Эффектный рассказ Черчилля о том, как он предупреждал Сталина, затмевает все остальные, намного более важные предостережения о плане «Барбаросса», которые были переданы советскому лидеру. С тех пор некритически повторяется интерпретация, данная Черчиллем драматическим событиям, связанным с этим предостережением. Предупреждение становится первым приходящим на ум событием при изучении драмы, приведшей к войне[1]. До того, как в середине 70-х годов были рассекречены обширные материалы о второй мировой войне в британских архивах, многотомная история о войне, написанная Черчиллем с крайне субъективной и потому временами ошибочной интерпретацией событий, считалась достоверной и даже часто цитировалась советскими историками. Типичным примером субъективности является описание отношений с Россией накануне войны, в которых значительную роль играл Криппс. Они изображаются с позиции «холодной войны», серьезного политического вызова Криппса Черчиллю в 1942 году и продолжавшегося между ними после войны политического соперничества. Криппс предстает в мемуарах Черчилля, «несносным ребенком», каким он зарекомендовал себя в 30-х годах. Самым ярким эпизодом пребывания Криппса в Москве в качестве посла представляется его отказ передать Сталину знаменитое предупреждение Черчилля о готовящемся немецком вторжении. Это событие раздуто до неимоверных размеров, чтобы продемонстрировать строптивость и непредсказуемое поведение Криппса в отличие от мудрой стратегии и предусмотрительности Черчилля. Предостережение, кроме того, является для Черчилля отправным пунктом для крайне тенденциозного описания событий, приведших к нападению немцев на Россию. Его рассказ сразу завоевал умы и воображение читателей. Черчилль дает характеристики Сталину и его окружению, называя их «полностью одураченными неудачниками второй мировой войны», в то же время замалчивая неспособность Англии даже задуматься о важности России как потенциального союзника в войне[2].

Конфликт Криппса с Черчиллем следует рассматривать в контексте продолжавшихся в Англии дебатов об англо-советских отношениях, о чем было сказано выше. Напомним, что в марте 1941 года стратегическая линия Англии по отношению к России по-прежнему строилась на отрицании того, что взаимная вражда и различия интересов могут привести к открытому столкновению между Россией и Германией. Отдавая дань идеологическим предпочтениям и выдавая желаемое за действительное, сторонники этой линии полагали, что и Россия и Германия считают Англию своим заклятым врагом. Криппс же твердо верил в то, что дружественный нейтралитет России по отношению к Германии объяснялся необходимостью форсировать военную подготовку к будущему столкновению, которое он считал неизбежным[3].

Замена Иденом Галифакса на посту министра иностранных дел в конце 1940 года практически не сняла напряжение в отношениях с Советским Союзом. Она означала изменение нюансов и стиля, политическая же концепция, определявшая отношения с Россией, оставалась неизменной. Кадоган отметил с облегчением в своем дневнике: «Рад был обнаружить, что А(нтони Иден) не "заидеологизирован" и прекрасно понимает бесполезность ожидания чего бы то ни было от этих циничных убийц, запятнавших себя кровью». Независимо от того, был ли Иден благожелательно настроен по отношению к русским или нет, но в последующие несколько месяцев он целиком посвятил себя задаче создать против немцев противовес на Балканах, не проявляя к советским делам особого интереса[4].

Как мы отмечали[5], даже в начале 1941 года, когда Происки немцев на Балканах и развертывание войск на Востоке почти полностью лишили Советский Союз свободы маневра, русские продолжали подчеркивать свой нейтралитет. Они, не жалея сил, внушали английскому правительству, что «распространение немецкого влияния на Балканах не отвечает советским интересам» и что никакая политика не может быть «вечной и неизменной»[6]. Надежды Советского Союза спокойно обсудить положение с Иденом в Крыму не оправдались из-за позиции, занятой Черчиллем, который не верил, что русские могут гарантировать Идену «личную безопасность и свободу»[7].Дальнейшие попытки наладить отношения с помощью Криппса действовавшего в качестве посредника на спешно организованных встречах с Иденом в турецких ночных клубах или в роскошном поезде между Анкарой и Стамбулом, закончились неудачей. Криппс понял, что Иден целиком посвятил себя бесплодным попыткам втянуть Турцию в балканский блок[8].

Уверенность Криппса в том, что русские не остаются безучастными к проискам немцев на Балканах, казалось, оправдалась весной 1941 года. В конце 1940 года начались переговоры Советского Союза с Югославией о предоставлении ей материальной помощи. Регент принц Павел, под давлением немцев, был вынужден присоединиться к Тройственному союзу. Однако два дня спустя он был свергнут в результате бескровного переворота, открыто одобренного русскими. Ранее Турция и Россия обменялись заверениями о нейтралитете, имевшими целью удержать немцев от военных действий против них. Кроме того, русские выступили с протестом против обязательств, взятых Болгарией перед Германией[9].

В новых условиях Криппс призвал Идена, все еще находившегося на Ближнем Востоке, рассеять опасения Советского Союза о том, что Англия проводит «по отношению к России откровенно враждебную политику, пытаясь добиться политического решения балтийской проблемы». Криппс сделал кроме того необычный ход, прямо обратившись к кабинету и предупредив, что было бы «равносильно гибели не воспользоваться открывающейся в этом случае возможностью из-за отсутствия инструкций»[10]. До этого в течение нескольких месяцев кабинет даже не касался отношений с Россией. 31 марта Эттли рассказал о телеграмме Криппса. К тому времени Черчилль, если судить по его собственному рассказу о знаменитом предупреждении, направленном Сталину, оценил значение России для последующего этапа войны. Однако его мнимая проницательность не подтверждается протоколами обсуждения этой проблемы на заседании кабинета, и вопрос был передан на усмотрение министерства иностранных дел[11]. В начале апреля Иден, находившийся в Афинах, одобрил рекомендации Форин оффис отвергнуть опрометчивую и бессмысленную инициативу» Криппса[12].

Распространенное мнение о том, что англичане были убеждены в нападении немцев на СССР и лишь ждали, как будут разворачиваться события, является спорным. Оценкам разведданных о намерениях немцев серьезно мешали господствовавшие в Форин оффис политические концепции. Анализ большого количества разведданных о развертывании и намерениях немцев, часть которых была получена благодаря дешифровке немецкого кода, был сделан в духе все тех же положений. Военная разведка, частично финансируемая Форин оффис и поддерживавшая с этим ведомством тесную связь, точно также оценивала советско-германские отношения после начала войны в Европе. Сэр Александр Кадоган, постоянный заместитель министра иностранных дел, представлявший Форин оффис в кабинете министров, почти ежедневно поддерживал контакт с начальниками штабов. Сэр Виктор Кавендиш-Бентинк не только представлял Форин оффис в Объединенном комитете по разведке, но и был его председателем. Кроме того, среди различных разведывательных ведомств циркулировали еженедельные резюме министерства иностранных дел, представляя собой политическую директиву для составителей разведывательных сводок[13].

Оценка предстоящего конфликта затруднялась также из-за необъективной информации о состоянии Красной Армии. Военная разведка находилась под влиянием господствующей политической концепции, кроме того, в ней укоренились старые оценки русской армии, некоторые из них относились еще к временам Крымской войны, а большинство основывалось на опыте первой мировой войны. Оценки не менялись, несмотря на крупные теоретические, технические, структурные и стратегические реформы, которые были осуществлены в Красной Армии со времени революции. Пренебрежительное отношение к Красной Армии было таким образом органическим, а отнюдь не возникло, как многие полагают, после чисток 1937—38 гг. Время опрокинуло окончательный приговор, вынесенный в однотипных документах 20-х и 1935 гг., который гласил:

«...хотя армия многочисленна, большая часть техники устарела. Они страдают от комплексов, которые сослужат им плохую службу при столкновении с немцами, и их боевой дух низок. Однако лучше всего они чувствуют себя в обороне и имеют большие земельные просторы позволяющие им отступать в глубь страны»[14].

Таким образом, первые донесения из различных источников о воинственных замыслах Гитлера на востоке были отвергнуты с порога. Полагали, что они основаны на «необоснованных слухах», выгодных тем, кто «выдает желаемое за действительное». В угоду политической концепции это объясняли тем, что Россия настолько тесно связана с Германией, что «готова уступить при малейшей угрозе применения силы»[15]. Согласно альтернативному объяснению, необычное развертывание немецких войск на Балканах явилось оборонительной мерой по отношению к России. Полученная из Москвы информация о том что январские военные игры, организованные советским Генштабом, вызваны угрозой нападения Германии на СССР не были приняты в расчет[16]. Посол Англии в Стокгольме Виктор Мэллет передал сообщения подобного рода полученные из шведских источников, однако отверг их, назвав новым этапом в «войне нервов». За это объяснение немедленно ухватились и включили в общепринятую концепцию[17].

Более настойчивые слухи о готовящемся вторжении Германии в Россию поступили в марте сразу из нескольких столиц и свидетельствовали о том, что обращение Германии на восток «вполне возможно». Однако, подобная ересь была немедленно осуждена и отвергнута. «Анонимные сообщения сомнительного свойства», разъяснял Кадоган, распространяются немцами, чтобы «запугать» русских, и поэтому не могут служить «абсолютно надежной основой» для переоценки позиции[18]. Небрежная обработка таких сообщений привела к тому, что из них делались более приемлемые выводы о том, что Германия «ведет войну нервов» против России. Выражались сомнения по поводу того, «хватит ли у Красной Шапочки смелости, чтобы противостоять опасности»; скорей всего она «будет попустительствовать большому плохому волку, идя на новые компромиссы»[19].

Иные политические взгляды Криппса позволили ему разглядеть существование немецкой угрозы России. В начале марта 1941 года он возвратился в Англию после краткого визита в Анкару, заявив своим коллегам-послам о «твердой уверенности» в том, что еще «до наступления лета» Россия и Германия окажутся в состоянии войны. Криппс полагал, что Гитлер сумеет убедить противников войны на два фронта и нападет на Россию до того, как Англия сможет образовать еще один фронт. В ходе неофициальной пресс-конференции Криппс предсказал, что Гитлер нападет на Россию «не позднее конца июня». Первый подобный доклад Криппса о намерениях Германии был направлен министерству иностранных дел 24 марта в момент обострения отношений из-за Югославии. Информация, содержащаяся в нем, оказалась пророческой и точной, особенно если учесть дату ее появления; она была получена из одного берлинского источника с помощью Вильгельма Ассарассона, хорошо информированного посланника Швеции в Москве[20]. Оценка этой информации и мнения о ее использовании свидетельствуют о позиции Англии в назревающем конфликте и разногласиях относительно советской внешней политики, поэтому на ней следует остановиться подробнее. Суть донесения подтверждала мнение Криппса о том, что немцы решили «осуществить "блицкриг" в отношении России и захватить ее до Урала»[21]:

6. Немецкий план заключается в следующем: военные Действия против Англии будут продолжены с подводных лодок и с воздуха, но вторжения не будет. В то же время будет совершено вторжение в Россию.

7. Вторжение будет осуществлено тремя большими армиями: первой, базирующейся в Варшаве под командованием Бека, второй, базирующейся в Кенигсберге, третьей, базирующейся в Кракове под командованием Листа[22].

8. Все подготовлено до мельчайших деталей, так что нападение может быть начато в любой момент. Нападение может произойти уже в мае[23].

Криппс надеялся, что данной информацией будут пользоваться осторожно и умело, чтобы убедить Россию начать переговоры. Не исключено, что русские осознают что находятся в трудном положении и попытаются изменить свою позицию. Однако Криппс предложил министерству иностранных дел ознакомить с этой информацией Майского косвенно через третью сторону, например китайского или турецкого посла. «Косвенный и тайный» способ, советовал он, «даст больший эффект, чем прямая связь, так как иначе русские заподозрят неладное». Предложение Криппса было незамедлительно отвергнуто высокопоставленными должностными лицами, которые сочли данную информацию «частью "войны нервов" против России, чтобы заставить ее еще теснее объединиться с Германией». Председатель Объединенного комитета по разведке Кавендиш-Бентинк, которого пригласили для изучения информации, также не горел желанием изменить свое мнение о том, что германское верховное командование «не обращает особого внимания на увеличение русскими численности своих войск и не намеревается захватить всю Россию до Урала и удерживать ее. Это был бы слишком большой кусок. Военное ведомство не имеет подтверждения о каком-либо увеличении численности немецких войск, находящихся вдоль границы с Россией; нет также ни малейшего движения германской авиации в этом направлении. Поэтому создается впечатление, что, угрожая России, немцы стремятся запугать Советское правительство, а нас ввести в заблуждение».

Кавендиш-Вентинк подтвердил мнение Форин оффис о том, что данная информация распространяется с целью «заставить Советское правительство с помощью угроз заключить с Германией союз». Хотя информация поступала из различных источников, военная разведка, верная своей концепции, отвергала ее как умышленно распространяемую немцами дезинформацию[24]. В различных подразделениях военной разведки тем не менее существовали более взвешенные оценки намерений немцев, однако в тех условиях они были отвергнуты как «неубедительные»[25].

«Тайное» предупреждение

По словам Черчилля, он с «облегчением и волнением» натолкнулся на донесение одного из «самых заслуживающих доверия английских источников», которое «подобно вспышке осветило весь восточный небосклон». Речь идет об информации, полученной англичанами с помощью «Энигмы», созданного ими аппарата для перехвата и дешифровки немецкого военного кода. По данным перехвата, трем бронетанковым дивизиям и другим крупным соединениям был дан приказ двинуться с Балкан в зону Кракова через день после того, как Югославия присоединилась к державам «оси»[26], но затем, когда немцы узнали о происшедшем вслед за этим в Белграде перевороте, они были отозваны назад. Неожиданная переброска крупных бронетанковых формирований на Балканы, а затем в спешном порядке обратно в Польшу, могло, по мнению Черчилля, означать лишь «намерение Гитлера вторгнуться в Россию в мае месяце... Революция в Белграде, вынудившая их вернуться в Румынию, означала, видимо, перенос акции против России с мая на июнь»[27]. Можно ли отнести проницательность Черчилля к разряду гениальных? Было ли это конкретное донесение и в самом деле единственной причиной перемены отношения к намерениям немцев и принятия решения послать личное предупреждение Сталину? Может быть, Черчилль в отличие от других лиц, связанных с деятельностью разведки и министерства иностранных дел, осознал опасность, которая поджидала Россию за углом? Каким образом Черчиллю удалось предсказать нападение немцев именно в июне? Ответ на эти вопросы объясняет разительный эффект, который произвело предупреждение Черчилля на собственную оценку Сталиным грозящей России опасности.

Подобно Сталину Черчилль установил особую процедуру анализа необработанных разведывательных данных. Информация по поступлении просеивалась майором Десмондом Мортоном и ежедневно представлялась Черчиллю в специальной красной коробке. Разведданные состояли из перехваченных телеграмм из посольств враждебных и дружественных государств, но, прежде всего, из перехвата немецких военных закодированных донесений, добытых с помощью «Энигмы». Если код военно-морского ведомства был прочитан, и информация регулярно и гладко стекала в Блетчли-парк, где проводились крупные работы по дешифровке донесений, то в отношении дешифровки кода вермахта по-прежнему существовали определенные трудности. Вплоть до начала операции «Барбаросса» лишь отрывочные донесения о наращивании германских вооруженных сил попадали на стол Черчилля.

В свете драматических событий в Югославии Черчилль был занят координацией отчаянных усилий Идена и генерала Дилла по созданию эффективной преграды германскому проникновению на Ближний Восток и в Юго-Восточную Европу. Поэтому, подобно Сталину, Черчилль рассматривал намерения Германии в отношении России через призму драматических событий, происходящих в этом регионе. Поздним вечером 28 марта Черчилль направил Идену, находившемуся тогда в Афинах, подробные инструкции относительно общей стратегии Англии. Лишь в самом конце инструкции содержится беглая и весьма гипотетическая ссылка на возможность советско-германской конфронтации. «Нереально, — размышлял он, — чтобы в случае возникновения фронта на Балканском полуострове, Германия сочла нужным не распространять его на Россию»[28]. Хотя он далее не развивал эту мысль, она показывает, что опасения Сталина о том, что в отчаянии Черчилль может попытаться вовлечь в войну Россию, не являются безосновательными.

На следующее утро генерал-майор Стюарт Мензис, начальник специальных разведывательных служб — МИ-6 («С» — как его называют), представил Черчиллю перехват, полученный с помощью «Энигмы», в котором приводился помимо всего прочего приказ о переводе из Румынии в зону Кракова штаба бронетанковых войск, трех из пяти расположенных на юго-востоке бронетанковых и двух моторизованных дивизий, включая дивизию СС. Переброска должна начаться 3 апреля и закончиться 29 апреля. Как мы можем заключить из разведывательных донесений Черчиллю, которые рассекречены только сейчас, именно «С» в своем обычном, лаконичном стиле обратил внимание Черчилля на то, что приказы были изданы еще до переворота в Югославии и что «поэтому интересно знать, будут ли они выполнены». Вряд ли Черчилль был удивлен информацией. Он, разумеется, не направил «тотчас эту важную новость» Сталину, вопреки тому, что он утверждал впоследствии. Вместо этого он поспешил передать суть информации Идену. Он, очевидно, считал, что, имея на руках эту козырную карту, тот сможет убедить не проявлявших энтузиазма греков, турок и югославов выступить единым фронтом против Гитлера[29].

Требовалось время, но еще важнее — внешний импульс, чтобы убедиться в огромной важности этих разведданных. Отметим, что Черчилль замещал Идена в Форин оффис во время длительного пребывания последнего на Ближнем Востоке, и поэтому ему доставляли всю важную информацию. Когда Черчилль составил Идену телеграмму с изложением стратегической линии Англии, Кадоган обратил его внимание на информацию, подтверждающую донесение «Энигмы»[30]. Ему также показали подробную телеграмму Криппса по этому вопросу. Предполагаемая дата вторжения и решение предупредить русских об опасности близки тому, о чем сообщал Криппс в своей телеграмме. Определенный поворот в политике произошел не ранее 30 марта, когда во второй телеграмме Идену более определенно говорится о возможности немецкого вторжения в Россию. Однако это произошло лишь после того, как военно-воздушная разведка и правительственная школа кодирования и шифрования проанализировали Донесение «Энигмы» и пришли к единому выводу. Но даже после всего этого Черчилль воздержался от положительной рекомендации кабинету во время неоднократного откладывавшегося обсуждения англо-советских отношений 31 марта, о чем сказано выше[31].

Решение принять предложение Криппса и ознакомить русских с имеющимися данными окончательно еще не созрело. Скорее всего, Черчилля подтолкнули новые донесения, полученные из Белграда 30 марта и 2 апреля от Самнера Уэллеса, заместителя государственного секретаря США. Они подтвердили информацию из Афин, где после переворота скрывался принц Павел, о том, что во время их встречи 4 марта в Берхтесгадене Гитлер довел до его сведения свое намерение осуществить против России военную акцию. Стало также известно, что Геринг сообщил японскому министру иностранных дел Мацуоке во время его визита в Берлин, что Германия намеревается напасть весной на Россию, независимо от исхода кампании против Англии[32]. Криппс, уверенный в реальности немецкой угрозы и, как всегда, готовый к действиям, заявил 31 марта, что если информация подтвердится, эти откровения можно «с выгодой здесь использовать». В этой ситуации следует делать четкое различие между оговорками относительно передачи информации, сделанными Криппсом, и оговорками Форин оффис. Криппс был более всего обеспокоен тем, как бы русские не сочли это попыткой втянуть их в войну. Форин оффис считал, что немецкого нападения не будет, и поэтому не хотел делать шаг, который мог бы быть использован немцами на иллюзорных будущих переговорах. Новые данные грозили подорвать общепринятое мнение о том, что советско-германский союз находится в процессе становления. Если русские поверят предупреждению, на повестку дня встанет англосоветское сближение. Неудивительно, что и Кадоган, и начальник северного отдела министерства Лоуренс Кольер отчаянно хватались за традиционные взгляды, повторяя знакомые аргументы, что поскольку немцы усиливают давление, чтобы добиться от русских новых уступок, передача разведданных бесполезна, пока русские не будут «достаточно сильны, чтобы должным образом реагировать на это»[33]. Органы разведки также разделяли эту господствовавшую концепцию. 1 апреля военная разведка пришла к выводу, что «движение немецких бронетанковых и моторизованных сил осуществляется, несомненно, с целью усиления военного давления на Россию и предотвращения вмешательства русских в немецкие планы на Балканах»[34].

Рассматривая предупреждение Черчилля Сталину, необходимо иметь в виду, что Черчилль до этого проявлял полнейшее равнодушие к русским делам[35]. Ситуация изменилась после его размышлений над последними данными, свидетельствовавшими об изменении всей стратегии Германии. Однако неожиданное вмешательство Черчилля было в немалой степени капризом и не учитывало деликатности политической ситуации, в которую должно было вписаться его послание. Сделав это, он направил Москву По ложному пути, что привело к серьезным просчетам в реакции на немецкую угрозу. 3 апреля наконец составили послание, которое должно было привлечь внимание Сталина к изменившейся ситуации. В послании говорилось:

«Я получил от заслуживающего доверия агента достоверную информацию о том, что немцы, после того как они решили, что Югославия находится в их сетях, т.е. 20 марта, начали переброску в южную часть Польши трех бронетанковых дивизий из пяти находящихся в Румынии. В тот момент, когда они узнали о сербской революции, это передвижение было отменено. Ваше Превосходительство легко оценит значение этих фактов».

Послание было, как удачно выразился Черчилль, «коротким и загадочным»; его «краткость и исключительный характер», вспоминал он позднее, имели цель «придать ему особое значение и приковать внимание Сталина»[36].

Форин оффис, выступая в роли канала связи между Черчиллем и послом в Москве, упорно придерживался своей концепции и не спешил соглашаться с новым поворотом событий. Сарджент и Кадоган, явно опасаясь, что, если Криппс получит беспрепятственный доступ к Сталину, то возьмет на себя больше, чем это было необходимо, поспешили разъяснить ему «линию поведения». Поскольку Криппс не знал источника сведений, инструкции Форин оффис могли только ослабить эффект, на который рассчитывал Черчилль. В инструкциях прослеживаются Два направления мысли: самого Черчилля и скептиков из Форин оффис. Кадоган начал с того, что остановился на сути предостережения Черчилля:

«Изменение расположения немецких войск явно наводит на мысль о том, что приняв участие в делах Югославии, Гитлер отложил ранее взятые им на вооружение планы запугивания Советского правительства. Если это так, Советское правительство может использовать сложившуюся ситуацию для укрепления своих позиций. Данная отсрочка свидетельствует о том, что силы противника не безграничны, и указывает на преимущества, которые проявятся в случае принятия ряда мер, таких, как, например, создание "единого фронта"».

Бросается в глаза туманный характер заявления. Во втором параграфе Кадоган утверждал, что усиливая давление, Гитлер надеется добиться дальнейших уступок, на самом деле не собираясь нападать на Россию. Проект инструкций был по-прежнему столь несовершенен, что Черчилль сам заменил параграф, подчеркнув военный аспект данной информации. Но даже и после этого в инструкциях не содержалась мысль о необходимости срочных действий, к чему стремился Черчилль, и они не соответствовали его интерпретации новых разведданных. Однако, если предупреждение Черчилля, как и предложение Криппса, не содержало призыва помочь Англии в ее тяжелом положении в Юго-Восточной Европе, то в инструкциях эта мысль явно прослеживается:

...2. Лучшим способом укрепления Советским Правительством своих позиций было бы оказание материальной помощи Турции и Греции, а через посредство последней и Югославии. Эта помощь могла бы увеличить трудности немцев на Балканах и еще отсрочить нападение немцев на Советский Союз, чему имеется так много признаков. Если же не воспользоваться шансом и не вставить палку в немецкое колесо, опасность может вновь возникнуть через несколько месяцев.

3. Не примите это за наше стремление получить помощь Советского правительства или ожидание, что русские будут действовать в чьих-то интересах, а не в своих собственных. Мы хотим лишь, чтобы они поняли, что Гитлер намерен рано или поздно напасть на них, если будет в силах сделать это...»[37].

Югославская интерлюдия

Черчилль вводит читателей в заблуждение, заставляя их поверить, что он не получал никаких сведений от Криппса до 12 апреля[38]. Настораживает также преднамеренное забвение им драматического поворота событий в Югославии в тот самый день, когда его предупреждение достигло британского посольства в Москве, в результате чего его предостережение стало излишним. Происшедшие события целиком изменили соотношение сил в Юго-Восточной Европе, установив там полную гегемонию Германии и устранив английское и русское присутствие. Последствия этих событий для внешней политики и их влияние на военные приготовления Советского Союза были огромны.

Подписывая с Югославией соглашение — о чем Молотов поспешил проинформировать Шуленбурга, — русские надеялись опередить немцев и не допустить повторения болгарского прецедента, случившегося за месяц до этого. Этот акт во многом служил Сталину лакмусовой бумагой для определения намерений немцев. Фактически же это была его последняя перед войной попытка подойти к Германии как к равному партнеру. Шуленбург в спешном порядке сообщал Гитлеру, что Сталин надеется, что упреждающий шаг убедит германское правительство сделать «в своих отношениях с Югославией все возможное для поддержания мира»[39].

Несмотря на то, что Белград оказался в незавидном положении, став жертвой стремления Венгрии и Италии к пересмотру границ, он не собирался присоединяться к Тройственному пакту, особенно после того, как поражение Италии в Албании временно ослабили угрозу. Югославия стала для Гитлера ключом, с помощью которого он стремился достичь Восточного Средиземноморья[40]. Хотя позднее Гитлер объяснял вероломное нападение на Югославию подписанием ею договора о ненападении с Россией, вторжение в Югославию было продиктовано проведением в жизнь операции «Марита» — захвата Греции. Наращивание сил отставало от графика, и переброска войск через Югославию имела решающее значение для осуществления в начале лета плана «Барбаросса». Однако 14 февраля на переговорах Югославия твердо отстаивала идею создания нейтрального балканского блока[41]. Но война нервов набирала обороты. Югославия, видимо, не могла хладнокровно взирать на огромное наращивание немецких войск в Румынии. 4 марта принц Павел подвергся со стороны Гитлера обычной обработке запугиванием и лестью. Гитлер высказался о намерении силой захватить Россию и разъяснил ему, что балканская проблема не решена и Югославия после вывода немецких войск получит свою долю «добычи» в Салониках. 25 марта Югославия, наконец, присоединилась к Тройственному пакту, хотя и на условиях, которые делали ее участие призрачным, гарантируя Германии безопасность правого фланга, но не позволяя вермахту перебрасывать немецкие войска через ее территорию.

В этих условиях вряд ли можно недооценить значение переворота, совершенного в Белграде 27 марта. Миллионная югославская армия создавала теперь угрозу тому самому флангу, который Гитлер столь тщательно оберегал, и тем самым нарушала график вторжения в Грецию и развертывания войск для операции «Барбаросса». Хотя новое правительство сразу не заявило о выходе из Тройственного пакта, Гитлер приказал своим начальникам штабов оккупировать страну еще до начала переговоров между Россией и Югославией. Из инструкций, данных фельдмаршалу Паулюсу, становится ясным вспомогательный характер новой операции, которая подобно «Марите» должна была защитить правый фланг вермахта в готовящейся кампании против России. Развертывание сил началось 28 марта и вряд ли могло ускользнуть от внимания Сталина.

6 апреля Белград подвергся сокрушительной бомбардировке. Три дня спустя немецкие войска сломили сопротивление югославов в Скопле и захватили Салоники. Благодаря успехам на этом фронте и продвижению бронетанковых войск генерала Клейста к Белграду 2-я армия смогла совершить быстрое наступление на своем участке. Вечером 10 апреля, на два дня раньше графика, немецкие войска завершили оккупацию Загреба, а 13 апреля целиком овладели Белградом. По такому же сценарию развивались военные действия в Греции, и 23 апреля, после самоубийства премьер-министра, греческая армия капитулировала. Не лучше проявили себя и англичане. 16 апреля началось их отступление; 25 апреля над Акрополем взвился флаг со свастикой, а четыре дня спустя вступлением немецких войск на южную оконечность Пелопопонесского полуострова была завершена одновременная кампания против Югославии и Греции[42]. После этого 3 мая на Крит был сброшен немецкий десант. 27 мая пала Кания, а к 1 июня последний британский солдат был эвакуирован из Суда-бея.

Рано утром 5 апреля русские и югославы, проявив мужество, заключили договор о ненападении, который можно было считать упреждающим шагом, направленным против Германии[43]. Подписание договора нарочито проходило в Кремле. Примечательно, что Сталин, казалось, осознавал грозящую со стороны Германии опасность. В день подписания договора военный атташе Югославии спросил его, какие меры будет приняты против немецкой угрозы. Сталин ответил, что русские войска «находятся в состоянии готовности, и если немцы перейдут в наступление, то получат удар по лбу». Он считал, что война будет затяжной. Кроме того русские согласились оказать Югославии помощь, что, по мнению Форин оффис, означало, что они «сжигают за собой мосты»[44].

Однако в конечном итоге русским пришлось столкнуться с жестокой реальностью, когда пришло известие о сокрушительной бомбардировке Белграда и вторжении немецких войск в Югославию и Грецию. Тем не менее «Правда» и «Известия» днем вышли в свет с большими фотографиями Сталина, Молотова и югославского посла в Москве Гавриловича, скрепляющих договор своими подписями, и комментарием о том, что стремление югославов защищать свои интересы «не может не вызвать симпатий Советского Союза».

Ход событий подтвердил твердое убеждение Криппса о том, что создание действенной буферной зоны было и остается приоритетным направлением советской внешней Политики, что русские прекрасно отдают себе отчет о грозящей опасности[45].

Утром 5 апреля Криппс сообщил Черчиллю, что «в создавшихся условиях и речи быть не может о передаче какого-либо послания Сталину». Он напомнил Черчиллю, Что его не допускают к Сталину с того времени, как он в первый и последний раз видел его в июле 1940 года. Убежденный этим аргументом Черчилль согласился, чтобы послание было передано вместо Сталина Молотову[46]. Однако навстречу его телеграмме уже шла телеграмма Криппса. События в Югославии поставили под серьезное сомнение целесообразность передачи предупреждения. Криппс сообщил Черчиллю о широком оповещении русскими соглашения и о значении, которое они ему придавали. В Москве пошли на беспрецедентный шаг, задержав до полудня публикацию ведущей газеты, чтобы успеть включить в нее фотографию церемонии подписания договора. Хотя общий комментарий носил спокойный характер и призывал к прекращению военных действий, что, несомненно, было адресовано немцам, в нем особо подчеркивалась уверенность России в собственных силах и приветствовалось стремление Югославии обезопасить свои границы. В комментарии содержалось осуждение — без упоминания адресата — попыток вовлечь другие народы в орбиту войны. Ввиду того, что русские, несомненно, понимали поджидающую их за углом опасность, Криппс просил Черчилля пересмотреть решение о передаче предупреждения. Он, а также греческий, турецкий и югославский послы уже напичкали Сталина подобной информацией. «В сложившихся обстоятельствах, — категорически заявлял Криппс, — считаю ненужным вмешиваться в очередной раз в момент, когда все складывается как нельзя лучше в нашу пользу». Вслед за оговорками Криппса поступили новые инструкции, советовавшие ему передать послание Молотову. Форин оффис, который по совершенно иным мотивам не проявлял желания предупреждать русских об опасности, быстро согласился с убедительными доводами Криппса отложить отправку послания[47].

Дело пустили на самотек. Слишком явно проявилось нежелание министерства иностранных дел Англии менять свою точку зрения в результате происходящих на Балканах событий. Стремление Черчилля вмешаться в события породило предложение снабдить Криппса подборкой свежих донесений, которые оказались бы бесценными, если бы русские среагировали на них доброжелательно. Однако незыблемый исходный пункт о неминуемом советско-германском союзе по-прежнему довлел над объективным суждением. В связи с большим значением, которое придавал Черчилль предупреждению русских об опасности, стоит привести довольно длинную цитату из оценки разведдонесений, данной Объединенным комитетом по разведке, суть которой заключалась в следующем:

Тем не менее следует иметь в виду следующее:

1. Эти донесения могут быть состряпаны немцами как часть войны нервов.

2. Немецкое вторжение привело бы к такому хаосу в Советском Союзе, что немцам пришлось бы организовывать на оккупированных территориях все заново, а это означало бы потерю ресурсов, которые они сейчас получают из Советского Союза в любом количестве и будут получать в обозримом будущем...

3. Потенциал Германии, каким бы огромным он ни был, не позволит ей продолжать кампанию на Балканах, поддерживать на нынешнем уровне нанесение воздушных ударов по Англии, продолжать наступательные действия против Египта и одновременно вторгаться, оккупировать и реорганизовывать значительную часть Советского Союза.

4. До настоящего времени не получено сведений о перемещении немецких самолетов к советской границе, что является необходимой предпосылкой для ведения боевых действий против Советского Союза...

5. Имеются данные о том, что германский генеральный штаб противится войне на два фронта и выступает за то, чтобы прежде чем напасть на Советский Союз, вывести из строя Англию.

6. Только что заключено советско-германское соглашение о поставках нефти на 1941 год».

Авторитетный председатель комитета Кавендиш-Бентинк, отвергая идею передачи материала России, пришел в конечном итоге к выводу, что донесения об угрозе немецкого нападения — это всего-навсего «мешанина, состоящая в основном из неподтвержденной и абсолютно неверной информации». Немногочисленные свидетельства относили «не к намерениям, а к подготовке». Политическая концепция, отвергавшая данные о советско-германском столкновении, заставляла упорно цепляться за неподтвержденные отрывочные сведения, указывающие на возможность советско-германского союза[48].

В то время как в Лондоне преобладала подобная оценка, Криппс, воспользовавшись благоприятным моментом, передал Сталину через Гавриловича полученную от принца Павла информацию. Югославский посол подтвердил, что русские восприняли ее серьезно. Действительно, перехваченные телеграммы турецкого посла Акая подтвердили Москве сведения, полученные через шведов и из откровений Гитлера с Павлом. Фактически большинство источников англичан, кроме «Энигмы» — которая ни при каких условиях не подлежала раскрытию — были в распоряжении русских[49]. Сталин получал с Балкан подробные отчеты о передвижении войск, и Черчилль мало что мог к этому добавить. Сталин также знал о «пробках» на основных железнодорожных магистралях вызванных переброской войск. По имевшимся данным, у западных границ России было сосредоточено до 100 дивизий[50].

Просить специальной встречи с Молотовым, возражал Криппс, означало бы дать ему повод думать, что «я пытаюсь создать неприятности Германии. Это могло бы резко ослабить сильное впечатление от беседы Гитлера с принцем Павлом». Неожиданно Черчилль не согласился с возражениями Криппса, настаивая, что его «долг» заставить Сталина поразмышлять — даже если у него есть информация из других источников — над тем, что «использование немецких бронетанковых дивизий на Балканах отсрочило угрозу и предоставило России передышку. Чем больше поддерживать балканские государства, тем сильнее увязнут там гитлеровские войска». Вновь предупреждение было напрямую связано с поддержкой, которую Англия ожидала от Сталина на Балканах[51].

8 апреля в ответ на предложение встретиться с Молотовым Криппс вновь привел прежний аргумент и вдобавок данные о том, что русским сообщено о содержании интервью принца Павла с Гитлером, «которое они, несомненно, сочли правдивым и которое произвело на них большое впечатление». От военных атташе в Москве и Анкаре действительно поступили сведения о частичной мобилизации Красной Армии. Если добиваться специальной встречи со Сталиным, считал Криппс, то Сталин может связать это с событиями в Югославии и прийти к выводу, что Англия «пытается поссорить Россию с Германией»[52]. Криппс не получил определенных инструкций в ответ на свой первый запрос, и Кадоган теперь склонялся к тому, чтобы вообще отменить ознакомление русских с предупреждением. Однако, неожиданно вмешался Черчилль; игнорируя доводы Криппса, он вновь заявил, что его «долг» ознакомить Сталина с фактами. Важность фактов не уменьшится от того, что они или передача их будут желательны». Криппсу соответственно были направлены на этот счет инструкции, в которых подчеркивалось военное значение передышки, которую получила Россия, когда Гитлер завяз на Балканах. Хотя инструкции Черчилля были обязательны для исполнения, Иден в свой первый рабочий день после возвращения из поездки по Ближнему Востоку изучил накопившиеся документы и в последний момент внес исправление, поручив Криппсу передать это послание, но оставив за ним тем не менее последнее слово. Теперь первый параграф гласил: «Премьер-министр по-прежнему считает, что послание должно быть направлено (и далее Иден вставил:) и я надеюсь, вы теперь сумеете это сделать». Странно, что рассказ об этой откровенной торговле совершенно отсутствует в мемуарах Черчилля[53].

Несанкционированное вмешательство Криппса

Хотя Черчилль преподносит свое предупреждение как акт исключительной важности, не следует забывать, что продолжительный спор по поводу его передачи был связан с напряженной деятельностью на международной арене, о чем он в своих мемуарах совершенно не упоминает. Напрасно Криппс пытался добиться от правительства определения политического курса по отношению к России на случай перемен в международном сообществе. После подписания советско-югославского договора, что совпало по времени с посланием Черчилля Сталину, Криппс возобновил лоббирование в пользу фактического признания контроля России над Прибалтикой. В своих мемуарах Иден конкурирует с Черчиллем за почетное право быть первым, кто закладывал основы «великого союза». Германские намерения и многогранная деятельность России по обузданию немецкой агрессии свидетельствовали о том, что «настало время для улаживания отношений» с Россией, которые, как заверяет нас Иден, были для Англии «высоко приоритетными»[54]. Однако дела обстояли иначе. Кадоган без труда убедил Идена отвергнуть предложения Криппса. События, о которых рассказывает Иден в своих мемуарах, преднамеренно не рассматривались как «определенные свидетельства» того, что русские отказались от политики сотрудничества с Германией. Напротив, Иден по-прежнему считал, что Сталин готов скорее уступить угрозам Гитлера, чем идти на прямой разрыв, и не собирался «делать ненужные жесты». Роль же Криппса сводилась к пристальному отслеживанию событий и определению поворотных моментов, когда можно будет осуществить перемены в отношениях.

Чувствуя, что возможность ускользнула, Криппс стал теперь жаловаться, что «ему дали мало карт для разыгрывания вариантов, и почти все козырные карты забрало Правительство Его Величества». Оставшись при своих интересах, Криппс намеревался, как он писал домой, «сделать по своей инициативе все возможное, если только я смогу заставить этих людей выслушать меня»[55]. 11 апреля Криппс начал действовать по своему усмотрению. Он передал заместителю министра иностранных дел Андрею Вышинскому личное послание, в котором обращал внимание русских на опасность создания зон безопасности на своих границах вместо того, чтобы гарантировать нейтралитет Балкан в целом. Послание было отправлено еще до серьезных неудач британских войск в Греции, однако при его обсуждении с учетом последующей катастрофы оно могло лишь усилить подозрения Сталина в том, что его вовлекают в войну ради ослабления давления на Англию. Самым важным отрывком послания Криппса была следующая рекомендация:

«Поэтому кажется, что настоящий момент является самым критическим с точки зрения Советского Правительства, так как неизбежно возникает вопрос, стоит ли ждать и затем встречать неразделенные силы германских армий одному, когда они выберут время взять инициативу в свои руки, или не было бы лучше принять немедленные меры — объединить Советские силы с еще не завоеванными греческой, югославской и турецкой армиями с учетом помощи, которая осуществляется со стороны Великобритании как в отношении войск, так и материалов. Эти армии насчитывают около 3 миллионов человек и сдерживают большое количество германских сил в сложной местности»[56].

Фактически Криппс довел до сведения русских основную мысль послания Черчилля о том, что это — «видимо, последняя возможность для Советского Правительства принять меры для предотвращения прямого нападения немецких армий на его границы»[57].

Лишь после того, как Криппс по собственной инициативе предупредил русских об опасности, он получил от Идена указание довести до их сведения предостережение Черчилля. Передав только что очень похожую информацию и выслушав не забытое им до сих пор высказывание Вышинского о том, что отношение британского правительства препятствует проведению политических дискуссий, Криппс утверждал, что «более краткое и менее выразительное» послание Черчилля «не только будет неэффективным, но и окажется серьезной тактической ошибкой». Русские, повторял он, прекрасно осведомлены об упомянутых в послании фактах и заподозрят, что проводится в жизнь тщательно спланированный сговор, чтобы вовлечь их в войну[58].

Самоуправство Криппса привело Черчилля в ярость, когда он получил от него совет отказаться от послания, так как «оно может лишь ослабить впечатление, уже произведенное моим письмом Вышинскому. Я уверен, что Советское правительство не поймет, почему в такой официальной форме направляется столь краткий и отрывочный комментарий уже известных им фактов без какого-либо конкретного запроса об отношении Советского правительства или предложения им тех или иных действий». Криппс старался разубедить Черчилля в необходимости такого шага, который «не только будет неэффективным, но и окажется серьезной тактической ошибкой». Хотя Форин оффис был поражен необъяснимой «самостоятельностью» Криппса, выразившейся в составлении официального политического послания Вышинскому, они не могли не согласиться с тем, что «краткое и отрывочное послание» Черчилля было неуместным и его не следует направлять.

15 апреля Иден ознакомил Черчилля с последними сообщениями Криппса и заявил, что «в доводах сэра С. Криппса против направления русским вашего послания есть определенное рациональное зерно». Поэтому Иден предложил премьер-министру отказаться от послания и дать указание Криппсу встретиться с Вышинским, если будет получен положительный ответ. Однако до сих пор Черчилль отвергал все советы. Он сообщил Идену, что придает «особое значение доставке моего личного послания Сталину. Я не могу понять, почему этому противятся. Посол не понимает военного значения этого факта. Прощу вас предпринять усилия в этом направлении». Прошло еще какое-то время, пока Идена не было в Лондоне, и лишь 18 апреля Криппс получил окончательное указание доставить послание по назначению, несмотря на свои возражения. Для этого он мог использовать любой из имеющихся каналов и присовокупить дополнительные комментарии Форин оффис, которые «по-прежнему остаются в силе»[59]. Предупреждение попало к Сталину в Кремль лишь 21 апреля.

Весьма сомнительны выраженные задним числом претензии Черчилля и Идена, что предупреждение неразрывно связано с закладкой фундамента «великого союза». Вынашиваемую министерством иностранных дел Англии политическую концепцию не смогли поколебать ни драматические события этого периода, ни скопившиеся донесения разведки, ни вмешательство Черчилля. Отношение «строгой сдержанности» и отказ начинать новые переговоры оставались официальной политикой правительства. По настоянию Криппса Иден все же проинформировал 21 апреля кабинет о своих намерениях начать новые переговоры, однако добавил, что «не очень-то надеется на положительные результаты». Он не собирался «настраивать Советы на благожелательный лад» по отношению к Англии в надежде, что «из этого что-нибудь получится»[60]. Черчилль же, как будто забыв о мотивах, которыми руководствовался, настаивая на передаче своего предупреждения Сталину, не считал, что нужно предпринимать «отчаянные попытки» для демонстрации «любви», а выступал лишь за «невозмутимую сдержанность»[61]. Поэтому Иден поспешил согласиться с премьер-министром, что «новые усилия в отношении России сейчас ни к чему не приведут»[62].

Постскриптум

Весьма сомнительно, что послание Черчилля Сталину является предупреждением. Также можно усомниться в большом военном значении, которое Черчилль придавал своему посланию. Черчилль всегда настаивал, что его послание скорее имело цель продемонстрировать недостатки и слабости немецкой армии, чем предостеречь русских о намерениях Германии. Он, видимо, недооценивал возможности немцев. Если бы русские действовали в соответствии с рекомендациями послания, последствия были бы теми же, как это было прекрасно продемонстрировано блестяще проведенной кампанией вермахта в Югославии и Греции. Когда замышлялась операция «Марита», у германского верховного командования под рукой было огромное количество войск. Естественно, подготовка к осуществлению плана «Барбаросса» была нарушена, но для проведения военных акций в Югославии и Греции были фактически задействованы всего 15 дивизий из огромной мощи в 152 дивизий, предназначавшихся для России. В связи с медленной подготовкой военного наращивания по плану «Барбаросса» большая часть дивизий, которые должны были быть направлены для участия в кампании против России, еще не отбыли к местам своей новой дислокации. Практически лишь 4 дивизии были откомандированы на юг еще до их запланированного развертывания на Востоке. Из пяти дивизий, предназначенных для использования на юге, лишь 14-я дивизия, передислокация которой насторожила Черчилля, начала движение на восток до того, как пришел приказ изменить курс. Как очень убедительно доказал Ван Кревельд, разбивая распространенный миф[63], отвлечение войск в Грецию отнюдь не нарушило боеспособность вермахта, а лишь совсем на немного отсрочило подготовку «Барбароссы»[64].

Обстоятельства, вынудившие Черчилля давать несколько искаженную картину передачи своего предупреждения русским, тесно связаны с двумя весьма острыми поворотами событий, которые по совпадению пришлись на октябрь 1941 года: беспрецедентным вызовом, брошенным Криппсом руководству Черчилля, и усилением недовольства Сталина отсутствием серьезных военных усилий Англии во время наступления немцев на Москву. Такое сочетание обстоятельств угрожало позициям Черчилля в связи с широкой народной поддержкой России в Англии и разочарованием в деятельности военного кабинета среди ближайших коллег Черчилля, особенно Бивербрука и Идена. В мемуарах Черчилля фактически ничего не говорится о брошенном вызове. Криппс жаловался по поводу «дерзких и некомпетентных телеграмм», «недостойных» Черчилля. Он продолжал осуществлять подкоп под стратегию Черчилля, назвав ее ведением «двух мало связанных между собой войн, к большому удовлетворению Гитлера, вместо единой войны на основе общего плана». Черчиллю стало ясно — и об этом он сказал Бивербруку — что Криппс «стряпает против нас дело»[65]. Постоянное стремление Криппса к обходным маневрам достигло апогея в середине октября, когда Комитет обороны, бывший до той поры оплотом Черчилля, высказался в пользу размещения в Закавказье двух дивизий, ранее предназначенных для отправки в Северную Африку[66].

Происхождение версии Черчилля о его предупреждении Сталину восходит к этому бурному периоду. Ее появление было вызвано воспоминанием Бивербрука о жалобе Сталина на конференции в Москве в начале месяца о том, что его не предупредили о «Барбароссе». В письме к Бивербруку разгневанный Черчилль назвал «наглостью» попытки Криппса в апреле месяце воспрепятствовать отправке его послания. Размышляя об эпизоде в целом, Черчилль возложил на Криппса «огромную ответственность» за «упрямую, деструктивную позицию в этом вопросе»[67]. Гнев, конечно, не имеет прямого отношения к предупреждению, но отразил имевшую место до этого перебранку и обмен колкостями. Черчилль, кроме того, воспользовался случаем, чтобы снять с себя вину за то, что его отношения со Сталиным дошли до такого неудовлетворительного состояния. Если бы Криппс следовал его указаниям, утверждал Черчилль, «то удалось бы установить какие-то отношения между ним и Сталиным». Такая интерпретация, данная спустя полгода после событий, сама по себе не учитывала политическую атмосферу середины апреля. Обвинения Черчилля настолько необоснованны, что их оспаривал даже Иден, известный своей робостью перед Черчиллем. Он деликатно довел до сведения Черчилля, что в тот период «русские не были настроены получать какие-либо послания... Такое же отношение было проявлено к более поздним посланиям, которые я передавал Майскому»[68]. Несмотря на эти оговорки, обмен письмами с Бивербруком был полностью включен в военные мемуары Черчилля почти дословно, за исключением защиты Иденом Криппса.

Интересно сравнить дилемму, стоявшую перед Криппсом, с положением Лоуренса Стейнхардта, его американского коллеги в Москве, оказавшегося в середине марта в подобной ситуации. Не находившиеся в то время в состоянии войны американцы имели лучшие по сравнению с другими странами источники получения разведданных в Берлине и во всей Юго-Восточной Европе. К началу марта у них накопилось немало информации о подготовке немецких войск к нападению на Россию, чтобы довести ее до сведения Советского правительства. Взвесив все «за» и «против», Стейнхардт разубедил государственного секретаря США К. Хэлла в целесообразности подобных действий, аргументируя это тем, что такой шаг будет рассматриваться Россией как «неискренний и предвзятый»[69].

---

Предыдущая | Содержание | Следующая