Из Ростова в Харьков мы выезжаем вечером, поэтому Азовское море на сей раз видим ночью. Вдоль берега тут и там горят костры, вокруг которых собираются кучки людей — отдельно старики, отдельно молодежь, как я успеваю рассмотреть при свете огня.
Проводник возмущенно протестует, когда кто-то из пассажиров называет его «товарищем».
— Никакой я вам не товарищ! — кричит он. Худощавый, седой, с плутоватым и чуть насмешливым выражением лица Ему пятьдесят восемь лет. Гнев его тотчас сменяется хохотом. Пассажиры вступают с ним в спор. Проводник недоволен своей хлопотной работой, низким заработком (сто тридцать рублей в месяц), новыми законами о семье и браке.
— Разве это брак? — говорит он. — Его и союзом-то не назовешь.
— Почему?
— Потому что место жены дома, а не на заводе! Ребятишки совсем от рук отобьются.
У проводника один сын — инженер, зарабатывает пятьсот рублей. Другой сын раньше работал на чугунолитейном заводе, но не выдержал тяжелых условий труда и подался в слесари-электрики. Дочь замужем за директором завода, она экономист по специальности и член партии.
Все эти сведения он сообщает с гордостью. Помимо взрослых детей у него двое малолетних, школьники, и каждый месяц он вносит по три рубля за завтраки, снова сердито говорит он.
— Лучше жить у вас в тюрьме, чем тут на свободе! — обращается он к нам.
«Чернорабочий» — обязанности проводника здесь выполняют поденщики. Руки у него и правда черные от въевшейся угольной пыли, засаленный ворот пиджака блестит. Мясо он есть два раза в неделю.
Кто-то роняет замечание, что бедноты, мол, везде хватает. Но это лишь подливает масла в огонь.
— Мы для того и живем при советской власти, чтобы у нас все было! — вне себя ревет наш проводник.
В остальном он очень услужлив. Заваривает нам чай, на станциях бегает за пивом и пьет вместе с нами. Подмигивая, прячет в карман чаевые.
Перед сном я пытаюсь с помощью попутчиков выудить что-нибудь из «Известий».
— «Известия»? — вмешивается в разговор проводник и решает потешить нас игрой слов, которую наверняка не он сам придумал: — В «Известиях» нет правды, а в «Правде» нет известий! — смеется он.
Наряду с прочим в газете напечатаны два стихотворения. Первое написал Иван Дремов, называется оно «Плоды», и речь здесь идет всего лишь о том, что из долины звонких водопадов девушка приносит в фартуке яблоки и угощает парней. Лирическая пейзажная зарисовка, оригинальные сравнения. Автор другого стихотворения — «Выходной день» — Борис Лихарев. Поэт вместе с милой сердцу девушкой оглядывает окрестности с купола Исаакиевского собора в Ленинграде, ибо «не мешает весной проверить, растут ли деревья, как надо». Он поправляет косынку девушки и задается вопросом, «кто покрывает землю зеленым ковром?». В последней строфе сообщается, что «завтра уедем в провинцию и будем долго там жить». Хорошее стихотворение.
К Харькову мы подъезжаем в полдень. Издали такое впечатление, будто перед нами какой-то американский город. Вдоль насыпи тянутся глинобитные хижины, а на холме высятся громадины небоскребов. Здесь не стремились преобразовать старый город, его оставили таким, как он был, а рядом с ним возвели новый. Семиэтажные дворцы Укрсовета, планового управления и индустриального центра обрамляют огромную площадь.
С башни одного из таких дворцов видны новые жилые кварталы, в стороне от них — больница, дом отдыха для детей. Еще дальше — тракторный завод, спортивный городок, синагога, где теперь помещается рабочий клуб. По сравнению с новыми кварталами старый город кажется убогой деревенькой. Сегодня в Харькове проживает семьсот тысяч человек, сообщает наш сопровождающий, это один из городов, получивших наибольшее развитие при советской власти.
К тракторному заводу, выпускающему ежедневно сто сорок пять тракторов, гладкое бетонное шоссе ведет через унылые, неприглядные окраины. Льет дождь.
Завод похож на другие советские заводы. Вооруженная охрана у входа, входят и выходят толпы рабочих и инженеров, в зданиях цехов — станки. Беглый осмотр меня больше не устраивает. Я хочу познакомиться с внутренней жизнью тех, кто работает у этих станков, а для этого мне надо бы жить среди них с самого начала, К сожалению, я могу лицезреть лишь внешние приметы их жизни, немые, равнодушные здания. Здешний завод тоже со всех сторон окружен жилыми домами, их десятка четыре, все пятиэтажные. Стоят они на грязных, голых участках, мокнут под дождем. Стены пока еще не оштукатурены.
— До благоустройства не скоро дело дойдет, — говорит инженер. — Рабочих рук не хватает.
— Что вам известно о голоде на Украине? — спрашиваю я его. Он удивленно таращит на меня глаза.
Харьков — веселый город, самый веселый из всех советских городов, в которых я побывал. В ресторане, сообщнически подмигивая, обслуживают дюжие болышеусые детины — ни дать ни взять повстанцы-куруцы [5]. Они втихомолку потешаются над иностранцами. Один из них — таким я всегда представлял себе Тамаша Эсе [6] — сзади с учтивым поклоном ставит перед дамой-англичанкой блюдо, а сам при этом нюхает волосы дамы и корчит нам восторженную мину. К вечеру дождь прекращается, и народ вываливает на улицу. Смеющихся людей раз в десять больше, чем в Москве. На променаде впереди нас трое парнишек развлекаются, путая гуляющих оглушительным чиханьем. У входа в кинотеатр небольшая группка пародирует героев фильма к вящему веселью прохожих. В мой гостиничный номер допоздна доносится гомон людей, гуляющих на площади, свист, взрывы смеха, взвизгивания девушек.
Утром на той же самой площади, в центре которой на месте цветочных клумб когда-то стоял храм, проходят маршем люди в гражданской одежде и с винтовками в руках — рабочие отряды. Затем движется похоронная процессия.
На вокзале здесь тоже страшная толкучка. Четвертым пассажиром в наше купе входит стройная, белокурая женщина лет тридцати; на груди у нее то ли орден, то ли медаль, а на полотняном чехле чемодана красиво вышитая надпись: «Доброго пути!» Эта женщина — партийный работник.
Предыдущая |
Содержание |
Следующая
