А нгло-французская дипломатия попыталась организовать против России широкую коалицию, но сумела вовлечь в нее только зависимое от Франции Сардинское королевство. Вступив в войну, англичане и французы предприняли грандиозную демонстрацию у берегов России, атаковав летом 1854 г. почти одновременно Кронштадт, Соловецкий монастырь на Белом море и Петропавловск-Камчатский. Союзники рассчитывали дезориентировать русское командование и заодно прощупать, не уязвимы ли границы России. Расчет не удался. Русские пограничные гарнизоны отбили все атаки союзников. Английский адмирал Д. Прайс, не сумевший взять Петропавловск, посчитал сие таким для себя позором, что даже застрелился. Тем же летом новые поражения потерпели на Кавказе турецкие войска. Поэтому с осени 1854 г. союзники перешли от демонстраций к решительным действиям на берегах Крыма.
В течение пяти дней (с 2 по 6 сентября) 62-тысячная союзная армия на 360 судах беспрепятственно высаживалась близ Евпатории, а затем двинулась на юг, к Севастополю — главному опорному пункту России в Крыму. Пока все складывалось для /163/ союзников как нельзя лучше. Очень помогла им феноменальная беспечность русского главнокомандующего А.С. Меншикова. Именно он, николаевский фаворит князь Меншиков, командовал русскими войсками в Крыму. Хотя он был и генералом, и адмиралом, однако как следует не знал ни военного, ни морского дела, но совмещал в себе одновременно военно-морского министра, сухопутного главкома в Крыму, командующего Черноморским флотом и... генерал-губернатора Финляндии. Сам он считал себя авторитетным специалистом по делам войн как на суше, так и на море, а тех, кто был чином ниже его (Нахимова, в частности), ни в грош не ставил. «Ему бы канаты смолить, а не адмиралом быть!» — говорил он о Нахимове и за глаза называл его «боцманом».
Союзные генералы тоже не блистали полководческими дарованиями. Правда, французский главнокомандующий маршал А. Сент-Арно был отменным солдатом. Типичный кондотьер XIX в., авантюрист и сорвиголова по натуре, он и в мирное время не пропускал ни одного пожара, если таковой был поблизости, участвовал в тушении, рисковал жизнью. Но как стратег, командующий армией, Сент-Арно никуда не годился. По словам К. Маркса и Ф. Энгельса, он «оказал своему императору услугу тем, что скоро умер».
Еще худшим командующим был английский фельдмаршал лорд Ф. Раглан, который в противоположность Сент-Арно, всю жизнь проведшему на войне, хотя и потерял в битве под Ватерлоо руку, с тех пор 40 лет не нюхал пороху... В 1855 г. он жил представлениями 1815 г. и на военных англо-французских совещаниях удивлял и злил французов тем, что называл врагов не «русскими», а по старинке «французами».
Зато войска союзников почти вдвое превосходили русскую армию и почти втрое были лучше оснащены и вооружены. Их перевес в людях и технике решил исход сражения 8 сентября 1854 г. на р. Альма. Меншиков с 35-тысячной армией попытался здесь остановить союзников и так был уверен в успехе, что пригласил на поле битвы светских дам, обещая показать им зрелище позорного бегства неприятеля. Бежать, однако, пришлось ему самому. Спасая себя, он потерял свой портфель с ценными бумагами, но сохранил органически присущую ему беспечность и даже острил на бегу: «Если бы я выиграл эту битву, меня сделали бы графом Альмавива!»
Русские солдаты, не в пример своему главнокомандующему, сражались на Альме героически, и союзники понесли большие потери, особенно англичане. Герцог Кембриджский даже воскликнул[1]: «Еще одна такая победа, и у Англии будут две победы, но не останется армии!» /164/
После битвы на Альме Меншиков отступил к Севастополю, а затем к Бахчисараю, бросив Севастополь на произвол судьбы. «Молвил: "Счастия желаю", сам ушел к Бахчисараю, ну вас всех...» — так поется об этом в солдатской песне. На вопрос адмирала В.А. Корнилова, что ему делать с флотом в Севастополе, Меншиков ответил: «Положите его себе в карман!»
В дальнейшем он дал союзникам еще два сражения. Под Балаклавой 13 октября 1854 г. была почти полностью истреблена английская легкая кавалерия, в которой служила самая родовитая знать; в Англии по этому случаю был объявлен национальный траур. Вплоть до 1914 г. в «долину смерти» под Балаклавой из Англии тянулись паломники, чтобы посетить могилу английской кавалерии. Будь на месте Меншикова другой военачальник, русские могли бы одержать под Балаклавой решительную победу, но с Меншиковым и здесь потерпели неудачу. После этой битвы русские солдаты стали называть Меншикова «Изменщиковым».
Проиграл Меншиков и сражение в районе Инкермана под самым Севастополем 24 октября 1854 г. Действия русского штаба в этом сражении похожи на анекдот. Незадолго до начала боевых действий выяснилось, что в штабе нет плана местности: Меншиков вспомнил, что забыл его в Петербурге. Запросили Петербург, но не дождались плана, а начали сражение, положившись на генерала П.А. Данненберга, заявившего, что знает местность, «как свои карманы». По ходу битвы, к удивлению Данненберга, там, где он ожидал встретить высоты, оказывались ложбины и наоборот. Битва была проиграна, а на следующий день штаб Меншикова получил из Петербурга план местности. Один Меншиков ничему не удивлялся, а только констатировал, что теперь «видов к разбитию неприятеля больше не представляется».
Лишь за .три дня до собственной смерти, 15 февраля 1855 г., Николай I отважился уволить Меншикова «полечиться», а новым главнокомандующим назначил опять М.Д. Горчакова. Горчаков сделал 4 августа 1855 г. в сражении на Черной речке последнюю, подготовленную из рук вон плохо попытку заставить союзников снять осаду Севастополя, но был отбит. Об этом несчастном сражении Лев Толстой сочинил тогда известную песню: «Как четвертого числа нас нелегкая несла...» Севастополь оказался целиком на попечении гарнизона.
Героическая оборона Севастополя началась 13 сентября 1854 г. и продолжалась 349 дней. Организатором обороны стал адмирал В.А. Корнилов, по словам Л.Н. Толстого, — «герой, достойный Древней Греции». Он сразу призвал защитников города: «Будем Драться до последнего! Отступать нам некуда, сзади нас — море». Ближайшими помощниками Корнилова были адмирал П.С. Нахимов, контр-адмирал В.И. Истомин и военный инженер полковник Э.И. Тотлебен. /165/
Неприступный с моря Севастополь был легко уязвим с суши. Поэтому пришлось наскоро возводить целую систему пригородных укреплений, в строительстве которых участвовало все военное и гражданское население города от мала до велика. Однако союзники сами отчасти «помогли» городу в том, что обошли его с севера, где он был еще беззащитен, и осадили с юга, где он уже опоясался укреплениями. Нахимов в те дни говорил, что после войны он поедет в отпуск за границу и там публично назовет Сент-Арно и Раглана... «ослами»[2].
Подступив к Севастополю, союзники 5 октября 1854 г. предприняли первую бомбардировку города. Они сосредоточили против него 1340 орудий (больше, чем имели французы и русские, вместе взятые, при Бородине) и выпустили по его укреплениям 150 тыс. снарядов, но ничего не добились. Севастопольские укрепления выдерживали огонь тяжелых орудий, а гарнизон сохранял присутствие духа и был готов к отражению штурма. Не рискнув пойти на штурм, союзная армия, численность которой достигла уже 120 тыс. человек, приступила к осаде города. Защищали его 35 тыс. бойцов.
В день первой бомбардировки Севастополя погиб Корнилов. Его последние слова были: «Отстаивайте Севастополь!..» Оборону города возглавил Нахимов. Под его командованием защитники Севастополя демонстрировали образцы воинской доблести, стараясь, как они говорили, «равняться по Павлу Степановичу»: стойко держались во время бомбардировок, отражали штурмы, совершали смелые вылазки.
Легендарный матрос Петр Кошка участвовал в 18 вылазках, лично взял в плен и привел в город шесть неприятельских «языков», в числе которых были три турка, англичанин, француз и даже сардинец, т. е. солдаты всех армий, осаждавших Севастополь. Кошке не уступали в героизме матросы Федор Заика, Аксений Рыбаков, солдаты Афанасий Елисеев, Иван Димченко, первая в мире сестра милосердия Дарья Севастопольская[3]. В защите Севастополя участвовали и два русских гения: хирург Н.И. Пирогов возглавлял военно-санитарную часть; писатель Лев Толстой командовал артиллерийской батареей. Вся передовая Россия гордилась тогда севастопольцами. Декабрист Н.А. Бестужев, умирая в далекой Сибири, с надеждой спрашивал: «Держится ли Севастополь?»
Условия обороны были неимоверно трудными. Недоставало всего — людей, боеприпасов, продовольствия, медикаментов. Военный министр В.А. Долгоруков самоустранился от всякой помощи /166/ Севастополю. Князь Меншиков зло острил по его адресу: «Долгоруков имеет тройное отношение к пороху: он пороха не нюхал, пороха не выдумал и пороха не посылает в Севастополь». Царь же вместо пороха и пушек прислал в Севастополь, дабы поднять его боевой дух, собственных чад — Николая и Михаила, которые потом, много лет спустя, но с учетом этого обстоятельства, были сделаны фельдмаршалами.
Рядовые защитники города знали, что они обречены на смерть, но не теряли ни достоинства, ни выдержки. Князь М.Д. Горчаков как-то спросил у одного из них: «Сколько людей на бастионе?» Тот хладнокровно, не рисуясь, ответил: «Дня на три хватит».
В таких условиях севастопольский гарнизон продержался одиннадцать месяцев, выбив из строя 73 тыс. неприятельских солдат и офицеров. 6 (18) июня 1855 г., в 40-ю годовщину битвы при Ватерлоо, где, как известно, англичане победили французов, союзники предприняли штурм Севастополя, надеясь совместной, англо-французской победой над общим противником придать этому дню новую историческую окраску. Одетые в парадную форму 30 тыс. французов и 15 тыс. англичан 9 раз за этот день шли на приступ и все 9 раз были отбиты. Английский главнокомандующий Раглан — участник Ватерлоо — вскоре после этого штурма умер (как полагают, от горя).
С каждым днем таяло число защитников Севастополя, один за другим гибли их руководители. Вслед за Корниловым 7 марта 1855 г. погиб Истомин (ему ядром оторвало голову). 8 июня был тяжело ранен и выбыл из строя Тотлебен, а 28 июня французская пуля смертельно ранила Нахимова, когда он, стоя по обыкновению в полный рост на бруствере того бастиона, где был убит Корнилов, осматривал в подзорную трубу позиции французов.
Павел Степанович Нахимов умер через день, не приходя в сознание. Хоронил его весь Севастополь, все, кто был свободен от боевой вахты. Тело его накрыли флагом, изорванным ядрами, — тем самым, что реял на корабле Нахимова в Синопской битве. Даже англичане и французы прекратили на время похорон обстрел города и приспустили флаги на своих кораблях в знак уважения к всемирной славе русского флотоводца.
Лишь 27 августа 1855 г. французам удалось, наконец, взять господствовавший над городом Малахов курган, после чего Севастополь стал беззащитен. В тот же вечер остатки гарнизона затопили сохранившиеся корабли, взорвали уцелевшие бастионы и оставили город, который даже враждебная России печать именовала тогда «русской Троей».
Так закончилась севастопольская эпопея. Она вписана славной страницей в историю русского народа. Такова диалектика исторического развития: Крымская война была несправедливой со стороны России, но не народ начал ее; когда же враги пришли на русскую землю, русские люди, защищая отчизну, совершали /167/ чудеса героизма. Значение севастопольской обороны 1854—1855 гг. заключается в том, что она показала всем исключительную силу патриотического чувства русского народа, стойкость его национального характера.
К моменту падения Севастополя Россия после двух лет войны ощутила истощение сил. Не помог и январский 1855 г. призыв крестьян в народное ополчение. Страна понесла огромные людские потери (больше 500 тыс. человек на всех фронтах) и оказалась на грани финансового краха. Если к началу войны, в 1853 г., дефицит государственного бюджета составлял 52,5 млн. руб., то в 1855 г. он вырос до 307,3 млн.[4] Но борьба за Севастополь исчерпала и силы союзников. Они потеряли в Крымской войне до 350 тыс. человек. Провозившись целый год под Севастополем, союзники уже не надеялись разгромить Россию. Им удалось лишь занять несколько крымских городов, но прорваться из Крыма в глубь России они даже не рискнули.
Между тем на Кавказском фронте русские войска до конца войны сохраняли инициативу. К 1855 г. престарелого и безынициативного князя М.С. Воронцова заменил в должности главнокомандующего на Кавказе генерал Н.Н. Муравьев — один из первых декабристов, родной брат основателя «Союза спасения» А.Н. Муравьева и раскаявшегося декабриста М.Н. Муравьева Вешателя. Он был на 12 лет моложе Воронцова и, главное, активнее. Под его командованием русские войска 16 ноября 1855 г. взяли Каре, слывший одной из самых сильных крепостей мира, и открыли себе дорогу на Эрзерум — в пределы Турции.
Не рассчитывая на близкое окончание войны, обе стороны, точнее Наполеон III, который не хотел ни усиливать Англию, ни ослаблять Россию сверх меры, и Александр II, заговорили о мире. В России сын Николая I — Александр II — сменил на престоле отца, который умер 18 февраля 1855 г. в такой ипохондрии от непереносимых для его гордости поражений и так скоропостижно, что тотчас после его смерти распространилась и доныне бытует в художественной, а отчасти даже в исследовательской литературе версия о его самоубийстве[5].
Английские верхи жаждали продолжения войны. Узнав о миролюбивых намерениях Наполеона III, премьер-министр Англии Г. Пальмерстон пожаловался брату: «Нам грозит мир!» Но Франция больше воевать не хотела, Турция не могла, а бороться против России (как и вообще против кого бы то ни было) один на один было не в правилах Англии. Пришлось и ей поэтому соглашаться на мир. /168/
Мирный договор был подписан 18 (30) марта 1856 г. в Париже на международном конгрессе с участием всех воевавших держав, к ним присоединились Австрия и Пруссия. Председательствовал на конгрессе глава французской делегации министр иностранных дел Франции граф Александр Валевский — двоюродный брат Наполеона III (сын Наполеона I от польской графини Марии Валевской). Русскую делегацию возглавил граф А.Ф. Орлов — старый фаворит Николая I, шеф жандармов, родной брат декабриста, революционера М.Ф. Орлова, который 30 марта 1814 г. принял капитуляцию Парижа перед Россией и ее союзниками. Теперь, ровно через 42 года (день в день!) жандарму Орлову пришлось в том же Париже подписать капитуляцию России перед Францией и ее союзниками.
Надо отдать должное А.Ф. Орлову — он понял, что Наполеон III, боясь усиления Англии, готов поддержать Россию. Две-три беседы с ним за чашкой кофе позволили Орлову сориентироваться и действовать с максимальными шансами на минимальный (только и возможный для России) успех. Он знал, что Англия одна воевать с Россией не будет. Значит, русская делегация должна по всем вопросам, где налицо единство позиций Англии и Франции, уступать, но там, где такого единства нет, упорствовать. Так Орлов и действовал. В результате ему удалось добиться условий, менее тяжких и унизительных для России, чем ожидалось после столь несчастной войны.
Россия теряла устье Дуная, южную Бессарабию, а главное, лишалась права иметь на Черном море военный флот и прибрежные арсеналы, поскольку море было объявлено нейтральным. Таким образом, русское Черноморское побережье становилось беззащитным от возможной агрессии. Другие условия Парижского договора задевали интересы России в меньшей степени. Покровительство турецким христианам было передано в руки «концерта» всех великих держав, т. е. Англии, Франции, Австрии, Пруссии и России. Территории, оккупированные во время войны, подлежали обмену. Поэтому Россия возвращала Турции Каре, а союзники — России Севастополь, Евпаторию и другие русские города.
Крымская война нанесла сокрушительный удар всей внешнеполитической системе царизма. Рушились сколоченные им в результате военно-дипломатических побед 1826—1833 гг. ближневосточные позиции, резко упал его международный престиж. «Европа перестала бояться северного колосса на обнажившихся крепостных ногах» — так написал об этом В.О. Ключевский.
В то же время Крымская война явилась сильнейшим толчком к развалу внутренней социальной базы самодержавия. Царизм, по словам Ф. Энгельса, скомпрометировал в этой войне не только «Россию перед всем миром», но и «самого себя перед Россией». /169/
Война обострила всеобщую ненависть россиян к феодально-крепостническому строю и поставила в порядок дня вопрос об уничтожении крепостного права. Словом, Крымская война ускорила назревание революционной ситуации, которая вынудила царизм отменить крепостное право.
Таким образом, если крепостнический режим внутри страны привел к внешнеполитическому краху царизма в Крымской войне, то внешнеполитический крах царизма, в свою очередь, ускорил падение крепостнического режима в России.
Историографическая справка. Крымская или, как ее часто называют, Восточная война царской России против Англии, Франции, Турции и Сардинского королевства — одна из популяр-ных тем не только российской, но и зарубежной историографии. Ей посвящены сотни книг и тысячи статей.
Западная (особенно английская и французская) историография изображает Крымскую войну как «защиту территориальной целостности Турции» от русской агрессии и преувеличивает успехи союзных войск, причем английские историки ставят во всех отношениях на первое место англичан, а французские — французов. Наиболее характерны монографии француза К. Базанкура «Крымская экспедиция» (1858) и англичанина А. Кинглека «Вторжение в Крым» (1868)[6]. Оба автора были участниками войны, писали о ней с большим знанием фактической стороны дела и остались главными авторитетами в изучении этой темы для последующих — не только английских (Г. Темперлей, Д. Ген-дерсон) и французских (А. Рамбо, Э. Гишен), но и американских (Д. В. Пурьир) исследователей.
Русские дореволюционные историки, напротив, пытались доказать, что Россия в Крымской войне защищалась от агрессии со стороны Англии, Франции и Турции. Вопрос о причинах поражения России они переносили из социально-экономической, области в чисто военную, т. е. сводили их (причины) к ошибкам, военачальников. Что же касается вопиющих безобразий крепостного режима, который на деле и привел Россию к крымской катастрофе, то они затушевывались или вовсе замалчивались. Такая концепция характерна для трех самых крупных в России до 1917 г. исследований на эту тему под одинаковым названием «Восточная война» — М.И. Богдановича (1877), Н.Ф. Дубровина (1900), A.M. Зайончковского (1908—1913). Главное достоинство этих трудов заключается в обилии фактического материала. Авторы (все трое — генералы, а Дубровин к тому же еще академик) досконально изучили предмет исследования и подробно воссоздали ход всех боевых действий. /170/
В советской историографии до конца 30-х годов преобладала точка зрения М.Н. Покровского, который в общих курсах русской истории и в статье «Крымская война»[7] справедливо разоблачал захватнические цели царизма и связывал крымское поражение с тотальной отсталостью дореформенной России, но, с одной стороны, он преуменьшал агрессивность противников России, а с другой — недооценивал героизм русского народа.
С конца 30-х годов советские историки освободились от заблуждений Покровского, но обратились в другую крайность — к некоторой идеализации внешней политики России и ее военного искусства с негативной оценкой военачальников «николаевской школы», которой будто бы противостояли В.А. Корнилов, П.С. Нахимов, В.И. Истомин, Э.И. Тотлебен. Этот недостаток заметен в работах И.В. Бестужева, Ш.М. Левина, Б.И. Зверева, Л.Г. Бескровного и даже в капитальном труде Е.В. Тарле[8], который, однако, по глубине, масштабности, редчайшему сочетанию научной монументальности с художественно яркой формой изложения поныне остается лучшим не только в российской, но и в мировой литературе о Крымской войне. Здесь впервые комплексно освещены все основные — как военные, так и дипломатические, социальные, экономические — сюжеты Крымской войны на широком фоне европейской и мировой политики.
Предыдущая |
Содержание |
Следующая
