17 декабря 1916 г. Пуришкевич с компанией других монархистов, сказав прибежавшему на выстрелы городовому, что он застрелил собаку. Вместе с главой Союза Михаила Архангела в убийстве участвовали великий князь Дмитрий Павлович и князь Феликс Юсупов.

Однако убийство Распутина почти ничего не изменило при царском дворе, да и не могло что-либо существенно изменить. Дело было не в нем одном, а в придворной камарилье в целом, этом, по выражению В.И. Ленина, втором закулисном правительстве[22]. «Старец» безусловно влиял на политику, особенно на назначение людей, проводивших ее, но политический курс определял не он. Распутин совершенно не был подготовлен к государственной деятельности. И это видели многие.

«Я далек от мысли утверждать, что Распутин являлся вдохновителем и руководителем гибельной работы своего кружка (читай: придворной партии. – Л.С.),

– писал Родзянко. –

Умный и пронырливый /13/ по природе, он же был только безграмотный, необразованный мужик с узким горизонтом жизненным и, конечно, без всякого горизонта политического, – большая мировая политика была просто недоступна его узкому пониманию. Руководить поэтому мыслями императорской четы в политическом отношении Распутин не был бы в состоянии»[23].

Заявление Родзянки подтверждается документами.

В свете этого нельзя согласиться ни с историками 20-х годов, ни с историками нашего времени, которые явно преувеличивали и преувеличивают до сих пор роль Распутина в политической жизни России последних лет существования царизма. Это преувеличение перешло в литературу и кино. Главная причина явления, на наш взгляд, кроется в одностороннем подходе к изучению источников, дающих информацию о Распутине. В самом деле, чаще всего и больше всего сведения о «старце» черпают из переписки Александры и Николая Романовых, содержащей действительно большой и яркий материал. Достаточно сказать, что имя Распутина (во всех вариантах) в трех последних томах (всего их пять) упоминается более чем на 400 страницах из имеющихся 1000 страниц, и не просто упоминается, а чаще всего в вопросах, имеющих важное государственное значение, и, как правило, не один раз, а по нескольку раз на одной странице.

«Наш Друг сказал, что ты слетишь с престола, если не назначишь Протопопова», – писала царица своему коронованному супругу. Страшновато, не правда ли? Но Николай мнется: «Говорят, что несколько лет тому назад он (Протопопов. – Л.С.) был не вполне нормален после известной болезни (когда он обращался к Бадмаеву). Рискованно оставлять в руках такого человека министерство внутренних дел в такие времена»[24]. И все же Протопопов получает назначение. Предсказание «старца» или его авторитет подействовали на царя? Оказывается, все было сложнее.

Александра Романова неустанно напоминает своему супругу о «чудодейственных» советах Распутина. «...Я всецело верю в мудрость нашего Друга, ниспосланную Ему богом, – писала она, – чтобы советовать то, что нужно тебе и нашей стране. Он провидит далеко вперед, и поэтому можно положиться на Его суждение»[25]. Эта мысль пронизывает всю переписку Романовых за последние годы.

Верил ли царь в предсказания Распутина? Нам представляется, что он больше сомневался в них, чем верил. Однако слабовольный Николай, находясь под /14/ сильным влиянием своей жены, вынужден был прислушиваться к словам «старца».

Но главное состояло в другом. Если глубже проанализировать переписку царской четы в совокупности с другими документами, то становится ясным, что первоисточником большинства мыслей, высказываемых Александрой Николаю от имени Распутина, являлся не «старец», а другие люди из придворной камарильи, и прежде всего сама царица. Распутин ей нужен был как своеобразное средство давления на царя. Он был рупором придворной партии[vii]. И назначение Штюрмера председателем Совета министров, а Протопопова – министром внутренних дел было делом рук прежде всего царицы. Разумеется, ее горячо поддерживал в этом Распутин, которого Александра Романова часто втягивала в свои дела. Николай иногда противился. «Только прошу тебя, – писал он 10 ноября 1916 г., – не вмешивай нашего Друга. Ответственность несу я, и поэтому я желаю быть свободным в своем выборе»[26]. Но чаще всего «выбора» не было.

Заключая сюжет о Распутине, добавим еще, что не только историки и литераторы, но и лидеры буржуазных партий преувеличивали (последние сознательно) роль «старца» в политике самодержавия, его влияние, для того чтобы легче было критиковать правительство, придворную камарилью, мешавшие царю пойти им на уступки.

Такова краткая предыстория борьбы политических сил, и прежде всего партий эксплуататорских классов, в преддверии 1917 года. Она зафиксирована во множестве исторических источников: в напечатанных и хранящихся еще в архивах документах, в газетах, в воспоминаниях политических деятелей, в написанных на их основе книгах. Велась эта борьба в основном легально и была известна широкой публике.

Однако существовали политические силы, партии, которые в отличие от буржуазных форм борьбы за власть применяли как легальные, так и нелегальные методы борьбы. К сожалению, источников, которые отражали бы их деятельность, очень мало. Газет в России они фактически не имели, их лидеры мемуаров почти не писали, члены этих партий жестоко преследовались самодержавием и находились в подполье. Царское правительство не остановилось даже перед /15/ тем, чтобы отправить на каторгу членов IV Государственной думы большевиков А.Е. Бадаева, М.К. Муранова, Г.И. Петровского, Ф.Н. Самойлова, Н.Р. Шагова.

Но именно революционные партии выражали интересы тех классов, которые были главной движущей силой истории и в конечном счете определяли ее ход. Они оказывали огромное влияние и на поведение оппозиционеров. Революционные классы и были, по образному выражению К. Маркса, «кротами истории». Долго и кропотливо вели они свою работу, свершали революции. В России в XX в. появились революционные партии, которые возглавили эксплуатируемые классы, умножив их силы.

Партии эти объединяла борьба за свержение царизма революционным путем, но они были совсем не похожи друг на друга как по своим целям, так и по средствам их достижения. Разными являлись их роль и место в историческом процессе.

Первое и особое место среди них принадлежало партии большевиков, созданной и выпестованной Владимиром Ильичем Ульяновым-Лениным. Эта единственно последовательная и до конца революционная сила в борьбе с царизмом и буржуазией выражала интересы самого передового класса современного общества – пролетариата и всего трудового обездоленного и угнетенного люда.

На базе мощного подъема революционного движения рабочих (осенью 1916 г. произошли 273 политические забастовки, в которых участвовало до 310 тыс. человек[27]), крестьян, угнетенных национальностей (восстание в Туркестане), когда в городах все чаще раздавались призывы «раньше всего уничтожить внутреннего немца, а потом уже приниматься за заграничного», когда «обыватель пробудился и вместо ожидаемого “ура” кричит “караул”»[28], активизировали свою работу центральные и местные большевистские организации. В то же время именно они и всколыхнули это движение.

В отличие от буржуазных партий, пытавшихся использовать революционный подъем для торга с самодержавием (дай нам место в правительстве, и мы успокоим рабочих), большевики направляли его по политическому руслу, теоретически обобщали события, творчески развивали учение Маркса–Энгельса о революционном преобразовании общества. Ни одна партия не придавала такого гигантского значения развитию революционной теории, как большевики, В.И. Ленин.

В ряде программных документов («Война и российская /16/ социал-демократия», «Крах II Интернационала», «Социализм и война») В.И. Ленин раскрывает захватнический, грабительский характер войны. Разрабатывая стратегию и тактику большевиков, он обосновывает главный тактический лозунг партии – превращение войны империалистической в войну гражданскую и вытекавшее из него положение – поражение своего правительства в войне.

«Нельзя, – писал он, – в XX веке, в Европе (хотя бы и дальневосточной Европе), “защищать отечество” иначе, как борясь всеми революционными средствами против монархии, помещиков и капиталистов своего отечества, т. е. худших врагов нашей родины...»[29].

Развивая далее теорию социалистической революции, Ленин написал замечательные труды: «Империализм, как высшая стадия капитализма», «О лозунге Соединенных Штатов Европы», «Военная программа пролетарской революции». Он делает вывод о возможности победы социалистической революции первоначально в немногих или в одной стране. Именно в России складывались наиболее благоприятные условия для такой победы, ибо противоречия империализма в стране достигли наибольшей остроты. Здесь созрели экономические и политические предпосылки к социалистической революции: средний уровень развития капитализма, огромная концентрация пролетариата на производстве, большой революционный опыт передового класса общества, имелась вооруженная передовой теорией марксистско-ленинская партия, возглавившая борьбу рабочего класса и всех эксплуатируемых.

Вместе с тем Ленин, партия большевиков понимали, что социалистическая революция в России может осуществиться только после свершения буржуазно-демократической революции, которая неминуемо должна перерасти в пролетарскую. Ленинское учение об империализме, как кануне социалистической революции, об империалистических войнах, ставящих под угрозу цивилизацию, о роли революционных партий в обществе имеет непреходящее значение. Исторический опыт полностью подтверждает, что в конце XX в. развитие мировой системы капитализма все больше готовит материальную основу для замены его социализмом во всемирном масштабе, а планирование империалистами ядерной войны создает проблему выживания человечества. И что правильное преодоление противоречий современного, сложного, но единого мира предлагают коммунисты.

Наряду с огромной теоретической работой вождь /17/ большевиков из-за границы руководил партией. По его указанию осенью 1916 г. было восстановлено Русское бюро ЦК РСДРП для усиления непосредственной борьбы против самодержавия и налаживания более тесной связи с местными партийными организациями. В нем активное участие принимали А.Г. Шляпников, вернувшиеся из ссылки В.М. Молотов, П.А. Залуцкий.

Несмотря на систематические аресты партийных работников, не прекращал свою деятельность Петербургский комитет РСДРП, объединивший к концу 1916 г. около 2 тыс. членов большевистской партии. Он готовил рабочих к переходу от забастовок к массовым политическим выступлениям.

Кропотливую подпольную работу вели большевики Москвы, Поволжья, Урала, Сибири, Донбасса, других регионов России. «Готовьтесь к решительному бою со своими угнетателями!»[30] – эти слова листовки большевиков Ростова были общим призывом партии пролетариата.

Продолжали бороться против самодержавия и мелкобуржуазные партии эсеров, трудовиков, меньшевиков, а также партии их национальных собратьев. Состояние этих партий в годы войны в целом было крайне плачевным. В отчете царской охранки за 1916 г. говорилось: «Что касается партии социалистов-революционеров, то, по сведениям департамента полиции, таковой в России не существует»[31]. Это было близко к истине, хотя отдельные, разрозненные эсеровские организации имелись. Что касается меньшевиков, то у них кроме нелегальных организаций существовали такие важные гласные опорные пункты, как фракция в IV Государственной думе, Рабочая группа при Центральном Военно-промышленном комитете (ЦВПК), которая создала на ряде крупных предприятий «группы содействия». Имели свою фракцию в Думе и трудовики.

Тактика левого блока, осуществляемая большевиками, руководящая роль их в этом блоке давали возможность выступить против царизма общими силами всех революционных партий (совместное участие в забастовках, демонстрациях, существование большевистско-эсеровских военных организаций и т. д.).

Напоминаем при этом, что мелкобуржуазные социалисты выступали против лозунга превращения войны империалистической в войну гражданскую.

Камнем преткновения для всех мелкобуржуазных партий было их отношение к империалистической войне. Большинство представителей этих партий встало на позиции социал-шовинизма («революционного шовинизма»), /18/ соединив оборонческий патриотизм с мелкобуржуазной революционностью. Так, в обращении Поволжской организации эсеров «Ко всему русскому народу» говорилось:

«Граждане! Ради победы над врагом, ради счастья России, ради сохранения жизни миллионам наших братьев и отцов, которые стоят там, на западной границе, безоружные, оборванные, преданные своими вождями, восстанем и сбросим это правительство, где глупость тесно сплелась с изменой»[32].

Наиболее рьяно и последовательно социал-шовинизм отстаивал Г.В. Плеханов, ему вторили меньшевики К.А. Гвоздев, А.Н. Потресов, Г.А. Алексинский и др.

Но в отношении к воине мелкобуржуазные социал-демократические и народнические партии не были едины. Многие из них занимали оппортунистические центристские позиций, следуя за главным центристом Карлом Каутским. Их позиция определялась лозунгом: «Ни побед, ни поражений». Центристской, например, была фракция меньшевиков в IV Государственной думе. Среди центристов были правые, в том числе П.Б. Аксельрод, возглавлявший меньшевистский Организационный комитет (ОК), и левые центристы, которые называли себя интернационалистами. Меньшевиков-интернационалистов представляли Л. Мартов, Л.Д. Троцкий, эсеров-интернационалистов – В.М. Чернов, М.А. Натансон. В.И. Ленин, критикуя центристов, показывал, что на деле они поддерживали социал-шовинистов и оппортунистов. О Троцком он писал: «Всегда равен себе = виляет, жульничает, позирует как левый, помогает правым, пока можно...»[33]. Это было написано 19 февраля 1917 г.

Одновременно Ленин с большим вниманием относился к левым социалистическим деятелям, помогал им, добивался сближения, сплочения интернационалистов разных стран.

Все мелкобуржуазные социалисты в той или иной степени были оборонцами: долой царя, но да здравствует победа над Германией. Это в известной степени и явилось одной из причин для заключения в будущем соглашений между ними и либеральными буржуазными партиями.

Таким образом, против царизма боролись самые различные партийные силы, стремившиеся и к разным целям. Партии либеральной буржуазии хотели только подрезать царизм и превратить Россию в буржуазную монархию, продолжить империалистическую войну до победы. Мелкобуржуазные партии шли на свержение /19/ царизма, на прекращение империалистической войны, но при этом ратовали за ведение оборонной войны против немцев. И только большевики боролись за полное искоренение царизма и полное прекращение войны, за освобождение всех народов от империализма.

Россия в условиях непосредственной революционной ситуации подходила к 1917 г. Именно тогда народ подвел черту под многовековой самодержавной историей страны и открыл совершенно новую ее страницу./20/