Настало время подвести итоги, дать конечную оценку личности и политики Столыпина в целом. На протяжении книги эти оценки уже давались, причем приоритет всегда отдавался современникам премьера. На взгляд автора, это самый верный и короткий путь к установлению истины. Сшибка разных мнений и оценок высекает ту искру достоверности, которая позволяет читателю выйти из-под прессинга автора и составить свое собственное мнение о герое данного исторического повествования. Автор остается верным принципу и сейчас, снова предоставляя слово современникам.
Эпитафии современников и два позднейших мифотворца
Со свойственным ему нюхом М.О. Меньшиков очень быстро и точно схватил значение убийства Столыпина для его посмертной судьбы. В статье с характерным названием «Посмертная сила» он писал:
«Выздоровевший от раны П.А. Столыпин, всего вероятнее, удалился бы, как предполагалось еще до покушения, с верхов политики, занял бы пост наместника на Кавказе или посла... Если так, то ему угрожало постепенное забвение. Теперь же “он начинает жить” и “входит в основной капитал нации”»[1].
Меньшиков оказался прав наполовину. Действительно, именно трагическая кончина Столыпина послужила главным импульсом для появления литературы о нем, которая стала создаваться буквально на другой день после его смерти. Правда, еще при жизни премьера, в разгар его славы, также вышло несколько книг о нем, но это были слащавые панегирики, основное содержание которых сводилось к публикации речей самого Столыпина в /234/ Думе и Государственном совете. Все остальное либо бессодержательное комплиментарное пустословие, либо описание мелких биографических деталей, образа жизни и т. п.
Первая по времени такая книга имела название «Государственная деятельность председателя Совета министров статс-секретаря Петра Аркадьевича Столыпина» и состояла целиком из его речей. Составитель обозначил свое имя инициалами Е.В. Первая часть была выпущена в 1909 г., а обе части вместе — в 1911 г., уже после смерти премьера, о чем сказано специально: «Посвящается памяти Петра Аркадьевича Столыпина».
Книга открывается письмом Столыпина составителю в ответ на поднесение ему первой части. Поблагодарив «глубокоуважаемую Екатерину Васильевну» за «роскошную книгу» и отказавшись от «незаслуженного» «ореола», он пишет:
«Я не переоцениваю себя и хорошо сознаю, что трачу лишь капитал, собранный предками и нам завещанный: безграничную любовь и преданность царю и безграничную веру в Россию... Это сокровище — неисчерпаемое, которое нерасточимо, но о котором легко забывают. Каждого, который к нему прикасается и в нем черпает, ждет удача. Вот почему мне всегда как-то совестно слушать похвалы».
Он сознает, что источник сочувствия к нему не в нем самом, «а в общности наших русских чувств». Письмо датировано 20 сентября 1909 г. Если отвлечься от велеречивой риторики, которой в данном случае, по-видимому, было трудно избежать, становится ясным, что по строю своих мыслей и чувств Столыпин был традиционным дворянским консерватором. В этом письме, пожалуй, и состоит вся ценность книги, не считая, что мы узнали также имя, отчество и пол составителя. Фамилия поклонницы премьера осталась, однако. неизвестной.
С целью прославления была издана при жизни Столыпина и книга некоего П.И. Кречетова[2]. О ее характере и содержании можно судить по такой типичной фразе: «Кабинет П.А. Столыпина (в казенной квартире министра внутренних дел. — А.А.) — одна из самых больших комнат в Петербурге. Прекрасная квартира в шесть комнат могла бы уместиться в одном этом кабинете». Далее шло столь же восторженное, сколь и подробное, описание кабинета и квартиры в целом, вплоть до лестницы. Надо все же отметить щепетильность автора, сообщившего читателю, что «сведения об образе жизни /235/ П.А. Столыпина» он «заимствовал из газет». Из этих заимствований мы узнаем, что Столыпин владел четырьмя языками, являлся отцом пяти дочерей и одного сына, сестра его жены, Анна Борисовна, была замужем за министром иностранных дел С.Д. Сазоновым, а брат жены, Нейдгардт, был членом Государственного совета. Сам Столыпин «живет крайне скромно», поскольку его годовой оклад составляет «только» 26 тыс. руб. Поэтому на рауты и приемы ему приходится частично тратить личные средства[3].
Из книги также узнаем, что у Столыпина правая рука была больная; поэтому когда он писал, то поддерживал её левой, причем писал гусиными перьями[4]. Об этом сообщают и другие источники. Рука у Столыпина стала сохнуть еще в гимназические годы. Было сделано несколько операций, но без особого успеха. В результате он мог ею писать, но перо вкладывалось левой рукой.
Все последующие книги, посвященные П.А. Столыпину, были выпущены сразу после его смерти — в 1911 — 1912 гг. Эту небольшую серию открывает сборник речей Столыпина[5]. Сборник достаточно полный, хотя и с некоторыми пропусками. Примерно такую же книгу выпустил и некто Н. Красильников[6]. Но в отличие от предшествующей в ней приводились только думские выступления Столыпина, притом не все, а некоторые, к тому же с сокращениями, восполняемыми собственными восторженными комментариями.
За год до этого вышла книга В.А. Скрипицына[7], чиновника, служившего под началом Столыпина в провинции, в которой прославление шефа носит уже полуистерический характер. Это сплошные и многословные восторги, непомерные котурны и т. п. Но по жанру она отличается от других тем, что, помимо собственного текста, в ней воспроизведены и чужие, с указанием автора и издания. Так, в частности, в ней помещена статья С.Н. Сыромятникова «Железный министр», в которой, помимо всего прочего, рассказывается и история с больной рукой Столыпина, Сыромятников был одним из трех китов, на которых держалась столыпинская «Россия» (двумя другими были Гурьев и Гурлянд). Автор перепечатал из нее еще несколько статей. Особенно понравилась ему статья «Герои подполья», в которой, в частности, говорилось:
«Виднейший представитель национальной идеи был, конечно, ненавистен радикальной адвокатской балалайке, как и всему национально-оскопленному стаду полуинтеллигентов и интеллигентов-неудачников, /236/ являющихся командирами революционного стада и состоящих на инородческо-еврейском содержании. Полунедоумки, полунаймиты, они являются героями той революционной шайки, которая вербуется из хвативших городской «культуры» мужиков-аграрников, товарищей-рабочих и безработного городского отброса всех типов»[8].
Комментарии, как говорится, излишни, но стоит сказать, что Гурлянд был евреем, как и знаменитый Грингмут — первый основатель первого «Союза русского народа» (правда, под другим названием).
Очень поучительной с точки зрения понимания психологии реакции в описываемые годы является небольшая брошюра, посвященная Столыпину, автором которой был «Вещий Олег»[9] — А.А. Башмаков, редактор «Правительственного вестника» и активный «бобриковец». «Вещий Олег» начал торжественно и высокопарно: «Недавно у алтарей «Матери городов русских» хоронили человека, след которого не заглохнет, думается мне, доколе будет жива Россия». Так же автор продолжает, так же и заканчивает, не показав решительно ни одного конкретного примера.
«Срок оказался немалый, — писал, в частности, «Вещий Олег». — Он продлился 5 лет. И много им создано за эти 5 лет. Лихорадочным, изнашивающим творчеством он должен был спешить ковать, нагромождать трудовые плоды; недаром этот почти молодой человек стал быстро седеть; этот железный боец стал незаметно подкашиваться невидимой болезнью сердца. Вероятная недолговечность его роли чувствовалась, так сказать, и в окружающем воздухе. Он ее сам сознавал. Ее ощущали и друзья, и недруги». Столыпину «удалось совершить нечто цельное и действительно прочное».
Это полное и абсолютное пустословие, пожалуй, лучше всего доказывает, что в действительности Столыпин оказался слабым, а не железным бойцом, начисто проигравшим свою кампанию.
Особенно показательными в этом плане являются последующие, псевдоглобального характера умствования, которыми делился с читателем «Вещий Олег». В ходе истории, утверждал он, «заметно различие между спорными и бесспорными величинами». Столыпин — величина бесспорная наряду с такими фигурами, как Петр I, Ломоносов, Суворов, Александр II, Менделеев. К «спорным» автор отнес Александра I, Сперанского, Николая I, Плеве, Манасеина, Льва Толстого. «Свою мысль, — благоразумно упреждал он, — я доказывать не считаю /237/ нужным». Но верность этой «классификации и безошибочность зачисления мною Столыпина в первую группу подтвердит сознание людей через промежуток не особенно значительный. Он из тех фигур, которым время не вредит. Он еще вырастет»[10].
Несмотря на все эти славословия, Столыпина стали катастрофически быстро забывать. Не спасло его от забвения и сооружение памятника в Киеве. Эта идея и ее осуществление явились делом рук националистов. Памятник был воздвигнут на деньги, собранные «в складчину», очень быстро, в течение двух лет, как особенно подчеркивал в своей речи на открытии памятника А. Довнар-Запольский[11]. Автором памятника был скульптор Скименес — «итальянец, видевший папа' раз в жизни», свидетельствует дочь Столыпина; причем именно 1 сентября 1911 г. в театре, где произошло покушение. При этом он так хорошо запомнил лицо Столыпина, что скульптура поражает своим сходством с оригиналом[12].
Памятник был достаточно помпезным.
Столыпин высечен в полный рост. На передней стороне пьедестала выбита надпись: «Петру Аркадьевичу Столыпину русские люди». На боковых сторонах — цитаты из его речей: «Твердо верю, что затеплившийся на западе России свет русской национальной идеи не погаснет, а вскоре озарит всю Россию»; «Вам нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия». На задней стороне надпись гласила: «Родился 2 апреля 1862 г. в Москве, жизнь посвятил служению родине, пал от руки убийцы 1 — 5 сентября 1911 г. в Киеве»[13]. Спустя 14 лет брат Столыпина выпустил о нем книгу, в которой черным по белому писал: «Петр Аркадьевич Столыпин родился в 1862 г. в городе Дрездене»[14]. Когда сооружался памятник, он не счел нужным внести это уточнение: «Великая Россия», с одной стороны, и Дрезден, с другой, были как-то несозвучны, а патриотизм, естественно, превыше всего.
Довнар-Запольский в своей речи привел и знаменитое «не запугаете», и выдержки из речей по аграрному вопросу, финляндскому законопроекту, законопроекту о западном земстве и др., с которыми Столыпин выступал в Думе. Дух и содержание этих речей полностью отразил в предисловии к сборнику материалов, посвященных открытию памятника. Сыромятников:
«Это был герой... Он укрепил основу государства — русское крестьянство — земельной собственностью, поддерживал русское население окраин, работал над расширением просвещения, над /238/ улучшением суда, над воссозданием военной и морской мощи родины, над приближением к русскому ядру далекой восточной окраины»[15].
Хотя «торжество закончилось прохождением перед памятником прибывших из Москвы двух эскадронов жандармского дивизиона, которые салютовали памятнику»[16], оно полностью провалилось. К памятнику возложили около ста венков[17], но публики было, по-видимому, меньше. Вокруг памятника, свидетельствовала «Речь», суетилась небольшая кучка людей, состоявшая из ярых националистов. Представители правительства держали себя строго формально. «Октябристы — те тоже сочли нужным быть только молчаливыми свидетелями торжества и демонстративно уклонились от публичных выступлений»[18].
Из этого не следует, что октябристы отвернулись от своего кумира. Они продолжали чтить его и после смерти. Все это делалось крайне бесцветно, но, в отличие от своих соседей справа, с упором на «конституционализм» покойного премьера. «П.А. был убежденным сторонником народного представительства в России», — говорил октябристский докладчик на собрании, посвященном памяти Столыпина[19].
Книга А. Столыпина о брате стала первой после открытия памятника. Казалось, прошло уже достаточно времени, чтобы автор попытался подвести какие-то итоги, тем более что ему это было особенно с руки. Но, к великому удивлению, ничего похожего на это в книге нет. Всего-навсего «эта книга является рядом выдержек из речей П.А. Столыпина, произнесенных в наших законодательных палатах. Автор лишь снабдил их комментариями». Понимая, что такой подход в книге, изданной спустя столько лет в другой стране, ничего, кроме недоумения, вызвать не может, автор пытается выйти из положения ссылкой на то, что «деятельность Столыпина столь велика и многогранна, что имеющийся в распоряжении материал не позволяет создать ее подлинную картину и дать ей достойную оценку. Эта задача — удел истории. Поэтому автор ограничил свой труд воспроизведением лишь главных стремлений, достижений и надежд того государственного деятеля, который жил для России и умер за нее»[20]. В переводе на более ясный язык эта сентенция означает: вся деятельность Столыпина так и не вышла за рамки «главных стремлений и надежд», а что касается «достижений», то, /239/ как показало время, они оказались более чем сомнительными.
Показательно также, что даже такие коллеги Столыпина, как Коковцов и Сухомлинов, отнюдь не считали его суперменом Единственное исключение — министр иностранных дел Сазонов. «Принято думать, — писал он в своих мемуарах, — что не бывает незаменимых людей. Может быть, это и верно при правильном течении государственной жизни. В моменты острых политических пароксизмов это безусловно не так В России Столыпин был единственным человеком, способным удачно бороться с революцией и победить ее». Когда его убили, другого такого не оказалось, и революция победила «благодаря беспомощной растерянности одних и попустительству других»[21]. Гиперболичность этой оценки очевидна. Как часто бывает в этом мире, она обусловлена самыми обыденными вещами. Сазонов — родственник Столыпина и своим постом министра, а затем и члена Государственного совета целиком обязан своему всесильному свояку.
Две последующие книги из трех о Столыпине очень поучительны с точки зрения того, кем и как наследовались его имя и взгляды. Первая вышла в 1928 г. в Харбине и называлась «Первый русский фашист Петр Аркадьевич Столыпин». Автор ее, некий Ф.Т. Горячкин, выступает от имени некой организации, или партии «православных русских фашистов», и обращается к совершенно определенному читателю: «Вам, только вам посвящаю, православная молодежь святой Руси»[22]. Изложение ведется таким образом, что нельзя понять, существует ли уже эта организация, или еще ее предстоит создать. Но знамя «русских православных фашистов» в книге воспроизведено. Книга начинается со стихотворения «Русь быть русскою должна», и в скобках говорится, что оно «посвящается светлой памяти истинного христианина П.А. Столыпина». Только потому, что оно являет собой крайне убогое, малограмотное рифмоплетство, мы его не цитируем.
«Почему же он фашист, да еще первый?» — ставит Горячкин главный вопрос. И далее следует разъяснение: фашист — слово итальянское, новое, «должно пониматься нами по-русски как крайний националист, активист... Фашисты русские — это истинные охранители своих исторических национальных святынь, эти святыни: бог, вера православная, царь православный и земля /240/ русская народа православного. Ясно также, почему фашисты и общенационального русского вождя в. к. Николая Николаевича признают также своим вождем. А духовно-церковный наш вождь в эмиграции митроп. Антоний, предс. Заграничного Архиер. синода». Обозначив идеал и назвав вождей, автор переходит к цели представляемого им движения, которую он напрямую связывает со Столыпиным и его деятельностью.
«Да, только один религиозно-нравственный фашизм сотрет с лица земли этот кровавый, звериный материалистический инернационализм с возглавляющим его жидо-масонством». «Православный фашизм основан на фундаменте христианской экономики. А поэтому «фашизм — смерть экономическим революциям»[23].
Из дальнейшего видно, что под «экономической революцией» автор понимал революцию социальную, т. е. Октябрьскую. И главная заслуга Столыпина, на его взгляд, как раз и состояла в том, что он — последовательный враг таких революций. Реформа Столыпина была им «применена для уничтожения навсегда экономических революций», ибо она удовлетворяла «справедливые запросы трудящихся» и, что «очень важно, исключительно только свой народ, своя нация обогащается. Вот этим, главное, и обезвреживается в корне беспощадно жадный, сатанинский жидо-масонский интернациональный капитал — этот проклятый бич человечества». Это — типичный пассаж с его лексикой и уровнем культуры, аналоги которому ежедневно воспроизводились всеми черносотенными изданиями Дубровина, Маркова и др. Горячкин не хотел отставать от них ни в чем, в том числе и во лжи: десять покушений с опасными ранениями было произведено на Столыпина, сообщает он читателю, «была прострелена правая рука и действовала она плохо»[24].
«Петр Аркадьевич Столыпин был своеобразный, даже гениальнее современного Бенито Муссолини. Этот русский колосс, этот гениальный государственный деятель» и т. д. Погрешности стиля с лихвой искупаются темпераментом. Особый восторг у Горячкина вызывает, конечно, аграрная политика Столыпина, к прославлению которой он возвращается неоднократно.
«Одним росчерком пера был разрешен аграрный вопрос!» «И вот так гениально разрешается в России аграрный вопрос: что и волки были сыты и овцы целы, и государство с прибылью. А главное — то, что этим проектом П.А. Столыпина предотвращалась аграрная революция»[25]. /241/
Любовь к простому народу нисколько не мешает Горячкину восторгаться благородной родословной «первого русского фашиста»:
«Петр Аркадьевич Столыпин — по матери Рюрикович — принадлежит к потомству св. равноапостольного князя Владимира, Столыпин был потомок свят. Ольги, бабки св. Владимира, и потому не мудрено, что душа его так горела любовью к России»[26].
Не мудрено, конечно, понять, что это — очередная выдумка автора, не скованного предрассудком правдолюбия.
В книге находит отражение и внутриэмигрантская борьба между правыми и либералами. «Второй русский фашист» не хотел ударить лицом в грязь перед благоговейной памятью «первого фашиста»:
«...еще горшее зло — старые, прогнившие, безбожные либералы, эти, бывшие без лица и родных, мягкотелые, слепо пресмыкающиеся перед Европой людишки. Это — добровольные предатели своей нации!.. Это ряженые космополиты-либералы, из которых немало крещеных жидков и других разных инородцев».
Если выразить глубинную суть черносотенства, фашизма и других родственных им течений в одном слове, этим словом будет антиинтеллектуализм. Ненависть к интеллигенции, как к таковой, была и осталась у русских черносотенцев и в эмиграции.
«И эти в действительности тайные сатанисты, — продолжал Горячкин громить либералов, — мечтающие заменить в России большевиков и стать хозяевами нашей родины, могут быть еще злее и опаснее, чем бич божий — большевики, которые хотя грубы, как звери, но все-таки имеется надежда, даже частью их и на раскаяние. А те, которые останутся неисправимыми и злыми, как дикие звери, сами пожрут друг друга, этим и кончится звериное царство».
Н. Бердяев, С.Л. Франк, Л.П. Карсавин, Л.В. Карташев, Сергей Булгаков «и прочие софианцы», продолжал перечислять своих врагов из либерального лагеря Горячкин, суть «словоблудцы, фальсификаторы, лжецы обыкновенные, презренные обманщики — одним словом, это отборные интеллигенты, зло ненавидящие нашу милую отчизну, человеконенавистники, исторические шулеры... Это же — явные продажные прихвостни жидо-масонства». Пощады нет никому: «Продажная шкура — профессор Н. Бердяев, этот злейший из врагов Руси». Сменовеховцы не лучше: «Затем должен быть объявлен бойкот сменовеховской, социалистической и главной либеральной жидо-масонской прессе и их литературе»[27]. /242/
Такова книга человека, объявившего себя наследником и продолжателем дела Столыпина и на базе его идей пытавшегося создать в эмиграции антисоветскую молодежную организацию.
Почти 30 лет спустя после книги Горячкина и в другой части земного шара вышла книга «Правда о Столыпине» А.В. Зеньковского[28]. За три года до этого были опубликованы воспоминания дочери Столыпина М. Бок[29]. Главное в книге А.В. Зеньковского — рассказ о его частых встречах со Столыпиным, у которого он якобы стал доверенным лицом. В мае 1911 г., сообщает автор, Столыпин продиктовал ему свой проект о преобразовании государственного управления России. Ему удалось пронести эти записи через вcе невзгоды эмиграции, и теперь он делает их достоянием истории.
Много лет назад, прочитав книгу Зеньковского, автор этих строк принял ее за чистую монету. Он поверил, что тот действительно был близко знаком со Столыпиным и указанная диктовка действительно имела место. Прочитав ее теперь, он поразился своей тогдашней, если так можно выразиться, источниковедческой наивности: всеми своими страницами книга Зеньковского вопиет о подделке. Беглого взгляда достаточно, чтобы убедиться, что перед нами — самая немудреная фальшивка. Последующий анализ показывает, что Зеньковский все решительно выдумал, ни в каких контактах он со Столыпиным не был и не мог быть и Столыпин даже не подозревал о его существовании.
Два человека «помогли» первоначальному заблуждению автора. Один из них — некий Ф.Е. Мозли, которого Зеньковский величал профессором, а сам себя он называл адъюнктом (Adjunct professor of International Relations, the Russian institute, Columbia University), второй — Мария Бок. Оба написали по предисловию к книге Зеньковского, из которых видно, что они не только не сомневаются в ее правдивости, но и дают ей самую высокую оценку.
«Ввиду его близости к Столыпину и множеству услуг, которые он оказал ему при подготовительной разработке программы столыпинских преобразований России, — писал Мозли, — автор имеет редчайшую возможность предложить новые и волнующие свидетельства о сущности этих планов... и, наконец, знакомит с его крайне примечательными суждениями о необходимости предотвратить мировую войну 1914 года и установить /243/ сотрудничество с Соединенными Штатами Америки. Книга проф. Зеньковского, плод многолетних изысканий, а равно и личного опыта, будет читаться с повышенным интересом каждым, кто стремится к пониманию истории России в XX веке»[30].
Бок также уверяла читателя, что «самое поверхностное ознакомление с этим проектом дает каждому возможность убедиться в том, что все наветы на мою родину и мой народ о некультурности, отсутствии свободы, реакционности, деспотичности власти и т. п. ложны и не имеют никакого основания»[31]. Уже из этих слов видно, что книга Зеньковского написана в прямо противоположном ключе (сравнительно с трудом Горячкина). У Зеньковского Столыпин — стопроцентный либерал. И действительно, все содержание книги направлено на то, чтобы доказать: вопреки сложившемуся мнению Столыпин вовсе не был реакционером и правым, а, наоборот, принадлежал к числу тех образованных и передовых русских консерваторов в хорошем смысле этого слова, которые понимали жизненную необходимость для России идти по пути либерализации государственной, экономической и культурной жизни страны.
При чтении сразу возникают вопросы. Почему, например, Зеньковский не опубликовал свою книгу раньше, скажем в 20 — 30-х годах? Почему он, называя себя профессором, ни словом не обмолвился, где, когда он профессорствовал и в каких науках преуспел? Почему, наконец, он так тщательно избегает всяких биографических сведений о себе, решительно отказывается дать хотя бы самую короткую автобиографическую справку? В своей книге он ссылается только на тех людей, которых уже нет в живых.
Самое ответственное и самое уязвимое место в книге Зеньковского — его повествование о том, как он познакомился со Столыпиным и стал его доверенным лицом. Зеньковский рассказывает по этому поводу следующую историю. Примерно в начале 1906 г. граф П.Н. Игнатьев попросил его возглавить «руководство всей финансовой, экономической и счетной частью Киевского губернского земства». Зеньковский дал согласие и составил первый бюджет земства, но не простой, а «золотой» — с таким значительным увеличением сметы доходов, против которого всегда категорически возражал земский отдел Министерства внутренних дел. Тем не менее ценой большой настойчивости и неотразимых аргументов /244/ Зеньковскому удалось пробить смету в Петербурге. Столыпин был так удивлен и потрясен, что спросил Игнатьева, как ему удалось такое чудо? Тот указал на виновника успеха и тогда Столыпин «попросил разрешения представить ему меня как специалиста по этому чисто финансовому вопросу». В результате Зеньковский в присутствии Игнатьева сделал Столыпину специальный доклад, который так его заинтересовал, что он не отпускал докладчика целых три часа. Все происходило в мае 1906 г.
С этого и началось.
«В тот же день Столыпин попросил графа Игнатьева согласиться на то, чтобы я одновременно со своей деятельностью по Киевскому губернскому земству мог бы периодически уделять какое-то время как для продолжения моих объездов старых губернских и уездных земств, так и для выполнения мной тех его поручений, которые дали бы ему возможность принять все необходимые меры для того, чтобы все земства были бы в состоянии значительно развить свою деятельность в интересах как населения, так и самого государства».
Граф с радостью согласился. «В тот же день» Зеньковский получил от Столыпина «совершенно определенные задания», которые он затем регулярно исполнял на протяжении пяти лет и неоднократно лично ему докладывал о результатах[32].
Дальше уже было просто. «Все последние события, связанные с интригами, привели Столыпина к мысли о необходимости не позже осени 1911 г. представить доклад государю о доведении в жизнь реформ и некоторого обновления государственного управления России». И в мае 1911 г. П.А. Столыпин продиктовал Зеньковскому свой «проект доклада государю»[33].
Все это не могло иметь места по той простой причине, что Киевского земства в годы, о которых пишет Зеньковский, просто не существовало. Как известно, оно было введено там только летом 1911 г., и поэтому первую свою смету он мог составить не раньше августа 1911 г. Следовательно, весь рассказ о встречах со Столыпиным начиная с 1906 г., его поручениях и т. д. — грубая, нелепая выдумка от начала до конца. Столыпин не только никогда не встречался с автором книги, но даже не подозревал о его существовании. В справочнике «Весь Киев» за 1912 г. Зеньковский Александр Васильевич значится бухгалтером Киевской губернской управы по делам земского хозяйства. В предшествующих изданиях справочника его фамилия отсутствует. И понятно почему: не было /245/ земства — не было и земского бухгалтера. Таким образом, мы имеем еще одно доказательство того, что Зеньковский не был и не мог быть знаком со Столыпиным.
Подойдем к рассказу Зеньковского с другой стороны. Тот, кто хотя бы элементарно знаком с системой и иерархией управления Россией в начале XX в., с механизмами принятие решений, функционированием и взаимодействием отдельных частей и систем в виде министерств, ведомств, управлений, комитетов, совещаний, писаными и неписаными правилами подчинения, субординации и т. п., отлично понимает, что рассказ Зеньковского рассчитан на совершеннейших простаков. Между главой царского правительства и провинциальным земским служащим расстояние было примерно таким же, как между эмиром бухарским и писцом на базаре. Вопросы земских смет решались на уровне столоначальника, я даже если бы история со сметой, рассказанная Зеньковским, действительно имела место, то выше Главного управления по делам земского и городского хозяйства Министерства внутренних дел она бы не пошла,
Таким образом, трехчасовой доклад Столыпину, систематические пятилетние разъезды Зеньковского по земствам по его поручениям, отчеты о них и, наконец, диктовка проекта, которая, как указывает Зеньковский, продолжалась подряд четыре дня, причем не в Петербурге, а в имении премьера в Колноберже (Ковенская губерния), абсолютно исключаются.
Зеньковский пишет, что диктовка проекта имела место в мае 1911 г. Сделано это не случайно. В воспоминаниях Бок он прочитал, что лето 1911 г. Столыпин вместе со всей семьей, и следовательно с ней тоже, провел в Колноберже. Таким образом, три летних месяца становились для него табу: М. Бок свидетельствует, что она узнала о существовании Зеньковского только тогда, когда он вручил ей рукопись своей книги, иначе говоря, летом его в Колноберже не было и не могло быть, ибо тогда семья Столыпина знала бы о нем. Апрель для Зеньковского тоже исключался — это были бурные дни «министерского» и «парламентского» кризиса, когда Столыпин выступал н в Думе и в Государственном совете. Оставался, таким образом, только май, и Зеньковский именно на нем и остановился, притом также с немалым риском: как мы помним, примерно в мае Столыпин дал интервью одной немецкой газете. Можно почти со стопроцентной уверенностью считать, что Столыпин в мае из столицы никуда /246/ не уезжал — ситуация для него была отнюдь не такой, чтобы он мог себе позволить такую беззаботность. Отдавая себе отчет в степени риска, Зеньковский пишет, что диктовка продолжалась всего четыре дня, но в каких именно числах, не сообщает.
Третья трудность, с которой сталкивается Зеньковский, — объяснение, каким образом все надиктованные Столыпиным записи оказались у него, ибо М. Бок черным по белому сообщает, что сразу после смерти отца в Колноберж из Петербурга прибыла специальная комиссия и увезла с собой все письма царя к нему, а также все бумаги, имеющие государственное значение. В квартире Столыпина в Петербурге было проделано то же самое, «так что ни одного важного или просто интересного документа не осталось. Но при разборе документов в Колноберже присутствовал мой муж и ознакомился с частью из них. Наиболее интересной являлась незаконченная, написанная в последние дни жизни папа работа о будущем политическом устройстве России. Мой отец писал в ней, что он принял Россию в анархическо-хаотическом состоянии и поэтому единственно возможным было вначале «захватить ее в кулак». И, проведя земельную реформу, долженствующую уничтожить опаснейшую для России партию социал-революционеров, начать «постепенно разжимать кулак»[34].
Спрашивается; каким же образом опечатанный и увезенный правительственной комиссией проект оказался у Зеньковского, поскольку писал он не под копирку? Из приведенной цитаты также видно, что «папа'» писал свою работу самолично, притом не в мае, а в последние дни своей жизни, т. е. в августе. Кроме того, о всех этих вещах, о которых пишет Бок со слов мужа («захватить в кулак», «постепенно разжимать» его, анархия, реформа), в книге Зеньковского нет ни слова. Казалось бы, положение безвыходное, но Зеньковский выходит из него единственно возможным способом — все эти факты он просто игнорирует, никак не объясняет, делает вид, что их просто не существует.
Но и после этого у Зеньковского остается еще одно серьезное препятствие, которое он должен преодолеть: в мае 1911 г. состояние и положение Столыпина были таковы, что меньше всего могли его подвигнуть на писание подобного рода проектов. Зеньковский это понимает, но объяснение, которое он дает, в очередной раз его разоблачает. «Все последние события, связанные с /247/ интригами, — пишет он, — привели Столыпина к мысли о необходимости не позже осени 1911 г. представить доклад государю о проведении в жизнь реформ и некоторого обновления государственного управления России. В мае 1911 г. П.А. Столыпин, диктуя мне проект доклада государю, сказал, что допускает возможность того, что некоторое время ему «придется быть не у власти». Но после того как царь ознакомится с этим докладом, он, Столыпин, «вновь будет призван к власти и ему представится возможность осуществить все то, что он намечает в своем докладе»[35].
Выше уже приводилось мнение самого Столыпина о том, как он расценивал свои перспективы после истории с западным земством, его слова о том, что царь ему никогда не простит знаменитой записки «для памяти», требования «отпуска» Дурново и Трепова, роспуска палат и г д., не говоря уже о столыпинском заявлении, что его «убьет охрана». Но даже если этим пренебречь и согласиться с Зеньковским, что Столыпин свой доклад-проект рассматривал как последний шанс зацепиться за власть или, на худой конец, спустя некоторое время вернуться к ней, то доклад должен был носить отнюдь не либеральный характер. Такой проект у царя вызвал бы лишь обратную реакцию, и Столыпин это, конечно, отлично понимал. Зеньковский же нам предлагает именно либеральный проект, изображает Столыпина последовательным и убежденным либералом-реформатором. Для царя это было бы более чем достаточно. Правда, мы знаем от его дочери, что Столыпин действительно писал какой-то проект государственного переустройства страны; но, во-первых, он остался неоконченным, а во-вторых, и это главное, мы не знаем, о чем там в действительности шла речь Однако больше всего убеждает в том, что Зеньковский — самый тривиальный шарлатан, сам «проект», ради которого он и написал свою книгу. Озаглавил он его следующим образом: «Проект П.А. Столыпина о преобразовании государственного управления России (согласно записям проф. А.В. Зеньковского под диктовку П.А. Столыпина в мае 1911 года)». Его суть особенно наглядно проявляется в первом разделе, посвященному «области внутреннего управления России», разделе, в котором речь шла об «образовании новых министерств, которые П.А.Столыпин предполагал создать еще в 1912 году». Из этой фразы уже видно, что это не диктовка, не прямая запись, а текст, идущий от самого Зеньковского. /248/ Но в свете перечисления тех «новых министерств», которые Столыпин намеревался создать в течение всего лишь одного года, эта неувязка выглядит сущей мелочью. Вот эти министерства: 1) Министерство труда («Создание такого министерства являлось тогда особенно необходимым; положение рабочих в России тогда...» и т. д.); 2) Министерство местных самоуправлений (должно немедленно заняться разработкой нового закона о земствах); 3) Министерство национальностей (в своей деятельности должно исходить из идеи, что все граждане равны, все ограничения в отношении евреев должны быть отменены, «поскольку являются исключительно позорными»); 4) Министерство социального обеспечения; 5) Министерство исповеданий; 6) Министерство по обследованию, использованию и эксплуатации богатств недр России; 7) Министерство здравоохранения.
Дальше можно было бы не продолжать. Но для полноты картины перечислим также пункты второго раздела «Проекта П.А. Столыпина о некоторой реорганизации существовавших тогда министерств». Ей должны были подвергнуться министерства: финансов, народного просвещения, земледелия, военное, морское, внутренних дел, иностранных дел, а также Совет министров. Иначе говоря, все существовавшие тогда министерства, за исключением министерств двора, государственного контроля и Святейшего Синода. Однако самое забавное в книге Зеньковского даже не это, а его указание, что, предвидя сопротивление Государственной думы и Государственного совета проекту, столь же величественному, сколь и либеральному, Столыпин намеревался осуществить его в порядке 87-й статьи Основных законов после окончания срока деятельности III Думы[36]. Истинно столыпински-«либеральный» рефлекс сработал у автора даже 40 лет спустя после того, как перестали существовать и Дума и Государственный совет.
Даже этих «проектов» Зеньковскому показалось мало. Мнимый фактотум Столыпина одаряет читателя еще одним творением своего кумира: «Проекты П.А. Столыпина в области внешней политики. Меры, намеченные П.А. Столыпиным в 1911 г. для предотвращения мировой войны». С этой целью Столыпин в том же мае 1911 г. «разработал предварительный план создания Международного парламента» с круглогодичными сессиями, в котором должны быть представлены все государства мира. Цель этой ассоциации — предотвратить войну. Автор /249/ проекта считал, что «при новых неизбежных очень разрушительных изобретениях... чем дальше, тем все менее и менее будет победителей и в конце концов все воюющие государства будут находиться на положении побежденных». Так и хочется продолжить: в термоядерной войне победителей не будет, тем более что главное назначение Международного парламента — «это полное запрещение изготовлять и применять те виды вооружения, цель которых величайшее разрушение и массовое уничтожение населения...» и — чтобы уже не было никаких сомнений — «особенно разрушительных снарядов».
Казалось, достигнут предел. Но фальсификаторский раж Зеньковского воистину беспределен. Проект Столыпина, оказывается, предусматривал также создание Международного банка с целью предупреждения кризиса производства в глобальном масштабе, а заодно полную внешнеполитическую переориентацию России с Европы на США. Англия, считал Столыпин, рано или поздно потеряет свои колонии и уже «не будет играть роль первой скрипки». Поскольку она была и всегда будет врагом России, то царю надо делать ставку на США. Он должен для этого вместе с министром иностранных дел «лично выехать» в Вашингтон и там найти «общие пути к более тесному и дружескому сближению России с Соединенными Штатами». Несмотря на то что престиж Столыпина после 27 апреля 1911 г. в глазах царя «несколько упал», заключал Зеньковский, Столыпин все же решил «не откладывать свой доклад о преобразовании государственного управления», так как был уверен, что царь «бесспорно согласится» с его проектами, над которыми он «уже много лет работал»[37].
Этот синтез псевдопрофессорской глупости, не требующий никаких комментариев и свидетельствующий только о том, что Зеньковский жил и издал свою книгу в США, зная о таких вещах, как атомная бомба и прочее, требует все-таки нескольких пояснительных фраз: 1. В 1910 и начале 1911 г. ни один даже самый дальновидный политик не мог предвидеть ни сроков, ни масштабов первой мировой войны. 2. Столыпин совершенно не вмешивался во внешнюю политику вообще. 3. 1911 год был самым плохим в отношениях между Россией и США, и главной причиной этого была кампания правительственного антисемитизма. Ее итогом стало денонсирование США торгового договора 1832 г., поскольку антисемитская дискриминация распространилась на американских /250/ коммерсантов-евреев. В результате импорт американского хлопка в страну был прекращен и отечественные хлопчатобумажные воротилы были в ярости. Особенно они негодовали на Гучкова, который в этой антиамериканской кампании принял самое активное участие (в результате на выборах в IV Думу Московская первая курия его с треском провалила).
Фальсификаторы всегда приспособленцы. Горячкин громогласно объявил Столыпина «фашистом номер один» на фоне вдохновлявшего правую часть белой эмиграции успеха фашизма в Италии. Зеньковский перекрасил Столыпина в либерала на фоне разгрома гитлеровского национал-социализма и того же итальянского фашизма. А неожиданная и трогательная любовь Столыпина к Америке, которой тот меньше всего интересовался, — это уже верх приспособленчества Зеньковского.
Остается ответить на последний вопрос: почему столь грубая фальшивка обманула дочь Столыпина и ее мужа, людей, которых, казалось, труднее всего было обмануть? Ответ один: видно, им очень хотелось быть обманутыми, и по-человечески их понять можно. Это, собственно говоря, другой вариант известной поговорки о том, что хуже всякого слепого тот, кто не хочет видеть, и наследники Столыпина полностью это доказали. Что касается Мозли, то тут дело ясное: адъюнкт просто не знал дела. Косвенно М. Бок все-таки вольно или невольно выдает себя и своего супруга, когда пишет в своем предисловии, что «точное содержание этого проекта, который мой муж успел только просмотреть, он помнить не мог, но, прочтя записки проф. А.В. Зеньковского, нашел их в общих чертах идентичными с изъятым комиссией проектом»[38]. Вот эти выделенные нами «в общих чертах» и выдают дочь Столыпина с головой.
Тем не менее и она и ее муж были счастливы.
«Вполне понятно, — писала она, — что муж и я были весьма приятно поражены, когда 3 года тому назад незнакомый нам дотоле проф. А.В. Зеньковский сообщил нам, что мой отец диктовал ему проект государственного преобразования России в 1911 г. и что ему удалось вывезти из России эти записки. Ведь это означает подлинное чудо. Через 44 года после кончины моего отца и через 38 лет после крушения русской государственности находится никому до сих пор не известная работа моего отца неизмеримо большой исторической важности, следы которой, казалось, бесследно исчезли... Я, как старшая дочь /251/ моего отца, считаю своим долгом поблагодарить проф. А.В. Зеньковского за сохранение для потомства предсмертного труда моего отца, в продолжение стольких лет храня о нем молчание по данному им моему отцу слову»[39].
Столь же доверчивым, и по той же причине, оказался и двоюродный брат Столыпина барон А.Ф. Мейендорф, депутат III Думы, октябрист.
«Прочитав очень внимательно присланные тобой воспоминания проф. А.В. Зеньковского, — писал он М. Бок, — считаю, что было бы бесконечно жалко, если бы эти записи не были обнародованы; правдивость их сомнений не вызывает, а содержание доказывает как вырос твой отец за пятилетие у государственного руля. То, что кадетам казалось недостижимым без революции, он надеялся осуществить с согласия верховной власти»[40].
Оставим на совести барона сентенцию насчет революционности кадетов, но его письмо дает основание предположить, что супруги Бок поначалу все-таки испытывали какие-то колебания. Авторитетное же свидетельство опытного третьеиюньского «парламентария» покончило с ними.
Как было создано «чудо», мы уже показали. Что же касается последней фразы, то Зеньковский хранил бы свое молчание до скончания дней своих, если бы не воспоминания самой М. Бок. Именно эта книга не только вдохновила, но и дала ему возможность сотворить свое «чудо». Узнав из нее историю с опечатанием и вывозом бумаг Столыпина, в числе которых был и какой-то неоконченный проект государственного переустройства, он сразу понял, что ему представилась исключительная возможность выскочить из эмигрантской безвестности.
В связи с этим следует обратить внимание на одну деталь. Книга М. Бок была опубликована в Нью-Йорке издательством им. Чехова. Книга же Зеньковского вышла в том же Нью-Йорке спустя три года, но в другом неизвестном нам издательстве. Более того, из его книги видно, что он издал ее на свой счет, и, поскольку дело упиралось в деньги, с которыми у него, по-видимому, было туго, он все время жалуется на то, что «вынужден описать свои воспоминания о П.А. Столыпине в очень сокращенном виде»[41]. К этому прибавим, что издана его книга очень скверно, на плохой бумаге, самым дешевым образом. Спрашивается: почему же он не обратился в издательство, опубликовавшее толстую книгу М. Бок, /252/ ведь книга Зеньковского была ее прямым и очень важным, с точки зрения издателей, продолжением?
Анализ книги Зеньковского закончим еще одной цитатой, взятой из нее же. «Летом 1938 г. вел. кн. Дмитрий Павлович передал мне» свой разговор с бывшим кайзером Вильгельмом в мае того же года, Столыпин, сказал он великому князю, был выше Бисмарка. Он, Дмитрий Павлович, также от «многих высочайших особ и государственных деятелей слышал», что, останься Столыпин жив и у власти, он «никогда не допустил бы мировой войны 1914 — 1918 гг., ни тех революций и свержений монархий...»[42].
Ни больше, ни меньше.
