Содержание крестьянской реформы излагалось в пространном документе под названием: «Положения 19 февраля 1861 г. о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости». Руководящие начала «Положений» разъяснял народу царский Манифест 19 февраля. Составлен он был так замысловато, что Лев Толстой определил: «Мужики ни слова не поймут, а мы ни слову не поверим» (будто «написан по-французски и переведен на неуклюжий русский язык каким-нибудь немцем»,— заметил И.С. Тургенев). Составлял Манифест московский митрополит Филарет Дроздов — «Филька», как звали его в народе. Отсюда и пошло выражение «филькина грамота» (т.е. документ бестолковый). Суть его, засоренная словесной шелухой, была такова.
Помещичьи крестьяне (23,1 млн. человек) получали личную свободу, а также усадьбу и полевой надел в постоянное пользование, от которого они не могли, даже если бы захотели, отказаться раньше, нежели через 9 лет. В течение же этого 9-летнего срока крестьяне должны были по-прежнему отбывать за надел барщину или платить оброк. Размеры надела и объем повинностей крестьян фиксировались в уставных грамотах, на составление которых отводилось два года. Составлять грамоты должны были сами помещики, а проверять, верно ли (без обмана) они составлены, — мировые посредники, которые назначались из местных помещиков. Выходило, что посредниками между крестьянами и помещиками оказывались те же помещики. Разумеется, они почти всегда (за редчайшим исключением) «разъясняли» или исправляли уставные грамоты в пользу помещиков.
Уставные грамоты заключались не с отдельными крестьянами, а с «миром», т.е. с сельским обществом из всех крестьян того или иного помещика (если в обществе было 1000 душ, то со всеми вместе). Так закреплялась круговая порука и ответственность всего «мира» за каждого крестьянина и за его повинности.
Для того чтобы установить и зафиксировать в уставной грамоте размер надела, и помещики, и крестьяне должны были учитывать нормы надельных участков — высшую и низшую. Крестьяне не могли требовать надел выше установленного максимума, а помещики — урезать надел ниже установленного минимума. Таково было правило. Но из него делались исключения — /194/ разумеется, не в пользу крестьян. С одной стороны, если крестьянин до реформы имел в пользовании надел меньше, чем установленный после реформы минимум, помещик прирезал ему землю до минимума не всегда, а при условии, что у помещика останется не менее трети (в степной полосе — не менее половины) удобных земель. С другой стороны, если надел, которым крестьянин пользовался до реформы, превышал пореформенный максимум, помещик отрезал от него «излишек». Главное же, самые нормы крестьянских наделов были рассчитаны так, чтобы отрезков от них было как можно (в десятки раз) больше, а прирезок к ним соответственно меньше.
В результате помещичьи крестьяне получили в среднем по 3,3 десятины на ревизскую душу, т.е. на мужчину (женщинам земля не отводилась). Это меньше той земли, которой они пользовались до реформы, и не обеспечивало им прожиточного минимума. Всего по черноземным губерниям помещики отрезали у крестьян 1/5 их земель. Больше всего земли потеряли крестьяне Поволжья. Если в Московской, Смоленской, Новгородской губерниях отрезки составляли от 3 до 7,5 % крестьянских земель, то в Казанской губернии — 29,8%, в Самарской — 41,8%, в Саратовской — 42,4 %. «Дал царь мужику землю, да так пригнал, что пришлось на душу без малого, что по одной ступне»,— говорит об этом народническая прокламация. Тогда-то и родилась поговорка: «Куренка некуда выпустить».
Кроме отрезков, помещики находили и другие способы ущемить интересы крестьян: переселяли их на негодные земли, «на песочек», лишали их выпасов, выгонов, водопоев, лесов и прочих угодий, без которых нельзя было вести самостоятельное хозяйство. Вот какими увидел правительственный ревизор К. Меккер крестьянские наделы в селениях Галибице-Немчиновской волости на Псковщине: «В наделы крестьян включены под именем выгонов и дровяного леса совершенно непроизводительные земли, как то: кустарники по болоту, изреженные и сплошь вырубленные лесные пространства, а более всего — торфяники, иногда покрытые одними кочками и растениями, как, например, багульник, хлопчатник, и тому подобными травами, не употребляемыми скотом в пищу».
Подлинным бичом крестьянских хозяйств стала чересполосица: помещичьи земли клином вгонялись в крестьянские, отчего крестьяне вынуждены были за ростовщические цены арендовать помещичьи клинья. Тот же Меккер констатировал: «При строгости установленного помещиком надзора за границами селений, расположенных среди его земель, с целью захватывания крестьянского скота во время пастьбы, эти устроенные в наделах западни и ловушки доводят крестьян до окончательного разорения».
Вся земля, которую крестьяне получили в «постоянное пользование», юридически оставалась собственностью помещиков /195/ до заключения выкупной сделки. Пока же эта сделка не была заключена, крестьяне считались «временнообязанными», т.е. по-прежнему выполняли за пользование землей феодальные повинности. Срок временнообязанного состояния вначале не был определен. Только 28 декабря 1881 г. (в обстановке второй революционной ситуации) последовал закон об обязательном выкупе — закон, по которому все временнообязанные крестьяне
переводились на выкуп, но не сразу, а с 1 января 1883 г. Таким
образом, юридическая ликвидация крепостничества растянулась на
22 года — это в губерниях центральной России. На окраинах же (в
Грузии, Азербайджане, Армении) временнообязанные отношения
сохранялись до 1912—1913 гг., т.е. более полувека.
За пользование землей крестьяне должны были выполнять два рода повинностей — барщину и оброк. Размеры оброка колебались в разных регионах от 8 до 12 руб. за душевой надел в год, но никакого соответствия между величиной оброка и доходностью надела не было. Самый высокий оброк (12 руб.) крестьяне платили близ Петербурга, где земля была малоплодородной, а в черноземных Курской и Воронежской губерниях оброк был ниже
— 9 руб. Этот парадокс обнажает феодальную сущность
пореформенного оброка. Как и до реформы, оброк представлял
собой доход помещика не только от земли, но и от личности
крестьянина: ведь в промышленных губерниях крестьяне платили
помещикам деньги, заработанные не столько на своих худородных
наделах, сколько на всякого рода промыслах.
Еще больше нарушала соответствие между доходностью земли и размером оброка так называемая градация оброка: первая десятина земли ценилась дороже следующих. Так, в нечерноземной полосе, где высший надел был установлен в 4 десятины, а оброк в 10 руб., за первую десятину полагалось 5 руб. (50 % оброка), за вторую — 2 руб. 50 коп. (25 %) и за остальные две — по 1 руб. 25 коп. (т.е. по 12,5 %) с каждой десятины. Таким образом, чем меньше земли получал крестьянин, тем дороже она ему стоила.
Градация вводилась преимущественно в нечерноземных губерниях, где земля ценилась низко, зато рабочая сила была дорога. Она соблазняла крестьян брать побольше земли, поскольку за каждую дополнительную десятину платить надо было меньше,— крестьяне шли на это. Помещикам же выгодно было сбывать крестьянству худородную землю и тем самым пополнять свои денежные капиталы, столь необходимые в промышленных регионах. В случае сокращения крестьянских наделов градация позволяла помещикам в значительной мере сохранять их доходы. Словом, градация оброка была, в сущности, денежной надбавкой помещикам за потерю рабочей силы.
Что касается барщины, то ее, как и до реформы, должны были отбывать все крестьяне — мужчины с 18 до 55 лет и /196/ женщины с 17 до 50 лет. Только теперь режим барщины был
несколько упорядочен, а помещичий произвол частично обуздан. За
каждый высший надел полагалось отработать 40 мужских и 30
женских дней, не более (правда, 3/5 времени — летом).
Итак, повинности временнообязанных крестьян почти не
отличались от повинностей крепостных и лишь точнее
регулировались законом. Поэтому крестьяне так не хотели
подписывать уставные грамоты. Они надеялись на «подлинную,
настоящую волю» (с землей) и сами распространили между собой
слух о том, что такая воля придет через два года. Оттого в
крестьянах буквально по всей России жило сознание, что если «кто
в течение этих лет подпишет уставную грамоту, тот себя
закрепостит снова, но кто эти два года устоит, тот будет свободен». В
итоге, к 1 января 1863 г., когда предполагалось завершить
составление уставных грамот, 58 % помещичьих крестьян все еще
не подписали грамоты, ссылаясь на то, что «подпись их опять прикрепит»[1].
Реформа дала крестьянам право выкупить усадьбу и полевой надел. Сумма выкупа определялась путем капитализации из 6 % оброка, установленного за надел, т.е., желая получить искомую сумму выкупа, рассчитывали, сколько денег надо положить в банк, чтобы при 6 % годового прироста помещик имел доход, равный оброку. Проще говоря, оброк приравнивался к 6 % выкупной суммы. Вот пример: оброк = 10 руб., какова в этом случае должна быть сумма выкупа?
Поскольку 10 руб. составляют 6 % выкупной суммы, то получаем, согласно уравнению (X : 10 = 100 : 6), X = (100 10) : 6 = 166 руб. 60 коп. Можно еще проще: 100 больше 6-ти в 16 2 /3 раза. Значит, самый простой способ определить сумму выкупа — это умножить сумму оброка на 16 2/3. Таким образом, не стоимость земли, а оброк, включавший в себя кроме стоимости земли еще и ценность крепостного труда, был критерием размера выкупной суммы.
То, что выкупная сумма включала в себя замаскированный выкуп личности крестьянина, показывает ее сравнение с рыночной ценой земли. По ценам 1854—1855 гг. крестьянская земля стоила 544 млн. руб., а выкуп за нее был установлен в 867 млн. (323 млн. разницы — это компенсация помещикам за личное освобождение крестьян).
Роль посредника между крестьянами и помещиками по выкупу взяло на себя государство, которое и нажилось на выкупной операции. Крестьянин выплачивал помещику немедленно 20% выкупной суммы, а остальные 80 % вносило за крестьян государство (это и была выкупная ссуда, которую крестьяне как бы брали в долг у государства). Операция по возвращению долга /197/ растягивалась на 49 лет с выплатой ежегодно 6 % выкупной суммы. Стало быть, крестьяне должны были уплатить 294 % выкупной ссуды. Лишь с 1906 г. (в обстановке первой российской революции) уплата выкупных платежей была прекращена. К тому времени бывшие помещичьи крестьяне внесли 1 млрд. 570 млн. руб. выкупа — за землю, которая стоила 544 млн. руб., т.е. в 3 раза меньше!
С момента заключения выкупной сделки крестьяне переставали выполнять повинности в пользу помещиков и превращались из временнообязанных в «крестьян-собственников». Отныне земля бывшая ранее юридически собственностью помещиков, переходила в крестьянскую собственность, и закон охранял ее от посягательства со стороны помещиков.
Несколько по-особому освобождались дворовые слуги, которых было тогда 1,5 млн., т.е. 6,5 % помещичьих крестьян. Они выходили на волю без выкупа, но не сразу, а через два года, и, главное, не получали ни усадьбы, ни полевого надела, ни какого бы то ни было вознаграждения за их труд на помещика. Больные и престарелые, нетрудоспособные буквально выбрасывались на улицу, так как у них не оказывалось ничего, кроме свободы... идти по миру. Таковы были условия освобождения помещичьих крестьян. Реформа распространялась и на крестьян удельных (принадлежавших царской семье) и государственных.
Удельное ведомство было образовано в 1797 г. при Павле I. Оно обеспечивало царскую фамилию доходами с дворцовых земель и прикрепленных к ним крестьян. К началу 60-х годов царский удел составлял 9 млн. десятин земли в 20 губерниях и эксплуатировал 1,7 млн. крепостных душ.
Особое положение об удельных крестьянах принято было 26 июня 1863 г. «Первый русский помещик» — царь тоже не захотел вернуть землю крестьянам бесплатно. Удельные крестьяне выкупали свою землю на тех же условиях (путем капитализации из 6 % оброка), что и крестьяне помещичьи; только удельные были переведены на обязательный выкуп не через 20 лет, как помещичьи, а через 2 года. Не обошлось освобождение удельных крестьян и без отрезков, хотя и несколько меньших, чем у помещичьих крестьян (10,5 % от общей площади крестьянских угодий). В среднем удельные крестьяне получили по 4,8 десятины на ревизскую душу.
Еще позднее, 24 июня 1866 г., «Положения 19 февраля» были распространены на государственных крестьян, которые считались лично свободными, но платили в казну феодальную ренту (оброчную подать). Все они (а их было 19 млн.) сохранили за собой земли, находившиеся в их пользовании, и могли по своему желанию либо, как прежде, платить оброчную подать государству, либо заключить с казной выкупную сделку при условии единовременного взноса такого капитала, проценты с которого /198/ равнялись бы в сумме оброчной подати. Средний размер наделов государственных крестьян составил 5,9 десятины — больше, чем у крестьян помещичьих и удельных.
Реформа существенно изменила правовое положение крестьян. Она впервые дала бывшим крепостным право владеть собственностью, заниматься торговлей и промыслами, заключать сделки, вступать в брак без согласия помещика и т.д. Налицо был широкий шаг по пути от феодального бесправия к буржуазному праву. Однако помещики сохранили за собой ряд феодальных привилегий, включая полицейскую власть над временнообязанными крестьянами. Как и до реформы, они представляли интересы крестьян на суде. Сохранялись (до 1903 г.!) телесные наказания для крестьян. Александр II «запретил сечь мужиков не по закону, а велел их сечь по закону»,— писал об этом журнал народников «Земля и воля».
Для управления крестьянами были созданы в ходе реформы особые органы, которые громко именовались «самоуправлением». Их нижним звеном являлось сельское общество из крестьян на земле одного помещика. Оно составляло сельский сход, избиравший сельского старосту и ряд должностных лиц: сборщиков податей, смотрителей магазинов и пр. Сельский староста обеспечивал порядок в своей округе, следил за исполнением повинностей, мог наказывать за маловажные проступки, т.е. штрафовать, принуждать к общественным работам, даже сажать под арест.
Несколько сельских обществ образовывали волость, которая строилась по территориальному принципу (с числом жителей от 300 до 2 тыс. ревизских душ). Высшим крестьянским органом волости был волостной сход из представителей сельских обществ. Волостной сход избирал волостное правление во главе с волостным старшиной и волостной суд. Волостной старшина имел те же функции, что и сельские старосты, только в объеме волости, сельские старосты ему подчинялись. Что же касается волостного суда, то он разбирал тяжбы между крестьянами на территории волости и судил виновных за проступки, более серьезные, чем те, за которые наказывал сельский староста.
Все это «самоуправление» никакой самостоятельности не имело. Его контролировал мировой посредник, который по закону утверждал (а мог и не утвердить) выборы должностных лиц крестьянской «администрации» и, следовательно, подбирал угодные ему кандидатуры из числа «благоразумных» и покорных крестьян. Тех же, непослушных и «неуправляемых», которых выдвигали сами крестьяне, мировой посредник отводил как «подстрекателей».
Мировые посредники назначались губернаторами по рекомендации предводителей дворянства из местных помещиков. Преобладали среди них крепостники, но и либералы мало отличались от крепостников, поскольку защищали одни и те же, помещичьи, /199/ интересы. Лишь единицы из мировых посредников, вроде Льва Толстого или декабриста Андрея Розена, поднимались до защиты крестьянских интересов. Их, как правило, увольняли или выживали с должности. Толстой, перед тем как уйти в отставку, жаловался: «Я <...> несмотря на то, что вел дело самым хладнокровным и совестливым образом, заслужил страшное негодование дворян. Меня и бить хотят, и под суд подвести».
Мировые посредники отчитывались перед уездным съездом мировых посредников под председательством уездного предводителя дворянства, а над уездным съездом высилось губернское по крестьянским делам присутствие, в котором председательствовал сам губернатор. Итак, мировой посредник, над ним уездный съезд, еще выше губернское присутствие и на самом верху губернатор — вот какой пирамидой было придавлено крестьянское самоуправление. Власть одного помещика над крестьянами заменялась властью представителей местного дворянства, что не изменяло ее классового содержания. «И начальства развелось такое множество,— вспоминал современник,— что крестьянину редко доводилось надевать шапку».
В целом реформа 1861 г. была для России самой важной из реформ за всю ее историю. Она послужила юридической гранью между двумя крупнейшими эпохами российской истории — феодализма и капитализма.
Крестьянская по видимости реформа 1861 г. была буржуазной по содержанию, поскольку она создала условия, необходимые для победы капиталистического способа производства. Главным из этих условий явилось личное освобождение 23 млн. помещичьих крестьян, которые и образовали рынок наемной рабочей силы. Поскольку же проводили буржуазную реформу феодалы, крепостники, она возымела и крепостнические черты. Крестьяне были обмануты и ограблены, вышли из рабства у помещиков в кабалу к тем же помещикам.
Порвалась цепь великая,
Порвалась и ударила
Одним концом по барину,
Другим — по мужику —
так написал о реформе поэт крестьянской демократии Н.А. Некрасов. Половинчатость реформы выразилась в том, что экономический базис стал новым, капиталистическим, а внутри его сохранились пережитки старого, феодально-крепостнического строя — прежде всего помещичье землевладение и отработочная система, т.е. обработка помещичьих земель крестьянами за земельную аренду, денежную ссуду и т.д. Пережитки крепостничества тормозили развитие страны, уже твердо вставшей на путь капитализма. Поэтому классовая борьба после 1861 г. не утихала, а, напротив, как мы увидим, разгорелась еще сильнее, ибо к старой социальной /200/ войне (крестьян против помещиков) добавилась новая (рабочих против капиталистов). В результате, по выражению В.И. Ленина, «1861 год породил 1905».
