Страдная пора в этих краях уже закончена, с самого утра наш поезд мчит средь желтых просторов жнивья. Но вот над монотонным пейзажем — копнами пшеницы на сжатых полях, мелькающими изредка деревнями — в полуденном зное вдруг вздымается мрачная, подобно грозовой туче, гигантская густая завеса дыма. Из окна быстро летящего поезда огромный заводской массив с его двумя десятками картинно устремленных к небу труб в первый момент производит впечатление этакого диковинного сооружения, витающего над землей в облаках дыма. Мы подъезжаем к Днепрогэсу — гордости советской индустрии, фотоснимки которого можно видеть не только здесь, в Союзе, но и на Западе чуть ли не на каждом шагу. Справа внезапно словно вспыхивает пожар: трубы одного из заводских корпусов изрыгают клубы ослепительно-яркого желто-красного дыма. За ними виднеется Днепр; отсюда, из поезда, он кажется шире Дуная. Мы прибываем в город Александровск.
Первое, что бросается в глаза, едва лишь наш автомобиль сворачивает от вокзала: на площади, у металлической решетки скверика, среди большущих узлов, сундуков и одеял лежат на земле мужчины и женщины, человек пятнадцать. Похоже, люди куда-то переселяются и просто прилегли отдохнуть.
— Кто эти люди? — спрашиваю я у водителя.
— Крестьяне.
— Какие крестьяне? И что они здесь делают?
— Обыкновенные крестьяне...
Автомобиль проехал мимо, и я оборачиваюсь то вправо, то влево, тщетно пытаясь еще раз увидеть странную группу. Шофер не может толком ответить на мои расспросы. Его дело — крутить баранку, и он прекрасно со своей задачей справляется, без лишней тряски ведя машину по неровному булыжнику мостовой.
Широкая дорога по обе стороны обсажена деревьями, позади которых выстроились шеренгой одноэтажные домики, небольшие, в две комнаты, и явно рассчитанные на одну семью. Палисадники украшены кустарником и цветами, из-за домов то тут, то там выглядывают сарайчики, огороды, колодец-журавль. Полное впечатление, будто едешь по пригородам Пешта, где расположены рабочие поселки. На пороге сидят ребятишки, на углу улицы остановились поболтать кумушки. Поодаль за домами тянется цепочка холмов с ветряными мельницами.
В поле зрения вновь возникает оранжево-красное полыхание пожара и парящий в облаках бескрайний заводской комплекс. Дорога сворачивает в сторону и взбирается на холм. Какое-то время машина, подскакивая на неровно выложенном булыжнике, мчит среди сплошь распаханных полей — по всей видимости, колхозных. Слева от нас теперь во всем величии предстает Днепр с новым стальным мостом и сверкающей линией электропередач. Высоко поднятые провода передают электричество с одного берега широкого Днепра на другой без каких-либо опорных столбов в воде.
Внезапно Тряска сменяется мягким баюканьем: автомобиль скользит по зеркально ровной поверхности асфальта. Я приподнимаюсь на сиденье: перед нами простирается современный город, застроенный новыми домами в три-четыре этажа, с плоскими крышами и большими окнами. Семь-восемь широких улиц расходятся отсюда в разные стороны. Повсюду видны длинные вереницы домов, отстоящих один от другого метров на сто; все они построены в одном стиле и все же чем-то отличаются друг от друга. Это Днепрогэс, фаланстер нового времени. Здесь живут сто тридцать тысяч человек.
Машина сворачивает в одну из улиц. На балконах домов цветы, стекла витрин сверкают, вдоль заасфальтированных тротуаров тянутся цветочные клумбы и на удивление большие деревья. Позднее выясняется, что их привезли в город пяти-шестилетними, такими и высадили. Каждый дом выходит на четыре улицы. То и дело раздаются трамвайные звонки. Автомобиль тормозит возле уличного торговца мороженым. Здесь находится гостиница.
Обстановка словно где-нибудь на Диком Западе: чисто, но очень просто. Комнаты номеров по обе стороны широкого коридора отделены друг от друга тонюсенькими перегородками. Внутри никаких украшательств, но и никакой пыли-грязи тоже. Железная кровать, широкое окно, беленые стены; на два номера одна ванная комната, где работает только кран над раковиной, а душ почему-то не действует. Я переодеваюсь и проверки ради зажигаю свет, а когда собираюсь выключить, вдруг замечаю, что уже наступил вечер.
В ресторане сидит компания — двенадцать английских журналистов в вышитых русских рубашках. Старший официант — типично итальянской внешности, со жгуче-черными усами, рослый, крепкий, в прошлом, очевидно, борец, — обслуживает гостей с неизменной улыбочкой, насвистывая и пританцовывая, и небрежным жестом сует в карман чаевые. «Какой с нас, хохлов, спрос!» — приговаривает он.
После ужина по широким улицам, в разгар вечернего променада, мы совершаем прогулку к шлюзам.
В одном месте путь наш лежит через площадь, сплошь изрытую и перекопанную: здесь прокладывают трамвайную линию. Ориентиром служит все усиливающийся шум падающей воды, и наконец взору открывается река и над ее вспененными волнами гигантский полукруг плотины.
Мой спутник вопросительно смотрит на меня, и мне понятен смысл этого взгляда. Зрелище поистине завораживающее. На протяжении ста пятидесяти метров реку перегораживает бетонная стена пятидесятиметровой высоты; пространство вверху стены освещено, там оживленно снуют автомобили. Из сорока семи громадных шлюзов сейчас открыт лишь один: с ревом низвергается вода, покрывая скалы внизу фонтанами белой пены. Вдали, по ту сторону плотины, на другом берегу расположено здание электростанции; оттуда доносится ровный гул турбин и светятся окна.
Мы поднимаемся на плотину. Слева, едва видная в ночи, плещет где-то в глубине река, справа же, сдерживаемая мощной преградой, вода — почти на уровне наших голов — грозно ударяет в бетонную стену, так что в сердце на миг вселяется тревога: того и гляди, эта темная, бунтующая стихия обрушится на тебя.
На мосту мы знакомимся с молодым рабочим, который с готовностью рассказывает нам историю строительства в том виде, в каком ее, очевидно, преподносят здесь каждому. В 1926 году на том месте, где ныне стоит город, простиралась вольная степь. Справа, там, где сейчас перед нами во всю свою необъятную ширь раскинулся Днепр, находилось небольшое поселение, которое пришлось затопить. В этом месте необходимо было расширить русло для водохранилища.
Вместе с нашим провожатым мы прогуливаемся вдоль всей плотины до здания генераторов, охраняемого вооруженными бойцами.
С утра меня будит не фабричный гудок, а звуки трубы: под окном на площади марширует рота, и красноармейцы, поскольку день обещает быть жарким, раздеты до трусов. Перед гостиницей прямо на земле тоже расселись бойцы; чуть поодаль укрепляют провод на лиловой акации, которая источает одуряющий аромат. Здесь, как и повсюду, проходят военные учения. Взгляни на небо — может, и аэропланы увидишь. И правда, я вижу в вышине четыре самолета.
Вслед за военными строем проходят пионеры, затем — юные девушки. Напротив гостиницы на огромной, размером с теннисную площадку, террасе какого-то общественного здания сидят молодые люди в белых брюках и рубашках с отложным воротом. А через полчаса, словно в довершение картины, проезжают три пожарные машины.
К десяти часам мы поспеваем в инженерное управление, где английским журналистам обещан краткий экскурс в историю Днепрогэса. Привожу запись рассказа, сделанную мной там же, со сведениями, известными всей Западной Европе.
Мысль о регулировке русла Днепра весьма занимала инженерные умы еще во время царизма. Эта река — водная артерия страны — от Смоленска до впадения в Черное море протянулась на две тысячи километров, являя собой превосходный путь сообщения. Лишь с того места, где мы сейчас находимся, и ниже до Днепропетровска русло ее усеяно скалами и рифами, тут не то что судам, но даже лодкам передвигаться опасно. Вверх по течению до самого Смоленска река полностью открыта для судоходства. Стало быть, задача, поставленная инженерной мыслью еще в начале девятнадцатого века, заключалась в том, чтобы сделать судоходным этот порожистый отрезок протяженностью сто километров. И в 1926 году был разработан проекте выше по течению поднять уровень реки настолько, чтобы затопить каменистые выступы, а через нижний участок непроходимого русла проложить канал со шлюзами — тогда суда свободно смогут провозить на север уголь, а на юг доставлять лесоматериалы.
По ходу дела возникла идея: заставить излишки воды крутить гидротурбины. В здешних краях крупные месторождения апатита, железа и алюминия, так что сама собой напрашивалась мысль о создании промышленного центра на базе получаемой электроэнергии.
К строительству приступили в 1927-м. Все, что было задумано, удалось претворить в жизнь — нетрудно убедиться, достаточно лишь посмотреть в окно.
Взгляды всех присутствующих невольно обращаются к окнам, чтобы еще раз обозреть поднятое до края плотины русло реки, саму плотину и заводские поселки на том берегу.
Уровень воды в реке был поднят на тридцать семь метров. С тридцатисемиметровой высоты водяная масса обрушивается на девять турбин, каждая из которых вырабатывает энергию в девяносто тысяч лошадиных сил. Инженер гордо вскидывает голову.
В то время ни один завод в Европе не взялся строить эти турбины. Наконец, удалось найти в Америке предпринимателя, который сконструировал для этой цели специальные станки. Там было построено пять турбин.
— А остальные четыре? — спрашивает кто-то из англичан.
— Их мы построили сами.
— По американской модели?
— Да. Возведение плотины и шлюзов обошлось в триста двадцать миллионов золотых рублей, строительство заводских поселков — в восемьсот миллионов. Руководили строительством американский специалист Кугель и русский инженер Винтер.
— Правда ли, что Кугель и его люди получили за свои труды миллион долларов? — интересуются англичане.
— Правда.
Есть вопрос и у меня:
— А сколько получил Винтер?
— Он получил орден Ленина.
— Ну а денежное вознаграждение?
— Винтер — член партии. От вознаграждения он отказался.
Прежде один киловатт-час стоил тридцать пять копеек, теперь — полкопейки. Впрочем, расходы на строительство плотины и турбин и без того окупятся за семь лет. Здесь не стоит вопрос, кто пользуется электроэнергией. Помимо металлургических комбинатов на том берегу отсюда подается ток в Днепропетровск — за семьдесят пять километров. Словом, в радиусе ста пятидесяти километров снабжаются энергией все предприятия округи, как промышленные, так и сельскохозяйственные. Даже оросительные установки работают на электричестве.
Доклад окончен; англичане неохотно прячут свои блокноты и фотоаппараты, видимо, чувствуя себя разочарованными.
Плотина искрится и сверкает под жарким полуденным солнцем. Поверх нее, на дамбе, колышутся людские волны — на предприятиях сейчас пересменка. Мелькают автомашины, а вот и ставшая теперь привычной картина: в кузовах грузовиков молодые рабочие и работницы.
Повсюду, куда ни глянь, кишат толпы людей, поодаль заводские трубы изрыгают облака багряного дыма, бескрайняя гладь воды слепит серебром, клокочет пропускаемая шлюзами вода, вдали блестит гуща трансформаторных опор, кивают зелеными кронами деревья — точь-в-точь цветная картинка из школьного учебника или авангардные декорации к какой-нибудь пьесе-утопии.
Мы проходим к турбогенераторному отделению, в конце плотины. Трехэтажный корпус протянулся до среза реки. Перед входом у нас отбирают фотоаппараты.
По трубам диаметром семь с половиной метров, с тридцатисемиметровой высоты ежесекундно низвергается двести кубометров воды на каждую из турбин, размещенных друг подле друга в нижней части здания. Рабочих здесь практически нет, один-два человека на весь огромный турбинный зал, где машины ревут и крутятся сами по себе. Сопровождающий нас инженер срывается на крик, чтобы мы расслышали его пояснения.
Через окна вливаются запахи реки. На камнях сидят рыбаки, вытаскивая полные черпаки рыбы; бьющая тугими, маслянистыми струями вода нещадно глушит рыбу.
Над турбинным залом, в точно таком же большом помещении, стоят генераторы четырнадцатиметрового диаметра. Англичане с любопытством читают клейма на первых пяти агрегатах — по-английски; на остальных пяти клейма русского завода. Девятый генератор сделан молодыми рабочими.
На самом верхнем этаже разместился коммутаторный цех — вновь зрелище подстать театральному. Все четыре стены до самого потолка облицованы мрамором, а по стенам в мелькании белых, красных и зеленых лампочек — распределительные устройства. Пол покрыт паркетом, красная ковровая дорожка ведет к массивному письменному столу черного дерева посреди зала; на столе штук пять телефонных аппаратов. За столом сидит молодой человек, а по бокам от него — две молоденькие девушки в теннисных туфлях на босу ногу. «Это инженеры, — объясняет наш сопровождающий. — Все трое — лучшие работники предприятия».
Раздается телефонный звонок, молодой человек берет трубку, внимательно слушает.
— Семнадцатый, — говорит он наконец одной из девушек.
Та подключает семнадцатый номер и, подобно участнику немой сцены, молча садится на место, чтобы вновь погрузиться в какие-то расчеты. Все трое не обращают ни малейшего внимания на толпу посторонних, которые без дела ввалились в рабочее помещение, а самих работников разглядывают, как каких-нибудь экзотических животных. Я бочком выбираюсь наружу.
У входа — тоже привычная картина — большая группа людей ждет своей очереди на экскурсию. Собравшиеся здесь... как бы это поделикатнее выразиться... на вид вроде бы из низов народа. Одеты довольно опрятно, в белые рубахи, но большинство из них босиком. Я разглядываю их, они, посмеиваясь, разглядывают меня. Затем какая-то босая девушка встает, прижимает к груди фотоаппарат и снимает меня, усталого, тупо пялящегося на них; должно быть, я тоже кажусь им неким диковинным, экзотическим существом.
В ресторане играет рояль; моя дотошность, судя по всему, грозит перейти в манию: я тотчас норовлю изучить инструмент. На нем золотыми буквами написано: «Музтрест» — стало быть, рояль советского производства.
Над городом беспощадно лютует солнце, улицы точно вымерли. Я поднимаюсь к себе в номер. Прямо напротив гостиницы торчит самый убогий и запущенный дом во всем Днепрогэсе: ступеньки выщерблены, стены кое-где забыли побелить, даже одного балкона не хватает. Такое впечатление, будто его нарочно выставили здесь — напоказ иностранцам.
Под вечер я решаю пройтись по городу — просто так, без всякой цели, ну а заодно и взглянуть, каково живется людям здесь, у подножия сотворенных ими гигантов. Оказывается, здесь, как и повсюду, невероятное количество детей; при каждом ребенке состоит мамаша, которая поминутно целует своего отпрыска. Сдержанные мужчины, шумные компании молодежи. Девушки-работницы держатся кучками, вокруг них увиваются молодые солдатики. Среди бойцов то тут, то там мелькают командиры — младшие чины; эти тоже норовят покрасоваться. Витрины магазинов сплошь завалены товарами крайне низкого качества. На Западе такие одежки нацепил бы на себя разве что рабочий люд победнее. Афишные тумбы оклеены кричащими плакатами, зазывающими всех без исключения посмотреть цирковое представление гастролирующих всемирно известных воздушных гимнастов.
Затем мы решили искупаться в Днепре. Здесь я имел возможность лишний раз убедиться, что молодые мужчины, как правило, крепкого, мускулистого сложения. Женщины несколько полноваты, в духе представлений о телесной красоте, бытовавших в начале века.
