В России признаки западной культуры обнаруживаются к востоку и югу страны. Ростов — упорядоченный, ухоженный город; не такой перенаселенный, как Москва, но насколько оживленнее, чище и целостнее! Он сооружен на холме; на его широких бульварах явственно ощущаются токи свежего воздуха, струящиеся с Дона и степей. Две главные улицы, Красная и имени Фридриха Энгельса, подобно двум гигантским скрещенным палашам сверкают тысячами фонарей с высоты холма. После долгой дороги так и тянет прогуляться.
На прилегающих улицах идет строительство. Возводится здание нового театра на две с половиной тысячи зрительских мест и два больших комплекса жилых домов. Молочноперерабатывающий комбинат уже построен, равно как и корпуса больницы, каменную ограду которой мы обходим за полчаса. Это центр города, безупречно, по-западному современный, а в двух шагах отсюда натыкаешься на российскую провинцию. За больницей видно стадо коров, возвращающихся с пастбища.
Парком культуры служит обширный лес на краю города с широкими просеками-аллеями. Там, где играет музыка, танцуют: девушки — взявшись за руки по шесть-восемь человек, а за ними парни, солдаты, попарно — точь-в-точь как у нас, на народных гуляньях по воскресеньям.
Место променада на улице Фридриха Энгельса, под акациями почти на каждом углу будки с мороженым и прохладительными напитками: вода с сиропом десять копеек, мороженое от десяти до тридцати.
На широкой террасе гостиницы «Интурист» играет оркестр. Под сенью приятной вечерней прохлады ужинают не только иностранцы, есть здесь и русские. Попадаются также лица кавказского типа. За столиком рядом с нами сидит жгучая брюнетка в обществе белобрысого русского парня.
— Грузинка, — объясняет мой сосед.
Я смотрю в ту сторону. Девушка что-то говорит парню, и тот пересаживается, чтобы укрыть ее от наших взглядов. Здесь же, на террасе, находятся и рабочие, то есть мужчины и женщины «пролетарского происхождения» — заключаю я только лишь по их лицам, поскольку одежда не выдает классовых различий. Исключение составляют чернорабочие. В Ростове одежде уделяют больше внимания, чем в Москве. Движение на улицах к ночи становится оживленнее. Переходить дорогу можно только на перекрестках, где на небольшом возвышении стоит регулировщик транспорта. Везде подчеркнуто идеальный порядок, видно, что для горожан это вопрос чести. На фасадах домов транспаранты, электрическая газета, но я, к сожалению, не могу разобрать, о чем там сообщается.
В Ростове находится один из крупнейших в Союзе заводов сельскохозяйственных машин — «Ростсельмаш». Завод раскинулся на несколько кварталов. Минуя теннисные площадки, спортивные городки и лабиринты жилых домов, мы добираемся до редакции заводской газеты «Сталинец», которая, как сообщает нам главный редактор (молодой человек лет двадцати пяти), выходит тиражом двенадцать тысяч экземпляров. Кроме него в скромно обставленном помещении редакции находится еще шестеро молодых людей. На стене висит жуткая картина, изображающая казнь двадцати шести бакинских комиссаров. Кроме газеты «Сталинец» завод выпускает еще четыре газеты — по числу основных цехов.
Газетчики вербуются из рабочих рядов. Наиболее способные корреспонденты из числа рабочих оканчивают журналистские курсы; такой путь прошли присутствующие здесь, теперь же они занимаются только писательской работой и получают от двухсот пятидесяти до четырехсот рублей.
Тут я впервые лицом к лицу столкнулся с истинно рабочими писателями.
Кому доводилось жить в рабочей среде, тот знает, как любят писать рабочие, сколько времени и внимания уделяют они литературе, в особенности сознательные пролетарии. Свои революционные мысли поначалу все они выражают в стихах. Даже апостолы нового строя в большинстве своем начинали с литературы: Энгельс писал стихи, Луначарский — пьесы, Троцкий — эссе. Впрочем, статьи писали все без исключения. Судя по всему, корни поэзии и социализма питаются соками одной и той же почвы.
На заводе таких поэтов двадцать пять человек. И собрания наиболее многочисленны и оживленны у сотрудников литературного объединения. Заседают каждую неделю, критически обсуждают произведения друг друга и известных писателей и решают, какой материал поместить в литературном приложении к газетам. Таким образом они воспитываются и таким образом выявляются истинные таланты; При сходных обстоятельствах определил свое призвание и сидящий перед нами Котенко, высокий, красивый парень двадцати пяти лет.
— Как вы стали поэтом?
Из батраков он выбился в квалифицированные рабочие. А поэтом стал, потому как «чувствовал потребность излить свои чувства на бумаге». Поначалу описывал природу, набрасывал живые сценки, наслаждался «дивным созвучием слов». Кое-что из написанного направил в газету, а оттуда переслали в литературный отдел. «Стихи хорошие, но неактуальные», — получил он ответ, при воспоминании о котором и сейчас заливается краской.
— Какие стихи вы послали?
— «Философия восходящего солнца» и «Мысли красноармейца на закате дня»...
— О чем второе стихотворение?
Парень мнется-жмется, но потом все же рассказывает. Красноармеец сидит на берегу реки, в которой отражаются вечерние облака; красота и гармония цветов словно возносят его вверх. Красноармеец закрывает увлажненные слезой глаза и ощущает томление в сердце...
Устроили ему изрядную головомойку, и «как поэт» он на долгое время умолк. Потом предпринял новую попытку, на сей раз выступив со стихами социалистической направленности. Первое из них носило название «Дружба», в нем он отразил чувства крестьян по отношению к заводу. Вначале все они чураются станков, а потом привыкают к ним, холят и лелеют, как, бывало, домашнюю скотину у себя в селе... Стихотворение имело успех, и с тех пор Котенко пишет на аналогичные темы. Предметом своей поэзии он намерен сделать любовь, то есть «любовь к ближнему, но на советский лад», в различных ее формах и проявлениях; на его взгляд, об этом еще никто не писал подобающим образом.
Петр Симонов, круглолицый,с маленькими глазками, бывший беспризорник. В 1920-м, когда ему было десять лет, он сбежал от матери. В 1923-м обосновался в ростовском приюте, где и прожил до 1931-го. Он любил читать, писал стихи в стенгазету. Начинал тоже с темы природы, полноводного Дона, зато теперь-то знает, что «писать надо конкретно», освоил «приемы социалистического реализма и мастерства».
Вместе с редакторами мы прошли на территорию завода, побывали в пяти-шести цехах. В одном из них изготавливались отдельные детали сельскохозяйственных машин, в другом — корпуса, в третьем — колеса, в четвертом или шестом на длинном конвейере производили сборку машин. В цехах светло и чисто, почти везде среди станков красовались цветы в горшках и пальмы. Над станками ударников видны были маленькие флажки. Рабочие свободно, как у себя дома, переходили от станка к станку. Некоторые женщины были с подкрашенными губами и бровями. Наша компания, праздно расхаживающая по цехам, вызывала шутливые замечания и взрывы веселья, что, на мой взгляд, было совершенно оправданно.
По данным главного редактора, в первой половине 34-го года завод произвел семьсот пятьдесят комбайнов (жнущих хлеба и обмолачивающих зерно), четыре тысячи сноповязалок, тридцать три тысячи конных грабель, тысячу пятьсот молотилок, две тысячи двенадцать сенокосилок и четырнадцать тысяч плугов.
Значительную часть прибыли предприятия вкладывают в развитие социального и культурного благосостояния. Наш сопровождающий рассказывал о клубе, библиотеке, игровых площадках и парашютных вышках, о санатории, летних лагерях для двух тысяч двухсот детей и о собственном театре. Данные я не мог проверить и потому не вдаюсь в подробности. Стараюсь говорить лишь о том, что видел собственными глазами.
Я видел расположенный по соседству с заводом ночной санаторий, где предоставлены места для физически слабых молодых рабочих. Днем они работают на заводе, после смены принимают душ, переодеваются и ведут жизнь курортников. Нас пытались угостить обедом, рассчитанным на такую категорию рабочих, Вместо супа каждый из них получает триста граммов сметаны, яичницу, мясо, а еще... Я насытился уже одним перечислением.
Когда мы двинулись в обратный путь, завыли гудки: на заводе начался обеденный перерыв. На украшенном цветущими клумбами заводском дворе я видел волейбольную площадку, а в стороне — открытую эстраду.
Когда мы шли жилыми кварталами (здесь обитает двадцать пять тысяч человек), я высказал пожелание посетить детские ясли. Это оказалось двухэтажное здание с просторным двором, но добрались мы лишь до первого этажа. Санитарка решительно преградила нам путь, так как дети спали. Из окна коридора я выглянул во двор: под длиннющим деревянным настилом выстроились в ряд кроватки, здесь же сидели две женщины в белых халатах и читали. Вроде бы на заводской территории находится еще шесть таких ясель.
Перед гостиницей строем проходят пионеры, в соломенных шляпах с широкими полями, в красных галстуках. За ними — человек тридцать-сорок взрослых со спортивными винтовками.
Вечером в компании писателей и журналистов всеобщую улыбку вызывает мое признание в том, что я венгр. Присутствующие переглядываются, веселье все растет, и наконец, хлопая меня по плечу и перебивая друг друга, новые знакомые рассказывают историю, которая приумножает славу нашей нации.
Году в 1922 в городе появился венгр — то ли бывший пленный, то ли просто осевший здесь после войны. Точно о нем было известно лишь одно: он великолепно разбирается в лошадях. Сам он говорил о себе, будто в войну служил полевым жандармом. Поскольку был он крестьянского происхождения, его направили в государственную сельхозартель под Ростовом, и в течение года он так замечательно трудился, что все были от него в восторге.
А через год он сколотил грабительскую шайку.
И поныне никто не знает, отчего и почему, а только как-то утром он покинул хутор, ничего не взяв с собою. Две недели спустя он уже носился по степи во главе конного отряда из десяти человек. Вступил в схватку с двумя бандитами, которые до него держали хуторян в страхе. В схватке вроде бы были пущены в ход даже пулеметы. Через полгода под началом у Степана Галаша (Халаса? Халаша? Холлоша или Гуляша?) насчитывалось уже более пятидесяти человек, он завел любовницу, а по слухам, их было две. Этакий новоявленный Шандор Рожа [4].
Право, жаль, что мадьяр этот вступил на неправедный путь. Отличный организатор, превосходный стратег и тактик, он заранее подготовил почву. Крестьяне души в нем не чаяли и во всем помогали ему. О нем слагались легенды и мифы. Шайка промышляла в основном контрабандой, но при случае не гнушались и ограблением поездов. В 1928 году ГПУ удалось вытеснить бандитов в Персию.
— Где же они находились до тех пор?
— В степи. Их невозможно было поймать. Кроме того, они тщательно избегали каких бы то ни было столкновений с советскими органами порядка.
Была даже выдвинута теория о том, что никакой банды на самом деле не существует, а все это досужие вымыслы. К сожалению, пассажиры тифлисского поезда, как говорится, на практике опровергли эту теорию.
— Не понимаю... Где же тогда они скрывались?
— Вот увидите степь, тогда поймете!
Предыдущая |
Содержание |
Следующая
