В вологодском издательстве «Книжное наследие» вышла в свет приуроченная к 100-летию писателя книга Валерия Есипова «Варлам Шаламов и его современники». Это первая российская монография о Шаламове. Автор рассматривает отношения Шаламова с Пастернаком, Твардовским, Солженицыным, Лихачевым и другими.

Такое восприятие прошлого: был золотой век, потом бронзовый, а сейчас вообще полиэтиленовый — воспитывается унылым схематизмом, когда в последней главе учебника выстроены через запятую «деятели культуры». Чем ближе к современности, тем навязчивее строевой устав. А ведь творческая личность самобытна по определению.

Обратившись к источникам, мы увидим: среди людей, несогласных с властью (несогласных по существу, а не по порядку распределения премий и квартир), внутренние противоречия могут быть важнее, чем внешние. Конфликт с чиновником, как правило, исчерпывается конъюнктурой. Ведь в инстанциях говорят не то, что думают, а то, что способствует карьере. Раньше способствовал Ленин, теперь Николай Второй — какая разница? А вот разногласия в треугольнике «Шаламов — Твардовский — Солженицын» касались более существенных материй, российских и общечеловеческих, и потому остаются актуальными очень долго.

Варлам Тихонович Шаламов (1907—1982) плохо вписывается в партийные святцы. Начнем с того, что Шаламов — один из немногих репрессированных при Сталине действительных его, Сталина, противников. В конце 1920-х — активный участник оппозиции, которая вошла в историю как «троцкистская», хотя сами эти люди предпочитали определение «большевистско-ленинская» (57). Шаламова арестовали в подпольной типографии. По этому делу он был реабилитирован — вы не поверите! — только в 2000 году (199).

А общим счетом провел в лагерях 20 лет:

«Я был представителем тех людей, которые выступили против Сталина, — никто и никогда не считал, что Сталин и Советская власть — одно и то же».

В монографии Есипова показано, что «взгляды Шаламова и после лагеря развивались в том же русле — левого, социалистического… течения», они были «антибуржуазными», «антиторгашескими», писатель безоговорочно отвергал сталинскую модель социализма с позиций не «правых, тем более не националистически — консервативных», но — «советских ценностей в их идеальном варианте» (81). При этом «кадровый троцкист» (характеристика из следственного дела, 202) не был членом партии. И слышал упреки: «Этот попович, даже не комсомолец, не впитавший с детства революционных традиций большевизма, зря вмешивается в наш партийный спор». Действительно, попович, только отец его — экуменист и интернационалист, тоже нетипичный священник.

При Хрущеве, освобожденный из лагеря, Варлам Шаламов, хоть и был «чужд политике» и «занимался исключительно литературой» (199), снова оказался вовлечен в общественную жизнь. И снова его, по его собственному признанию, «принимали за кого-то другого» (167).

Судя по экранизациям Шаламова, путаница продолжается до сих пор. Заслуга Валерия Васильевича Есипова — в ее преодолении. Интересен избранный им методологический прием: показать своеобразие исторической личности через отношения с равновеликими — с Пастернаком, Солженицыным, Твардовским. В качестве приложения в конце — короткий, спокойный и сокрушительный отзыв на новую телевизионную продукцию, снятую якобы по Шаламову; на самом же деле писатель был господами кинематографистами просто «привлечен для обслуживания» (239) политического заказа — роль, для живого Шаламова неприемлемая и ненавистная.

А ведь он потрясающе актуален. Хотя бы отношение к уголовной субкультуре. Очерк «Жульническая кровь» начинается вопросом: «Как человек перестает быть человеком?» И дальше: «Обманутый художественной литературой и тысячей обывательских легенд о таинственном преступном мире, подросток делает страшный шаг…» К сожалению, Шаламов со своими предостережениями (221) остался в меньшинстве (кстати, вместе с Солженицыным, тоже знавшим проблему не понаслышке). А большинство тогдашней интеллигенции радостно подпевало веселым песенкам о том, как «я в деле и со мною нож… я парнишку наколол — // Не толковал, а запорол», не задумываясь, что резать-то будут не они, а их. Детей их и внуков.

Очень интересные соображения приведены в книге о нравственной ответственности художника (228), о научном знании (166). Но не будем пересказывать монографию. Какие жалобы и предложения? Удивительно: я согласен именно с Шаламовым по большинству вопросов, в которых они разошлись с Солженицыным, включая афористичное: «Пастернак был жертвой холодной войны, вы — ее орудием» (105), но вынужден заступаться за Александра Исаевича. С критикой его в книге явный перебор. А Солженицын — слишком крупная историческая фигура для упрощенных и морализаторских вердиктов в черно-белом изображении.

И вряд ли Солженицын в ответе за политику 90-х годов, у нее другие источники вдохновения, а Солженицын от нее отмежевался многократно — и в самой резкой форме.

Вторая претензия к книге Есипова — редакторская. Текст перегружен, чтобы не сказать «замусорен», плодами новейшей гуманитарной «учёности», от импортных господ постструктуралистов до «наиболее глубокого», извините, «русского мыслителя» В.В. Розанова (131).

Зачем? Ведь собственные соображения Валерия Есипова, в том числе и по общим вопросам новейшей истории, в тысячу раз интереснее. Хотелось бы видеть такое переиздание книги, в котором автор взял бы за образец независимость, характерную для главного героя. Впрочем, хотеть не вредно. Издать такую книгу может оказаться не намного проще, чем «Колымские рассказы».

По этой теме читайте также: