О методике реконструкции развития первобытного общества по данным этнографии

Под реконструкцией развития первобытного общества мы понимаем восстановление основных этапов его эволюции в период от возникновения этого общества до появления первых классовых социальных организмов.

Эволюция общества есть прежде всего эволюция системы общественных отношений. Выделить основные этапы развития первобытного общества означает установить основные стадии эволюции первобытных общественных отношений. Но единственной наукой, располагающей данными непосредственно о первобытных социальных отношениях, является этнография. Конечно, этнография имеет дело не с теми первобытными обществами, которые существовали до появления классовых, а лишь с теми, которые сохранились в качестве доклассовых вплоть до Нового и Новейшего времени. Конечно, существуют науки, которые в отличие от этнографии занимаются подлинной первобытностью — палеоантропология, археология. Но последние доставляют данные непосредственно только либо о морфологическом облике людей первобытного общества, либо об их материальной культуре и хозяйстве. Разумеется, данные палеоантропологии и археологии могут помочь установить стадиальную принадлежность тех или иных конкретных обществ, однако непременным условием этого является выделение на базе обобщения данных этнографии основных стадий эволюции первобытных общественных отношений.

Таким образом, этнографические данные, несмотря на то, что они относятся к первобытным обществам, /108/ сохраняющимся в современном мире, — единственные, базируясь на которых можно реконструировать процесс развития первобытных социальных отношений, а тем самым и выделить основные этапы эволюции первобытного общества.

Говоря о реконструкции эволюции первобытного общества по данным этнографии, необходимо четко представлять, о чем именно идет речь. Первобытное общество всегда существовало как совокупность огромного множества конкретных первобытных обществ. Первобытные социальные организмы сосуществовали не только в пространстве, но и во времени. Они возникали, исчезали, распадались и сливались и т.п.

Данные этнографии сами по себе взятые не дают возможности реконструировать историю ни одного конкретного отдельного первобытного социального организма. Реконструировать по данным этнографии можно лишь развитие первобытного общества, взятого в целом. И реконструкция эта должна прежде всего состоять в выявлении той внутренней сущности, той внутренней объективной необходимости, которая нашла свое проявление в истории всех первобытных социальных организмов, взятых вместе. Но выявить внутреннюю необходимость любого реального процесса, в том числе и развития первобытного общества в целом, можно лишь освободив ее от той конкретно-исторической формы, в которой она проявилась, лишь представив этот процесс в чистом виде, в логической форме, т.е. в такой, в какой она может существовать только в теоретическом мышлении. Логическое, указывал Ф. Энгельс, представляет собой «ни что иное, как отражение исторического процесса в абстрактной и теоретически последовательной форме; отражение исправленное, но исправленное соответственно законам, которые дает сам действительный исторический процесс, причем каждый момент может рассматриваться в той точке его развития, где процесс достигает полной зрелости, своей классической формы» [1, т. 13, с. 497].

Реконструкция развития первобытного общества по данным этнографии есть, таким образом, ни что иное, как создание теории первобытной общественно-экономической формации. И эта теория является этнографической, /109/ и только этнографической. Никакой другой теории первобытного общества, кроме этнографической, существовать не может.

Если в исторической реальности первобытная общественно-экономическая формация существует только в первобытных социальных организмах в качестве их общей основы, их внутреннего единства, то в теории эта их внутренняя сущность выступает в чистом виде, как нечто самостоятельно существующее, а именно как чистое первобытное общество вообще, как идеальный первобытный социальный организм. И в этом отношении теория первобытной общественно-экономической формации ничем существенным не отличается от теории любой другой общественно-экономической формации, в частности капиталистической [5]. В «Капитале» К.Маркса, например, рассматривается функционирование и развитие капиталистического общества, но не какого-либо определенного, конкретного — английского, французского, американского, а капиталистического общества вообще. И развитие этого идеального, логического капитализма представляет собой ни что иное, как воспроизведение внутренней необходимости эволюции реального капиталистического общества. Точно так же и развитие чистого, логического первобытного общества должно представлять собой воспроизведение внутренней необходимости эволюции реального первобытного общества.

Как видно из сказанного, никакого другого пути проникновения в сущность первобытной общественно-экономической формации, кроме как воссоздания ее развития в форме эволюции чистого первобытного общества вообще, не существует. Только это может открыть дорогу к пониманию реальной истории как отдельных первобытных социальных организмов, так и их совокупности — первобытного общества в целом. Создание теории развития первобытного общества — необходимый шаг на пути познания его истории.

В идеале, конечно, только выделение на основе обобщения данных этнографии основных этапов эволюции первобытного общества делает возможным установление стадиальной принадлежности подлинных первобытных социальных организмов, изучаемых археологией, и соответственно определение времени перехода /110/ от одной стадии к другой в реальной истории. В действительности же установление стадиальной принадлежности подлинных первобытных организмов идет одновременно с выделением основных стадий развития первобытного общества. И установление стадиальной принадлежности подлинных первобытных организмов является возможным потому, что этнография изучает не только социальные отношения, но также материальную культуру и хозяйство первобытных обществ современности. Выявляя основные стадии эволюции первобытных социальных отношений, этнография одновременно устанавливает их связь с более или менее определенным уровнем развития материальной культуры и хозяйства. Именно это обусловливает возможность аналогий между подлинными первобытными социальными организмами, изучаемыми археологией, и первобытными организмами, изучаемыми этнографией.

Прежде чем переходить к характеристике путей, ведущих к реконструкции эволюции первобытного общества по данным этнографии, необходимо сделать еще два замечания. Во-первых, нужно подчеркнуть, что чистое первобытное общество вообще в реальности не существует. Оно существует только в теории и может быть создано только теоретическим мышлением. Вполне понятно, что здесь нельзя обойтись без воображения, фантазии. Как говорил В. И. Ленин, даже «в самом простом обобщении, в элементарнейшей общей идее («стол» вообще) есть известный кусочек фантазии» [2, т.29, с. 330]. Тем более велика роль фантазии в создании научных понятий, не говоря уже о теориях. «...Нелепо,— писал В. И. Ленин,— отрицать роль фантазии и в самой строгой науке» [2, т. 29, с. 330].

Во-вторых, важно напомнить, что основой любого общества, в том числе и первобытного, является система производственных, социально-экономических отношений и что поэтому теория первобытного общества, как и теория любой общественно-экономической формации, есть прежде всего теория развития его социально-экономической структуры. Разработка на базе данных этнографии теории первобытной экономики — единственный путь, ведущий к выявлению закономерностей и выделению основных этапов эволюции первобытного общества. /111/

Когда встает вопрос о конкретных путях реконструкции эволюции первобытного общества, то невольно напрашивается мысль, что начать ее нужно со сведения огромного множества первобытных организмов, известных этнографии, к нескольким основным типам. Разумеется, говоря здесь о типах, мы имеем в виду не типы общества вообще, какими являются общественно-экономические формации, а типы внутри одной общественно-экономической формации — первобытной, т.е. фактически подтипы. В основу выделения этих подтипов должны быть положены прежде всего различие и сходство социально-экономических отношений.

Столь же естественным представляется и следующий шаг. Нужно выявить, какие из этих типов являются более ранними, архаичными, а какие — более поздними, и соответственно выстроить их в определенном порядке. В таком случае типы выступят у нас как последовательно сменяющиеся стадии эволюции первобытного общества, и реконструкцию можно считать в общих чертах законченной.

Конечно, всю эту цепь рассуждений нельзя считать полностью ошибочной. В ней несомненно есть рациональное зерно. Но в целом такой подход нельзя не охарактеризовать как упрощенный и огрубленный. Прежде всего нельзя исключать того, что в развитии первобытного общества были стадии, которые даже близко не представлены ни одним из известных этнографии обществ. Далее, хорошо известно, что существуют такие типы первобытных организмов, которые обязаны своим возникновением влиянию со стороны более развитых обществ и которые соответственно никогда не были стадиями развития подлинного первобытного общества. Нельзя, наконец, не учитывать, что типы известных этнографии первобытных организмов могут в той или иной степени отклоняться от тех, что существовали в период до возникновения классового общества. И дело не только во влиянии цивилизации. Вообще переход части первобытных организмов с одной стадии эволюции первобытной формации на другую не мог в какой-то степени не сказаться на структуре организмов, продолжавших оставаться на низшей ступени. В результате всего этого некоторые из типов могли быть по отношению друг к другу не стадиями /112/ развития, а разными его конкретно-историческими вариантами.

Поэтому подход «вначале типологизация и только затем периодизация» не может быть признан правильным. Подлинно научная типология первобытного общества невозможна без периодизации. И в связи с этим нельзя не заметить, что ни один из этнографов, отрицавших эволюцию, а тем самым и периодизацию, не смог предложить сколько-нибудь сносной типологии первобытных организмов. Везде, где мы сталкиваемся с более или менее обоснованной типологией первобытных организмов, она неизбежно оказывается стадиальной.

Подход к реконструкции эволюции первобытного общества по данным этнографии должен быть с самого начала историческим. Выделение того или иного типа первобытных организмов с необходимостью предполагает одновременное выявление связей этих обществ с обществами других типов. Сам выделяемый тип должен рассматриваться не в статике, а в динамике, развитии. Необходимо выявление как наследия старых отношений в обществах данного типа, так и тенденций иx дальнейшего развития. Только это позволит установить генетические связи между различными типами. При этом важнейшая задача состоит в выявлении факторов, определявших развитие обществ того или иного типа в данном направлении. Если такое развитие общества определялось не столько факторами, действовавшими внутри его, сколько влиянием более развитых социальных организмов, то закономерным является вывод, что тип, по направлению к которому идет эволюция, не был стадией подлинного первобытного общества.

Только анализ и сопоставление тенденций развития различных типов первобытных социальных организмов, известных этнографам, дает возможность одновременно и восстановить подлинные типы первобытного общества и выявить генетические связи между ними, т.е. реконструировать стадии эволюции подлинной первобытности.

Еще сложнее обстоит дело с такими стадиями развития подлинного первобытного общества, которые совсем не представлены известными этнографии /113/ первобытными организмами. Их можно восстановить только по тем следам, которые сохранились в первобытных организмах, относящихся к более высоким стадиям.

Одна из важнейших особенностей эволюции первобытных производственных отношений заключается в том, что возникновение новой их формы не означает полного исчезновения старой. Оно означает первоначально лишь сужение сферы действия старых отношений. Последние, не исчезая полностью, все в большей и большей степени уходят на задний план, уступая господствующее положение новым отношениям.

Длительное сохранение старых социально-экономических отношений после возникновения новых открывает возможность реконструкции последовательных стадий эволюции первобытной экономики. Но вполне понятно, что реконструкция будет правильной лишь при условии, если мы сможем установить, какие именно из сосуществующих форм социально-экономических отношений являются более архаичными и какие — новыми. Этнографические данные позволяют выявить некоторые объективные критерии различия между более и менее архаичными производственными отношениями. Как достаточно твердо установлено этноэкономией, главным объектом собственности и распределения в первобытном обществе была пища [6]. Именно в сфере распределения пищи дольше всего сохранялись самые архаичные формы распределения. Даже у народов, у которых возникло имущественное неравенство и зачаточные формы эксплуатации человека человеком, нередко в сфере распределения пищи продолжали в значительной степени действовать нормы коммуналистского (уравнительного) распределения [9].

У большинства народов первобытного общества, перешедших к производящему хозяйству, обычно продолжали сохраняться в качестве дополнительных занятий охота и собирательство. И если в новых областях деятельности утверждались новые формы производственных отношений, то в старых нередко продолжали сохраняться старые, более примитивные. И вероятность сохранения в области распределения, например, продуктов охоты старых норм была тем большей, чем меньшую роль играли эти продукты в обеспечении общества. При этом у земледельческих народов иногда сохранялись /114/ такие нормы, которые исчезли у некоторых племен, продолжавших развиваться без выхода за пределы присваивающего хозяйства. И эти нормы могли не только сохраняться, но даже распространяться нa другие продукты. Это позволяет привлекать для реконструкции первоначальных форм производственных отношений материалы по народам не только с присваивающим, но и с производящим хозяйством. Но наибольшие шансы на восстановление начального этапа развития первобытной экономики дает очень своеобразное явление, которое можно было бы охарактеризовать как обратимость производственных отношений.

Прогресс первобытных производственных отношений теснейшим образом связан с увеличением объема производимого продукта, который, в свою очередь, является в конечном счете показателем уровня развития производительных сил. Самая архаичная, первоначальная форма производственных отношений связана с таким уровнем развития производительных сил, когда создавался исключительно лишь жизнеобеспечивающий продукт. С появлением более или менее регулярного избыточного продукта возникла новая форма социально-экономических отношений {О понятиях жизнеобеспечивающего и избыточного продукта см. [6].}. Дальнейший рост избыточного продукта имел своим результатом появление все более прогрессивных форм.

Но в условиях присваивающего хозяйства объем созданного продукта зависел не только от степени совершенства средств труда и опыта производителя, но и от различного рода природных факторов, не поддающихся контролю человека. Действие этих факторов могло приводить как к возрастанию, так и к уменьшению объема добываемого продукта. Эти колебания могли носить чисто случайный характер. Но они могли происходить и более или менее систематически, что имело место тогда, когда эти колебания были обусловлены периодическими изменениями природных условий, в частности сменой сезонов года.

Вполне понятно, что уменьшение объема продукта могло достигать таких размеров, что он весь превращался /115/ в жизнеобеспечивающий. И в первобытных обществах, в которых сокращение объема продукта происходило не от случая к случаю, а периодически, причем нередко в таких масштабах, что он весь становился жизнеобеспечивающим, выработалась такая форма обеспечения существования членов общества (а тем самым и самого общества), как обратимость производственных отношений. Когда весь продукт становился жизнеобеспечивающим, господствовавшие в нормальных условиях производственные отношения отходили на задний план, а взамен их выдвигались более архаичные формы, которые в предшествующее время или совсем не проявлялись, или играли второстепенную роль.

Наиболее изученным из всех такого рода обществ является эскимосское. Анализ социально-экономичес-ких отношений в обществе эскимосов Канады и Гренландии позволил сделать вывод, что самой архаичной формой первобытных производственных отношений являются те, которые были названы нами разборно-коммуналистскими [7]. На самом раннем этапе эволюции первобытного общества, который не представлен ни одним известным этнографии первобытным организмом, эти отношения были единственно существующими. Суть их заключалась в том, что все продукты труда, и прежде всего пища, находились не только в полной собственности, но и в безраздельном распоряжении коллектива. Общественным продуктом мог распоряжаться только коллектив в целом, но ни один из его членов в отдельности. Каждый член коллектива имел право на долю продукта, но она не поступала ни в его собственность, ни в его распоряжение. Он не мог использовать ее для какой-либо другой цели, кроме непосредственного физического потребления. И вследствие этого процесс распределения пищи был неотделим от процесса ее потребления.

Эти отношения или их более или менее отдаленные следы были обнаружены нами помимо эскимосов у значительного числа народов мира, причем у всех них они были самыми архаическими [8]. Мы не имеем возможности детально развернуть здесь нашу аргументацию, ибо в таком случае речь пошла бы уже не столько о методе реконструкции /116/ эволюции первобытной экономики по данным этнографии, сколько о развитии самой этой экономики. В центре же данной работы находится не само реконструируемое прошлое, а метод воссоздания прошлого, движение мысли, воспроизводящей это прошлое. И тот или иной метод реконструкции лучше всего может быть продемонстрирован в том случае, когда реконструкция прошлого уже проделана, когда ее результаты изложены в печати и когда соответственно каждый желающий может без труда ознакомиться с фактами, положенными в основу реконструкции.

Реконструировать можно не только эволюцию первобытного общества в целом, но и развитие отдельных общественных институтов. Автору настоящих строк много пришлось заниматься проблемой эволюции брака и семьи в первобытном обществе. Итоги наших исследований были изложены в работах «Как возникло человечество» (М., 1966), «Происхождение брака и семьи» (М., 1974). Здесь мы попытаемся, отвлекаясь от конкретного материала, осветить общий ход мысли, результатом которого и была изложенная в названных выше работах схема эволюции брака и семьи. Отправным пунктом нашего исследования был факт существования строжайшего запрета половых отношений между членами рода — родовой экзогамии, или, точнее, агамии. Как уже указывалось ранее, данные этнографии свидетельствуют об универсальном распространении в прошлом человечества родовой организации, а тем самым — и родовой агамии. Агамный запрет был фундаментальным, основным принципом поведения людей родового общества. Он рассматривался ими как способ нейтрализации какой-то неведомой и поэтому особо страшной опасности, нависшей над человеческой группой и угрожавшей самому ее существованию. Но в действительности на всех этапах развития родового общества нарушение агамного табу никакой реальной опасности ни для индивидов, ни для группы не представляло {Некоторые авторы выступили с опровержением данного положения, ссылаясь на то, например, что у аборигенов Австралии частым явлением были конфликты из-за женщин [3, с. 84—85]. При этом они совершенно упустили из вида, что эти конфликты не были связаны с нарушением экзогамии и протекали в обстановке строжайшего соблюдения агамного табу. Следует добавить, что у тех первобытных народов, у которых экзогамия рано исчезла (бушмены, хадза, эскимосы и др.), конфликты из-за женщин, во всяком случае, были явлением ничуть не более частым, чем у австралийцев.} /117/

Возникает вопрос, могло ли зародиться у всего без исключения первобытного человечества представление о страшной опасности, если бы такой опасности никогда в действительности не существовало. Ответ на этот вопрос, по нашему мнению, может быть только однозначным. «Общественная жизнь,— писал К. Маркс, — является по существу практической. Все мистерии, которые уводят теорию в мистицизм, находят свое рациональное разрешение в человеческой практике и в понимании этой практики» [1, т. 3, с. 3]. Опасность, которую призвана была нейтрализовать родовая агамия, действительно существовала. Но существовала она до появления родовой агамии и была нейтрализована лишь с ее появлением, причем полностью и окончательно.

Факты этнографии дают возможность составить представление о природе этой опасности. Этнографии известны случаи, когда у тех или иных народов агамное табу во время праздников снималось. И ставшие возможными половые отношения между членами рода всегда с неизбежностью носили неупорядоченный, т. е. промискуитетный характер. Снятие агамного табу, на котором покоился род, равносильно возвращению в дородовую эпоху. И характерной чертой этой эпохи был промискуитет. Неупорядоченные половые отношения между членами производственного коллектива не могли не представлять опасности для последнего. Неизбежным было поэтому и осознание этой опасности — причем, разумеется, в иллюзорной форме — и выработка практических мер по ее ослаблению и нейтрализации. Полная агамия коллектива, какой является родовая агамия, полностью покончила с этой опасностью. Но сразу она возникнуть не могла. Ей предшествовала временная агамия — половые производственные табу, т. е. запрет половых отношений между членами коллектива в периоды напряженной хозяйственной деятельности. С ними чередовались периоды промискуитета, которые были одновременно временем отдыха от напряженной деятельности. /118/

Такое представление о периоде, предшествовавшем возникновению рода, находит себе подтверждение не только в упомянутых выше фактах снятия агамного табу. У огромного множества народов первобытного общества этнографами было зафиксировано существование, с одной стороны, периодов запрета половых отношений — половых производственных табу, с другой — периодов промискуитетных оргиастических праздников, причем у некоторых из них промискуитетные праздники начинались непосредственно за периодами действия половых производственных табу.

Данные о существовании как половых производственных табу, так и промискуитетных праздников были обнаружены нами в литературе о народах, стоящих на самых различных стадиях эволюции первобытного общества, а материалы о пережитках как тех, так и других — в литературе о народах, живших уже в классовом обществе. Все это, на наш взгляд, убедительно свидетельствует о том, что как половые производственные табу, так и оргиастические праздники имели в прошлом человечества универсальное распространение.

Некоторые авторы отрицают правомерность подхода к половым производственным табу и промискуитетным праздникам как к пережиткам прошлого вообще и пережиткам дородовой эпохи в частности. Это связано с предлагаемым им общим решением проблемы пережитков, которое по сути сводится к отрицанию существования последних. Они утверждают, что все возникшие в прошлом явления сохраняются в настоящем лишь в силу того, что отвечают определенным «общественным потребностям и выполняют определенные общественные функции. Поэтому все они являются не только пережитками [4, с. 56-57]. Здесь этих авторов можно было бы упрекнуть в излишней категоричности: существуют и такие явления, которые являются только и только пережитками.

Во всяком случае, вряд ли можно спорить о том, что многие явления, унаследованные от прошлого, выполняют определенные общественные функции в настоящем, причем нередко отличные от тех, которыми они обладали ранее, что они являются не только пережитками. Но если то или иное явление представляет /119/ собой не только пережиток, это означает, что оно представляет собой и пережиток.

Следует сказать, что даже в том случае, когда объектом нашего исследования является исключительно существующее в данное время общество, мы никогда не поймем бытующие в нем социальные институты, если ограничимся изучением их функций и их связей с другими институтами. Необходимо выявление их происхождения и развития. «Самое надежное в вопросе общественной науки... — писал В.И.Ленин, — это не забыть основной исторической связи, смотреть на каждый вопрос с точки зрения того, как известное явление в истории возникло, какие главные этапы это явление проходило, и с точки зрения этого развития смотреть, чем данная вещь стала теперь» [2, т. 39, с. 67].

Но особо важное значение проблема генезиса приобретает, когда в центре нашего внимания находится задача реконструкции прошлого. При такой постановке вопроса, когда мы сталкиваемся с явлением, которое представляет собой не только пережиток прошлого, оно выступает для нас прежде всего именно как пережиток прошлого. Все остальное — и его современные функции и его связи с другими современными явлениями — отходит на задний план.

Бесспорно, что оргиастические праздники в средневековой Европе выполняли определенные общественные функции. Столь же бесспорно, что во время этих праздников не имело и не могло иметь место нарушение агамного табу: в средневековой Европе не существовало родовой организации. Но столь же несомненно существование генетической связи между оргиастическими празднествами европейского средневековья и промискуитетными праздниками первобытных народов. И приведенные в наших работах этнографические материалы дают возможность проследить эволюцию оргиастических праздников, начиная с самых архаических и кончая средневековыми, выявить основные этапы их развития.

При обращении к половым производственным табу «бросается в глаза, что все они представляют собой, в сущности, одно явление. Половые производственные табу у самых различных народов, отделенных друг от друга огромными расстояниями, по всем своим основным /120/ особенностям совпадают. Везде существует одно и то же — глубокая вера в то, что воздержание от половых отношений является необходимым условием успеха хозяйственной деятельности, что нарушение табу с неизбежностью повлечет за собой неудачу.

Половые производственные табу были явлением всеобщим, универсальным. Поэтому всякая попытка объяснить их возникновение специфическими особенностями того или иного конкретного общества, вывести их из того или иного «социального и культурного контекста» заведомо обречена на неудачу. И насколько нам известно, никто и не пытался этого сделать.

Половые производственные табу имеют одну общую причину, один общий объективный корень. Как свидетельствуют все их особенности, они возникли как средства нейтрализации реальной опасности, которую представляли для хозяйственной деятельности отношения между полами внутри коллектива. Но реальную опасность для производственной деятельности могли представлять лишь неупорядоченные половые отношения. Отсюда следует, что половые производственные табу могли возникнуть только в дородовую эпоху. Об этом говорит и их тесная связь с промискуитетными праздниками, которые обязаны своим происхождением ограниченному промискуитету, характерному для последних этапов эволюции первобытного стада. Все это, разумеется, не означает, что те конкретные половые производственные табу, которые были зафиксированы этнографами, возникли непосредственно в эпоху первобытного стада. Они, несомненно, возникли позже. Однако, как показывают данные, приведенные в наших работах, все они обязаны своим появлением самым первым, исходным половым производственным табу, возникшим в первобытном стаде, имеют их своим источником. И в этом отношении половые табу отнюдь не исключение. Точно так же обстоит дело с родом и соответственно с родовой агамией. Все конкретные роды, с которыми имели дело этнографы, возникли тысячелетия спустя после того, как закончилась эпоха пepвобытного стада. Но это ни в малейшей степени не находится в противоречии с тем, что род вообще пришел непосредственно на смену первобытному стаду.

Существовавшая на последнем этапе эволюции /121/ первобытного стада временная агамия рано или поздно превратилась в вечную, полную, и соответственно человеческий коллектив стал родом. Вытеснение половых отношений из коллектива с неизбежностью означало завязывание таких отношений между членами разных коллективов и введение их в определенные общественные рамки. Возникновение родов было одновременно и возникновением брачных союзов между родами - дуально-родовых организаций. Пришедший на смену промискуитету брак был не только дуально-родовым, т. е. групповым, но и дисэкономическим и дислокальным. И иным он быть не мог, ибо вся сущность полной агамии состояла в абсолютном запрете половых отношений внутри производственного коллектива, который с неизбежностью был и локальной группой. Совпадение первоначального рода с производственным коллективом и локальной группой неизбежно делало его материнским.

Существует огромное множество данных, говорящих об универсальности дуально-родовой организации, а тем самым и дуально-родового, группового брака, о возникновении ее в результате завязывания связей между ранее совершенно самостоятельными коллективами. Вывод о дислокальном характере первоначального дуально-родового брака находит подтверждение в огромном материале об обособлении мужчин и женщин, раздельном проживании супругов и т. п.

Эти данные обычно парируются ссылкой на то, что у низших охотников и собирателей (австралийцы, бушмены) супруги жили вместе. Но у тех же самых народов юноши, а также девушки жили обособленно от остальной части группы — у особых костров (австралийцы) или даже в особых жилищах (бушмены), соответствующих домам холостяков и домам девушек оседлых народов. Как показывают данные об оседлых народах, более архаичными по сравнению с домами холостяков были мужские дома, в которых жили все мужчины селения (или части селения). Это позволяет сделать вывод, что и у низших охотников и собирателей ранее обособлены были от остальной части группы не только юноши, но и вообще все мужчины. Этот вывод находит свое подтверждение в данных австралийской этнографии и мифологии. /122/

И в этой связи нельзя не подчеркнуть, что использование для реконструкции начального этапа эволюции брака и семьи материалов не только по охотникам и собирателям, но и по первобытным земледельцам, само по себе не может служить основанием для вывода об ошибочности такой реконструкции. Нередко случается, что народы, достигшие более высокой ступени развития, сохраняют большее число остатков старых социальных институтов, чем народы, не сумевшие на нее подняться. Такой важнейший момент первой социальной формы регулирования отношений между полами, как агамия (экзогамия), в неприкосновенности сохранился у большинства первобытных земледельцев, но полностью исчез у многих низших охотников и собирателей.

Обосновывая свои взгляды, противники концепции группового брака обычно ссылаются на тот факт, что брак между индивидами существовал у всех без исключения народов. Отсюда они делают вывод, что никаких других форм брака никогда не существовало, что брак всегда был индивидуальным. Групповой брак, по их мнению, чисто спекулятивная концепция, не имеющая основы в фактическом материале. Прежде всего следует подчеркнуть, что у многих народов первобытного общества наряду с браком между индивидами существовал брак между группами (родами, фратриями). Различные формы группового брака описаны этнографами под названиями обязательного билатерального кросс-кузенного брака, обязательного матрилатерального кросс-кузенного брака, дуально-фратриальной организации и т. п. Существование группового брака в прошлом человечества столь же несомненный факт, как и существование индивидуального брака. Вопрос может стоять только о том, возникли ли индивидуальный и групповой браки одновременно или в разное время, и если верен последний ответ, то какая из этих двух форм брачных отношений является более древней, архаичной, а какая — более поздней. Убедительный ответ на вопрос дает анализ классификационных систем родства. Самые древние из них — дуальные системы родства — не знают вообще отношений между индивидами, они знают брак исключительно лишь между группами. И только в /123/ самых поздних классификационных системах родства появляются термины, обозначающие мужа и жену. Уже это само по себе в достаточной степени обосновывает положение о большей архаичности группового брака по сравнению с индивидуальным. Но имеется множество и других данных, свидетельствующих о том же самом.

Сторонники концепции изначальности индивидуального брака полностью игнорируют огромное количество твердо установленных фактов. И вполне понятно почему: они не могут эти факты объяснить, эти факты совершенно не укладываются в их концепцию.

Иное дело концепция эволюции брака и семьи, в которой в качестве стадий выступают промискуитет, групповой брак и индивидуальный брак. Она позволяет дать единое объяснение огромному множеству явлений, связанных с отношениями между полами (всевозможные половые табу, промискуитетные, оргиастические праздники, родовая экзогамия, оргиастические нападения женщин, легенды об амазонках, обособление мужчин и женщин, мужские дома, женские союзы, свобода добрачных отношений полов и т. п.), позволяет понять генезис и развитие всех этих явлений. Если теперь принять во внимание, что пока не обнаружено никаких фактов, которые бы находились в противоречии с этой концепцией, не укладывались в ее рамки, становится ясным, почему данная реконструкция прошлого по данным этнографии имеет все основания претендовать на истинность.