Получив из редакции статью А.А. Матышева «Диктатор», я уехал на две недели в Англию. Там мои друзья, которые до этого девять лет безуспешно пытались меня пригласить, подарили мне пару научно-фантастических романов. Это моя слабость, из наших авторов я поклонник братьев Стругацких, а из англоязычных люблю классику — Азимова и Кларка. Среди этих подаренных книг был роман американцев Ларри Нивена и Джерри Пурнелла «Соломинка в божьем оке» (использована знаменитая пословица «в чужом глазу соломинку мы видим, а у себя не видим и бревна»). Сказали: «Это как Азимов!» И вот Матышева я читал пополам с этой «Соломинкой». Добрался я до сцены, когда главный боевой космический корабль Второй империи «Ленин» отправляется для установления контакта с внеземным разумом. Дело происходит в 3017 году! И тут меня прямо в сердце сразил контраст. Вы подумайте! Два американских ученых, математики и инженеры, писатели и футурологи, предлагая в форме научно-фантастического романа свой прогноз развития человечества на тысячу с лишним лет вперед, предвидят конвергенцию и слияние двух потоков мировой цивилизации. Имя Ленина для них священно и вечно. Именно этим именем правительство Второй империи после двух космических войн (оцените юмор — «Великой Отечественной» и «Войн раскола», последняя длится почти триста лет) называет свой самый мощный боевой корабль, а наш автор в 1989 году, всего через 72 года после Октябрьской революции, затыкает уши и не желает его слышать! Максимум, на что он согласен, назвать этого «диктатора» Ульяновым. Сколько же необъективности и ненависти надо скопить, сколько неуважения иметь к истории собственной страны, к тому, что БЫЛО, чтобы провозгласить программной задачей уничтожение псевдонимов, партийных кличек ради раскрытия «подлинных фамилий и имен». «Так легче расставаться с мифами», — пишет А.А. Матышев. Полноте! В этом ли дело? Под чужими именами вошли в историю и литературу Марк Твен и Льюис Кэрролл, Горький и Ахматова, Гитлер и Сталин. История литературы и общества будет выглядеть по-иному, если мы заменим эти «псевдонимы» на настоящие имена. Что за претенциозная затея! Но это к слову. Кроме антисемитов, испытывающих физическое наслаждение, когда Троцкого они открыто могут назвать Бронштейном, а Каменева — Розенфельдом, вряд ли кто поддержит «революционное» предложение А.А. Матышева. В свое время частное совещание членов Государственной думы 19 июля 1917 года назвало на своем заседании, а потом и опубликовало подлинные еврейские фамилии около 30 лидеров Петроградского Совета и Центрального исполнительного комитета Советов рабочих и солдатских депутатов (р. и с. д. — данное сокращение они тоже «расшифровывали» по-своему — «рачьих и собачьих депутатов»), всех — большевиков, меньшевиков, эсеров. И что же из этого получилось? Народ все равно пошел за Советами, за их лидерами, независимо от их национальности, и прогнал от власти представителей истинно русских помещиков и капиталистов, генералов и чиновников. Да еще пошел за самыми левыми экстремистами из них, за большевиками! Поэтому я отношусь к идее А.А. Матышева как к смешной причуде, на которую он в наш век плюрализма, конечно же, имеет право. Но я по-прежнему буду называть Иосифа Джугашвили Сталиным, а Владимира Ульянова — Лениным. Думаю, что это нисколько не помешает ни мне, ни читателям расставаться с мифами.
Второе предварительное замечание о «диктаторе». Наш автор не первый называет так В.И. Ленина. Владимиру Ильичу пришлось услышать это от весьма близкого ему человека и соратника уже на шестой день после того, как он стал Председателем Совета Народных Комиссаров. И называл его так А.В. Луначарский (Кстати, отцом «Луначарского» был некто Антонов, который вскоре женился на его матери. Но маленький Толя родился тогда, когда она еще формально была замужем за полтавским помещиком Луначарским. Тот дал свою фамилию родившемуся ребенку. Следуя логике А.А. Матышева, мы должны были бы Луначарского именовать «Антоновым»!). Недавно у нас впервые опубликована «пропавшая грамота» — протокол заседания Петербургского комитета РСДРП (б) от 1 ноября 1917 года, который был вырван из корректуры сборника «Первый легальный Петербургский комитет РСДРП (б) в 1917 г.», изданного в 1927 году, за то, что Ленин там позволил себе назвать Л.Д. Троцкого «лучшим большевиком». Разумеется, это никак не могло быть напечатано в 1927 году, когда по требованию Сталина лидер оппозиции «большевиков-ленинцев» был исключен из большевистской партии. 1 ноября 1917 года — это момент, когда войска Военно-революционного комитета Петроградского Совета только-только добились победы над войсками Керенского — Краснова, заключили перемирие с казаками, а в Москве еще продолжалась вооруженная борьба. По требованию Всероссийского исполнительного комитета железнодорожников (ВИКЖЕЛЬ), угрожавшего Совнаркому всеобщей железнодорожной забастовкой, были начаты переговоры с меньшевиками, правыми эсерами, меньшевиками-интернационалистами, левыми эсерами и народными социалистами об образовании «однородного социалистического правительства». ЦК большевиков вынужден был согласиться идти на эти переговоры и даже на то, чтобы Ленин и Троцкий в такое правительство не вошли (а вот Луначарского на пост министра народного просвещения меньшевики и правые эсеры охотно соглашались взять). Переговоры вели от имени ЦК РСДРП (б) Л.Б. Каменев и Г.В. Сокольников. Идею отказа от чисто большевистской власти поддерживало в этот момент значительное число большевиков, в том числе В.П. Ногин, А.И. Рыков, Г.Е. Зиновьев, А.В. Луначарский, А.Г. Шляпников, В.П. Милютин, И.А. Теодорович. Луначарский к тому же, узнав о том, что большевики в Москве применяют артиллерию в борьбе с юнкерами и уже обстреляли Кремль, в газетах за 1 ноября напечатал свой протест против этого варварского разрушения культурного наследия страны.
Заседание началось с того, что Ленин предложил немедленно исключить Луначарского из партии. Но, как записано в протоколе, «исключение отвергается». Расхрабрившийся Луначарский в своей речи, защищая принцип разделения власти с другими «советскими партиями», в частности, заявил: «Мы стали очень любить войну, как будто мы не рабочие, а солдаты, военная партия. Надо созидать, а мы ничего не делаем. Мы в партии полемизируем и будем полемизировать дальше, и останется один человек-диктатор» (Вопросы истории, 1989, № 10. С. 122). После этих слов раздались аплодисменты. Кто же защитил Ленина? Другой кандидат в диктаторы, если верить сегодняшней публицистике, Троцкий. «Аплодисменты Луначарскому за фразу о диктатуре одного лица, — сказал Троцкий, — это я с горечью здесь слышал. Почему, на каком основании партию, которая захватила власть в бою, в котором была пролита кровь, они хотят обезглавить, отстранив Ленина?» (Там же. С. 124.)
И вот еще одно свидетельство близкого человека, друга и соратника, принявшего последний вздох Владимира Ильича. Недавно в «Правде» был перепечатан отклик Н.И. Бухарина на смерть Ленина, впервые опубликованный той же газетой 24 января 1924 года. Бухарин подчеркивал простоту Ленина, горячо любимого в то же время своими соратниками.
«И вместе с тем, — откровенно писал Николай Иванович, — Ленин властно вел всю партию, а через нее всех трудящихся. Он был диктатором в лучшем смысле этого слова. Впитывая в себя, точно губка, все токи жизни, перерабатывая в своей изумительной умственной лаборатории опыт сотен и тысяч людей, он в то же время мужественной рукой вел за собой, как власть имеющий, как авторитет, как могучий вождь. Он никогда не подлаживался к отсталости, он никогда пассивно не «регистрировал» событий. Он мог идти против течения со всей силой своего бешеного темперамента. Таким и должен быть настоящий массовый вождь» (Правда, 1990, 21 янв.).
Итак, «диктатор» через 6 дней после захвата власти, «диктатор» и через шесть с лишним лет! Идущий против течения, против большинства ЦК, зовущего сдать власть, 1 ноября 1917 года; и державший эту власть шесть лет, проведший своей рукой, «как власть имеющий», страну через четыре года гражданской войны и повернувший ее к миру, к восстановлению, к нормальной хозяйственной жизни. «Диктатор»... Когда употреблял это слово Луначарский, то грозил: мы все уйдем, а Ленин останется в партии один. Что же получилось? Они все остались с Лениным, как бы ни грозили ему, как бы ни расходились с ним по многим вопросам. «Диктатор»... когда говорил это Бухарин, то имел в виду «лучший смысл этого слова». Он был нашим товарищем, но он был и народным вождем, он был диктатором, умевшим перерабатывать волю миллионов в единственно возможное решение и добиваться его выполнения. Сначала это было удержание власти, защита государства Советов, затем переход к миру, восстановление нормальной жизни.
А что же имеет в виду наш автор, употребляя слово «диктатор» в заглавии своей статьи? Для него диктатор В. Ульянов — вождь «хладнокровных, бесчеловечных убийц, во имя догматически воспринятой теории совершивших величайшие преступления в истории человечества». Ленин с небольшой группой «бесчеловечных убийц», будучи злонамеренным догматиком, заранее разработал план порабощения народа России, план проведения догматических экспериментов на его теле, непонятным образом захватил власть, и, упиваясь кровью, заставил 150 миллионов людей принудительно трудиться. Переход к нэпу не уменьшил числа жертв, лишь изменились формы кровавого террора. Джугашвили-Сталин — только способный ученик своего учителя, который воспользовался уже готовой бесчеловечной машиной террора и исправно пускал ее в дело. Надо скорее отказаться от всего прошлого, от Ленина в первую очередь, и вернуться в лоно социал-демократии, к Каутскому. Такое вот избавление от мифов.
Надо сказать, что А.А. Матышев не одинок в высказанном выше взгляде. Не опускаясь слишком глубоко в историю, не упоминая о критике ленинизма со стороны российских меньшевиков и эсеров, судьбу которых столь близко к сердцу принимает наш автор, тем более не тревожа прах давно почивших русских монархистов и черносотенцев, надо сказать, что сходные взгляды высказал в «Архипелаге Гулаге» еще в 1974 году А.И. Солженицын. Полтора года назад свою интерпретацию этой точке зрения дал Владимир Солоухин в своем памфлете «Читая Ленина». Наконец, А. Ципко, взгляды которого понравились А.А. Матышеву (он имел в виду серию его статей в журнале «Наука и жизнь» в 1988—1989 гг.), хотя и критиковались им за недостаточную последовательность, теперь вполне может считаться его полным единомышленником. В «Литературной газете» (1990, № 3, 17 янв.) Ципко заявил вполне в духе нашего автора: «Я все же думаю, что главное в том, что для Ленина Россия — это способ реализации, пусть из гуманных соображений, марксистской теории революции. И здесь трудно спорить с Солженицыным». Спасибо, хоть гуманные соображения признал. Впрочем, про гуманизм — это для отвода глаз. Главное для Ципко вот в чем. Обращаясь к весьма популярному публицисту нашей эпохи проф. В. Сироткину, он говорит там же:
«Вы, Владлен, не хотите признать, что исходная система ценностей, которой Ленин руководствовался в период гражданской войны, была ошибочной. Вы не хотите признать, что надежда большевиков на мировую пролетарскую революцию, во имя которой они с чистой совестью жертвовали человеческим потенциалом России, была такой же иллюзией, как и их вера в возможность коммунизма. Я не могу не видеть, что борьба Ленина с так называемой буржуазной интеллигенцией, желание побыстрее избавиться от тех, кто не разделял его веру в грядущее коммунистическое царство, нанесла невосполнимый урон и нашему народу, и нашему государству».
С поразительной быстротой двигаемся мы «вперед» в сфере идей. В октябре 1986 года с призывов М.С. Горбачева и Е.К. Лигачева на совещании представителей кафедр общественных наук стереть «белые пятна» в истории и «назвать все имена» началась «гласность». Первым ответом на эти призывы были публикации В. Логинова и М. Шатрова, Ю. Афанасьева в «Московских новостях» в ноябре-декабре того же года. Призыв Логинова и Шатрова в ЦДЛ в Москве реабилитировать «всех соратников» Ленина воспринимался тогда как «контрреволюция».
В ноябре 1987 года М.С. Горбачев в своем докладе назвал впервые имя Бухарина как одного из борцов против «троцкизма». Но вот реабилитирован по государственной и партийной линиям Н.И. Бухарин, признаны невинно убиенными Г.Е. Зиновьев и Л.Б. Каменев, идет «де-факто» реабилитация Л.Д. Троцкого, публикуются некоторые его произведения. Еще ничего толком не разобрано, ничего толком не прочитано, ничего почти не напечатано. Не высказан еще правдивый, цельный, новый взгляд на историю партии, на историю Советского государства, на 72 с лишним года истории России.[1] Но Ципко и Матышев, и десятки других машут руками и кричат нам: «Да ничего этого и не нужно!», «Ведь все 72 года были ошибкой!», «Надо выбросить все это из памяти народной», «Ленин со всей своей сворой Троцких, Зиновьевых и Бухариных был тираном и палачом во власти иллюзий!», «Сталин порожден Лениным», «За борт всех их!», «Вернемся назад, к естественному пути развития!»
Стоп. Здесь начинаются расхождения. Солженицын зовет нас к монархии; Матышев, ссылаясь на Чингиза Айтматова, к «социалистическому раю» Швейцарии, Швеции и других стран; Ципко — к чему-то непонятному, но коренному, русскому. «Поэтому, — говорит Ципко, — важно быстрее вернуться к тому, к чему еще можно вернуться, что осталось от старой России, вернуть исконные права православной церкви, возродить народные промыслы, традиционное русское производство, свободного крестьянина, традиции, символы старой России, надо, в конце концов, вернуть Сибирь, ее земли предприимчивому русскому человеку». Полагаю, что социализмом в этой буколической картинке вообще не пахнет. Но наш-то автор за демократический социализм, поэтому и почвы общей у нас с ним все-таки больше.
Я попробую остановиться на некоторых чертах концепции Матышева, изложенной в статье, чтобы показать, что автора мало интересует истина, действительные причины событий, соотношения замыслов и результатов. Его интересует осуждение Ленина, осуждение «ленинизированного» марксизма, показ злонамеренности Ульянова, когда «убыль населения в России только за часть периода правления В. Ульянова (1918-1922 гг.) считается большей 15 миллионов человек!» Во имя этой цели все сгодится: и монтаж из цитат, и полное забвение факта гражданской войны (ее же специально вызвали «ульяновцы» для осуществления геноцида!) и пр. и пр.
Насилие и террор в политической жизни России. Эти методы решения общественных и политических конфликтов в нашей стране были изобретены задолго до большевиков и до рождения «диктатора» Ленина. Не будем углубляться в десять веков ее истории, заглянем только в последний, одиннадцатый век. 1903-1904 годы — убийство эсерами министров внутренних дел Сипягина и Плеве, убийство финляндскими «активистами» генерал-губернатора Бобрикова, десятки удачных и неудачных покушений эсеровских боевиков на губернаторов и вице-губернаторов. 1905 год начался 9 января. В ходе расстрела рабочих демонстрантов погибло свыше двухсот человек. Издание Манифеста 17 октября сопровождалось дикими еврейскими погромами на Украине, убийствами революционеров, организованными черносотенцами. В ходе восстаний в Кронштадте и в Прибалтике убиты десятки офицеров и полицейских. Руководство всеобщей стачки в Москве в декабре 1905 года, состоящее из эсеров, меньшевиков и большевиков, не посоветовавшись со своими центрами, решает перевести стачку в вооруженное восстание. В это время большевики и Ленин, не имея ни малейшего представления о планах москвичей (Ленин «планировал» организацию восстания против царской власти на весну 1906 года), едут в Таммерфорс, в Финляндию, на свою конференцию. В результате этого неорганизованного и во многом стихийного восстания — тысячи жертв среди рабочих, солдат и мирного населения. Сотни жертв в результате стихийных восстаний по всей стране. Кронштадтские матросы, сами участвовавшие в антиправительственном восстании в конце октября 1905 года, теперь «смывают кровью позор», зверски подавляя крестьянское восстание в Латвии. Организация отрядов боевиков (в основном под руководством меньшевиков и народников) в Грузии, бои, партизанская война. Сотни убитых русских солдат и грузин.
В 1906 году эскалация насилия и террора продолжается. Русская армия, возвращаясь после проигранной русско-японской войны с Дальнего Востока, расправляется вдоль транссибирской магистрали с участниками восстаний и забастовок, крестьянских мятежей. Опять сотни убитых и раненых. В июле 1906 года произошли восстания моряков и солдат в Свеаборге и Ревеле. Организаторы — эсеры и большевики. Но главное — стихийные взрывы недовольства солдат. Убийства офицеров, расправы, расстрелы, суды. Август 1906 года — эсеры-максималисты устраивают покушение на П.А. Столыпина, взорвав его дачу на Каменном острове в Петербурге. Столыпин не пострадал, ранены его дети, убито около тридцати ни в чем не повинных людей, записавшихся к нему на прием, охрана, швейцар и сами покушавшиеся. Тогда Столыпин проводит указ о военно-полевых судах. Вылавливается почти вся партия эсеров-максималистов. Вешают почти три тысячи ее членов, казнят также несколько десятков боевиков других партий. 20 апреля 1907 года Вторая Государственная дума отменяет столыпинский указ. Но еще два года судят и вешают по приговору судов обычных. Добавим к этому, что в ходе антипомещичьих крестьянских восстаний и мятежей в период первой русской революции крестьянами было разграблено и сожжено около 15 % всех помещичьих имений. При этом было убито немало помещиков, управляющих и членов их семей, а сотни крестьян были в отместку расстреляны, выпороты, судимы, сосланы. И напомним читателю, что большевики практически не имели связей с крестьянами в это время, большинство этих антипомещичьих выступлений были стихийными, а часть организована партией эсеров. Присовокупим ко всему этому жертвы удачных и неудачных экспроприации и партизанских действий, совершенных боевиками эсеров, максималистов и большевиков. И получим итог в десятки тысяч убитых. Вину за эти жертвы надо, как минимум, поровну распределить между революционными партиями (эсерами, эсерами-максималистами, анархистами, меньшевиками, большевиками, национальными народническими и марксистскими партиями) и царской властью. Именно негибкость русского правительства, неумение вовремя идти на уступки и компромиссы, рефлекс применения оружия по каждому поводу, эти вечные качества русской государственной власти множили число жертв, делали неизбежным насильственный путь решения вопросов революции, проблем общественной жизни. После двух-трех лет затишья — убийство П.А. Столыпина эсером Богровым, имеющим связи и с царской охранкой. Это сентябрь 1911 года. А в апреле 1912-го — расстрел рабочих полицией на прииске «Лена-голдфилдс». Перед самой войной — всеобщая стачка в Петербурге, баррикады, стычки с полицией, снова пролита кровь. Ну, а уж в обстановке войны, когда кровь льется рекой, насильственные способы решения внутренних конфликтов становятся допустимым с моральной стороны для всех участников этой неразрешимой распри.
С осени 1915 года часть руководителей русской либеральной буржуазии планирует проведение дворцового переворота. С осени 1916 года его готовят две параллельные группы. Предусматривается возможность убийства Николая II, если он окажет сопротивление. И это не Я.М. Свердлов и другие, «хладнокровные, бесчеловечные убийцы», а весьма респектабельные — лидер октябристов А. И. Гучков, инженер и левый кадет Н. И. Некрасов, миллионер М. И. Терещенко, «непротивленец» князь Г.Е. Львов, тифлисский богатей и городской голова А. И. Хатисов. Просчитываются варианты заключения царицы и царской семьи, возможной ликвидации Александры Федоровны в случае сопротивления охраны. Такие мысли роятся и в окружении Председателя Государственной думы октябриста М.В. Родзянко. В его присутствии генерал А.М. Крымов заявляет, что царя надо убить! А в это время сама царица в письмах к Николаю II настаивает на том, чтобы Гучков и Керенский были повешены. На фронте множатся случаи неповиновения, солдаты отказываются идти в наступление. С максимальной нагрузкой работают военные юристы, приговор — расстрелы, стреляют из наганов в головы солдат прапорщики и поручики, полковники ставят пулеметы за наступающими частями.
Военный переворот готовился слишком медленно. На фоне упрямого нежелания власти считаться с угрозой катастрофы, отказа от необходимых уступок на пути превращения России в нормальное конституционное правовое государство начинается забастовка 23 февраля 1917 года в Петрограде. Каков ответ власти? Полиция и войска выходят на улицы. Вид войск, как это всегда бывает, лишь распаляет демонстрантов. Три дня демонстрации военной силы приводят к тому, что забастовка в Петрограде, во время внешней войны, стала всеобщей. Тогда по приказу царя 26 февраля стреляют в народ, вводят чрезвычайное положение. Сотни убитых и раненых! Но в эту же ночь солдаты, стрелявшие в своих братьев, в жен и сестер, решают отказаться от выполнения приказов. Утром 27 февраля 1917 года происходит восстание солдат в Петрограде и соединение их с забастовщиками. Как ни пыжились медные лбы из историков партии 70 лет доказать, что февральская революция была организована большевиками, это не так. Это был стихийный взрыв. Сегодня мы видели копию этой революции — это декабрьская стихийная народная революция 1989 года в Румынии.
Насилие справляет свой праздник. «Фараоны»-полицейские стреляют с крыш, используются пулеметы противовоздушной обороны. Убийства и линчевание полицейских со стороны рабочих, солдат, студентов. Убийства офицеров и генералов. В Кронштадте убит комендант крепости. Свыше сотни офицеров схвачены и посажены в холодное арестное помещение: у них отобраны сапоги, шинели, им дают хлеб и воду. В Гельсингфорсе толпа матросов убивает командующего Балтийским флотом адмирала Непенина. Новые убийства, аресты офицеров, волна насилия против командного состава прокатывается по тыловым гарнизонам и действующей армии. Убивают командиров, берут штурмом гауптвахты и тюрьмы. Дисциплина в армии рушится. И все это делает не злонамеренный диктатор Ульянов, а миллионы наших простых и хороших русских людей. Революция началась. Волна насилий, самовольств, издевательств над человеческим достоинством, уличных расправ, убийств началась. И началась задолго до создания ЧК, до ленинских телеграмм 1918-1919 годов. Даже в Таврическом дворце, центре февральской революции, резиденции Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов и Временного комитета Государственной думы, охрана из солдат-преображенцев издевалась над стариками — царскими министрами и генералами, свезенными со всего города, заставляя вставать и садиться по приказу, не пуская в уборную, матеря и покрывая оскорблениями и пинками. И все это задолго до Октября и гражданской войны. Народная жестокость, озверение, насилие и издевательство над «врагом», попавшим в твои руки, началось с февраля 1917 года. Народ вымещал свой страх и затаенную злобу перед сильным, власть имущим, а теперь повергнутым. Не случайно церковь как бы потерялась в 1917 году. Никакая религия не могла сдержать разгулявшийся народный гнев. Надо ясно сознавать, что, если бы тюремный монолит царской власти не рухнул в феврале 1917 года, если бы народные инстинкты не разнуздались после исчезновения с улиц городовых и жандармов, никакой Октябрьской революции и гражданской войны не было бы. Вот с чем не хотят считаться А.А. Матышев и сторонники аналогичных взглядов.
Временное правительство оказалось слабым и не способным вернуть возбужденную страну в нормальное состояние. По русской государственной традиции оно затягивало решение вопросов, затрагивающих интересы миллионов. Война была непопулярна, и ее нужно было кончить как можно скорее. Временное правительство не сделало этого. Нужно было докончить разрушение помещичьей собственности на землю, отдать всю землю крестьянам. Временное правительство тоже не сделало этого. А только эти две меры могли создать популярность и поддержку власти. Анархия, слабость центральной и местной власти обнаруживались с каждой неделей. На этом фоне все громче звучали групповые и классовые интересы. Любой акт власти, с которым были не согласны солдаты и рабочие, вызывал немедленный стихийный ответ. А он, в свою очередь, новую кровь. Так 20-21 апреля в ходе стихийной (не организованной ни большевиками, ни Петроградским Советом) антиправительственной демонстрации в стычках противников и сторонников Временного правительства получил смертельные ранения 18-летний путиловский рабочий. Десятки людей были ранены и получили травмы. 3 июля 1917 года вопреки призывам большевиков началась июльская антиправительственная демонстрация. Ее организаторами были петроградские анархисты. Грузовики с пулеметами и черными знаменами сеяли страх среди двух с половиной миллионов жителей столицы. На знаменах были лозунги: «Берегись капитал, булат и пулемет сокрушат тебя!», «Да погибнет капитализм от наших пулеметов!». Это делали не большевики, хотя им и пришлось присоединиться к движению, чтобы попытаться придать ему мирный и организованный характер. В результате перестрелок, имевших место 3 и 4 июля, было убито 18 человек, еще 6 умерли от ран, получили ранения, увечья и контузии около 700 человек. После июльских дней правительство восстановило смертную казнь на фронте, ввело «военно-революционные суды». Опять были приговоры, расстрелы. Солдаты отвечали бегством с фронта, самосудами, линчеванием командиров. Снаряжая генерала Крымова с отдельной Петроградской армией в столицу, генерал Корнилов в конце августа был уверен, что тот перевешает на фонарях весь состав Петроградского Совета. Сам Корнилов рассчитывал заманить Керенского и Савинкова в Могилев, в Ставку, под предлогом обеспечения, их безопасности, а там убить их. Корниловское восстание было подавлено. Но в ходе его окончательно испарилась власть командиров в армии. Солдаты возненавидели Ставку. Прошла новая волна самосудов в армии. В Выборге бесчинствующие солдаты ворвались в крепость, в штаб гарнизона и 42-го армейского корпуса, захватили с десяток генералов и офицеров, сбросили их с крепостного моста в воду и расстреляли их там сверху... Вот на каком фоне появился призыв В.И. Ленина к восстанию.
Ленин о гражданской войне до Октября. В момент выхода из подполья после февральской революции только 23 тысячи человек объявили о своей принадлежности к большевистской партии. Это была маленькая группа по сравнению с быстро росшей массовой партией социалистов-революционеров. Большевики в этот момент не помышляли о большем, чем быть левым флангом единой «революционной демократии». Приезд Ленина привел к кризису в большевистской партии. Его «Апрельские тезисы» были отвергнуты руководством партии в Петрограде. Министр иностранных дел Временного правительства, лидер партии кадетов П.Н. Милюков благодушно успокаивал посла Франции Мориса Палеолога: «Ленин не опасен, он провалился в Совете рабочих депутатов». Лидер партии эсеров В.М. Чернов пытался смягчить общественную неприязнь к Ленину. Он писал, что Ленин субъективно честный человек, но что его идеи настолько не подходят для русских условий, что их можно не бояться. Идея Ленина была в том, что после первого этапа русской революции, который дал власть буржуазии, должен наступить второй. И он должен дать власть представителям пролетариата и беднейшего крестьянства. Под этими «представителями» Ленин прямодушно понимал только большевиков. За границей он полагал, что народ настолько разобрался в империалистическом характере Временного правительства, что готов немедленно свергнуть «гучковско-милюковское» правительство вооруженным путем. Приехав в Россию, он увидел, что народ еще не дорос до этой идеи. Он доверяет Советам, руководимым эсеро-меньшевистским большинством, а через них — Временному правительству. Оно же, вопреки марксистским прогнозам, не применяет оружия против народа! Но Ленин был уверен: рано или поздно оно скатится к репрессиям! «Пока правительство не начало войну, мы проповедуем мирно», — провозгласил он. И скоро дождался этого...
Правительство возложило ответственность за организацию июльского движения на большевиков, которых оно не отличало от анархистов. Это было неверно и несправедливо. Но это устраивало правительство, которому большевики уже стали причинять беспокойство. Оказалось, что к их простым лозунгам, к их левому радикализму прислушивается все больше и больше людей. И если на I Всероссийском съезде Советов, открывшемся в начале июня 1917 года, большевиков и сочувствующих со всех «градов и весей» было только 10 %, то на проходивших в те же дни в Петрограде всеобщих выборах в районные думы (они занимались примерно тем же кругом мелких хозяйственных вопросов, до которого низведена сегодня деятельность районных Советов), большевики получили 20 процентов голосов! Лидеры большевиков — Ленин и Зиновьев — были обвинены в подготовке антиправительственного заговора, в измене Родине (какое исключительно гуманное и демократическое обхождение!), выданы были ордера на их арест, на квартирах был произведен обыск. Были арестованы Каменев, Троцкий, Луначарский, сотни офицеров-большевиков, участвовавших в событиях 3—5 июля. Вот тут впервые Ленин и заговорил о восстании, о насильственном свержении Временного правительства путем вооруженной борьбы. Ему казалось 8—10 июля, что это восстание сможет произойти только после конца войны. Но жизнь с каждым днем стала приносить факты о все убыстряющемся темпе политической борьбы, обострения внутреннего кризиса. В конце июля Ленин уже считал, что новый взрыв недовольства масс, новая стихийная вооруженная демонстрация против правительства может произойти скоро, через несколько недель или дней. И тогда большевики должны дать лозунг взятия власти этим сотням тысяч вооруженных людей, которые выйдут сами по себе на улицы обеих столиц. Корниловщина убедила его, что момент этот близок. Он расценил корниловское восстание как начало гражданской войны со стороны буржуазии. И это действительно было так! Пусть А.А. Матышев опровергнет это. И только после корниловщины Ленин стал разрабатывать вплотную тему о близкой гражданской войне, о том, что она будет значить для буржуазии и для пролетариата. В работах, о которых идет речь, — они написаны в первой половине сентября 1917 года, до знаменитых ленинских писем о восстании, — Ленин рассматривал гражданскую войну как альтернативу мирному развитию революции. Он считал, что разгром корниловщины создал уникальную возможность замены правительства Керенского (его он считал «буржуазным») однородным социалистическим правительством из меньшевиков и эсеров, без участия большевиков. Этот «лидер хладнокровных палачей» предлагал другим социалистическим партиям составить правительство, передать мирно на местах всю полноту власти Советам, а не комиссарам Временного правительства. От имени же большевиков он обещал, что они прекратят пропаганду насильственного свержения правительства, пропаганду новой социалистической революции. Это в очередной раз было признано нереальным чудачеством. Компромисс Ленина был высокомерно отвергнут меньшевиками и эсерами. Так все это было перед Октябрем, которого могло и не быть, если бы ЭТИ доктринеры думали о России, о грозной опасности, нависшей над нею, а не о своих партийных амбициях. А ведь большевики стали уже силой! Их ряды росли. В июле — 240 тысяч членов, в начале октября — 400! Партия же меньшевиков дробилась, из них выделялись группы «левых», рост их замедлился. Почему? Потому что Временное правительство при поддержке меньшевиков и эсеров оттягивало решение, вопросов о мире и земле. А большевики говорили людям: окажите нам доверие сегодня, и мир будет заключен завтра! Дайте власть Советам сегодня — земля будет у крестьян завтра! Отчаявшись за семь месяцев революции (во время настоящей революции события бегут быстрее, чем во время «революционной перестройки») получить мир и землю от Временного правительства, от партии эсеров, народ поверил большевикам. Он голосовал за их резолюции, которые еще месяц-другой назад подвергались осмеянию, казались фантастическими и невыполнимыми. 10 миллионов солдат, рабочие, миллионы крестьян увидели в большевиках последний шанс для осуществления своих классовых интересов, и не только классовых (земля, рабочий контроль), но и общечеловеческих — мир, равноправие, свобода, ликвидация привилегий высших сословий. Вот кто вручил власть «узурпаторам» Ленину и Свердлову, вот кто поддержал их поставленное вооруженным путем правительство в первые, самые трудные месяцы, когда их аппарат власти обладал силой недоношенного младенца.
Но А.А. Матышеву и его единомышленникам нет дела до этих фактов, до этой правды. Мы знаем, что 72 года было плохо, были аресты и задержания, насилия и расстрелы. Все за борт! Нам нужна одна правда — долой Ульянова! И все же, что именно писал Ленин за месяц с лишним до вооруженного восстания, как рисовалась ему гражданская война задолго до ее начала? А.А. Матышев считает, что Ленин злонамеренно приуменьшил ее масштабы, чтобы склонить на свою сторону товарищей по партии, чтоб, так сказать, грех, который им придется взять на душу, выглядел поскромнее. Так ли это? 6-7 сентября в статье «Задачи революции» Ленин пишет о существующей еще возможности мирного развития революции, мирной передачи власти Советам. «Если эта возможность будет упущена, то весь ход развития революции, начиная от движения 20 апреля и кончая корниловщиной, указывает на неизбежность самой острой гражданской войны между буржуазией и пролетариатом. Неминуемая катастрофа приблизит эту войну. Она должна будет кончиться, как показывают все доступные уму человека данные и соображения, полной победой рабочего класса, поддержкой его беднейшим крестьянством, для осуществления изложенной программы, но она может оказаться весьма тяжелой, кровопролитной, стоящей жизни десяткам тысяч помещиков, капиталистов и сочувствующих им офицеров. Пролетариат не остановится ни перед какими жертвами для спасения революции, невозможного вне изложенной программы. Но пролетариат всемерно поддерживал бы Советы, если бы они осуществили последний их шанс на мирное развитие революции» (ПСС. Т. 34. С. 238). Что это? Программа «геноцида», хладнокровный план уничтожения части собственного народа? Конечно, нет! Это научный прогноз развития ближайших событий, результат «всех доступных уму человека данных и соображений». Ленин «преуменьшал» здесь количество жертв, говорил только о десятках тысяч (но, заметьте, жертвы «пролетариата» он вообще не считал, говорил только, что он не остановится ни перед какими жертвами), а получились миллионы! К кому обращены слова о десятках тысяч? Не к большевикам, а к меньшевикам и эсерам, — статья В.И. Ленина была напечатана в «Рабочем пути», центральном органе большевистской партии 26-27 сентября 1917 года, — если вы не возьмете власть мирно, в ближайшее время, вот какие могут быть последствия, научный анализ говорит, гражданская война тогда неизбежна. Вот и все.
Был ли такой прогноз единственным в России тех дней? Отнюдь нет. Вот знаменитая речь П.П. Рябушинского на Торгово-промышленном съезде 3 августа 1917 года, за месяц до ленинского взгляда в ближайшее будущее. «Настоящая революция — буржуазная, — говорил Рябушинский строго по марксистской догме, — буржуазный строй неизбежен. Пусть делают из этого логические выводы. Управляющие государством должны буржуазно мыслить и буржуазно действовать. В этом нет отрицания коалиционности, нужна работа всех живых сил, но без доктринерства, а в сознании необходимости вывести страну из трудного положения. Сейчас торгово-промышленный класс не может никого убедить, не может повлиять на руководящих лиц. Но естественное развитие жизни идет своим чередом и жестоко покарает нарушителей экономических законов. Может быть неизбежен для России финансово-экономический провал. И лишь тогда, когда катастрофа станет всем очевидной, поймут, каким неверным шли путем. Костлявая рука голода и народной нищеты схватит за горло «друзей народа», членов разных комитетов и Советов. Тогда они опомнятся. Стонет русская земля от их товарищеских объятий. Скоро поймет народ и скажет: „Прочь, обманщики народа!”» (Русские ведомости. Москва, 4 августа 1917 г.). К кому обращены эти угрозы? Не к большевикам, их Рябушинский еще и всерьез не принимает, а к тем же меньшевикам и эсерам: уйдите с дороги, дайте власть настоящему хозяину, иначе народ схватит вас за горло, начнется гражданская война!
Но вернемся к Ленину. Вслед за статьей «Задачи революции» он написал еще статью «Русская революция и гражданская война. Пугают гражданской войной», где горячо убеждал и своих сторонников, и пролетариат в том, что нам бояться гражданской войны не надо, ибо ждет там пролетариат полная победа. Гражданская война Ленину представлялась меньшим злом для народа, чем продолжение войны империалистической.
Именно из этой статьи А.А. Матышев привел цитату о «потоках крови». Но только надо добавить, что и в этой статье Ленин считал еще возможным мирный путь российской революции. А гражданскую войну рассматривал как нежелательную альтернативу, которой, впрочем, не следовало бояться. Сказал бы еще и это А.А. Матышев, и было бы тогда честное цитирование, верная передача смысла ленинских слов о грядущей гражданской войне.
К статьям, где Ленин еще признавал возможным компромисс с меньшевиками и эсерами и мирное развитие революции, примыкает и брошюра «Грозящая катастрофа и как с ней бороться», начатая автором 10 сентября 1917 года. Там, критикуя все тех же меньшевиков и эсеров, «запуганных демократов», Ленин рисует «экономическую» политику настоящего революционно-демократического правительства, каким бы оно должно было быть. «Революционные демократы, если бы они были действительно революционерами и демократами, немедленно издали бы закон, отменяющий торговую тайну, обязывающий поставщиков и торговцев отчетностью, запрещающий им покидать их род деятельности без разрешения власти, вводящий конфискацию имущества и расстрел за утайку и обман народа, организующий проверку и контроль снизу, демократически, со стороны самого народа, служащих, рабочих, потребителей и т.д.». К слову «расстрел» Ленин делает такое примечание: «Мне уже случалось указывать в большевистской печати, что правильным доводом против смертной казни можно признать только применение ее к массам трудящихся со стороны эксплуататоров в интересах охраны эксплуататоров. Без смертной казни по отношению к эксплуататорам (то есть помещикам и капиталистам) едва ли обойдется какое ни на есть революционное правительство» (ПСС. Т. 34. С. 174). Все сказано заранее, Ленин ничего не скрывал ни от друзей, ни от врагов. Программа революционной власти, применение насилия и террора к КЛАССУ ЭКСПЛУАТАТОРОВ — все это было провозвещено заранее. Более того, это вытекало из опыта всех революций — английской, французской, — из практики применения насилия и террора властью против массы трудящихся, из опыта политической жизни XX века в России.
Теория и практика. В чем ошибался Ленин? Уже первые восемь дней гражданской войны доказали Ленину, что он был прав по всем пунктам. Большевики одержали победу над юнкерами в Петрограде, над казаками под Царским Селом и Гатчиной. В Москве бьют советские пушки. Надо еще нажать, и победа в гражданской войне будет выиграна! «Кто же думал, что мы не встретим саботажа буржуазии? — спрашивал Ленин на заседании ПК 1 ноября.— Это же младенцу было ясно. И мы должны применить силу: арестовать директоров банков и пр. Даже кратковременные аресты уже давали результаты очень хорошие. Это меня мало удивляет, я знаю, как они мало способны бороться, самое главное для них — сохранить тепленькие местечки. В Париже гильотинировали, а мы лишь лишим продовольственных карточек тех, кто не получает их от профессиональных союзов. Этим мы исполним свой долг». И несколько ниже: «Мы у власти. Переходить теперь в «Новую жизнь» (газета, издававшаяся Максимом Горьким и осуждавшая захват власти большевиками. В ней сотрудничали Луначарский, Зиновьев, Каменев, Рыков и Ногин, требуя от Ленина и Троцкого сдачи власти «однородному социалистическому правительству». — В.С.), на это кто способен? Слизняки, беспринципные: то с нами, то с меньшевиками. Они говорят, что мы одни не удержим власть и пр. Но мы не одни. Перед нами целая Европа. Мы должны начать. Теперь возможна только социалистическая революция. Все эти колебания, сомнения — это абсурд. Когда я говорил: будем бороться хлебными карточками, лица солдат оживляются. Утверждают, что солдаты не способны к борьбе. Но нам говорят ораторы, что они не видали еще такого энтузиазма. Только мы создадим план революционной работы. Только мы способны бороться и пр. А меньшевики? Они за нами не пойдут. Вот на предстоящей конференции и нужно поставить вопрос о дальнейшем социалистической революции. Перед нами Каледин, мы еще не победили. Когда нам говорят, что «власти нет», — тогда необходимо арестовывать. И мы будем. И пускай нам на это будут говорить ужасы о диктатуре пролетариата. Вот викжелевцев арестовать — это я понимаю. Пускай вопят об арестах. Тверской делегат на съезде Советов сказал: «Всех их арестуйте» — вот это я понимаю, вот он имеет понимание того, что такое диктатура пролетариата. Наш лозунг теперь: без соглашений, т. е. за однородное большевистское правительство» (Вопросы истории, 1989. № 10. С. 120, 121). Эти ленинские слова говорят нам лучше о характере человека и его планах, чем десятки страниц рассуждений о злонамеренности «диктатора». Приведем еще слова первого помощника «диктатора», Л.Д. Троцкого. Его намерения и взгляды не отличались в тот момент от ленинских. Выше мы приводили его слова о том, что сторонники соглашения с меньшевиками и правыми эсерами хотят обезглавить партию, удалив из правительства Ленина. Он привел аналогию с Милюковым, когда «пролетариат наступил на грудь кадетам».
«А сейчас? — говорил Троцкий. — Кто нам наступил на грудь? Никто. Мы восемь дней стоим у власти. Мы строим нашу тактику на революционном авангарде масс. Нам говорили в защиту соглашательства, что иначе Балтийский флот не даст ни суденышка. Это не оправдалось. Нас пугали тем, что рабочий не пойдет. Между тем Красная гвардия храбро умирает. Нет, к промежуточной политике, к соглашательству возврата нет. Мы введем на деле диктатуру пролетариата. Мы заставим работать. Почему же общество существовало и массы работали при прежнем терроре меньшинства? А тут ведь не террор меньшинства, но организация классового насилия рабочих над буржуазией» (Там же. С. 124).
Вот вам интервью из первых дней Октября (не прошло даже ридовских «10 дней»). Где злонамеренность вождей большевизма? Где запланированное заранее убийство миллионов? А.А. Матышев и его единомышленники абстрагируются от всего, кроме внешнего подобия репрессий при Ленине и при Сталине. И абстрагируются прежде всего от гражданской войны, от ее реальной истории, от того, как медленно, с перерывами и отливами она начиналась, как вдруг конвульсивно и внезапно разгоралась, как боевое счастье металось от одной к другой стороне. И, пожалуй, самая главная их ошибка в том, что они не видят в этой гражданской войне ВТОРОЙ СТОРОНЫ. Ненависть к Ленину и большевикам застилает им поле зрения. Все жертвы, все миллионы приписываются только одной стороне, вернее, вина за них. Второй словно и не существует.
А разгоралась эта война с большой неохотой. Несмотря на то, что Советская власть «триумфально шествовала» по стране и очаги сопротивления ей были невелики и быстро подавлялись, власть нового правительства была еще эфемерна и ничтожна. На первый взгляд — это было гигантское усиление того безвластия и анархии, которые все увеличивались и при Временном правительстве. ЧК была еще почти беспомощна, трибуналы выносили смехотворные по своей мягкости приговоры, лидеры всех враждебных партий открыто жили и в Петрограде, и в Москве, буржуазную печать невозможно было удушить, ни связи с местами, ни контроля за исполнением декретов не было налажено. Ленин метал молнии из Смольного. Но кто к ним особенно прислушивался? Старый принцип Козьмы Пруткова — «не всегда с точностью понимать должно» — царствовал на всей необъятной России.
И именно к этому времени относятся слова Ленина о «каше» вместо Советской власти. Он старался приучить и центральных работников и местных, которые «университетов не кончали», к тому, чтобы быть властью, осуществлять ее на деле, бороться за революцию, за социализм, за классовые интересы пролетариата. Диктатура пролетариата еще переживала свой утробный период. После заключения Брестского мира Ленину казалось, что гражданская война уже кончена, что одержана победа и на внутреннем и на внешнем фронте. Советская власть выстояла, выжила. Ленин думал о ее «очередных задачах». А вместо этого обрушился голод, крестьянские восстания, недовольство рабочих. Затем чехословацкий мятеж, левоэсеровский мятеж, ярославский мятеж, образование Комитета членов Учредительного собрания в Самаре. За несколько недель от Советской России, простиравшейся от Белоруссии до Дальнего Востока, остался маленький лоскут, едва одна десятая часть бывшей Российской империи. Об этом тоже надо помнить критикам Ленина, о том, что власть «диктатора» не распространялась на всех подданных бывшего огромного государства. На девяти десятых его территории управляли другие большие и малые диктаторы, правительства, комитеты. И каждый имел свою «ЧК», свои лагеря, свои тюрьмы и места казни. А тут еще интервенты: англичане, немцы, американцы, канадцы, японцы. И у них свои контрразведки, свои тюрьмы, свой остров Мудьюг. С лета 1918 года гражданская война пошла всерьез и кровь полилась рекой с обеих сторон. Начались покушения, белый и красный террор. Только с этого времени под влиянием острейшей необходимости, вопроса о том, кто кого, начал формироваться настоящий военно-репрессивный аппарат Советской власти и первая командно-административная система военного коммунизма. Она функционировала два — два с половиной года, в ходе которых ее территория то сокращалась, то ненадолго расширялась. Вместо гильотины, которую в ноябре 1917 года Ленин высокомерно третировал и собирался заменить контролем за выдачей продовольственных карточек, заработали повсеместно чрезвычайки и трибуналы, машина террора пожирала виновных и подозреваемых. Но при всем при том террор этот имел ярко выраженную классовую направленность. И в этом его отличие от сталинского террора, развернутого в МИРНОЕ время и против ВСЕГО НАРОДА, независимо от социального происхождения, от классовой принадлежности в прошлом и настоящем. Мы можем сегодня иметь другое мнение относительно классовой морали, можем обвинять ее приверженцев в узости, отсутствии гуманизма и прочее. Но отрицать ее существование, начиная с 70-х годов XIX века, нельзя. Несколько поколений революционеров воспитывалось в России на принципе — «нравственно то, что соответствует интересам пролетариата, делу революции». И большевики здесь были одними из многих. Классовая мораль и нравственность в противоположность общечеловеческой и христианской, диктатура пролетариата в противоположность «буржуазной» демократии, классовый террор в противоположность буржуазному правовому государству — это были реальности большевистской теории и практики. Они поддаются если не оправданию, то объяснению. Сталинский геноцид и террор объяснению не поддаются, они иррациональны.
Но было ли правильно все то, что делал Ленин? Ошибался ли он в своих расчетах и действиях? Вправе ли мы критиковать В.И. Ленина? Да, мы вправе его критиковать. И наше время гласности, небывалой в России с 1917 года, делает такую критику возможной и даже необходимой. Но, на мой взгляд, она должна вестись корректно, с должным уважением не только к «диктатору», но и к главе правительства, занимавшему этот пост на протяжении пяти лет истории нашего государства.
Итак, в чем же Ленин ошибался применительно к прогнозам о гражданской войне между пролетариатом и буржуазией в такой мелкобуржуазной стране, как Россия? (Я высказываю, разумеется, свое личное мнение, и не претендую на окончательные выводы.) Во-первых, В.И. Ленин преуменьшил волю буржуазии и вообще правящих классов страны к борьбе. Он считал, что даже демонстративные акты применения силы быстро сломят сопротивление этих классов. И капиталисты будут продолжать делать свое дело организации производства под контролем рабоче-крестьянской власти. Вместо этого большинство капиталистов свернуло производство, бросило свои предприятия, пытаясь спасти часть капитала и выехать за границу. В результате экономическое положение страны ухудшалось с каждой неделей. И «катастрофа», которую предсказывали Ленин и Рябушинский, наступила. Рябушинский оказался прав в том, что Советская власть не спасет страну от катастрофы, а Ленин оказался прав в том, что народ будет винить в этом капиталистов, а не Советы. К этому надо добавить и то, что расчеты Ленина и большевиков на то, что рабочий класс после экспроприации капиталистов будет работать не хуже, чем он работал на капиталистов, а лучше, не оправдались. Нарушение хозяйственных связей, потеря поставщиков сырья и материалов, безработица — вот что наступило уже в первые месяцы Советской власти вместо предсказывавшегося большевиками удачного социалистического выхода из общенационального экономического кризиса. Никакой действительно экономической программы большевики и Ленин не имели. То, что мы называем этой программой, на самом деле было программой экспроприации и национализации, программой применения методов прямого насилия в экономике. Мы на своей шкуре за 72 года поняли, что экономикой командовать нельзя, она за это мстит нищетой, регрессом, отставанием.
Во-вторых, Ленин ошибался в том, что считал колебание мелкобуржуазной массы населения России (крестьянства, городского мещанства и низших отрядов городских средних слоев) в сторону большевиков в октябре 1917 года ПОСЛЕДНИМ. После того как это колебание гигантского большинства мелкой буржуазии России, и, следовательно, большинства народа России вообще, произошло, ему, по Ленину, колебаться больше «не полагалось». Ленин, много раз писавший до Октября о том, что колебания имманентно присущи мелкой буржуазии, отмечавший каждое такое колебание за 8 месяцев революции 1917 года, теперь стал как бы глухим к этим колебаниям. Почему? Потому что уже весной 1918 года гигантское большинство крестьянства (получившего от большевиков помещичью землю), значительная часть рабочих (чья повседневная жизнь резко ухудшилась в результате захвата власти большевиками), часть демобилизованных развращенных солдат и даже красноармейцев-добровольцев из городских люмпенов колебнулись в очередной раз: от большевиков к мелкобуржуазным партиям и буржуазии. Если бы в стране проводились выборы (свободные, разумеется), то большевики потерпели бы сокрушительное поражение, вынуждены были бы отдать власть назад эсерам и навсегда сошли бы с политической арены в стране. Но на то и установлена была диктатура пролетариата, чтобы никаких свободных выборов в этой стране больше не допускать. Ленин признал в 1919 году, что даже результаты выборов в Учредительное собрание, проводившихся еще 12 ноября 1917 года — а они дали свыше 50 % голосов эсерам, — ПРАВИЛЬНО отражали симпатии народа в тот момент. Конституция 1918 года лишила представителей свергнутых классов права голоса. Тогда же, вслед за царскими законами, представительство крестьянства было уменьшено в несколько раз по сравнению с рабочим классом, как раньше его уменьшали по сравнению с дворянами. Так, уничтожив всеобщее избирательное право, наделив пролетариат преимуществами недемократического характера, большевики обеспечили себе «конституционные подпорки» для диктатуры пролетариата.
Но в обстановке гражданской войны голосовать можно было не только бюллетенями, но и оружием, руками и ногами. Полумиллионные и сотеннотысячные армии Колчака, Деникина, Врангеля состояли не из одних юнкеров, буржуазных сынков и дворян. Их по всей России не наскрести было бы на одну такую армию, а их было до десятка. В этих армиях русское крестьянство, казачество, городское мещанство вместе с узким слоем представителей дворянства, чиновничества и интеллигенции (народной, самой низшей) боролись с оружием в руках против власти большевиков. Этого Ленин не предвидел. Он полагал, что «беднейшее крестьянство», к которому он причислял 3/4 крестьянского населения России, немедленно и НАВСЕГДА поддержит пролетариат и большевистскую власть. Поэтому Ленину никогда (кроме единственного случая в марте 1921 года) не хватало мужества признать эти новые антисоветские колебания мелкой буржуазии. Он всегда объяснял себе и народу дело так, что это все дело кулаков и подкулачников, что это результаты неправильной политики отдельных представителей местных властей. В самые трагические для Советской власти дни Ленин уверял себя, что это временные трудности, происки врагов, обман буржуазии и так далее и тому подобное. Воистину, как зло шутили меньшевики по поводу любимого изречения Ленина: «Власть легче взять, чем ее удержать» — «Власть легче удержать, чем от нее отказаться!»
Разумеется, колебания мелкой буржуазии продолжались и дальше. В конце 1919 года и в начале 1920 года она вновь колебнулась в сторону большевиков, видя в них избавителей от крутых мер белых армий. Этому способствовало и то, что большевики отказались от комбедов, от раскулачиваний конца 1918 года и начала 1919 года, от попыток первой, «ленинской», насильственной коллективизации и «коммунизации». Но продразверстка, сурово введенная на Украине и в Западной Сибири, вновь вызвала восстания крестьян в этих районах, новые колебания. К счастью, для большевиков все эти выступления крестьян, даже вооруженные, были разрозненными, нескоординированными, лишенными единого политического руководства. Только нэп, закрепивший право на индивидуальное крестьянское хозяйство и действительно отдавший землю в свободное пользование крестьян-единоличников, окончательно примирил российскую мелкую буржуазию до 1929 года с Советской властью.
Третья ошибка Ленина многим кажется наиболее существенной. Это надежда на скорую мировую революцию. Но ошибка ли это? События конца 1918 года — поражение Германии и Австро-Венгрии в первой мировой войне, революции в Германии, Венгрии — давали основания для таких прогнозов. Небывалого размаха достигло тогда рабочее движение и в других развитых капиталистических странах. Но отлив движения, поражение конкретной революции предсказать точно никто не может. Разве кто-нибудь в мире в первой половине 1989 года мог предсказать революцию в Восточной Европе, мощную антитоталитарную, антисталинскую революцию, охватившую Польшу, Чехословакию, Венгрию, ГДР, Болгарию и даже Румынию?! Никто. Так же никто не мог предсказать поражение европейской революции в 1919 году, а вот успех ее предсказывали многие.
И последнее. Был ли Ленин диктатором? Был, конечно. Но в том смысле, в котором писал о нем Н.И. Бухарин.
По этой теме читайте
также:
