Чтобы понять определенную историческую эпоху, мы должны выйти за ее пределы и сравнить ее с другими историческими периодами. Чтобы судить о правительствах и их действиях, мы должны оценивать их с точки зрения того времени и морали их современников. Никто не осудит британского государственного деятеля XVII в. за то, что он руководствовался в своих поступках верой в колдовство, если знает, что сам Бэкон[88] относил демонологию к числу наук. Но вместе с тем, если сами современники стэнхоупов, уолполов, тауншендов и им подобных в их собственной стране относились к ним с подозрением, противодействовали им и осуждали их как орудия или сообщников России, тогда уже более невозможно оправдывать их политику удобной ссылкой на предрассудки и невежество, свойственные тому времени. Поэтому из исторических свидетельств, которые нам нужно рассмотреть, мы в первую очередь помещаем давно забытые английские памфлеты, опубликованные именно во времена Петра I. Однако из этих предварительных pieces des proces[LXII] мы ограничимся тремя памфлетами, которые освещают политику Англии по отношению к Швеции с трех различных точек зрения. Первый из них, «Северный кризис» (приведенный в главе II), разоблачает политику России в целом и опасности, возникающие для Англии в результате подчинения Швеции русскому влиянию. Второй, под названием «Оборонительный договор»[LXIII], оценивает действия Англии с точки зрения договора 1700 года. И, наконец, третий, озаглавленный «Истина есть истина, когда она раскрывается вовремя»[89], доказывает, что новомодные схемы, возвеличивающие Россию, отводя ей роль главенствующей державы на Балтийском море, находились в вопиющем противоречии с традиционной политикой Англии, которую последняя проводила на протяжении целого столетия.

В памфлете под названием «Оборонительный договор» не поставлена дата опубликования. Но в одном месте говорится, что для усиления датского флота «в позапрошлом году» в Копенгагене было оставлено восемь английских военных кораблей, а в другом упоминается, что сосредоточение союзного флота для экспедиции в Сконе имело место «прошлым летом». Так как первое из этих событий произошло в 1715 г., а второе - в конце лета 1716 г., то памфлет, очевидно, был написан и опубликован в начале 1717 года. Оборонительный договор между Англией и Швецией, отдельные статьи которого памфлет комментирует в форме вопросов, был заключен в 1700 г. между Вильгельмом III и Карлом XII и срок его истекал лишь в 1719 году. Однако мы видим, что на протяжении почти всего этого периода Англия постоянно помогала России и вела войну против Швеции то путем тайных интриг, то открыто с помощью силы, хотя указанный договор никогда не был аннулирован и война не была объявлена. Но этот факт, пожалуй, кажется даже менее странным, чем тот conspiration de silence[LXIV], при помощи которого современным историкам удалось его похоронить, хотя среди них есть авторы, отнюдь не скупившиеся на упреки в адрес английского правительства того времени за то, что оно, не объявив предварительно войны, уничтожило испанский флот в водах Сицилии[90]. Но здесь Англия по крайней мере не была связана с Испанией договором об обороне. Как же можно объяснить это противоположное отношение к сходным случаям? Пиратский акт, совершенный против Испании, был для вигских министров, вышедших из состава кабинета в 1717 г., одним из средств, за которое они ухватились, чтобы затруднить положение оставшихся в нем своих коллег. Когда последние выступили в 1718 г. и убеждали парламент объявить войну Испании, сэр Роберт Уолпол поднялся со своего места в палате общин и в чрезвычайно язвительной речи осудил последние действия министерства, как «противоречащие международному праву и нарушающие торжественно заключенные договоры».

«Дать на них санкцию в предложенной форме,- сказал он, - можно лишь с единственной целью - покрыть министров, которые сознают, что совершили нечто дурное, и, начав войну с Испанией, хотели бы теперь превратить ее в войну, объявленную парламентом»[91].

Так как предательство по отношению к Швеции и потворство планам России ни разу не послужили явным поводом для семейной ссоры между вигскими правителями (в этих-то вопросах они были скорее единодушны), то такие действия ни разу и не удостоились чести подвергаться со стороны историков такой же критике, какая в столь больших размерах была направлена против испанского инцидента. Насколько современные историки вообще склонны верить тому, что им подсказывают сами чиновные плуты, лучше всего свидетельствуют их рассуждения по поводу торговых интересов Англии в России и Швеции. Ничто не преувеличивалось в такой степени, как возможности для торговли, открывающиеся перед Великобританией на огромном рынке России Петра Великого и его ближайших преемников. Утверждениям, не выдерживающим малейшей критики, позволяли переходить из одной книги в другую, пока наконец они не вошли в домашний обиход у историков и не были унаследованы всеми последующими исследователями даже без beneficium inventarii[LXV]. Достаточно будет нескольких неоспоримых статистических данных[92], чтобы опровергнуть эти стародавние избитые утверждения.

В 1716 г. после того, как все шведские области на берегах Балтийского моря и Финского и Ботнического заливов перешли в руки Петра I,

В то же время общая сумма английского экспорта и импорта составляла около
10 000 000 фунтов стерлингов. Сравнивая эти цифры с данными за 1697 - 1700 гг., можно видеть, что увеличение торговли с Россией уравновешивается сокращением торговли со Швецией, и насколько возросла первая, настолько же упала вторая. В 1730 г.

Таким образом, по прошествии пятнадцати лет, когда положение московитского поселения на Балтийском море упрочилось, британская торговля с Россией уменьшилась на 5 347 фунтов стерлингов. При общем обороте английской торговли, достигшем в 1730 г. 16 329 001 фунта стерлингов, торговля с Россией составила меньше 1/53 этой суммы. А спустя еще тридцать лет, в 1760 г., торговля между Англией и Россией выражается в следующих цифрах:

в то время как общая торговля Англии составила 26 361 760 фунтов стерлингов. Сравнивая эти цифры с цифрами 1716 г., мы видим, что общие размеры торговли с Россией почти за полвека возросли лишь на ничтожную сумму - 265 841 фунт. То, что Англия понесла определенные убытки от ее новых коммерческих отношений с Россией при Петре I и Екатерине I[94], становится очевидным при сопоставлении, с одной стороны, цифр экспорта и импорта, а с другой - затрат на частые морские экспедиции в Балтийское море, которые Англия предпринимала при жизни Карла XII для того, чтобы сломить его сопротивление России, а после его смерти якобы в силу необходимости воспрепятствовать дальнейшим вторжениям России в морские пространства.

Взглянув еще раз на статистические данные за 1697 - 1700, 1716, 1730 и 1760 гг., мы увидим, что экспорт Англии в Россию непрерывно падал, за исключением 1716 г., когда Россия завладела всей торговлей Швеции на восточном берегу Балтийского моря и Ботнического залива и еще не имела возможности подчинить ее своим собственным правилам. С 58 884 фунтов стерлингов в 1697 - 1700 гг., когда Россия еще не имела доступа к Балтийскому морю, британский экспорт в Россию упал до 46 275 фунтов в 1730 г. и до 39 761 фунта в 1760 г., уменьшившись на 19 123 фунта стерлингов, или приблизительно на 1/3 от его первоначальной суммы в 1700 году. Если, таким образом, с присоединением шведских областей к России британский рынок для русского сырья расширился, то, с другой стороны, русский рынок для британских промышленных товаров сократился, в период господства теории торгового баланса[95] такая особенность вряд ли могла говорить в пользу этой торговли. Выяснение обстоятельств, вызвавших увеличение англо-русской торговли при Екатерине II, отвлекло бы нас слишком далеко от рассматриваемой эпохи.

В целом мы, таким образом, приходим к следующим выводам: в первые шестьдесят лет XVIII века вся англо-русская торговля составляла лишь весьма незначительную долю общей торговли Англии, примерно около 1/45. Внезапное увеличение ее в первые годы влияния Петра на Балтийском море не оказало никакого воздействия на общий торговый баланс Англии, так как это было простым переносом со счета Швеции на счет России. В последние годы царствования Петра I, так же, как и при его ближайших преемниках - Екатерине I и Анне[LXVI], англо-русская торговля определенно уменьшилась. В течение всего периода, начиная с окончательного утверждения России в Прибалтийских провинциях, экспорт английских промышленных товаров в Россию непрерывно падал, так что к концу этого периода был на одну треть меньше, чем вначале, когда торговля еще велась только через порт Архангельск. Ни современники Петра I, ни последующее поколение англичан не получили никакой выгоды от продвижения России к Балтийскому морю. В общем, балтийская торговля Великобритании была в то время ничтожной по размерам вложенных в нее капиталов, но важной по своему характеру. Она доставляла Англии сырье для ее кораблестроения. То, что с этой точки зрения Балтийское море было в более надежных руках, когда находилось во власти Швеции, чем когда им завладела Россия, доказывается не только воспроизводимыми нами памфлетами. Это вполне сознавали и сами английские министры. Например, 16 октября 1715 г. Стэнхоуп писал Тауншенду[96]:

«Не подлежит сомнению, что если в течение трех лет предоставить царю свободу действий, он станет полновластным хозяином этих морей» [(1)].

([1]) В 1657 г., когда датский и бранденбургский дворы намеревались привлечь московитов к нападению на Швецию, они дали своим посланникам инструкции повести дело так, чтобы царь[97] ни в коем случае не мог укрепиться на Балтийском море, потому что «они не знали, что делать с таким беспокойным соседом». См. «Историю Бранденбурга» Пуфендорфа[98].

Если, таким образом, как с точки зрения мореплавания, так и всей своей торговли Англия не была заинтересована в предательской поддержке, которую она оказывала России против Швеции, то имелась все же небольшая группа английских купцов, интересы которых совпадали с интересами их русских коллег. Это была Русская торговая компания[99]. Именно эти господа подняли вопль против Швеции. См., например, «Многочисленные обиды, которые претерпели английские купцы в своей торговле во владениях короля шведского, показывающие, сколь может быть опасно для английской нации зависеть исключительно от Швеции в области снабжения материалами для кораблестроения, в то время как те же материалы можно было бы доставить в изобилии из владений русского императора», «Дело купцов, торгующих с Россией» (петиция парламенту)[100] и т. д. Именно они в 1714, 1715 и 1716 гг. регулярно собирались по два раза в неделю перед открытием парламента, чтобы сформулировать на публичных собраниях жалобы английских торговых людей против Швеции. На эту небольшую группу и опирались министры; как можно видеть из писем графа Юлленборга к барону Герцу от 4 ноября и 4 декабря 1716 г.[101], они даже содействовали этим выступлениям. Министрам требовалась лишь видимость предлога для того, чтобы склонить их «продажный парламент», как его называет Юлленборг, к тому, что им было нужно. Влияние этих английских купцов, торговавших с Россией, вновь проявилось в 1765 году. А уже в наши дни мы видели, как стоящий во главе министерства торговли купец, торгующий с Россией, действовал в своих собственных интересах, а канцлер казначейства - в интересах своего родственника, ведущего торговлю с Архангельском[102].

Олигархия, узурпировавшая после «Славной революции» богатства и власть в ущерб массам английского народа, конечно, вынуждена была искать союзников не только за границей, но и внутри страны. Последних она нашла в лице тех, кого французы называют la haute bourgeoisie[LXVII], представленных Английским банком, ростовщиками, кредиторами государства, Ост-Индской и другими торговыми компаниями, крупными фабрикантами и т. д. Как заботливо олигархия блюла материальные интересы этого класса, можно видеть из всего ее внутреннего законодательства - из законов о банках, протекционистского законодательства, законов о бедных и т. д. Что касается ее внешней политики, то олигархия стремилась создать хотя бы видимость того, что эта политика полностью определяется коммерческими интересами. Это было тем легче сделать, что то или иное мероприятие правительства всегда легко можно было представить соответствующим исключительным интересам любой незначительной группы этого класса. Заинтересованная группа поднимала в таком случае крик о торговле и мореплавании, который нация глупо повторяла.

Итак, в те времена кабинет был по крайней мере обременен обязанностью придумывать хотя бы и несостоятельные коммерческие предлоги для своих внешнеполитических мероприятий. В наше же время британские министры перенесли это бремя на другие нации, предоставляя французам, немцам и др. неблагодарную задачу открытия тайных и скрытых коммерческих мотивов и действий. Так, например, лорд Пальмерстон предпринимает шаг, очевидно, крайне вредный для материальных интересов Великобритании. И вот на другом берегу Атлантического океана, или Ла-Манша, или в сердце Германии по-является какой-нибудь политический философ[103], который ломает голову над разгадыванием тайн политики торгового макиавеллизма «коварного Альбиона», неразборчивым в средствах и непреклонным проводником которой, как полагают, является Пальмерстон. Мы покажем en passant[LXVIII] на нескольких современных примерах, к каким отчаянным ухищрениям были вынуждены прибегать эти иностранцы, считавшие своею обязанностью объяснять действия Пальмерстона тем, что они принимали за английскую торговую политику. В своей ценной книге «Histoire politique et sociale des Principautes Danubiennes» г н Элиас Реньо, удивляясь русофильской позиции британского консула в Бухаресте г-на Колхуна накануне и во время 1848-1849 гг., подозревает, что Англия имеет какие-то тайные материальные выгоды от подавления торговли Дунайских княжеств. Покойный д-р Кюнибер, домашний врач старого Милоша, приводит в своем весьма интересном рассказе о русских интригах в Сербии любопытную историю о том, каким образом лорд Пальмерстон при помощи полковника Ходжиза предал Милоша России, делая вид, что поддерживает его против нее[104]. Вполне убежденный в личной честности Ходжиза и патриотическом рвении Пальмерстона, д-р Кюнибер, оказывается, дошел еще дальше г-на Элиаса Реньо. Он подозревает, что Англия заинтересована в подавлении турецкой торговли вообще. Генерал Мерославский в своем последнем труде о Польше не очень-то далек от предположения, что торговый макиавеллизм побудил Англию сдачей Карса[105] пожертвовать своим собственным престижем в Малой Азии. Наконец, последним примером могут служить нынешние «изыскания» парижских газет, рыщущих в поисках тайных источников торгового соперничества, побуждающего Пальмерстона противиться прорытию канала через Суэцкий перешеек[106].

Но возвратимся к нашей теме. Коммерческие соображения, на которые ссылались тауншенды, стэнхоупы и др. как на предлог враждебных демонстраций против Швеции, сводились к следующему. К концу 1713 г. Петр I распорядился, чтобы вся пенька и другие товары из его владений, предназначенные на экспорт, доставлялись в С.-Петербург, а не в Архангельск. Тогда регенты, управлявшие Швецией во время отсутствия Карла XII, и сам Карл XII по возвращении из Бендер объявили блокаду всех балтийских портов, занятых русскими. Вследствие этого английские суда, пытавшиеся прорвать блокаду, подвергались конфискации. Тогда английское министерство стало утверждать, что британские купцы имеют право торговать с этими портами согласно статье XVII оборонительного договора 1700 г., в силу которой разрешалось продолжать английскую торговлю с неприятельскими портами, за исключением военной контрабанды. Бессмысленность и лживость этого предлога полностью вскрываются в приводимом ниже памфлете. Мы же только заметим, что это дело неоднократно решалось вопреки интересам торговых наций, не связанных, как Англия, договорными обязательствами защищать неприкосновенность Шведской империи. В 1561 г., когда русские захватили Нарву[107] и прилагали все усилия к тому, чтобы организовать там свою торговлю, ганзейские города, и в особенности Любек, сами старались взять эту торговлю в свои руки. Тогдашний король Швеции Эрик XIV противился их притязаниям. Город Любек заявил, что эти возражения - нечто совершенно новое, так как он вел торговлю с Россией с незапамятных времен и защищал право всех наций плавать по Балтийскому морю при условии, что их суда не перевозят военной контрабанды. Король отвечал, что он оспаривает свободу торговли ганзейских городов не с Россией, а только с Нарвой, которая не является русским портом. В 1579 г., когда русские вновь нарушили перемирие со Швецией, датчане также настаивали на свободе морских сношений с Нарвой на основании шведско-датского договора, но король Иоанн так же упорно отрицал это право, как и его брат Эрик[108].

Англия, открыто проявляя свое враждебное отношение к королю Швеции, а также обосновывая это лживыми предлогами, по-видимому, только шла по стопам Голландии, которая, объявив конфискацию ее судов пиратством, выпустила против Швеции в 1714 г. две прокламации.

В одном отношении для Генеральных Штатов дело обстояло так же, как и для Англии. Король Вильгельм заключил оборонительный договор от имени как Англии, так и Голландии. Кроме того, в статье XVI торгового договора, заключенного между Голландией и Швецией в 1703 г., было специально оговорено, что никакие суда не допускаются к портам, блокированным кем-либо из союзников. Обычное в то время для Голландии лицемерное заявление, что «никто не может воспрепятствовать торговым кораблям возить товары куда угодно», было тем более наглым, что во время войны, закончившейся Рисвикским миром[109], Голландская республика объявила блокаду всей Франции, запретила нейтральным державам всякую торговлю с этим королевством и независимо от характера груза задерживала все их суда, которые направлялись туда или возвращались оттуда.

В другом отношении положение Голландии отличалось от положения Англии. Для Голландии, утратившей свое торговое и морское могущество, в то время уже наступил период упадка. Подобно Генуе и Венеции, которые из-за новых торговых путей лишились прежнего коммерческого преобладания, она была вынуждена предоставлять в кредит другим нациям свои капиталы, которые стали слишком велики для объема ее собственной торговли. Ее отечество переместилось туда, где она получала со своих капиталов наиболее высокие доходы. Россия поэтому явилась огромным рынком в меньшей степени для торговли, чем для вложения капиталов и посылки туда людей. До настоящего времени Голландия осталась банкиром России. Во времена Петра она снабжала Россию судами, офицерами, оружием и деньгами, так что его флот, как замечает писатель того времени, следовало бы скорее называть голландским, чем московитским[110]. Голландцы гордились тем, что послали в С.-Петербург первое европейское торговое судно и за торговые привилегии, которые они получили или надеялись получить от Петра, платили таким же гнусным пресмыкательством, которое характерно и для их отношений с Японией. Таким образом, здесь в отличие от Англии было совершенно иное, прочное основание для русофильства государственных деятелей, которых Петр I завлек в свои сети во время пребывания в Амстердаме и Гааге в 1697 г., которыми он затем руководил через своих послов и на которых он снова стал оказывать свое личное влияние во время повторного пребывания в Амстердаме в 1716-1717 годах. Если, однако, принять во внимание преобладающее влияние Англии на Голландию в первые десятилетия XVIII века, то не остается никаких сомнений, что прокламации Генеральных Штатов против Швеции никогда не были бы выпущены без предварительного согласия и подстрекательства со стороны Англии. Близкие отношения между английским и голландским правительствами неоднократно служили первому для того, чтобы от имени Голландии создавать прецеденты, на основании которых оно затем намеревалось действовать уже от имени Англии. Вместе с тем так же несомненно, что царь использовал голландских государственных деятелей для воздействия на британских. Так, Горацио Уолпол, брат «отца коррупции»[111], шурин министра Тауншенда и английский посол в Гааге в 1715 - 1716 гг., несомненно, был привлечен на защиту русских интересов своими голландскими друзьями. Как мы скоро увидим, секретарь голландского посольства в Константинополе Тейлс в самый критический период смертельной борьбы между Карлом XII и Петром I одновременно вел в Высокой Порте дела как английского, так и голландского посольств. В своей книге этот Тейлс открыто ставит себе в заслугу перед своей нацией то, что был ревностным и платным агентом русских интриг[112].

«Оборонительный договор, заключенный в 1700 г. между его величеством славной памяти покойным королем Вильгельмом и его величеством ныне здравствующим королем шведским Карлом XII. Опубликовано по решительному настоянию нескольких членов обеих палат парламента.»[113]

«Nec rumpite foedera pacis,
Nec regnis praeferte fidem».

Silius. Lib. II[LXIX].
Лондон

LXIX. «Не разрывайте мирных договоров. И не ставьте верность ниже царств» (латин.). Силий Италик «О второй Пунической войне», кн. II. Ред.

Статья I устанавливает между королями Швеции и Англии «искреннюю и постоянную дружбу навеки, союз и доброе согласие, так что каждый из них никогда не станет совместно с кем-либо или самостоятельно наносить ущерба королевству другого, его провинциям, колониям или подданным, где бы они ни находились, а также не допустит и не даст согласия, чтобы это делали другие и т. д.».

«Статья II. Помимо этого, каждый из союзников, его наследники и преемники обязуются, насколько это в их силах, заботиться о выгодах и достоинстве другой стороны и способствовать ей в этом, разузнавать и (как только кому-либо из союзников об этом станет известно) сообщать другому обо всех грозящих ему опасностях, заговорах и враждебных замыслах, направленных против него, противодействовать им насколько возможно и предотвращать их как советом, так и помощью. И потому со стороны каждого из союзников будет незаконным самому или при посредстве кого бы то ни было предпринимать какие-либо действия, переговоры или попытки, наносящие вред или ущерб другому союзнику , каким бы то ни было его землям и владениям, где бы они ни находились, на суше или на море. Ни один из союзников никоим образом не будет содействовать врагам другого - бунтовщикам или неприятелям, во вред своему союзнику» и т. д.

«Вопрос I. Как согласуются выделенные курсивом слова этих двух статей с нашим нынешним поведением, когда наш флот действует сообща с врагами Швеции, царь командует нашим флотом, наш адмирал[LXX] входит в состав военных советов и не только посвящен во все их планы, но вместе с нашим собственным посланником в Копенгагене[LXXI] (как признал сам король датский[LXXII] в публичном заявлении) побудил северных союзников к предпри-ятию, в высшей степени вредному для нашего союзника - Швеции (я имею в виду предполагавшийся прошлым летом десант в Сконе)?

LXX. Д. Норрис. Ред.

LXXI. А. Кэмпбеллом. Ред.

LXXII. Фредерик IV. Ред.

Вопрос II. Как должны мы также толковать то место в первой статье, где условлено, что ни один из союзников, ни сам, ни при посредстве кого бы то ни было, не должен предпринимать какие-либо действия, переговоры или попытки, наносящие ущерб землям и владениям другого? В частности, как оправдать посылку нами в 1715 г. восьми военных кораблей в Балтийское море и притом в такое позднее время года, когда уже нельзя было, как обычно, сделать это под предлогом конвоирования и защиты наших торговых судов, которые к тому времени уже благополучно возвратились домой? При этом военным кораблям было дано распоряжение сражаться бок о бок с датчанами. Из-за этого благодаря нам датский флот численно настолько превосходил шведский, что тот не мог прийти на помощь Штральзунду и тем самым мы были главной причиной того, что Швеция целиком потеряла свои германские провинции и что даже его величество король шведский лично подвергался чрезвычайной опасности во время своего переезда через море перед сдачей этого города».

Статья III. Специальным оборонительным договором короли шведский и английский взаимно обязуются «в тесном союзе взаимно защищать друг друга в Европе на море или на суше, равно как и свои королевства, территории, провинции, государства, подданных, владения, а также свои права и свободу мореплавания и торговли в морях Северном, Каледонском[LXXIII], Западном и Британском, обычно называемом Ла-Маншем, в Балтийском море и в Зунде, а также привилегии и прерогативы каждого из союзников, принадлежащие им как в силу договоров и соглашений, так и в силу признанных обычаев, международного права и права наследования - против всех нападающих, вторгающихся и наносящих ущерб и т. д.».

LXXIII. Гебридское море. Ред.

«Вопрос. Согласно международному праву неоспоримым правом и прерогативой каждого монарха или народа в случае крайней нужды или грозящей гибели является применение всех тех средств, которые они сами найдут наиболее подходящими для своей защиты. Кроме того, прерогативой и обычаем шведов в продолжение этих нескольких веков постоянно было, в случае войны с их самыми страшными врагами - московитами - препятствовать всякой торговле с ними на Балтийском море. И если в этой статье также условлено, что, помимо всего прочего, один союзник должен защищать прерогативы, принадлежащие другому, как установленные признанными обычаями, так и международным правом , то как же мы теперь, когда король шведский более чем когда-либо нуждается в использовании этой прерогативы, не только оспариваем ее, но и пользуемся ею как предлогом для открытых враждебных действий против него?»

Статьи IV, V, VI и VII устанавливают численность вспомогательных сил, которые Англия и Швеция должны послать друг другу в случае нападения на территорию одной из этих держав либо в случае «нанесения ущерба или препятствия» их мореплаванию в одном из морей, перечисленных в статье III. Вторжение в германские провинции Швеции специально оговаривается, как casus foederis[LXXIV].

LXXIV. Момент вступления в силу союзнических обязательств (латин.). Ред.

Статья VIII обусловливает, что тот из союзников, который не подвергся нападению, должен сначала выступить в роли мирного посредника. Если же посредничество окончится неудачей, «вышеуказанные силы должны посылаться незамедлительно, и союзники не должны прекращать своих действий, прежде чем пострадавшая сторона не будет полностью удовлетворена».

Статья IX. Союзник, который нуждается в условленной «помощи, выбирает по своему усмотрению, хочет ли он иметь вышеуказанные силы целиком или частями, получить солдат», корабли, военное снаряжение или деньги.

Статья X. Суда и войска действуют под «командованием того, кто их потребовал.

Статья XI. Однако, если окажется, что вышеуказанные силы не будут пропорциональны опасности, поскольку нападающему, возможно, будут помогать войска кого-либо из его союзников, то один из союзников, после предварительной просьбы, обязан помочь подвергшейся нападению стороне такими значительными силами как на суше, так и на море, какие он только сможет выставить без ущерба для своей безопасности и своих интересов...

Статья XII. Каждый из союзников и их подданные вправе приводить свои военные суда в порты другого и зимовать там». Специальные переговоры по этому пункту будут иметь место в Стокгольме, но «до этого времени статьи договора, заключенного в Лондоне в 1661 г., относящиеся к мореплаванию и торговле, остаются в полной силе, как если бы они были дословно включены в настоящий договор.

Статья XIII. Подданные каждого из союзников... не должны никоим образом ни на море, ни на суше служить у них (врагов другого союзника) ни в качестве моряков, ни в качестве солдат, и посему это должно быть им воспрещено под страхом сурового наказания.

Статья XVI[LXXV]Если окажется, что один из союзных королей... будет вовлечен в войну против общего врага или подвергнется нападению какого-либо соседнего короля... в своих собственных королевствах или провинциях... и будет нуждаться в помощи, чтобы воспрепятствовать этому, но в силу настоящего договора сам будет должен послать помощь, то тогда союзник, подвергшийся нападению, не будет обязан предоставлять обещанную помощь...»

LXXV. В газете ошибочно: «XIV». Ред.

«Вопрос I. Не сознаем ли мы в глубине души, что король шведский самым несправедливым образом подвергся нападению всех его врагов? Не убеждены ли мы, следовательно, что должны оказать ему помощь, обусловленную этими статьями? Разве он не просил ее у нас, и почему же до сего времени ему в ней отказывали?

Вопрос II. Так как в этих статьях в самых точных выражениях изложено, каким образом Великобритания и Швеция должны помогать друг другу, то может ли один из двух союзников предписывать другому, требующему его помощи, такой способ ее предоставления, который не предусмотрен договором? И если другой союзник считает, что принятие такого способа предоставления ему помощи не соответствует его интересам, но продолжает настаивать на вы-полнении договора, может ли первый поэтому считать это предлогом не только для отказа от предоставления условленной помощи, но и для враждебного отношения к своему союзнику и объединения с его врагами против него? Если это не оправдано, как подсказывает нам даже простой здравый смысл, то как же можем мы выдвигать в числе других и следующее оправдание нашего поведения по отношению к королю шведскому, id est[LXXVI] то, что, добиваясь буквального выполнения своего союзного договора с нами, он не согласился на договор о нейтралитете для своих германских провинций, который мы ему предложили несколько лет тому назад, на договор, который, не говоря уже о его выгоде для врагов Швеции, был составлен только в наших собственных интересах и имел целью предупредить всякие осложнения в Империи на то время, когда мы были заняты войной с Францией?[114] Король шведский имел тем менее оснований полагаться на этот договор, что ему предстояло заключить его именно с теми врагами, каждый из которых, начав теперешнюю войну с ним, нарушил несколько договоров, а гарантами должны были быть те державы, каждая из которых гарантировала также и нарушенные договоры и не выполнила своих обещаний.

LXXVI. То есть (латин.). Ред.

Вопрос III. Как мы можем согласовать слова статьи VIII[LXXVI], где сказано, что, оказывая помощь нашему подвергнувшемуся нападению союзнику, мы не должны прекращать ее, прежде чем он не будет полностью удовлетворен, с нашими стараниями помочь, напротив, врагам этого монарха, хотя все они на него напали несправедливо, помочь им не только захватывать одну его провинцию за другой, но и беспрепятственно оставаться владельцами их и в то же время непрестанно порицать короля шведского за отказ смиренно этому подчиниться?

LXXVII. В газете ошибочно: »VII«. Ред.

Вопрос IV. Договор, заключенный в 1661 г. между Великобританией и Швецией, подтвержден XII[LXXVIII] статьей. Указанный договор категорически запрещает одному из союзников - самому или его подданным - отдавать внаем или продавать врагам другого военные суда или суда, вооруженные для обороны. Статья XIII настоящего договора столь же категорически запрещает подданным каждого из союзников помогать каким бы то ни было образом врагам другого союзника в ущерб и во вред ему. Разве мы не обвиняли бы шведов в самом явном нарушении этого договора, если бы они во время нашей последней войны с французами предоставили последним свой собственный флот, чтобы они могли лучше осуществить любые свои замыслы против нас, или если бы шведы, несмотря на наши представления и вопреки им, допустили, чтобы их подданные снабжали французов пятидесяти-, шестидесяти- и семидесятипушечными кораблями?! Теперь если мы подойдем к этому вопросу с другой стороны и вспомним, сколько раз за последнее время, даже в самые критические периоды, наш флот всецело содействовал замыслам врагов Швеции и что царь Московии имеет теперь в составе своего флота больше дюжины судов, построенных в Англии, то не будет ли нам чрезвычайно трудно простить себе то, за что мы, несомненно, порицали бы других?»

LXXVIII. В газете ошибочно: «XI». Ред.

«Статья XVII. Обязательства не распространяются так далеко, чтобы должна была прекращаться всякая дружба и взаимная торговля с врагами этого союзника» (требующего помощи). «Если один из союзников пошлет другому вспомогательные силы, но сам в войне участвовать не будет, то его подданные вправе вести торговлю и поддерживать сношения с врагами ведущего войну союзника, а также непосредственно и беспрепятственно торговать с этими вра-гами всеми товарами, которые не будут специально запрещены и признаны контрабандой в особом торговом договоре, который должен быть заключен позднее».

«Вопрос I. Эта статья является единственной из двадцати двух статей, на выполнении которой шведами мы теперь имеем основание настаивать. Поэтому возникает вопрос, соблюдали ли мы сами по отношению к шведам условия всех остальных статей, как это надлежало нам сделать, и, требуя от короля шведского выполнения условия этой статьи, обещали ли мы также выполнить свой долг в отношении всего остального? Если нет, то разве не могут шведы сказать, что мы несправедливо жалуемся на нарушение одной-единственной статьи, тогда как мы сами, быть может, оказываемся виновными в том, что не выполнили договор в самых существенных его пунктах или даже в том, что действовали вопреки договору в целом?

Вопрос II. Разве предоставляемая в силу этой статьи каждому из союзников свобода торговли с врагами другого не должна ограничиваться совсем ни временем, ни местом? Короче говоря, должна ли она распространяться так далеко, чтобы отступить даже от самой цели этого договора, которая заключается в том, чтобы одно королевство обеспечивало неприкосновенность и безопасность другого?

Вопрос III. Если бы во время последних войн французы завладели Ирландией или Шотландией и посредством торговли во вновь созданных или старых морских портах попытались еще более твердо закрепить за собою свои новые завоевания, то разве стали бы мы считать шведов нашими верными союзниками и друзьями в том случае, если на основании этой статьи они настаивали бы на том, чтобы торговать с французами в указанных морских портах, отнятых у нас, а также предоставлять им там различные необходимые для войны материалы и, более того, даже военные суда, при помощи которых французам было бы легче досаждать нам здесь, в Англии?

Вопрос IV. Если бы мы стали препятствовать этой столь пагубной для нас торговле и с этой целью задерживать все шведские суда, направляющиеся в указанные морские порты, то разве не стали бы мы весьма негодовать на шведов, если бы они под этим предлогом объединили свой флот с французским для захвата каких-либо наших владений и держали его наготове для подстрекательства и даже для поддержки нападения на нас?

Вопрос V. Разве после беспристрастного рассмотрения такой случай не оказался бы совершенно аналогичным нашим требованиям свободы торговли с морскими портами, которые царь отнял у Швеции, и нашему теперешнему отношению к тому, что король шведский препятствует этой торговле?

Вопрос VI. Разве во всех наших войнах с Францией и Голландией, начиная со времен Оливера Кромвеля и до 1710 г.[115], мы не задерживали и не конфисковывали даже без какой-либо настоятельной необходимости шведские суда, хотя они и не направлялись в какие-либо порты, торговля с которыми была воспрещена? Причем количество и ценность этих судов были гораздо значительнее всех тех, которые шведы захватили у нас теперь? И разве шведы когда-либо использовали это как предлог для того, чтобы присоединиться к нашим врагам и посылать им на помощь целые эскадры?

Вопрос VII. Если мы тщательно исследуем состояние торговли за этот долгий срок, то разве не найдем мы, что в вышеуказанных пунктах эта торговля была для нас не так уж необходима? Во всяком случае, не настолько, чтобы делать выбор между нею и сохранением союзного протестантского государства и, еще менее, чтобы дать нам справедливое основание вести против этого государства войну, которая хотя и не была объявлена, но причинила ему больше вреда, чем объединенные действия всех его врагов?

Вопрос VIII. Если два года тому назад оказалось, что эта торговля приобрела для нас несколько более важное значение, чем прежде, то разве трудно доказать, что это вызвано лишь тем, что царь принудил нас отказаться от нашего старого торгового пути на Архангельск и направил нас к Петербургу, а мы подчинились этому? Таким образом, во всех неудобствах, которые мы испытали в результате этого, разве не следовало бы винить царя, а не короля шведского?

Вопрос IX. Разве не разрешил нам царь в самом начале 1715 г. снова вести торговлю по нашему старому пути на Архангельск? И разве наши министры не знали об этом задолго до того, как наш флот был послан в том году для защиты нашей торговли с Петербургом, которая вследствие такого изменения решения царя стала для нас столь же ненужной, как и прежде?

Вопрос X. Разве не заявил король шведский, что, если мы прекратим торговлю с Петербургом и т. д., которую он считает пагубной для своего королевства, он нисколько не будет препятствовать нашей торговле ни на Балтийском море, ни в каком-либо другом месте? Но если мы не дадим ему этого незначительного доказательства нашей дружбы, то пусть на него не пеняют, если невинным придется страдать вместе с виновными.

Вопрос XI. Разве, настаивая на ведении торговли с портами, на которые король шведский наложил запрет, - торговли, которая, помимо того, что она не нужна нам, едва ли составляет и десятую долю всей нашей торговли на Балтийском море, не навлекли мы на себя таким образом те опасности, которым наша торговля подвергалась все это время? Разве не мы сами вызвали большие затраты на снаряжение нашего флота для ее защиты, а присоединившись к врагам Швеции, разве не дали мы его величеству королю шведскому полное основание для негодования, даже если дело доходило до захвата и конфискации без всякого различия всего нашего имущества и всех наших судов, где бы они ему ни попадались - в пределах его королевства или вне его?

Вопрос XII. Если мы так дорожили нашей торговлей с северными портами вообще, то не следовало ли нам в политике скорее принимать во внимание опасность, угрожающую этой торговле вследствие того, что Швеция приближается к своему упадку, а царь становится полным и единственным хозяином Балтийского моря и всех тех материалов для кораблестроения, которые нам нужно получать оттуда? И не причинил ли к тому же нам царь больших затруднений и убытков в этой торговле, чем та сумма, достигающая лишь шестидесяти с лишним тысяч фунтов (две трети ее, кстати, можно, пожалуй, оспаривать), которая побудила нас вначале послать двадцать военных кораблей в Балтийское море с приказом атаковать шведов, где бы они ни встретились? И тем не менее разве не сам царь, этот весьма честолюбивый и опасный монарх, командовал прошлым летом всем, как его называли, союзным флотом, наиболее значительную часть которого составляли наши военные суда? Это был первый случай, когда иностранному государю было вручено командование английским флотом - оплотом нашей нации. И не конвоировали ли затем эти наши военные суда его» [царя] «транспортные суда и находившиеся на них войска во время их возвращения из Зеландии, охраняя их от шведского флота, который в противном случае мог бы нанести им значительный урон?

Вопрос XIII. Теперь допустим, что, воспользовавшись серьезными и многочисленными жалобами наших купцов на дурное обращение с ними царя, мы, напротив, послали бы наш флот, чтобы показать наше негодование этим монархом, воспрепятствовать его обширным и вредным даже и для нас замыслам, а также чтобы помочь Швеции согласно этому договору и действительно восстановить мир на Севере. Разве не больше соответствовало бы это нашим интересам, не было бы более необходимым, благородным и справедливым и более согласным с нашим договором, и не были ли бы, таким образом, лучше использованы те несколько сот тысяч фунтов, которые эти наши северные экспедиции стоили нации?

Вопрос XIV. Если охрана и защита нашей торговли от шведов была единственной и подлинной целью всех наших действий, касающихся положения дел на Севере, то как же случилось, что в позапрошлом году мы оставили восемь военных кораблей в Балтийском море и в Копенгагене, когда там у нас уже не было никакой торговли, нуждающейся в защите? Почему прошлым летом адмирал Норрис, хотя у него и голландцев вместе было двадцать шесть военных кораблей и они, следовательно, были слишком сильны для того, чтобы шведы могли предпринять что-либо против конвоируемых ими наших торговых судов, в течение более двух месяцев лучшего времени года находился в Зунде, не конвоируя наши и голландские купеческие суда до тех нескольких портов, к которым они направлялись, вследствие чего они задержались в Балтийском море до тех пор, пока возвращение не могло не стать, как это и оказалось, весьма рискованным для них, а также для самих наших военных кораблей? Не будет ли мир склонен думать, что на все эти наши действия большее влияние тогда оказывала не мнимая забота о нашей торговле, а надежда принудить короля шведского к бесславному и невыгодному миру, по которому герцогства Бремен и Верден должны были быть присоединены к ганноверским владениям, или какие-нибудь другие подобные намерения, чуждые, если не противоположные, истинным и старинным интересам Великобритании?»

«Статья XVIII. Поскольку для охраны свободы мореплавания и торговли в Балтийском море представляется выгодным сохранение прочной и верной дружбы между королями шведским и датским; и так как прежние короли шведский и датский[116] не только в силу гласных статей мирного договора, заключенного в копенгагенском лагере 27 мая 1660 г.[LXXIX], и взаимной ратификации этого договора обоюдно обязались свято и нерушимо соблюдать цели-ком все постановления, содержащиеся в указанном договоре, но и незадолго до заключения договора между Англией и Швецией в 1665 г. совместно заявили... Карлу II, королю Великобритании,.. что они будут искренне... соблюдать все... статьи упомянутого мирного договора,.. после чего Карл II, при одобрении и согласии обоих вышеупомянутых королей, шведского и датского, вскоре после заключения 1 марта 1665 г. договора между Англией и Швецией, а именно, 9 октября 1665 г., взял на себя гарантию этих соглашений... И поскольку между... королями шведским и датским вскоре после этого, в 1679 г., был заключен в Лунде, в Сконе мирный договор, которым специально повторяются и подтверждаются договоры, заключенные в Роскилле, Копенгагене и Вестфалии[117],.. то если короли шведский и датский согласятся нарушить эти договоры в целом или одну или несколько из содержащихся в них статей и если, таким образом, кто-либо из этих королей сам или через других осмелится, тайно вознамерится или попытается предпринять что-нибудь посредством открытого нападения, нанесения какого-либо ущерба или посредством какого бы то ни было вооруженного насилия во вред личности, провинциям, территориям, островам, имуществу, владениям и правам другого, которые в силу столь часто возобновлявшихся соглашений, заключенных в копенгагенском лагере 27 мая 1660 г., а также содержавшихся в... мирном договоре, заключенном в Лунде, в Сконе в 1679 г., предоставлены каждому, чьи интересы предусмотрены мирным договором, - то в этом случае... король Великобритании... в силу этого договора обязуется прежде всего в качестве посредника выполнить все те обязанности друга и союзного монарха, которые могут содействовать нерушимому соблюдению всех этих часто упоминавшихся соглашений и всех содержащихся в них статей, а следовательно, и сохранению мира между обоими королями. Если тот король, который первым нанес такой ущерб или вред, или совершил какое-либо нападение вопреки всем соглашениям или вопреки какой-нибудь из содержащихся в них статей, не посчитается с предостережением,.. то... король Великобритании... окажет пострадавшему помощь, как определено и установлено для подобных случаев настоящими соглашениями между королями Великобритании и Швеции».

LXXIX. В газете ошибочно «1610». Ред.

«Вопрос. Не говорит ли нам эта статья вполне точно, как устранить помехи, которые могут встретиться нашей торговле на Балтийском море в случае раздора между королями шведским и датским, заставив обоих этих государей соблюдать все мирные договоры, заключенные между ними от 1660 до 1679 г., и в случае враждебных действий одного из них вопреки указанным договорам, оказав помощь другому против нападающей стороны? Почему же мы тогда не используем столь справедливое средство против зла, от которого мы так жестоко страдаем? Может ли кто-либо, даже будучи пристрастным, отрицать, что король датский[LXXX], хотя на вид и казался искренним другом короля шведского[LXXXI] со времени заключения Травендальского мира[118] до его выступления из Саксонии против московитов, непосредственно после этого совершенно несправедливо напал на него, недостойно воспользовавшись роковой битвой под Полтавой?[119] И не является ли таким образом король датский нарушителем всех вышеупомянутых договоров и, следовательно, истинным виновником тех помех, которые наша торговля встречает на Балтийском море? Так почему же мы, во имя божие, не помогаем, согласно этой статье, Швеции против него, а наоборот - открыто высказываемся против подвергшегося нападению короля шведского, посылаем ему вызывающие и угрожающие ноты при малейшем его преимуществе над врагами, как мы поступили прошлым летом, когда он всту-пил в Норвегию, и даже даем нашим судам распоряжение открыто действовать против него совместно с датчанами?[LXXXII]

LXXX. Фредерик IV. Ред.

LXXXI. Карла XII. Ред.

LXXXII. Перед публикацией следующих ниже заключительных абзацев III главы данной работы Маркса в № 19 «The Free Press» от 20 декабря 1856 г. редакция газеты воспроизвела заголовок настоящего памфлета (см. выше. Ред.).

Статья XIX. Должно быть установлено в будущем «более тесное сотрудничество и единение между вышеупомянутыми королями Великобритании и Швеции для защиты и сохранения протестантской, евангелической и реформатской религии».

«Вопрос I. Как мы, в соответствии с этой статьей, объединяемся со Швецией для поддержания, защиты и сохранения протестантской религии? Не допускаем ли мы, чтобы эту страну, которая всегда была оплотом упомянутой религии, самым, безжалостным образом разрывали на части?.. Не помогаем ли мы сами ее разорению? И почему? Потому, что наши купцы лишились своих судов стоимостью в шестьдесят с лишним тысяч фунтов. Ибо этот убыток, и ничто другое, был выдвинут в качестве предлога для посылки нами в 1715 г. в Балтийское море нашего флота, что обошлось в 200000 фунтов стерлингов. Что касается потерь, понесенных нашими купцами с того времени, то даже если мы их отнесем за счет наших угрожающих нот и открытых враждебных действий против короля шведского, не должны ли мы и в таком случае признать, что недовольство этого государя было весьма умеренным?

Вопрос II. Как могут другие монархи, и в особенности наши единоверцы-протестанты, поверить в нашу искренность и в наше рвение (в чем мы хотели бы их убедить), когда мы жертвуем миллионами жизней и денег для защиты интересов лишь одной ветви протестантства - я имею в виду наследование престола в Англии королем-протестантом[120]. Ведь они видят, что едва это произошло, как мы всего из-за шестидесяти с лишним тысяч фунтов (ибо мы должны всегда помнить, что эта жалкая сумма была первым предлогом для наших раздоров со Швецией) принялись подрывать самые основы общих интересов протестантства, содействуя, как это мы делаем, полному принесению Швеции, этой старой искренней защитницы протестантства, в жертву ее соседям, из которых одни - отъявленные паписты, другие - и того хуже, а третьи, в лучшем случае, - не особенно ревностные протестанты?»

«Статья XX. Поэтому, чтобы показать обоюдное доверие союзников и неуклонное соблюдение ими настоящего договора,.. оба вышеупомянутых короля взаимно обязуются и заявляют, что... они ни на йоту не отступят от подлинного и разумного смысла всех и каждой из статей« этого договора »под предлогом дружбы, выгоды, заключенного ранее договора, соглашения или обещания и вообще под каким бы то ни было предлогом, но что они самым точным образом и с полной готовностью сами или через своих посланников, или своих подданных будут выполнять все, что обещали в этом договоре... без всяких« колебаний, »исключений или оговорок».

«Вопрос I. Поскольку эта статья устанавливает, что в момент заключения договора у нас не было никаких противоречащих ему обязательств, и было бы в высшей степени несправедливым, если бы впоследствии, пока этот договор остается в силе - а это будет продолжаться восемнадцать лет со дня его подписания - мы взяли на себя какие-нибудь обязательства такого рода, то как можем мы оправдать перед миром наши недавние действия против короля шведского, которые, естественно, кажутся результатом какого-либо договора, заключенного с врагами этого монарха либо нами самими, либо каким-нибудь другим двором, оказывающим в настоящее время влияние на наш образ действий?

Вопрос II. Как по чести, совести и справедливости... текст этой статьи... согласуется с теми ничтожными и жалкими предлогами, к которым мы сейчас прибегаем для того, чтобы не только не оказывать помощи Швеции в соответствии с этим договором, но и так усердно, как мы это делаем, содействовать ее разорению?»

«Статья XXI. Этот оборонительный договор заключается на восемнадцать лет, еще до истечения которых союзные короли могут снова... начать переговоры...

Ратификация вышеуказанного договора. Рассмотрев и обсудив настоящий договор, мы одобрили и утвердили его как в целом, так и все его отдельные статьи и положения. Настоящим мы одобряем его от своего имени, от имени наших наследников и преемников. Мы заверяем и обещаем нашим монаршим словом, что будем искренне и добросовестно выполнять и соблюдать все то, что в нем содержится, и для большего подтверждения этого мы приказали приложить к сему большую печать Англии. Дано в нашем Кенсингтонском дворце 25 февраля года от рождества Христова 1700, нашего же царствования двенадцатого (Gulielmus Rex[LXXXIII])»[(2)].

[(2)] Договор был заключен в Гааге 6 и 16 января 1700 г. и ратифицирован Вильгельмом III 5 февраля 1700 года.

LXXXIII. Король Вильгельм (латин.). Ред.

«Вопрос. Как может кто-либо из нас, сторонников недавней счастливой революциих[121] и искренних и благодарных почитателей славной памяти короля Вильгельма... допустить и терпеть, чтобы от указанного договора (далее я вновь могу сказать словами XX статьи) отступали под предлогом выгоды или под каким бы то ни было предлогом вообще, особенно таким незначительным и ничтожным, как тот, на который в течение двух лет подряд ссылались для того, чтобы использовать наши корабли, наших людей и наши деньги для завершения разорения Швеции, той самой Швеции, защищать и охранять которую этот наш великий и мудрый монарх так торжественно обещал и которую он всегда считал крайне необходимой для охраны протестантских интересов в Европе?»