Статус кибернетики как дисциплины изменялся в Советском Союзе от одной крайности к другой[1]. До середины 50-х годов она оценивалась в некоторых идеологических статьях как «буржуазная наука». В 60-х и начале 70-х годов кибернетика заняла в Советском Союзе намного более престижное положение, чем где-либо еще в мире. В конце 70-х и в 80-х годах ее статус значительно понизился, хотя она и продолжала сохранять определенную популярность.

Наиболее необычным периодом были 60-е и начало 70-х годов. В эти годы кибернетика была предметом всеобщего увлечения в СССР, даже несмотря на то что производство компьютеров намного отставало от производства их в США как в качественном, так и в количественном отношении. Как же можно объяснить это явление? Как могли советские авторы постоянно говорить об уникальной роли, которую, по их мнению, кибернетика сыграет в их обществе, если советские компьютеры были явно на низкой ступени развития? Чтобы попытаться ответить на этот вопрос, мы должны начать с анализа основных понятий кибернетики в сопоставлении с традиционными советскими социальными стремлениями и философскими рамками диалектического материализма. Для советских сторонников кибернетики она была новым разделом истории материалистических подходов к природе, обещающим как лучшие возможности концептуализации мира, так и достижение социальных целей.

Советское стремление к рациональности

Первоначальное обещание русской революции для тех, кто ее поддерживал, заключалось в рациональном руководстве обществом. Марксизм, как интеллектуальная система, был наследником оптимизма французского Просвещения и сциентизма XIX в.; одним из его основных положений была вера в то, что проблемы общества могут быть разрешены /266/ человеком. Природа не рассматривалась столь же сложной, и из этого вытекала возможность ее контроля при условии уничтожения препятствующих этому искусственных экономических барьеров, созданных капитализмом.

Марксисты утверждали, что ключом к прогрессу в то время было социальное преобразование. Большевики рассматривали революцию 1917 г. как решающий прорыв в сторону такой реорганизации. Они признавали, конечно, что, учитывая отсталость России, будет очень трудно достичь прогресса в отношении действительного управления. Однако даже в первые годы Советской России было, по крайней мере, много теоретиков, надеявшихся достичь централизованного рационального управления. Первая попытка достичь этой цели была сделана в период военного коммунизма (1918-1921). Как ни ответственна была гражданская война в форсировании командной экономики, абсолютно ясно, что идеологическое понуждение к созданию планового коммунистического общества также сыграло важную роль. С этой точки зрения новая экономическая политика (1921-1927), одновременно с ослаблением экономического контроля, была определенным отступлением. Быстрая индустриализация, сменившая нэп, могла бы выполняться в соответствии с любым из нескольких различных вариантов, но все они предполагали большую плановость и централизацию.

После 30-х годов, однако, цель рационально управляемого общества стала более отдаленной. Наиболее обескураживающим для советских плановиков фактом стало то, что чем быстрее преодолевались трудности слабого развития промышленности, тем отдаленнее казалось достижение рационального централизованного контроля. Ко времени смерти Сталина в 1953 г. экономика стала такой запутанной, что казалось, она бросила вызов человеческим возможностям управления и планирования. Было бы удобным объяснить все эти неприятности скорее личной иррациональностью Сталина, чем неспособностью советского человека контролировать свои дела. Однако к 1957 г., через четыре года после смерти Сталина, стало ясно, что неприятности объясняются не заблуждениями одного человека, а самим понятием централизованного планирования.

К концу 50-х и началу 60-х годов даже советские экономисты начали ставить вопрос о том, можно ли сложной современной промышленной экономикой управлять из центра. Любое изменение количества одного товара, запланированного к выпуску, вызывало бесконечное изменение количества других. Было похоже, что даже относительно децентрализованная экономика испытывает ненасытную потребность в бухгалтерах и администраторах. Академик Глушков заявил, что если все будет развиваться таким же образом, то скоро все советское трудоспособное население будет занято в процессе планирования и руководства. Говоря языком кибернетики, энтропия системы возрастала с ужасающей скоростью.

Кибернетика появилась как раз в этот период истории Советского Союза. Оставив на время изначальную советскую враждебность к кибернетике (которая была преувеличена за пределами СССР), советские администраторы и экономисты стали рассматривать ее обещания как многообещающие, так как, во-первых, она давала надежду рационального планирования процессов, ранее с сожалением признаваемых неконтролируемыми по причине высокой сложности; во-вторых, она позволяла иначе определить саму рациональность, во всяком случае, применительно к управлению сложными процессами.

Достаточно очевидной была надежда на достижение рациональности /267/ с помощью кибернетики. Основание кибернетики — контроль протекающих процессов и предотвращение увеличивающегося беспорядка в них — точно соответствовало желанию советских администраторов. Они думали, что, возможно, с помощью кибернетики удастся добиться действительного контроля над исключительно сложными советской экономикой и управлением.

Второй результат кибернетики — переопределение рациональности в контролировании сложных механизмов — вытекал из самой природы кибернетики. Поэтому необходимо кратко остановиться на определении этого предмета.