В последние 10-15 лет лавинообразно нарастает количество трудов, посвященных вопросу о религиозности Пушкина. Создается впечатление, что к двум исконным русским вопросам «Кто виноват?» и «Что делать?» добавился третий – «Был ли Пушкин православным?». Увы, подавляющее большинство работ на эту тему вследствие неуместной аксиоматичности, фантастичности построений и предельно вольного обращения с фактами находятся, собственно, за пределами науки.
Статья доктора философских наук, профессора МГУ Юрия Алексеевича Муравьева[1], рекомендованная редакцией как «отрывок из большой работы автора, посвященной рецепции Пушкина», призвана, по видимости, послужить исправлению такого положения. Ю. Муравьев ставит себе целью критически проанализировать «восприятие Пушкина в кругу последователей владимиро-соловьевского «христианского ренессанса»».
К сожалению, в ходе решения этой задачи автор попадает в достаточно очевидную ловушку, а именно: не проводит последовательного разграничения литературоведения и литературной критики. Говоря о «русской философской критике», он считает возможным в то же время употреблять как синоним словосочетание «научное исследование». Между тем, критика (в том числе и статьи В. Соловьева и С. Булгакова, являющиеся непосредственным предметом внимания нашего автора) никакого отношения к науке не имеет; полемизировать с критическими построениями в научной статье, чем занимается Ю. Муравьев, столь же бессмысленно, как и использовать положения критических статей в качестве методологической базы, как то делают современные представители «православной» пушкинистики. Более того, полемика с критическими сочинениями (равно как и опора на них) неизбежно переводит то, что задумывалось как строго научный труд, в иное качество.
Цель критики не анализ, а оценка; любая критическая статья – сочинение на тему «Мой Пушкин (Гоголь, Лермонтов, Достоевский, Толстой и т.д.)». В конечном итоге критическая работа направлена не столько на объект, сколько на самого критика, и является, таким образом, одной из форм самопознания (в этом и заключается ее наиболее принципиальное отличие от литературоведения)[2]. Если приверженцы религиозной пушкинистики пишут бесконечное коллективное сочинение на тему «Я православный», то их оппоненты, и Ю. Муравьев в том числе, посредством Пушкина сообщают читателю о своем атеизме. Вот и вся разница.
Примеры глубинного родства Ю. Муравьева с его противниками можно перечислять долго. Остановимся лишь на некоторых. Вот, например, некритическое отношение к «духовно близким» источникам. Ю. Муравьев утверждает: «В советское время была поставлена последняя точка в истории с «предсмертным покаянием» Пушкина. Эта последняя точка была окончательно утверждена уже серией работ П. Е. Щеголева о дуэли и смерти Пушкина». На самом деле «неопровержимые (да никто опровергнуть и не пытался!) документально подтвержденные выводы Щеголева» в академическом пушкиноведении безусловным доверием давно не пользуются. Неоднократно отмечалась и очевидная тенденциозность автора «Дуэли и смерти Пушкина» (труда, впрочем, несомненно новаторского для своего времени и сохраняющего свое значение и поныне)[3].
Стоит отметить и весьма неприятную, на мой вкус, авторскую интонацию – интонацию человека, заранее уверенного в своем превосходстве над оппонентами, выражающего несколько парадоксальную для атеиста убежденность в обладании «абсолютной истиной»: «Мы должны… решить… какая из позиций содержит больше моментов подлинного знания (абсолютной истины) и, следовательно, выступает в данный исторический момент в роли истины и только истины». Думаю, этот пассаж добавит аргументов тем, кто полагает, что атеизм, по сути, не что иное как одна из разновидностей религиозного сознания. В этом же ряду стоит и ссылка на «кривую усмешку самого захудалого физика»[4]. А уж от слов про «всесокрушающую мощь научного доказательства» у постсоветского человека по коже и вовсе пробегает привычный морозец.
Настойчиво прокламируемая научность подхода, впрочем, оборачивается на поверку вполне банальным марксизмом: «Прошлый богословский и нынешний неофитски-христианский этапы в рецепции Пушкина имеют между собой лишь внешнее сходство, будучи порождены принципиально различными социально-экономическими, политическими и идейными условиями». Обращение же с реальными научными постулатами у уважаемого философа более чем свободное: «Психологически маловероятно, чтобы автор «Гаврилиады» и других вольнолюбивых и скептико-атеистических стихов и высказываний вдруг взял, да и отказался от этих мыслей. Отречься от произведения под страхом физической или нравственной расправы можно. Перестать так мыслить – вряд ли». Братья-психологи, ау!
Нельзя не упомянуть также о стремлении Ю. Муравьева оперировать принципиально неверифицируемыми (а следовательно, и ненаучными) категориями. Впрочем, если уважаемый автор знает, что такое «явно атеистические» стихи и чем они отличаются от «действительно религиозных», возможно, ему следовало бы поделиться своим знанием с читателем.
Особый вопрос о стиле полемики. Называть своего оппонента «певцом самодержавия», его понимание истории – «грубо дилетантским», его методологию – «фарисейской», уснащать свой текст риторическими вопросами-комментариями вроде «Недурно?» и такими восклицаниями как «Бога не боится наш пушкинист-государственник!», конечно, можно. Надо только отдавать себе отчет, что к научному дискурсу все это не имеет никакого отношения: перед нами все признаки обыкновенного критико-полемического сочинения. Прошу понять меня правильно: я ничего не имею против критики и критиков, сам грешен, мне лишь не нравится, когда подобного рода полупублицистические тексты выдаются за строгую науку.
И в заключение о главном. Общая для «православных» пушкинистов и их противников убежденность в том, что Пушкин есть «религиозная проблема»[5], сама по себе представляется не вполне обоснованной. Если речь идет о Пушкине-человеке, то кому какое дело, верил ли он в Бога, ходил ли в церковь, по своей ли воле исповедовался и причащался перед смертью? Если же мы говорим о Пушкине-поэте, то где критерии для разграничения стихов атеистических и религиозных (см. выше)? Таким образом, сама постановка вопроса о вере/неверии Пушкина как собственно научной проблемы не кажется нам возможной[6].
По этой теме читайте также:
