В моих руках — одна из последних книг, выпущенных запрещенным ныне издательством «Ультра. Культура». Редактор книги — покойный Илья Кормильцев.

Никому не известный автор. Вызывающее название. Ничтожно малый тираж. Словом, «нереспектабельное» со всех сторон издание. А между тем, лишь прочитав подобную книгу, вполне можно понять слова Осипа Мандельштама из «Четвертой прозы»: «Все произведения мировой литературы я делю на разрешенные и написанные без разрешения. Первые — это мразь, вторые — ворованный воздух».

Герман Садулаев — последний из русских реалистов — пишет «без разрешения». Пишет потому, что не может не писать.

Книга представляет собой цикл повестей и рассказов, большинство их объединяет место действия — Чечня 90-х годов. Если проводить аналогии с прозой русских писателей, то «Я — чеченец» по творческому методу ближе всего к рассказам Варлама Шаламова и поздним произведениям Вересаева.

Для Садулаева тема чеченской войны является столь же определяющей все остальные, как для Шаламова — тема колымских лагерей. Схожи и их писательские установки — в их произведениях нет вымысла. Беллетристика в них уступает место жизненному опыту, изложению фактов, воспоминаниям. Шаламов говорил о необходимости писать «собственной кровью», избавляться от «литературности». Садулаев же пишет: «Может, даже я напишу настоящие сюжетные романы и повести. <…> Это потом. А сейчас, сейчас толчками выходит кровь. Это не темно-синяя венозная кровь, текущая размеренно и плавно, это алая, артериальная, она бьет фонтаном из горла, пронзенного стрелой, она рассыпается в капельки брызг, ее будет трудно отстирать, вы знаете?» («Одна ласточка еще не делает весны»). Ценность подобных произведений огромна в любое время именно в силу изначальной их близости к тому, что Вересаев называл «живой жизнью».

Первая и, пожалуй, самая яркая повесть книги — «Одна ласточка еще не делает весны» — написана в форме поэтического монолога чеченца, в котором его мать аллегорически сопоставляется с Родиной и их судьбы оказываются неразделимыми. Герой повести тщетно пытается уйти, спастись от надвигающейся на его страну смерти. Он и его родные бегут от войны в Россию, где их теперь никто не ждет. Но когда взрывная волна ракеты «земля — земля», нацеленной на их село, искалечила оставшуюся там сестру героя, они возвращаются в Чечню. Сестре удается спасти жизнь, но для матери это испытание оказывается не по силам. Разоренная, сожженная родная земля и умирающая от горя мать в помутненном сознании героя соединяются в один образ, который невозможно забыть.

Повесть, как всегда у Садулаева, построена на материале его жизни. И материал этот — страшен. По ту сторону правительственных сводок и новостей государственных телеканалов мы видим — в образной форме — начало первой чеченской войны. Наивные женщины с цветами в руках, пытавшиеся остановить танки (ведь танки — свои!)… Первые зачистки… Мальчишки с коктейлями Молотова… Несчастные, посланные командованием на верную гибель российские солдаты… И, наконец, ковровые бомбовые удары по русским, чеченцам, боевикам, солдатам, старикам, детям, женщинам…Страшна здесь не только смерть десятков тысяч граждан России, страшны не только люди, которым это безумие было выгодно, — страшен и сам общественный строй, во имя которого приносятся такие жертвы. В этих описаниях войны поражают детали, которые не могли быть выдуманы. Тихий сумасшедший Ибрашка, несущий детям в подвал ведро воды, натыкается на БТР, солдаты издеваются над ним всласть, стреляют по ногам, а он все бежит с ведром, ничего не понимая, приговаривая: «Ибрашка хороший… Ибрашка принесет воду…», — пока не падает лицом на землю мертвый. Пожилые русские женщины, одна — с больными ногами, другая — почти ослепшая, бегущие в бомбоубежище, — их принял за боевые цели и решил уничтожить военный летчик… Девочка Сацита, с иглой из кассетной бомбы в сердце, спасенная дагестанским хирургом… Ужасную участь этих людей разделили лучшие из русских солдат, выполнявшие приказы, но не потерявшие человеческого облика — впоследствии повесившиеся, выбросившиеся из окна, зарезавшиеся, спившиеся, сошедшие с ума…Важно было не только рассказать об этом. В конце повести Герман Садулаев дает современный ответ на вечный гоголевский вопрос о том, куда мчится Русь-тройка: «Никуда ты уже не мчишься, катаешь новых тузов с их бубновыми дамами в дорогих мехах, с их шестерками, по Невскому проспекту, по Дворцовой площади. Подайте лошадкам на корм!..» Здесь — вся горечь о бессмысленных жертвах, о бесконечном унижении, которому были подвергнуты народы России ради установления «демократических ценностей» (т.е., очевидно, свободы «тузов» не платить за прокорм «лошадок»). Становится ясным, что война в Чечне была одним из самых необходимых и важных отвлекающих маневров, обеспечивших успех «реформ». И вот от этого делается по-настоящему жутко.

Вторая повесть («Почему не падает небо») описывает судьбы простых людей, родственников и знакомых автора, и чрезвычайно близка по настроению рассказу Шаламова «Все умерли». Трагическая гибель венчает множество совсем разных жизней. Садулаев пишет о целом городе мертвых, который он все чаще видит в своих тяжелых снах, городе, где все уже спокойно, где нет войны, чье клеймо он обречен носить до самой смерти.

Все повести автора содержат воспоминания о детстве, но повесть «Когда проснулись танки» построена на них почти полностью. Это рассказ о детской дружбе русского и чеченца, настолько сильной, что преградой ей не стала даже разделившая друзей война.

Горячий протест против навязанных русскому народу мерзких мифов о народах Кавказа как врагах России и пр. слышится в словах чеченца, обращенных к его другу: «И те чеченцы, которые считают, что должны быть нравственными только в своем кругу, а с чужими можно быть распущенными и жестокими — они лицемеры, подонки, они не понимают законов гор, обычаев своего народа. И те русские, которые презрительно именуют иноплеменников «чурками», или еще как-нибудь, которые считают, что чеченцы — вне закона по определению и их можно и нужно убивать, истязать, как вздумается, — самые худшие из первобытных дикарей, настоящие чурки».

В повести прекрасно показано неверие простых чеченцев до последнего момента в то, что их будет бомбить собственная страна, недоверие к главе Чечни, «Дудаеву на букву М», как многие из них его называли. Но предупреждения о грядущей войне сбылись. «Война сама пришла за нами», — говорит один из героев, чеченец Зелимхан. Оба героя повести впоследствии участвуют в бессмысленной бойне между ополченцами, поддавшимися пропаганде исламских фанатиков, с одной стороны, и одураченными пропагандой правительства Ельцина российскими войсками, с другой, — по разные стороны фронта. Но последняя, трагическая, встреча возвращает обоих на мгновение во времена их счастливого детства, память о котором нельзя уничтожить никаким промыванием мозгов. Похожая встреча случается и между героями рассказа «Сумасшедшая драгоценность», названного так по одной из песен Pink Floyd. И две этих трагедии, как, впрочем, и остальные рассказы и повести, оставляют все же светлую печаль.

Но эмоциональной вершиной этой книги является короткий рассказ, стóящий иного собрания сочинений. Он называется «День победы». Его главные герои — два фронтовых товарища, прошедшие вместе полвойны, чеченец и русский, встречающие 60-летний юбилей Победы в теперь уже чужом для них Таллине. Несмотря на гибель государства, которое они защищали в войну, несмотря на все обиды, которые порой оно им чинило, они сохранили веру в идеалы своей молодости. Не колеблясь, они вступают в баре в неравную схватку с оскорбившими их награды эстонскими фашиствующими недорослями и в своем последнем бою умирают, как и те, кто не вернулся с полей войны, — умирают за Победу. Величие гибели этих героев достойно лучших образцов советской военной прозы. Вот только неизвестно, смогут ли многие осознать это теперь, когда Россия медленно, но верно отвергает все то, чем могла бы гордиться…

В эпоху, когда наши писатели вопреки русской литературной традиции и в ущерб собственной индивидуальности все чаще склоняются к «официальной точке зрения» на все, что происходит со страной, Герман Садулаев остается одним из немногих, кто четко формулирует свою гражданскую позицию. В очерке «Пост №1» он пишет о Родине, которую у нас отняли:

«Пусть не всегда реальность соответствовала декларациям, но равенство, дружба, культурное развитие каждой нации были хотя бы заявлены. Интернационализм — это было не просто трудно выговариваемое слово. Иначе не стали бы молодые чеченцы умирать в далеких афганских горах, выполняя интернациональный долг. Они знали, они умели знать, что это такое — долг. Принятые в семью на равных, они знали, что теперь — это их долг, умирать за большую страну».

И дальше перед глазами автора возникает кошмарный образ:

«Может, по телевизору, в программе «Время», передали тайный психический код, и мы все погрузились в глубокий сон. Тогда нас, спящих, погрузили в товарные поезда<…> Там, далеко, на чужих и пустынных землях, они построили точные копии наших городов и сел, они высадили тополя и ели, они даже проложили такие же дороги, какие были у нас — в рытвинах и ухабах. Только это была уже не наша страна. Это была уже их земля, и все здесь для нас было чужое.

А они знали ключ, они разбудили нас утренним выпуском новостей. Доброе утро, рабы. Теперь вы наши рабы, и у вас нет больше надежды на счастье, веры в равенство и справедливость».

Это — о перестройке, о возвращении капитализма в Россию.

Впрочем, это совсем не означает сплошного восхваления автором советского общества. О его недостатках в книге сказано также, хотя и немного, разумеется. Но есть четкое понимание того, что идеи социализма, однажды отчасти воплотившиеся и впоследствии извращенные, не должны быть отвергнуты лишь по этой причине:

«А еще Ваха сказал, что вместе, вместе не только сидели на зонах. Вместе победили фашистов, отправили человека в космос, построили социализм в нищей и разоренной стране. Все это делали вместе и все это — а не только лагеря — называлось: Советский Союз» («День Победы»).

Эта книга важна еще и потому, что само ее появление доказывает: русская литература жива, несмотря на ее предательство большей частью «литераторов». Она — яркое свидетельство того, что русскую культуру пока не удалось задушить в тисках рыночных отношений «демократам» и «либералам», что она еще ждет своего часа. Остается лишь надеяться, что таких писателей, как Герман Садулаев, будет становиться все больше.

«Нет, я думаю, кто-то остался. Ведь не все смотрели программу «Время». Кто-то был слишком пьян, чтобы повернуть выключатель. Иные же совсем не смотрели телевизор.

Я знал одну девушку, она никогда не смотрела телевизор.

Боже, как давно это было!

Она никогда не смотрела телевизор, вечерами она читала Гете в оригинале. Она знала наизусть все стихи Александра Блока. <…> Наверное, они остались. Они и сейчас там живут» (Пост №1).