5 декабря 2018 VoxUkraine опубликовал результаты исследования высказываний кандидатов в президенты Украины, целью которого было определение их идеологии. Согласно их анализу, все кандидаты оказались... социал-демократами. Даже Пётр Порошенко, который, по словам авторов, «редко говорит о повышении заработных плат и пенсий» и «часто артикулирует свою приверженность идеям рыночной экономики», поддерживает приватизацию и свободу бизнеса[1].

На следующий день журнал «Новое время» на основе этого исследования публикует лонгрид {Бутченко 2018}, в котором уверенно заявляет: «Украина — страна левых политиков». Более того, «весь отечественный политический спектр, если говорить о рейтинговых кандидатах, укладывается в рамки позднего Советского Союза». Ответов на логичный вопрос, почему же тогда кандидаты не критикуют капитализм, автор не дает, зато сразу спешит успокоить: на самом деле «это не социализм, а классический популизм»[2].

Стало быть, ставший уже популярным среди украинских либералов тезис получил веское обоснование в респектабельных изданиях. Но насколько он корректен? Давайте критически рассмотрим исследование, релевантность самого разделения на левых и правых в мировой и украинской политике, а также его проблематичные аспекты.

Политический компас по VoxUkraine. Автор — Наталья Чех

Политический компас и методология VoxUkraine

По утверждению авторов, в исследовании они опирались на методологию международного проекта Manifesto. Тимофей Брик во время презентации результатов заявил, что они «пытались убедиться», не притягивают ли за уши «западную методологию… к украинским реалиям». К сожалению, об адаптации методологии авторы написали только то, что они исключили из результатов высказывания из подкатегорий «Негативное отношение к военной политике», «Мир как общая цель», «Позитивное отношение к военной политике», поскольку последние «вызвали аномальные сдвиги». Они, таким образом, попросту пренебрегли наиболее острым вопросом украинской политики — одним из немногих, по которому кандидаты действительно отличаются друг от друга. Разумеется, это их право, к этому мы еще вернемся в конце статьи.

А пока стоит обратить внимание на важный факт, который авторы забыли сообщить читателям: проект Manifesto на самом деле не использует «политический компас». Это может стать неожиданностью для многих читателей, но, несмотря на его популярность в интернете, в научных кругах двумерный компас с экономической и политической осями не является господствующим подходом. В частности, в проекте Manifesto используется единая лево-правая шкала RILE. Позиция определенной политической силы (или отдельного политика) на ней вычисляется, основываясь на 13 «правых», 13 «левых» и 31 «прочей» категории, по которым классифицируются политические высказывания. К левым категориям в этом подходе относятся, в частности, антиимпериализм, антимилитаризм и апелляция к трудящимся слоям общества (labour) и т.д. {Budge 2013: 4–5}. Этот подход часто подвергался критике, и ему предлагали различные альтернативы. Представители же самого проекта Manifesto отвечали, что ученые могут его адаптировать для своих исследований, как считают нужным {Budge 2013}. Поэтому авторы VoxUkraine имели полное право применять другой подход, но об этом стоило сообщить.

VoxUkraine первыми адаптировали «политический компас» к нашим реалиям и популяризировали этот подход в Украине. Но насколько корректно они это сделали? Прежде чем перейти к обсуждению горизонтальной оси, которая интересует нас в первую очередь, стоит сказать несколько слов о вертикальной. Авторы исследования охарактеризовали принцип расположения на ней как «взаимоотношения государства и гражданина, сюда попали высказывания кандидатов в духе невмешательства государства или, наоборот, его участия в жизни людей». «Чем выше политик, тем больше он говорил о необходимости “сильной руки государства”... мог поддерживать разные виды цензуры и ограничения свобод, выступать против ЛГБТ и мигрантов». На этом моменте возникают сомнения, задавались ли авторы вопросом, как влияет на отношения государства и гражданина политика в отношении мигрантов, которые не являются гражданами этой конкретной страны. Или если один политик поддерживает легализацию однополых браков, а другой — высказывается против, то кто из них выступает за увеличение роли государства в жизни людей? Я вовсе не хочу сказать, что политику, направленную против мигрантов или ЛГБТ, нельзя называть авторитарной. Но это демонстрирует один из недостатков их подхода — его государствоцентризм[3].

Критерием расположения по горизонтальной лево-правой оси авторы VoxUkraine назвали «участие государства в экономике»: чем левее кандидат, тем большее вмешательство государства в экономику (интервенционизм) он поддерживает. Для многих читателей это может стать еще одной неожиданностью, но такой подход также не доминирует в науке. Более того, многие ученые его просто отвергают. Например, польский историк Томаш Стриек утверждал, что этот «предложенный либертарианцами подход... следует оставить за пределами науки как чисто идеологизированный» {Стриек 2013: 133}. Он имеет очевидные проблемы: что делать с анархизмом, который стремится уничтожить государство как таковое, но считается левой идеологией? С другой стороны, фашизм, который обычно причисляют к ультраправым движениям, согласно этому подходу, должен быть отнесён к левым. Ведь классические фашистские движения призывали к активной экономической политике, критиковали капитализм, а когда приходили к власти, действительно проводили интервенционистскую политику.

Сторонники независимости Каталонии с «Кандидатуры народного единства» (CUP)

Напоследок стоит кратко упомянуть о национализме, который на политическом компасе VoxUkraine расположен сверху (напротив анархизма). Как справедливо отметил Алексей Гарань во время обсуждения исследования, хотя в Украине сейчас слово «национализм» ассоциируется с праворадикалами, это ошибочный подход. Национализм может быть левым и правым, демократическим и авторитарным, умеренным и радикальным. Можно вспомнить современную Каталонию, где наиболее националистическая партия — «Кандидатура народного единства» (CUP) — одновременно является самой левой. Её главный лозунг — «Независимость. Социализм. Феминизм». Другой известный пример — ирландская левонационалистическая «Шинн Фейн». На самом деле, большинство националистических антиколониальных движений имели скорее левую окраску. Для нынешней украинской публики это может звучать странно, непривычно и «неправильно». Такой же странной может казаться наша идеологическая палитра западноевропейской или американской публике. Но на самом деле ни здесь, ни там нет ничего объективно неправильного, это лишь последствия определенных исторических обстоятельств и политической борьбы. «Неправильной» здесь для каждого человека может быть слабость определенной политической силы и её несоответствие субъективным стандартам.

А вот что действительно неправильно, это когда ученые не задумываются над базовыми вопросами и не могут адекватно приспособить методологию к местным условиям.

Политический спектр и исторический подход

Если не вмешательство государства в экономику является основным критерием для разделения на левых и правых, то что тогда? Или единого критерия не существует? И актуально ли такое деление вообще? Ответ на последний вопрос даёт сама жизнь. С XIX века дихотомия левых и правых продолжает быть основным критерием политического размежевания, по крайней мере, в большинстве либерально-демократических стран. Хотя в 1970-х годах некоторые авторы, как Инглхарт, предрекали кардинальное изменение линии общественных расколов, но последующие десятилетия показали, что они ошибались. Постматериалистические ценности не вытеснили социально-экономические вопросы, а лишь дополнили их и были поглощены лево-правой дихотомией {Rosas & Ferreira 2013: 10–12; Тугал 2017: 197}. Даже такая проблема, как климатические изменения, имеет принципиально разные ответы «слева» и «справа».

Показательно, что когда дихотомия правых и левых отходит на второй план, то чаще всего это связано с национальным вопросом. Как в упомянутой выше Каталонии, где места в парламенте распределяются вопреки европейским традициям: слева сидят сторонники независимости (левые и правые), а справа — сторонники единой неделимой Испании (левые и правые). В Ирландии наследие гражданской войны 1922–1923 годов и «Ольстерский вопрос» также наложили свой отпечаток на политические процессы. Национализм был и остается главной силой, способной разрушать логику «классического» политического противостояния. Во время национальных конфликтов он влияет на консерваторов, либералов и социалистов, и наносит удар по силам, которые пытаются сопротивляться его логике. Другими важными факторами, которые могут вносить свои коррективы, является религия и авторитарный режим.

Что касается основного вопроса, то я являюсь сторонником подхода, предложенного итальянским философом Норберто Боббио, согласно которому ключевым критерием является отношение к идее равенства {Боббио 2003}. Определение Боббио, которое он дал во время итальянской дискуссии по этому вопросу в 1990-х, стало классическим, а самого исследователя иногда называют главным участником дискуссии о значении разделения на левых и правых {Rosas & Ferreira 2013: 6, 22}. Были и довольно успешные попытки применить этот подход к данным проекта Manifesto {Jahn 2011}. В рамках этого подхода вмешательство в экономику также рассматривается как левая политика, но только если его целью является сокращение социального неравенства. Это не означает, что правые не могут апеллировать к идее равенства. Ведь, по словам Боббио, «понятие равенства относительное, а не абсолютное». Например, если единственная разница между политическими программами заключается в том, что в первой декларируется гендерное равенство, а во второй — нет, то первая будет левее (при прочих равных условиях). Аналогично и с другими видами (не)равенства. Равенство «зависит по крайней мере от трех переменных...: субъектов распределения благ; благ, подлежащих распределению; критерия, на основе которого происходит распределение» {Боббио 2003}.

Здесь мы подходим к важной проблеме: где располагается центр? Если равенство — универсальный критерий для определения позиции на политической шкале, то где проходит граница между левыми и правыми? Или между левоцентристами и радикальными левыми? Между ультраправыми и просто правыми? По моему мнению, универсальных объективных границ просто не существует[4]. Но значит ли это, что каждый из нас может проводить границы там, где ему вздумается? Здесь стоит вспомнить, что деление на левых и правых — это не только аналитический инструмент. Это принцип, по которому обычно происходит разграничение в реальной политической борьбе. И сами эти границы также являются предметом борьбы. А вопросы, вокруг которых происходит разграничение, могут сказать об обществе не меньше, чем то, кто именно одерживает в этой борьбе верх: те, кто называет себя левыми или правыми. Так же и границы и критерии, которые выбирают ученые, могут многое сказать о них самих. Исследование VoxUkraine больше говорит не об украинских политиках, а о взглядах его авторов.

Границы — далеко не единственный неоднозначный вопрос в рассматриваемом подходе. Очевидно, что неравенство в обществе может быть разных видов. Если, например, одна партия выступает против гендерного неравенства, но игнорирует расовое, а другая выступает против расового неравенства, но игнорирует гендерное, то какая из них левее? Критерий равенства требует значительно более сложной методологии, чем оценка вмешательства государства в экономику. Другой неоднозначностью является то, что одна и та же риторика может работать как на равенство, так и против нее, в зависимости от ситуации. Например, национализм. Во времена своего появления на свет он был прогрессивной силой, опрокидывал монархии и разрушал старое сословное неравенство. Но вскоре правительства начали использовать его для укрепления своей власти. Но в руках национально-освободительных движений он и дальше мог быть инструментом против неравенства. Точно так же и атеистическая критика религии может служить освободительной политике, а может оправдывать империализм {Севедж 2014}. Как и риторика в защиту прав ЛГБТ {Хердт 2014}.

Исторические обстоятельства часто способствовали тому, что за левыми и правыми силами закреплялись определенные черты. Например, во Франции XIX века левых часто называли «партией Движения», а правых — «партией Порядка» {Репа 2017: 12}. Но эти характеристики являются второстепенными и в других обстоятельствах теряют смысл. Например, когда правые переходили в наступление, левые могли сопротивляться изменениям. Использование религии для легитимизации власти привилегированной верхушки приводит к распространению антиклерикальных настроений среди левых. Но когда в Латинской Америке католические священники стали серьезно относиться к словам Христа о помощи обездоленным и возникла теология освобождения, а ультраправые парамилитарес убивали священников как «коммунистических агентов», это приводило к другим последствиям. Вряд ли антиклерикализм мог бы стать общепризнанным левым принципом в стране, где главной силой на левом политическом фланге была бы христианско-социалистическая партия.

Это не значит, что все остальные вопросы должны оцениваться исходя из того, как они влияют на (не)равенство в обществе. Вопросы свободы и контроля, индивидуализма и коллективизма, универсализма и партикуляризма, рациональности и иррациональности и тому подобные имеют собственную ценность. Многие политические вопросы можно одновременно сформулировать и в категориях равенства, и в категориях свободы (или чего-то другого). Например, упомянутые в первой части права ЛГБТ и мигрантов (а политика, направленная против них, является и правой, и авторитарной). Но ни один из этих альтернативных вопросов не соответствует лево-правой шкале. Более того, на оси индивидуализм-коллективизм расстояние между различными течениями анархизма (даже без «анархо-капитализма») может быть больше, чем между социализмом и либерализмом. А консервативная философия Ницше, видимо, была более индивидуалистической, чем либерализм. Тот факт, что именно вопрос равенства чаще всего является ключевым в политическом размежевании, свидетельствует о его важности в наш исторический период. Одна из проблем «политического компаса» заключается в том, что две оси обычно трактуются как равнозначные, хотя политическая практика свидетельствует о другом. Вторую ось впервые предложил политический психолог Ганс Айзенк в 1954 году {Rosas & Ferreira 2013: 16}. Можно предложить еще третью, четвертую и пятую. Но важно, чтобы они не девальвировали главную — лево-правую (эгалитарно-элитарную).

Рассмотрим теперь применимость критерия равенства на одном примере, благодаря которому и появилась дихотомия правых и левых в политике. 11 сентября 1789 в Париже во время заседания Национального учредительного собрания

«депутаты, представлявшие третье сословие и выступавшие за радикальные изменения в обществе, заняли места слева от председателя; справа в тот день сели те, кто голосовал за предоставление королю права отлагательного вето» {Репа 2017: 11}.

Грубо говоря, граница между левыми и правыми тогда фактически проходила между демократами и монархистами. Как здесь работает наш подход? Левые тогда выступали за гражданское равенство. Как здесь работает либертарианский подход? А никак. Поэтому, пожалуй, можно согласиться с Норберто Боббио, что «равенство — единственный критерий, не поддающийся разрушению временем»{Боббио 2003}. Но почему дихотомия левых и правых появилась именно тогда? Здесь стоит обратить внимание на важные изменения, которые произошли во Франции накануне упомянутого выше голосования. А именно преобразования Генеральных штатов в Национальное учредительное собрание. До этого в Генеральных штатах места определялись по рангу: король, его семья и министры сидели в центре и были отделены от делегатов трех сословий. Места для последних зависели от сословия, которое они представляли {Rosas & Ferreira 2013: 4}. Революция разрушила этот устоявшийся порядок и уравняла всех делегатов, которые теперь должны были представлять не отдельные сословия, а всю нацию. Именно тогда, в ситуации появления представительной демократии в современном ее виде, члены учредительного собрания спонтанно сгруппировались по новому принципу, имевшем не вертикальный, а горизонтальный характер[5].

Завершая рассмотрение общетеоретических вопросов, стоит заметить, что «отцы-основатели» либертарианства Людвиг фон Мизес и Фридрих Хайек не были авторами и сторонниками подхода, примененного авторами VoxUkraine. Они выступали против коллективизма, социализма и государственного вмешательства в экономику, но интервенционизм не служил для них критерием разделения на левых и правых. Напротив, Хайек указывал, что вмешательство государства в экономику далеко не всегда направлено на выравнивание доходов и потому мог писать о «социалистах левого и правого толка» {Хайек 2005: 57, 62}. Мизес справедливо отмечал, что «неправильно отождествлять интервенционизм с социализмом» и «в своей наиболее сильной и чистой форме социалистическая идея более не имеет ничего общего с идеей перераспределения»{Мизес 1994: 335, 39}. Он критиковал социально-экономическую политику Бисмарка (которую нынешние либертарианцы иногда называют «левой» и «социалистической»), но одновременно писал о поражении немецкого либерализма «от оппонентов “справа” (Бисмарк) и “слева”» {Мизес 2011: 362}. В 1927 году Мизес писал о фашизме как тактике правых партий и заявлял, что «фашизм и близкие ему движения... преисполнены лучших намерений и... их вмешательство в данный момент спасло европейскую цивилизацию» {Мизес 2011: 97, 101–102}. Лишь впоследствии он фактически поставил знак равенства между фашизмом и коммунизмом, отмечая вместе с тем, что «победа фашистов была не причиной, а следствием поражения коммунистов» {Мизес 1994: 364}. Я не сторонник этих мыслителей, но стоит признать, что они значительно лучше разбирались в вопросе, чем современные украинские поклонники сектантского творчества Айн Рэнд {Чейт 2010}.

Жак-Луи Давид «Клятва в зале для игры в мяч»

Далее рассмотрим фашизм, который в интернете также любят называть левым[6]. Но если вас не интересует эта тема — смело переходите к последней главе, посвященной украинской политике.

Фашизм и политический спектр

Для начала заметим, что вопреки избитому тезису, будто «фашизм был в Италии, а в Германии был нацизм, это разные явления», в науке господствует другой взгляд. Итальянский фашизм, немецкий нацизм и подобные тенденции большинством ученых, исследующих эти темы, относится к одному типу общественно-политических движений, который часто называют фашизмом в широком смысле (generic fascism) [7]. Здесь можно уже говорить об определенном научном консенсусе {Ґрифин 2013: 108–112}. В то же время по вопросу, который нас интересует — положении фашизма на лево-правой шкале, — мнения несколько расходятся. Но представление, что фашизм следует относить к левым движениям, пожалуй, находится в абсолютном меньшинстве. Большинство ученых его просто игнорируют или отвергают как ненаучное. Перейдем от ссылок на авторитеты к аргументам.

Одним из аргументов, которые любят приводить сторонники тезисов о «левизне» фашизма или о родстве фашизма и коммунизма, являются его левые источники. Среди деятелей фашистских движений межвоенного периода действительно было много бывших социалистов. Самым известным из них, конечно же, был лидер итальянского фашизма. Консервативный историк Ричард Пайпс даже заявлял, что «ни одна влиятельная фигура среди социалистов Европы перед Первой мировой войной не имела большего сходства с Лениным, чем Бенито Муссолини» {Пайпс 2005}. Но здесь нельзя игнорировать раскол европейского социалистического движения во время той самой войны. Тогда его левое крыло заняло антивоенную интернационалистическую позицию, а правое — забыло свои вчерашние заявления и поддержало правительства своих государств. В той ситуации упомянутые выше деятели заняли крайние противоположные позиции: Ленин не просто выступил против войны, а желал поражения Российской империи в ней, тогда как Муссолини призывал итальянское правительство, провозгласившее сначала нейтралитет, принять в ней участие. Муссолини представлял наиболее националистическое течение в тогдашнем итальянском социалистическом движении, за что и был исключен из партии [8]. Но не так уж и много лидеров фашизма имели левое прошлое. В частности, его не было у Адольфа Гитлера. А среди участников фашистских движений его имела еще меньшая доля людей. Более того, фашизм имел не только социалистические истоки, но и либеральные {Landa 2010} и консервативные.

Выше уже говорилось, что национализм не имеет своего собственного места на лево-правой шкале. Теперь стоит рассмотреть этот вопрос несколько подробнее. Национализм утверждает принципы, согласно которым национальные и политические единицы должны совпадать, а преданность своей национальной группе должна преобладать над лояльностью к другим общностям {Лахман 2016: 23; Ґелнер 2003: 29}. Но эти принципы не дают ответа на вопрос, как должно быть устроено общество [9]. Поэтому на практике национализм обычно сочетается с какой-то из макроидеологий — либерализмом, социализмом или консерватизмом. Однако в пределах определённого националистического движения может существовать значительный разнобой мнений по идеологическим вопросам, ведь его участников обычно объединяет преданность нации. В данном случае это важно, поскольку все фашистские движения межвоенной Европы были националистическими и во многих из них существовали разные течения. В НСДАП было «левое» крыло, лидерами которого были братья Штрассеры, в итальянской Национальной фашистской партии — синдикалистское крыло. Левыми они были в пределах своих партий, но каково их место в целом в политическом спектре — сложный и интересный вопрос, на который я не пытаюсь дать ответа в этой статье. Хотя и нельзя сказать, что фашизм обделён вниманием ученых, но исследований именно этих политических тенденций, к сожалению, явно недостаточно. Социолог Дилан Райли, указывая на их неспособность заручиться массовой поддержкой рабочего класса, утверждал, что «крах этих “левофашистских” попыток, которые полезно было бы сравнивать с перонизмом... является центральным для понимания дальнейшего курса межвоенных фашизмов » {Riley 2018: 14-15}. Здесь важно отметить, что ни в одном из успешных фашистских движений левое крыло не победило, а в Третьем Рейхе после «Ночи длинных ножей» от него вообще ничего не осталось. Далее речь будет идти только о мейнстриме фашистских движений.

Гитлер и Муссолини, июнь 1940 г.

Другая важная проблема связи фашизма и национализма — международное измерение. Вопросы внешней политики часто опускают при обсуждении позиции определенной силы в политическом спектре, поскольку это еще больше все усложняет. Но его нельзя игнорировать. Для многих это прозвучит странно, но по моему мнению, националистические движения можно условно разделить на универсалистские и империалистические. Хотя национализм обычно ассоциируется с партикуляризмом, видением мира, разделенного на равноправные национальные республики, является одновременно националистическим и универсалистским. Такое видение обычно разделяли национально-освободительные движения. Тогда как другие националистические движения поддерживали империалистическую политику, которая усиливала глобальное неравенство. Итак, первый тип является левее, а второй — правее. Фашистские движения обычно принадлежали ко второму типу, ярким примером чего был нацизм[10].

Конечно, трудно не заметить заимствования фашистами риторики и тактики у социалистов, коммунистов и анархистов. Но это лишь тактика, в значительной степени направленная на «перехват игры у левых» {Лайонс 2011: 3}[11]. Большую сложность представляет вопрос, связанный с их экономической политикой. В Италии и Германии она существенно различалась, но в обоих случаях можно найти шаги, направленные на уменьшение неравенства. Здесь возможны различные варианты, самый простой из которых — рассматривать это как левые элементы в политике правого правительства. Как и политика левых правительств иногда может приводить к увеличению неравенства. Кроме того, вопреки стереотипам, в 1930-х годах нацистская Германия была единственным западным капиталистическим государством, которое проводило приватизацию предприятий, хотя эта политика и не была идеологически мотивированной {Bel 2010}[12]. Здесь уместно сравнение с политикой уже упоминавшегося Бисмарка: система социальной защиты, которую он ввел, была одним из инструментов борьбы против левых противников режима. Другим был закон против социалистов.

В итоге, по моему мнению, нет веских аргументов против размещения фашизма на крайнем правом фланге политического спектра. В политической борьбе между правыми и левыми фашисты практически всегда были с первыми. За исключениями отдельных случаев, они категорически выступали против феминизма. Если они шли с кем-то на сотрудничество, то обычно это были правоконсервативные силы. И именно благодаря последним, Муссолини и Гитлер возглавили правительства своих государств. Но они были радикальнее консерваторов и пошли дальше. Что касается возражений отдельных ученых против того, чтобы поместить фашизм в один ряд с другими правоавторитарными движениями и режимами, от которых он существенно отличается {Стриек 2013: 135}, то на это можно ответить, что анархисты и коммунисты тоже существенно отличаются, но это не мешает им вместе быть на крайнем левом фланге.

Украинская политика и неопатримониализм

Так какие есть основания называть нынешний украинский политикум левым? Первое что стоит отметить: обращать внимание только на формальный фасад — бессмыслица, особенно на постсоветском пространстве[13]. Пожалуй, самая смешная часть статьи VoxUkraine — та, где они пишут, что

«в Украине существует существенная проблема с политической репрезентативностью. Проще говоря, претенденты на власть не представляют интересы молодежи и той части общества, которая поддерживает либеральные ценности и правую экономическую политику».

Читая это, хочется спросить авторов, верят ли они, что Илья Кива в украинской политике представляет ту часть избирателей, которые считают себя социалистами? Если так, то пусть посоветуют тем, кто поддерживает правую экономическую политику, обратить внимание на Геннадия Балашова. Что касается молодежи, то, если верить соцопросам, Владимир Зеленский имеет самый молодой электорат. Похоже, значительная часть молодежи, наконец, нашла кандидата, который должен представлять ее интересы. Но что-то мне подсказывает, что авторам VoxUkraine не нравится такое представительство. Так, может, стоит признать, что в Украине проблемы со всей системой представительной демократии, а не с представительством либертарианцев?

Илья Кива

Едва ли не единственное, с чем я согласен в статье VoxUkraine — это с их заключением, что существенной разницы между рассматриваемыми кандидатами в идеологическом плане нет. И не только между ними — почти все различия в социально-экономической политике украинских правительств за последние десятилетия обусловлены обстоятельствами, внешним давлением и личными бизнес-интересами, а не разницей во взглядах. Есть ли вообще смысл говорить об идеологии того или иного политика, если о них нам больше говорит их связь с той или иной финансово-промышленной группой[14]? В Украине политика работает по другим принципам, чем в либеральных демократиях.

«Разные клиентарно-патронажные сети олигархов под видом политических партий конкурируют в рамках формальных электоральных механизмов, однако основной задачей и содержанием политической борьбы является захват и распределение государства для установления контроля над источниками ренты» {Фисун 2016: 10}.

Ничего общего с левой политикой это не имеет. Единственное серьезное разграничение в украинской «большой» политике (и главный внутренний раскол в украинском обществе) связан с вопросом «Украина, Россия и Запад». Но это не про левых и правых, а про различные варианты национализма. Это не значит, что в Украине такое разделение вообще не имеет смысла. Как минимум, оно существует на уровне гражданского общества. В том числе, в случае с низовыми идеологическими партиями. Но здесь возникает другая проблема, ведь, как я уже отмечал в другой своей статье, из всех идеологических движений в Украине «за последние два десятилетия ультраправые оказались едва ли не единственными, кто... смог развить массовую идеологическую партию, привлечь к ней молодежь и достичь серьезных электоральных успехов» {Белоус 2018}[15].

Напоследок коротко отвечу на ожидаемые комментарии, что в Украине «левая экономическая политика», о которой якобы свидетельствуют «высокие социальные расходы». Здесь стоит снова посоветовать обращать внимание не только на фасад, но анализировать общество в целом. Сравнивать с другими странами не только долю государственных средств, идущих на различные расходы, но и долю ВВП, направляемую на них — например, на науку. А также соотношение частной и государственной собственности в экономике. Скажем, с Сингапуром, который у нас любят ставить в пример, или Норвегией, если уж речь о социал-демократии. Не кричать о налогах для малого бизнеса, а обратить внимание на то, сколько их (не) платит крупный бизнес. Это именно тот крупный бизнес, который потом использует свои сверхприбыли для захвата государства. Сколько благодаря ему недополучает государственный бюджет, с которого потом и финансируется социальная сфера. Хотя на самом деле не только из него. И хотя у нас любят говорить о доле расходов на образование в госбюджете, значительно реже вспоминают, что доля домохозяйств в расходах на образование (по сравнению с государственной) в Украине значительно выше, чем в абсолютном большинстве европейских стран, и выше обычного в странах ОЭСР {Стадный 2015: 12–13}. Если перестать смотреть только на цифры в государственном бюджете, а обратить внимание и на другие показатели, то станет очевидно, насколько Украина далека от социал-демократии.

С разделением на левых и правых в украинской политике проблемы существуют уже не первое десятилетие. В годы перестройки «правыми» иногда называли партийную номенклатуру и ее сторонников, а «левыми» — «неформалов», хотя среди последних был представлен весь политический спектр, от анархистов до монархистов. И вскоре «левизна» начала ассоциироваться с советским патриотизмом, и ключевым критерием различения стало отношение к государству, ушедшему в небытие. Впрочем, в 1990-х разделение было более адекватным. «Старые левые» тогда противостояли неолиберальным реформам, которые внедряли правые. Ось противостояния изменилась в 2000-х годах, когда произошло переформатирование политического поля и базовым стало деление на «прозападных» и «пророссийских». Самая «старая левая» партия, КПУ, оказалась во втором лагере, вместе с главной политической силой отечественного крупного капитала. Когда СПУ пренебрегла новыми правилам и вступила в коалицию с ПР, чем себя успешно вычеркнула из «большой политики», ее участие в Оранжевой революции и «Украине без Кучмы» быстро забыли. А КПУ и ПСПУ скатились в (мало)российский шовинизм и мракобесие, поэтому «левизна» стала прочно ассоциироваться с пророссийскими взглядами. После Майдана КПУ сошла с политической арены, и начали набирать силу две тенденции. В праволиберальных кругах стало модным называть «левыми» всех, кто не верит в магическую силу «невидимой руки рынка» и не призывает сокращать социальные расходы, а в праворадикальных — всех, кто выступает за права ЛГБТ и «европейские ценности»[16]. Надеюсь, моя статья хотя бы немного поможет прекратить это безумие.

По этой теме читайте также:

Примечания

Литература

Білоус, Т., 2018. «Праворадикали, громадянське суспільство й демократія: репліка до дискусії». В: Спільне. Доступ: [link]
Боббио, Н., 2003. «Правые и левые». В: Неприкосновенный запас, 5(31). Доступ: [link]
Бутченко, М., 2018. Гола правда. Доступ: [link]
Ґелнер, Е., 2003. Нації та націоналізм. Націоналізм. К.: Таксон.
Ґрифін, Р., 2013. «Дослідження фашизму в Східній Европі: рух навздогін чи прокладання нового шляху?». В: Україна Модерна, 20. Доступ: [link]
Зайцев, О., 2013. «Воєнна доктрина Михайла Колодзінського». В: Україна Модерна, 20. Доступ: [link]
Лайонс, М., 2011. Что такое фашизм? Свободное марксистское издательство. Доступ: [link]
Лахман, Р., 2016. «Націоналізм в постгегемоністську добу». В: Спільне, 10. Доступ: [link]
Мизес, Л., 1994. Социализм. Экономический и социологический анализ. М.: Catallaxy.
Мизес, Л., 2011. Либерализм. Челябинск: Социум.
Мур, Б., 2017. «Придушення історичних альтернатив: Німеччина 1918–1920». В: Спільне, 11. Доступ: [link]
Пайпс, Р., 2005. Русская революция. Т. 3. М.: Захаров.
Рєпа, А., 2017. «Крик галльського півня: революція і ліва політика у Франції». В: Ліва Європа. Київ: huss. Доступ: [link]
Севедж, Л., 2010. Новий атеїзм, стара імперія. Доступ: [link]
Стадний, Є. (ред.), 2015. Освіта в Україні. CEDOS. Доступ: [link]
Стриєк, Т., 2013. «Фашизм чи інтеґральний націоналізм? ОУН у сучасних публічних дискусіях і в історіографічній та політологічній перспективі». В: Україна Модерна, 20. Доступ: [link]
Тугал, Дж., 2017. «Невловимий протест: суперечливе постання політики середнього класу». В: Спільне, 11. Доступ: [link]
Фісун, О., 2016. «Неформальні інститути та неопатримоніальна демократія в Україні». В: Агора, 17. Доступ: [link]
Хайек, Ф., 2005. Дорога к рабству. М.: Новое издательство.
Хердт, Дж., 2014. Справжні вороги, фальшиві друзі: імперіалізм і гомофобія в Африці. Доступ: [link]
Чейт, Дж., 2010. На сторожі достатку. Доступ: [link]
Bel, G., 2010. “Against the mainstream: Nazi privatization in 1930s Germany”. In: The Economic History Review, 63(1).
Budge, I., 2013. “The Standard Right-Left Scale”. In: The Manifesto Project. Available at: [link]
Jahn, D., 2011. “Conceptualizing Left and Right in comparative politics: Towards a deductive approach”. In: Party Politics, 17(6), 745–765. Available at: [link]
Landa, I., 2010. The Apprentice’s Sorcerer: Liberal Tradition and Fascism. Leiden/Boston: Brill.
Payne, S., 1995. A History of Fascism, 1914–1945. London: Routledge. (Taylor & Francis e-Library, 2003).
Riley, D., 2018. “What is Trump?”. In: New Left Review, 114. Available at: [link]
Rosas, J. C. & Ferreira, A. R. (eds.), 2013. Left and Right: The Great Dichotomy Revisited. Newcastle: Cambridge Scholars Publishing.