«Русский журнал»: В последнее время Варлам Шаламов стал довольно популярным. По его произведениям даже снимаются сериалы, идущие по телевидению в прайм-тайм. Не боитесь ли, что Варлам Тихонович станет персонажем массовой культуры?

Валерий Есипов: Думаю, что он слишком серьезен для этого. Ведь читать его нелегко, это не Донцова и не Акунин. Что же касается телесериала, снятого Н.Досталем, то, конечно, он сделан во многом по законам масскульта. И хотя в нем есть эмоциональная острота, особенно в лагерных сценах, но почему-то никто не замечает, что с реальным Шаламовым, его глубоко выстраданным мировоззрением фильм мало согласуется.

За, казалось бы, благородной целью популяризации имени писателя, раскрытия его трагической судьбы легко читаются конъюнктурно-политические интенции. Это ярче всего выдает название фильма - «Завещание Ленина». Авторы пожелали внушить зрителю, что завещание, завет Ленина - это лагеря, в которых сидел Шаламов. Сам писатель так не считал: все свои сроки он получил от Сталина и был категорически не согласен с версией «Архипелага» о том, что «Сталин шагал в указанную ленинскую стопу». То есть, как это ни фантастично и ни кощунственно, сериал о Шаламове сделан по идеологической схеме, взятой напрокат у его непримиримого оппонента Солженицына.

РЖ: Параллель с Солженицыным вполне понятна. Но почему вы так неодобрительно относитесь к этому писателю и так нелестно характеризуете его в своей книге? Чем он «провинился» перед Шаламовым?

В.Е.: Поводов для критического отношения к А.Солженицыну предостаточно, и дал эти поводы, увы, сам писатель, которого все мы в свое время наделяли едва ли не божественными чертами. Теперь туман развеялся, стало понятно, что Солженицын при всем своем литературном таланте - прежде всего великий эгоцентрик, возомнивший себя вершителем судеб мира. А кроме того - великий игрок. Свидетельств на эту тему - море, причем они исходят от его друзей и знакомых, которых он, грубо говоря, сначала использовал, а потом поливал грязью (от Л.Копелева, А.Твардовского и В.Лакшина до недавно умершего Вадима Борисова). С гуманизмом, а тем более с христианством это мало вяжется. В моей книге приведена только малая часть сложившейся в России и в мире огромной «антисолженицынианы»: в принципе, я ничего слишком нового не открываю, лишь ввожу материал в научное, историко-социологическое и культурологическое русло. Есть такие понятия - «социальная магия», «шаманизм», «харизма» и т.д. Все это имеет прямое отношение к Солженицыну. Причем свой образ «главного зэка страны» конструировал он сам - по всем законам массовой культуры или, как теперь говорят, PR. Он для фотографа специально делал лицо «измученное» и хранил лагерную телогрейку. В «идолопоклонстве» по отношению к писателю во многом сказались наши национальные черты, прежде всего легковерие. «Люди верят только славе», - как печально заметил Пушкин. За чистую монету была принята и цифра о жертвах репрессий в СССР, приведенная в «Архипелаге ГУЛАГ»: 66,7 миллиона человек. Преувеличение, как доказано современными историками (например, В.Земсковым), почти в десять раз! Солженицын (причем сознательно, ведая, что творит), как никто другой, способствовал распространению представлений о советской стране как «империи зла», и это имело глобальные последствия. Западные политики ценили его именно в этом качестве, а затем, когда он стал их критиковать (чтобы поправить свой имидж «русского патриота»), отвернулись от него: мавр сделал свое дело и может уезжать. Наши же политики со времен перестройки почему-то сильно полюбили Солженицына. Это тоже во многом магия масскульта, которой, увы, подвержена и элита. Политики ведь не читают книг, первоисточников - они видят доброго дедушку с бородой, нобелевского лауреата. Если бы они прочли хотя бы книгу «Бодался теленок с дубом», где Солженицын раскрыл все свои мессианские, нарциссические и разрушительные комплексы, а также кое-что из «антисолженицынианы» (хотя бы памфлеты В.Бушина), они бы немного отрезвели.

Шаламов, как старый лагерник, еще в 60-е годы насквозь понял Солженицына и все его устремления. Он писал: «Я хочу сказать свое слово в русской прозе, а не появиться в тени такого, в общем-то, дельца, как Солженицын». Поэтому он и отказался от предложения о совместной работе над «Архипелагом» - книгой, как он писал, построенной на «чужих рукописях», собранных в «личных целях». Кроме того, Шаламов не хотел ничем угождать западной публике, по большому счету, он был великий русский (и советский, если хотите) патриот. В моей книге это подчеркнуто.

Шаламов, выросший в 20-е годы, был убежден, что Сталин и советская власть - совсем не одно и то же. Солженицын чувствовал в Шаламове серьезную помеху - и идейную, и литературную. Он знал, что «Колымские рассказы» написаны раньше «Ивана Денисовича», да они и намного сильнее, правдивее. Поэтому Солженицын вел двойную игру с Шаламовым (как, впрочем, и со всеми): сначала называл его «моей совестью», потом, еще в 1968 году, публично объявил «тяжелобольным», а в 1972 году, когда Шаламову оставалось жить еще десять лет, на весь мир провозгласил его «умершим». Такого случая не знает ни русская, ни мировая культура: это за гранью всех представлений о литературной борьбе. Шаламов тогда написал своему «похоронщику» письмо, где, по-моему, все предельно точно сформулировано: «Господин Солженицын, я охотно принимаю вашу похоронную шутку насчет моей смерти... Я знаю точно, что Пастернак был жертвой холодной войны, Вы - ее орудием».

Понятно, что это «орудие» работало в пользу Запада и против своей страны - не столько против политической системы, сколько против реально сложившегося социального организма с Россией как этнокультурным ядром. Недаром теперь часто вспоминаются слова А.Зиновьева: «Целили в коммунизм, а убивали Россию...»

РЖ: Вы начали заниматься Шаламовым очень давно, когда он не был так широко известен, как сейчас. Почему? Чем он заинтересовал вас тогда и как произошло знакомство?

В.Е.: Имя Шаламова известно мне со времен чтения журнала «Юность» 60-годов, совпавшего с моей юностью. Там печатались его стихи, там я впервые увидел и его фотографию. Стихи, признаться, тогда не запомнились - по глупости, по увлечению Вознесенским и другими модными поэтами, но портрет Шаламова сразу врезался в память: суровое лицо, видно, что человек много пережил. В 70-е слышал иногда имя Шаламова по западным «голосам», и рассказы его там читались, но из-за рокота «глушилок» плохо воспринимался текст, и осталось только ощущение тяжелой правды о лагерях, которую хотят скрыть. А поскольку был известен Солженицын, казалось, что Шаламов - его эпигон (дичайшее, как теперь понятно, заблуждение).

Жил я тогда в сельской глухомани, где никакого самиздата, естественно, не было, и с этими представлениями я - как и большинство - дожил до времен гласности, когда пошел поток шаламовских публикаций, в том числе в «Нашем наследии» напечатали «Четвертую Вологду». Летом 1989 года в Вологду приезжала И.П.Сиротинская, я как журналист ТВ брал у нее интервью, потом мы долго беседовали в гостинице, и она подарила мне книгу «Левый берег». С этого, пожалуй, все и началось: книга оглушила, потрясла, стало понятно, что это великий писатель, и стыдно, что его так затеняли. Тогда же в Вологде ходило по рукам парижское издание «Четвертой Вологды», и в нем были карандашные пометы на полях, сделанные кем-то, думаю, из наших писателей-«патриотов». Запомнились слова «смердяковщина», «русофобия» и др. по поводу известных отзывов Шаламова о народе, о крестьянстве. Это покоробило, но и стало одним из стимулов к углублению в биографию и творчество Шаламова.

Тогда же, осенью 1989-го, я начал снимать фильм о нем - ездили группой в Москву, встречались с людьми, знавшими его: Ф.Сучковым, Б.Лесняком и Н.Савоевой, Н.Кинд-Рожанской. Важно было зафиксировать свидетельства, «уходящую натуру». Очень жалею, что не записали Г.Воронскую и И.Исаева, которые были с Шаламовым на Колыме, - они тогда болели. Фильм (40 минут, на кинопленке) вышел на областном телевидении в январе 1990 года. Конечно, он во многом уступает фильму А.Свиридовой «Несколько моих жизней» (1991), но все же это был первый документальный фильм о Шаламове в России, чем я и горжусь. А потом началась уже исследовательская работа, которая длится много лет. Основной импульс, повторяю: стыдно, что Шаламовым на его малой родине (да и на большой) практически никто не занимается. По крайней мере, даже к 100-летию писателя ни одной серьезной статьи он нем в наших респектабельных толстых журналах не появилось.

РЖ: В книге вы вписываете Шаламова в широкий литературный и исторический контекст. Вы защитили о нем кандидатскую диссертацию, опубликовали множество статей, в том числе и в зарубежных изданиях. Какое место вы сами себе отводите в современном шаламоведении?

В.Е.: Что касается моих скромных изысканий о писателе и его современниках, то они, конечно, не могут претендовать на истину в последней инстанции. В науке, как и в искусстве, места хватит всем - лишь бы исследователь стремился к объективности, отсекая мифы от строгих исторических фактов.

По этой теме читайте также: