ККеренский никогда не был лидером эсеровской партии, да и вступил в нее только в 1917 г. Не занимался он и теорией, в том числе и народнической, когда был трудовиком. Прежде всего он – политик, практик, представитель класса мелкой буржуазии, подавляющего большинства тогдашнего населения России. Никто так не аккумулировал в себе общие, наиболее характерные черты лидеров мелкобуржуазных партий, как Керенский (при сохранении народнических идеалов), эту популярную личность знали все и всюду в стране. С восторгом воспринимали «душку»-Керенского курсистки, гимназистки, одаривая кумира букетами цветов после каждого выступления. На «патриотических» демонстрациях его поклонники несли портреты «народного вождя», на митингах, как правило, горячо приветствовали. Мелкобуржуазные партии поддерживали большинство его начинаний.

Кадровые рабочие с самого начала восприняли Керенского настороженно и скоро прозвали болтуном, поняв, что это типичный мелкобуржуазный соглашатель. Большевики всегда относились к этому деятелю отрицательно. Характеризуя Керенского, они иронизировали: /197/ «Плачет, смеется, в любви клянется, но кто поверит, тот ошибется…» Еще до приезда в Россию, 6 марта, в телеграмме большевикам, отъезжавшим в Россию, В.И. Ленин предупреждал: «Керенского осо¬бенно подозреваем»[179].

Революционное фразерство Керенского вводило в заблуждение крестьян, и они до поры до времени сочувственно относились к нему. Слушая или читая «пронзительно революционные» речи эсеровского министра, неискушенные обычно выражали свое восхищение словами: «Силен, сукин сын». Буржуазия и ее партии по-разному оценивали этого политического деятеля соответственно обстоятельствам – начали с больших похвал, а кончили большим негодованием.

Кто же был этот человек, ставший 24 июля 1917 г. первым официальным лицом России, и что представляла партия социалистов-революционеров, в которую он вошел?

Александру Федоровичу Керенскому в 1917 г. исполнилось 36 лет. По образованию и профессии – юрист. Выступая адвокатом во многих политических процессах, приобрел большую известность. В 1912 г. был избран в IV Государственную думу от трудовиков. Оппозиционные речи в Думе, особенно в конце 1916 – начале 1917 г., сделали имя Керенского еще более известным. После победы Февральской революции вопреки решению Петроградского Совета (занимал пост товарища председателя Совета) он в качестве «заложника демократии» вошел в первый состав буржуазного Временного правительства, а затем во все остальные. Его эмоциональные выступления часто переходили в истеричность, а громкие «революционные» фразы повисали в воздухе, не переходя в дела.

Нарицательное наименование «керенщина» общеизвестно. Но это была политика не одного только человека, а квинтэссенция политики представителей огромного мелкобуржуазного класса, его партии эсеров, и не только ее, а многих подобных партий. Не будь Керенского, такую, в общих чертах, линию проводил бы кто-то другой, даже не эсер, а может быть, меньшевик (скажем, Церетели – наиболее эффектный на внешность и в манерах). Это была политика лавирования, балансирования между силами революции, которые надо было «сдерживать», и силами контрреволюции, у которых необходимо было «подрезать когти» для большей безопасности. Это была политика уступок то одной, то другой стороне, соглашений с ними, стремление использовать то контрреволюцию для борьбы с /198/ революцией, то наоборот. Потенциально она содержала элементы бонапартизма, которые позже нашли применение. Много лет спустя Керенский заявлял: «Я всю жизнь боролся с представителями контрреволюции справа и слева, и всю жизнь они меня били, то врозь, то вместе».

В политическую спираль Керенского вовлекли кадеты, и весь период от Февраля до Октября он поднимался с одного витка на другой. Милюков сообщает, что после свержения царя стали формировать правительство, он позвонил по телефону Керенскому и предложил пост министра. Тот охотно согласился. Нужды кадетов и властолюбивые мысли нового «революционного» министра совместились.

Этого человека порой было трудно понять, но еще труднее верить ему. Без сомнения, он являл собой тип позера. Когда в апреле широкой рекой вылились наружу классовые и партийные раздоры, Керенский патетически воскликнул: «Как жаль, что я не умер в первые три дня революции!»[180] Эти слова подхватили все газеты. Они сыграли свою роль. Но и конфузы случались, особенно когда он стал военным и морским министром. Пустили анекдот, будто вечно угрюмый фельдмаршал Гинденбург, услышав весть о назначении адвоката Керенского руководителем военного ведомства России, весело рассмеялся, развеселившись так всего второй раз в жизни (первый случился, когда у него умерла теща).

Керенский изо всех сил старался, чтобы подготовить наступление на фронте. Проводил он все очень своеобразно. Министр-социалист, например, включил в приказ по армии и флоту резолюцию такого содержания: «Граждане-капиталисты! Будьте Миниными для своей Родины. Откройте свои сокровища и спешите нести свои деньги на нужды освобожденной России»[181]. (Речь шла о так называемом займе свободы.) Колеся по фронтам, выступая на многочисленных митингах, съездах, он уговаривал солдат к наступлению. На фронте его прозвали «главноуговаривающим». Приведем одно из характерных выступлений, сделанное им 14 мая на фронтовом съезде в Каменец-Подольском и застенографированное корреспондентом газеты «Русское слово»:

«Я не хочу, товарищи офицеры и солдаты, как ваш министр, навязывать вам свои взгляды. Я хочу говорить как гражданин, который в самые темные моменты русской реакции рисковал говорить правду (Бурные аплодисменты. Крики: «Браво, Керенский!»)… /199/

Вас смущают братанием. Я, как военный министр, говорю вам, что это недопустимо…

Мои товарищи социалисты-революционеры умирали один за другим в борьбе с самодержавием. Если вам предстоит почетная смерть на глазах всего мира, позовите меня. Я пойду с ружьем в руках впереди вас (Гром рукоплесканий).

Мы на карту поставили судьбы миллионов людей. Вперед, на борьбу за свободу, не на смерть, а на пир я зову вас! Мы, деятели революции, имеем право на смерть! (Гром аплодисментов)».

Далее Керенский, приблизившись к Брусилову, сказал:

«Перед вами, генерал, я преклоняюсь и благодарю! И еще кланяюсь той серой массе русского народа, который потом и кровью создавал страну.

Самая свободная армия в мире! Вы все имеете права. Вы имеете армейские, корпусные, дивизионные, полковые, ротные комитеты, Советы солдатских депутатов, пользующиеся моим глубочайшим уважением. Без них мы ни одной минуты работать не можем и не станем…

Я не могу поверить, чтобы Россия, свергшая проклятый царизм, могла умереть. Я верю в победу. А вы, главнокомандующий, будьте спокойны. Все пойдут туда, куда прикажете! (Бурные аплодисменты)».

Далее корреспондент добавил: «Взволнованный министр в изнеможении опустился на стул»[182].

6 июля Керенский, вернувшись с фронта (во время демонстрации в Петрограде 3–4 июля он находился в действующей армии), выступил перед солдатами на Дворцовой площади и потребовал жесткими мерами навести порядок в столице: «Я приказываю вам, солдаты и матросы, положить предел преступной борьбе с русской революцией в тылу»[183]. Военная верхушка была довольна такими мерами министра-председателя. Буржуазные партии также долгое время были довольны Керенским, особенно его ролью в первом коалиционном правительстве. Одновременно кадеты наставляли его «на путь истинный». «Речь» в своей передовице 18 мая давала понять, что сам факт присутствия социалистов в «буржуазном министерстве» обязывает его внести «соответствующие практические поправки в свое мировоззрение». Милюков подтверждал, что Керенский «сделал больше, чем от него можно было ожидать». Маклаков, выражая мнение большинства кадетской партии, 3 июня на частном совещании членов Государственной думы заявил: «Керенский вел и ведет ту /200/ линию, за которую я рад здесь засвидетельствовать ему мое глубокое уважение». И продолжал: «Не только правительство, но даже руководители русской революции в настоящее время, как мы слышим, отмежевывают себя от крайних течений, принимают меры против ленинцев и циммервальдцев»[184]. Как говорится, «яснее ясного». Буржуазные партии надеялись, что эсер Керенский поможет им обуздать революцию. Казалось бы, июльские события подтвердили эти надежды. Но буржуазия жаждала большей крови, а Керенский опять заколебался. Милюков жалуется, что руководитель военного ведомства – штатский человек, а потому наступление на фронте провалилось. Кадеты наседают на председателя Совета министров, подталкивая его «к созданию сильной власти».

Что же представляла собой партия, в которую входил Керенский и на которую он больше всего опирался для ведения борьбы «справа и слева»? Партия социалистов-революционеров (эсеров) образовалась в конце 1901 г.[185] I съезд, на котором была принята ее программа, состоялся 29 декабря 1905 г. – 4 января 1906 г. Эсеры считали себя продолжателями народников, пытались объединить всех трудовых людей (крестьян, рабочих, радикальную интеллигенцию, кустарей), но основную ставку делали на крестьян. Программа эсеров включала в себя в основном народнические постулаты, в том числе террор, рассматриваемый ими как одно из главных средств борьбы. Важная роль в переходе к социализму отводилась крестьянской общине. Кроме того, в нее вошли и анархистские теории; кое-что взято из марксизма, заимствовано у философов-идеалистов Запада. Говоря о классах, классовой борьбе, они были далеки от научного понимания этого процесса. Пролетариат и трудящиеся крестьяне представлялись эсерам как единый класс. Эклектика теоретических построений неминуемо приводила к колебаниям, неустойчивости воззрений членов партии социал-революционеров. Террористические акты боевиков, как и красивые лозунги (например, «В борьбе обретешь ты право свое»), сделали партию привлекательной для широких масс народа, особенно для крестьян. Должно было пройти определенное время, чтобы народ смог не по словам, а по реальным делам, сугубо практическим, будничным, увидеть истинное лицо эсеров, оценить их действия по существу.

Еще в 1902 г. В.И. Ленин указывал: «Социал-революционаризм есть одно из тех проявлений мелкобуржуазной идейной неустойчивости и мелкобуржуазной /201/ вульгаризации социализма, с которыми социал-демократия всегда должна и будет вести решительную войну» [186].

В Москве с 25 мая по 4 июня проходил III съезд партии социалистов-революционеров[i]. Председатель съезда старейший эсер Ракитников вновь подтвердил позицию партии в отношении власти. Совет рабочих и солдатских депутатов «правильно сделал», уступив «ее правительству, вышедшему из четвертой Думы… Теперь раздаются голоса, – продолжал председатель, – не взять ли нам власть в свои руки? Это нам предстоит решить на съезде»[187]. Оговоримся сразу: эсеры на это не решились.

Общее политическое положение освещал Чернов. Назвав съезд «великим праздником партии», он заявил, что «события выдвинули партию на авансцену истории». Действительно, это было так. Они сами совершенно не ожидали такого успеха.

Высказывая отношение эсеровской партии к войне, к Временному правительству, Чернов говорил: «Война до того довела обострение всех противоречий, бывших в России, что последняя выскочила из колеи буржуазной жизни». Это утверждение, как и то, что внешняя политика находится в тесной связи с внутренней, было правильным. Но рассуждение о том, что «железная логика войны не позволяет нам выскочить из ада»[188] являлось чистейшим оппортунизмом, фактическим оправданием дальнейшего продолжения войны. Эсеровский теоретик тщился подвести «научную» базу под соглашательскую политику партии.

Позицию левого эсера Камкова, вскрывавшего захватнический характер войны, выступавшего против соглашения с буржуазией и ее партиями, поддержала лишь незначительная часть съезда. /202/

«III съезд партии с.-р., –

говорилось в резолюции о войне, –

настаивая на ведении со всей энергией борьбы за всеобщий мир, считает необходимым в то же время в интересах самой борьбы за мир, в интересах защиты русской революции и ее политических и социальных завоеваний от всяких посягательств как изнутри, так и извне, приведение армии в полную боевую готовность и создание из нее силы, способной к активным операциям во имя осуществления задач русской народной политики»[189].

Вот так витиевато, а точнее, сознательно запутанно формулировали эсеры тезис о продолжении войны. Полная, самая энергичная поддержка выражалась Временному правительству.

Что касается главенствующего для эсеровской программы – аграрного вопроса, то съезд формально повторил старые ее положения: всякая собственность на землю должна быть уничтожена, земля переходит в общенародное достояние (социализация земли) без выкупа для уравнительного трудового пользования. Но тут же оговаривалось, что основной закон о земле принимается Учредительным собранием, а до этого «всякие частные захваты земель» отвергались, т.е. эсеры по сути на длительное время отказывались от решения аграрного вопроса.

На третий день работы съезда уже в 11 часов вечера выступил сам Керенский. Позднее время должно было подчеркнуть, какой это занятый человек.

«Как усталый путник приникает к живительному ключу, – начал он, – так после трудной работы прихожу я в товарищескую среду и пью здесь бодрость и трудолюбие». «Я пришел сюда, – театрально закончил свое выступление Керенский, – чтобы ваш съезд, товарищи, укрепил наши силы и веру в то, что мы сумеем справиться как с реакцией справа, так и с демагогией слева»[190].

В области государственного устройства и национальных отношений съезд высказался «за форму федеративной демократической республики, с территориально-национальной автономией в пределах этнографического расселения народностей…»[191].

III съезд партии социалистов-революционеров, отразив наивысший подъем эсеров, явился одновременно и началом заката их. Чернову и другим центристам не удалось замазать серьезные трещины, образовавшиеся в партии. Наметившийся раскол продолжался. Петроградский областной комитет эсеров в начале июля опубликовал в своей газете «Земля и воля» своего рода декларацию («Письмо в редакцию») «фракции левых», в которой открыто заявлялось о несогласии /203/ с кардинальным направлением политики партии.

ЦК партии социалистов-революционеров отреагировал на это специальным постановлением, в котором говорилось о том, что за спиной партии, тайно, на ее III съезде образовалась «организация в организации» под именем «Организационного бюро левого крыла партии с.-р.». Группа эта, решив «сохранить за собой полную свободу выступлений», объявила в своей газете «Земля и воля», что она не согласна «подчиняться указаниям руководства большинства»[192]. Центральный комитет эсеровской партии осудил «фракционную деятельность левых эсеров и предложил прекратить ее»[193].

Лидеры левых эсеров (Б. Камков, М. Спиридонова, М. Натансон, П. Прошьян и др.), как нам представляется, струсили и не осмелились заявить об отколе от партии. Камков даже направил в ЦК П.С.-Р. своего рода покаянное письмо, в котором убеждал, что никакой «организации в организации не существует» и что никто не собирается ее создавать[194]. Нерешительность «раскольников», может быть даже некоторая хитрость их, ни в какой мере не опровергают наличия в партии левого течения, которое хотя и развивалось зигзагообразно, но ширилось и крепло с каждым днем.

Напомним, что Керенский принадлежал к правой части эсеровской партии, поддерживал и фактически направлял самую правую эсеровскую газету «Воля народа». Правительственная политика Керенского остро критиковалась левым крылом партии. Все это привело к тому, что министра-социалиста «прокатили» при выборах в ЦК партии социалистов-революционеров. Правда, чтобы быть избранным, ему не хватило всего трех голосов (за – 134, против – 136)[195]. Съезд избрал Центральный комитет П.С.-Р. из 21 члена и 5 кандидатов[ii].

III съезд эсеровской партии не способствовал тому, чтобы объединить существовавшие народнические партии, не говоря уже об объединении всех социалистических партий, хотя этот вопрос тоже неоднократно ставился. Еще до съезда эсеры говорили, что у всех /204/ народнических партий (социалисты-революционеры, народные социалисты, трудовики) вопрос о земле, составлявший главную часть их программ, в основном решается на общей базе. И это – почва для объединения.

Но социалисты-революционеры вначале шли дальше.

«…Вопрос сближения всех истинных, всех последовательных социалистов в обновляющейся, в революционной России есть вопрос ближайшего будущего, –

писала газета «Дело народа» в редакционной статье, –

а эсерам, несмотря на некоторые особенности их мировоззрения, могло бы быть с эсдеками (меньшевиками. – Л.С.) очень по пути»[196].

Такая постановка вопроса имела под собой серьезное обоснование. Ведь создали же эсеры и меньшевики практически единый политический блок в 1917 г. (правда, он не был оформлен), выступая вместе по всем важнейшим позициям, а после июльских событий вместе сдали власть буржуазии и ее партиям, превратившись в органический придаток контрреволюции.

Но разумеется, легче обстояло дело с однородными мелкобуржуазными партиями. Была попытка объединить все национальные социалистические (народнические) партии. Для этой цели создается специальный Совет национальных социалистических партий России, планируется в конце июля провести в Петрограде конференцию[197]. Но далее все застопорилось. А что касается общероссийских народнических партий, то здесь кое-что удалось совершить. 17 июня открылся Всероссийский съезд Партии народных социалистов. Их лидер В.А. Мякотин сделал небольшой доклад, ибо обсуждать было нечего. Эта партия, возникшая в 1906 г. в результате объединения правых эсеров и отошедшей от кадетов народнической интеллигенции, в годы реакции и войны фактически не действовала, а возродилась только после Февральской революции. Партия народных социалистов (энесы) отказалась от применения террора, была легальной, по многим вопросам смыкалась с кадетами, стояла за выкуп земли[198]. Она выражала интересы кулаков, средней интеллигенции, хотя и провозгласила девиз: «Все для народа, все через народ!». С вопросом об объединении с трудовой группой выступил представитель последней Н.В. Чайковский. Его решение облегчалось тем, что в Петроградском Совете уже существовала объединенная фракция народных социалистов и трудовиков.

Трудовая группа возникла в 1906 г. в I Государственной думе. Резолюция по земельному вопросу, принятая VI съездом Трудовой группы (проходившим /205/ одновременно со съездом энесов), гласила:

«Вся земля признается общенародным достоянием. Земельными фондами заведуют местные самоуправления, кроме земель общегосударственного значения. Земли кабинетские, удельные, церковные, казенные, частновладельческие передаются в общеземельный народный фонд. Земля принадлежит тому, кто ее обрабатывает. Землепользованием признается форма коллективного пользования (община и др.)»[199].

На VI съезде Трудовой группы присутствовало более 160 делегатов. Они также рассматривали вопрос об объединении. Основной доклад здесь делал Чайковский, а от народных социалистов выступил Мякотин.

21 июня после значительных споров произошло слияние двух партий. Были, в частности, трения по национальному вопросу. Народные социалисты стояли за единое государство, занимая позицию, близкую к кадетам. Трудовики поддерживали резолюцию исполкома Петроградского Совета о праве наций на самоопределение вплоть до отделения[200]. Но трудовики уступили, отказавшись от пункта о самоопределении наций (который в 1917 г. присутствовал во всех программах мелкобуржуазных партий, в том числе у эсеров), принятого III съездом. Объединенная партия стала называться Трудовой народно-социалистической партией. В ней состояло около 10,5 тыс. членов, из них свыше 4 тыс. – в Петрограде и Москве[iii].

На другой день, 22 июня, эсеровская газета «Дело народа», приветствуя акт объединения, выразила надежду, что новая партия из-за своей малочисленности, видимо, войдет в партию социалистов-революционеров. Но это может произойти только в случае полного признания Трудовой народно-социалистической партией аграрной программы эсеров. Других расхождений между двумя партиями не существовало.

Трудовые народные социалисты тут же выдвинули контрпредложение. Одним из условий объединения с эсерами должно быть отмежевание последних от своего левого крыла[201].

Представляют известный интерес оценки нового образования другими партиями. Меньшевик-интернационалист Н. Суханов назвал трудовых социалистов «микроскопическими и никчемными», «что называется, /206/ ни два, ни полтора»[202].

Кадеты же считали новую партию «благоразумнейшей из социалистических партий». И это понятно: она была самой правой из всех народнических партий. Из-за этого не произошло объединения с эсерами, которые побаивались урона от этого акта. Милюков же очень сожалел о том, что кадетам не удалось заключить блок с Трудовой народно-социалистической партией при выборах в местные органы и в Учредительное собрание[203]. Действительно, кадеты от этого много потеряли. Единственной из мелкобуржуазных общероссийских партий, которая на выборах в Учредительное собрание почти ни с кем не блокировалась, была партия трудовых социалистов.

Разумеется, объединение обеих партий несколько повысило их роль в обществе, но общее значение мелкобуржуазной народнической партии все равно было небольшим (она не смогла расширить своей социальной базы). На II съезде партии, состоявшемся в сентябре 1917 г., острые противоречия объединившихся вылезли наружу, показали бесперспективность партии. Однако представители ее тем не менее занимали видные места в государственных и общественных учреждениях, заседали во Временном правительстве, Главном земельном комитете, в Особом совещании по выборам в Учредительное собрание, выступали на Государственном совещании в Москве, на Демократическом совещании, входили в состав Совета республики (на выборах в Учредительное собрание получили менее одного процента голосов).

Дальше процесс объединения народнических партий не пошел, а III съезд эсеров официально заявил, что условия для этого еще не созданы. Заметим, что в резолюции съезда было сказано и о невозможности заключения блоков с другими социалистическими партиями при выборах в Учредительное собрание[204]. Это не везде соблюдалось.

Практические попытки объединения предпринимали и союзники эсеров по политическому блоку – меньшевики. После провала соединения с большевиками они стали носиться с идеей собрать под одну крышу всех социал-демократов небольшевиков, т.е. все течения в российском меньшевизме (крайних оборонцев, группировавшихся вокруг Потресова, революционных оборонцев во главе с Церетели, Даном, Либером, интернационалистов, руководимых Мартовым, новожизненцев), и часть национальных социал-демократических партий (Бунд и др.).

На состоявшейся 7–11 мая Всероссийской конференции /207/ меньшевистских и объединенных организаций не удалось сделать что-либо существенное в этом направлении. Кроме того, плехановская группа Единство отмежевалась от меньшевистского Организационного комитета, заявив о своем самостоятельном существовании. Известно, что она стала полностью социал-шовинистической организацией[205].

Меньшевики возлагали особые надежды на Объединительный съезд РСДРП, призванный создать «Объединенную РСДРП». Он проходил 18 – 26 августа 1917 г. в Петрограде в здании Политехнического института. На съезде присутствовали 222 делегата с решающим голосом от 146 организаций, из которых 10 были объединенными. Они представляли 193172 члена партии (по другим данным – 205000), из них 17,5 тыс. – члены Бунда и 2600 человек – члены меньшевистской части Социал-демократии Латышского края[206]. На заседаниях разгорелась острая борьба между представителями четырех фракций. К концу съезда фактически остались две фракции: революционные оборонцы и интернационалисты, причем последние составляли более одной трети делегатов всего съезда. Однако меньшевики-интернационалисты, критикуя революционных оборонцев, не порывали с ними, а оставались в одной меньшевистской партии, которая после этого съезда стала называться РСДРП (объединенной). Но фактически съезд не достиг своей цели: от меньшевиков откололись крайне правые и крайне левые. Последние (петроградская группа во главе с Ю. Лариным) вступили в партию большевиков.

Даже только эти организационные вопросы российского меньшевизма свидетельствовали о том, что с развитием революции этот основной конкурент большевистской партии среди рабочих масс (главной силы революции) в отличие от нее не укреплялся, а, наоборот, все более и более слабел. Свидетельством тому было и то, что в 1917 г. стали образовываться национальные меньшевистские партии и откалываться от общероссийского меньшевизма.

Большое «неблагополучие» наблюдалось и в национальных меньшевистских организациях, в частности в Бунде. На 10-й конференции, состоявшейся в апреле, по утверждению активного деятеля этой партии и ее историка Рафеса, «не было ни одного “интернационалиста” в полном смысле этого слова, почти все признавали необходимость “революционной обороны” освобожденной страны». С мая в Бунде началась борьба между разными течениями, «и с июня месяца во всех местных организациях /208/ “интернационалистское” ядро свило себе довольно прочное гнездо»[207].

Меньшевизм, как и эсерство, все больше раздирался внутренними противоречиями, хотя ведущей силой в партиях оставались те элементы, которые поддерживали буржуазное Временное правительство. После июльских событий меньшевики и правые эсеры становились все контрреволюционнее в своей политике, более активно поддерживали буржуазию и ее партии.

Влияние меньшевиков на рабочие массы неуклонно падало. На словах они стояли за 8-часовой рабочий день, охрану труда, страхование рабочих, повышение заработной платы, а на деле, используя примирительные камеры, часто предавали интересы трудящихся в споре между трудом и капиталом. Так было не только в столицах, но и на местах. Лидер грузинских меньшевиков Ной Жордания был откровенен:

«Объединение интересов промышленников и рабочего класса довольно трудно. Но все же мы должны всю нашу рабочую политику вести в этом направлении»[208].

Но проводить ее меньшевикам было все труднее, ибо они выступали против одного из главных и важнейших революционных лозунгов – установления рабочего контроля над производством.

Серьезное банкротство ожидало и их политику по национальному вопросу (до Октября 1917 г. меньшевики стояли за централизованную Российскую республику и культурно-национальную автономию), которому они первое время не придавали должного значения. Тот же Жордания в начале революции говорил: «В данный момент выдвигать национальный вопрос несвоевременно. Он может повредить делу революции»[209]. Но когда поняли, что национальный вопрос является важнейшей движущей силой развития революции, было уже поздно. (Большинство мелкобуржуазных партий в 1917 г. стояли на позициях федерализма, но были едины в том, что все части страны входят в состав демократической России.) Догматизм меньшевиков в национальном вопросе, как и в аграрном (они продолжали цепляться за муниципализацию земли), оттолкнул от них революционные массы[210]. Когда секретарь Одесского комитета меньшевиков спросил после июльских событий у одного из рабочих, депутата Совета, почему он раньше был за меньшевиков, а теперь голосует за большевиков, тот ответил:

«Большевики все время говорят: власть должна принадлежать народу, Советам, а меньшевики только на словах за классовую борьбу, а на деле стоят на одном: власть должна быть у буржуазии. /209/ Зачем же нам, рабочим, поддерживать тех, кто защищает буржуазию?»[211]

Вот эти и подобные им обанкротившиеся мелкобуржуазные партии были опорой Керенскому в его борьбе «направо и налево».

Но произошло совершенно непредвиденное для эсеровского министра-председателя событие (хотя и вполне закономерное для любой революции, особенно для революции 1917 г.), которое заставило его и мелкобуржуазные партии временно изменить свое поведение. Речь идет о контрреволюционном заговоре генерала Корнилова, открыто поддержанного реакционной частью военной верхушки и скрытно правыми кругами буржуазных партий, прежде всего кадетами и бывшими октябристами. Определенную роль в его возникновении сыграл и сам Керенский, пытавшийся насадить на русской почве бонапартизм, военной силой подавить революцию. Заговор явился результатом сложного переплетения военных и партийно-политических событий, контрреволюции и революции, а также «третьего пути» развития российского общества.

Именно корниловщина вскрыла всю несостоятельность лавирования Керенского и мелкобуржуазных партий между буржуазией и пролетариатом, между партиями эксплуататорских классов и политическим авангардом рабочего класса. Исторические события диктовали: либо диктатура буржуазии, либо диктатура пролетариата. Третьего не дано.

Одержав победу в июльские дни (эта победа, как показали дальнейшие события, оказалась «пирровой», временной, ненадежной), буржуазия, ее партии, военщина все интенсивнее подталкивали в свою сторону Керенского, его правительство, эсеров, меньшевиков. Готовилось установление военно-буржуазной диктатуры. Для этой цели было использовано состоявшееся в Большом театре в Москве 12–15 августа Государственное совещание. «Героем» его явился верховный главнокомандующий генерал Л.Г. Корнилов.

«…Мы сильно опасаемся, – говорил на совещании Милюков, – что теперешний состав исполнителей (речь идет о правительстве Керенского. – Л.С.) не обеспечивает восстановления порядка и не дает гарантии восстановления личности и собственности»[212].

Было ясно, что «керенщина» больше не устраивала ни буржуазию, ни военную элиту. Московское совещание консолидировало реакционные силы. Их положение облегчалось бонапартистскими действиями Керенского. Последний фактически вступил в сговор с Корниловым. /210/ Оба хотели подавить революцию, но разными путями. Однако в самую последнюю минуту между ними произошел разрыв – никто не хотел уступить власти.

Корнилов двинул на Петроград войска для разгрома Советов и революции. В своем обращении к населению он взывал:

«Русские люди, великая родина наша умирает! Близок час кончины. Вынужденный выступить открыто, я, генерал Корнилов, заявляю, что Временное правительство под давлением большевистского большинства Советов действует в полном согласии с планами германского генерального штаба и одновременно с предстоящей высадкой вражеских сил на Рижском побережье, убивает армию и потрясает страну внутри»[213].

Бывший царский генерал, а теперь Верховный главнокомандующий возглавил мятеж.

28 августа о контрреволюционном выступлении Корнилова оповестили все газеты. Министру-председателю ничего не оставалось, как обратиться за поддержкой к ЦИК Советов, исполкому Всероссийского Совета крестьянских депутатов. В правительстве он потребовал себе диктаторских полномочий, создания «Директории». В ответ на это кадеты заявили о выходе из правительства (третий раз в 1917 г.).

Все мелкобуржуазные партии высказали доверие Временному правительству, прежде всего его главе. Лишь большевики, выступив против доверия, приняли самое активное участие в организации масс на борьбу с контрреволюционным генеральским заговором. Они послали своих представителей в созданный ЦИКом Советов Комитет народной борьбы с контрреволюцией. Строго отличая защиту революции от защиты буржуазного Временного правительства и его министра-председателя, большевики разоблачали как происки этого правительства, так и корниловщину как два метода контрреволюционной политики. Сейчас, говорили большевики, самым опасным для народа является корниловщина, поэтому все силы должны быть направлены на ее разгром. Но это совсем не значит, разъясняли ленинцы, что одна контрреволюционная диктатура сменит другую, надо полностью ликвидировать буржуазную контрреволюцию и осуществить переход власти в руки революционных рабочих, крестьян и солдат. Так писала большевистская газета «Рабочий» 28 августа 1917 г.

Эсеровское «Дело народа», меньшевистская «Рабочая газета», ругая кадетов за поддержку корниловщины, тоже призывали народ спасать революцию, но с Временным правительством[214]. /211/

По-иному вели себя буржуазные партии. Кадеты выказывали явное расположение к Корнилову, называли его патриотом, который призван спасти столицу от «большевистского бунта», «печалились» о недоразумении, возникшем между Керенским и Корниловым, призывали к примирению правительства и Ставки.

29 августа буржуазное «Русское слово» в передовой статье «Гражданская война» фактически выболтало то, что было на уме у всех буржуазных партий.

«Ведь всем ходом неумолимых событий, падающих удар за ударом на грудь русского народа, –

убеждала газета, –

отчетливо и повелительно была поставлена на очередь неотвратимая задача образования твердой, мы бы сказали, диктаторской власти в стране, которая сковала бы тыл и фронт России в одно неразрывное целое и все подчинила бы единому требованию момента – требованию военной обороны страны. Уже на Государственном совещании под давлением “смертельной опасности” был ясно поставлен вопрос об организации власти на указанных началах…»

На второй странице этой же газеты аншлаг: «Генерал Корнилов и Временное правительство». Далее крупными буквами: «Воззвание А.Ф. Керенского к армии, флоту и железнодорожникам. Занятие Луги и Гатчины. Бои на станции Антропшино между правительственными и корниловскими войсками. Генералы Клембовский и Деникин перешли на сторону Корнилова». Ниже в одной из заметок преувеличенно перечислялись военные силы Верховного главнокомандующего, в другой сообщалось: «В Царском Селе усиленная охрана. Гарнизон отнесся с недоверием к объявлению Керенского об измене Корнилова и отправил в Петроград своих делегатов для выяснения вопроса».

А далее приводилось сообщение казачьей делегации о том, что Керенский отменил поездку казаков во главе с Дутовым к Корнилову для примирения. Казаки недовольны этим. Совет Союза казачьих войск в связи с этим вынес постановление, что он «слагает с себя всякую ответственность за дальнейшее развитие конфликта». Газета приводила «Ультиматум генерала Каледина», в котором казачий атаман полностью поддерживал действия Корнилова и требовал прекратить борьбу с ним.

За два дня до этого, т.е. перед самым мятежом, та же газета в передовице, озаглавленной «Полгода революции», писала:

«Будем верить, что если революция привела Россию на край гибели и уничтожения, то Россия не только выйдет сама, но и выведет вместе с /212/ собой и революцию на прямую дорогу национального возрождения»[215].

Между тем дела Керенского были плохи. Он подумывал об отставке. Метаясь от Советов, эсеров и меньшевиков к кадетам, от кадетов к военным, от военных снова к Советам, искал себе поддержку или замену. Министр-председатель предложил пост Верховного главнокомандующего генералу Алексееву, надеясь, что Корнилов с ним воевать не будет, но тот отказался, предложив Керенскому помириться с мятежником. Но для Керенского (с ярлыком немецкого агента) это было неприемлемо.

За спиной министра-председателя Милюков тайно договорился с Алексеевым, что тот при необходимости возглавит новое Временное правительство.

Как вспоминал позже Керенский, в ночь с 28 на 29 августа он почти один оставался в Зимнем дворце:

«…не потому, что не хотел ни с кем вместе действовать. Просто создалась такая атмосфера кругом, что полагали более благоразумным быть подальше от гибельных мест… Я никогда не забуду мучительно долгие часы понедельника и особенно ночи на вторник»[216].

Но развернувшиеся события вновь вынесли на свой гребень социалиста министра-председателя. Мобилизованные, по указанию Совета, железнодорожники, трудящиеся столицы, прежде всего рабочие, получившие оружие, части петроградского гарнизона встали на защиту революции. Особую роль сыграли большевики, пославшие навстречу двигавшимся войскам своих агитаторов. Именно революционным словом, а не оружием был ликвидирован заговор Корнилова. До боев дело не дошло. Посланные мятежным генералом воинские части отказались подавлять революцию.

«Временное правительство распалось при первом же движении корниловской контрреволюции, –

подводили итог большевики разгрому заговора. –

Это правительство, которому часть демократии неоднократно выражала свое доверие, которому она вручала всю полноту власти, – это правительство оказалось не в состоянии исполнить свою первую и основную задачу – задавить в корне генеральско-буржуазную контрреволюцию. Поиски соглашения с буржуазией ослабили демократию, разожгли аппетиты буржуазии, дали ей смелость решиться на открытое восстание против революции, против народа».

Об этом предостерегало воззвание ко всем трудящимся, рабочим и солдатам Петрограда, подписанное ЦК, ПК, Военной организацией РСДРП(б), Центральным Советом фабзавкомов и /213/ большевистской фракцией Петросовета. В воззвании говорилось о необходимости создания новой власти, которая удовлетворит нужды рабочих, солдат и крестьян[217].

В.И. Ленин, внимательно следивший по газетам о мятеже Корнилова, 30 августа в письме в ЦК отметил: «Восстание Корнилова есть крайне неожиданный (в такой момент и в такой форме неожиданный) и прямо-таки невероятно крутой поворот событий»[218].

Да, это был очень крутой поворот в развитии революции, положивший начало глубоких перемен в социальной психологии масс, новой расстановки классовых и партийных сил в стране. Выиграли от него большевики, проиграли все остальные партии, и прежде всего буржуазные, особенно кадеты, которых стали называть «корниловцами». Еще больше падает авторитет российских и национальных меньшевиков и эсеров. Снова ожили Советы, в которые рабочие и солдаты все больше посылают большевиков, отказывая в доверии мелкобуржуазным партиям, поддерживавшим обанкротившееся буржуазное Временное правительство и его главу Керенского. Авторитет последнего стремительно падал.

Главным доказательством роста влияния РСДРП(б) явилась большевизация Петроградского Совета (31 августа) и Московского Совета (1 сентября). Председателем Петросовета стал Л. Троцкий, Московского – В. Ногин. Процесс большевизации советов охватил всю страну. Россия вступала в новый этап кризиса, одним из свидетельств которого явилось падение влияния соглашателей в городе и в деревне.

Старейшая эсерка («бабушка русской революции») Е.К. Брешко-Брешковская с горечью вспоминает, как однажды отстранились от эсеров крестьяне и восприняли большевистский призыв. В конце лета она выступила в одном из уездов Курской губ., агитируя крестьян выбирать эсеров в Учредительное собрание. Крестьяне благосклонно слушали. Но вот, вспоминала она, выступил большевик. «Что такое Учредительное собрание? – сказал он. – Слова или вот этот лист, который разорву и брошу. Только и видели. А ты вот возьми своими руками (и он загребает в воздухе), тогда твое будет, тогда не выпустишь. Так-то надежнее». Потускнели лица бородачей, продолжает эсерка, нахмурились и вдруг оживились и с лукавой улыбкой, соблазненные, заговорили: «А и вправду, своими руками возьмешь – вернее будет». Автор приходит к правильному выводу: агитация большевиков все-таки делает «свое дело» и в деревне[219]. /214/

---

Источники и литература

Предыдущая | Содержание | Следующая