Партия против полиции

За внешними проявлениями единства и эффективности руководства, которые демонстрировали наследники Сталина после его смерти[1], скрывалась напряженная драматическая борьба. Хотя они работали под предводительством вождя до самых последних дней, не решаясь на критику его действий, многие из них, возможно, понимали, что его политика ведет страну в тупик, из которого не будет выхода. Тем не менее никто не знал ясно, что же следует делать. Новое руководство приступило к работе, не сделав какого-либо программного заявления, если не считать общих слов о стремлении продолжать начатое дело, которые содержались в речах во время похорон. Огромные внутренние и международные трудности заставляли этих людей сохранять единство, но в то же время было очень много такого, что их разделяло, и причины этого были весьма глубокие. Сталин всегда препятствовал возникновению дружеской близости между своими сотрудниками, страшась, что эти отношения могут перерасти в политическую коалицию. Никто в верхах не мог претендовать на роль официального наследника; никто не был в состоянии заявить о каком-либо прямом указании покойного, которое бы подтверждало его права на эту роль; каждый из деятелей не мог опереться ни на широкую личную популярность и престиж, ни на в достаточной степени контролируемый им единолично аппарат власти.

Все основные элементы, составляющие механизм Советского государства — партия, правительство, армия, полиция, дипломатия, — были подчинены непосредственно Сталину, который их лично контролировал до самого последнего дня. В качестве преемника предстал для всех Маленков, поскольку он встал во главе Совета Министров. Но для того чтобы занять место покойного, требовалось другое. Позднее, когда выдвижение Маленкова оказалось краткосрочным, многие спрашивали себя, почему в 1953 г. он ушел с поста секретаря ЦК партии, с которым были связаны вся его предшествующая карьера и опыт работы, неужели он не понимал, что именно партия — основной инструмент руководства страной? Это, напротив, полностью оценил Хрущев, который оказался в состоянии совершить стремительный подъем к власти именно с этого места[2].

В действительности же в момент смерти Сталина баланс сил был не так прост. Маленков не был Генеральным секретарем ЦК партии, как Сталин в момент смерти Ленина. Не стал им и Хрущев, по крайней мере, в первый момент: он занял пост только одного из секретарей ЦК, каким до того был Маленков. Трудно утверждать, хотя это и пытались делать, что переход Маленкова из одной области руководящей работы в другую был сознательным шагом по пути институциональной реформы, /401/ направленной на перемещение центра власти от Секретариата ЦК партии к правительству[3]. Все решения, которые в те дни принимались, носили на себе отпечаток прагматичного, сиюминутного подхода и незавершенности.

Благодаря престижу Сталина пост Председателя Совета Министров приобрел большое значение и превратился в глазах всего мира в вершину власти в СССР. В отношения с другими великими державами Сталин вступал именно как человек, занимающий эту должность. Именно сюда тянулись нити внешней политики, которая имела для СССР всевозрастающее значение. Заняв этот пост, Маленков не мог совместить новую должность с сохранением прежней, секретаря партии, он не имел достаточного авторитета, чтобы претендовать на роль нового Сталина, а без этого такое совмещение не было возможно.

Маленкову было немногим более пятидесяти, то есть он был наиболее молодым из всей группы преемников Сталина. Но и ему, как и любому другому из них, еще предстояло создавать себе авторитет. Он был энергичным организатором, обладал живым, но холодным умом; это не был человек сильной воли, способный на личную храбрость, В качестве секретаря партии он в различное время осуществлял верховный надзор за рядом важных секторов экономической и политической жизни, но никогда на нем не лежала прямая ответственность за работу какого-либо оперативного подразделения (руководство республикой, министерством, военным соединением). Его стартовой площадкой явилось в свое время управление отделом кадров Центрального Комитета, в обязанности которого входил тщательный отбор людей для всех других руководящих должностей. Это был отдел, работу которого Сталин контролировал с особой подозрительностью и вниманием. Таким образом, из всех сталинских руководителей Маленков был тем человеком, который наиболее тесно сотрудничал с вождем, ближе всех к нему находился, скрываясь в тени его величия.

В структуре власти, которую создал Сталин, был один компонент, на который все, руководители и руководимые, смотрели со страхом: это была политическая полиция; она представляла собой уникальный инструмент власти, пользующейся высокой степенью самостоятельности. В период, предшествовавший смерти Сталина, очень многие страхи, охватившие граждан страны, были связаны с ее всепроникающим присутствием. Во главе Министерства внутренних дел оставался Берия; формально, но только лишь формально, он был подчинен Маленкову. В действительности же он не имел над собой никакого высшего контроля. Первой заботой новых руководителей было успокоить страну. Кампания против «врагов народа» была разом прекращена. Были провозглашены амнистия по всем преступлениям, подлежащим наказанию заключением на срок до пяти лет, и сокращение сроков по приговорам к более длительному заключению[4]. 4 апреля Министерством внутренних дел было сделано сенсационное заявление. Враги, арестованные по обвинению в заговоре, невиновны; их признания получены «жестокими методами, противоречащими закону». Впечатление /402/ это произвело колоссальное[5]. По всем доступным нам сведениям, инициатива этих действий исходила непосредственно от Берии: даже он стремился создать себе популярность[6]. Но это было лишь начало того стремительного развития событий, которое приведет его к свержению.

Тремя месяцами позднее последовало еще более сенсационное заявление. Берия был обвинен в заговоре с целью установления своей личной власти. Это разоблачение и тогда, и в наши дни производит противоречивое впечатление. Оно никогда не было доказано документально. Тем не менее никто никогда не ставил его всерьез под сомнение: это был, как говорил один историк, «весьма реальный вариант»[7]. Само существование всемогущей полиции, которую возглавлял Берия, являло собой такой заговор. В последние недели жизни Сталина Берия был отстранен от основных дел и обязанностей, но затем с триумфом вернулся к руководству своим ведомством[8]. Он возглавлял его в течение 15 лет и не упускал возможности использовать свою власть для сведения личных счетов или того, чтобы держать в постоянном страхе коллег. Жестокий и циничный, он был окружен общей ненавистью. Но в продолжение всего этого времени он чувствовал над собой грозную руку Сталина, который мог бы избавиться от него, если бы захотел. Когда Сталин скончался, исчезла сама возможность действенного контроля над ним. Берия был обвинен в намерении поставить Министерство внутренних дел «над правительством и над партией»[9]. Но на самом деле милиция находилась именно в таком положении с 30-х гг. В 1953 г. она была укомплектована людьми, подобранными Берией и привыкшими выполнять его приказы. Другие руководители, включая Маленкова, не имели средств подчинить ее себе. Их телохранители, охрана правительственных апартаментов и дворцов находились под управлением службы Берии, даже телефоны их прослушивались. Никакая нормальная политическая жизнь не была возможна до тех пор, пока сохранялась подобная ситуация.

Для изменения положения не было другого пути, кроме решительной борьбы с Берией и его аппаратом. Операция была чрезвычайно рискованной. Под руководством Берии находилась не только милиция, но и внутренние войска и отряды специального назначения. Эти части были сконцентрированы вокруг Москвы в момент смерти Сталина для предотвращения беспорядков. Позднее они там и остались под предлогом поддержания порядка, которому угрожал, как было сказано, приток преступных элементов, который стал следствием освобождения из тюрем по амнистии множества заключенных[10]. Длительное пребывание этих войск в окрестностях столицы породило подозрение, что Берия готовит государственный переворот. Необходимо было действовать быстро. Исход борьбы решало время: Министерство внутренних дел должно быть нейтрализовано до того, как оно перейдет к активным действиям.

Насколько нам сегодня известен ход событий, выступление против Берии носило характер превентивного удара. Он требовал поддержки /403/ со стороны армии. Для обеспечения успеха необходимо было согласование усилий всех остальных руководителей, а также соглашение между ними и верховными военными деятелями: готовиться к действиям следовало в высшей степени осторожно и секретно. Когда удар Берии был нанесен, Маленков в глазах всех выглядел основным героем[11]. Сведения последующих лет пролили свет на тот факт, что опасная и деликатная работа по сплетению всех нитей в единую ткань была осуществлена в первую очередь Хрущевым, менее находившимся ни виду и более решительным; он действовал в рамках тех возможностей, которые дало ему положение секретаря ЦК партии. Маленков оказал ему поддержку. Правда, источник этих подробностей — рассказ самого Хрущева; но к нему с доверием относились в наиболее информированных и широких кругах советского общества[12].

Тому же источнику мы обязаны единственным рассказом о том знаменитом заседании Президиума ЦК партии в июне 1953 г., на котором Берия был арестован[13]. Созвано оно было для обсуждения военных вопросов, но превратилось в обличение главы полицейского аппарата, который был застигнут врасплох. Когда наступил соответствующий момент, то по заранее согласованному сигналу вошли в зал заседания маршалы, находившиеся в ожидании в соседнем помещении. Жуков и генерал Москаленко объявили Берию арестованным: он был отправлен в тюрьму под охраной сил армии[I].

. Граждане страны могли догадаться о том, что происходит что-то важное по движению войск, которые должны были предотвратить возможное выступление воинских частей, находившихся под управлением Министерства внутренних дел, но вооруженное вмешательство армии не потребовалось. 10 июня об аресте было объявлено всей стране после Пленума Центрального Комитета партии, продолжавшегося шесть дней. В декабре было сообщено о судебном процессе над Берией и его расстреле; приговор был вынесен специальным трибуналом под председательством маршала Конева[14].

Возмездие воздали Берии его же мерой. Он был осужден на основании тех же чрезвычайных декретов от 1 декабря 1934 г. (они последовали в свое время после убийства Кирова), которые служили юридическим оправданием жесточайших сталинских репрессий[15]. В обстановке, когда правдиво рассказать стране о закулисной стороне уничтожения этого деятеля было невозможно, в объяснениях были сделаны ссылки на ряд политических причин. Частично эти разъяснения были опубликованы в печати, частично их распространили в качестве закрытого документа для внутрипартийного пользования. Набор приводимых причин был подобран явно в спешке и в последний момент: достаточно сказать, что Берию обвиняли в том, что он плохо отзывался /404/ о Сталине после его смерти и намеревался сблизиться с Югославией, то есть осуществить то, что другие руководители не замедлили позднее сделать. Ему было предъявлено стереотипное обвинение в том, что он действовал по указанию и в интересах иностранных империалистических держав. Малоправдоподобными выглядели и ссылки на воскрешенные сомнения в его политической честности (хотя сегодня мы думаем, что они имели глубокое основание). В давние годы эти сомнения выражали старые большевики, например Орджоникидзе, что, однако, не помешало Сталину сделать Берию одним из ближайших своих сотрудников[16]. Но на фоне огромного значения самого события эти несоответствия привлекали внимание лишь немногих.

В первой же статье, появившейся в «Правде», где содержалось объяснение происходящего и где были сконцентрированы «уроки», которые следует извлечь из всего происшедшего, была одна крайне важная фраза: «Необходимо взять под контроль, систематический и твердый, органы Министерства внутренних дел». Эту операцию как в центре, так и на периферии должны были осуществить соответствующие «партийные организации»: это «не только их право, но настоятельная и непосредственная обязанность»[17]. Так была провозглашена будущая радикальная реформа, призванная уничтожить всемогущество политической полиции. Инициатива вновь исходила от Секретариата ЦК партии, и дело это было реализовано в последующие месяцы без привлечения к нему публичного внимания, но сделано все было надежно и последовательно. В целом механизм «государственной безопасности» был лишен какой-либо автономии. При Сталине его руководители могли на местах, в областях, находящихся в их компетенции, проводить расследование или арестовывать любого, включая местных политических руководителей, никому не давая в этом отчета, кроме своих собственных начальников в Москве. Они могли вербовать информаторов в партии, не ставя в известность ее ответственных деятелей. В ходе осуществленной реформы они были поставлены в зависимость от обкомов и подчинены их секретарям.

Аналогичные изменения были проведены и в центре; политическая полиция была изъята из-под руководства Министерства внутренних дел и подчинена Центральному Комитету, то есть поставлена под контроль его Секретариата и аппарата. Руководители и функционеры партии получили теперь возможность вмешиваться в проводимые расследования, пересматривать даже прошлые дела. Были ликвидированы органы чрезвычайного назначения («особые совещания»), которые действовали в рамках полицейского механизма и имели право налагать наказание в административном порядке. Так называемые государственные преступления были переданы в сферу компетенции обычной юридической системы[18]. Разом партия была освобождена от угрожающего ей меча, который Сталин держал занесенным над ее головой: без санкции уставных партийных органов ни один ее член не мог быть ныне брошен в тюрьму. В результате изменению была подвержена вся система сталинской власти в целом. /405/ Реформа не могла бы быть осуществлена без решительной чистки аппарата полиции. Практически весь состав руководства всех служб безопасности был в целом сменен, основные помощники Берии арестованы: некоторые — Меркулов, Деканозов, Кобулов — расстреляны вместе с ним; другие — Багиров, Абакумов — несколько позже. Руководители этих служб в областях и республиках федерации были также, как правило, заключены в тюрьмы. Некоторых отправили в отставку. На их посты стали назначать офицеров из политического аппарата армии, партийных работников, руководителей комсомола.

Начиная с Берии, имена тех, кого изгнали из органов, были с самой худшей стороны известны среди заключенных концентрационных лагерей, депортированных и ссыльных. С момента, когда сами инквизиторы были объявлены преступниками, для их жертв забрезжила впереди надежда. Тысячи писем стали приходить в адрес партийных органов, правительства, органов юстиции с просьбами провести пересмотр старых судебных дел. Многие граждане страны обращались с ходатайствами о реабилитации или о возвращении членов их семей, попавших в руки полиции и исчезнувших без следа. Сама чистка среди ответственных сотрудников полиции поставила под вопрос оправданность ее действий. Были вскрыты старые досье. Многое стало впервые известно даже самим руководителям страны. Конечно, нельзя сказать, что они не знали, как функционируют репрессивные органы. Однако неведомым часто оставалось, каковы были конкретные обвинения, какие доносы поступали, насколько фальшивы были доказательства, использованные для вынесения юридических приговоров. Теперь все это вышло наружу.

Аграрная реформа и товары народного потребления

Хотя ликвидация могущества полицейских служб и была мерой весьма важной, глубоко отразившейся на всей жизни общества, но этого было явно недостаточно, чтобы считать, что к народным массам было обращено принципиально новое слово. Для того чтобы предстать перед страной носителями обновленного подхода, преемники Сталина имели только одно средство: они должны были объявить, что наконец-то пришел час пожать плоды всех прошлых усилий и понесенных жертв, время создать в стране большее благосостояние для всех. Это новое направление в развитии экономики было провозглашено в начале августа 1953 г. в речи Маленкова в Верховном Совете. Он говорил, что в прошлом было необходимо думать прежде всего о росте тяжелой индустрии для создания экономического могущества СССР и облегчения его военной безопасности; ныне возникла возможность увеличить выпуск потребительских товаров и направить на развитие легкой промышленности больше капиталовложений, с тем чтобы стимулировать ее ускоренное развитие. В течение двух-трех лет необходимо обеспечить население достаточным количеством продуктов питания и других /406/ товаров первой необходимости; это, говорил Маленков, «задача безотлагательная»[19].

Едва приступив к пересмотру экономической политики, новое руководство вынуждено было констатировать, что никакое улучшение уровня жизни невозможно, если не будет найдено средство, чтобы положить конец деградации сельского хозяйства. В 1953 г. большинство населения по-прежнему продолжало жить в деревне[20]. То, что дела идут на селе плохо, было ясно еще до смерти Сталина, хотя никто не имел достаточно смелости заявить об этом публично. Колхозы и совхозы не только не имели каких-либо успехов в развитии, но и все более очевидными становились признаки их дальнейшего упадка. Специальные комиссии, изучавшие эти проблемы, искали средство лечения их болезней, не идя далее предложений различных паллиативов; если они и указывали в ряде случаев на существо вопроса, то не были в состоянии разрешить его[21]. В 1953 г. положение еще более ухудшилось: страна вынуждена была растрачивать свои скудные запасы и исчерпала их в значительной степени[22]. Призрак нового голода стоял на пороге. Маленков признал, что проблема весьма серьезна[23]: было объявлено о проведении ряда реформ; впервые за долгие годы генеральное направление аграрной политики СССР подвергалось модификации.

Первые изменения касались мельчайших индивидуальных участков колхозников. Маленков заявил, что отношение к ним было ошибочным. Было проведено значительное облегчение налогового бремени для этих хозяйств: налоги на них были уменьшены вдвое, а все долги по прежним выплатам списаны. Величина налоговых ставок была унифицирована в соответствии с единым критерием, базирующимся на оценке величины и качества тех мелких кусков земельных угодий, которые находились в распоряжении крестьян, безотносительно к тому, какое использование им было дано (то есть во внимание не принималось, имеется или нет у крестьянина фруктовый сад, держит он молочную корову или нет)[24]. Впервые за два десятилетия тягостное бремя, которое несло сельское население, было заметно облегчено. Это дало немедленный политический эффект. Реформа, одобренная той же сессией Верховного Совета, сравнивалась с введением нэпа в мелком масштабе: более оправдано было бы определить ее как возвращение к компромиссу, уже существовавшему в отношениях с колхозниками в середине 30-х гг., который был затем шаг за шагом разрушен сталинской политикой[25]. Вторая реформа затронула коллективные хозяйства: закупочные цены на мясо, молоко, шерсть, картофель и овощи были подняты[26].

Трудно установить, какова была доля личного участия Маленкова в осуществлении этих решений; он сам их выдвигал как предложения, подготовленные совместно правительством и Центральным Комитетом партии. Первое из них принесло ему в тот момент особенно большую популярность. Позднее, в ходе смещения Маленкова, утверждалось, что эта идея исходила не от него, а от Центрального Комитета (то есть от его Секретариата). Этот тезис нашел в дальнейшем /407/ авторитетное подтверждение в среде историков[27]. Объявляя о новых приоритетах в проведении экономической политики СССР в отношении сельского хозяйства, Маленков не дал тем не менее характеристики его кризиса, не была предложена и глобальная целостная программа решения его проблем: было указано лишь на «состояние заброшенности», в котором оказались не только отдельные хозяйства, но и «целые районы»[28]. Анализ и программа были подготовлены и выдвинуты в ходе работы нового Пленума Центрального Комитета партии месяцем позже. Но выступил с ними Хрущев. Из всех преемников Сталина он был единственным деятелем, который имел благодаря своему прошлому опыту работы на Украине непосредственное представление о состоянии дел на селе и знал его потребности.

Маленков и Хрущев уже сталкивались в прошлом по вопросам развития сельского хозяйства. В последние годы сталинского правления первый из них, входя в Секретариат ЦК партии, осуществлял верховный надзор над многими учреждениями и ведомствами, занимающимися сельскими проблемами. Даже если его ответственность за решение этих вопросов носила ограниченный характер, упадок в этой обширной сфере жизни общества явно говорил не в его пользу. Вскоре после своего возвращения в Москву в конце 1949 г. Хрущев стал инициатором слияния и укрупнения колхозов. Он выдвинул в дополнение к этой первой реформе программу реконструкции деревень. В соответствии с ней мелкие, далеко отстоящие друг от друга деревни следовало сконцентрировать в поселки больших размеров и старые избы заменить современными жилищами, постепенно снабдив их удобствами, водопроводом и электричеством[29]. В этом проекте уже отразились некоторые противоречивые качества личности его автора, которые, как мы увидим, приобретут гигантские масштабы в ходе его последующей работы в правительстве. С одной стороны, его усилия были направлены на борьбу за обновление сельской жизни, что было одной из наиболее острых потребностей советской деревни; с другой — он был склонен к утопическим планам, которые никак не соответствовали реальному положению в колхозах того периода: где должны были колхозы брать деньги для строительства новых деревень? Маленков вскоре стал одним из наиболее энергичных критиков этого предложения. Он даже включил слова в его осуждение в свой доклад XIX съезду. Но нападал он не на слабые стороны этого проекта, а как раз на позитивное ядро: он будто бы стимулирует, по Маленкову, колхозы к росту потребления, то есть к улучшению условий жизни, а не к расширению производства[30].

Доклад Хрущева на сентябрьском Пленуме Центрального Комитета впервые за 20 лет представлял собой реалистический анализ состояния советского сельского хозяйства; он был далеко не исчерпывающим, но достаточно резким, чтобы произвести колоссальное, сенсационное впечатление в СССР и за рубежом. Нет сбалансированности, говорил Хрущев, между ростом страны и положением в /408/ деревне; потребности населения не удовлетворяются; люди едят мало и плохо; в ряде отраслей, как, например, в животноводстве, положение хуже, чем до революции. По его данным, 1928 г. был наилучшим во всей русской и советской истории[31]. Именно на этом Пленуме Хрущев был избран Первым секретарем Центрального Комитета[32]. «Первый секретарь» — так именовались и до сих пор называются главные руководящие работники областных и районных комитетов партии. Таким образом, это не было возрождением титула, принадлежавшего ранее Сталину, — «Генеральный секретарь»; наименование звучало более умеренно. На практике же функции его оказались теми же самыми.

Сентябрь 1953 г. и сегодня обоснованно считается поворотным моментом в истории советской деревни[33]: именно тогда сталинская политика была отставлена и аграрные проблемы превратились в основной предмет забот правительства. Все старые долги колхозов, так же как и личные долги крестьян, были аннулированы, объем поставок в счет государственных закупок ограничен. Были подняты цены, уплачиваемые государством по этим поставкам, причем по всем сельскохозяйственным продуктам, а не только по тем, которые перечислил Маленков Верховному Совету: в течение 1954 г. они пересматривались несколько раз и в конце концов были установлены по зерновым на уровне более чем в 7 раз выше первоначального, по подсолнечнику и мясу — в 6 раз, по шерсти и картофелю — в 3 раза выше[34]. Возросли государственные капиталовложения в сельское хозяйство; хотя они еще составляли малую часть от необходимого уровня, но при учете предшествующего положения этот рост выглядел значительным. Партия была призвана обратить на дела деревни большее внимание: свыше 20 тыс. партийных работников среднего уровня руководства были направлены в деревню, для того чтобы стать во главе наиболее запущенных, бедствующих хозяйств (Хрущев первоначально желал довести число направляемых в деревню партработников до 50 тыс.). Мероприятие походило на то, что было сделано в начале массовой коллективизации, когда в сельские районы было направлено 30 тыс. рабочих-активистов[35].

Целинные земли

Подлинной и непосредственной атакой на Маленкова стала следующая инициатива Хрущева, хотя она не была сформулирована и форме личных нападок. Сентябрьский Пленум рассматривал все опросы сельского хозяйства в целом, не останавливаясь специально на зерновой проблеме. Маленков не только в докладе XIX съезду партии, но и в своей речи в августе характеризовал ее как успешно решенную. В одном из выступлений на Президиуме ЦК партии Хрущев заявил, что это утверждение не соответствует фактам[36]. Зерновая проблема не была решена; напротив, она-то и была наиболее тяжелой в том смысле, что ее решение было предпосылкой для урегулирования /409/ всех других трудностей. Речь шла не только о том, чтобы гарантировать населению кусок хлеба, хотя и это еще не было сделано окончательно, но дело было и в обеспечении животноводства кормами, без которых не могло быть в достатке ни мяса, ни шерсти, ни яиц. Если же к объему внутренних потребностей добавить еще и международные запросы, то необходимо было в целом по крайней мере удвоить производство зерна только хотя бы для того, чтобы иметь возможность увеличить его экспорт, пусть даже исключительно в союзные страны[37].

После неурожая 1953 г. ситуация стала настолько серьезной, что стали необходимыми чрезвычайные решения. Сами крестьяне стали приезжать в города, чтобы купить хлеб. Для того чтобы добиться немедленного сдвига к лучшему, мер, принятых в сентябре, как бы важны они ни были, было недостаточно; в лучшем случае они могли принести плоды лишь через годы. Повышение урожайности земельных угодий требовало удобрений, ирригации, технического оснащения, то есть именно того, что не может быть создано в один день. Крайняя срочность поиска выхода диктовалась также и тем, что было принято решение, по которому не следует более обеспечивать государственные закупки зерна, раздевая донага колхозы. Под давлением этих неотступных бед и созрела у Хрущева и его советников идея ввести в производство широкие просторы пригодных для пахоты земель, которые находились в полузасушливой зоне на востоке страны и в то время оставались неиспользованными (в Заволжье, Сибири и Казахстане). Работа должна была принять характер массового штурма. Проект первоначально обсуждался с делегатами из Казахстана, приехавшими в Москву на сентябрьский Пленум, затем на различных встречах с экспертами[38]. В Президиуме ЦК с самого начала возникли определенные сомнения в возможности получения эффективного результата[39]. Предложение было принято ввиду отсутствия какой-либо альтернативы; по своему объему мероприятию предполагалось придать умеренные масштабы. Программа была доведена до общественности и обсуждалась в течение января и февраля 1954 г., затем ее окончательно одобрил новый Пленум Центрального Комитета: в этой своей первой версии она предусматривала освоение 13 млн. га целинных земель[40].

Поскольку на местах не было достаточного количества рабочих рук, необходимо было доставить их из других областей. Были использованы финансовые меры стимулирования переезда на целину целых семей. Но условия, в которых они вынуждены были селиться и осваиваться на новом месте, были чрезвычайно тяжелыми. Поэтому с призывом обратились к молодежи: по своему характеру эта инициатива напоминала аналогичные обращения к предыдущему поколению, когда отцов нынешней молодежи призывали на работу на крупнейшие стройки первой пятилетки. Новизна предприятия, идея, что наконец-то предстоит работать для создания изобилия, экономические стимулы и просто желание изменить течение своей жизни побудили /410/ многих отправиться в путь: около 300 тыс. добровольцев, основная часть которых была в возрасте до 25 лет, приняло участие в движении[41]. Они составили основное ядро целинников. Им предстояло распахать и засеять колоссальные просторы степей. К моменту жатвы к ним должны были присоединиться солдаты и студенты, чтобы осуществить сбор урожая. Первоцелинников ждала трудная жизнь. Они разместились в палатках или в железнодорожных вагонах, изъятых из употребления, еще в то время, когда бушевали последние зимние бураны, и начали свою работу, не дожидаясь, когда будут построены более надежные жилища. Почти все тракторы, произведенные в 1954 г. в СССР, были направлены в эти области[42]. С самого начала было ясно, что распашка новых земель не давала окончательного решения. Она являлась лишь средством выхода из критического положения и имела целью позволить стране набрать дыхания, для того чтобы привести в порядок основные сельскохозяйственные районы. Однако и у Хрущева, и у его окружения наблюдалась склонность переоценивать эффективность этой меры[43].

В осуществлении этого проекта чувствовалось стремление сделать все очень быстро. Земли для распашки были подобраны в течение нескольких недель, и не всегда удачно[44]. Пахота была проведена без глубокого изучения почв; дополнительные трудности были порождены тем, что машины, которых и так не хватало, были не приспособлены к новым условиям; они часто ломались и работали плохо[45]. К 1954 г. пахотные работы велись в течение всего лета и в начале осени. Сев удалось провести на площади лишь в 3,6 млн. га. Урожай оказался довольно хорошим (около 9 ц с га). Как только были получены эти первые результаты, Хрущев предложил и добился решения о дальнейшем расширении программы, с тем чтобы в 1956 г. площадь освоения целинных земель охватила 28–30 млн. га, хотя эта инициатива встречала растущую оппозицию со стороны ряда его коллег, к числу которых наверняка принадлежал Маленков[46].

Отставка Маленкова

Аграрный кризис и ограничение власти полицейского аппарата явились двумя острыми проблемами, которые в течение одного года привели к первому, но достаточно глубокому пересмотру ряда основных направлений сталинской политики. Общественная жизнь в СССР требовала и других важных изменений. В условиях, когда руководителя, способного занять место Сталина и авторитарно диктовать выбор решений, не было, восстановлена была деятельность представительных органов, в особенности внутри партии, чтобы создать в стране впечатление коллегиальной ответственности. Центральный Комитет, который собирался всего лишь трижды на протяжении последних 12 лет жизни Сталина, провел 5 пленарных сессий в течение 12 месяцев, последовавших после его смерти. Узкий Президиум, который руководил работой ЦК, обсуждал отдельные /411/ инициативы и заседал с регулярной частотой. К обсуждению вопросов на этих заседаниях, в определенных случаях привлекался довольно широкий круг заинтересованных лиц.

Новые руководители оказались вынужденными искать нового контакта с народом: они чаще появлялись и выступали публично. Даже в самом стиле администрации появились заметные нововведения. С 1 сентября 1953 г. были отменены бесконечные ночные бдения в учреждениях Москвы, вызванные когда-то привычками Сталина: рабочий день обычно начинался в 9 часов и заканчивался в 18 с учетом перерыва на обед продолжительностью один час[47]. Весь ритм жизни столицы, таким образом, изменился. Исторические дворцы Кремля, знаменитого архитектурного комплекса сооружений в сердце Москвы, который символизировал верховный центр государственной власти, были открыты впервые для посещения их туристическими группами.

Коллегиальный характер нового правления был не результатом лишь «верхушечного» соглашения между преемниками Сталина, а своего рода программным обязательством перед страной. Впервые оно было провозглашено в июне 1953 г. в статье в «Правде». В той же публикации появилось новое для советского политического словаря выражение: там критиковался «культ личности» как явление «вредное» и «антимарксистское», которое принижает значение масс, классов и партий в истории ради прославления лишь «героев-одиночек». После ареста Берии такие декларации делались все более настойчиво, и соответствующие положения были внесены в ряд партийных документов, где говорилось, что «культ» находится в противоречии с «высшим принципом» правильного руководства страной, которое как раз и определялось как «коллегиальность»[48]. Верховные руководители, члены Президиума ЦК партии с этого момента в печати перечислялись всегда просто в алфавитном порядке, а не согласно той скрытой и изменчивой иерархической шкале, сложившейся со времен Сталина, которая недолгое время сохранялась и после его смерти и в соответствии с которой Маленков и Берия ставились еще во главе списка перед всеми остальными.

Хотя первые публикации против культа выглядели как опусы инопланетян, с такой наивностью в них говорилось (как о якобы внезапно обнаруженном явлении) о том, что в последние годы пропаганда часто отклонялась от должного курса[49], тем не менее впечатление, произведенное ими, было очень сильным. Несмотря на то, что в обоснование осуждения культа приводились цитаты из работ Сталина, нетрудно было понять, что речь идет о преклонении именно перед ним. Его имя, правда, не называлось, но даже и безличная критика аграрной политики и полицейской практики прошлого не могла не затрагивать того, кто был их основным творцом. После ареста Берии в частных беседах с советскими интеллектуалами и иностранными гостями новые руководители упоминали, что в конце жизни Сталин был «болен» и испытывал сильное пагубное «влияние» /412/ министра внутренних дел[50]. В 1953 г. сталинские премии за достижения в науке и искусстве, присуждавшиеся ежегодно 21 декабря, не были распределены (исключение было сделано только для международных премий мира, учрежденных в более ранний период). В качестве причины были приведены малоубедительные соображения экономии. Из печати исчезли все обычные хвалебные выражения, которыми многие годы сопровождалось любое упоминание имени Сталина; однако его все еще причисляли к классикам марксизма и наряду с Лениным провозглашали основателем российской коммунистической партии.

В этих двусмысленностях и предосторожностях уже проявлялась та серьезная проблема, имевшая прежде всего политический, а не исторический характер, которая заключалась в выработке оценки покойного деятеля и его наследия; она так никогда и не была снята с повестки дня жизни советского общества. Снижение накала экзальтации по поводу его всеподавляющей личности осуществлялось скорее замалчиванием, а не четкой переоценкой ценностей. Оно сопровождалось все более частым обращением к Ленину[51]; но это был явно недостаточный ответ на то смятение чувств и сомнения, которые охватили страну.

Расследование прошлой деятельности полиции и ее арестованных главарей велось без особого шума, но оно пролило свет на бездну незаконных действий. Около 4 тыс. людей было выпущено на свободу в 1953 г.[52]; так была пробита первая малая брешь в сталинской репрессивной системе. Медленный процесс реабилитации продолжался в 1954 г., хотя о нем не объявлялось публично. Известия о первых отдельных случаях возвращения людей из мест заключения пока еще были достоянием только узкого круга членов их семей и близких друзей.

Это был период, который Илья Эренбург назвал счастливо найденным словом — «оттепель», время весны, когда перемены еще не устойчивы. Такие чувства царили среди населения страны, травмированного событиями последнего периода сталинского правления. Люди воспринимали самые необходимые меры правительства с надеждой, но и с сомнением: станут ли они устойчивым курсом, продолжатся ли и что принесут[53]? Повесть Эренбурга «Оттепель» была вскоре подвергнута нападкам в печати. Другого публициста, внесшего интонацию большей искренности в советскую литературу, остро критиковали бдительные хранители официальной идеологии[54]. В декабре 1954 г. в Москве собрался Второй съезд писателей (первый проводился в 1934 г.). На его заседаниях разгорелись дебаты; наиболее смелые ораторы начали дискуссию, хотя и довольно осторожную, о различных аспектах того наступления на культуру, которое велось в предшествующие годы; в печати их выступления появлялись в исправленном цензурой виде[55].

Первая фаза юридической ревизии событий прошлого затронула прежде всего наиболее поздние по времени приговоры по делам /413/ крупных деятелей партии. Один пример был особенно свеж в памяти руководящих кадров: «ленинградское дело». Расследование его было возобновлено вскоре после ареста Берии, когда в порядке изучения его деятельности были допрошены даже те немногие заключенные, которые остались в живых. Общественности было объявлено о выводах по этому «делу» в декабре 1954 г.; все «дело» в целом было сфабриковано полицейскими службами. Основная ответственность за него была возложена на Абакумова, который был правой рукой Берии, а также на других прежних руководителей системы безопасности, которые и были приговорены к смерти[56]. Но расследование пролило свет и на то, что не только Берия и Абакумов участвовали в создании этого «дела». Вместе с Берией в Ленинград выезжал и Маленков, который принимал непосредственное участие в разгроме руководства городской партийной организации: один из его основных помощников, Андрианов, был назначен первым секретарем местного обкома вместо арестованного Попкова.

Пересмотр «ленинградского дела» привел к скрытому конфликту между Хрущевым и Маленковым, который находился в изоляции и был поставлен в весьма невыгодное положение. Он уже столкнулся с трудностями из-за своей прежней ответственности за состояние дел в аграрной сфере. Ряд его предложений также оспаривался некоторыми его коллегами по Президиуму ЦК партии. Та напыщенность, с какой он провозгласил курс на развитие легкой промышленности, подверглась критике всех, кто обычно поддерживал традиционный приоритет тяжелой индустрии. Такие же оговорки и сомнения вызвал и ряд его утверждений по вопросам внешней политики (что будет показано в следующей главе). Рассмотрение «ленинградского дела» привело теперь к тому, что его имя вместе с именем Берии фигурировало на одной из самых темных страниц недавнего прошлого. Наиболее достойным выходом, предложенным ему, был уход в отставку. Центральный Комитет партии был информирован об этом решении и о его причинах на новом Пленуме в январе 1955 г., который был официально посвящен обсуждению проблем развития животноводства[57].

Несколькими днями позже собрался Верховный Совет СССР. Маленков присутствовал на его заседании; письмо, в котором он просил об освобождении его от руководства Советом Министров, было зачитано очередным председательствующим на совместном заседании обеих палат 8 февраля. По предложению, внесенному Хрущевым, на этот пост был назначен Булганин. Этот короткий кризис предоставил благоприятный предлог для общей перестройки правительства. Министерство обороны, из которого ушел Булганин, было передано маршалу Жукову. Сельскохозяйственные учреждения возглавили люди, придерживающиеся хрущевской линии.

Письмо, которое Маленков был вынужден подписать, представляет собой весьма любопытный политический документ. В нем ничего или почти ничего не говорилось о закулисной реальной стороне /414/ событий. Уходящий в отставку деятель принимал на себя вину за тяжелую разруху в деревне, отрекался от авторства в принятии мер по облегчению налогового бремени колхозников. Он вносил коррективы в свои программные заявления от августа 1953 г., провозглашая, что «подлинной основой» для развития сельского хозяйства и роста потребления является «опережающий рост» тяжелой промышленности. Наконец Маленков уплатил и по счету всей своей прошлой карьеры, протекавшей в верхах партийного аппарата: он просто унизительным для себя образом вынужден был согласиться признать собственную «неопытность» в делах управления государством и в экономике[58]. Хотя публично никаких иных объяснений не приводилось, внутри партии было сообщено, что роль Маленкова в «ленинградском деле» была основной причиной его отставки. Эта информация была распространена тем новым методом, который был впервые использован после ареста Берии: с помощью закрытого письма, в котором Секретариат ЦК партии знакомит членов партии с тем, о чем шла речь на последнем Пленуме Центрального Комитета. Такая информация не должна была выходить за пределы круга членов партии[59].

Первый секретарь

Смена главы Совета Министров вызвала изменение всего сложившегося баланса сил в верхах. Речь шла не только о личном перемещении отдельных деятелей, как бы важны они ни были; из всей триады, находившейся на первом плане после смерти Сталина (Маленков, Берия и Молотов), остался на посту только последний из трех деятелей, но и он имел все меньше и меньше самостоятельности в деле руководства внешней политикой. Смелые инициативы Хрущева по самым болезненным проблемам страны вновь привели к концентрации верховной власти и всего руководства в Секретариате ЦК партии. Роль, которую он сыграл в споре с Маленковым, и тот факт, что именно им выдвигалась кандидатура нового Председатели Совета Министров, официально подтверждали твердо установленное главенство Секретариата ЦК партии над правительством. Это, однако, не было какой-то аномалией в жизни советского общества; такое положение уже существовало на всех уровнях государственной администрации; оно было практически результатом применения сталинской концепции «приводных ремней». В республике ли, области или районе — повсюду и всегда первый секретарь местного комитета партии (обкома, райкома) занимал положение более высокое по отношению к председателю соответствующего исполкома Совета (облисполкома, райисполкома). Тот и другой занимали соответственно первое и второе место в местной иерархии. Так что ситуация в верхних этажах власти унифицировалась в соответствии с уже сложившейся пирамидой государства.

Коллегиальное руководство, однако, не отошло в прошлое. Оно /415/ оставалось официальным принципом, который соответствовал подлинному положению дел. Президиум ЦК партии продолжал быть органом, наделенным правом принимать основные политические решения. Хрущев должен был считаться с целым рядом своих противников в его составе, особенно тем ядром, которое состояло из наиболее давних сотрудников Сталина (Молотов, Каганович, Ворошилов). По отношению к ним он выглядел выскочкой. Даже Маленков, хотя и дискредитированный и пониженный до ранга министра электроэнергетики, сохранил свой пост в составе Президиума ЦК: после обычных в прошлом для Сталина кровавых методов разрешения противоречий такое политическое решение конфликта в глазах страны и всего мира явилось знаком, подтверждающим смену курса. В составе Президиума ЦК партии Хрущев занял первое место не только по названию должности, но и фактически; но он оставался все же ограниченным в своих действиях, а положение его было не бесспорным.

Именно теперь необходимо более пристально взглянуть на эту сильную личность, вознесшуюся стремительно на вершину политической жизни после смерти Сталина. Не только в политической изощренности было дело, когда Хрущев стремился привлечь внимание к той разнице в опыте работы и в жизни, какая существовала между ним и Маленковым. В 1954 г. Хрущеву исполнилось 60 лет, на 8 лет больше, чем Маленкову. Он был выходцем из крайне бедных слоев и любил вспоминать об этом: работать начал с 13 лет, сначала пастухом, потом рабочим. Во время гражданской войны в рождающейся Красной Армии он был простым солдатом, а не командующим, как другие его сверстники. Образование он получил позднее, на рабфаке; Хрущев, таким образом, был продуктом того массового выдвижения новых кадров пролетарского происхождения, которое осуществлялось в 20-е гг. Если политическая карьера Маленкова делалась в центральном аппарате партии, то карьера Хрущева — в периферийных и местных организациях, включая парторганизации города Москвы и Московской области: он работал сначала в Донбассе, затем — в столице позднее — на Украине, во время войны — на основных южных фронтах, потом — снова в Киеве и, наконец, опять в Москве. Только на этом последнем этапе он оказался в крайне узком кругу основных соратников Сталина.

Как и другие руководители с периферии, он не раз попадал в конфликтные ситуации с могущественной центральной властью; часто он уклонялся от столкновений, но, бывало, и подвергался большому риску. Хотя был он русским, родом из Курской области, его подозревали в украинском национализме, когда он вновь занял пост партийного секретаря в Киеве. Он оказал сопротивление руководству плановых органов Москвы по ряду важных вопросов развития экономики сельского хозяйства в республике, которой он управлял[60]. В определенном смысле Хрущева можно считать последним (и единственным) выжившим из когорты тех сталинских «железных секретарей», /416/ которые осуществляли индустриализацию, а затем были расстреляны в 1937 г. Хрущев сохранил многие черты, присущие этому типу людей, в частности огромный внутренний волюнтаристский заряд. Если быть более точным, в Хрущеве можно видеть переходную фигуру между двумя поколениями — первым поколением сталинских руководителей, в эпоху которых он был персонажем второго плана, и поколением последующим, поднявшимся после массового террора.

Хрущев был деятелем типично сталинской закалки, это не подлежит сомнению; вся его политическая жизнь протекала в самых недрах истории того СССР, каким его создал Сталин. Но сама эта история была процессом весьма сложным; вся она наполнена глубокими конфликтами, которые вновь и вновь возникали. Это не был какой-то унифицированный и прямолинейно развивающийся феномен, каким его стремилась представить теория «монолитности». Многие из этих событий, как выяснилось, породили в сознании Хрущева идеи, глубоко отличающиеся от концепции Сталина; ум его был плодовит на подобные инициативы на протяжении всего периода руководства правительством. Серьезные исследователи обращают внимание на то влияние, какое оказали на Хрущева технология и экономическое развитие Запада[61]. Но не этим он в действительности вдохновлялся. Не был он и чистым прагматиком, каким его часто представляют. В его мышлении наряду с оригинальными идеями мы видим черты возрождения проектов и предложений, характерные для самых различных периодов предшествующей советской истории: старые ленинские концепции, предложения и методы первого периода нэпа, мотивы, имевшие когда-то большое значение для обсуждения политических проблем, но задушенные затем в середине 30-х гг., пример чему мы уже видели в подходе к сельскому хозяйству. Хрущев проявлял большой интерес к тому, что происходило за рубежом, в особенности в наиболее передовых индустриально развитых странах. Их опыт оказал на него существенное влияние, когда он с ним близко познакомился, но и эта открытость к достижениям зарубежного мира не была чем-то совершенно новым в истории СССР, поскольку именно она была характерна для начальной фазы индустриализации, а этот период особенно был важен для формирования личности Хрущева.

Наслоения заимствований из прошлого опыта развития Советского Союза приводили к тому, что для манеры мышления Хрущева был характерен явный эклектизм в том смысле, что различные моменты этого исторического опыта складывались в его суждениях в причудливые комбинации, не будучи подвергнуты отбору зрелого осмысления, который характерен для подлинной культуры мысли. Одна черта поражала многих, кто близко знал этого человека: сочетание и чередование озарений острой и могучей мысли и тяжелых пробелов невежества, элементарных, упрощенных представлений и способности к тончайшему психологическому и политическому анализу[62]. /417/

От него нельзя требовать глубины теоретического мышления: никто из сотрудников Сталина не был на это способен. Сталин пресекал какую-либо оригинальность в этом плане. Враждебность Хрущева к Сталину возникла не на почве теории; она объяснялась более непосредственными политическими мотивами. Эта враждебность наверняка развилась уже в те годы, когда Хрущев оставался верен сталинским порядкам, но достаточно хорошо скрывал свои мысли, если они противоречили указаниям вождя. Трудно проверить, что именно думали другие сотрудники Сталина на протяжении предшествующих десятилетий. Не многие из них уцелели, как Хрущев. Можно представить, что отпечаток такой продолжительной раздвоенности всегда мрачной тенью лежал на всей последующей его политической деятельности. Трудно, однако, установить, когда начались эти скрытые расхождения. Возможно, они накопились в послевоенные годы; однако есть основание думать, что корни их уходят в более далекое прошлое. При всем том эта враждебность Хрущева к Сталину, несомненно, усилилась в период, когда он вместе с другими преемниками столкнулся с трудными проблемами, взяв на себя высшую ответственность управления государством.

Эти две личности были очень разными: Хрущев не приобрел черт харизматического вождя, никогда он не окружал себя тем ореолом таинства и легенды, которые так необходимы для того, кто стремится к подобной роли. Стране, привыкшей к немногословному вождю, роняющему с заоблачной высоты точно отмеренными дозами откровения, он предложил противоположный, повергающий в смущение стиль поведения: вкус к резкой полемике, ведению борьбы врукопашную, прямым столкновениям с людьми; он выступал с импровизированными речами в народном стиле, вдохновляясь порывистой горячностью и не пренебрегая выверенными и точно рассчитанными шутовскими приемами.

Политической язык его был чем-то совершенно необычным для советской общественной жизни. Речь его не была изысканной, но он часто вызывал уважение своим обезоруживающим реализмом. Хрущев говорил:

«Мы свергли буржуазию не только для того, чтобы захватить власть, но для того, чтобы перестроить экономику, гарантировать нашему народу более высокий уровень жизни... Конечно, важно помнить, от какого исходного пункта мы начали движение. Царская Россия оставила нам небогатое наследство, но, товарищи, Советская власть существует уже 38 лет. Это немало. Стыдно должно быть нам возлагать всю вину на Николая II, умершего столько времени тому назад».

Или еще: «Товарищи руководители, не обижайтесь, если я скажу вам, что многие из вас произносят хорошие речи, но урожаи от этого не увеличиваются. Вот в чем трагедия. Среди нас слишком много болтунов». Он даже громко повторил то, что говорили колхозники: «О каких опять успехах ведут разговоры, когда нам ни копейки не платят?» Или, обращаясь к сибирякам, которые в предшествующие годы гордились яблоками, выращенными в их суровом /418/ климате благодаря неким фантастическим революционным методам, он возражал: «Да, но эти ваши яблоки вы и сами не едите»[63].

Хрущев вскоре подтвердил свою вихревую способность выдвигать инициативы. Под его руководством Секретариат ЦК партии превратился в деятельный центр. С 1954 г. в Москве и на периферии был созван ряд совещаний руководителей и специалистов, на которых обсуждались прежде всего проблемы сельского хозяйства, а затем и других основных отраслей народного хозяйства: Хрущев беспрестанно разъезжал по стране, проверял состояние дел, вмешивался в руководство, повсюду выступал с речами[64]. /419/

---

Примечания