Столыпин был назначен министром внутренних дел 26 апреля 1906 г. Депутаты I Думы были приняты царем, обратившимся к ним с речью в Зимнем дворце, на другой день — 27 апреля. Нет сомнения, что Столыпин получил свой пост именно под Думу в том смысле, что ему было доверено проложить политический курс в новых, совершенно непривычных для царизма исторических условиях — обеспечить сожительство дотоле ничем не стесненного самодержавия с «народным представительством». То, что Столыпин начал свой «конституционный» путь в ранге не главы правительства, а всего лишь министра внутренних дел, никого не обманывало. Во-первых, министерство, которое он возглавил, было ключевым, ибо именно оно определяло в первую очередь внутреннюю политику правительства; этот пост остался за ним и тогда, когда он сменил И.Л. Горемыкина на посту председателя Совета министров. Произошло это уже через 72 дня. И здесь судьбы I Думы и Столыпина оказались полностью взаимосвязаны. Ее роспуск и его назначение на пост премьера произошли день в день — 8 июля 1906 г. /16/

Молниеносное восхождение вчера еще рядового губернатора на вершину политического Олимпа в возрасте 44 лет было загадкой для современников, остается загадкой и поныне, потому что никаких мощных связей и протекций у Столыпина при дворе не было. Кто подсказал его кандидатуру царю, неизвестно. Правда, один из его биографов, кадет А.С. Изгоев, писал, что кандидатуру Столыпина предложил в министры внутренних дел тогдашний обер-прокурор Синода князь Оболенский, об этом есть и свидетельство Шилова, но другие биографы Столыпина этой версии не подтверждают. Да и сам Изгоев тут же признает, что, «чем и как он (Столыпин. — А.А.) завоевал высокое доверие (царя. — А.А.), мы пока не знаем»[1]. А.А. Столыпин в книге, написанной уже в эмиграции, утверждал, что Николай II назначил его брата министром внутренних дел «по своему личному почину» и по собственному же выбору назначил председателем Совета министров[2]. Но и это утверждение вызывает сомнение, так как тоже не находит подтверждения в других источниках. Можно предположить, если верить А.А. Столыпину, что «почин» Николая II был обусловлен энергичным подавлением Столыпиным аграрного движения в Саратовской губернии, где он губернаторствовал до своего назначения министром. Но позже правые, поведшие кампанию против премьера, ставили ему в числе прочего в вину, что именно в Саратовской губернии во время революции было сожжено больше всего помещичьих имений.

Служебный путь, проделанный Столыпиным в провинции, был совершенно ординарным, ничем не отличавшимся от карьеры других чиновников, ставших губернаторами. Столыпин происходил из древнего дворянского рода, который впервые упоминается в XVI в. Его дед Дмитрий дослужился до чина генерал-адъютанта. Сестра деда, Елизавета, вышла замуж за Арсеньева, а их дочь Мария — за Юрия Лермонтова, так что их сын, великий поэт М.Ю. Лермонтов, и будущий глава царского правительства происходили из одного рода.

В 1884 г. П.А. Столыпин в возрасте 22 лет окончил естественный факультет Петербургского университета и сразу поступил на службу в Министерство внутренних дел. Через два года перешел в ведомство земледелия и государственных имуществ, но затем снова вернулся, и на этот раз окончательно, в министерство, где начал служебный путь. Сперва он был назначен, ковенским /17/ уездным предводителем дворянства, а в 1899 г. — губернским в той же губернии (в Западном крае предводители дворянства не выбирались, а назначались правительством). В 1902 г. В.К. Плеве назначил его исправляющим должность гродненского губернатора. В 1903 г. Столыпин стал саратовским губернатором. Это было, безусловно, актом высокого доверия со стороны всесильного министра внутренних дел — пост слыл трудным, ибо губерния считалась «красной», и именно из Саратова Столыпин переехал в Петербург. Плеве его высоко ценил, считал настоящим хозяином, помещиком и дворянином. Губернатор был действительно образованным человеком, прекрасно владел тремя иностранными языками. Единственное, что ставил ему в вину министр, — это склонность «к фразе и позе»[3]. Но в Петербурге эта склонность на первых порах сослужила ему хорошую службу. Столыпин оказался хорошим оратором, а это весьма нужное качество для политического деятеля, имеющего дело с «народным представительством».

Период первых двух Дум был временем бурного восхождения Столыпина, утверждения его авторитета в «верхах». Он стал предметом обожания экзальтированных дам, получил наивысшее признание у правых, его ораторские пассажи становились крылатыми фразами. Реакция и контрреволюция обрели наконец долгожданного вождя, на которого были возложены все надежды. И надежды эти оправдывались. Выступая с трибуны I Думы (в этой Думе Столыпину пришлось выступить лишь дважды с интервалом в четыре дня) 8 июня 1906 г., Столыпин произнес фразу о кремневом ружье, которая сразу же стала частью его политической биографии и неоднократно комментировалась как его противниками, так и сторонниками. В ответ на запросы о провокационных и незакономерных действиях департамента полиции Столыпин оправдывался необходимостью борьбы с анархией и несовершенством законов, на основании которых политической полиции приходилось вести эту борьбу. Пока нет новых, пояснял он, надо применять существующие:

«Нельзя сказать часовому: у тебя старое кремневое ружье; употребляя его, ты можешь ранить себя и посторонних; брось ружье. На это честный часовой ответит: “Покуда я на посту, покуда мне не дали нового ружья, я буду стараться умело действовать старым”»[4].

Это первое думское «мо» (mot) принесло Столыпину первые очки в правом и правительственном лагере и стало объектом /18/ последующих иронических, а позже, поскольку «ружье» так и осталось кремневым (новых законов дано не было), язвительных замечаний со стороны либералов и левых. Вторая речь, произнесенная 12 июня, также представляла собой ответ на запрос о помощи голодающим, но на этот раз она была вполне заурядной.

Дума оказалась в центре главных забот Столыпина. Ситуация была достаточно сложной. С одной стороны, стало очевидным, что правительству и помещикам с ней не ужиться: аграрная программа трудовиков ставила под вопрос само существование режима. С другой стороны, разгон Думы в условиях нового подъема революции мог привести к непредсказуемым последствиям. Логика вещей подсказывала, что надо выиграть время — держать курс на роспуск и в то же время выяснить возможности и шансы приемлемого соглашения с либералами, в которое, однако, «верхи» плохо верили. Столыпин относился к этой идее с явным предубеждением. Тем не менее вместе с министром иностранных дел А.П. Извольским он встретился 26 июня с П.Н. Милюковым, а на другой день — с Д.Н. Шиповым и Н.Н. Львовым. Параллельно аналогичные переговоры с тем же Милюковым (тайно в ресторане Кюба) провел Д.Ф. Трепов, который согласился даже на кадетское министерство. Но это было явно несерьезно, и Трепов сам это отлично понимал. «Верхи» не только выступили против крамольной затеи, но и потребовали немедленного роспуска «сборища революционеров», т. е. Думы. Николай II заверил своего взволнованного министра финансов В.Н. Коковцова, что никогда не совершит «этот скачок в неизвестность»[5], т. е. никогда не согласится на министерство, где председателем Совета министров будет председатель Думы С.А. Муромцев, министром внутренних дел — И.И. Петрункевич, а министром финансов — М.Я. Герценштейн (которого вскоре убили черносотенцы).

В отличие от Трепова Столыпин вел речь с Милюковым о возможности создания только коалиционного кабинета, т. е. правительства, составленного из царских бюрократов и общественных деятелей. Милюков ответил отказом. Столыпин в глубине души очень обрадовался, но для вида попросил Шилова и П.А. Гейдена уговорить Милюкова изменить свое решение. Попытка была сделана, вождь кадетов снова ответил отказом, будучи уверенным, что «сферы» уже внутренне согласились на чисто кадетское министерство. Как показали вскоре /19/ последовавшие события, это было грубым просчетом кадетского лидера, обусловленным совершенно эйфористичным представлением о роли и месте своей партии в революции и Думе.)

Между тем судьба Думы была уже фактически решена. Еще в опубликованном 20 июня правительственном сообщении указывалось на недопустимость отчуждения частной земельной собственности в принципе, что означало открытый вызов Думе. В ответ Дума постановила выступить с контробращением к народу, что уже предрешало вопрос о роспуске. Кадеты приложили максимум усилий, чтобы текст обращения вышел как можно более умеренным Они добились своего, но, кроме 124 кадетских депутатов, за него никто не голосовал. Это было двойным провалом: и левая часть Думы отвернулась от них, и Думу спасти не удалось. Обращение приняли 6 июля, а спустя два дня, 8 июля 1906 г., Дума была распущена.

Имея уже в кармане указ о роспуске, Столыпин по телефону известил председателя Думы кадета С.А. Муромцева о своем намерении выступить в Думе в понедельник (9 июля), а в воскресенье Таврический дворец уже оцепили войска. Что ж, хитрость и обман в политической борьбе — явление совершенно заурядное.

Именно с этого момента начинается стремительный взлет Столыпина. Одновременно с роспуском I Думы он назначается председателем Совета министров (с сохранением портфеля министра внутренних дел). Взятый им курс в аграрном вопросе, жестокое подавление революции, вызывающе провокационные речи во II Думе с угрозами в адрес ее левой части в короткое время делают его кумиром всей контрреволюции, начиная от крайних правых и кончая октябристами. Престиж его при дворе, во влиятельнейших дворянских кругах, Государственном совете, в самом правительстве очень высок.

Особенно резко подскочили акции Столыпина после покушения, совершенного эсерами-максималистами 12 августа 1906 г. на даче на Аптекарском острове, где он жил вместе с семьей. Террористы бросили две мощные бомбы в приемной, где была масса людей. Погибло 27 человек, включая и самих покушавшихся, 32 человека было ранено. Столыпин не пострадал, так как задержался в кабинете на втором этаже. Были тяжело ранены его четырнадцатилетняя дочь и трехлетний сын. Реальным результатом этого жестокого и бессмысленного акта /20/ явилась быстрая и еще более жестокая ответная реакция власти.

Спустя 12 дней, 24 августа 1906 г., была опубликована правительственная программа, состоявшая из двух частей — репрессивной и реформистской. «Правительство, не колеблясь, противопоставит насилию силу», — говорилось в ней В местностях, объявленных на военном положении и положении чрезвычайной охраны, вводились военно-полевые («скорорешительные») суды. Началась вакханалия смертных приговоров и виселиц. В центре реформистской части программы был знаменитый указ 9 ноября 1906 г. о выходе из общины с сопутствующими ему законами. Именно с этими двумя составляющими — столыпинской аграрной политикой и «столыпинскими галстуками», как была прозвана виселица, — у современников в первую очередь и ассоциировался новый глава правительства.

II Государственная дума была избрана Столыпиным как испытательный полигон для будущего бонапартистского курса. Хотя после долгих колебаний и борьбы в верхнем эшелоне власти решили II Думу созвать по старому избирательному закону, уже с первых дней ее существования для всех было ясно, что она обречена, и самый ход избирательной кампании показал, что цезаризм в форме заигрывания с крестьянами отброшен.

Избирательная кампания проходила в обстановке грубого произвола и репрессий со стороны властей всех рангов. Сенатские «разъяснения» исключили из числа избирателей большие группы крестьян и рабочих. Преследовались левые выборщики, запрещались избирательные собрания, масса манипуляций была пущена в ход по части рассылки избирательных повесток, назначения дня и места выборов и т. д. Тем не менее итоги выборов, хотя они происходили уже в обстановке сильного спада революции, оказались для «верхов» еще более разочаровывающими. Левые фракции Думы в совокупности получили 222 мандата (43% общего числа избранных депутатов). Народники разных направлений — 157 мест (трудовики — 104, эсеры — 37, народные социалисты — 16). Социал-демократическая фракция насчитывала 65 депутатов. В то же время «центр» — (кадеты — потерял 80 мандатов. Одновременно усилилось и правое крыло — правые и октябристы заняли в Думе 54 места (10%).

Резкое ослабление кадетского «центра» и столь же явное усиление левого крыла уже говорило о том, что /21/ возможность соглашения между правительством и Думой стала еще более призрачной. Но если в I Думе Столыпин, памятуя об обстановке в стране, пытался хотя бы внешне демонстрировать лояльность и даже заинтересованность в сотрудничестве с «народным представительством», то теперь тон резко изменился. Премьер явно провоцировал Думу на открытые конфликты с правительством, приближая час ее разгона.

II Дума начала свою работу 20 февраля 1907 г., и уже 6 марта Столыпин выступил перед ней с правительственной программой реформ. Список открывал знаменитый указ 9 ноября и другие аграрные мероприятия. Несколько законопроектов касались свободы совести (переход из одного вероисповедного состояния в другое, беспрепятственное «богомоление», закон о старообрядческих общинах и т. д.). Были обещаны законопроекты о неприкосновенности личности и введении волостного земства, рабочим — профессиональные союзы и государственное страхование, стране в целом — реформа образования. Большое значение в программе придавалось «возрождению» боевой мощи армии и флота, утраченной в русско-японскую войну.

Вся остальная часть программы была в том же духе. Столыпин твердо дал понять, что режим не намерен делиться своей властью с «народным представительством». Об этом свидетельствовали заключительные фразы речи. Заявив, что правительство для реализации этой программы готово совместно с законодательными учреждениями «приложить величайшие усилия», оратор сразу же пояснил, какое правительство он имеет в виду: правительство, которое «хранит исторические заветы России», т. е. самодержавно-монархическую власть; правительство, которое «восстановит в ней (стране. — А.А.) порядок и спокойствие, т. е. правительство стойкое и чисто русское, каковым должно быть и будет правительство его величества»[6].

Концовка речи провоцировала левую часть Думы на резкие выступления, что и было достигнуто. Поднявшись на трибуну второй раз для ответа левым депутатам, Столыпин с неприкрытой угрозой заявил:

«Эти нападки рассчитаны на то, чтобы вызвать у правительства, у власти паралич и воли и мысли, все они сводятся к двум словам: «руки вверх». На эти два слова, господа, правительство с полным спокойствием и сознанием своей правоты может ответичь только двумя словами: /22/ “не запугаете”[7].

Эти слова вызвали взрыв энтузиазма у сторонников премьера.

Спустя неделю, 13 марта, выступая по вопросу об отмене закона 19 августа 1906 г. о военно-полевых судах, Столыпин сформулировал свое политическое кредо весьма определенно и достаточно образно:

«Государство обязано, когда оно находится в опасности, принимать самые строгие, самые исключительные законы для того, чтобы оградить себя от распада... Когда дом горит, господа, вы вламываетесь в чужие квартиры, ломаете двери, ломаете окна». В порядке самообороны правительство полномочно «приостанавливать все нормы права». Более того, «состояние необходимой обороны» дает не только право на применение любых репрессий, но и право подчинить государство «одной воле, произволу одного человека»[8].

Эта тирада вызвала у приверженцев премьера не меньший восторг, чем клич «не запугаете». Позже, когда его ореол несколько померк, либералы с большим удовольствием стали склонять наряду с «кремневым ружьем» пассаж о выламываемых дверях и окнах.

Но пока триумфальное шествие продолжалось. 10 мая Столыпин выступил с изложением правительственной концепции разрешения аграрного вопроса. Это была его коронная и итоговая речь во II Думе. Помещичий и антикрестьянский характер выступления даже не маскировался. Землевладельцы «не могут не желать иметь своими соседями людей спокойных и довольных вместо голодающих и погромщиков». Программа левых партий неприемлема в принципе, ибо она «ведет... к социальной революции». В этой связи был отвергнут и кадетский проект «принудительного отчуждения», поскольку он также в конечном итоге приведет к той же требуемой трудовиками национализации.

Указ 9 ноября трактовался как выбор между крестьянином-бездельником и крестьянином-хозяином в пользу последнего. Всегда были и будут тунеядцы, решительно заявил премьер. Не на них должно ориентироваться государство: только «право способного, право даровитого создало и право собственности на Западе». Правительство «желает видеть крестьянина богатым, достаточным, так как, где достаток, там, конечно, и просвещение, там и настоящая свобода». Способный, трудолюбивый крестьянин — «соль земли русской», и поэтому его надо поскорее освободить «от тисков» общины, передав ему землю в неотъемлемую собственность. /23/

Чтобы подчеркнуть генеральное значение набранного курса и твердую решимость претворить его в жизнь, Столыпин закончил свою речь фразой, которая, конечно, была заготовлена заранее:

«Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от исторического прошлого России, освобождения от культурных традиций. Им нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия!»[9]

Из всех крылатых фраз Столыпина эта, как показало время, в его ораторском арсенале оказалась лучшей и наиболее политически эффектной. На этот раз он покорил сердца не только своих традиционных поклонников, но и авторов будущего знаменитого сборника «Вехи», появившегося в 1909 г. Струве свой восторг выразил демонстративно, вынеся в заглавие центральной статьи сборника «Patriotica» слова «Великая Россия».