Вновь развитие промышленности

Во время критической кампании против Варги был затронут также вопрос о способности государственного вмешательства в ход воспроизводства, о возможности существования элементов планомерности в капиталистической экономике: официально одобренная точка зрения априорно отвергала такую возможность, хотя на Западе Европы было сделано уже немало шагов в данном направлении[1].

Напротив, принцип планирования экономики признавался абсолютно обязательным для СССР. Как только закончилась война, в августе 1945 г. правительство дало указание соответствующему специальному органу (Госплану) подготовить новый пятилетний план на 1946–1950 гг.[2] В марте следующего года этот документ был представлен председателем Госплана Вознесенским вновь избранному Верховному Совету.

По поводу того, следует ли продолжать осуществление практики планирования, не велось никаких дискуссий (планирование рассматривалось как весьма важный элемент жизни страны еще и в довоенный период), не было дебатов и о том, какие основные направления экономической политики должны найти отражение в новом плане. Понять причины этого довольно трудно. Разумеется, одна задача подчиняла себе все остальные: восстановление районов, опустошенных войной. Новая пятилетка была полностью посвящена решению этой проблемы. Но и здесь можно было бы руководствоваться различными критериями. Вознесенский же с самого начала исходил из того, что план просто должен отражать «дальнейшее движение по пути развития», который был уже намечен в довоенное время и был прерван нацистской агрессией[3]; на новом этапе воспроизводились, таким образом, все те противоречия и диспропорции между различными отраслями экономики, которые возникли в ходе реализации двух первых пятилетних планов в 20-е и 30-е гг.

Восстановление было уже начато в освобожденных районах, по мере того как Красная Армия с боями продвигалась все дальше и дальше[4]. Но в полной мере начать эту работу советский народ смог только после победы. В течение первых двух лет в условиях нехватки продуктов питания труд советских людей был столь же мучительно трудным, как и в военные годы. К этим тяготам добавились еще и сложности, обусловленные реконверсией производства, переводом его на мирные рельсы. Демобилизация, репатриация из-за рубежа, возвращение домой тех, кто был эвакуирован на Восток, создали в стране огромные миграционные потоки населения. Полный контроль над экономической жизнью был восстановлен правительством только к концу 1947 г. Подъем промышленного производства /306/ после спада предшествующего года и новый урожай, который был довольно хорошим, позволили создать минимум необходимых запасов. В целях поглощения находившейся в обращении огромной денежной массы, выпущенной в период войны, была декретирована жесткая денежная реформа. Одновременно было отменено нормирование продуктов. СССР провел это мероприятие одним из первых и Европе.

Реформа привела к принудительному изъятию денег у всех, кто каким-либо образом накопил значительные суммы. Только заработная плата и стипендии остались без изменений. По банковским вкладам в размере до 3 тыс. рублей обмен денежных знаков производился один к одному; по вкладам с 3 до 10 тыс. рублей было произведено сокращение накоплений на 1/3, а по вкладам в размере более 10 тыс. — на 2/3. По облигациям государственного займа обмен был произведен в соотношении 1:3. Наиболее тяжкий удар постиг тех, кто хранил деньги вне государственных сберегательных учреждений: они получили только один новый рубль за десять старых. Было объявлено, что эта мера направлена против спекулянтов, которые «обогащались, используя огромную разницу в ценах государственной торговли и ценах на свободном колхозном рынке»[5], это означало, что среди пострадавших было достаточно много сельских жителей. После упразднения карточной системы цены на потребительские товары стали выше прежних, нормированных, но ниже «коммерческих», которые соответствовали условиям рынка; в целом новый уровень цен был довольно высоким, но достаточно реалистичным, так как он учитывал ту глубокую нужду, которую переживала страна. Новые цены более чем в три раза превосходили их довоенный уровень, тогда как выплаченная заработная плата увеличилась в целом только наполовину. Средний размер заработной платы не достигал 500 рублей, килограмм хлеба стоил 3–4 рубля, килограмм мяса — 28–32 рубля, сто граммов сливочного масла — более 6 рублей, одно яйцо — больше рубля, один шерстяной костюм — 1500 рублей. Это были суровые меры (как говорилось, «последняя жертва»)[6]. Они были проведены с такой суровостью, что это вызвало многочисленные комментарии зарубежных экспертов[7]; в принятых мерах отразилась сложная жизнь в СССР после войны, одной из главных пружин этих мер была уравниловка.

После оздоровления финансов дело восстановления экономики пошло быстро вперед. В 1948 г. индекс промышленного производства превзошел довоенный показатель. Уровень 1940 г. был перекрыт в производстве электроэнергии в 1946 г., угля — в 1947 г., стали и цемента — в 1948 г., чугуна и нефти — в 1949 г. В 1948 г. машиностроение также давало больше продукции, чем в предвоенный период[8]. Быстрый подъем был достигнут по большей части в результате возобновления производства на заводах и фабриках на территориях, освобожденных от немецкой оккупации. Эти предприятия получили новое оборудование, поскольку заводы, эвакуированные в начале /307/ военных действий на Восток, остались на новых местах своей дислокации. Промышленность, восстанавливаемая в освобожденных районах, с самого начала была ориентирована на производство мирной продукции; военный арсенал оставался там, куда его заставила перенести война[9]: на Урале и в прилежащих районах, вдали от границ; с тех пор этим областям как бы принадлежит монополия на производство вооружений в Советском Союзе.

Превзойдя довоенный уровень, промышленное производство в целом и в своих основных показателях продолжало расти, не снижая темпа. Таким образом, в 1950 г. была реализована большая часть намеченных целей; довольно амбициозные цифры, зафиксированные в плане, по большей части были достигнуты[10]. На западе страны были введены в действие 3200 крупных предприятий; восстановлено было не все, что было разрушено, но подавляющая часть заводов была введена в строй. К тому же начиная с 1949 г. даже на опустошенных войной территориях стало разворачиваться сооружение новых предприятий[11]. В целом возрождение промышленности произошло чрезвычайно быстро; это был очевидный и весьма приятный успех. Так это и было оценено за границей.

Частично СССР мог использовать для достижения этой цели репарации и труд немцев и японцев, захваченных в плен в большом количестве в ходе войны[12]. Первоначально советские власти производили демонтаж промышленных предприятий в побежденных странах для вывоза их в свою страну. Но это оказалось малоэффективным. В дальнейшем они предпочитали получать платежи в виде поставок выпускаемой промышленной продукции, прежде всего оборудования и промышленного сырья. На базе немецких предприятий, секвестрированных в различных странах, впоследствии были созданы «смешанные предприятия», которые управлялись совместно с правительствами этих стран, но практически они находились под советским контролем: их продукция имела приоритет при экспорте в СССР. В общем, невозможно установить, каков был по величине вклад в восстановление Советского Союза этих внешних источников. Советские авторы в немногочисленных работах, затрагивающих этот вопрос, говорят о «значительном количестве» оборудования, полученного такими путями, оценивают влияние этих поставок на процесс восстановления как «позитивное», но никаких конкретных цифр не приводят[13]. Каким бы важным ни был этот фактор, гораздо весомее были внутренние усилия[14]. Как мы знаем, поставки в счет репараций из западных зон Германии были незначительными. Отсутствовала также какая-либо другая зарубежная помощь. Это касалось не только отказа в кредитах со стороны американцев: в условиях раскола Европы и нарастания «холодной войны» какая бы то ни была торговля с западными странами (особенно с Америкой) была прервана (и произошло это не по инициативе СССР)[15].

Решающим фактором стала политика массированных капиталовложений государства в экономику: их объем превзошел даже тот гигантский /308/ поток инвестиций, который был направлен в народное хозяйство в 30-е гг.[16] Для получения столь поразительных результатов сталинское правительство, однако, установило такие критерии и ориентиры в процессе восстановления, которые неизбежно приводили к деформации и диспропорциям. Продолжение развития по предвоенным схемам, о котором говорил Вознесенский, означало прежде всего возобновление линии на индустриализацию. Она была еще далеко не завершена к тому моменту, когда страна подверглась гитлеровскому нападению. Следовательно, основным направлением развития снова становилось форсирование роста тяжелой промышленности за счет и в ущерб развития производства потребительских товаров и сельского хозяйства; такой же была сталинская политика и в период перед войной[17]. В еще более радикальной форме эта линия проводилась в жизнь после победы.

Мы основываемся в своих оценках не на официальных формулировках заданий плана, которые, напротив, были сбалансированными, а на опыте его практической реализации. Капиталовложения в промышленность на 88 процентов направлялись в отрасли машиностроения и только на 12 процентов — в легкую промышленность[18]. Финансовые и технологические ресурсы, рабочая сила, квалифицированные руководители — все концентрировалось в первом секторе, а внутри него — на крупнейших заводах, к которым было привлечено внимание всей пропаганды и всей страны. Однако потенциал тяжелой промышленности развивался на основе устаревших решений и схем, которые не учитывали технологических достижений и новшеств, созданных в мире в ответ на потребности войны. В то время как металлургия добилась огромного прогресса, достижения химической промышленности были скромнее; без внимания были оставлены новейшие многообещающие отрасли, такие, как нефтехимия. В топливно-энергетическом балансе предпочтение отдавалось углю, а не нефти и газу, так что его доля в потреблении энергоносителей росла постоянно[19]. Такой подход настолько укоренился, что положение не менялось в течение всей первой половины 50-х гг., даже когда стало совершенно ясно, что весь мир избрал противоположное направление развития.

Но наиболее тяжелые диспропорции образовались в другой сфере. Как это было и в случае с довоенными пятилетками, выполнение планов носило однобокий характер. В то время как намеченные для тяжелой промышленности показатели значительно перекрывались на протяжении всех 50-х гг., так что объем ее продукции почти удвоился в сравнении с предвоенным периодом, производство легкой промышленности не только не достигало цифр плановых заданий, но и попросту находилось в застое, на уровне ниже довоенного. Даже те капиталовложения, которые ей выделялись первоначально, в дальнейшем из этой отрасли изымались. Ее оборудование не обновлялось. Эта диспропорция дала о себе знать и при восстановлении опустошенных войной районов: те из них, где к 1940 г. сложилась /309/ экономическая структура с преобладанием тяжелой промышленности, через десять лет переживали подъем, какого не было даже перед войной; в других же районах, напротив, наблюдался застой[20]. Страна работала с огромным напряжением, а наличные ресурсы потребительских товаров увеличивались крайне медленно, их было явно недостаточно для удовлетворения нужд разоренного народа, хотя экономика находилась в состоянии бурного роста.

Сегодня даже в СССР признают, что советские люди все туже и туже затягивали пояса. Но это была не единственная жертва, принесенная во имя возрождения индустриальной мощи. Даже развитие транспорта, железных дорог, речного и морского судоходства было оставлено в запустении ради обеспечения роста крупной промышленности: он отставал и от показателей, зафиксированных в плане, и от реальных потребностей экономики[21].

Восстановление жилищного фонда происходило с теми же перекосами. Сначала поднимались из руин заводы, а затем уже дома. Хотя государственная строительная программа была гигантской, она могла удовлетворить только самые неотложные нужды. Правительство возлагало многое в этой области на плечи самих граждан: им предоставлялись кредиты и необходимые лесоматериалы, если они брались строить жилье своими собственными руками. В сельских районах практически не было таких возможностей, но и в провинциальных городах широко практиковалась эта система: кто только мог, строил себе хотя бы маленький дом, чтобы иметь крышу над головой[22].

Деградация сельского хозяйства

Ни одна отрасль не пострадала так сильно от вновь избранного курса на ускорение промышленного развития, как сельское хозяйство. Это не было чем-то новым. Еще в 30-е гг. индустриализация страны в значительной степени опиралась на ресурсы деревни: создав колхозы, сталинское правительство получало из села по заниженным ценам сельскохозяйственные продукты, которые в дальнейшем продавались по гораздо более высокой цене. За свой труд в колхозах крестьяне получали чрезвычайно мало и поэтому стремились обеспечить себя, обрабатывая свои маленькие огородные участки и используя хозяйственные постройки, которые были оставлены в их распоряжение. Задыхающееся в тисках этой политики сельское хозяйство пребывало в состоянии стагнации, уровень производства не превышал дореволюционного, что было совершенно недостаточно для удовлетворения потребностей страны[23]. Та же самая политика проводилась после окончания войны. Но в новых условиях последствия ее были гораздо более тяжелыми. Сельское хозяйство в период войны понесло разрушения, каких не знала промышленность, несмотря на имевшиеся потери.

После установления мира правительство занялось укреплением /310/ колхозов. В сентябре 1946 г. было опубликовано постановление за подписью Сталина и Жданова, которое разоблачало нездоровые тенденции, разлагающие колхозы, и призывало с ними бороться. Было указано на два вида таких явлений. Во-первых, говорилось о стремлениях колхозников расширять за пределы, дозволенные законом, их мельчайшее индивидуальное хозяйство. Во-вторых, отмечалось, что многие государственные учреждения, исходя лишь из собственных потребностей, не колеблясь, решают свои задачи за счет сельскохозяйственной продукции колхозов и труда колхозников. Пресечь первую из названных тенденций следовало путем применения Указа Президиума Верховного Совета СССР, принятого в 1939 г., который был предназначен для борьбы с возрождением частнособственнических устремлений крестьян. Он проводился в жизнь с абсолютной твердостью (некоторое послабление было допущено только на период войны). Чтобы покончить с явлениями второго порядка, следовало соблюдать положения Примерного устава сельскохозяйственной артели, с его формальными гарантиями автономии и демократии в сельскохозяйственных кооперативах; этот документ был принят и 1935 г., но уже в довоенное время устав практически не соблюдался (и такое положение продолжало существовать, будто никаких юридических норм и не было)[24].

Это постановление увидело свет как раз в момент повышения цен. В условиях общей разрухи от сталинского руководства трудно было бы ожидать нового подхода к решению проблем подъема сельского хозяйства. Оно действовало, опираясь на те производственные и организационные структуры, которые были порождены коллективизацией и пережили войну. Однако еще предстояло выработать экономическую аграрную политику, направленную на обеспечение восстановления сельскохозяйственного производства. В феврале 1947 г. был созван Пленум ЦК партии, посвященный исключительно вопросам сельского хозяйства. Из материалов состоявшегося обсуждения в печати почти ничего не было опубликовано. Не было выработано никакой новой линии; результатом работы Пленума явился лишь план развития сельского хозяйства, который детализировал производственные задания, уточнял то, что было уже определено в пятилетке, подготовленной Вознесенским[25].

После ужасающего кризиса 1946 г. сельское хозяйство переживало медленный подъем. Государственная политика была направлена на форсирование производства сельскохозяйственной продукции, необходимой для обеспечения фабрик сырьем, населения городов — продовольственными продуктами, а также и для покрытия импортных потребностей ряда стран Восточной Европы. Капиталовложения в сельское хозяйство фактически не производились. Все имевшиеся ресурсы были использованы для развития промышленности. На нужды сельского хозяйства планировалось направить немногим более 7% общего объема ассигнований. Государственная помощь сельскохозяйственным кооперативам, так же как в 30-е гг., /311/ выражалась главным образом в поставках техники. Производство тракторов и комбайнов очень быстро превысило наибольшие показатели, достигнутые в предвоенные годы; парк сельскохозяйственных машин был восстановлен к 1950 г.[26] Техника оставалась собственностью государства, она передавалась для использования в колхозах через посредничество машинно-тракторных станций (МТС). Однако сельскохозяйственные машины не решали общей проблемы механизации сельскохозяйственного производства, так как сельское хозяйство нуждалось в комплексной модернизации всей технической базы производства и в соответствующей перестройке организации труда. С помощью машин выполнялись лишь операции по вспашке полей, севу и уборке зерновых. Все остальное делалось вручную. Удобрения применялись лишь при выращивании технических культур, являвшихся важнейшим промышленным сырьем. Деревни не были электрифицированы: в 1953 г. только 15% колхозов получали электроэнергию, при этом в мизерном количестве, так как ее источником были мелкие местные станции и энергоблоки, работавшие на кустарном оборудовании и поэтому дорогостоящие[27].

Несмотря на то, что сельскохозяйственное производство оставалось на крайне низком уровне, государство изымало основную часть продукции; относительная величина этих поставок превышала часто уровень довоенного времени, который и так был чрезвычайно обременительным. Через различные каналы (обязательные заготовки, натуральные платежи МТС) колхозы передавали государству больше половины урожая[28]. Это было бы не так уж плохо, если бы эти поставки оплачивались соответствующим образом. Однако государственные закупочные цены, установленные на продукцию колхозов, оставались теми же, что и до войны, хотя все остальные цены в стране значительно выросли. Фактически они все еще оставались на уровне цен 1928 г., тогда как цены на промышленную продукцию, получаемую крестьянами, увеличились за прошедшее время в 20 раз. В результате получаемые колхозами денежные средства покрывали лишь незначительную часть издержек производства; перед войной государство платило за сельскохозяйственную продукцию мало; теперь же оно получало эту продукцию практически даром[29].

Выручка колхозов от продажи продукции государству, то есть поступления от реализации продукции основного их производства, составляла меньшую часть их доходов; все остальное они получали за счет различных дополнительных работ и в результате торговых операций на свободном рынке[30]. В сумме это все составляло весьма незначительные денежные величины, и из этого мизерного дохода надо было покрывать производственные издержки и выкраивать кое-что на новые капиталовложения. Почти ничего не оставалось для оплаты тяжелейшего труда колхозников. Затраты труда измерялись с помощью условной единицы — трудодня, оплата производилась в конце года частично в натуральной форме продуктами, частично деньгами в соответствии с количеством выработанных /312/ трудодней. Но в большинстве колхозов эта оплата была смехотворно мала, к тому же она стала даже меньше, чем до войны: за день выплачивалось несколько копеек плюс килограмм зерна. Немало было хозяйств, где люди не получали и этого[31]. Как правило, колхозник и за год не зарабатывал столько, сколько рабочий в месяц.

До войны в деревне соблюдался негласный компромисс, в соответствии с которым крестьянам в середине 30-х гг. было позволено обрабатывать свои мелкие огородные участки. После войны очень часто делалось то же самое. В коллективном хозяйстве отрабатывали, как правило, только норму, от которой не могли уклониться. Несмотря на то, что оставался в силе закон военного времени, предусматривающий уголовное наказание для тех, кто покидает свое рабочее место, 16% колхозников не вырабатывали положенного обязательного минимума трудодней[32]. Продажа на рынке того немногого, что выращивалось на мелких индивидуальных участках, была более выгодной, чем труд в колхозе. А в ряде случаев эти участки, общая площадь которых составляла лишь 6 процентов всех засеваемых угодий страны, приносили больше продукции, чем все колхозы и совхозы; так обстояло дело с производством картофеля, мяса, молока, яиц[33]. Но и этот сохранившийся с довоенных времен молчаливый компромисс был нарушен правительством Сталина во второй половине 40-х гг. Индивидуальные хозяйства были обложены чрезвычайно высокими налогами, денежными и натуральными, с тем, чтобы заставить таким образом крестьян работать в колхозах. Помимо стремления регламентировать труд введение этих налогов должно было ограничить наиболее прибыльную частную хозяйственную деятельность; оно нанесло удар, например, по владельцам поголовья скота, а также по тем, кто возделывал фруктовые сады. В ответ крестьяне начали избавляться от коров и вырубать фруктовые деревья, чтобы выращивать картофель: в 1950 г. 40% крестьянских семей не держали молочного скота, в том числе более 15% вообще не имели домашних животных[34].

Эта политика имела глубокие последствия не только для развития сельского хозяйства, но и для всей ситуации в советском обществе. Несмотря на успехи индустриализации, СССР оставался страной по преимуществу сельскохозяйственной[35]. Крестьяне не имели возможности протестовать, они искали случая покинуть деревню. Бегство из колхозов ускорилось начиная с 1948 г. Все еще действовал старый закон 1932 г., запрещавший крестьянам покидать деревню без специального разрешения[36]. Но способы уехать из села все же существовали, так как расширяющиеся промышленность и строительство остро нуждались в рабочей силе и рекрутировали ее, где только можно. Число колхозников снизилось с 66 млн. в 1947 г. до 62 млн. в конце 1950 г. Уезжала прежде всего молодежь, которая не была привязана к дому; в селе оставались пожилые люди. Но и у тех, кто остался, было немало возможностей уклоняться от работы /313/ непосредственно в сельском хозяйстве, поскольку они могли наниматься на сезонные земляные работы или на лесозаготовки. Уход из деревни населения нанес новый ущерб, дополнив потери времен войны: в 1950 г. трудоспособное население колхозов составляло немногим более половины уровня 1940 г. Та же тенденция господствовала и в первые годы последующего десятилетия. В деревне оставались в основном женщины, работавшие и в колхозах, и на собственных участках. А когда наступало время убирать картофель, то на колхозные поля приходилось присылать солдат или городских жителей, как это делалось во время войны, поскольку крестьяне выполняли эту работу явно неохотно[37].

Между различными районами страны образовались глубокие диспропорции. Хотя цены на все виды сельскохозяйственной продукции были чрезвычайно низкими, они все же устанавливались по-разному на разные культуры. Цены на хлопок, незаменимое сырье для промышленности, были довольно высокими, и возделывание его приносило неплохой доход; те немногие запасы удобрений, какие были в стране, использовались в производстве именно хлопка, которое сосредоточивалось в республиках Средней Азии. В Закавказье, где выращивались другие привилегированные культуры (чай, виноград, фрукты), поставки продукции села на городские рынки были облегчены и были делом выгодным. Колхозы этих регионов получали более высокие доходы и, таким образом, могли лучше оплачивать труд крестьян[38]. Средняя Азия и Закавказье не знали к тому же военных разрушений. В центральных же областях страны, в нечерноземных и черноземных краях России, в Белоруссии, северо-западной зоне страны, то есть в районах и так менее благоприятных по природным условиям, положение складывалось просто бедственное[39]. Они были опустошены в ходе военных действий, и им же был нанесен наибольший ущерб государственной политикой, так как в этих областях выращивались наименее рентабельные сельскохозяйственные культуры. Немногим лучше было положение на Украине и в целом в зерновых районах Юга. Разница между заработками колхозников Узбекистана и Кавказа, с одной стороны, и доходами крестьян Белоруссии или России — с другой, выражалась соотношением 10:1. В первой группе районов доходы крестьян росли в сравнении с довоенным периодом, сельские жители второй территориальной группы были обречены на нищету.

Ущерб был нанесен очень многим районам страны. Сельское хозяйство переживало длительный период упадка, из которого в будущем ему будет так трудно выбраться. Подъем в послевоенные годы наблюдался только в производстве ограниченного числа сырьевых культур. Но это относилось не ко всем видам производства сельскохозяйственного сырья для промышленности. Успех сопутствовал главным образом производству хлопка. В других секторах, в производстве свеклы или подсолнечника, положение улучшалось довольно медленно, урожаи не соответствовали плановым заданиям. /314/ Льняные поля, которые когда-то были гордостью северо-западной части страны, запустели[40]. Что касается зерновых, то урожаи этих культур росли медленно и так и не достигли уровня лучших довоенных лет; начиная же с 1950 г. и позже прогресс в этой области вовсе прекратился. Животноводство переживало тяжелейший кризис, производство животноводческой продукции было ниже предреволюционного уровня, который не был перекрыт и в довоенные годы[41]. Урожайность сельскохозяйственных культур была крайне низкой. Часть производимой продукции гибла из-за халатности и ограниченности материальных и технических ресурсов.

Ввиду трудностей в снабжении страны продовольствием, которые наблюдались в тот период, была ликвидирована даже минимальная автономия, какой колхозы обладали перед войной. Споры о методах организации труда в колхозах, которые велись ранее[I], были прекращены; была введена полностью унифицированная система, исключающая какие-либо материальные стимулы. Председатели колхозов и бригадиры, за редким исключением, не обладали необходимой квалификацией, как правило, они имели лишь начальное образование[42]. Были ли они людьми усердными или нерадивыми, имело мало значения для хода дела в хозяйстве. Подлинное руководство колхозами осуществлялось вышестоящими органами, прежде всего районным звеном управления (в особенности райкомами партии) и их уполномоченными: колхозы не имели права по своему разумению решать ни один действительно важный вопрос; сверху определили даже то, в какое время начинать сев на каждом поле. Хотя в теории пост председателя оставался выборным, тем не менее, в действительности людей на эту должность назначали по решению райкома, снимали их таким же образом. Председатель нес ответственность перед руководящими органами за выполнение плана заготовок продукции и должен был обеспечивать поставки любой ценой; в свою очередь, районные руководители подвергались такому же давлению и поэтому изымали сельскохозяйственные продукты повсюду, где могли их найти, так что лучшие хозяйства должны были покрывать дефициты в поставках, которые образовывались по вине слабых колхозов. Даже лучшие колхозы теряли всякий стимул в развитии производства. В сельском хозяйстве утвердились теории академика Лысенко, которые на бумаге обещали прекрасные результаты. Его методы в приказном порядке внедрялись по всей стране, /315/ единственным результатом чего было дальнейшее углубление кризисной ситуации[43].

Даже в тех сферах, где государство пыталось провести какие-то конструктивные изменения, принимаемые наверху решения не отвечали реальным потребностям и не давали ожидаемых результатов. После тяжелейшей засухи 1946 г. в 1948 г. было начато осуществление грандиозного плана создания лесозащитных полос и лесопосадок для защиты полей в южных степях; посадки осуществлялись как государством, так и силами колхозов. На колхозы возлагалась также обязанность обеспечивать рабочую силу и для государственной части программы. В наши дни советские историки очень высоко оценивают эту амбициозную государственную инициативу, которая потребовала огромных затрат. По своему замыслу этот проект действительно был разумным. Но реализуемая программа оказалась явно недостаточной. Первоначально она была рассчитана на несколько лет, но затем ее осуществление стало форсироваться, и все работы были завершены в срочном порядке. Колхозы очень обеднели и были мало заинтересованы в результатах работ, они не могли нести далее всю их тяжесть. Там же, где программа была осуществлена успешно, ее реальный эффект мог сказаться лишь через 20–30 лет. Кроме того, посадки проводились во многих местах по новым методам, рекомендованным Лысенко, которые оказались ошибочными, деревья гибли. В ряде случаев саженцы не прижились из-за отсутствия должного ухода за ними. После смерти Сталина в 1953 г. все работы были прекращены, сохранилось немного лесных полос там, где колхозы ухаживали за ними наиболее прилежно[44].

Начиная с 1948 г. под звуки труб и гром литавр была начата кампания по коллективизации в новых районах СССР, которые он приобрел в ходе войны: в Прибалтийских республиках, в Западной Белоруссии, Западной Украине, Молдавии. Коллективизация в основном была завершена в течение двух лет, в 1948–1949 гг., несмотря на то, что крестьяне жили на этих территориях, особенно в Эстонии и Латвии, разрозненно, по изолированным хуторам. Сопротивление было уже сломлено в предшествующие годы. Коллективизация совпала с последней вспышкой повстанческой войны. Хотя теперь коллективизацию характеризуют как добровольную, на самом деле решение о ней было принято наверху: учитывая положение в стране в целом, было просто невозможно сохранить на западной ее периферии такой способ сельскохозяйственного производства, который бы основывался на частной собственности, и более или менее свободные рыночные отношения[45].

Истоки кризиса, охватившего деревню, необходимо искать в той реформе сельского хозяйства, которая была проведена гораздо ранее рассматриваемого периода. До самого конца 40-х гг. колхозы по своей организации оставались точно такими, какими они были созданы в ходе коллективизации. Каждый из них объединял крестьян одного села. Масштабы производства, таким образом, зависели от размера /316/ населенного пункта, и хозяйства были очень часто мелкими[46]. Весной 1950 г. было решено их укрепить путем слияния нескольких колхозов в один. Причины носили прежде всего технический характер: большая протяженность полей обещала повышение эффективности использования техники[47]. Были и другие соображения: в укрупненных колхозах было легче использовать квалифицированных специалистов; упрощалась работа МТС, которые вели дела с меньшим числом клиентов, так как рост хозяйств шел за счет поглощения более крепкими колхозами слабых; это должно было привести к общему подъему уровня производства и благосостояния колхозников. Многие из этих расчетов оказались ошибочными.

Реформа эта проводилась так же, как и любая массовая кампания в СССР: сверху была спущена директива, местные власти приступили к проведению ее в жизнь, не слишком задумываясь над ее методами и последствиями. В течение двух лет число колхозов сократилось более чем вдвое: с 252 тыс. до 91 тыс. Новые хозяйства были значительно крупнее своих предшественников: они включали по нескольку деревень, в среднем в каждом хозяйстве было объединено по 220 семей, тогда как ранее это число составляло 80; в распоряжении каждого колхоза находилось в среднем более 4 тыс. га сельскохозяйственных угодий[48].

Сама быстрота проведения всей этой операции демонстрирует, насколько безразлично было для высших властей мнение самих крестьян о происходящем. Были ли они настроены в пользу реорганизации, против нее или оставались безучастными — это существенно не влияло на принимаемые решения. Поскольку же в остальном, государственная сельскохозяйственная политика не менялась, то организационная перестройка не принесла хозяйствам никаких выгод. Тем не менее, эта реформа имела заметные последствия для жизни сельского хозяйства, и не только потому, что она полностью изменила организационную структуру колхозов, но и в силу того, что порожденная ею новая действительность во многом определила характер будущих решений. Инициатива проведения реорганизации принадлежала Московской области, где во главе партийной организации стоял тогда малоизвестный деятель, о котором предстоит еще много писать, — Хрущев[49].

Советская атомная программа

Ценой жертв, понесенных сельским хозяйством, а в несколько меньшей степени и другими сферами экономики, СССР совершил в послевоенные годы рывок в развитии своей индустрии. В 1952 г. в стране производилось: 34,4 млн. т стали — в сравнении с 18 млн. т в 1940 г.; 300 млн. т угля — в сравнении с 165; 47 млн. т нефти — в сравнении с 31; 14 млн. т цемента — в сравнении с 5,6; 119 млрд. кВт/ч электроэнергии — в сравнении с 48[50]. Советский Союз оказался в состоянии выполнить грандиозные технические /317/ проекты, воздвигнуть электростанции на Волге и на сибирской реке Ангаре, соорудить канал Волга — Дон, открытый для эксплуатации в 1952 г. Колоссальные капиталовложения, направленные в приоритетные отрасли производства, начали приносить плоды. Как всегда, Сталин объявил абсолютное преобладание интересов развития тяжелой промышленности «законом» развития социализма, действующим во все времена и в любом месте, а вовсе не чрезвычайным требованием жизни, вытекающим из драматического внутреннего и международного положения страны.

Еще и сегодня невозможно подсчитать точно, какой ущерб развитию страны нанесен был наращиванием военной мощи, которая была необходима для того, чтобы дать отпор Америке, каково было конкретное влияние этого процесса на образование экономических диспропорций. В наши дни советские историки признают, что бремя это было весьма тяжелым[51]. Но никто не называет ни точных цифр, ни даже порядка этих величин. Расходы на оборону, указанные в бюджетах государства, не дают об этих затратах реального представления, так как они не говорят ничего о том, какая часть промышленного производства была прямо или косвенно направлена на удовлетворение потребностей вооруженных сил. Они удовлетворялись в первую очередь. Это относится как к экономике, так и к научным исследованиям. Научный потенциал страны вырос в послевоенные годы в той же, если не в большей, степени, что и промышленный, при этом первое место постоянно занимали исследования военного назначения.

Благодаря концентрации своих усилий СССР добился заметных результатов в тех областях, которые имели решающее значение для исхода дуэли с Соединенными Штатами, при этом успех пришел гораздо раньше, чем этого ожидали противники. Наиболее важным достижением, имевшим самые значительные последствия, было создание атомной бомбы. Работая в гораздо более трудных условиях, чем их американские коллеги, имея меньше технических и производственных возможностей, советские ученые добились в декабре 1946 г. осуществления первой цепной реакции, в следующем году они пустили в эксплуатацию первый ядерный реактор; это позволило Молотову в ноябре 1947 г. заявить, что секрета атомной бомбы более не существует[52]. Через два года, летом 1949 г., было произведено первое испытание ядерного оружия; американцы зарегистрировали рост радиации в атмосфере и объявили о случившемся раньше, чем это сделало Советское правительство. Одновременно в 1947 г. в СССР был произведен запуск первой радиоуправляемой ракеты[53]. Быстрые успехи, достигнутые в деле создания нового оружия, не означали, что промышленность СССР или его научно-технический потенциал вышли на уровень, сравнимый с американским. Разрыв оставался значительным. Однако Москва показала, как надо использовать ограниченные ресурсы, сосредоточив их в решающей области ради достижения намеченной цели, чтобы добиться в производстве /318/ вооружений результатов, не уступающих результатам противника.

Не один десяток промышленных предприятий и исследовательских институтов работал в обстановке абсолютной секретности над проектами нового оружия; они были часто изолированы даже друг от друга, и их сотрудники могли просто не знать о конечной цели своей работы. Правила секретности распространялись не только на эту особую область — они пронизывали всю общественную жизнь, принимая характер навязчивой идеи. Указ, опубликованный в июне 1947 г., запрещал разглашение каких-либо сведений, касающихся в той или иной форме вопросов обороны, экономической жизни, всех видов научно-технических исследований, а также любой другой темы, если она объявлялась «закрытой» правительственными органами. За нарушение этих правил, сознательное или невольное, были предусмотрены суровые меры наказания; к ним приравнивалась даже простая утрата документации; дела такого рода рассматривались военными трибуналами. Запрещалась публикация каких-либо статистических данных. Показатели, которые позволяют нам теперь анализировать ход экономического развития и диспропорции в народном хозяйстве, стали доступными для публичного изучения лишь многие годы спустя. Практически все объявлялось секретным, даже самая элементарная информация. О катастрофическом землетрясении, которое в 1948 г. уничтожило Ашхабад, столицу республики Туркменистан, в Средней Азии, не было, например, опубликовано никаких официальных сведений, хотя подземные толчки были зарегистрированы и за рубежом[54].

В мирные годы в значительной степени сохранилась тотальная милитаризация, характерная для периода войны.

Множество законов, которые военизировали труд в гражданских отраслях, продолжало действовать. Хотя, конечно, не все: с 1945 г. были восстановлены летние отпуска и оплачиваемые выходные; продолжительность рабочего дня вновь была определена в 8 часов; отменялся указ, по которому все население объявлялось мобилизованным на производство[55]. Сохранились в действии, однако, распоряжения, запрещающие работающим увольняться со своих фабрик, позволяющие принудительно переводить технический персонал и квалифицированных рабочих с одного предприятия на другое и устанавливающие уголовную ответственность за отсутствие на рабочем месте и за опоздания. К концу 1952 г. эти юридические нормы были несколько изменены, но их полная отмена произошла только весной 1956 г.[56]

Принудительное использование рабочей силы нашло свое крайнее поражение в форме труда заключенных в концентрационных лагерях, который в широком масштабе применялся для выполнения самых тяжелых работ в безлюдных просторах Севера и Дальнего Востока, на крупных стройках, таких, как канал Волга — Дон, в добыче золота и урана, на строительстве новых атомных установок. Трудовой вклад заключенных в реализацию послевоенных планов был /319/ настолько велик, что им никак нельзя пренебрегать; можно считать, что их труд, как бы тяжел и малопроизводителен он ни был, являлся важным составным элементом организации экономической жизни СССР в последние годы сталинской эпохи[57].

Таким образом, после окончания военных действий, после второй мировой войны, в СССР продолжительное время сохранялась чрезвычайная напряженность; страна, конечно, уже жила в условиях, отличающихся от условий войны, но и мирной эту жизнь назвать нельзя. Напряженность была результатом голода в стране, затем сохранялась из-за «холодной войны». Игнорировать влияние на жизнь народа этих внутренних и международных объективных факторов было бы неправильно. Но не все объясняется только ими. Чрезвычайные меры секретности и военизация труда не были лишь импровизированной реакцией на изменения условий; это была определенная попытка дать ответ на глубинные противоречия жизни в Советском Союзе, которые своими корнями уходили в глубь истории развития советского общества. Это относится и к определению основных направлений экономической политики, которые весьма напоминали 30-е гг. (по крайней мере, в наиболее драматические моменты того периода). Методы, укоренившиеся со времен войны, а также послевоенные трудности обострили положение. Сила инерции, в весьма значительной степени присущая сталинскому правлению в послевоенный период, определила остальное.

Те же самые черты были присущи закосневшей системе управления экономикой: отраслевые министерства из Москвы контролировали работу предприятий определенного профиля по всему Союзу. Ни одна из союзных республик не имела возможности подать голос: более 2/3 промышленности прямо подчинялось центральным союзным министерствам, в том числе и предприятия, которые не имели каких-либо филиалов за пределами республики в других частях Союза[58]. Автономия предприятий была минимальной, их деятельность регламентировалась и мелочно направлялась нормами и указаниями, поступающими из центра. Конечно, тяжеловесность и неповоротливость такой системы управления все более возрастающим производственным аппаратом не могли не сказаться. Разделение министерств, их реорганизация и перестройка были частым явлением. Многие из них имели сложную структуру, включающую множество подразделений, отраслевых и территориальных, увеличение числа которых приводило лишь к еще большей громоздкости бюрократического аппарата.

Цена могущества

В послевоенном Советском Союзе было много проблем, способных вызвать экономические и социальные трудности. Разруха на селе при одновременном ускоренном росте промышленности вызвала новую волну массового притока населения в города. Это явление /320/ приняло масштабы даже большие, чем это было в период первого пятилетнего плана, хотя уже в то время миграционные потоки были громадными. Численность рабочего класса в промышленности накануне войны составляла 8 млн. человек, к 1950 г. она увеличилась до 11 млн., а в 1955 г. — до 14 млн. Число занятых в строительстве выросло с 1,2 до 2,2 млн. человек за пять лет. Общее число занятых в государственном секторе народного хозяйства (включая служащих административных учреждений, но исключая работников колхозов) увеличилось с 34 в 1940 г. до 50 млн. в 1955 г.[59] Вербовка рабочей силы велась по различным каналам, но в основном была организована непосредственно государством — было создано специальное министерство по делам «трудовых резервов». Оно осуществляло руководство профессиональной подготовкой. Это обучение в течение пяти послевоенных лет прошли 3,6 млн. молодых рабочих, на 3/4 они набирались из деревенской молодежи. Такая система формирования рабочих кадров и повышения их квалификации, созданная еще накануне войны, позволяла государству мобилизовать в случае необходимости нужное число молодых рабочих; большую часть пополнения составляли люди, добровольно пошедшие в ремесленные училища[60]. В первые послевоенные годы, когда не хватало рабочих рук, предприятия стали набирать персонал сверх необходимого числа для создания определенных резервов трудовых ресурсов. Повышенный спрос на новые рабочие руки со стороны промышленных предприятий и строек способствовал переходу рабочих с одного предприятия на другое (это была старая болезнь советской экономики); не останавливали это движение даже драконовские законы, запрещавшие менять место работы по желанию самого рабочего[61].

Толчком к новому усилению миграции рабочей силы стали общие тяжелые условия жизни и трудности с жильем. Для закрепления результатов денежной реформы 1947 г. Советское правительство, начиная с 1949 г. стало систематически проводить дефляционную политику: весной каждого нового года провозглашалось очередное значительное снижение цен на товары широкого потребления. Особенно значительным, на 20%, было снижение цен в 1950 г. Эти меры были популярны, так как красноречиво подтверждали стремление руководства поднять уровень благосостояния на основе прогрессивного развития экономики, несмотря на множество трудностей. В 1952 г. индекс государственных цен снизился наполовину по сравнению с высоким уровнем 1947 г.[62] Это был весьма существенный успех, который высоко оценил советский народ. Но эта политика не была лишена демагогической подоплеки. В условиях развала сельского хозяйства и отставания легкой промышленности ситуация с предложением и наличием товаров никак не оправдывала политику снижения цен. Страна жила все еще в условиях острого дефицита. Магазины выглядели убого, выставленные товары были скудны, в витринах демонстрировались картонные муляжи сыров и колбас. Постепенно, по мере того как практика косвенного регламентирования /321/ потребления путем установления на продукты недоступных цен отменялась, увеличивались очереди за теми немногими товарами которые были в продаже. Цены на колхозных рынках после реформы были такими же, как и государственные, а с 1950 г. резко взмыли вверх[63].

Средний уровень заработной платы в промышленности поднялся в 1950 г. до 700 рублей. За этой статистической величиной скрывались весьма значительные различия в оплате труда. В угольной промышленности заработная плата была гораздо выше, чем в любой другой отрасли; это было необходимо, чтобы удерживать шахтеров на их крайне тяжелой работе. Существовали резкие различия в оплате в тяжелой и легкой промышленности; преимущество отдавалось первой[64]. Из номинальной величины заработной платы вычитались налоги и изымались средства для приобретения облигаций государственных займов, что носило практически принудительный характер. Хотя достаточно точных и авторитетных исследований, которые бы содержали соответствующие расчеты, нет, можно считать, что в 1950 г. реальная заработная плата вновь достигла уровня 1940 г., после того как было преодолено ее значительное уменьшение периода войны. Но уровень 1940 г. всего лишь равнялся уровню 1928 г., который не слишком-то превосходил соответствующий показатель периода до первой мировой войны. Между этими рубежами лежат бурные исторические события — катастрофа гражданской войны, реализация первого пятилетнего плана, повлекшие тяжелые жертвы, и, наконец, нацистская агрессия. Они перемежались тяжелыми годами депрессий и периодами перенапряжения сил для обеспечения подъема экономики. Все вместе красноречиво показывает, какую цену уплатил советский народ за революционную перестройку своей страны, ее индустриализацию, победу в войне, возрождение могущества и влияния СССР в мире. На протяжении всех 50-х гг. реальная заработная плата постоянно росла; в 1954 г, она на 40–50% превосходила самый высокий уровень предшествующих лет[65].

Безусловно, существовали и другие факторы помимо заработной платы, которые улучшали материальное положение советских людей, но учет всех их не может изменить общей оценки, сводящейся к тому, что жить им приходилось в большой нужде. Так, например, плата за квартиру была мизерной. Но одновременно жилищный кризис, который продолжался в течение ряда десятилетий, в результате военных разрушений приобрел невообразимые масштабы. Новая вспышка процесса урбанизации создала еще большие трудности. В Москве или в Ленинграде обычная семья имела одну комнату в коммунальной квартире, люди были вынуждены жить в полуподвалах или лачугах. В более благоприятных жилищных условиях находилась лишь крайне незначительная привилегированная часть населения. В других городах ситуация была не лучше, особенно если они подверглись военным разрушениям. Холостяки жили, как /322/ в казармах, в переполненных, тесных общежитиях, расположенных неподалеку от мест работы или учебы.

Существовали социальные достижения, история которых восходит к периоду 20-х гг. и более поздних лет: пенсии, бесплатное медицинское обслуживание, оплачиваемые декретные отпуска, пособия многодетным семьям, к их числу добавилась помощь семьям погибших и инвалидам войны; однако все это составляло лишь необходимый минимум социального обеспечения; уровень пособий и других денежных выплат был крайне низок; в общем он соответствовал состоянию крайней нищеты в стране.

Более заметные успехи были достигнуты в других областях социальной политики. Несмотря на огромную нехватку средств, система образования начала расширяться более быстрыми темпами, чем промышленность. Неграмотность, которая вновь появилась в стране в годы войны, преодолевалась[66]. Количество школ превысило довоенный уровень, особенно быстро оно росло в начале 50-х гг., когда в городах стало вводиться обязательное семилетнее образование. В 1950 г. студентов было на 50% больше, чем 1940 г.[67]: после победы студенческие скамьи заполнили те, кто вернулся с войны. Численность научных работников возросла с 98 тыс. человек в 1940 г. до 192 тыс. в 1953 г.[68]

Хотя в общем и целом страна возрождалась, сохранялось состояние перенапряженности, сохранялись трудности, вызванные потрясением, надолго перевернувшим весь ход жизни людей. Эти процессы захватили даже самые отдаленные районы страны, заставляя сосредоточить усилия на сохранении жизненности общества, на поддержании пусть минимальных, но все же достаточных условий для повседневной жизни людей. Но такой тип развития общества, в основе которого лежало молчаливое согласие на деградацию деревни, все более отчетливо обнаруживал признаки нарастающего кризиса. Общая нищета подрывала возможность поощрения инициативы. Упор, сделанный на моральные стимулы труда, не компенсировал в достаточной степени отсутствие материальной заинтересованности. Для повышения интереса к работе было начато широкое социалистическое соревнование, организованное по модели стахановского движения 30-х гг. Суть его заключается в том, что партийное и профсоюзное руководство обращается к какой-то группе рабочих и предлагает им осуществить внедрение каких-либо новых методов труда или технологических средств. Эти новшества направлены на разрешение какой-то острой задачи, вставшей перед страной. Затем организуется мощная пропагандистская кампания, призывающая всех остальных трудящихся поддержать инициативу и перенять прогрессивное начинание[69]. Но проблемы развития становились все более многочисленными и сложными, а достигнутые результаты — все более скромными. На бумаге, в статистических выкладках движение соревнования продолжало расширяться, но его влияние на рост производительности труда было весьма ограниченным. Пропагандистская /323/ риторика явно преобладала над реальным делом. Формализм, который еще в 30-х гг. сопровождал зарождение стахановского движения, принял гигантские размеры.

Это явление было типично не только для социалистического соревнования. Пропагандистская трескотня по поводу очередных триумфов скрывала подлинные проблемы экономической и общественной жизни. Риторика сопровождала любую государственную деятельность. Начало осуществления весьма скромного проекта создания лесозащитных насаждений в степных районах преподносилось как титаническая программа «преобразования природы»[70]. Культ вождя принял безудержный характер: по всей стране воздвигались его статуи и монументы. На выплавку гигантской бронзовой фигуры Сталина, установленной при входе в канал Волга — Дон, было израсходовано 33 т меди. В Москве и в других городах, где так остро чувствовалась нехватка жилья, возводились дорогостоящие здания, представлявшие собой безвкусные подражания роскошным кафедральным соборам. Новые станции метрополитена украшались мраморными статуями, дорогостоящими отделочными материалами, загромождались архитектурными украшениями в псевдобарочном стиле. Все это никак не было связано с подлинными экономическими потребностями, но несло прежде всего идеологическую нагрузку, отражая идейную суть последнего этапа сталинского правления[71]. /324/

Примечания