Получив в Политбюро «портфель» Жданова, Маленков унаследовал вместе с ним и весь очень сложный комплекс
еврейских проблем. Молотов, потеряв пост министра, все же продолжал руководить Внешнеполитической комиссией Политбюро и контролировать
работу МИДа, так как другого человека в Политбюро, обладающего для этого необходимым опытом и знаниями, просто не было. Проблемы Израиля,
ставшего независимым государством, остались под наблюдением Молотова, тогда как внутренние дела еврейского населения СССР стали заботой
Маленкова. Именно Маленков стал соавтором редакционной статьи в «Правде» «Об одной антипатриотической группе театральных критиков»,
опубликованной 28 января 1949 года, с которой началась более или менее явная антисемитская кампания. Вторым соавтором этой статьи был
Петр Поспелов, один из самых опытных организаторов пропагандистских кампаний по борьбе с «врагами народа». Поспелов был наиболее
долговечным редактором «Правды», с 1940 до июня 1949 года. Третьим соавтором статьи был Дмитрий Шепилов, который в то время был заместителем
Суслова в Агитпропе и которому принадлежала инициатива подготовки этой проблемы, первоначально в форме проекта постановления ЦК по этому
вопросу [102]. В своих воспоминаниях, которые опубликованы
сравнительно недавно, Шепилов, однако, полностью обходит молчанием свое участие в антисемитские кампаниях
[103]. Жданов, как известно, ввел в широкое употребление
советской пропаганды обозначение «космополит», которое очень часто стали использовать по отношению к представителям еврейской
интеллигенции. Однако понятие «космополит» распространялось также на все формы «преклонения перед Западом», и поэтому в космополиты
попадали, например, в науке множество ученых, независимо от их этнической принадлежности. Любой интерес к западной культуре
характеризовался как космополитизм. Статья в «Правде» от 28 января 1949 года вносила в эту проблему большую ясность. Синонимом
еврейства стало понятие «безродный космополит» — обвинение в принадлежности к этой категории идеологических пороков было достаточным
для увольнения литераторов и журналистов из редакций и издательств. Кроме этого, было введено понятие «буржуазный националист», которое
имело уже криминальный оттенок антисоветской активности. Статья в «Правде», дополнявшая закрытое письмо ЦК ВКП(б) в партийные
организации республик и областей, объяснявшее причину ликвидации Еврейского антифашистского комитета, была воспринята как директива
для общего разгрома еврейских культурных центров, закрытия еврейских театров, ликвидации еврейских издательств, клубов, секций
творческих союзов, которая распространилась даже на Биробиджан [104].
Этот культурный погром сопровождался и множеством арестов. Общее наблюдение за этой антисемитской кампанией осуществлял Маленков.
У Сталина с Маленковым по линии руководства партией выработалась примерно такая же система отношений, как и с Молотовым в руководстве
правительством. Маленков, так же как и Молотов, был человеком огромной работоспособности, имел организаторский талант и был предан лично
Сталину. В то же время он, подобно Молотову, был лишен волевых качеств, необходимых самостоятельному политику. Маленков поэтому опирался
на огромную волю Сталина и выполнял любые его поручения и просто намеки. Очень часто он, даже и без намеков, «угадывал» желания Сталина.
Маленков не был близким другом Сталина, как Молотов или Ворошилов, так как его работа в аппарате ЦК ВКП(б) началась лишь в середине 30-х
годов. В период террора 1937—1938 годов Маленков, тесно сотрудничавший с Ежовым, принимал прямое участие в нескольких репрессивных кампаниях
в разных областях страны и в Армении и Белоруссии [105]. В 1939
году Маленков был избран членом ЦК ВКП(б), и с этого времени началось его тесное сотрудничество с Берией, который сменил Ежова во главе НКВД.
Берия был достаточно тонким политиком, имел большие амбиции, организаторский талант и большую волю. Сочетание волевых качеств лидера с
энергией и организаторскими способностями отличало тех членов Политбюро, которые выдвинулись в этот высший орган власти с постов секретарей
обкомов и ЦК союзных республик (Жданов, Хрущев, Берия) или в результате успехов в руководстве отраслями промышленности и наркоматами
(Каганович, Микоян, Вознесенский, Косыгин). Те же члены и кандидаты Политбюро, которые делали свою карьеру в аппарате ЦК ВКП(б), хотя и
выделялись работоспособностью и энергией, но были, как правило, послушными исполнителями воли Сталина. К этой группе относились Молотов,
Маленков, Андреев и Шверник. В эту же категорию попадали также гражданские маршалы Ворошилов и Булганин, так как Сталин не решался наделять
политической властью боевых маршалов.
Отсутствие у Маленкова волевых качеств самостоятельного лидера привело к его зависимости не только от Сталина, но и от Берии, с которым
он быстро подружился. Они были людьми одного поколения и в сферах своих полномочий в Политбюро не были соперниками. Сталин не поощрял личной
дружбы между своими соратниками. Но он понял опасность союза Берии и, Маленкова лишь в конце 1949 года. «Берия как то сам сказал, —
свидетельствует Хрущев в своих воспоминаниях, — "Слушай, Маленков — безвольный человек. Вообще козел, может внезапно прыгнуть, если его не
придерживать. Поэтому я его и держу, хожу с ним. Зато он русский и культурный человек, может пригодиться при случае"»
[106]. Хрущев также подтвердил распространенное мнение о том,
что срочный перевод самого Хрущева с желанием Сталина ликвидировать концентрацию власти у Берии и Маленкова.
"Сталин ... быстро увидел, что мой приезд в Москву противоречил предположениям Берии и Маленкова. У меня сложилось тогда
впечатление, что
Сталин, вызывая меня в Москву, хотел как-то повлиять на расстановку сил в столице и понизить роль Берии и Маленкова.
Мне даже иногда казалось, что Сталин сам боится Берии, рад был бы от него избавиться, но не знает, как это получше
сделать» [107].
Хрущев получил не только пост первого секретаря Московского горкома, но и пост секретаря ЦК ВКП(б), что сделало его почти равным по
влиянию с Маленковым партийным лидером. В 1934—1938 годах молодой Хрущев уже занимал пост лидера московской партийной организации и
уже тогда сблизился с Булганиным, который с 1931 года возглавлял Московский городской исполнительный комитет. В 1949 году Булганин,
ставший членом Политбюро лишь в 1948 году, был министром Вооруженных сил СССР. Это не был в то время слишком влиятельный пост, так как
Сталин, решивший в 1947 году отойти от руководства Министерством обороны, разделил это мощное силовое ведомств на два — Вооруженных сил и
Военно-морского флота. В апреле 1950 года Политбюро снова провело реорганизацию Совета Министров СССР. По предложению Сталина было создано
более узкое Бюро Президиума Совета Министров СССР, в которое вошли Сталин как председатель, Булганин как первый заместитель и заместители
Берия, Каганович, Микоян и Молотов. Политбюро постановило: «... председательствование на заседаниях Бюро Президиума Совета Министров СССР
в случае отсутствия тов. Сталина осуществлять первому заместителю Председателя Совета Министров СССР тов. Булганину Н.А.»
[108]. Этому новому узкому органу власти, сокращенно БПСМ,
было поручено «рассмотрение срочных вопросов текущего характера, а также вопросов секретных». Этот маневр Сталина ликвидировал триумвират
«Сталин, Берия и Маленков», добавив к нему Булганина и Хрущева. Маленков, лишившийся своего поста заместителя Сталина в правительстве,
сумел быстро его восстановить. Уже через неделю он был введен в состав БПСМ — это, безусловно, было прежде всего нужно Берии, а не
Маленкову. Берия хорошо понимал, что Маленков без своего параллельного поста в правительстве быстро уступит свою доминирующую роль
в аппарате ЦК ВКБ(б) более энергичному и намного более популярному в Москве Хрущеву.
Таким образом, в 1950 году возникла та «пятерка» лидеров, которая оказалась устойчивой. В этой «пятерке» Сталин сохранял роль
верховного арбитра в соперничестве двух блоков. Сталин мог быть эффективным арбитром не только благодаря своему авторитету, но и
потому, что ключевой силовой орган страны —Министерство государственной безопасности подчинялось лично Сталину. Берия, как член БПСМ,
контролировал МВД, но не МГБ.
Берия был намного более профессиональным и опытным работником государственной безопасности, чем его предшественники Ежов и Ягода. В
молодости, когда ему исполнилось только 20 лет, Берия уже работал в Чрезвычайной комиссии при ЦК КП(б) Азербайджана, занимаясь Экспроприацией
буржуазии и распределением ее имущества среди рабочих. К 1924 году он стал заместителем председателя всей Азербайджанской ЧК. В 1926 году
его назначили председателем ГПУ Грузии и заместителем председателя ГПУ Закавказской Федерации. Сталин, всегда интересовавшийся проблемами
Закавказья, быстро заметил Берию и перевел его в партийные органы, сделав руководителем грузинского Центрального Комитета. На Кавказе
традиционно вокруг такого полувоенного и всевластного лидера создается обширный «клан» доверенных людей. Все более или менее влиятельные
или просто экономически выгодные должности распределяются среди «своих» людей. Перевод Берии в Москву в декабре 1938 года для руководства
НКВД означал, что главные члены его грузино-азербайджанского клана начнут постепенно брать под свой контроль и центральные органы
государственной безопасности, Сталин, безусловно, это понимал. Но ему нужно было в это время ликвидировать главную команду Ежова, то
есть провести замену сразу нескольких десятков высших постов в органах государственной безопасности. На большинстве этих постов с 1939
года оказались кавказцы, близкие друзья Берии: Всеволод Меркулов, Сергей Гоглидзе, Владимир Деканозов, Цанава, братья Кобуловы, Богдан
и Амаяк, и другие. Берия не был националистом или антисемитом, и в его «команде» были не только грузины или азербайджанцы. Но все же
основные доверенные кадры Берии, например начальник следственной части поляк Лев Влодзимирский и начальник контрразведки в армии Соломон
Мильштейн, выдвинулись как чекисты на Кавказе.
Сталин, понимая опасность концентрации слишком большой власти в руках Берии, разделил всесильное НКВД на два ведомства — внутренних
дел и государственной безопасности еще в 1940 году. Но в 1941 году они снова слились в одно. В 1943 году произошло новое разделение НКВД
на три карательных ведомства - НКВД, НКГБ и СМЕРШ. Народный комиссариат госбезопасности опять, как и в 1940 году, возглавил старый друг
Берии Всеволод Меркулов, работавший вместе с Берией еще в Грузинском ЧК. Однако новый вариант НКГБ обладал ограниченной властью. НКВД во
главе с Берией также был лишен наиболее важной системы контрразведки, наделенной властью арестов и ликвидации. По решению Государственного
Комитета Обороны в апреле 1943 года было создано Главное Управление контрразведки (ГУКР) в системе наркомата обороны, главой которого был
сам Сталин. Все контрразведывательные подразделения НКВД и НКГБ перешли в ГУКР: Новая силовая структура получила кодовое название СМЕРШ,
от «смерть шпионам», и её начальником был назначен генерал Виктор Абакумов. Он стал одним из заместителей наркома обороны СССР и выполнял
приказы Сталина. В заключительный период войны именно СМЕРШ создал наиболее эффективную карательную систему в западных областях СССР и в
Восточной Европе. СМЕРШ ведал контрразведкой в армии, создавал фильтрационные лагеря для проверки военнопленных и остарбайтеров и контролировал
лагеря немецких военнопленных на оккупированных территориях.
Абакумов был малообразованным и жестоким человеком, он начал работать в ОГПУ в 1932 году, еще при Генрихе Ягоде. В период террора
1937—1938 годов Абакумов не играл в НКВД серьезной роли, так как не имел еще ни знаний, ни опыта, чтобы вести следствие по делам того
контингента крупных партийных, государственных и военных работников, которые подвергались арестам. Сын истопника, Абакумов закончил в
детстве лишь четыре класса городского училища и пошел работать в 13 лет. Он был настоящим пролетарием. В ОГПУ он попал по комсомольской
мобилизации, когда ему было 24 года. В конце 1938 года, когда Сталин назначил Берию главой НКВД и с его помощью начал проводить удаление
из НКВД «кадров Ежова», чтобы сделать период террора «ежовщиной», Абакумов, не связавший себя с Ежовым, получил повышение. Его назначили
начальником НКВД Ростовской области. Здесь он обратил на себя внимание личным участием в допросах арестованных. Обладая большой физической
силой, Абакумов мог избивать заключенных, добиваясь нужных показаний Он таким образом приобретал необходимый опыт и знания. В начале войны,
став уже генералом, Абакумов был переведен в органы контрразведки Красной Армии. К концу войны Абакумов стал генерал-полковником.
К 1946 году система СМЕРШ оказалась излишней. На заседании Политбюро 4 мая 1946 года было решено объединить СМЕРШ с НКГБ (теперь уже МГБ).
Однако неожиданно для многих новым министром государственной безопасности был назначен генерал-полковник Абакумов, а не генерал армии Меркулов.
Меркулов на заседании Политбюро подвергся критике и был переведен из членов ЦК ВКП(б) в кандидаты. Его почти год не назначали ни на какую
должность, и только В 1947 году он стал во главе особого Управления советским имуществом за границей. Если учесть, что и сам Берия был в
конце 1945 года освобожден с поста наркома внутренних дел «в связи с переходом на другую работу», то это, как казалось Сталину, лишило Берию
прямого выхода к «силовым» ведомствам. Берия в это время возглавлял Спецкомитет по атомной энергии, который руководил двумя Главными
управлениями — по атомной бомбе и по урану. Этот спецкомитет имел много приоритетов, собственную внешнюю «атомную» разведку, лагерную
систему, строительные и охранные армейские соединения. Клан Берии и в МВД, и в МГБ сохранил часть своих кадров, и руководители МГБ и
МВД — Абакумов и Сергей Круглое, не имевшие никакого политического влияния, сохраняли внешнюю лояльность по отношению к Берии. Однако
если Круг-лов отчитывался в Совете Министров перед Берией, то Абакумов докладывал лично Сталину. Ни Берия, ни Маленков не были информированы
о том, какие конкретные задания Абакумов получал от Сталина. Он, возможно, узнал от Цанавы о задании по ликвидации Михоэлса. Другие ключевые
фигуры клана Берии были в это время далеко от Москвы. Гоглидзе возглавлял МГБ Дальнего Востока, Богдан Кобулов и Деканозов стали
заместителями Меркулова по Управлению советским имуществом за границей, Амаяк Кобулов работал в отделе «С» Спецкомитета и занимался
атомной разведкой. Мильштейн был вообще удален из МГБ и назначен начальником Казанской железной дороги. Влодзимирский, так же как и
Богдан Кобулов, работал под руководством Меркулова в Берлине
[109].
Для Берии и Маленкова в их борьбе за власть в аппаратах Совета Министров СССР и ЦК ВКП(б) было исключительно важно получить прямой
контроль над органами МГБ и иметь во главе этого ведомства «своего» человека. Но реальный повод для обвинений Абакумова в потере
бдительности возник лишь в 1951 году в связи с тем тупиком, в который зашло к этому времени «дело ЕАК». Две предыдущие наиболее крупные
репрессивные кампании — «дело авиаторов» в 1946 году и «ленинградское дело» в 1949—1950 годах, по которым были арестованы очень крупные
государственные и партийные работники, были закончены относительно быстро. Но «дело ЕАК», продолжавшееся уже два го да, никак не удавалось
завершить. Это было связано с тем, что по первоначальной директиве Политбюро «дело ЕАК» готовили для целей пропаганды, а не простой ликвидации.
От следователей МГБ требовали доказательств участия активистов ЕАК в шпионаже и диверсиях, но подготовить показательный суд с таким
сценарием, имея на «скамье подсудимых» четырех поэтов, артистов, журналистов, врачей и одну женщину академика, оказалось очень ТРУДНО.
У них просто не было доступа ни к каким государственным тайнам; В этих условиях старший следователь по особо важным делам подполковник
Михаил Рюмин, руководивший следствие АО «делу ЕАК» пытался расширить дело путем арестов новых людей, не входивших в руководство ЕАК, но
как-то участвовавших в его работе. Эта тактика позволяла затягивать следствие, сроки которого уже вышли за рамки законности.
В эти новые ответвления «дела ЕАК» попал в ноябре 1950 года профессор 2-го Медицинского института в Москве Яков Этингер, первоначальные
показания на которого как на «буржуазного националиста» дал в ходе следствия Фефер
[110]. Этингер, безусловно, интересовался еврейскими проблемами
и иногда приходил в библиотеку ЕАК, где читал иностранные, в том числе и еврейские журналы. Квартиру Этингера в Москве стали прослушивать,
обнаружили, что он слушает по радио «Би-би-си» и «Голос Америки» и критикует в семейном Кругу антисемитскую политику властей. Этого было
достаточно для ареста. Заодно арестовали приемного сына Этингера Якова Яковлевича, в то время студента, и его жену. Я.Я. Этингер, которому
недавно исполнилось 83 года, опубликовал в 2001 году книгу воспоминаний, в которой подробно излагает обстоятельства ареста и следствия
и возникновения «дела врачей»[111]. Кремлевские врачи-евреи
были часто коллегами профессора Этингера по медицинскому институту, заведовали здесь кафедрами и по совместительству давали консультации
и участвовали в консилиумах в кремлевских и других правительственных клиниках в Москве. Их имена впервые появились в протоколах допросов
профессора Этингера в начале 1951 года. Существует несколько разных версий появления самостоятельного «дела врачей», как производного от
«дела ЕАК». Наиболее достоверная версия, основанная на изучении архивных документов МГБ, дается в книге Г.В. Костырченко
[112]. Но здесь, в связи с анализом происходившей в то время
борьбы за власть, важно проследить, каким образом «дело врачей» возникло не в недрах следственной части МГБ, а на уровне Политбюро.
В этом отношении целесообразно привести отрывок из докладной записки Берии от 25 июня 1953 года, направленной в Президиум ЦК КПСС. Эта
записка «О ходе следствия по делу М.Д. Рюмина», переданная Маленкову, следующим образом объясняла появление «дела врачей»:
«... В ноябре 1950 года РЮМИНУ, по указанию АБАКУМОВА, было поручено следствие по делу арестованного профессора ЭТИНГЕРА.
Зная, что ЭТИНГЕР привлекался к лечению А.С. Щербакова в качестве консультанта, РЮМИН, применив незаконные методы следствия, вынудил
ЭТИНГЕРА дать вымышленные показания о неправильном лечении А.С. ЩЕРБАКОВА, которое якобы и привело к его смерти.
Будучи после этого вызван АБАКУМОВЫМ на допрос, ЭТИНГЕР отказался от этих показаний как вымышленных им в результате требований РЮМИНА.
В связи с этим РЮМИН возобновил применение к ЭТИНГЕРУ извращенных методов следствия, довел его до полного истощения, от чего ЭТИНГЕР в
марте 1951 года умер в тюрьме.
В мае 1951 года РЮМИНУ за то ЧТО ОН не зафиксировал показаний ЭТИНГЕРА, парторганизацией следственной части по особо важным делам МГБ
СССР был объявлен выговор. В этот же период времени Управление кадров МГБ СССР потребовало у РЮМИНА объяснения по существу скрытых им при
поступлении в органы МГБ компрометирующих его материалов.
Почувствовав, что под ним заколебалась почва, авантюрист РЮМИН, чтобы избежать ответственности за совершенные им преступления, решил
пожертвовать своим благодетелем АБАКУМОВЫМ и обратился с письмом к И.В. Сталину, в котором «разоблачил» АБАКУМОВА в смазывании дел и скрытии
от партии и правительства показаний ЭТИНГЕРА о якобы умышленном умерщвлении А.С. ЩЕРБАКОВА...
Поставив перед собой цель доказать правильность своего заявления по делу ЭТИНГЕРА, РЮМИН создал известное дело о так называемых
«врачах-вредителях», по которому был арестован ряд крупных деятелей советской медицины»
[113].
Эта записка Берии «тов. Маленкову Г.М.» от 25 июня 1953 года оказалась его последней. На срочно созванном 26 июня 1953 года заседании
Президиума ЦК КПСС, на котором председательствовал Маленков, Берия был арестован. Существует хорошо известная версия о подготовке и
проведении ареста Берии, которую изложил Хрущев в своих воспоминаниях. Нет оснований сомневаться в ее достоверности. Судя по этой версии,
подготовка ареста Берии потребовала по крайней мере около десяти дней, так как следовало заручиться поддержкой всех членов Президиума
ЦК КПСС. Но в первых разговорах речь шла не об аресте, а о смещении с основных постов. Берия, имевший очень хорошую агентуру во всех
структурах власти, в охране самих членов Президиума и среди обслуживающего персонала всех правительственных домов, возможно, уже знал,
что против него готовятся какие-то акции. Агенты МВД прослушивали телефоны и квартиры высшей элиты. Берия, безусловно, не доверял Хрущеву
и Булганину, но, очевидно, считал, что Маленкова он сможет переубедить. Не исключено, что Маленков не был полностью посвящен во все детали
заговора Хрущева, в котором также важную роль в создании «группы ареста» из генералов и маршалов играл Булганин. В сохранившейся в архивах
и недавно опубликованной черновой записи выступления Маленкова на заседании Президиума ЦК КПСС 26 июня 1953 года, которую он сам подготовил
как возможный конспект, предлагается не арест Берии, а перевод его на работу министром нефтяной промышленности
[114]. По воспоминаниям маршала Кирилла Москаленко, руководившего
группой военных, осуществивших арест Берии, подготовка ареста началась именно 25 июня 1953 года без всякого предварительного плана и была
явной импровизацией [115].
Записка Берии Маленкову от 25 июня 1953 года ничего не предлагала, и это делает неясным ее предназначение. Однако она дает индульгенцию
Маленкову не только по «делу врачей», но и по «делу ЕАК» и «ленинградскому», в каждом из которых именно Маленков принимал наиболее инициативное
участие. Берия ясно показывал, что в том юридическом пересмотре этих дел, которое происходило в МВД, вся вина за репрессии и аресты возлагается
только на Рюмина и Абакумова. После реабилитации и освобождения в начале апреля 1953 года профессоров, арестованных по «делу врачей»,
продолжение реабилитаций по еврейским делам и особенно по делу ЕАК угрожало дискредитацией прежде всего Маленкову. Арест Берии, если
внимательно изучать все его инициативы марта—июня 1953 года, был вызван слишком быстрой и самостоятельной программой МВД по реабилитациям
жертв репрессий послевоенного времени и осуждением террора Сталина. Остальные члены Президиума ЦК КПСС не были еще готовы к такому резкому
повороту, так как их собственная легитимность у власти определялась их статусом соратников Сталина.
Главным искажением истины в записке Берии Маленкову было утверждение, что Рюмин «обратился с письмом к И.В. Сталину». В действительности
Рюмин пришел просить защиту от действий Абакумова прежде всего к Маленкову. Маленков сразу увидел в жалобе Рюмина шанс удаления Абакумова с
поста руководителя МГБ с тем, чтобы взять это ключевое в борьбе за власть министерство под свой контроль.
По свидетельству генерала Судоплатова, который в 1951 году возглавлял в МГБ особое «Бюро № 1» по диверсионной работе за границей,
«...Маленков и Берия, несомненно, стремились устранить Абакумова, и оба были готовы для достижения своей цели использовать любые средства.
Суханов, помощник Маленкова, весной 1951 года принял в приемной ЦК следователя Следственной части по особо важным делам МГБ подполковника
Рюмина, I известного своим антисемитизмом... Рюмин охотно по-шел навстречу требованию Суханова написать Сталину письмо с разоблачением
Абакумова» Рюмин пришёл в ЦК на прием к Маленкову их разговор происходил по телефону и через посредника, Дмитрия Суханова. «...Суханов
держал Рюмина в приемной шесть часов, постоянно консультируясь по телефону с Маленковым по поводу содержания письма Рюмина. В связи с
этим письмо Рюмина с обвинениями Абакумова переписывалось одиннадцать раз...»
[116] Такого рода жалобы писались обычно от руки
и в одном экземпляре. Г.В. Костырченко, обнаруживший в архивах МГБ по «делу врачей» письмо Рюмина, сообщает, что оно датировано
2 июля 1951 года. По версии Рюмина, именно Абакумов умышленно довел Этингера до смерти и, таким образом,
«... заглушил дело террориста Этингера, нанеся серьезный ущерб интересам государства»
[117].
Маленков, по-видимому, сразу доложил об этом письме-жалобе Сталину, так как 5 июля Абакумов, его заместитель Огольцов и
Рюмин были, уже ночью, вызваны в кремлевский кабинет Сталина для объяснений. На следующий день была создана особая комиссия Политбюро
для расследования конфликта.
В эту комиссию вошли Маленков, Берия, Матвей Шкирятов, председатель Комиссии партконтроля (КПК), и Семен Игнатьев, один из
заместителей Маленкова в аппарате ЦК ВКП(б), ведавший партийными кадрами. Эта комиссия быстро подтвердила все обвинения Рюмина,
и уже 11 июля 1951 года Политбюро приняло решение «О неблагополучном положении в Министерстве государственной безопасности» и о
смещении Абакумова с поста министра. В то время формальные заседания полного состава Политбюро уже не проводились и так называемые
«решения Политбюро» принимались опросом по телефону. Абакумов был смещен и арестован. 13 июля 1951 года в обкомы, крайкомы и ЦК КП(б)
союзных республик и в областные управления МГБ было разослано закрытое письмо ЦК ВКП(б) «О неблагополучном положении в Министерстве
государственной безопасности», составленное на основе резолюции от 11 июля. Это «закрытое письмо» не имело личных подписей и отправлялось
в провинцию от имени Центрального Комитета ВКП(б). Это обычно означало, что в телефонный опрос были включены члены Секретариата ЦК и
Оргбюро ЦК ВКП(б). В этом письме ЦК уже были намечены ясные контуры «дела врачей». В нем утверждалось:
«Комиссия Политбюро ЦК ВКП(б) установила следующие неоспоримые факты... При допросе старшим следователем Рюминым арестованный
Этингер, без какого-либо нажима, признал, что при лечении Щербакова А.С. имел террористические намерения в отношении его и практически
принял все меры к тому, чтобы сократить его жизнь... Среди врачей, несомненно, существует законспирированная группа лиц, стремящихся
при лечении сократить жизнь руководителей партии и правительства... Однако Абакумов признал показания Этингера надуманными, заявив,
что это дело не заслуживает внимания, заведет МГБ в дебри, и прекратить дальнейшее следствие по этому делу;..»
[118]
Поскольку все эти действия по смещению и аресту Абакумова были проведены столь стремительно, то вопрос о назначении нового руководителя
МГБ не был еще решен. Временно исполняющим обязанности министра госбезопасности был назначен его заместитель Сергей Огольцов. Но он, как
генерал-лейтенант, не cчитался достаточно авторитетным кандидатом на столь высокую должность. Поиск подходящей фигуры на пост министра
госбезопасности занял почти месяц Эта задержка была крайне необычной. Окончательное решение, безусловно, принимал Сталин. В конечном итоге
новым министром 9 августа 1951 года был назначен Семен Денисович Игнатьев. Он перешел в МГБ с должности заведующего отделом партийных,
профсоюзных и комсомольских органов ЦК ВКП(б). Считается, что Игнатьева рекомендовал, главным образом, Маленков, так как он был из его
«команды». В действительности у Маленкова в аппарате ЦК ВКП(б) не было какой-то особой «команды». Берия, как показали дальнейшие события,
был против назначения Игнатьева. Он стремился к назначению министром своего друга Сергея Арсентьевича Гоглидзе, который с января 1951
года, вернувшись из дальневосточной ссылки, работал начальником Главного управления транс-портной охраны МГБ СССР
[119]. 26 августа 1951 года Гоглидзе был назначен первым
заместителем Игнатьева. Игнатьев не был профессионалом и не знал специфики следственной работы в МГБ. Все основные следственные дела
перешли под контроль генерал-полковника госбезопасности Гоглидзе, который начал свой чекистский стаж в 1923 году в Баку, под
руководством Берии. Был повышен до ранга генерал-майора и Рюмин. Его также назначили одним из заместителей министра госбезопасности.
Он стал старшим следователем не только по делу ЕАК и новому «делу врачей», но и по «делу Абакумова». По этому делу были арестованы почти
все деятели центрального аппарата МГБ, бывшие по национальности евреями. В эту сионистскую «группу Абакумова» попали полковник Андрей
Свердлов, сын Якова Свердлова, соратника Ленина, генерал Леонид Эитингон, организатор убииства Троцкого в 1940 году заместитель
Судоплатова по «Бюро №1», профессор Григорий Майрановский, создатель лаборатории МГБ по производству ядов, токсинов и психотропных
веществ, полковники Я.М. Броверман, Наум Шварцман, Л.Ф. Райхман и некоторые другие.
Однако все эти реорганизации в МГБ не дали Берии и Маленкову каких-либо серьезных новых возможностей в борьбе за власть. Игнатьев
не был склонен исполнять чьи-либо инструкции, кроме тех, которые исходили лично от Сталина. Сталин, безусловно, понимал, что выдвижение
Гоглидзе на пост первого заместителя Игнатьева означает усиление позиций Берии. Но для равновесия он предоставил возможность Хрущеву и
Бултанину рекомендовать их кандидата на ключевой пост заместителя министра госбезопасности по кадрам. Эту должность в августе 1951
года занял Алексей Алексеевич Епишев, близкий друг Хрущева и второй секретарь ЦК КП(б) Украины в 1946—1950 годах. После возвращения
Хрущева в Москву и реорганизации ЦК Украины Епишев был переведен в Одессу первым секретарем обкома партии
[120]. Получить перевод из одесского обкома на пост начальника
кадров МГБ было бы невозможно без личного решения Сталина, его подпись была в это время нужна для перемещения не только секретарей
обкомов, но даже и райкомов. Благодаря Епишеву в оперативные службы МГБ начали привлекаться партийные работники. В начале 1952 года
еще одним заместителем министра госбезопасности стал Василий Рясной, близкий Хрущеву партийный выдвиженец в МВД. Рясной после
освобождения Киева в 1943 году был переведен из Горького на пост министра внутренних дел Украины и проработал на этой должности под
руководством Хрущева до 1946 года. В 1947 году он стал заместителем министра внутренних дел СССР. По общему балансу можно считать,
что проведенная Маленковым и Берией сложная комбинация по удалению Абакумова не дала им никаких преимуществ в борьбе за власть. Скорее
даже наоборот. Возникшее «дело врачей», к которому Сталин проявил повышенный личный интерес, при любом его повороте давало уже больному
диктатору повод для реорганизации высшего руководства.
Игнатьев был назначен министром государственной безопасности 9 августа 1951 года, так как этот день был последним днем работы Сталина
в Кремле перед отъездом на отдых в Абхазию. Во второй половине лета 1951 года Сталин чувствовал себя плохо и приезжал в Кремль очень редко
и на короткий срок. В 21.00 9 августа началось заседание «восьмерки» Политбюро, в которую, кроме Сталина, входили Молотов, Маленков, Микоян,
Булганин, Берия, Каганович и Хрущев. С 21.10 до 21.50 было проведено совещание с военными, а к 22.00 был вызван в кабинет Сталина Игнатьев.
Он пробыл у Сталина лишь 15 минут, и за этот короткий срок состоялось его назначение
[121].
Через несколько дней Сталин уехал отдыхать в Абхазию в свою горную резиденцию возле озера Рица, расположенную на высоте 1000 м над
уровнем моря. Здесь Сталину было легче дышать, в Москве ему не хватало кислорода. На этот раз отпуск Сталина затянулся на шесть месяцев,
и он вернулся в свой кремлевский кабинет лишь 12 февраля 1952 года
[122]. Однако в Абхазии Сталин не только отдыхал. В октябре
1951 года он пригласил к себе в гости министра госбезопасности Грузинской ССР Н.М. Рухадзе и вместе с ним создал новое, уже грузинское
дело о мингрело-националистической группе. По этому делу были вскоре арестованы в Тбилиси друг Берии и второй секретарь ЦК КП(б)
Грузии М.И. Барамия, обвиненный во взяточничестве, и большая группа других партийных работников Грузии, принадлежавших в основном к
сохранившемуся в этой республике «клану» Берии. Расследование этого дела было поручено не Гоглидзе, а лично Игнатьеву.
