Вся история складывается из действий людей. Вряд ли кто станет с этим
спорить. Исходя из этого, некоторые историки пришли к выводу, что предметом
их науки является человек. Такова точка зрения, по крайне мере,
значительного числа представителей школы «Анналов». «В самом деле, —
писал один из ее основателей — Марк Блок (1886—1944) в книге
«Апология истории или ремесло историка (1949; русск. перевод: М., 1973),
—великие наши наставники, такие как Мишле или Фюстель де Куланж, уже
давно научили нас это понимать: предметом истории является человек».[1]
Эта идея была с восторгом подхвачена рядом наших ученых. «Предмет
исследования историков, — пишет, например, претендующий на роль
теоретика исторической науки медиевист Арон Яковлевич Гуревич, —
люди, мыслящие и эмоциональные существа».[2]Ему вторит
член-корреспондент РАН Ахмед Ахмедович Искендеров, утверждающий, что «в
центре исторических исследований» должна находиться «человеческая
личность».[3]
Таким образом, у всех у них получается, что именно отдельный человек
есть субъект исторического процесса. Но естественно, что никто из них не
мог выдержать эту точку зрения последовательно до конца. После такого рода
заявлений обычно сразу же следовали оговорки, что, собственно, нужно иметь
в виду не человека, а людей, связанных друг с другом, образующих реальные
коллективы и т.п.
И понять эту непоследовательность можно. К чему можно прийти, если
последовательно придерживаться подобного рода взглядов, можно видеть на
примере русского философа Владимира Францевича Эрна (1882 —1917).
Поставив в статье «Методы исторического исследования и книга Гарнака
«Сущность христианства»» (1907) вопрос о том, «что должно быть познанным в
истории?», он отвечал: «...Необходимо... каждую отдельную индивидуальную
жизнь познать во всем объеме и ее внутреннем содержании и ее внешнего
воздействия на окружающее. Но что это значит? Это значит, что нами должен
быть познан безусловно всякий из тех миллиардов людей, которые
жили на земле и которые ведь все безусловно вошли в исторический процесс.
Только когда мы будем знать о каждом человеке все, т.е. когда мы узнаем во
всей полноте всю бесконечную массу его всех мыслей, всех чувств, всех
переживаний, а также всю совокупность воздействий, полученных им от других,
а также произведенных им от себя на других, только тогда заполнятся
действительно фактическим содержанием те грубые, часто возмутительно
грубые, и пустые схемы, которыми историки хотят подменить познание того,
что было в истории, и только тогда обрисуется во всей полноте нормальный
образ исторического познания».[4]
Но историки никогда не знали и никогда не будут знать всего о каждом
участнике исторического процесса. Более того, такое знание совсем и не
нужно для знания и понимания данного процесса. Все дело в том, что
отдельные люди никогда не были и никогда не станут субъектами исторического
процесса. Это в равной степени относится как к рядовым его участникам, так
и к крупным историческим деятелям. Жизненный путь Наполеона Бонапарта,
например, не есть исторический процесс. Это всего лишь момент, хотя и
существенный, истории Франции и Европы. Именно в качестве такового он и
представляет интерес для историка.
То обстоятельство, что не индивиды, а их объединения являются объектами
исторического исследования, давно уже достаточно четко осознано подавляющим
большинство историков и вообще обществоведов. И это осознание было не
только практическим. Было немало попыток теоретического осмысления и
обоснования данного положения. Вот, например, что писал в свое время
известный австрийский социолог Людвиг Гумплович: «Мы считаем отдельными
реальными элементами в социальном процессе природы не отдельных лиц, а
социальные группы: в истории мы будем исследовать, таким образом, не
закономерное поведение индивидов, отдельных лиц, но, если можно так
выразиться, закономерное движение групп»[5]Спор между специалистами идет о том, какое именно объединение
людей следует считать субъектом истории.
Нередко в качестве субъекта исторического процесса называется
человечество. Такую точку зрения отстаивал, в частности, русский
философ Владимир Сергеевич Соловьев, один из немногих мыслителей, четко
поставивших вопрос о субъекте истории. «Прежде всего развитие, —
писал он в работе «Философские начала цельного знания» (1877; послед. изд.:
Соч. в 2-х т. Т. 2. М., 1990), — предполагает один определенный
субъект (подлежащее), о котором говорится, что он развивается: развитие
предполагает развивающееся».[6] И таким
субъектом истории он считал человечество. «Субъектом развития, —
утверждал он, — является здесь человечество как действительный, хотя
и собирательный организм».[7]
Его взгляд разделял историк-медиевист и философ Лев Платонович Карсавин
в своей «Философии истории» (Берлин, 1923; СПб., 1993). «Содержание
истории, — писал он, — развитие человечества, как единого,
внепространственного и всевременного субъекта».[8] Взгляд на человечество как на
субъект истории определял его понимания предмета исторической науки.
«Предмет истории может быть ближайшим образом определен, —
подчеркивал Л.П. Карсавин, — как социально-психологическое
развитие всеединого человечества».[9]
Но с подобным взглядом на субъект истории были согласны далеко не все.
Так, немецкий социолог и философ Пауль Барт (1858—1922) в книге
«Философия истории как социология» (русск. перевод: СПб., 1902), заявив
вначале, что «история есть история человечества»[10], сразу же уточняет, что
историки рассматривают «не весь человеческий род, а лишь общества внутри
этого рода; и каждое общество образует само по себе солидарное
целое».[11] «...Предметом человеческой истории,
— пишет он, -является не индивид и не род, но общество. Итак, предмет
истории — человеческие общества».[12] И историки
действительно чаще всего называли объектом своего исследования
общество, не всегда, правда, вкладывая в это слово тот же смысл,
что и П. Барт. Из-под пера исследователей выходили и выходят книги, носящие
названия «История первобытного общества», «История античного общества» и
т.п.
Крупный русский историк Сергей Федорович Платонов (1860—1933) в
«Лекциях по русской истории» (1917; 1993, 2000 и др.) писал, что
«История... есть наука, изучающая конкретные факты в условиях именно
времени и места, главной целью ее признается систематическое изображение
развития и изменения жизни отдельных исторических обществ и всего
человечества».[13]
Другое, кроме «общества», часто употребляемое историками слово —
«страна». Заглавия типа «Новая история колониальных и зависимых
стран», «Новая история стран Европы и Америки», «История стран Центральной
и Юго-Восточной Европы в XX веке», «История стран Азии и Африки в новейшее
время» и т.п. обычны в исторической литературе.
Нередко в трудах историков как субъект исторического процесса выступает
государство. Достаточно вспомнить «Историю государства
Российского» (1816 — 1829) Николая Михайловича Карамзина
(1766—1826). В противовес Н.М. Карамзину другой русский писатель и
историк — Николай Алексеевич Полевой (1796—1846) назвал свой
труд «История русского народа» (1829 — 1833). «Всеобщую историю мы
понимаем как историю народов», — писал известный русский мыслитель
Николай Николаевич Страхов (1828— 1896).[14] Взгляд на историю как на историю
народов широко распространен и сейчас. «Народ — главный
субъект истории», — довольно категорично утверждается, например, в
коллективном труде казанских историков «Периодизация всемирной истории»
(1984).[15]
Известный русский историк Сергей Михайлович Соловьев (1820—1879)
попытался синтезировать взгляды Н.М. Карамзина и Н.А. Полевого. В своей
работе «Наблюдения над исторической жизнью народов» (1868—1876) он
начинает с утверждения, что история занимается изучением народов. Но далее
он критикует тех историков, которые отрывают народ от государства.
«...Государство, — утверждает С.М. Соловьев, -есть необходимая форма
для народа, который немыслим без государства...».[16] Связь между государством и народом есть отношение между
формой и содержанием. Но лишь приведенным выше определением предмета
истории С.М. Соловьев не ограничился. Как считал он, от изучения отдельных
народов историческая наука переходит к исследованию целого человечества. В
другой, более ранней работе «Исторические письма» (1858) С.М. Соловьев
использует для обозначения предмета исторического исследования наряду со
словом «народ» слова «общество» и «общественный организм».[17]
У таких выдающихся мыслителей XVIII в., как Джамбаттиста Вико и Адам
Фергюсон, в качестве субъектов исторического процесса фигурировали
нации. Но ни тот, ни другой даже не попытался обосновать свою
точку зрения и раскрыть значение используемого ими термина. Такую попытку
предпринял видный немецкий историк Карл Лампрехт (1856—1915) «Наше
исследование, — писал он, — привело нас к понятию нации,
— к этой единице исторической жизни, в которую включена жизнь
отдельной личности, и в развитии которой можно отметить определенные,
типичные фазисы... Конечно, кроме наций, есть в истории и другие массовые
явления. Но нет никакого сомнения, что последние являются более частными и
в то же время более сложными, чем первые, и что для их понимания нужно уже
иметь ясное и определенное понятие о нации».[18]
С критикой такой точки зрения выступил другой крупный немецкий
историк - Эдуард Мейер. «Итак, — утверждал он, — считать
единицей истории нацию и из ее судеб выводить нормы исторической эволюции
— совершенно ошибочно. Никакой замкнутой в себе национальной истории
вообще нет: все народы, вступившие между собой в продолжительное
политическое и культурное единение, представляют собой для истории до тех
пор единство, пока связь их не нарушается ходом исторической эволюции, и в
сущности истории отдельных народов, государств, наций являются частями
единой всеобщей истории; хотя их и можно рассматривать отдельно, но никогда
нельзя изучать совершенно изолированно, без связи с целым. Основной и
высшей целью исторического изучения и всякой, даже направленной на
частности, исторической работы может быть только всеобщая
история».[19]
Однако, объявив по сути дела субъектом истории, а тем самым и объектом
исторической науки человечество, Э. Мейер спустя несколько страниц пишет:
«Объектом исторического интереса может быть как отдельный человек, так и
общества людей: народы, государства, целые культуры».[20] И тут же вносит поправку: «Что история возможна только по
отношению к человеческому обществу, к социальным группам, -это
разумеется само собой, потому что жизнь и деятельность каждого отдельного
человека могут протекать только в тесной связи и взаимодействии с жизнью
других людей».[21]
Крупнейший русский историк Василий Осипович Ключевский (1841 —
1911) не возражал против взгляда, согласно которому предметом изучения
истории является «жизнь человечества». Однако он тут же добавлял, что «этот
термин «жизнь человечества» — есть очень широкое обобщение, которое
выведено несколькими ступенями из конкретных явлений».[22] И на вопрос о том, что представляют
собой «видимые конкретные предметы» исторического исследования, давал
ответ: ими является различного рода человеческие союзы. «Предметом
исторического изучения, — писал он, -служат человеческие союзы
— их развитие, взаимодействие и смена».[23] Из местных исторических процессов складывается всеобщая
история.
Разные мыслители в разные времена объявляли субъектами исторического
процесса культурно-исторические типы (Николай Яковлевич
Данилевский), культуры (Лео Фробениус, Освальд Шпенглер и др.),
цивилизации (Арнольд Джозеф Тойнби, Филип Бэгби, Кэррол Квигли и
др.), этносы (Сергей Михайлович Широкогоров), этносы и
суперэтносы (Лев Николаевич Гумилев, Эдуард Сальманович Кульпин),
расы (Людвиг Вольтман). Особенно модным в последнее время стало
рассматривать в качестве субъектов исторического процесса цивилизации. О
«цивилизационном подходе» говорят все кому не лень.
Еще чаще историки, не вдаваясь ни в какие теоретические изыски, давали
своим трудам такие, например, названия как «История древней Греции»,
«История Древнего Рима», «История Византии», «История Франции», «История
России», «История Древнего Востока», «История античного мира», «История
Европы», «История Тропической и Южной Африки» и т.п.
Но даже, когда историки пользовались не единичными, а общими понятиями,
последние редко получали определения и почти никогда — теоретическую
их разработку. О понятии общества написано множество работ. Но все они
носят чисто философский или социологический характер. Нет ни одной, в
которой бы предпринималась попытка разобраться в том, что именно имеют в
виду историки, когда говорят об обществе как объекте своего
исследования.
Понятие страны, как правило, вообще никак не определяется, хотя ему в
последнее время стали придавать такое значение, что даже появился термин
«страновый подход». Известный советский историк Борис Федорович Поршнев
(1905 — 1972) в своем докладе «Мыслима ли история одной страны?»,
посвятив немало места выявлению значения слова «страна», так и не дал
никакого определения этому понятию.[24]
Попытка дать определение понятия «страна» была предпринята в уже
упоминавшейся выше работе «Периодизация всемирной истории». «Страна,
— говорится там, — это не просто регион; это совокупность
регионов, объединенных как некоторым сходством путей своего развития, так и
проистекающим из него единством, общностью развития. Страна, как некоторый
комплекс территорий, не исключает развития в их судьбах, а потому всякая
страна может быть расчленена в ходе исторического познания на более дробные
«страны», каждая со своим собственным темпом и ритмом развития».[25] Определение из числа не слишком ясных.
О понятии «народ» написано много, но ни в одной работе не поднимается
вопрос о том, что собственно понимают под этим словом историки, когда
говорят, что их наука изучает историю народов.
И, к сожалению, никто не предпринял попытки выявить соотношение между
понятиями человечества, общества, страны, государства, народа, этноса,
нации, цивилизации, культуры, расы. Таким образом, в исторической науке не
существует никакого четкого представления о субъекте истории, а тем самым и
об объекте ее исследования. А оно необходимо. Не разобравшись в вопросе о
субъекте истории, невозможно понять всемирно-исторический процесс.
