Следите за нашими новостями!
 
 
Наш сайт подключен к Orphus.
Если вы заметили опечатку, выделите слово и нажмите Ctrl+Enter. Спасибо!
 


Бывший чекист Вениамин и легенда о женщине-палаче Доре

25 сентября (8 октября по новому стилю) 1919 года в «Одесских новостях» было сообщено, что контрразведкой арестован секретарь чрезвычайки Веньямин Сергеев, который предаётся военно-полевому суду. Спустя три недели теперь уже «Одесский листок» писал, что приговорённый к 10 годам каторжных работ секретарь местной чрезвычайки товарищ Веньямин (Бенцеста Гордон; тут для разнообразия была дана его настоящая фамилия, хотя и в несколько искажённом виде; на самом деле — Бендетта-Гордон, но сложные фамилии газетчики нередко каверкали — О.К.) привлекается в виде обнаружения собственноручных расстрелов нескольких заложников[1]. Впрочем у читавших эти сообщения мог возникнуть вполне резонный вопрос, почему за время, прошедшее между их выходом, нигде не появилась информация о заседании военно-полевого суда и вынесении приговора крупному чекистскому деятелю?

А арестванный бывший чекист Степан Тогобицкий увидел Вениамина в тюрьме, но отнюдь не в качестве сокамерника. Как он показал на допросе в деникинской Особой комиссии, в первых числах сентября, когда уже сидел в тюрьме, её обходила некая комиссия из 3-х человек, двоих в офицерской форме и одного — в чиновничьей. Зашли они и в камеру, где содержался Тогобицкий, задав каждому из заключённых вопрос, за что их арестовали. Лицо и голос одного из них — офицера с тремя звездочками на погонах — показались знакомыми, но откуда, он вспомнить не мог. Когда же комиссия удалилась, кто-то из сокамерников сказал, что в тюрьме был бывший секретарь ЧК Вениамин, и тут только до Тогобицкого дошло, кем был этот офицер; правда теперь тот был не безусым блондином, как раньше, а усатым брюнетом[2].

Во время эвакуации секретарь ЧК остался в Одессе, якобы для организации подпольного Военного отдела большевиков, но в первые же дни деникинской власти явился с повинной к начальнику контрразведывательного отделения полковнику Г.А. Кирпичникову и предложил свои услуги. И произошло неожиданное. Вскоре Вениамин, ещё совсем недавно являвшийся фактически вторым лицом в карательном учреждении большевиков, стал штатным контрразведчиком и, более того, был произвёден в поручики, хотя в царской армии не то что офицером — рядовым, скорее всего, не служил, да и призывной возраст наступил у него только в 1917 году (впрочем, непонятно и как сам Кирпичников за пять лет поднялся от вольноопределяющегося до полковника). Каких только метаморфоз не знала история гражданской войны! Но Одесса даже на этом фоне была уникальной: сегодня главарь разбойничьей шайки — завтра командир Красной армии, сегодня проводник красного террора, а менее чем через месяц это же лицо участвует в белом. Вениамин провалил военный отдел большевистского подполья, в котором был за начальника разведки[3]. Благодаря ему было арестовано много подчинённых.

Вениамин явился одним из главных авторов до сих пор гуляющей по книгам и статьям о красном терроре легенде о женщине-палаче ЧК Доре, собственноручно расстрелявшей от 300 от 700 офицеров (откуда их вообще могло взяться столько в городе при красных, да ещё быть арестованными?!). Роль Доры для белогвардейских фотографов и кинооператоров (премьера хроникального фильма «Жертвы одесской чрезвычайки» состоялась в Одессе в последних числах сентября 1919 года) играла… жена Вениамина. Выяснится это уже после возвращения Советской власти. 20 февраля 1920 года одесские «Известия» поместили заметку об аресте бывшего секретаря ОГЧК Вениамина и его жены, которая «разыгрывала роль вымышленной Доры». Оба они через несколько месяцев ревтрибуналом, слушавшим дело в открытом заседании, были приговорены к расстрелу и казнены.

Комбинация, проведенная Кирпичниковым и Вениамином для создания образа Доры, была довольно сложной. Базировалась она на слухах слухи о женщинах-палачах в ЧК, которые циркулировали ещё до ухода советской власти, и поэтому для мистификации была подготовлена весьма благодатная почва. 30 июня/13 июля Вера Муромцева-Бунина передала в своём дневнике разговор с почетным академиком Дмитрием Овсянико-Куликовским:

«Рассказывает, что на днях он чуть не потерял сознание на улице:

— Уж очень действуют на меня расстрелы и издевательства в чрезвычайке…

— Говорят, что расстреливают, и особенно свирепо, две молоденькие девушки…»[4].

Вскоре девушка-палач в дневниках Буниных обрела имя «товарищ Лиза». 1528 августа уже при белых Вера Николаевна записала:

«Вчера вели в бывшую чрезвычайку женщину, брюнетку,. хромую, которая всегда ходила в матроске — “товарищ Лиза”. Она кричала толпе, что 700 человек она сама расстреляла и ещё расстреляет 1000. Толпа чуть не растерзала её. При Яне провели ту хорошенькую еврейку, очень молоденькую, которую мы видели на бульваре в тот день, когда Ян совершенно пришёл в уныние, увидя на её руке повязку с буквами Ч.К.».

На следующий день появилась новая запись по поводу женщины-палача:

«Товарищу Лизе, которая выкалывала глаза перед расстрелом, лет 14-16. Что за выродок. Около чрезвычайки волнуется народ. Настроен антисемитски… Говорят, что палачей будут вешать на площади…»[5].

В отличие от еврейки с чекистской повязкой, «палача Лизу» сами Бунины, судя по дневнику, воочию не видели и сведения о ней записали с чьих-то слов.

Следует обратить внимание на одну деталь её одежды: матроску. Для многих одесситов, в том числе Буниных, матросская одежда была почти синонимом облачения чекиста-палача. Заметка в газете об аресте Доры Гребенниковой появилась спустя почти месяц после дневниковой записи у Муромцевой-Буниной, притом говорилось лишь о службе Гребенниковой в ЧК, но не об участии в расстрелах, хотя вряд ли газета могла пройти мимо такой подробности. Впоследствии, наоборот, главным женщиной-палачом сделали Дору, которой приписывался расстрел стольких лиц, сколько в дневнике Буниной Лизе. Однако это имя в качестве палача одесской ЧК больше не фигурировало. Зато в 1920-е годы в некоторых эмигрантских публикациях к Доре был добавлен ещё один палач женского пола — некая 17-летняя проститутка Саша…

Реальная чекистка Лиза (точнее, одна из двух ответственных сотрудниц губчека, носящих это имя) упоминается в мемуарах Алинина в связи с делом Равицкого, но при этом не говорится, что она участвовала в самоличных расстрелах. В другом, правда, месте, ссылаясь на рассказ «по пьяной лавочке» Абаша Алинин писал следующее:

«В расстрелах… принимали участие “любители” — сотрудники ЧК. Среди них Абаш упоминал какую-то девицу, сотрудницу чрезвычайки, лет 17. Она отличалась страшной жестокостью и издевательством над своими жертвами»[6].

Однако следует отметить, что воспоминания увидели свет в Одессе уже при белых, когда вовсю уже ходили рассказы о садистке-палаче ЧК. И, вполне возможно, Алинин задним числом лишь «вставил в уста» Абаша «нужную» информацию, при этом нарочно не называя её ни Лиза, ни Дора.

11 (24) сентября 1919 года «Одесский листок» напечатал сообщение, что арестована Дора Гребенникова, работавшая в ЧК, которая когда-то играла на сцене под псевдонимом «Далина». Вскоре, однако, фамилия «Гребенникова» из печати исчезает и вместо неё появляется «Явлинская» (иногда «Евлинская»). Затем, в вышедшей в 1920 году в Кишиневе книге С.А.Авербуха «возвращается» Гребенникова, но теперь называется она Верой, а имя Дора указано как псевдоним[7]. На самом же деле арестованную чекистку Гребенникову звали не Дора и не Вера, а Елена. «Одесский листок» мог просто ошибиться или перепутать, но, скорее всего, уже тогда арестованную «переименовали» контрразведчики, подбросившие в газету эту информацию, желая, видимо, причислить её к евреям.

«Дора Явлинская» Чем руководствовался Вениамин, дав созданному им образу женщины-палача достаточно распространённое среди евреев имя и не очень распространённую фамилию[8]? Осмелимся предположить, что «Явлинская» могла быть девичьей фамилией жены Сергеева. Однако звали её не Дора, а Мария. Возможно именем «Дора» контрразведчики хотели придать истории о женщине-палаче антисемитскую направленность, хотя сам Вениамин был евреем. Правда, свидетель Филипп Иванов упоминал об участвовавшей в допросе одного полковника, впоследствии расстрелянного, Доре Соколовской, «исполнявшей в ЧК роль прокурора», дёргавшей допрашиваемого за бороду, требуя признания в убийстве евреев[9]. Любопытно отметить, что это был едва ли не единственный случай применения физических мер воздействия к подследственному в Одесской ЧК, зафиксированный Особой комиссией. Как показывали некоторые бывшие заключённые, пытки на следствии здесь носили скорее моральный характер. Впрочем, Иванов на волне ходивших слухов мог перепутать имя, и речь вполне могла идти о секретаре губкома Елене (её настоящее имя было Софья) Соколовской, которая была отнюдь не еврейкой, а дочкой русского дворянина. В Одессе она осуществляла надзор за деятельностью ЧК и, таким образом, исполняла в какой то мере роль прокурора (официально в советское время институт прокуратуры был воссоздан только в 1922 году).

Была ещё Дора Ароновна Камергородская (1899-1978), член партии с 1918 года, которая в 1919 году работала в губчека и губпродкоме, в августе 1919 года в составе коммунистического батальона участвовала в подавлении восстания немцев-колонистов под Аккаржей. В декабре 1919 года была арестована в Одессе деникинцами, но подпольным Красным Крестом (разумеется, посредством внесения определенной суммы) была освобождена[10]. Ф. Зинько пишет со ссылкой на «Одесские новости» от 16(30) сентября 1919 года об аресте сотрудницы ЧК некоей Доры Ровенской[11]. Но больше о ней в газетах, судя по всему, никаких сообщений не появлялось. Что же касается комсомольской активистки Доры Вульфовны Любарской, расстрелянной белыми в январе 1920 года в числе 9 молодых подпольщиков по так называемому «делу 17-ти», то вопреки встречающемуся в литературе утверждению, в ЧК она вообще никогда не работала, и к тому же в советский период 1919 года пребывала в Херсоне.

Арестованная Елена Федоровна Гребенникова была русской и, более того, потомственной дворянкой, дочерью полковника царской армии, а двое её братьев были белыми офицерами. Ещё во время интервенции она, по всей видимости, через родственников, устроилась переводчицей с французского языка в возглавляемый Константином Глобачевым Информационный отдел градоначальства. С мая по август Гребенникова работала следователем одесской ЧК. А затем устроилась по заданию большевистского подполья на работу в офицерское общежитие «Золотая рыбка» на улице Преображенская, 48. Там она получила информацию о перевербовке белой контрразведкой бывшего секретаря губчека, которую передала все той же Соколовской[12].

Поэтому делом Гребенниковой контрразведка «убивала сразу двух зайцев»: убирала опасного для Вениамина свидетеля и придавала как бы реальную основу для пропагандистских историй о «чекистске-садистке». На заседании военно-полевого суда она отвергла обвинения в собственноручных расстрелах, признав лишь то, что, будучи следователем, «расстрельные» дела докладывала чекистскому руководству (среди которого, кстати, был и служивший теперь у белых Вениамин), которое выносило соответствующий приговор. Суд приговорил Гребенникову к смертной казни, и 4 декабря 1919 года она была повешена[13]. Любопытно, что Глобачев спустя месяц после казни Гребенниковой сменит погибшего Кирпичникова на посту начальника контрразведки, возможно, не узнав, что его бывшая переводчица была большевистским агентом. Случай с Вениамином и Гребенниковой показывает довольно нетипичную даже для гражданской войны ситуацию, когда бывший руководящий чекист и к тому же еврей, становится работником спецслужбы белого движения, заражённого антисемитскими настроениями, а затем прилагает руку к казни своей подчинённой-дворянки, чьи близкие родственники к тому же являются офицерами Вооружённых сил Юга России.

История о том, что в производстве было дело знаменитой женщины палача Доры рассказывается и в мемуарах бывшего контрразведчика Сергея Устинова[14]. Однако при прочтении данного эпизода в глаза бросаются некоторые странности. Во-первых, автор ничего не говорит о своём участии в этом деле, не приводит никаких деталей следствия и не называет фамилии Доры; а, главное, рассказ о ней явственно выпадает из общего контекста книги как формально-текстуально, будучи отчёркнутым, так и стилистически, нарушающим чёткое мемуарное изложение материала, поданный в сильно беллетризованном виде. Создаётся впечатление, что история с Дорой при подготовке книги была вообще дописана кем-то из эмигрантских литературных сотрудников. В таком случае, цели этого понятны: с одной стороны, придать мемуарам более читабельный характер, а с другой — как бы уравновесить негатив в описании деятельности белой контрразведки зверствами противоборствующей спецслужбы противника — ЧК.

Любопытно, что текст Устинова о Доре практически полностью совпадает с рассказом на эту же тему бывшего начальника белой контрразведки периода интервенции Владимира Орлова (в «деникинский» период власти в Одессе его там не было)[15]. Если учесть, что вышедшие в России в 1998 году его воспоминания были переводом с издания на английском языке, то можно вообще сделать вывод о полной идентичности текстов Устинова и Орлова. Однако, орловские мемуары были опубликованы 6 годами позже. Если следовать логике, то нужно предположить, что рассказ о Доре были просто списан у Устинова. Но дело в том, что стилистически он как раз соответствует тексту Орлова. Отсюда можно сделать неподтверждённое предположение, что в текст воспоминаний Устинова при публикации был вставлен рассказ Орлова — задолго до его публикации последним в отдельной книге. Ведь Орлов в эмиграции долгое время собирал, а иногда и отправлял в прессу, материалы, справедливо или несправедливо компрометирующие большевиков и чекистов (иногда это были просто фальшивки) и рассказ о Доре, напечатанный в какой-либо газете, мог перекочевать оттуда в мемуары Устинова или вообще в неопубликованном виде мог каким-либо образом быть ему «подкинут» автором. Этот вопрос нуждается в дальнейшем исследовании.

В качестве вывода хотелось бы сослаться на мнение доктора исторических наук В.П. Булдакова. В своей фундаментальной монографии, посвященной «красной смуте», он пишет: «Говаривали, что едва ли не при каждой губернской ЧК есть своя женщина-палач — чаще еврейского или латышского происхождения. Скорее всего, это отголосок архаичного представления о том, что отмщение материализуется в виде женщины»[16][17]. Таким образом, Кирпичников и Вениамин явились своеобразными «скульпторами», вылепившими в пропагандистских целях подобный образ из материала народного сознания.

Любопытно, что 16 сентября 1919 в сводке Информационной части Отдела пропаганды Вооруженных сил Юга России было указано, что «особенным изуверством отличался секретарь одесской чрезвычайки товарищ Веньямин, находивший удовольствие в копании ран у расстрелянных и даже полуживых людей»[18]. Знал ли находящийся в Ростове-на-Дону руководитель Информационной части статский советник Ю. Шумахер, что упомянутый в его сводке чекистский «маньяк и садист» спокойно работает в белогвардейской контрразведке (впрочем, Вениамин сам мог быть причастен к данной информации, как и к ранее упомянутым сообщениям в одесских газетах)? Впрочем, в подобных материалах на реальные факты очень часто накладывалась масса выгодных для антибольшевистской пропаганды слухов. Так, в той же сводке говорилось, что председателем большевистского Совета обороны состоял дамский портной Краевский, который отличался невероятной жестокостью и лично (собственноручно?! — О.К.) расстрелял десятки людей, а помощником его был некий Камарин[19]. Во главе Совета обороны действительно стоял Краевский, правда не портной, а обувщик по дореволюционной специальности. Но остальное носило уже чисто пропагандистский характер, к тому же, с серьёзным искажением фамилии помощника: «Камарин» вместо «Гамарник». Но Краевский и Гамарник, в отличие от Вениамина хотя бы не работали в белогвардейской контрразведке!

Константин Глобачев писал:

«В среде офицерства, выброшенного на улицу, в это время начинает вырабатываться весьма недостойный тип агента политического и уголовного розыска, который, в большинстве случаев не имея под собой никакой идейной подкладки, является просто профессией. Впоследствии этот тип перерабатывается в контрразведчика для Белого движения и чекиста — для красного. Многим из такого рода агентов полная беспринципность позволяет в равной степени служить обеим сторонам и продавать ту, которая в данный момент менее опасна и выгодна. Это так называемые дублёры»[20].

И Вениамин в Одессе как раз вполне подходил под выведенный Глобачевым тип такого «дублёра», разве только офицером он не был, хотя в контрразведке офицерскую форму носил.



По этой теме читайте также:


Примечания

1. Зинько Ф. Кое-что из истории Одесской ЧК. Одесса, 1998. С. 7.

2. ГАРФ. Ф. 470. Оп.2. Д. 157. Л. 86.

3. Летопись революции 1930. № 1. С. 241.

4. Устами Буниных. Т. 1. М. 2004. С. 230.

5. Там же. С. 253-254.

6. Алинин К. «ЧЕКА». Личные воспоминания об Одесской чрезвычайке. Одесса, 1919. Приводится по изданию: Красный террор глазами очевидцев. М., 2009. С. 158.

7. Авербух С.А. Одесская чрезвычайка. Кишинев, 1920. С. 36.

8. Неслучайно Владимир Жириновский в 2003 году во время предвыборных теледебатов бросил Григорию Явлинскому упрек, что его бабушка Дора расстреливала в одесской ЧК.

9. ГАРФ. Ф. 470. Оп. 2. Д. 157. Л. 16-21.

10. Участники борьбы за власть Советов и большевистского подполья в гор. Одессе. 1917-1920 гг. Фотоальбом. Москва, 1987. Хранится в РГАСПИ.

11. Зинько Ф.З. Кое-что из истории Одесской ЧК. С. 8.

12. Коновалов В.Г. Елена. Одесса, 1969. С. 203.

13. Там же. С. 204-205.

14. Устинов С.М. Записки начальника контрразведки. Ростов-на-Дону, 1990. С. 91-92.

15. Орлов В. Г. Двойной агент. Записки русского контрразведчика. М., 1998. С. 100-101.

16. Булдаков В.П. Красная смута: Природа и последствия революционного насилия. М., 2010. С. 464.

17. Этот вывод В.П. Булдакова представляется довольно странным. Какие именно архаические представления имеются в виду, непонятно — на территории России подобные мифологические сюжеты не имели распространения. Учитывая этническую принадлежность и пол мифических чекисток, логичнее было бы сделать вывод о том, что подобные слухи — отголосок насаждавшихся в Российской империи дискриминационных представлений об инородцах и «нигилистках». — Прим. «Скепсиса».

18. Красный террор в годы гражданской войны: По материалам Особой следственной комиссии по расследованию злодеяний большевиков. М. 2004. С. 290-291.

19. Там же. С. 291.

20. Глобачев К.И. Правда о русской революции: Воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения. М., 2009. С. 173.

Имя
Email
Отзыв
 
Спецпроекты
Варлам Шаламов
Хиросима
 
 
«Валерий Легасов: Высвечено Чернобылем. История Чернобыльской катастрофы в записях академика Легасова и современной интерпретации» (М.: АСТ, 2020)
Александр Воронский
«За живой и мёртвой водой»
«“Закон сопротивления распаду”». Сборник шаламовской конференции — 2017