Предложения Хрущева

Руководители партии после смерти Сталина так быстро провели реформы и сделали столько нововведений, что страна, еще травмированная строгостью последних сталинских лет, не успела что-либо понять и отреагировать. Однако «оттепель» способствовала возбуждению общественной жизни. К началу 1956 г. закончился период неопределенности. И в центре, и на периферии все большее число людей проявляло инициативу, поощрялось более активное участие в различных формах политической деятельности. Сначала вопросов было немного, и все они концентрировались вокруг самой больной проблемы — репрессий, которые неоднократно по нескольку лет обрушивались на страну и партию.

Начали проявляться нерешительность и сопротивление пересмотру сталинского наследия, которые шли сверху. Они исходили не только от персонала старой полиции, в основном замененного, но и от руководящего аппарата, связанного идеологически, экономически и организационно с политикой Сталина. Здесь-то и коренилась причина разногласий в Президиуме ЦК партии. Принцип единства, монолитности, возведенный Сталиным в железный закон, препятствовал открытому проявлению разногласий: руководящая группа шла на съезд внутренне расколотой, но внешне объединенной вокруг единой политической платформы.

XX съезд КПСС проходил в Москве в Большом Кремлевском дворце с 14 по 25 февраля 1956 г. Он должен был стать решающим этапом в истории СССР и коммунистического движения. После него многое могло бы измениться. Это был момент, когда можно было легко избавиться от наследия Сталина. Однако все это произошло не в один день. Шло медленное вызревание, и решающий жест был сделан в конце дебатов.

Началось обсуждение анализа нового международного положения и места в нем СССР. В Отчетном докладе Хрущева, максимально, насколько возможно, согласованном коллегиальным руководством, был объявлен конец ужасной эре «капиталистического окружения» и «социализма в одной, единственной стране» благодаря созданию «мировой социалистической системы», включающей различные государства. Вся вторая часть была посвящена распаду старой колониальной системы. Говорилось, что капитализм не может выйти из своего «общего кризиса». В отличие от деклараций конца сталинского периода в докладе уточнялось, что это не означает, будто он становится неспособным развиваться, особенно экономически, но развитие происходит в беспорядочных и уродливых формах, обостряя его внутренние противоречия. В докладе провозглашался отказ от представления /435/ о мире, разделенном только на два открыто враждебных лагеря. Отмечалось, что вне противостоящих союзов создается «обширная зона мира», в которую входят, кроме социалистических стран, страны Европы и Азии, которые выбрали позицию «неприсоединения». Кроме того, между двумя системами укрепились отношения мирного сосуществования.

Эта формула, как мы уже видели, не была новой: она появилась в конце сталинского периода и стала программным принципом советской внешней политики. Однако в речи Хрущева на нее был сделан особый упор: во-первых, четко подразделялись межгосударственные отношения и революционная борьба, которая считалась «внутренним делом» каждой страны; во-вторых, и главное — сосуществование выдвигалось в качестве единственно возможной альтернативы «самой разрушительной в истории войне». «Третьего не дано», — сказал Хрущев[1]. Он развил свою мысль, заявив, что войны больше не являются «фатально неизбежными». Правда, коммунистическая теория, как это было сделано и на предыдущем съезде, всегда утверждала, что войны будут происходить, пока существует капитализм. Однако, утверждал Хрущев, это не совсем точно: в мире существуют силы, способные нарушить эту неизбежность.

Хрущев снова вернулся к тезису, отвергнутому в 1947 г., о различных путях, или формах, перехода к социализму. Он заявил, что уже в прошлом, как показал опыт Китая, Югославии и Восточной Европы, эти пути были различны, а в будущем станут еще более разнообразными. Он не исключал мирного развития в отдельных странах и высказал предположение, что сам парламент мог бы использоваться для достижения социализма[2]. Впервые после 1947 г. советский руководитель выразил сожаление о политическом разрыве, расколе, существующем в рабочем движении многих стран, и высказался за возобновление сотрудничества с социал-демократией, указав в своих политических тезисах, на какой основе возможно соглашение[3].

Поскольку доклад Хрущева был плодом скорее коллективной, чем личной работы, он не был свободен от противоречий, особенно в заключительных пунктах, неточных или чрезмерно оптимистичных. Интересно, что он пытался найти опору в прошлом советской мысли, где ее вряд ли можно было найти (например, идею мирного сосуществования он приписывал Ленину), и в то же время игнорировал другие важные теории, к которым можно было бы обратиться (послевоенные проекты разных путей к социализму). Представленные от имени всего руководства, его тезисы вызвали недоверие у Молотова, который на съезде защищал их неполностью и с оговорками[4]. Доклад, плод компромиссов, не был до конца последовательным. Однако это была серьезная попытка отказаться от старых доктринерских схем и стимулировать политическое мышление в СССР и за границей. Впервые за много лет была сделана попытка трезво взглянуть на мировую реальность, рожденную в антифашистской и революционной /436/ борьбе. Впервые был предложен реальный выход из тупика атомной эры. СССР снова проявил способность к лидерству в идейной сфере.

В докладе Хрущева впервые были систематизированы реформы трех последних лет и намечены перспективы эволюции. Многие экономические и политические проблемы были рассмотрены с другой точки зрения. Некоторые заявления, сделанные после смерти Сталина, приобрели особое, программное значение. «Мы должны, — сказал Хрущев, — всемерно развивать советский демократизм, устранять все, что мешает его всестороннему развертыванию». Он говорил и об «укреплении социалистической законности», о том, что нужно бороться с любым проявлением произвола. Особо он отметил «восстановление выработанных Лениным норм партийной жизни, которые прежде часто нарушались»[5]. В чем состояли эти нормы и почему они нарушались, он не сказал; так же неопределенно говорилось в докладе о двух других пунктах. Итак, демократия, законность и ленинские нормы партийной жизни — эти три обязательства, взятые на себя съездом, должны были означать отход от прежней, сталинской практики.

Однако в докладе говорилось не обо всем. Имя Сталина было названо лишь дважды, когда речь заходила о его смерти[6]. Деятель, несколько десятилетий воплощавший в себе жизнь общества, еще за два месяца до этого упоминавшийся «Правдой»[7] с большим почтением, полностью исчез из иконографии съезда.

Критика культа была прозрачной, но имя Сталина не называлось[8]. Такое умолчание, как теперь ясно, было частью достигнутого в Президиуме ЦК компромисса, который позволил сформулировать единую платформу: Сталина не касаться, пересмотр прошлого ограничить узкими рамками, виновником всех нарушений законности объявить Берию[9]. По сложившейся при Сталине традиции все лидеры партии должны были выступить на съезде. То, что они умалчивали одно и то же, производило особенно тяжелое впечатление.

Нарушил молчание Микоян. Почему он сделал это и действовал ли он по своей инициативе — неизвестно. Он был таким же сталинистом, но в последних внутренних спорах присоединился к Хрущеву. Правда, и он не назвал имя Сталина в своей речи: но критика прежнего кумира была настолько явной, что не оставляла места сомнениям. Он сказал, что «примерно 20 лет у нас фактически не было коллективного руководства», только культ одной личности. Он добавил, что послевоенная международная напряженность сложилась «и по нашей вине». Он поддержал самые смелые тезисы съезда и нашел достаточно теплые слова для Югославии. Он критиковал последнюю работу Сталина и нападал, за несоответствие ленинизму, на «краткий курс» истории партии, который уже 15 лет был квинтэссенцией сталинизма. Он разоблачил, наконец, некоторые фальсификации истории прошлого и впервые публично и с уважением назвал имена двух известных жертв сталинских репрессий — Косиора и /437/ Антонова-Овсеенко. Микоян в заключение сказал, что «после Ленина» XX съезд был «самым важным съездом в истории партии». Намекая на речь, произнесенную Сталиным у гроба Ленина, к которой несколько десятилетий относились как к священному тексту, Микоян добавил: «Мы не только клянемся именем Ленина, но и всеми силами претворяем в жизнь ленинские идеи...»[10].

Микояна никто не поддержал на съезде. Ни один из лидеров не коснулся этих тем. Молотов и Ворошилов избегали любого намека на критику культа личности. Маленков избежал этого в блестящей речи о технических проблемах энергетики. Суслов был более склонен к полемике, говоря о скудности исследований в общественных науках, парализованных «догматизмом»[11]. Некоторые второстепенные ораторы проявили большую храбрость: историк Панкратова прибегла к авторитету Хрущева и Микояна, чтобы начать более серьезные исследования прошлого и осудить проявления национализма последних сталинских лет[12]. Однако всякие признаки дискуссии исчезли во вторую неделю работы съезда, когда после доклада Булганина о новом пятилетнем плане дебаты сконцентрировались вокруг экономических проблем. Съезд подошел к концу, но многое осталось скрытым.

«Секретный доклад»

Неожиданности начались в последний день съезда. После обычного заключительного заседания за закрытыми дверями, посвященного выборам ЦК, в конце дня 24 февраля, в пятницу, делегатов попросили не разъезжаться, а остаться еще на один день. Некоторых предупредили об этом в гостинице, когда они уже собирались уезжать. 25 февраля на секретном заседании Хрущев прочел свой доклад «О культе личности и его последствиях», позднее известный как «секретный доклад»[13]. Только тогда XX съезд стал тем, чем мы его теперь считаем.

Многие подробности зарождения этой знаменитой инициативы так и не известны. Съезд проходил в обстановке глубокого беспокойства. Не произносившееся с трибуны съезда имя Сталина часто упоминалось в кулуарных разговорах в связи с массовыми репрессиями; среди делегатов и гостей съезда были те, кто испытал их на себе[14].

Хрущев сам решился на этот шаг[15]. Он говорил о различных причинах, которые, даже будучи односторонними, тем не менее существовали. Во-первых, нужно было преодолеть сопротивление, на которое наталкивалась его политика: если бы это не было сделано, говорил он, в партии могли бы взять верх силы, «цеплявшиеся за старое, сопротивлявшиеся всему новому, творческому». Он говорил также о «моральной потребности», с одной стороны, и, с другой — об обязанности выйти из продолжительного политического паралича, который вовлек СССР в глубокий внутренний и международный кризис[16]. Самая серьезная проблема заключалась в том, что большое /438/ количество людей еще находилось в местах заключения или ссылки, куда их отправили без суда и следствия. В книге, которая считается его мемуарами, Хрущев приводит еще один аргумент: съезд был последней возможностью высказаться. Если бы главный докладчик умолчал об этом, он навлек бы на себя серьезные обвинения в будущем[17]. Была и третья причина, о которой лишь глухо вспоминали позже: обе фракции, которые наметились в руководстве партии, боялись, что их столкновение могло бы привести к повторению кровавых репрессий сталинских лет. Нельзя было допустить их повторения[18].

Доклад не был военной хитростью, осуществленной без ведома других руководителей[I]. Некоторые из известных нам рассказов показывают, что Хрущев добивался согласия Президиума на консультациях в перерывах съезда. Он встретил решительное сопротивление Ворошилова, Молотова и Кагановича. Как говорил сам Хрущев, ему удалось преодолеть это сопротивление, лишь дав понять, что он намерен обратиться прямо к съезду[19].

Основу «секретного доклада» составляли результаты расследований, проведенных как комиссией Поспелова, так и другими (в том числе и дел военачальников начала войны). Хрущев внес в свою речь много личных суждений, явно сымпровизированных по ходу дела. Впечатление, произведенное им в этот день на присутствующих, а затем и на весь мир, незабываемо. Он не критиковал, как потом стало казаться, всю деятельность Сталина. Напротив, Хрущев защищал все, сделанное Сталиным до 1934 г., оправдывая борьбу против оппозиции 20-х гг. во имя индустриализации и коллективизации. Однако он сурово осудил его деятельность после 1934 г. и привел ужасающие подробности массовых репрессий 30-х и 40-х гг. Хрущев очень резко, хотя и односторонне, если вообще обоснованно, критиковал руководство военными операциями Сталиным, произвел ошеломляющий анализ методов, с помощью которых Сталин сконцентрировал в своих руках всю власть и поддерживал в стране культ самого себя; дал гнетущее душу описание его старческого деспотизма. Осуждение было столь же суровым и беспощадным, как безмерно было три года назад восхваление Сталина. /439/

После доклада пораженный съезд принял короткую резолюцию, в которой поручалось вновь избранному ЦК принять меры по «преодолению культа личности» и «ликвидации его последствий» во всех областях[20]. После этого съезд сразу же был закрыт, закрыт еще до того, как делегаты опомнились от замешательства.

Уничтожение лагерей

«Секретный доклад» и XX съезд изменили всю политическую атмосферу в стране. Они означали также окончательный раскол руководящей группы, принявшей сталинское наследие. Борьба в Президиуме ЦК обострилась: заседание, на котором обсуждалась официальная реабилитация Тухачевского и других военных руководителей, расстрелянных в 1937 г., описывалось как очень резкое, сопровождавшееся язвительными выпадами столкновение[21].

Предметом разногласий стала судьба «секретного доклада» Хрущева. В какой мере он должен оставаться секретным? Было решено довести его до сведения всех членов партии, использовав уже испытанную форму письма, читавшегося на закрытых собраниях партийных организаций. Это означало ввести в курс дела миллионы людей. Ясно, что существовало давление в пользу его широкого распространения. Через неделю доклад зачитывался на открытых собраниях, на предприятиях, в учреждениях и в вузах. Практически большая часть населения смогла с ним познакомиться. Согласно некоторым источникам, готовилась и его публикация в виде брошюры, которую задержали в последний момент[22].

В то же время текст доклада без особых трудностей попал в руки американских спецслужб, которые поторопились опубликовать его, и это потрясло весь мир. В Советском Союзе он так и не появился в печати. Отсюда и необычная судьба доклада: он был документом съезда, принятым уже после того, как была исчерпана повестка дня; и хотя он был официально зафиксирован в отчетах съезда и широко известен как в СССР, так и за рубежом, но так и не стал официально опубликованным документом.

Обнародование доклада вызвало в СССР иную реакцию. На собраниях доклад только зачитывался и не обсуждался, но все равно проходили они бурно: град вопросов и протестов обрушивался на официальных ораторов[23]. Серьезные инциденты произошли в Грузии, где доклад был расценен как оскорбление «национального героя» и послужил поводом для проявления антирусских настроений. В Тбилиси состоялись студенческие демонстрации, против которых были брошены войска, применившие оружие, но число жертв так и не стало известно[24]. В Литве и других Прибалтийских республиках на партийных собраниях и вне их осуждалась вся послевоенная политика, начиная с коллективизации[25]. В Москве покончил с собой влиятельный секретарь Союза советских писателей Александр Фадеев, страдавший алкоголизмом и мучимый угрызениями совести. До и /440/ после съезда Фадеева со всех сторон просили ускорить реабилитацию литераторов и членов их семей, в свое время арестованных и исчезнувших[26].

Кроме Отчетного доклада в конце июля было опубликовано Постановление ЦК КПСС, принятое, как и другие подобные документы, его руководящим органом — Президиумом ЦК[II]. В нем была сделана попытка ответить на самые трудные вопросы, задававшиеся со всех сторон, на которые съезд не дал ответа и которые сделали очевидной ограниченность хрущевской операции. Почему стали возможными все эти преступления? Что делали другие руководители, находившиеся рядом со Сталиным? В ответ на эти вопросы документ ссылался на серьезные внутренние и внешние трудности, которые препятствовали развитию советского опыта и оправдывали «некоторые ограничения... демократии» в прошлом. По второму пункту в документе говорилось, что другие руководители не проявили малодушия, но действия против Сталина, особенно после войны, не были бы «поняты народом» и были бы расценены как враждебные социализму и безопасности страны[27]. В документе утверждалось, что зло, причиненное Сталиным, не изменило социалистического характера советского общества и не перечеркнуло созидательной деятельности партии в различные периоды ее истории[28]. Эти утверждения прозвучали как поспешные оправдания после горькой истины, высказанной Хрущевым па съезде. Желая оправдать всю прошлую политику, новый документ усилил главный недостаток доклада Хрущева: вся вина была приписана лишь необычной жестокости одной личности. Всего лишь три года назад те же люди превозносили эту же жестокость как сверхчеловеческую доблесть.

Несмотря на непоследовательность, общий итог съезда и его очищающего финала был в высшей степени положительным. Он позволил разрубить узел, завязанный сталинскими репрессиями. Теперь ускорился пересмотр старых обвинений. Чрезвычайные комиссии с широкими полномочиями были направлены в места заключений и ссылок с заданием решить все старые проблемы. Практически вся система политических репрессий Сталина была ликвидирована[29]. Населению, высланному во время войны, было разрешено вернуться в родные места (за исключением крымских татар и немцев Поволжья), где были восстановлены их автономные государственные образования[30]. В заключении оставались лишь власовцы и националисты Украины и Прибалтики, но и им было гарантировано освобождение по окончании срока наказания. Гнойный нарыв, разъедавший советское общество, был вскрыт. /441/

Юридическая реабилитация сопровождалась восстановлением всех гражданских прав: для членов партии это означало восстановление партстажа (исключение делалось лишь для бывших троцкистов)[31]. Для большинства реабилитация оказалась посмертной, так как они умерли в лагерях или в ссылках. Они уже не могли ею воспользоваться, но это было важно для их семей, жизнь которых годами омрачалась мнимой виной их близких.

Возвращение заключенных и высланных вызвало сильный психологический и политический резонанс по всей стране. Сколько людей вернулось из тюрем и лагерей в 1956 г. и вообще после смерти Сталина, никогда не сообщалось. Однако можно предполагать, что благодарность к XX съезду должны в той или иной степени испытывать миллионы людей. В период правления Сталина было запрещено даже упоминание о существовании концлагерей и мест ссылки: не только печать не писала о них, но и в частных разговорах о них говорили только вполголоса. Теперь массы изгнанников возвращались к гражданской жизни и могли свободно рассказать о своих злоключениях. Одни были физически больны и духовно сломлены, другие, наоборот, чувствовали в себе новые силы, ничего больше не боялись и требовали воздать им должное за страдания[32]. Многие пытались установить трагическую судьбу своих близких, исчезнувших в тюрьмах и лагерях. Эти темы, присутствовавшие в 1956 г. во всех разговорах, цензура не пропускала в газеты. Однако в печати вновь появились имена тех, кого годами боялись упоминать публично, и труды прочно забытых авторов[33]. Советские люди открывали книги и вспоминали героев, надолго вычеркнутых из истории их страны.

Ликвидация системы лагерей и принудительных поселений создала серьезную экономическую проблему. Несмотря на низкую рентабельность, принудительные работы все же широко применялись. В областях, где условия жизни были нормальными, их легко можно было заменить обычным наймом рабочей силы. Большие трудности встречались в менее гостеприимных районах Крайнего Севера и Дальнего Востока, где, как говорилось на XX съезде, находится будущее промышленности страны[34]. Партия призывала молодежь перебираться туда, стимулируя ее морально и материально. Это новое миграционное движение дало выход энергии и повлияло на условия жизни больших территорий. Сибирские пространства больше не считались местами ссылки и заключения, они стали землей пионеров[35]. Одновременно были устранены остатки законов военного времени о труде[36].

Развенчание мифа о Сталине усилило стремление вернуться к Ленину. Большое значение придавалось ленинским юбилеям. Ленинскими были названы традиционные премии в области искусства, науки и техники. Были опубликованы его работы, которые замалчивались или оставались неопубликованными, начиная с известного «завещания»[37]. Было решено начать новое издание его сочинений, которое, /442/ хотя и не академическое, чего требовала на XX съезде Панкратова, было бы полнее всех предыдущих[38].

Это новое открытие отца революции было вызвано разными причинами. Руководители партии стремились найти в работах Ленина готовый ответ на проблемы послесталинского развития СССР. Но это было невозможно, хотя Хрущев и старался, отыскать в них теоретическое обоснование своих реформ. Защитники государственной идеологии, напротив, спешили заполнить опустевшие алтари. Для них Ленин был идолом, который должен был заменить развенчанный миф. Однако в СССР 1956 г. обращение к Ленину имело и другой смысл. Чтение неизданных и забытых работ впервые привело многих советских граждан, особенно молодежь, к мысли о том, что сталинизм в действительности не исчерпывает все многообразие социалистической мысли и большевистской модели советского строительства[39].

Хрущев в опасности

XX съезд высвободил в советском обществе драгоценную человеческую энергию, которая была подавлена или утрачена. Однако сталинский аппарат был еще жив и обладал действенными орудиями контроля, хотя и опасался, что начатый съездом процесс будет продолжаться без его участия. Единая вера, объединявшая страну и ее руководство, неожиданно рухнула. Этим была вызвана враждебность, с которой руководители на самых разных уровнях встретили «секретный доклад».

Доклад стал объектом критики и за рубежом. Документ, рассказавший о страшных событиях прошлого, не проанализировал их причины и не указал выхода. Он не мог быть руководством к действию ни в своей стране, ни где-либо в мире, так как опроверг весь исторический опыт, накопленный с таким трудом, и не дал конструктивной программы. Сталинское правление последнего периода ввергло страну в такой кризис, что при всей болезненности этой процедуры во второй половине 50-х гг. назрела необходимость пересмотреть сталинское прошлое страны и осознать стоявшие за ним глубокие исторические процессы. Однако, если отвлечься от обусловивших ее личных обстоятельств, эта хирургическая операция над прошлым оказалась бесполезной из-за длительного застоя советской исторической, философской и юридической мысли в сталинские годы, застоя, о котором сожалел XX съезд. Хрущев осудил только Сталина и тот СССР, который оставил после себя Сталин.

Первые, хотя и слабые коллективные попытки глубже осмыслить этот процесс были сделаны в 1956 г. Историки, живо откликнувшись на призыв, попытались по-новому подойти к ряду долго замалчивавшихся или искажавшихся проблем пред- и послереволюционного прошлого. Их рупором стал журнал «Вопросы истории»[40]. В нескольких неравноценных литературных работах в свою очередь были сделаны /443/ попытки по-новому исследовать советское общество. Их приветили в ежемесячном журнале «Новый мир»[41]. Хрущев стал политической опорой этих течений среди интеллигенции. Своими действиями он завоевал огромную популярность в тех слоях общества, которые задыхались в удушающей атмосфере прошлого. Однако у Хрущева не было ни образования, ни вдохновения, чтобы возглавить подлинное движение в области культуры.

Вместе с тем эти первые попытки встречали сильное противодействие прежде всего со стороны ревнителей официальной идеологии, которая, несмотря на возврат к Ленину и хрущевский реквизит, оставалась в сущности сталинской. Их контрнаступление проявилось прежде всего в полемических ответах в печати. Такая дискуссия могла бы быть полезной, если бы все могли высказаться. Однако этого не произошло. Едва лишь ситуация после XX съезда осложнилась, эти первые дискуссии были запрещены властями, которые использовали административный аппарат партии и строго предупредили тех, кто провоцировал исторические и социологические дебаты[42].

Положение самого Хрущева как главы Секретариата ЦК партии осенью 1956 г. оказалось под угрозой. Реакция за рубежом на XX съезд привела к драматическим событиям в Польше и Венгрии (мы к ним вернемся), которые вызвали соответствующий резонанс в Москве. В Президиуме ЦК, состав которого не изменился после съезда, оформились две противоборствующие группы: Хрущев и Микоян, с одной стороны, Молотов, Ворошилов, Каганович и Маленков — с другой, а между ними — группа колеблющихся. Как за рубежом, так и в Москве Первого секретаря упрекали за его речь. Успех собственной аграрной политики спас его, но лишь на время.

После разочарования 1955 г. целинные земли дали в 1956 г. блестящий урожай, превысивший все ожидания. Производство зерна, которое в последние сталинские годы достигало 80 млн. т, возросло до 125 млн. т. Везде урожай был неплох. Однако этот замечательный успех был в основном достижением новых районов, где средняя урожайность превысила 11 ц. с га. Главное преимущество этого урожая заключалось в том, что он был собран в государственных хозяйствах и мог быть по большей части предназначен для заготовок. Государство смогло удвоить их, не усиливая давления на крестьян[43]. Сообщая об этих хороших новостях, Хрущев превратил их в свой триумф. Казалось, что самая сложная проблема страны может быть решена. Продовольственное снабжение в городах заметно улучшилось. Позже стало ясно, что без этих ободряющих новостей Первый секретарь в конце 1956 г. потерял бы свое место[44].

Несмотря на рост своей популярности в деревне, Хрущев в эти месяцы перешел к обороне. В некоторых публичных заявлениях ему пришлось переиначить большую часть «секретного доклада». На одном из приемов в китайском посольстве (и это особенно важно для нашего анализа) он уверял, что термин «сталинизм» неотделим от «марксизма-ленинизма». Именно Сталин сделал «серьезные ошибки», /444/ но он сделал их, сказал Хрущев, глубоко веря, что защищает революционные завоевания социализма: «Дай бог, чтобы каждый коммунист умел так бороться, как боролся Сталин». Как показали последующие события, это был вынужденный тактический отход. Однако волей-неволей Хрущеву пришлось это сделать. В одном из своих интервью он даже объявил текст своего доклада, опубликованный на Западе, фальшивкой американских спецслужб[45].

«Антипартийная группа»

В первой половине 1957 г. соотношение сил в Президиуме ЦК складывалось не в пользу Первого секретаря. Его противники окрепли, число их возросло. В условиях коллегиального руководства отношения резко ухудшились. Началась острая политическая борьба с неопределенным исходом[46].

Вопрос о реорганизации промышленности, которую горячо поддерживал Хрущев, объединил большинство против него. Реформа, к которой мы еще вернемся, предусматривала роспуск отраслевых министерств и группирование предприятий не по производственному (как это было с 1932 г.), а по географическому признаку под местным руководством. Хотя этот проект представлял собой попытку избежать трудностей, проявившихся в последние годы в функционировании колоссального советского промышленного аппарата, он встретил противодействие части политических и технических руководителей, которые долгое время возглавляли отдельные отрасли, например металлургию[47]. Молотов противился реформе открыто, как и почти всем проектам, предложенным Хрущевым. На этот раз к постоянной критике оппозиционеров присоединились Первухин, один из виднейших руководителей советской экономики, и Булганин, высказывавшийся особенно резко[48]. Поддержка Председателя Совета Министров заметно ободрила оппозицию. Правда, она не привела к открытой борьбе даже из-за промышленной реорганизации. Несмотря на противоречия и несовпадение интересов, проект в феврале 1957 г. прошел первое испытание в ЦК, затем было проведено впервые обсуждение в печати и по всей стране. Наконец он был одобрен Верховным Советом, но в нем не были отражены критические замечания, высказанные в ходе обсуждения[49]. Оппозиция решила добиваться смещения Хрущева, не вынося своих острых разногласий за пределы Президиума ЦК, как это всегда делалось после смерти Сталина.

Старых и новых оппозиционеров собирал у себя Булганин, который был недоволен тем, что Первый секретарь часто оттирал его. Булганин и возглавил руководство антихрущевским наступлением[50]. Поводом послужила речь Хрущева в Ленинграде. Ободренный успехами в сельском хозяйстве, он по своей инициативе выдвинул нереальную идею обогнать США за три-четыре года по производству мяса, молока и масла на душу населения (мяса, по подсчетам /445/ Хрущева, в США производилось в три раза больше)[51]. Удобный случай для последних соглашений оппозиции представился в первой половине июня, когда Хрущев во время визита в Финляндию оказался на несколько дней далеко от Москвы. После возвращения он попал на заседание Президиума ЦК, созванного без его ведома и намеренного не просто отвергнуть тот или иной его проект, а добиться его отставки (ему предлагалось занять пост министра сельского хозяйства).

Большинство членов Президиума ЦК — Булганин, Ворошилов, Молотов, Маленков, Каганович, Первухин и Сабуров — были против Хрущева. На его сторону встали Микоян, Суслов и Кириченко. Решение должно было быть одобрено Центральным Комитетом, органом, который избирал секретарей ЦК. Однако большинство рассчитывало, как в случае с Маленковым, потребовать просто утверждения уже принятого и не вызвавшего разногласий решения. Хрущев понял, что в новой политической ситуации он может не соблюдать правил игры и потребовать обращения непосредственно к ЦК[52]. Начавшееся 18 июня заседание Президиума ЦК длилось более трех дней, прежде чем присутствующим было разрешено покинуть Кремль. Оппозиция не заручилась поддержкой ни среди кандидатов в члены Президиума ЦК (число которых возросло после XX съезда, в частности за счет маршала Жукова), ни Секретариата, где их единственным сторонником оказался бывший главный редактор «Правды» экономист Шепилов, сменивший в 1956 г. Молотова на посту министра иностранных дел.

Несмотря на принятые меры по изоляции Хрущева, некоторые члены ЦК узнали о происходящем. Находившиеся в Москве и срочно прибывшие из Ленинграда (всего 21 человек) направились в Кремль 19 июня, чтобы потребовать отчета о происходящем и немедленного созыва Пленума. Сначала большинство членов Президиума ЦК не захотело принять их. На встречу с ними был отправлен Ворошилов. Однако Хрущев еще раз заявил, что не отказывается от своего права выступить. В конце концов была назначена делегация обеих фракций на паритетных началах: с одной стороны, Ворошилов и Булганин, с другой — Хрущев и Микоян. Встреча оказалась бурной и скомпрометировала замыслы большинства[53]. Другие члены ЦК прибыли в Москву на реактивных самолетах, предоставленных военными. За несколько часов их собралось больше сотни, более трети, необходимой по Уставу, чтобы потребовать созыва чрезвычайного Пленума[54].

Уже на первом заседании Пленума ЦК, 22 июня, ситуация изменилась. Хрущев смог предпринять наступление. Из того немногого, что нам известно, следует, что оппозиционеров упрекали за участие в сталинских репрессиях. Увидев грозящую опасность, колеблющиеся члены Президиума поспешили сменить лагерь. Появились предложения исключить из партии представителей антихрущевского течения[55], потом раскаялись и сами оппозиционеры.

В заключение Молотов, Маленков, Каганович и незадачливый /446/ Шепилов были сняты со всех постов и удалены из всех руководящих органов. Их обвинили в создании «антипартийной группы» и фракционной деятельности, в том, что они составили «сговор» с целью отменить не только решения XX съезда, но и основные нововведения послесталинских лет. Стране сообщили, что эта четверка — консервативные пленники прошлого, что они решили восстановить незаконные методы и гнетущую атмосферу страха. Чтобы оправдать дисциплинарные меры, вспомнили резолюцию о фракциях, которая была принята в 1921 г., привела к усилению Сталина и сохранялась в уставах партии. Сами обвиненные, за исключением воздержавшегося Молотова, одобрили свое осуждение[56]. Сохранялась видимость монолитности. Документ был опубликован, когда основные партийные организации уже были проинформированы о случившемся.

Многие факторы обусловили победу Хрущева. Благодаря XX съезду, первым успехам в сельском хозяйстве и многочисленным поездкам по стране Первый секретарь пользовался огромным авторитетом. Однако этот немаловажный фактор не мог иметь решающего значения в борьбе, происходящей в верхах партии и государства. Подозрение, что такие люди, как Молотов, могли бы попытаться использовать репрессии против своих противников, позже стало считаться основным объяснением их изоляции. Возможно, здесь есть и доля пропаганды. Весьма вероятно, что боязнь репрессий сказалась на руководящих кругах партии, которые в прошлом много раз испытывали губительные удары Сталина. Однако была и более глубокая причина. ЦК в основном состоял из первых секретарей обкомов и республик или тех руководящих лиц, кто в прошлом занимал эти должности. Они не во всем были согласны с Хрущевым. Но они связывали свою власть с реформами последних лет и все еще видели в Хрущеве своего представителя. Они-то наиболее активно и требовали созыва ЦК[57]. Они понимали, что завоевали большой политический вес в стране благодаря союзу с Хрущевым, а не личной преданности ему.

С другой стороны, у противников были свои слабости. Их коалиция была непрочной. В интеллектуальном отношении никто из них не выдерживал сравнения со старыми большевиками. Позднее старый Куусинен заметил, что из всех известных ему оппозиций только эта не имела политической платформы[58]. Позже идеологом и вдохновителем группы стали считать только Молотова, который и после поражения не отказался от борьбы. Он был также и кандидатом в предполагавшийся новый Секретариат партии[59]. Молотов активно защищал всю деятельность Сталина, с которым был тесно связан 30 лет, но в 1957 г. даже Молотов не мог предложить просто восстановить сталинскую систему.

Ворошилов, Каганович и Молотов пользовались большей, чем Хрущев, известностью. Однако они несли и большую, чем другие руководители, ответственность за отрицательные последствия сталинского правления. Ворошилову не могли забыть и посредственного /447/ командования во время войны. Все они были, скажет впоследствии Хрущев, «погасшими звездами»[60]. Они расходились во многих вопросах, но объединялись в одном — недоверии к Первому секретарю. Однако их реальная власть в последние годы уменьшалась по мере возрастания власти Хрущева. Армия под руководством Жукова помогала победителю.

Гарантией против возвращения к жестоким методам решения политических конфликтов стали секретные переговоры с проигравшими. Их не тронули. Удаленные из правительства, они получили второстепенные посты: Молотов — посла в Монголии, Маленков и Каганович — посты директоров отдаленных предприятий (первый — в Казахстане, второй — на Урале). Все они остались членами партии.

Конец коллегиального руководства

Подлинной жертвой этого столкновения стала коллегиальность руководства. По тактическим причинам некоторым оппозиционерам (Булганину, Ворошилову, Сабурову и Первухину) на некоторое время оставили их посты. Вероятно, Хрущев предпочитал не показывать стране и миру масштабы оппозиции в старом Президиуме ЦК (только в закрытой партийной информации был дан более полный отчет о событиях). На несколько месяцев Булганин остался Председателем Совета Министров, а Ворошилов — еще дольше Председателем Президиума Верховного Совета. Однако и тот, и другой были лишены реальной власти. Получили повышение и стали членами и кандидатами в члены Президиума ЦК те, кто показал себя энергичным сторонником Хрущева (Аристов, Беляев, Брежнев, Козлов, Игнатов и маршал Жуков). Победа еще более возвысила Первого секретаря.

Хрущев завоевал неограниченную власть в партии и государстве. Однако он ею не долго пользовался. Уже на более ранних этапах советской истории мы могли заметить, что наиболее благоприятными для развития СССР периодами были не периоды мнимого единодушия в верхах, а те из них, когда политическая борьба выходила наружу. Так было в 20-е и 30-е гг.[61]. Так было и теперь. Руководству, разобщенному внутренними разногласиями, дорогой ценой удалось вывести страну из глубокого кризиса после смерти Сталина. Несмотря на трудности, Хрущев проявил себя в этой операции наилучшим образом. Однако после падения оппозиции он, вероятно, думал, что теперь сможет показать себя как руководитель. В действительности произошло иное: стихла та взаимодействующая борьба, которая одновременно и контролирует, и стимулирует любой коллектив и любого руководителя.

Один иностранный наблюдатель проницательно заметил: «Хрущев — человек большой интуиции, и он так ясно видит свои способности, что порой переоценивает их»[62]. Так и случилось.

В результате конфликта нарушилось не только равновесие в верхах. /448/ Разногласия касались ряда важных проблем прошлого, настоящего и будущего. Однако, как и прежде, начиная с 30-х гг., о конфликте ни страна, ни партия не были проинформированы. Были две возможности: предстояли съезд и дискуссия о реформе в промышленности. Можно было их использовать для широкого и свободного обсуждения. Однако сталинские традиции возродились. Была утрачена возможность заполнить пустоту, после крушения общей веры низов и верхов, расширением демократического участия в решении политических проблем. Эту возможность и не принимали в расчет. Боялись эффекта распада. Многие из идей, выдвигаемых оппозицией, принадлежали не только ей. Они были широко распространены в аппарате и среди деятелей партии, поддерживавших Хрущева. Эти идеи имели глубокие корни в сталинском прошлом. Только решительная и долгая борьба в политической и культурной областях могла бы покончить с ним. Этой борьбы не вели, и прошлое продолжало жить.

Несколько месяцев спустя после столкновения с «антипартийной группой» Жуков потерял свое место в Президиуме ЦК и все политические посты, включая и пост министра обороны. Заменил его маршал Малиновский. Жукова отправили на пенсию в то время, когда он выехал с визитом в Югославию и Албанию. По возвращении он оказался перед свершившимся фактом. ЦК легко утвердил это решение. Жукова подозревали в бонапартистских намерениях[63]. Неизвестно, какие именно события напугали Хрущева и его коллег. Официально Жуков был обвинен в том, что хотел вывести Вооруженные Силы страны из-под контроля партии и установить в них «культ собственной личности». Позднее говорили, что он сократил число политических органов и их руководителей в армии[64]. Вероятно, Хрущев хотел помешать военным завоевать самостоятельную политическую роль. В советском обществе они никогда не играли такой роли, но, после того как их привлекли к участию в политических столкновениях после смерти Сталина, могли претендовать на нее. Авторитет Жукова был сам по себе достаточно высок, чтобы такая тенденция проявилась.

В нем видели возможного кандидата на пост Председателя Совета Министров вместо Булганина. Однако в марте 1958 г. на этот пост был назначен Хрущев, который сохранил и пост Первого секретаря ЦК КПСС. Так исчезло разделение власти, осуществленное после смерти Сталина. Это решение мало соответствовало решениям XX съезда. /449/

---

Примечания

Предыдущая | Содержание | Следующая