Разгромив все, что можно было, батальон с музыкой и красным флагом, сделанным из наволочки какого-то терки, двинулся в город. Выйдя на улицу, мы заметили, что /61/ жители предместья все разбегаются, закрывая свои лавки и ставни домов. «Нас считают своими врагами!» мелькнуло у многих из нас в голове, и нам было страшно обидно. Встречая испуганных, мы останавливали их, пожимали им руки, уговаривали, чтобы они нас не пугались, так как мы такие же крестьяне и рабочие, как и они, и дурного им ничего не сделаем.
— Мы за вас, за народ! — кричали мы из рядов, и они успокаивались.
Во избежание грабежа со стороны худшей части батальона, несколько десятков человек цепью растянулись по сторонам, и, таким образом, желавшие грабить натыкались на штыки своих же солдат. Все время пути играла музыка и раздавались выстрелы вверх. Ноги поднимались сами собой, и все существо будто говорило: «Свобода! Свобода! Свобода!» И во имя этой свободы хотелось умереть, лишь бы не возвращаться в то ненавистное рабство, из которого мы только что вышли с такими жертвами.
Вот мы проходим мимо огромного здания, где жило все наше начальство, десятки лет засекавшее насмерть молча терпевших солдат. Теперь оно, видя их пробуждение, все /62/ разбежалось, покинув даже имущество на произвол судьбы. У многих было желание разбить этот дом, но нельзя было терять времени, так как мы хотели прийти в город и там занять какое-либо общественное здание, выработать окончательно свои требования, обратиться с воззванием к населению и послать депутатов в стоящий в городе пехотный полк с предложением присоединиться к нам.
Однако плану этому не удалось осуществиться. Когда мы начали приближаться к месту, отделявшему город от предместья, то издали еще заметили какую-то черную массу. Кто-то сказал, что это железнодорожные рабочие, и некоторым из нас даже казалось, что виднеется красное знамя. Но это было ошибкой: в действительности, по ту сторону моста стоял в полной боевой готовности пехотный полк и впереди него две сотни казаков...
Рассчитывая, что действовать оружием против нас не решатся, мы двинулись на мост, но нас тотчас же предупредили, что будут стрелять. Тогда, чтобы не вызвать бесполезного кровопролития, мы остановились, решив послать парламентеров (переговорщиков), с /63/ целью узнать, каково настроение солдат, высланных против нас. Во время переговоров офицеры требовали, чтобы мы вернулись к своим пылающим казармам, выдав предварительно им свои ружья, угрожая в противном случае открыть огонь. В ответ на это, наши парламентеры вынули из своих карманов несколько десятков боевых патронов и, показав их офицерам, сказали, что мы будем отвечать тем же.
Через головы офицеров они обратились к солдатам с вопросом, будут ли они стрелять в своих. Пехотинцы промолчали, а казаки заявили, что будут расстреливать, «как собак».
Когда парламентеры вернулись и передали результаты переговоров, в рядах восставших начали придумывать планы, как проникнуть в город. Одни предлагали какой-то обходный путь; другие, более решительные, настаивали на том, чтобы идти «прямо» и пройти в город или погибнуть на месте. Случилось бы, конечно, последнее, так как нас было не более 600 человек, а против нас стоял целый полк и две сотни казаков. Был еще третий план. Он состоял в том, чтобы несколько человек взяли с собой револьверы, которые мы /64/ отняли у кадровых терок, перешли мост, якобы для ведения переговоров, и неожиданно бросились бы на офицеров, которые стояли одной кучкой на мосту. Оставшись без начальства, солдаты перейдут на нашу сторону, — думали предлагавшие этот план.
Но планы большинством отклонялись, и мы не знали, что предпринять. А между тем, наступал уже вечер, был порядочный мороз, дул ветер, и на мосту стоять было нестерпимо холодно; положение становилось натянутым, и с минуты на минуту можно было ожидать, что начнется братоубийственное сражение. Но вот с той стороны прискакал вестовой и передал, что приехал генерал, начальник местного гарнизона, и просит «прислать людей для переговоров». Батальон согласился, и в результате я с одним товарищем, пробывшим в батальоне около года и заслужившим уважение со стороны заключенных, были посланы для ведения переговоров.
Вместе с генералом по ту сторону был и наш батальонный начальник Александровский. Он храбрился и называл нас «господами депутатами», говорил, что знает нас, что ему уже о нас «говорили» давно и что мы затеяли «нехорошее дело». На вопрос /65/ генерала, чего мы хотим, мы заявили желание пройти в город и, кроме того, предъявили целый ряд требований, среди которых были следующие: 1) полная и безусловная отмена телесных наказаний; 2) вежливое обращение; 3) полное освобождение всех запасных и тех, которые уже окончили действительную службу; 4) сокращение срока наполовину всем остальным; 5) право выписывать за свой счет все газеты и журналы. Генерал сказал, что удовлетворить наши требования не в его власти, настаивал на отдаче нами оружия, обещая в противном случае стрелять. Когда же мы заявили, что на выстрелы будем отвечать тем же, генерал воспылал гневом и закричал: — Оставить их здесь! Нас тотчас же провели вперед и... поставили между войсками. Видя, что нас арестовали, восставшие предположили, что по ним откроют огонь, и отошли в глубь предместья, считая опасным оставаться на таком открытом месте, как мост. В свою очередь, мы двое после того, как нас задержали, считали себя уже погибшими и думали, как с нами поступят: просто ли расстреляют или посадят в тюрьму и затем будут судить?
Но вот генерал распорядился двинуть на предместье отряд из сотни казаков и двух /62/ рот солдат. Началось передвижение. Заметив, что происходит какое-то замешательство и что на нас совсем не смотрят, мы спокойно вышли на мост, перешли его и, видя, что никто нас не задерживает, пустились в поле. Думали было мы пробраться к своим, но привести этот план в исполнение нам тоже не удалось, так как кругом разъезжали казачьи патрули и, чтобы не попасть под их выстрелы, мы несколько раз должны были прятаться в кустах и оврагах, тем более, что винтовки свои оставили у товарищей, уходя для ведения переговоров.
Положение наше были критическое, и нам оставалось одно из двух: или отдаться в руки начальства, или же, добыв себе вольное платье, бежать. О том, чтобы отдаться начальству, против которого мы восстали, мы не хотели даже думать; следовательно, нам оставалось только одно — бежать...
