Падение Франции — шоковая терапия для Красной Армии

Эйфория и чувство облегчения, существовавшие некоторое время после подписания пакта Риббентропа-Молотова, быстро сменились тревогой из-за низких боевых качеств армии, проявившихся во время военных действий в Польше и Финляндии. Постепенно пришло понимание того, что выигранного времени может и не хватить для повышения обороноспособности. Неожиданно стало очевидным влияние чисток на боеготовность армии. Сталин вряд ли мог не замечать ослабление офицерского корпуса. За период с мая 1937 по сентябрь 1938 года жертвами чисток стали 36761 военнослужащих в армии и 3000 во флоте: 90% начальников штабов округов и их заместителей, 80% командиров корпусов и дивизий и 90% штабных офицеров и начальников штабов. Значительно упал образовательный и интеллектуальный уровень пришедших им на смену. Ко времени нападения Германии на СССР 75% офицеров и 70% политработников находились на своих должностях менее года[1]. В обычных условиях, прежде чем возглавить дивизию, командиры бригад служили примерно десять лет, но сейчас под давлением обстоятельств их повышали в должности уже через 2—3 года. В этой зловещей ситуации перестройка армии должна была исключить авантюристические намерения, если таковые и замышлялись. Этими соображениями была продиктована быстрая реорганизация высшего командования. Присутствовавшие на пленуме ЦК ВКП(б) 28 марта 1940 года явились свидетелями сенсационного события, когда Ворошилов «так откровенно говорил о своих недостатках». Все начальники штабов, сидевшие в президиуме, попали под огонь критики за упущения в работе. Ссылки на суровые зимние условия не принимались. В ответ было сказано, что Россия — северная страна, и самые большие победы были одержаны зимой: «Александр Невский против шведов, Петр I — против шведов и Финляндии, Александр I — победа над Наполеоном... Очень много хороших традиций в старой армии, которые надо использовать». Ключ к возрождению — в компетентном военном руководстве, Но, как было признано, дела здесь обстояли не совсем благополучно: «Командиры — 60% хорошие, 40% шляпы, бесхарактерные, трусы и т.д.»[2].

8 мая Ворошилов предложил Тимошенко создать новый Комитет обороны, что диктовалось всем ходом событий. Продолжающееся вмешательство Англии в Скандинавии и захват Гитлером Дании породили неуверенность и смятение. Генштаб осуществлял планы демобилизации и устранял недостатки, вскрытые во время зимней войны. Новые оперативные планы не обсуждались[3]. Демобилизационный план Ворошилова от 9 мая имеет огромное историческое значение. Он был представлен Сталину за день до нападения Германии на Францию и свидетельствует о том, что Красная Армия готовила широкую демобилизацию, которая была прервана военными действиями в Польше и Финляндии. После окончания 4 апреля войны с Финляндией была возобновлена работа по снижению численности войск Кавказского, Одесского и Киевского округов до прежнего уровня. В результате мобилизации, проведенной во время польской и финской кампаний, численность армии увеличилась до 1 736 164 солдат.

Однако вместо того, чтобы продолжать раздувать армейские ряды (как это утверждает Суворов, демонстрируя постоянно возрастающие графики в книге «День-М»), были приняты меры по снижению численности армии путем демобилизации, предполагая на первом этапе уволить лишних людей, призванных из запаса. Что касается артиллерии, то были даны конкретные рекомендации «все корпусные части перевести на штаты мирного времени» за Исключением четырех корпусов, направленных на Кавказ. Всего в мирное время оставались на действительной службе 153 000 артиллеристов. Соответствующие меры были приняты и в кавалерии. Так же обстояли дела и в отношении военно-воздушных сил и танковых дивизий, что явствовало из следующей рекомендации: «Предлагается танковые бригады, существующие по штатам военного времени, перевести на организацию мирного времени». Единственным исключением было создание трех танковых бригад, базировавшихся в странах Прибалтики, и двух — в кавказском регионе. В общем из 3 200 000 солдат 686 329 подлежали немедленной демобилизации[4].

Война во Франции неожиданно изменила ситуацию, вызвав резкий поворот в политике. Это подтверждает, что грандиозного плана, о котором идет речь в книге «День-М», в природе не существовало, а меры, принятые Сталиным, были продиктованы растущей с мая угрозой со стороны Германии. Настойчивые усилия, предпринятые в военной сфере в течение второй половины мая, были подстегнуты впечатляющей победой вермахта, что практически означало крушение западного фронта. Проходившая в то время реорганизация Красной Армии была вызвана этими же событиями. Полный успех немцев во Франции, а тем более падение Парижа, активизировал деятельность. В своих мемуарах Хрущев описывает панику, охватившую Сталина, когда новость о падении Парижа достигла Кремля; Сталин, вспоминает он, «сыпал отборной русской бранью, утверждая, что Гитлер теперь, наверняка, проломит нам череп»[5].

Часто остается незамеченным постоянное ухудшение советско-германских отношений после заключенного в Компьенском лесу мира. Весьма спорны суждения о том, что кажущееся приятие Сталиным немецких успехов свидетельствовало о его «ослеплении идеологическими догмами» и неспособности разобраться, какая опасность является главной[6]. Сомнительно также суждение о том, что он рассматривал аннексию балтийских государств в качестве «платы за верность Гитлеру»[7]. Наиболее правдоподобное объяснение, прозорливо данное американским поверенным в делах в Москве, заключается в том, что советская политика была «в целом оборонительной, основанной на страхе перед возможной агрессией со стороны союзных или ассоциируемых с ними держав... и, возможно, на опасениях по поводу перспективы победоносного шествия Германии»[8]. Захват прибалтийских государств стер грань между действием и реакцией на действие.

Перед лицом практически не понесшего потерь в боях вермахта русские умиротворяли немцев, избегая какой-либо провокации[9]. Направленное Молотовым Шуленбургу поздравление по поводу «блестящего успеха германского вермахта», чему Черчилль уделяет так много места в своей книге по истории войны, было отчаянной попыткой задобрить немцев и предотвратить их движение на восток. Но эти слова Молотова явились вступлением к неубедительному объяснению аннексии государств Прибалтики и «крайне настоятельному» требованию разрешить бессарабский вопрос[10]. Во всяком случае, вслед за дипломатическим одобрением последовало спешное усиление советской обороны[11]. Совершенно очевидно, что установление 15 и 16 июня контроля над балтийскими государствами было связано с событиями во Франции. Антигерманская направленность переброски войск на западный фронт, внезапное преобразование общественных учреждений в военные ведомства и перевод командования Балтийского флота на морские базы передового базирования в Таллине невозможно было скрыть, и немцы поняли, что за этим скрывается.

Оккупация балтийских государств удлинила общую границу с Германией и теоретически усложнила ее защиту. Однако эта акция покончила с проблемами, проистекавшими из исчезновения буферной зоны, которая ранее отвечала потребностям обороны Советского Союза. Стратегическое положение России явно улучшилось за счет того, что не был создан «балтийский плацдарм», который мог бы служить базой для нападения на Ленинград или Минск, как это имело место во время гражданской войны. Кроме того, несмотря на утверждения Суворова, Сталин принимал решительные меры по строительству фортификационных укреплений вдоль новых и старых границ Советского Союза[12].

Ясно, что оккупация государств Прибалтики поднимает серьезные проблемы морального плана. Не пакт Риббентропа-Молотова «открыл ворота советизации»[13], а советизация была лживо и цинично навязана этим странам как лучший способ установления контроля над оккупированными территориями. Столь откровенное использование Сталиным властных методов еще более ухудшило положение и отрицательно повлияло на долгосрочные отношения Москвы с этими странами. Разумеется, оккупация Прибалтики может и должна быть осуждена по моральным соображениям, но она была вызвана угрозой, нависшей над Советским Союзом. Как справедливо отметил Волкогонов, захватывая прибалтийские государства, Сталин концентрировал все свои усилия на укреплении военно-стратегического положения СССР и был не разборчив в отношении использовавшихся при этом методов[14].

В связи с неизбежностью войны особую тревогу вызывал ее начальный этап. Блестящее осуществление немцами «блицкрига» на Западе, а позднее на Балканах, создавало угрозу внезапного нападения, что затрудняло Советскому Союзу перехват инициативы. Уже не казалось таким невероятным предположение, что немцы могут завершить развертывание войск, прежде чем советская сторона примет соответствующие меры. Жуков и другие подтверждают, что после падения Франции Генеральный штаб провел бессонные ночи, подготовляя оперативные планы, которые сочетали бы «глубокие операции» с оборонительными целями. Новыми мобилизационными планами занялись по-настоящему только 22 мая, когда немцы казались непобедимыми, и поэтому маловероятно, чтобы эти планы отражали агрессивные устремления. Они предусматривали пересмотр существовавшей до того времени тенденции увольнять в запас значительную часть армии. В тот же день был в спешном порядке принят план ускорения выпуска Т-34 для замены большого парка устаревших танков, поскольку теперь полностью оценили значение немецких бронетанковых частей в успешном осуществлении «блицкрига». Этот план, будучи явно чрезвычайным, был обновлен в начале июля[15].

Ни одна из реформ не предусматривала возврата к революционной риторике и практике. Ворошилова, доказавшего свою некомпетентность в руководстве крупными формированиями, сменил во второй неделе мая на посту комиссара обороны Тимошенко, который стал маршалом Советского Союза. Вслед за этим в армии были восстановлены дореволюционные офицерские звания и освобождены из тюрем около 4000 арестованных во время чисток военнослужащих, которые заняли теперь командные посты. Среди освобожденных был полковник, а позднее генерал К.К. Рокоссовский, которому поручили командовать только что сформированным механизированным корпусом. Среди 1000 офицеров, получивших в июне повышение, были К.А. Мерецков и Г.К. Жуков, ставшие генералами а затем последовательно сменившие друг друга на посту начальника Генштаба. Звание генерал-лейтенанта получили отличившиеся позднее во время войны Конев, Ватутин, Еременко, Соколовский, Чуйков, Голиков. Точно так же было восстановлено пострадавшее во время чисток высшее командование военно-морского флота — Н.Г. Кузнецов был назначен главнокомандующим ВМФ, звания адмирала были присвоены Л.М. Галлеру и И.С. Исакову. Ко времени начала войны ни у кого из них не было достаточно опыта для успешного выполнения поставленных перед ними задач.

Не менее примечательным событием стало принятие нового Дисциплинарного Устава. Коммунистическая сознательность с предполагаемым равенством и мотивацией, основанной на идеологических принципах, уступила место строго традиционным требованиям дисциплины. Так, выступая с заключительным словом на военной конференции в декабре 1940 года, Тимошенко сделал акцент на укреплении дисциплины и поднятии морального духа вооруженных сил в качестве необходимого условия успеха — как стали теперь говорить — в «современной войне», что не имело ничего общего с революционным жаргоном, на который указывает Суворов[16]. К тому же были восстановлены все «буржуазные» ритуалы и формы приветствия, и прежде всего отдача чести. Все изменения были отражены в Дисциплинарном Уставе, принятом в августе 1940 года. Вслед за этим последовала отмена двоевластия, лишившая политкомиссаров контроля над командирами[17]. Время для таких необычных перемен было выбрано не самое лучшее, если, как утверждает Суворов, армия поднимала знамя революционного марша.

Вместо того чтобы укреплять главный западный театр военных действий, который являлся плацдармом, если русские намеревались нанести упреждающий удар, были созданы четыре новые группы войск, а западная группа поделена на пять театров военных действий, соответствовавших Ленинградскому, Прибалтийскому, Западному особому, Киевскому особому и Одесскому военным округам. Каждый из них должен был стать центром организации обороны данного района.

Оперативные планы

Последний важный оперативный план был подготовлен накануне второй мировой войны начальником Генштаба маршалом Б.М. Шапошниковым в 1938 году и основывался на возможной агрессии с двух сторон: Германии, Италии, Финляндии, стран Прибалтики с запада и Японии — с востока. Два варианта плана для западного фронта предполагали нанесение немцами главного удара к северу от припятских болот по направлению Минск-Смоленск и далее на Москву, а также на юг, если это будет продиктовано экономическими соображениями[18]. Страна постепенно сползала к войне, но разрабатывались откровенно оборонительные планы. Созданный в июле Главный военный совет наконец привел планы 1938 года в соответствие с изменившейся после падения Франции обстановкой[19]. Новый план был составлен генералом А.М. Василевским под руководством Шапошникова и основным противником рассматривал Германию. План предусматривал активное противодействие главному удару противника, который ожидался в центральном секторе в направлении Вильно — Минск и Брест — Барановичи. Наступление немцев в направлении Люблин-Киев считалось маловероятным[20]. Оборонительный характер плана полностью подтверждался созданием трех фронтов, которые должны были противостоять надвигавшейся опасности. Военный совет Прибалтийского военного округа получил подробные инструкции относительно формирования и организации обороны региона[21].

План был слегка изменен в августе только что назначенным на пост начальника Генштаба К.А. Мерецковым и в начале октября представлен на рассмотрение Сталину и Политбюро. Одновременно с ним был подготовлен еще один документ «Соображения об основах стратегического развертывания Вооруженных Сил на Западе и Востоке на 1940—1941гг.», в котором рассматривалась непосредственная угроза России с востока и запада. Совместное нападение Германии и ее союзников, Италии, Венгрии, Румынии и Финляндии, считалось наиболее вероятным. Этот примечательный документ так представлял грозящую опасность и план обороны:

«Германия вероятнее всего развернет свои главные силы к северу от устья р. Сан, с тем, чтобы из Восточной Пруссии через Литву нанести и развить главный удар в направлениях на Ригу, на Ковно и далее на Двинск, Полоцк или на Ковно, Вильно и далее на Минск.

Одновременно необходимо ожидать ударов на фронт Белосток, Брест, с развитием их в направлении Барановичи, Минск.

Развитие операций на Ригу будет сочетаемо: 1) с высадкой десантов на побережье Балтийского моря в районе Либавы с целью действий во фланг и тыл нашим армиям, оперирующим на Нижнем Немане и 2) с захватом Моозундского архипелага и высадкой на территории Эстонской ССР с целью наступления на Ленинград.

Вполне вероятен также, одновременно с главным ударом немцев из Восточной Пруссии, их удар с фронта Холм, Грубешов, Томашев, Ярослав на Дубно, Броды, с целью выхода в тыл нашей Львовской группировки и овладения Западной Украиной.

Если Финляндия выступит на стороне Германии, то не исключена поддержка ее армии германскими дивизиями для атаки Ленинграда с северо-запада.

На юге возможно ожидать одновременно с германской армией перехода в наступление из районов северной Румынии в общем направлении на Жмеринку Румынской Армии, поддержанной германскими дивизиями.

При изложенном предположительном варианте действий Германии можно ожидать следующих развертываний и группировки ее сил:
— к северу от устья р. Сан немцы могут иметь на фронте Мемель-Седлец до 123 пехотных и до 10 танковых дивизий и большую часть своих самолетов;
— к югу от устья р. Сан — до 50 пехотных и 5 танковых дивизий, с основной группировкой их в районе Холм, Томашев, Люблин.

Не исключена возможность, что немцы с целью захвата Украины, а в дальнейшем и Кавказа, сосредоточат свои главные силы к югу от устья р. Сан в районе Седлец, Люблин с направлением главного удара на Киев.

Этот удар, по-видимому, будет сопровождаться вспомогательным ударом на севере из Восточной Пруссии, как указывалось выше.

При этом варианте действий Германии надо ожидать, что немцы выделят для действий на юге 110—120 пехотных дивизий, основную массу своих танков и самолетов, оставив для действий на севере 50—60 пехотных дивизий, часть танков и самолетов.

Основным, наиболее политически выгодным для Германии, а, следовательно, и наиболее вероятным, является 1-й вариант ее действий, т.е. с развертыванием главных сил немецкой армии к северу от устья р. Сан»[22].

Реорганизация Красной Армии и разработка планов проходили под угрозой немецкого нападения. Сталин, несомненно, получал сведения о развертывании немецких войск и их намерениях. Поток разведданных увеличивался прямо пропорционально немецким приготовлениям. Еще в июле 1940 года, до того как немцы занялись детальным планированием операции против России, НКВД получил информацию о строительстве немецких укреплений в пограничных с СССР регионах, а также о расширении старых и строительстве новых военных аэродромов[23]. Самые надежные и важные данные, поступившие сразу же после принятия Гитлером в конце месяца решения напасть на Россию, свидетельствовали о том, что вскоре после завершения кампании против Франции немцы стали перебрасывать свои войска на восток. К августу стало известно, что количество немецких дивизий на востоке увеличилось с 28 до 70.

Согласно информации, полученной НКВД из различных приграничных округов, высокопоставленные немецкие офицеры инспектировали в летние месяцы приграничные с Советским Союзом районы. За этим последовало строительство новых и расширение старых аэродромов, а также ремонт переброшенных с западного фронта самолетов. Наконец, по разведданным «за последнее время отмечается прибытие в пограничную полосу Германии и появление на границе с СССР немецких военных летчиков»[24].

Это встревожило военную разведку, так как полученная информация «подтверждает имеющиеся у нас данные, а в некоторых случаях почти дублирует их»[25]. К концу августа стало известно, что немцы замышляют переброску на восток 120 дивизий[26]. Сопоставление различных донесений, полученных 25 августа, заставило ГРУ сделать вывод, что наращивание немцами вооруженных сил представляет реальную угрозу России. Правда Германия объясняла концентрацию войск стремлением укрепить восточную границу с Советским Союзом, ослабленную во время кампании против Франции. Однако характер наращивания вооруженных сил заставлял с тревогой признать, что Гитлер намерен подорвать позиции России на Балканах. Это, видимо, послужило толчком к тому, что Советский Союз предпринял осенью 1940 года усилия по укреплению своих границ[27]. Дополнительные данные, подтверждающие эту оценку, были лучше всего обобщены советским военным атташе в Белграде, сообщившим в начале 1941 года, что «Балканы становятся решающим центром политических действий, тем более, что с этого начинается непосредственное столкновение интересов Германии и СССР»[28].

Впоследствии стратегические планы подверглись лишь незначительным изменениям в феврале 1941 года по результатам военных игр и послужили основой мобилизационного плана — 41[29]. По-прежнему считая западный театр военных действий главным, Сталин отдал приказ о развертывании войск на юго-западе. Вопреки утверждению Суворова, это не было запланированной попыткой оккупировать румынские нефтепроводы[30]. Скорее это было концентрацией войск на том направлении, откуда ожидали главного удара, предполагая, что целью немцев будет захват нефтяных районов и быстрое продвижение на Украину и Баку[31]. Происходившее с осени 1940 по весну 1941 гг. наращивание войск, занимавших оборону на южном фланге, было вполне логичным. Гитлер лишь 17 марта 1941 года отказался от мысли взять в двойные клещи Украину и решил нанести сильный концентрированный удар по центру. К тому времени началась крупная переброска сил, предназначенных для операций на южном фланге[32].

Незавершенность переговоров Молотова в Берлине постепенно усиливала чувство неуверенности. Отнюдь не проявляя никаких признаков самоуспокоения, Сталин был озабочен нависшей над страной угрозой. Утром 5 декабря новый посол в Берлине Деканозов, который до своего назначения на эту должность был высокопоставленным работником НКВД, разбирал, как обычно, пришедшую на его имя почту. Неожиданно ему попалось анонимное письмо, содержавшее важную информацию о намерении Гитлера напасть на Советский Союз весной 1941 года. Военный атташе генерал Тупиков подтвердил, что детали передвижения, реорганизации и наращивания войск соответствуют данным, ранее полученным посольством. Письмо и его оценка были направлены лично Сталину[33] - Эти сведения подтверждались выступлением Гитлера перед высшими военными руководителями на закрытом совещании 18 декабря, о котором Сталину было известно. Выступление Гитлера изобиловало антисоветскими измышлениями, а войну на востоке он назвал целью, к которой стремится Третий рейх[34].

Однако самое драматичное донесение было получено Сталиным по линии разведки в разгар совещания высшего командного состава, созванного для обсуждения серьезных недостатков, вскрытых специальной комиссией Центрального Комитета. Всего через одиннадцать дней после принятия директивы 21 по операции «Барбаросса» генерал Тупиков предупредил Москву о ее существовании:

«Начальнику Разведуправления Генштаба Красной Армии
Берлин 29 декабря 1940 года
(фамилия вычеркнута — авт.)... сообщил, что (фамилия вычеркнута — авт.)... от высокоинформированных военных кругов узнал о том, что Гитлер отдал приказ о Подготовке к войне с СССР. Война будет объявлена в марте 1941 года.
Дано задание о проверке и уточнении этих сведений».

Тупиков подтвердил достоверность своей информации, которая «основана не на слухах, а на специальном приказе Гитлера, который является сугубо секретным и о котором известно очень немногим лицам». По мнению осведомителей, поездка Молотова в Берлин напоминала визит полковника Бека, польского министра иностранных дел, который был вызван в Берлин на переговоры с Гитлером, после того как планы оккупации Польши вступили в свою завершающую фазу[35].

Материалы совещания командного состава, которое провел Сталин в ответ на угрозу Германии и ее поползновения на Балканах, уже давно являются достоянием гласности, но их очень редко изучают. Они затрагивают все аспекты реорганизации вооруженных сил: программу подготовки личного состава, «оперативное искусство», состояние бронетанковых и механизированных частей, военно-воздушных сил и т.п. Совещание было созвано с целью подготовиться к отражению немецкого нападения. Разносторонняя критика, оказавшаяся пророческой, прозвучала по поводу неспособности вооруженных сил извлечь уроки из итогов немецкой кампании во Франции. С нашей точки зрения, необходимо подчеркнуть, что на совещании был сделан очень сильный акцент на обороне. Об упреждающем ударе, который, естественно, потребовал бы совершенно иного рода подготовки и маневров, вообще не упоминалось[36].

Ключ к разгадке якобы «таинственного» развертывания вооруженных сил, о котором пишет Суворов, лежит в оборонных планах и двух военных играх, проведенных в январе 1941 года. Наиболее примечательной была вторая игра, данные о которой стали известны недавно. В этой игре, о которой подробнее будет сказано ниже, Жуков играл за войска «синих», контратакующих с юго-западного фронта. Этого сценария больше всего боялся Сталин. В конечном счете наращивание и развертывание войск было проведено на основе планов и игр. Если внимательно изучать три оперативных приказа от 22—23 июня 1941 года, то становится ясно, что они списаны прямо с документов военных игр. Анфилов, например, считает, что когда Павлову пришлось отражать удар немцев, он вынул материалы военных игр 1941 года и, готовясь к отпору, пытался в них разобраться.

Значение игр вряд ли можно переоценить[37]. В ходе их проверялись тщательно разработанные ранее планы и, кроме того, рассматривались ключевые теоретические вопросы обороны и наступления в контексте потенциальной внешней опасности. Они дают точное представление о советском стратегическом мышлении накануне войны. Ни одна из этих крупных игр не предусматривала агрессии и нанесения упреждающего удара. Напротив, «обстановка, созданная для игр, изобиловала драматическими эпизодами для восточной стороны; она во многом была похожей на события, которые развернулись на наших границах в июне 1941 года после вероломного нападения немецко-фашистских войск на Советский Союз»[38].

Обе игры имели исходным моментом наступление немцев на разных фронтах, и в них проверялись возможности оборонительных действий[39]. В первой игре, проведенной 2—6 января, исходили из того, что немцы нанесут удар в центральном и северном секторах. Главный «западный» удар «немцев» был нанесен 160 дивизиями под командованием Жукова южнее Бреста и далее в направлении Владимира-Волынского и Тернополя. Отвлекающее наступление было осуществлено на севере силами 60 дивизий, чтобы ввести в заблуждение «восточных» относительно места нанесения главного удара. Эти войска начали движение из Восточной Пруссии в направлении Риги и Двинска и из Сувалок и Брестской области в направлении Барановичей. Советской обороной руководил Павлов. Хотя «немцы» глубоко вклинились в советскую оборону, им не удалось развить успех. Однако настораживало, что Павлов не сумел отбить наступление противника, игра окончилась безрезультатно, а «немцы» закрепились на своих позициях, пройдя сквозь советскую оборону. Вторая игра, о которой стало известно лишь недавно, состоялась 8—11 января и в основном проходила на южном участке фронта. Павлов, командовавший теперь «немецкими» войсками, осуществил маневр наступательного окружения сил противника, продвигаясь в направлении Проскурова. Уничтожив силы «восточных», он должен был продвигаться в направлении Шепетовка—Одесса. Наступление было остановлено Жуковым, сумевшим, однако, лишь частично развить свой успех.

Обе игры продемонстрировали уязвимость и недостатки обороны. Комиссия, оценивавшая игры, дала нелестные отзывы о действиях армии:

«Итоги первой игры показали, что оперативно-стратегический кругозор многих командиров высшего звена был далек от совершенства и требовал кропотливого и настойчивого труда в оттачивании искусства управления и вождения крупными соединениями, глубокого усвоения характера современных операций, их организации, планирования и последовательного осуществления на практике».

С учетом такого сурового приговора глупо считать, что Сталин замышлял военную авантюру. В лучшем случае он мог надеяться, что основные недостатки обороны, вскрытые на играх, будут исправлены до нападения немцев[40].

Высший командный состав, участвовавший в играх и в совещании, уже должен был разъезжаться в свои соединения, когда 13 января их неожиданно вызвали в Кремль. Мерецков был подвергнут резкой критике со стороны Сталина за плохую организацию обороны во время игр и там же снят с должности и заменен блистательным Жуковым. Хотя на конференции Жукова осуждали за некритическую приверженность к наступательным доктринам, его относительные успехи в военных играх и авторитет, завоеванный на Халхин-Голе, позволили ему, видимо, снискать доверие Сталина[41]. Но ни военные игры, ни Военный совет не смогли решить важнейшие стратегические проблемы после того, как было признано, что Советский Союз столкнулся с «опаснейшим периодом войны». Конкретно же продолжали считать, что «оборона будет играть сугубо вспомогательную роль, обеспечивая наступательным группировкам достижение поставленных целей». Поэтому ведению боя с целью выхода из окружения уделялось мало внимания[42]. В психологическом плане наследие наступательной стратегии продолжало заглушать голоса скептиков и препятствовать использованию возможностей обороны. Глубоко укоренившаяся вера в способность Красной Армии осуществить «глубокие операции» и с минимальными потерями перенести войну на территорию противника породила чрезмерную уверенность в себе и недооценку противника. Кроме того, эта вера подрывала выполнение многочисленных планов по развертыванию войск; партизанская же война напрочь отвергалась[43].

Советская разведка и план «Барбаросса»

России для достижения прочных соглашений с Германией и получения необходимой передышки нужна была безупречная работа разведки. Она была крайне необходима для определения целей как врагов, так и друзей. Сеть военной разведки серьезно пострадала в результате чисток, когда не только радисты, но и действующие агенты были либо ликвидированы, либо сняты с должности. Были заменены все начальники Военного управления и подчиненных ему ведомств, на их место пришли малоопытные офицеры[44]. Но в целом ведомство продолжало функционировать и даже добилось блестящих успехов, завербовав в Англии в качестве агентов «кембриджскую пятерку», проникшую в вооруженные силы и Форин оффис, а в Германии — «Красную капеллу».

Значение разведки возросло, когда осенью 1940 года были скорректированы военные планы в соответствии с уверенностью Сталина в том, что устремления Германии направлены на Юго-Восточную Европу, то есть либо против России, либо против британских интересов на Ближнем Востоке. И все же следует помнить о презрении и недоверии Сталина в 1939—41 гг. к разведке и армии вообще[45]. Хотя позднее Голиков проявил себя способным руководителем, он не был профессионалом, что было прекрасно известно Сталину. Голиков достиг высокого положения, благодаря репутации стойкого большевика, во время гражданской войны он сражался вместе с «красными орлами»[46]. Впоследствии занимал высокие политические посты в армии, включая руководство политуправлением комиссариата обороны. Голиков сыграл активную роль в подавлении «ленинградской оппозиции» и, весьма вероятно, в чистках Красной Армии 1937 года. Этот период его деятельности замалчивается. Его случайное назначение руководителем ГРУ явилось результатом разброда, Царившего в вооруженных силах после повальных чисток, и было вознаграждением за верность[47]. Тем не менее Сталин держал его на расстоянии, как и Жукова. Ходили слухи, что во время партконференции в феврале 1941 года Сталин пробормотал, что не может доверять Голикову, который «как разведчик неопытный, наивный. Разведчик должен быть как черт: никому не верить, даже самому себе»[48].

Такая обстановка, несомненно, диктовала осторожность в действиях разведки. Поэтому постоянный поток разведданных отражал две противоречивые тенденции. Необработанная информация, особенно если ее рассматривать ретроспективно, вроде бы поставляла массу точных и подробных данных о продолжающемся наращивании немцами своих сил. Однако попытки привести разведданные в соответствие с господствующими политическими концепциями давали несколько иную картину. Было бы ошибкой разделять заговорщические теории, согласно которым Голиков виновен в преднамеренном и тенденциозном манипулировании данными. Считать, что Сталин ничего не знал об опасности, потому что Голиков не давал ему правдивой информации, было бы сильным преувеличением. Регистрационные книги свидетельствуют о том, что до Сталина доходила обильная информация, и он ни в коей мере не забывал об опасности. То же можно сказать и о Жукове, который впоследствии утверждал, что ему преднамеренно не сообщали эти сведения[49]. В целом ГРУ очень редко сравнивал и анализировал материалы для того, чтобы подогнать их под господствующие политические настроения. Возможно, самым вопиющим примером, давшим повод для вышеприведенных толкований, является надежная и точная информация о намерениях и планах немцев, направленная 20 марта Голиковым Сталину. Однако в анализе Голиков преуменьшил опасность, отметив:

«1. На основании всех приведенных выше высказываний и возможных вариантов действий весной этого года считаю, что наиболее возможным сроком начала действий против СССР будет являться момент после победы над Англией или после заключения с ней почетного для Германии мира.

2. Слухи и документы, говорящие о неизбежности весной этого года войны против СССР, необходимо расценивать как дезинформацию, исходящую от английской и даже, может быть, германской разведки»[50].

Хотя историки немедленно ухватились за конкретную цитату Жукова, пытавшегося снять с себя вину и потому облившего грязью Голикова, подобные оценки были исключением из правила. К началу 1941 года ежедневно из-за границы приходило в среднем одно-два донесения. Каждые 10—15 дней ГРУ делало специальный обзор донесений. Донесения ясно свидетельствуют о том, что над страной нависла угроза, но в архивах нет никаких указаний, какого рода оценки фактически направлялись в Кремль. Конечно, руководство ГРУ склонялось к тому, чтобы избегать откровенных суждений о неизбежности войны на основе суровых фактов, находившихся в его распоряжении. После подписания пакта Риббентропа-Молотова разведка стала уделять меньше внимания сбору информации, свидетельствовавшей о подготовке Германии к нападению на Россию. Но по мере усиления опасности ГРУ продолжало направлять руководству необработанную информацию о немецких намерениях[51].

Такие разведданные, как правило, направлялись в количестве примерно 14 экземпляров Сталину, Молотову, Ворошилову, Тимошенко, Берии, Кузнецову, Мехлису, Кулику, Шапошникову и другим заинтересованным лицам.

Разведданные поступали из трех основных источников: ГРУ, НКГБ (который только что отделился от бериевского НКВД, занимался вопросами внешней безопасности и находился под началом Меркулова) и наркомата иностранных дел. Все эти сведения попадали в Политбюро, а точнее — в секретариат Сталина. Можно сказать, что все нити вели к Сталину. ГРУ отнюдь не действовало в вакууме, как, стремясь оправдаться, утверждает в своих мемуарах Жуков. Важные данные, полученные НКГБ, направлялись непосредственно военным. Иногда НКВД изучал их оценки, сопоставляя их с оценками ГРУ, и писал: «Ваши данные о переброске за последнее время германских войск и воинских грузов к границам СССР правдоподобны. Они подтверждаются рядом наших источников»[52].

Как мы видели, вопреки господствующему мнению органы советской разведки превосходили западные разведки по точности и достоверности информации относительно намерений немцев в 1940 году[53]. Так или иначе напряжение последних месяцев 1940 года сменилось затишьем первой четверти 1941 года. Частично это было результатом прекращения дипломатического диалога с Германией. С военной точки зрения это объяснялось зимними условиями, препятствовавшими крупным передвижениям войск. В феврале в Восточной Пруссии постоянно находились 30 немецких пехотных дивизий, две танковые дивизии и одна моторизованная. Такая же концентрация войск имела место и на юге

Затишье ни в коей мере не вело к самоуспокоенности. Отсутствие оперативных разведданных более чем компенсировалось стратегической и политической информацией. ГРУ придерживалось мнения, что высшее германское командование «с большой интенсивностью продолжает работы по инженерной подготовке театра против СССР, а на смену убывших частей прибывают новые части и соединения»[54]. В середине февраля представитель НКВД в Берлине переслал специальное разведывательное донесение, которое было направлено правительству и Центральному Комитету. В нем говорилось, что немцы усиленно поддерживают и укрепляют свою 8-миллионную армию, пополняя ее и мобилизуя ресурсы оккупированных территорий; незадолго до этого было создано 25 новых пехотных, 5 танковых и 5 моторизованных дивизий. Подобные тенденции были обнаружены во всех приграничных с Германией странах. В донесении предупреждалось, что с наступлением весны Россия столкнется на всех фронтах с усиленной мобилизацией, когда целые армии будут расположены вдоль ее границ[55].

В начале марта ГРУ вновь внушало ЦК мысль о большом экономическом потенциале Германии, что, по его мнению, позволит ей вести войну на два фронта. Кроме того, перевод экономики на военные рельсы шел в оккупированных странах полным ходом. Принимая во внимание утверждения Суворова о том, что Сталин считал себя непобедимым, читателю стоит отметить, что в донесении приводились цифры строительства Германией танков и самолетов, которые превышали эти же показатели для Советского Союза. Отныне немцы могли производить 25— 30 тысяч самолетов в год и около 18—20 тысяч танков[56]. Вскоре после этого НКВД проинформировал правительство (часто эвфемизм, под которым подразумеваются Сталин и Молотов, и иногда Политбюро) и Центральный Комитет, что по имеющимся сведениям, полученным из германского штаба, Гальдер не ожидает трудностей в сокрушении русских. В донесении, кроме того, кампания объяснялась нехваткой сырья, которое немцы намеревались получить с Украины. Такие донесения особенно впечатляют по сравнению с отрывочной и поверхностной информацией, имевшейся у британской разведки. В донесении говорилось:

«Начальник генштаба сухопутной армии генерал-полковник Гальдер рассчитывает на безусловный успех и молниеносную оккупацию немецкими войсками Советского Союза, и прежде всего Украины, где, по оценке Гальдера, успешным операциям будет способствовать хорошее состояние железных и шоссейных дорог. Тот же Гальдер считает легкой задачей также оккупацию Баку и его нефтяных промыслов, которые немцы якобы смогут быстро восстановить после разрушений от военных действий. Гальдер считает, что Красная Армия не в состоянии будет оказать надлежащего сопротивления молниеносному наступлению немецких войск, и русские не успеют даже уничтожить запасы.

Расчеты полковника Беккера, наоборот, доказывают высокий хозяйственный эффект, который будет получен в результате военных операций против СССР»[57].

Одновременно контрразведка доносила о все чаще распространяющихся слухах, согласно которым немецкое наступление на Россию начнется еще до захвата Англии. Приводилось высказывание Криппса, который получил такого рода сведения от Дилла и Идена в ходе своей поездки в Турцию[58]. Когда заходила речь о Юго-Восточной Европе, военные атташе на Балканах подтверждали решение немцев отложить наступление на Британские острова, чтобы в апреле—мае вместе с Венгрией, Румынией и Болгарией захватить Украину и двинуться в направлении Баку[59]. Один немецкий источник в Бухаресте сообщал, что, имея в своих руках огромную военную машину, готовую к действиям, Гитлер полон решимости «ударить и освободить Европу от сегодняшних врагов... Наш поход на Россию будет военной прогулкой». Этот источник напрочь отверг утверждение, что Гитлер избегает войны на два фронта, и назвал смехотворной мысль о том, что он намеревается следовать принципу дружбы между двумя странами, сказав при этом, что «так было раньше, но теперь мы не имеем двух фронтов. Теперь положение изменилось. Англичан мы постепенно сломим авиацией, подводными лодками. Англия теперь уже не фронт»[60]! Сталина проинформировали, кроме того, о том, что ожидаемый удар будет нанесен внезапно, так как немцы «хотят захватить инициативу и первыми нанести удар, оккупировав наиболее важные экономические районы СССР и прежде всего Украину»[61]. Что касается характера ожидаемого удара, то, согласно информации, поступавшей из штаба военно-воздушных сил, немцы могут в конце апреля — начале мая нанести воздушный удар[62]. Из Токио советский суперразведчик Зорге спешно доносил, что новый германский военный атташе настроен откровенно враждебно по отношению к России и утверждает, что как только закончится нынешняя война, немцы займутся Советским Союзом[63].

В середине марта тонкая струйка оперативных разведданных превратилась в поток. Это совпало с усилением немецкого военного проникновения на Балканы и подготовкой к операции «Марита» — оккупации Греции. Какое-то время казалось, что подтверждаются ожидания Сталина относительно того, что главная угроза исходит с юго-восточного театра военных действий. Видимо, Сталин находился под сильным впечатлением происходивших на юге событий, которые, как он полагал, привяжут Гитлера к этому региону.

В середине марта Москва получила весьма точную оценку наращивания немецких сил на Балканах. В донесении говорилось о том, что процесс идет полным ходом, вызывая серьезные «пробки» в работе транспорта. Но в разведданных, как правило, сообщалось и об аналогичном наращивании войск на западной границе России. В донесениях прямо говорилось — хотя и без оценки — что на западных границах России сосредоточено примерно 100 дивизий[64]. В середине марта военно-воздушный флот Германии в спешном порядке укреплял свои позиции в восточных регионах. Согласно информации, собранной из источников, близких к Генеральному штабу, «...немцами решен вопрос о военном выступлении против Советского Союза весной этого года. Немцы рассчитывают при этом, что русские при отступлении не в состоянии будут уничтожить (поджечь) еще зеленый хлеб, и этим урожаем они смогут воспользоваться»[65]. В донесениях из Парижа сообщалось, что пехота перебрасывается на восток, а на смену ей приходят не имеющие опыта войска[66]. Эти действия подтверждались донесениями из Виши о переброске с севера Франции в Румынию и Болгарию пехотных и танковых дивизий, которые ранее предназначались для вторжения в Англию[67].

Сталин мог также составить себе представление о намерениях немцев не только на основании оперативных сводок, но и по информации, полученной в Бухаресте, согласно которой во время встречи в Вене Антонеску и Геринга обсуждался вопрос о возможном участии Румынии в немецком наступлении на СССР[68]. По данным одного из младших помощников Голикова, в начале марта Зорге переслал в Москву фотокопии телеграмм Риббентропа послу Германии в Токио Отту, которые также свидетельствовали о намерениях немцев напасть на Россию во второй половине июня[69].

---

Предыдущая | Содержание | Следующая