Революция 1917 года была революцией города. В результате Гражданской войны промышленный пролетариат достиг всего, чего добивался: власть, заводы оказались в его руках, перед ним открывался путь к осуществлению собственных лозунгов, за которые он расплатился пролитой кровью. Пролетариат стоял у врат социализма, куда ему и предстояло войти.
Крестьянство тоже встало под знамена коммунизма и захватило землю, а по окончании Гражданской войны взялось за переустройство. В каком же направлении происходило это переустройство? Отнюдь не в духе социализма, а в силу горькой шутки истории начался процесс типичного мелкобуржуазного развития. Российское крестьянство отставало на целый этап: выйдя из средневекового феодализма, оно вступило на путь обуржуазивания и пошло этим путем.
Два восставших брата вдруг столкнулись лицом к лицу. Молот отделился от серпа и поднялся для нового удара.
В 1928 году, исподволь, незаметно, однако же с не меньшими испытаниями и опасностями развернулась вторая революция. Пролетариат или его передовой отряд — партия или же ее теоретики заставили крестьянство за пять лет пройти тот путь развития, какой вообще-то укладывался в целую эпоху.
Утверждают, будто бы за это время молот ни разу не ударил по серпу, за исключением тех случаев, когда серп сам не прибегал к оружию. Молот, говорят здесь, производил тракторы и до 1933 года выпустил их более двухсот тысяч! Эти громоздкие, пыхтящие машины должны были помочь селу наверстать упущенное. Они перепахали недавние межи, символы частной собственности, разделяющие мелкие крестьянские наделы, да и по сей день разравнивают границы сел, сводя их в обширные колхозы.
Ясно, что крестьян подстегивали и превратили в загнанных лошадей. Зачастую к ним относились всего лишь как к «фактору», а не как к живым людям, — такой упрек бросил Сталин чересчур ретивым агитаторам, которые ринулись в деревни, чтобы убедить крестьян объединить наделы, перейти к совместному хозяйствованию и организации колхозов. Во многих местах подбивали людей не только на коллективизацию земель, но и на обобществление тяглового скота, кур и уток и даже голубей. Крестьяне с их неповоротливым умом и упрямством не могли взять в толк, какая польза им от этих преобразований, и схватились за серпы. «Да, мы переборщили!» — признали свою ошибку агитаторы с искренним спокойствием, словно речь шла о промахе в результате какого-нибудь физического эксперимента. Думаю, никаких угрызений совести они не испытывали. Позволю себе попутно поделиться одним наблюдением. Впрочем, не я первый заметил это: на крестьян все смотрели свысока.
К ним с пренебрежением относятся буржуа и аристократы, чиновники и торговцы. Презирают те, кто сам вышел из рядов крестьянства. Еще больше презирают те, кто живет за счет их труда. Если кто-то и говорит о любви к крестьянам, то на самом деле любит не их, а ту цель, ради достижения которой стремится использовать крестьянство. Допустим, российский рабочий класс и относился к труженикам села с симпатией, однако цель была гораздо дороже, иначе с крестьянством поступали бы милосерднее.
Когда я высказал эту свою точку зрения в Москве, мне возразили: не следует, мол, забывать, что и само крестьянство разделено на классы, враждующие между собой. Рабочие поддерживали бедняков в борьбе против зажиточных крестьян, против кулаков, которым очень быстро надоела опека коммунистов, и они захотели жить своей жизнью и свободно хозяйствовать.
В 1928-м началось саботирование урожая, знаменитые голодные забастовки. Кулаки чувствовали себя достаточно сильными, чтобы воспротивиться советской власти. В 1929 году дошло до вооруженного вмешательства.
— Против кого?
— Только против кулаков.
Кто у них считается кулаком, я с трудом мог понять. Есть такие края, где даже владелец клочка земли в полгектара причислен к кулакам. Вообще же кулак тот, кто использует наемный труд. Были такие ловкачи, кто ухитрялся заграбастать по двадцать голов тяглового скота и полдеревни ходило у них в батраках.
— Как же им удавалось нажить такое богатство?
— За счет торговли, самогоноварения, ростовщичества и эксплуатации чужого труда. Мельницы тоже принадлежали им. Крупный капитализм мы одолели, — неустанно повторяли мои собеседники, — после чего враз столкнулись с многими тысячами мелких капиталистов, которые, вместе взятые, представляли собой столь же враждебную силу, как и альянс прежних капиталистов.
В 1930 году коммунисты начали агитационную борьбу, чтобы коренным образом сломить сопротивление кулаков. В города поступало продовольствие лишь в той мере, в какой его поставляли государственные хозяйства. Зажиточное крестьянство, привлекшее на свою сторону и тех, кто победнее, угрожало придушить советскую власть, — так объясняли мне ситуацию.
Напрашивался единственный выход: вновь завоевать, привлечь на свою сторону беднейшее крестьянство и середняков и любыми радикальными средствами приобщить их к социалистическому способу производства. Началось активное пропагандирование колхозов. И началась борьба.
В 1929 году на территории Советского Союза насчитывалось 34 миллиона лошадей, в 1933-м — уже лишь 16 миллионов.
Численность рогатого скота за этот же период с 68 миллионов сократилась до 38 миллионов, овец и свиней — со 147 миллионов до 50.
Член одного из новых колхозов Поволжья, человек, признающий новый строй, рассказывал о жестокой борьбе. Когда началась организация колхозов, кулаки истребили всю живность. Убивали даже непригодных в пищу: загоняли лошадей до пота и пены, после чего заводили в ледяную воду. От кулаков не отставали и середняки с бедняками, также не желавшие ничего отдавать в общее пользование. Крестьяне до последнего цеплялись за частную собственность.
В колхоз вступали и кулаки, более того, именно они и становились руководителями. Землю вспахивали кое-как, а засевали поля лишь с края. Полученный от государства скот травили; в первой половине 1930 года пожаров в России было больше, чем за пять предыдущих лет, борьба разгорелась всерьез. При этом разброд в умах и неразбериха царили полные. Тогда советская власть прибегла к «решительным» мерам.
Кулаков перестали принимать в колхозы, но землю, конечно, у них отнимали, оставив ровно столько, сколько под силу обработать одной семье.
К тому времени борьба разгорелась в каждой деревне. Драки, покушения, убийства стали привычным делом, как в Гражданскую войну. Собственно, это и была гражданская война.
В ответ кулаки прекратили поставку зерна. Все, что у них было, прятали. Предпочитали сами голодать, нежели расстаться с припрятанным.
Происходили ужасные случаи.
Зажиточные крестьяне не засевали оставленные им наделы, они подстрекали к саботажу и бедняков, подчас весьма успешно. Во многих районах разразился голод. Меж тем в колхозах требовалась рабочая сила, но желающих не находилось.
Под Ульяновском жена кулака с помутившимся от голода и ужаса рассудком прибежала в ГПУ: муж зарубил топором родного отца, когда тот вздумал выкопать горстку зерна из спрятанной под навозной кучей пшеницы. Когда стражи порядка прибыли на место, муж успел повеситься. В тайном хранилище обнаружилось тридцать центнеров пшеницы.
В тех же краях, в одном колхозе, где понапрасну ждали работников, пропала корова. Сыщиков проинформировали, что из некоего дома, где проживала семья кулака, а сам хозяин подался из села прочь, доносится запах свежей крови. Коровы в доме не нашли, зато там лежали трое детей с перерезанным горлом. Мать исчезла бесследно.
Словом, кулаки не сдавались.
Толпами посылали они своих детей по миру, а скоро настал и их черед сниматься с насиженных мест и отправляться в ссылку. Тысячами загоняли их в Сибирь, где, как мне рассказывали в ответ на мои вопросы, для них устраивали особые поселения, особые колхозы. Там можно было жить, как в любом другом колхозе. Один мой знакомый, приехавший оттуда, утверждал, что работа в тех колхозах поставлена образцово. Многих приспособили к строительству железных дорог, «с заработком обычного чернорабочего», многих всего лишь попросту выдворили из родного села. Любовь Воронцова наблюдала в Луганске такую картину: группами человек в десять-двадцать раскулаченные лежали на берегу Дона, прямо на голой земле, голодные и в отрепьях; в то же время на вагонном заводе до зарезу требовались рабочие. Нет, эти не желали работать на советскую власть, лучше уж умереть с голоду.
Нетрудно узнать в этих людях крестьян всех времен и народов, доведенных до ожесточения.
Но стоило ли ожесточать их? Необходима ли была жестокость по отношению к ним? Неужели не было иного пути?
— Какой тут мог быть иной путь? — выслушав мои возражения, задал вопрос высокий партийный работник в Новгороде.
— Что же это за социализм, который нельзя спокойно разъяснить, доказать аргументами? — вопросом на вопрос ответил я.
— Разъяснить? — удивился партийный деятель. — Разве можно внушить капиталисту, чтобы он отказался от своей собственности и стал коммунистом?
Словом, с крестьянами обходились так, как в свое время с капиталистами.
— Но ведь речь идет только о кулаках! И поныне существуют районы, где чуть ли не половина крестьян занимается индивидуальным хозяйством. До вмешательства доходило дело лишь в тех случаях, когда «необходимо было еще раз освободить бедняков от засилья богатых крестьян». Особенно в некоторых областях Кавказа и Украины.
Такое прошлое стоит за нынешними колхозами, рожденными в крови и огне. С пятнадцатилетним опозданием коммунистическая революция прокатилась и по селам.
Но была ли необходимость в этом кровавом обходном пути? Почему потребовалось оставить открытой для крестьянства ловушку «обуржуазивания»? В ответ на эти мои вопросы собеседники ссылались на «историческую необходимость», которая, мол, все оправдывала. Упоминание об этой «исторической необходимости» стало вызывать во мне ненависть к ней. При этом никто из дискутирующих даже не вспомнил о братстве; должно быть, они и не испытывали к крестьянству никаких братских чувств.
Борьба завершилась, кулаков подавили.
Теперь возделывание земли происходит в следующих организационных формах.
Члены артели владеют собственными наделами, но возделывают их с помощью общего тяглового скота и машин. Урожай остается владельцу земли.
Члены колхоза объединяют свои наделы и тягловый скот считают обобщенной собственностью. Урожай распределяется пропорционально выполненному труду.
Члены совхоза, то есть государственного хозяйства, являются государственными служащими. Они получают довольствие и зарплату.
Кроме того, существуют крестьяне, придерживающиеся индивидуальной формы хозяйствования; они лишь в отдельных случаях помогают друг другу. Хозяйствует каждый сам по себе, на своем наделе. Им строжайше запрещено держать батраков или наемных работников. Нарушивший этот запрет считается кулаком.
