Девятеро стойких

Первые несколько дней в Центральной средней школе трудно отнести к числу самых приятных в жизни девяти школьников-негров; не были они и самыми неприятными. Более того, появились весьма обнадеживающие признаки, позволявшие полагать, что «Литл-рокская баталия» — дело прошлого и что отмена сегрегации теперь будет проходить беспрепятственно. Минниджин предложили вступить в школьный хоровой кружок; ее товарищей пригласили обедать вместе с остальными школьниками в общей столовой. За несколько дней до того, как «девятеро стойких» начали посещать школу, в школьной газете «Тайгр» появилась статья одного из ее редакторов, Джейн Эмери:

«На вас смотрят! Сегодня весь мир смотрит на вас, учащиеся Центральной средней школы. Мир хочет знать, как вы поведете себя, как будете реагировать на события, с которыми мы сейчас столкнулись, какие чувства они у вас вызовут. В конечном счете вопрос, с нашей точки зрения, идет о толковании понятий «закон» и «правопорядок». Как поступите вы? Будете упорствовать и упрямо отказываться выслушать обе стороны? Будете руководствоваться в своих действиях научными знаниями или пойдете на поводу у предрассудков, обычаев и других традиций?

Перед вами открылись возможности, которых ждала американская молодежь. Действуя без предубеждений, проявляя широту взглядов, взвешивая свои поступки на весах разума и тщательно обдумывая свой выбор, вы можете доказать, что молодежь Америки вовсе не «потеряла человеческий облик», что уровень ее морали, духовной жизни и образования вовсе не снижается. Вам, гражданам Арканзаса и учащимся Центральной средней школы Литл-Рока, предоставлена возможность показать миру, что Арканзас — прогрессивный, процветающий штат, где живут сознательные и современно мыслящие люди; штат, растущий и быстро расширяющий сеть своих медицинских, учебных и общественных учреждений; штат, населенный дружественными, счастливыми и трудолюбивыми гражданами, которые верят в свою свободу и ценят ее.

Кто-то сказал, что жизнь — это цепь проблем, которые нужно разрешить. Если это так, то необходимость принять решение, перед которой вы стоите сейчас, необходимость определить, что хорошо и что дурно, сослужит вам службу в дальнейшей жизни.

Вам, как будущим полноправным гражданам Америки, брошен вызов: покажите своим поведением, своими поступками, своей реакцией на действия других свою зрелость, свою способность мыслить и принимать решения в сложнейших обстоятельствах, подобных этим. Что ответите вы на вызов, который вам брошен?»

Создалось впечатление, что эта статья в «Тайгре» определила настроения, царившие в течение первых нескольких дней в Центральной средней школе, настроения спокойствия и согласия. Снова начались нормальные занятия, преподаватели вернулись в классы.

Вне школы положение было иным. Вскоре газеты поместили статейку, следующим образом комментировавшую приглашение Минниджин в школьный хоровой кружок:

«Лига матерей Центральной средней школы, объединение белых женщин, выступающих против отмены сегрегации в этом учебном заведении, заявила на прошлой неделе решительный протест против включения школьницы-негритянки в число юных певцов,отобранных для выступления в так называемой программе школьных талантов.

Президент лиги Маргарет Джексон заявила, что, по сообщению белых учеников, Минниджин Браун выбрали для исполнения одного из номеров программы. Члены лиги немедленно позвонили в школу и выразили протест: «Ученики-негры, — заявили они, — не должны принимать участия в подобных мероприятиях, и мы сообщаем руководству школы, что решительно протестуем против подобных действий».

И если вскоре атмосфера в школе изменилась и там начались беспорядки, это явилось всего лишь отражением событий и действий — или, наоборот, отсутствием таковых — в самом городе.

А события складывались так: твердолобые расисты решили ни в коем случае не оставлять этого дела. Они продолжали демонстрировать свое яростное негодование, подобно тому как проститутки изображают перед клиентом пылкую страсть. По-видимому, и те и другие извлекают какую-то выгоду из этой коммерческой рекламы.

Однако события, которые могли бы произойти в Литл-Роке, как это ни постыдно, не произошли. Вступление в город солдат 101-й парашютной дивизии, приведшее к таким драматическим событиям, должно было дать понять солидным гражданам, что и они в какой-то мере повинны в той анархии, которая царила в городе за несколько недель до описываемых событий. Можно было надеяться, что теперь, когда наступило некоторое успокоение, именно эти граждане окажут влияние на общественное мнение. Однако, к сожалению, ни выборные официальные лица, ни известные в городе промышленники, ни руководители религиозных общин не предприняли тех прямых и бескомпромиссных действий, которых ожидали от них горожане.

Видимо, граждане слишком хорошо помнили, как поступили избранные ими члены городского муниципалитета. Восемь из десяти муниципальных советников подписали заявление, одобряющее действия губернатора Фобуса, вызвавшего войска. В этом заявлении, между прочим, говорилось:

«Мы считаем, что губернатор Фобус поступил правильно, вызвав национальную гвардию Арканзаса в момент кризиса для защиты жизни и собственности всех наших граждан.

Мы одобряем его быстрые и решительные действия и выражаем искреннюю надежду, что ему будет предоставлена возможность самому найти решение стоящих перед нами проблем обычным законным порядком, без вмешательства извне.

Мы убеждены, что таково желание огромного большинства граждан Литл-Рока».

Агитация, которую все время вели расисты — сторонники сегрегации в условиях пассивности городских властей в Литл-Роке, отрицательно повлияла и на положение внутри Центральной средней школы. Относительное спокойствие и согласие, установившиеся в первые недели, теперь сменились грубыми выпадами против девятерых учеников-негров. А раз начавшись, эти выпады и насилия продолжались с поразительной методичностью в течение всего учебного года.

Школьники-негры стали постоянной мишенью для всевозможных издевательств, физических и психологических.

Минниджии Браун

Шестнадцатилетняя Минниджин училась в одиннадцатом классе. Это была высокая, привлекательная и общительная девушка. К людям она относилась дружелюбно и с симпатией. Она хорошо пела, с успехом занималась спортом и любила потанцевать. Минниджин была старшей из четырех детей в семье и жила вместе с родителями. Все чувства девушки сразу же отражались на ее лице. В Центральной школе ее преследовали не больше, чем остальных ее товарищей, однако то, что случалось с Минниджин, всегда носило более драматический характер и особенно бросалось в глаза.

Первый из таких случаев произошел 2 октября 1957 года. Минниджин и Мелба Паттилло оказались в толпе каких-то ребят, которые стали приставать к ним.

Девушки столкнулись с ними в коридоре после второго урока. Одна школьница нарочно с разбегу толкнула Минниджин, а потом группа подростков, столпившись у двери, не давала ей войти в класс. За этим последовал длинный ряд неслыханных издевательств.

Когда перед началом футбольного матча Минниджин проходила к своему месту на школьном стадионе, ее ударил какой-то парень. Другой школьник угрожал ей: «Я тебя загоню в угол и выбью тебе все зубы, если ты еще раз попробуешь сделать то, что делала вчера». Этот подросток сказал, будто Минниджин делала какие-то угрожающие жесты по его адресу. Девушка же отвечала, что вообще в первый раз видит его. Подростка вызвали к директору и сделали ему замечание.

К середине декабря терпению Минниджин пришел конец. После бесчисленных провокаций со стороны белых школьников, которые не давали ей сесть за столик в школьной столовой, она сказала своим мучителям, что им тоже не поздоровится. 17 декабря, когда в проходе между столиками ей стали подставлять под ноги стулья, она опрокинула содержимое своего подноса на голову двум мальчикам. Однако эти ребята не рассердились. Минниджин, сказали они, так долго мучили, что они «не имеют на нее зла за то, что она вышла из себя». Мальчиков отправили домой, чтобы они переоделись, а Минниджин исключили из школы на шесть дней.

Вскоре после того, как она вернулась на занятия, какой-то мальчик вылил на нее тарелку горячего супа. Он сказал, что сделал это потому, что Минниджин-де измазала двух белых мальчиков соусом чили. Обидчика исключили из школы на три дня.

Этого же подростка 10 февраля вовсе исключили из школы за вызывающее поведение на уроках одной из учительниц: каждый раз, выходя из ее класса, он демонстративно плевал на пол. После исключения этот мальчишка явился в кабинет заместителя директора миссис Элизабет Хакебай и обозвал ее «заразой». Его дневник пестрел записями о нарушении школьных правил. Примерно двадцать девять дней из пяти месяцев, прошедших с начала учебного года, он в виде наказания не допускался к занятиям.

Когда мне рассказали, что школьный совет наконец решил исключить этого мальчика, я заметила только: «Судя по его поступкам, им оставалось либо исключить его, либо назначить директором».

Свидетельницей одного из многочисленных выпадов против Минниджин стала ее мать — миссис Браун. Однажды в конце января она поджидала дочь у школы близ выхода на 14-ю улицу. Примерно в половине четвертого Минниджин вышла из здания и заметила, что мать ждет ее в машине на повороте. Девушка ускорила шаги и направилась к ней. Почти у самой машины к Минниджин подошел одноклассник Ричард Бёлер и сильно ударил ее. Миссис Браун, видевшая все это, вскрикнула и выскочила из машины. Она побежала за мальчиком, но в это время учитель, тоже бывший свидетелем этого происшествия, задержал Бёлера и повел его к заместителю директора школы, ведавшему воспитанием мальчиков. Бёлер, который уже был наказан в тот день отстранением от занятий, сказал, будто ударил Минниджин потому, что «его довели». Он также утверждал, что Минниджин наступила ему на ногу на уроке французского языка, но не мог вспомнить, когда именно. В ходе дальнейшего расследования выяснилось, что Бёлер однажды угрожал Минниджин ножом.

Миссис Браун попыталась привлечь Бёлера к судебной ответственности, но прокурор Дж. Фрэнк Холт отказался выдать ордер на его арест. Он сказал, что в этом деле должно разобраться руководство школы. Школьное начальство в свою очередь не стало этим заниматься, ссылаясь на то, что Бёлер в тот день не был допущен в занятиям. Бедняжке Минниджин пришлось провести несколько дней дома, и только после этого боли у нее прошли.

6 февраля Минниджин снова в виде наказания временно исключили из школы. Днем она пришла ко мне. «Они снова издевались надо мной, — сказала девушка,— и я не стерпела. Я знаю, что от этого будет хуже и другим ребятам, но у меня просто нет больше сил сносить их издевательства».

Нервно ходя из угла в угол, Минниджин стала рассказывать, как одна из соучениц изо дня в день изводила ее.

— Когда утром я вошла в школу, — продолжала Минниджин, — эта девочка преследовала меня до третьего этажа, все время била меня чем-то по ногам и осыпала всяческими ругательствами. Когда мы вошли в свой класс, она крикнула: «Черная дрянь». Я обернулась и в ответ крикнула ей: «Белое барахло, оставь меня в покое! Если бы ты не была белым барахлом, ты бы не вязалась ко мне!» Девочка на минуту оторопела, а я пошла к своему месту. Тогда она швырнула в меня портфелем и попала мне в голову. Я подобрала портфель, и мне хотелось этим портфелем вышибить из нее дух».

— Хорошо, что ты сдержалась, — сказала я.

— Я сама этому рада, — ответила девушка. — Я бросила портфель ей под ноги и, расстроенная, вышла из класса. В перемену, когда я обедала в столовой, ко мне подошел какой-то тип и нарочно вылил на меня тарелку горячего супа. Солдат национальной гвардии отвел нас обоих к Пауэллу. Парень сказал, что опрокинул на меня суп потому, что вспомнил, что я когда-то вылила соус чили на белых ребят.

Другие ученики-негры после говорили мне, что им приходилось несколько раз жаловаться на этого парня администрации школы, потому что к ним он тоже привязывался.

Директор Джесс У. Мэтьюз наказал и Минниджин и обидчика, не допустив их обоих к занятиям. Вот что говорилось в извещении, посланном в связи с этим родителям Минниджин:

«Минниджин была вновь допущена к занятиям 13 января 1958 года с условием, что в случае нападок на нее она не будет давать сдачи ни в буквальном смысле, ни словесно и предоставит разбираться в этом деле руководству школы. В ответ на приставания одноклассницы Минниджин обругала эту девочку «белым барахлом», в результате чего последняя швырнула в нее портфель».

По распоряжению начальника Школьного управления Вирджила Блоссома Минниджин была исключена из школы до конца учебного года.

После исключения Минниджин небольшая группа учеников, устраивавшая издевательства над школьниками-неграми, стала носить на шее плакатики с надписью: «С одной покончено, осталось восемь!»

Когда было объявлено об исключении Минниджин из школы, юрисконсульт Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения Роберт Картер приехал из Нью-Йорка в Литл-Рок.

— Что нам делать с Минниджин? — спросила его я. — Мы не можем допустить, чтобы она целых четыре месяца находилась вне школы.

После долгих размышлений мы решили обратиться к профессору психологии Городского колледжа Нью-Йорка Кеннету Б. Кларку. Он и его жена д-р Мэнни Кларк возглавляют Нортсайдский центр воспитательной работы с детьми, расположенный в том же здании, что и Новая нью-йоркская средняя школа имени Линкольна. Мы спросили профессора Кларка, может ли Минниджин поступить в эту школу на весенний семестр.

Д-р Кларк ответил, что посоветуется с д-ром Джоном Бруксом, который был тогда директором школы Линкольна, и позвонит мне. Звонок раздался меньше чем через час. Д-р Брукс с удовольствием согласился принять Минниджин. Впоследствии опекунский совет школы Линкольна даже назначил ей стипендию.

На аэродроме в Нью-Йорке Минниджин устроили теплую встречу: ее там ждало все семейство Кларков и несколько представителей Ассоциации. 19 февраля 1958 года газета «Нью-Йорк пост» напечатала редакционную статью, в которой, между прочим, говорилось:

«Наш город всегда давал убежище беженцам из всех стран мира. Теперь к ним присоединилась американка негритянского происхождения из Литл-Рока. Как и все другие, Минниджин Браун, исключенная из Центральной средней школы Литл-Рока, будет стремиться найти у нас равенство возможностей. Она закончит учебный год на Сто десятой Западной улице, где ей назначена стипендия.

Исключение Минниджин за то, что она посмела «ответить» белой девочке, которая ругала и била ее (и вовсе не была наказана), явилось своеобразным завершением долгих и жестоких мучений. Начальник Школьного управления Блоссом, который выступал за отмену сегрегации в школах, рекомендовал предложить девочке уехать. Таким образом, вредоносное влияние губернатора Фобуса продолжает развращать одних и устрашать других, людей более благонамеренных по своим взглядам.

Горькая правда, по-видимому, такова: белые расисты Литл-Рока завоевывают все новые позиции. Издевательства над горсткой учеников-негров в Центральной средней школе не только не прекращаются, но даже усиливаются.

И хотя руководство школы приняло меры против кое-кого из белых нарушителей закона, сторонники отмены сегрегации и те, кто просто хочет действовать законным порядком, оказались теперь в положении, когда они вынуждены обороняться.

Когда девушку-негритянку так жестоко наказывают за то, что она реагировала на издевательства, как любое другое человеческое существо, не удивительно, что белые школьники чувствуют себя в полной безопасности и могут продолжать свои надругательства над неграми. Исключив Минниджин, школьные власти как бы поставили печать одобрения на политике запугивания, которую проводят сторонники сегрегации.

Минниджин убедится, что здесь демаркационная линия ощущается не так сильно. Однако, обучаясь в нашем городе, она познает среди других истин, что и у нас практикуется расовая дискриминация, хотя здесь ее проводят куда более тонко, чем это делают ее земляки. Надеемся, она не испытает сильного потрясения, когда узнает, что разница между Нью-Йорком и Литл-Роком не столь уж велика. Может быть, приезд Минниджин побудит и нас стать достойными ее и того дела, за которое так стоически и так мужественно борется она и другие дети-негры на американском Юге.

Мы с гордостью принимаем в свою среду ту, кого потерял Литл-Рок».

Пока Минниджин училась в школе Линкольна, она жила в семье Кларков. Хозяйка дома мамаша Кларк относилась к ней, как к своему ребенку, четырнадцатилетний сын Кларков Хилтон постоянно воевал с Минниджин, как всякий младший брат, а дочь, ее сверстница Кейт, была ей подругой в занятиях. Минниджин окончила школу Линкольна 5 июня 1959 года.

Джефферсон Томас

Четырнадцатилетний Джефферсон Томас был худощавым тихим подростком с негромким голосом. В десять лет он мечтал стать великим архитектором. С возрастом он начал понимать, что его мечте, видно, не суждено осуществиться, потому что, будучи негром, он был лишен права посещать те школы, которые дают необходимые подготовительные знания для избранной им профессии. И все же Джефферсон был готов бороться за свою мечту.

Я мечтаю о мире таком,

Где исчезли насилье и гнет,

Где любовью сменилась вражда

И где мир на дорогах цветет.

Я мечтаю о мире таком,

Где свободе открыты пути,

Где ни злобы, ни алчности нет

И стяжательства дух не в чести.

Я мечтаю о мире таком,

Где меж расами разницы нет,

Где для белых и черных равно

Существуют свобода и свет,

Где не знают печали и слез,

Но где радость как жемчуг чиста,

Каждый дом осеняет крылом,

Стань же, мир мой, таким, как мечта [1].

После окончания каждого учебного дня я тщательно записывала все факты физических и психологических издевательств, которым подвергались девять учеников-негров. И каждый раз я поражалась, откуда у них берется мужество снова и снова возвращаться в скудно освещенные коридоры Центральной средней школы, чтобы наталкиваться на новые провокации и подвергаться новым нападкам, новым физическим и моральным мучениям.

Следующей своей жертвой после Минниджин расисты избрали Джефферсона. Этот мальчик был младшим из семи детей в семье Эллиса Томаса. Он, как и другие ученики-негры, знал, что, если он поступит в Центральную среднюю, .ему придется отказаться от всех внешкольных занятий, которые он посещал, когда учился в своей прежней школе. Он не услышит больше приветственных возгласов своих товарищей, пересекая линию финиша на соревнованиях по легкой атлетике. В средней школе «Данбар джуниор» Джефферсон был чемпионом по легкой атлетике и завоевал несколько наград за свое спортивное мастерство. В той школе его избрали председателем ученического совета. Он хорошо понимал, что в Центральной средней никогда не станет «своим». Это руководители школы дали ясно понять девяти школьникам-неграм, когда их отобрали из примерно восьмидесяти кандидатов, подавших заявления о переводе в эту школу. Некоторые из желающих, участники школьных футбольных команд или музыкальных кружков, взяли свои заявления обратно после того, как им сказали, что они не смогут участвовать в школьном оркестре и в спортивных занятиях.

В соответствии с законом о приписке детей к школам, дававшим Школьному управлению право посылать их в любые учебные заведения района по своему усмотрению, оно определило в Центральную среднюю школу только девятерых детей-негров, а остальных направило в Негритянскую среднюю школу.

Отец Джефферсона был спокойный и толковый человек. В течение десяти лет он служил в компании «Интернэшнл харвестер». Мать мальчика, женщина глубоко религиозная, искренне верила, что ничего серьезного с учениками-неграми не произойдет.

В начале октября 1957 года небольшая, но сплоченная группа расистов полностью захватила инициативу в школе. Примечательно, что как раз в это время из школы были отозваны солдаты 101-й парашютной. Их заменили отряды национальной гвардии. Школьники-расисты быстро поняли, что многие из этих гвардейцев совсем по-иному смотрят на учеников-негров, чем парашютисты.

Для каждого из девяти негров хулиганы придумывали особые издевательства. По утрам члены банды расистов занимали заранее намеченные места вдоль коридоров школы. Когда Джеф появлялся в коридоре, ведущем к его шкафчику, кто-нибудь из мучителей издавал вопль: «Операция пятнадцать!» По этому сигналу один из участников банды — они в большинстве носили черные пиджаки и длинные волосы, зачесанные на затылке, — подскакивал к Джефу и спрашивал угрожающе:

«Черномазый, тебе не страшно?» Джеф продолжал идти, делая вид, что не замечает хулигана, в то же время бросая суровые взгляды на каждую группу, мимо которой проходил. Он шел немного пригнувшись, чтобы защититься от удара, ибо обязательно кто-нибудь старался стукнуть его кулаком.

Однажды после занятий Джеф и Терренс Робертс спускались по лестнице мимо кабинета помощника директора по воспитанию девочек миссис Элизабет Хакебай. Мальчики были в хорошем настроении и обсуждали вечеринку, которую я устраивала для них в ту субботу. Поскольку они находились так близко от кабинета заместителя директора, да к тому же на виду у солдат, мальчики допустили ошибку и ослабили бдительность. На середине лестницы двое парней, шедших им навстречу, выбили книги из рук Джефа и Терренса, а сами продолжали идти наверх.

Когда мальчики нагнулись, чтобы собрать книги, еще двое школьников ударили их сзади, а целая группа других принялась играть в футбол рассыпанными книгами.

Миссис Хакебай услышала шум и вышла, чтобы выяснить, в чем дело. Увидев, что происходит, она схватила двоих хулиганов, находившихся ближе к ней. Солдаты национальной гвардии, стоявшие всего лишь в шести футах от места происшествия, видели все, но не предприняли никаких мер, чтобы защитить ребят-негров, а лишь с улыбкой наблюдали за происходящим.

Двух мальчиков, задержанных заместителем директора, на три дня исключили из школы. Через два дня после возвращения в класс один из этих ребят ударил Терренса на гимнастических занятиях и пригрозил избить его после уроков. Позже в тот же день он ударил Карлотту Уоллз. Когда школьники-негры сообщали о подобных случаях в дирекцию, им говорили, что для того, чтобы виновные были наказаны, нужны взрослые свидетели происшествия.

Через несколько дней Джеф, стоя у своего шкафчика, увидел двоих ребят, которые, паясничая и толкая друг друга, приближались к нему. Он внимательно следил за ними, так как подозревал, что один из них может толкнуть его. В это время сзади к нему подошли два других мальчика. Один с такой силой ударил его по уху, что Джеф потерял сознание. Кто-то из учителей услышал шум падения и вышел к месту происшествия.

Приведя Джефа в сознание, этот учитель отвел его в кабинет директора. Мне сообщили об этом избиении, и я немедленно позвонила Кларенсу Лоузу, секретарю юго-западного отделения Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения. Он прибыл в школу и отвез Джефа к врачу. Оттуда они приехали ко мне. Когда я увидела огромную шишку за ухом у мальчика, я совершенно потеряла власть над собой. Произнося длиннейшую тираду по поводу возмутительного поведения дирекции школы, допускающей все эти обдуманные и сознательные издевательства, я остановилась перед креслом, в котором, сгорбившись, сидел Джеф. К моему удивлению, мальчик улыбался. Это меня несколько охладило.

— Пора ужинать, — сказал он. — Лучше я пойду домой.

На следующее утро я позвонила его матери, чтобы узнать, как он себя чувствует. Миссис Томас сказала, что Джефу лучше и опухоль немного уменьшилась, но все же за ухом еще остался желвак размером примерно с яйцо. Джеф собирался в школу.

Я вскрикнула:

— Нет, сегодня ему не стоит туда идти!

Мать ответила, что пыталась отговорить Джефа, но он ей сказал: «Нет, если я останусь сегодня, завтра будет еще хуже».

Поговорив с миссис Томас, я сверилась со своими записями; оказывается, мальчик, ударивший Джефа, много раз был замечен в подобных поступках, о чем неоднократно сообщалось администрации школы.

В тот же день, в девять часов утра, когда начальник Школьного управления Блоссом пришел на работу, Кларенс Лоуз и я уже ожидали его. Мы спросили Блоссома, что он собирается предпринять в связи с продолжающимися жестокостями и организованными издевательствами над детьми-неграми, о которых сообщалось уже не раз. По словам Блоссома, он не знал, что в преследованиях негров постоянно участвуют одни и те же школьники. Мы показали ему список подростков, неоднократно принимавших участие в этих надругательствах. Начальник Школьного управления читал длинный список имен и описание многочисленных случаев преследований и жестокостей, которым подвергались девятеро чернокожих школьников, и выражение его лица, прежде суровое, несколько смягчилось. Я не видела больше того упрямого раздражения, которое появлялось у Блоссома всякий раз, когда кто-нибудь осмеливался критически отзываться о разработанном им плане отмены сегрегации.

Когда он поднял наконец голову от списка, я сказала:

— Если вы действительно хотите положить всему этому конец, исключите нескольких хулиганов, которые постоянно участвуют в подобных безобразиях.

Он посмотрел на меня и рявкнул:

— Не учите меня, как мне руководить школой!

— Я и не учу, — ответила я, — но не солдаты, а вы сами должны установить дисциплину в школе. Вы этого не делаете и тем самым обрекаете девятерых ребят на физические мучения, которые на всю жизнь останутся на вашей совести.

Когда мы уходили, я поняла, что нам придется искать помощи где-то в другом месте.

Днем я позвонила генералу Уокеру, командовавшему солдатами, патрулировавшими школу. Я это делала уже не раз в подобных случаях и снова услышала ответ, что его нет на месте. Тогда я позвонила в Нью-Йорк Тэргуду Маршаллу и рассказала о нападении на Джефа и о наших бесплодных переговорах с Блоссомом. Я еще сказала, что несколько недель безуспешно пытаюсь добиться встречи с генералом Уокером, чтобы договориться о мерах пресечения этих хулиганских выходок. Тэргуд ответил, что, возможно, существует какой-нибудь армейский порядок, запрещающий Уокеру говорить со мной. Он сказал, что выяснит положение вещей в Нью-Йорке и посмотрит, что можно предпринять.

Тогда я позвонила заведующему отделом по делам национальных меньшинств Национального комитета республиканской партии Вэлу Дж. Вашингтону и сообщила об издевательствах над школьниками-неграми, о безрезультатной встрече с начальником Школьного управления и о невозможности связаться с генералом Уокером. Я подчеркнула, что отсутствие координации между дирекцией школы и частями, несущими в ней службу, препятствует установлению дисциплины в школе. Вэл Вашингтон сказал:

— Не занимайте телефон, я вам скоро позвоню. Пока я ждала этого звонка, пришел представитель чикагского отделения издательской фирмы «Джонсон пабликейшнз» Симеон Букер и спросил, какие новости.

— Новости есть, но вы не можете их публиковать. Мы стали обсуждать вчерашние события, и в это время позвонил Вэл Вашингтон. Он назвал фамилии двух адъютантов Уокера, с которыми мне следовало связаться, так как они всегда знают, где находится генерал. Я не успела положить трубку, как пришли школьники, чтобы рассказать, что случилось за день. Карлотту ударили, Мелба уронила книги, и когда она нагнулась, чтобы собрать их, кто-то ударил ее в лицо. Когда после гимнастических занятий Эрнст вошел в душевую, там было полно пара и ничего нельзя было разглядеть. Воспользовавшись этим, несколько мальчишек бросили ему в лицо полотенца, смоченные в кипятке. Элизабет ушла из школы около трех, потому что одноклассницы на уроке гимнастики все время избивали ее баскетбольным мячом, а учитель не останавливал их; мальчики на уроке гимнастики нарочно толкали Джефа на трубы парового отопления и несколько раз сбили его с ног.

Когда ребята ушли, я позвонила одному из адъютантов генерала Уокера. Он стал утверждать, что не знает, где находится генерал. Я сказала:

— Мне только что сообщили из Вашингтона, что вы и другой адъютант всегда знаете, где находится генерал. Я должна немедленно поговорить с ним.

— Я позвоню вам, — ответил он.

Пока я ждала звонка, Симеон отпечатал на машинке список хулиганских выходок, случившихся в тот день. Адъютант действительно позвонил и спросил, не могу ли я передать через него то, что хочу сказать генералу. Он минут пять слушал меня, а потом, очевидно поняв, насколько серьезно обстоит дело, сказал:

— Миссис Бейтс, вы должны поговорить с самим генералом, я соединю вас с ним.

Вскоре раздался звонок.

— Миссис Бейтс, — сказал генерал, — мне передали, что вы хотели поговорить со мной.

— Да, я пыталась связаться с вами по телефону в течение нескольких недель.

Затем я рассказала ему о происшествиях в школе за последние три дня. Я оговорилась, что ясно понимаю — не дело солдат устанавливать дисциплину в школе, но ребята-негры совершенно беззащитны также и вне классов — в залах и коридорах. В конце нашего разговора он сказал:

— Мы этим займемся.

Около половины десятого на следующее утро Минниджин позвонила мне из кабинета заместителя директора по воспитанию девочек и попросила:

— Приезжайте за нами. Мы больше не в силах терпеть. Мелба и я — в кабинете миссис Хакебай. Школу захватила банда хулиганов. На Джефа и Терри напала целая толпа мальчишек. Они оба теперь в кабинете у заместителя директора для мальчиков. Когда утром мы пришли в школу, какой-то парень пнул меня башмаком с железной подковкой. Пятеро мальчишек толкнули Мелбу так, что она ударилась о свой шкафчик. С самого утра мы не видели других наших ребят.

Я сказала Минниджин, чтобы они оставались в кабинете миссис Хакебай, пока я не позвоню. По-видимому, до начальника Школьного управления дошли слухи, что ученики-негры решили организованно покинуть занятия в знак протеста, так как их права никто не защищает. Сразу же после моего разговора с Минниджин раздался звонок. Звонил Блоссом.

— Попробуйте убедить детей остаться в школе, — попросил он.—Туда направлена еще группа солдат, и они обеспечат необходимую охрану.

В 11.30 позвонила Карлотта и сказала, что к каждому ученику приставили двух солдат-парашютистов из 101-й и теперь все спокойно.

Карлотта Уоллз

Карлотта Уоллз, ученица десятого класса, тихонько сидела рядом со мной в переполненном зале суда, Это было 3 сентября 1957 года. Мы внимательно следили за ходом заседания, ведь слушалось дело, начатое Школьным управлением, которое просит. окружной федеральный суд отсрочить отмену сегрегации в школах. Мы слышали решение судьи Роналда Н. Дэвиса, который отказал Школьному управлению в удовлетворении его просьбы. Он сказал, что читал речь губернатора Фобуса, в которой тот утверждал, будто солдаты находятся в школе лишь для поддержания порядка и сами не являются ни сторонниками, ни противниками отмены сегрегации. «Я принимаю это заявление губернатора за истину», — сказал судья Дэвис. Он вынес решение, обязывающее Школьное управление «продолжать проведение в жизнь плана совместного обучения».

Школьное управление немедленно издало постановление о том, что со следующего дня все школы будут открыты для учеников-негров. Карлотта спросила меня, сообщу ли я другим ученикам, чтобы они готовились идти в школу завтра утром.

Я напомнила девочке, что, вероятно, им придется встретиться с враждебно настроенной толпой, и спросила ее:

— Как ты думаешь, ребята захотят пойти в школу?

— Уверена, что большинство захочет, — ответила Карлотта.

— А ты сама?

— Ну, я-то пойду непременно, даже если придется идти одной!

Карлотте было четырнадцать лет. Эта высокая угловатая девочка отлично плавала и играла в мяч и была одной из лучших бейсболисток в округе. Старшая из трех дочерей в семье, она жила с родителями в хорошем кирпичном доме в очень спокойном районе, где селились и негры и белые.

Отец Карлотты, по профессии каменщик, отслужил три года в армии во время второй мировой войны.

Два из них он находился на Тихом океане в 447-м полку береговой зенитной артиллерии и был награжден двумя орденами «Боевая звезда» и филиппинским орденом за отвагу.

Привлекательная тридцатидвухлетняя мать девочки Хуанита Уоллз, работала в качестве секретаря в конторе государственного строительного управления, работы миссис Уоллз обычно заходила ко мне, что-забрать Карлотту, каждый день бывавшую в моем доме после школьных занятий. Однажды миссис Уоллз сказала мне: — Я стараюсь, чтобы Карлотта не знала, как сильно я беспокоюсь за нее. Но я также и горжусь ею иногда она сердится, когда рассказывает о школьных делах, потому что я обычно отвечаю: «Ну что ты, Карлотта, не преувеличивай. Не так уж плохи дела». Девочка не знает, что всякий раз, когда я вижу у нее на ноге синяк от удара какого-нибудь хулигана, обутого в башмаки с железными подковками, я готова убить этого негодяя. Меня не оставляет мысль: сегодня это удар в ногу, а завтра, может быть, в глаз.

Так проявляли свое мужество любящие родители: они улыбались, скрывая душевные муки. Однако миссис Уоллз не всегда могла притворяться спокойной, ибо через восемь месяцев, к концу учебного года, голова этой молодой матери стала почти седой.

На долю Карлотты выпали те же физические и моральные мучения, что довелось терпеть ее товарищам. Каждый день после занятий девятеро стойких приходили ко мне, и мы сидели в цокольном этаже моего дома, подальше от вездесущих репортеров и истерических нападок расистов, кричавших, что все эти ребята — наймиты Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения, привезенные с Севера, чтобы осквернить «их южные» школы совместным обучением.

В известном смысле эти наши собрания представляли собой сеансы психотерапии. Когда дети рассказывали о событиях дня, все их волнения выходили наружу.

Карлотта обычно шагала взад и вперед по комнате, повторяя: «Если бы я только могла дать ей хорошенько раз-другой!» Девочка имела в виду одну из своих соучениц, которая всегда приставала к ней в коридорах, наступала ей на ноги и осыпала ее бранью. Однажды после школы Карлотта, как всегда, пришла ко мне под охраной солдата. Она забежала в кухню, чтобы наскоро сделать себе бутерброд с ветчиной, и немного опоздала на наше ежедневное собрание. Девочка спустилась к нам по лестнице, держа в одной руке бутерброд, а в другой— стакан виноградного сока.

— Простите, что задержала всех, — сказала она застенчиво. — Я сегодня не обедала. — И она стала объяснять нам, что произошло: — Когда я вышла из класса, чтобы идти обедать, эта девчонка ждала меня. Ко мне подошел один из учителей, и мы вместе направились в столовую. Я только начала есть, как эта девчонка прошла мимо моего столика и бросила мне в тарелку горсть крышек от молочных бутылок и грязные бумажные салфетки. Я чуть не стукнула ее! — Карлотта обернулась ко мне и добавила с вызовом: — Мне все равно, что вы скажете. Я скоро задам ей хорошую трепку — костей не соберет!

Еще через несколько дней Карлотта рассказала о другом случае:

— Я шла сегодня по коридору. Можно даже сказать — бежала. Эта самая девчонка старалась не отставать от меня. Я внезапно обернулась и наступила ей на ногу. Со всей силы. Я улыбнулась и выдала ей парочку слов покрепче и опять ей объяснила, что намерена с ней сделать, если она не оставит меня в покое. После этого всякий раз, как мы встречаемся, я мило улыбаюсь ей. И знаете что? Сегодня она ко мне не привязывалась. — И Карлотта закончила свой рассказ словами: — Честное слово, а сегодня в школе было очень здорово!

Элизабет Экфорд

Пятнадцатилетняя Элизабет Экфорд — девочка с характером — твердо решила добиться поступления в Центральную среднюю школу. Как я уже рассказывала, Элизабет больше всех доставалось от хулиганов, но она жаловалась реже, чем остальные.

Семья Элизабет жила в небольшом бунгало современной постройки в западной части города. Ее отец Оскар Экфорд работал в ночную смену механиком по ремонту вагонов-ресторанов. Он являлся служащим железнодорожной компании «Миссури пасифик рейлроуд» в депо станции Литл-Рок. Мать девочки, миссис Бэрди Экфорд, полная, добродушная и сентиментальная женщина, обладала весьма твердым характером, которого с избытком хватало на всю семью.

Элизабет была второй из шестерых детей. Впервые она поспорила с родными из-за поступления в Центральную школу. Примерно в августе 1957 года, за месяц до начала школьных занятий, Элизабет сказала матери, что хочет учиться в Центральной средней, и попросила пойти с ней в канцелярию школы и оформить перевод.

Мать ответила: «Ладно, на днях сходим». Миссис Экфорд надеялась, что девочка забудет об этом деле. Только через две недели Элизабет снова заговорила о переводе. К концу августа она приняла окончательное решение и сказала матери: «Мы с тобой пойдем в канцелярию школы, и обязательно сегодня».

Миссис Экфорд рассказывала мне впоследствии:

— Я знала, что с ней спорить бесполезно, мы пошли в канцелярию, и Элизабет перевели в эту школу.

Дни учения Элизабет в Центральной средней школе никак не назовешь приятными. Однако долгие месяцы испытаний в какой-то мере искупались грудами писем, которые ежедневно приходили на ее имя из всех стран мира по моему адресу. Элизабет сортировала письма, полученные из-за границы, чтобы затем аккуратно снять с них марки и сложить их в особую коробочку для пополнения коллекции, которую она собирала. Потом она выбегала из моего дома со словами: «Еще надо сделать уроки и приготовить платье на завтра».

Телма Матершед

Шестнадцатилетняя Телма училась в одиннадцатом классе. Небольшого роста — чуть выше полутора метров,— она весила всего сорок семь килограммов. Единственная из всех девяти учеников-негров Телма родилась не в Литл-Роке. Ее родители переехали в наш город из Техаса, когда девочке было всего три года.

Родители Телмы встревожились, когда она сказала, что хочет учиться в Центральной средней школе, и в данном случае вполне естественно: девочка с раннего детства страдала сердечным заболеванием. Когда она училась в начальной школе, учителям в течение трех лет приходилось заниматься с ней дома. Мать безуспешно пыталась убедить Телму после окончания неполной средней школы не поступать в Центральную среднюю. Потребовался семейный совет для решения этого вопроса. Родители вызвали домой двух старших сестер Телмы — двадцатилетнюю Лоис — студентку музыкального факультета университета Филиппса в Оклахоме, первую негритянку, поступившую в это учебное заведение, и восемнадцатилетнюю Грейс — студентку Арканзасского университета. Совет закончился тем, что Телма поставила на своем. На том и порешили, что она перейдет в Центральную среднюю школу. Мать пошла с дочерью, на вид такой хрупкой, но полной решимости, в канцелярию школы и попросила перевести ее из Негритянской средней школы имени Хораса Манна в Центральную среднюю.

Л. Л. Матершед, отец Телмы, санитар психиатрического отделения госпиталя ветеранов войны, позже говорил мне:

— Я был согласен с женой, что в физическом отношении Телме может быть трудно в Центральной школе: там крутые и высокие лестницы и т. д. Но в душе я был на ее стороне и гордился дочерью — она не побоялась высказать собственное мнение и отстояла его.

В первый день, когда школьники-негры шли на занятия под охраной полицейских, у Телмы случился небольшой сердечный припадок. Карлотта сказала мне: «Телма, наверно, не хочет, чтобы вы знали, но у нее был сегодня утром сердечный припадок. Это случилось, когда нас водили по школе. Ее отнесли в чей-то кабинет, а мы продолжали осматривать школу».

Я немедленно сообщила об этом происшествии миссис Матершед и ожидала, что она сейчас же решит забрать Телму из школы. Незадолго до того я узнала, что оклахомский священник той церкви, к которой принадлежала миссис Матершед, прочитал в газете о Телме и предложил устроить ее в школу с совместным обучением в своем городе, причем еще и со стипендией. Я высказала мысль, что родителям Телмы, возможно, следует обсудить это предложение. Мать девочки, ни минуты не колеблясь, ответила отрицательно. «Нет, — сказала она, — ни в коем случае. Телма приняла решение. Мне нужно только пойти в школу и договориться, чтобы Телму определили в такой класс, где ей не придется много ходить по лестницам».

Справедливости ради надо сказать, что в этом случае расисты сохранили хоть какое-то подобие человечности: Телму они преследовали меньше, чем других ее товарищей. Впрочем, когда после рождественских каникул они предприняли отчаянную попытку отпугнуть учеников-негров и не дать им вернуться к занятиям, Телму били и толкали не меньше, чем других негров, и однажды она упала от такого толчка лицом на железные ступеньки.

Несмотря на свою болезнь, Телма почти не пропускала занятий в течение того года, что обучалась в школе. Она и другие школьники-негры были отмечены наградами многих организаций в разных частях страны. Эти награды можно сравнить с боевыми медалями за мужество, полученными на полях сражения.

Через три дня после окончания учебного года мне довелось сопровождать этих ребят в Чикаго, куда мы вылетели на церемонию вручения премии Роберта С. Аббота за отстаивание гражданских свобод. Премию вручал издатель газеты «Чикаго дифендер» Джон X. Сенгстак. Затем мы направились самолетом в Нью-Йорк, где предстояло вручение подобной же премии Шестого местного комитета профсоюза служащих клубов и отелей, входившего в объединение Конгресс производственных профсоюзов — Американская федерация труда.

Путешествие в Нью-Йорк принесло с собой массу волнений и впечатлений, однако ребята ни на минуту не забывали, что это не просто веселая экскурсия, и помнили о серьезности возложенной из них миссии. Повсюду в городе их встречали как героев. Губернатор Аверелл Гарриман пригласил их на обед, мэр Нью-Йорка Роберт Вагнер принял их в ратуше. Ребята побывали в музеях, в парках, в зоологическом саду и, разумеется, осмотрели статую Свободы. Телма не могла вместе с другими карабкаться по лестнице на огромную статую и поэтому ждала возвращения своих друзей в зале, расположенном внутри пьедестала.

На следующий день преподобный Гарднер Тзйлор и прихожане его баптистской церкви «Конкорд» в Бруклине устроили детям торжественный прием. У Телмы случился сердечный припадок, и ей стало дурно. Повседневное напряжение в Центральной средней школе и множество впечатлений от поездки в Нью-Йорк были для нее слишком большой нагрузкой.

Телме оказали медицинскую помощь, и мы с ней вылетели на самолете домой. Большую часть лета она провела в больнице под наблюдением врача-кардиолога.

Когда она выписывалась, этот врач сказал, что ей «не следует перегружаться» и тогда все будет в порядке. Мать девочки ответила: «Ну, уж об этом я позабочусь». Это значило, что на несколько месяцев Телме придется отказаться от рок-н-ролла. Об этом миссис Матершед тоже позаботилась.

Телма сказала: «Ладно, мама, не в рок-н-ролле дело». Больше всего девочку беспокоило, сможет ли они вернуться в Центральную среднюю школу. Она рассказывала, что когда этот вопрос был задан врачу, он некоторое время молча смотрел на нее, а потом ответил: «Не вижу, почему бы и нет».

Я слушала Телму, и мне на ум пришли слова покойного судьи Лернед Хенд: «Свобода — в сердцах людей. Когда она там умирает, нет конституции, нет закона, нет суда, которые могли бы спасти ее».

Я смотрела на Телму и думала, что эти слова могли бы быть написаны о ней.

Терренс Робертс

Пятнадцатилетний Терренс Роберте, вежливый и прилежный мальчик, был вторым из семерых детей в семье Уильяма X. Робертса.

Уильям Роберте, бывший моряк, ветеран второй мировой войны, работал в диетическом отделении госпиталя ветеранов в северной части Литл-Рока. Его жена давала домашние обеды.

Терренс, как и Джеф, подвергся издевательствам, которые в обычных условиях сломили бы дух пятнадцатилетнего подростка. Но Терренс принял решение и стойко добивался своего. Только однажды он пригрозил, что уйдет из школы. Днем 4 февраля 1958 года Терренс сказал мне:

— С меня хватит. Сегодня в конце смены в зале для самостоятельных занятий двое парней ударили меня. Один из них был тот самый, что на прошлой неделе бил Джефа. Когда я пожаловался на них заместителю директора, меня спросили, видел ли кто-нибудь из учителей или из взрослых, как они меня били. На одного из этих хулиганов мы жаловались уже много раз. В дирекции школы нам говорят, что, если у нас не будет взрослых свидетелей, хулиганов не станут наказывать, что бы они с нами ни делали.

Я не пыталась уговорить Терренса - продолжать заниматься в Центральной школе и лишь сказала ему:

— Если ты решишь больше не ходить в эту школу, я тебя пойму.

На следующее утро Терренс первым из девяти пришел в школу. После уроков я спросила, что заставило его изменить решение.

— Я долго думал об этом вчера и решил, что не позволю этому ничтожеству выкурить меня из школы. За одну ночь Терренс вновь обрел мужество.

Мелба Паттилло

С тех пор как она себя помнит, пятнадцатилетняя Мелба Паттилло, уравновешенная, одаренная девочка, умеющая толково изложить свои мысли, мечтала быть актрисой. Мать Мелбы, миссис Лоис Паттилло, школьная учительница, старалась помочь девочке добиться желанной цели: с раннего детства Мелба училась танцам, пению и фортепьянной игре.

Мелба жила с матерью и тринадцатилетним братом Конрадом, главным поклонником ее талантов. Миссис Паттилло преподавала английский язык в средней школе Джонса в северной части Литл-Рока. Мелбе пришлось испытать те же обиды и унижения, что и другим ее товарищам. К счастью, эти оскорбления и издевки не нанесли ей серьезного нравственного ущерба.

Глория Рей

Когда Глория Рей перешла в Центральную среднюю, ей только что исполнилось пятнадцать лет. Она жила со своими родителями в двухэтажном белом доме колониального стиля. Глория была младшей из троих детей в семье Рей. Миссис Рей работала в Отделе социального обеспечения Литл-Рока. Эта серьезная, симпатичная женщина всем сердцем поддерживала свою юную дочь в той борьбе, которую девочке пришлось вести в Центральной средней школе.

Харви Рею, отцу Глории, в то время было уже под семьдесят. В 1953 году он был вынужден оставить работу из-за болезни сердца. До того он занимал должность уполномоченного в Управлении сельского хозяйства штата Арканзас. Отец не всегда разделял новые идеи своего «ребенка», как он называл Глорию. Не понимал он также, зачем ей понадобилось вступать в ряды «борцов за справедливость». Тем не менее, как и жена, Харви Рей во всем поддерживал дочь.

Глория, тоненькая, очаровательная и обаятельная девушка, прекрасно умела ладить с родителями. По успеваемости она числилась среди лучших учеников и собиралась посвятить себя научной карьере.

Как-то вечером Глория сказала матери, что Эрнст Грин и еще кое-кто из ее друзей собираются на другое утро подать заявление в Центральную среднюю школу и что она хочет поехать вместе с ними. Это был последний день приема заявлений. Глория спросила, может ли она воспользоваться машиной отца. Еще за три месяца до того, после окончания неполной средней школы в мае, Глория сказала родителям, что хочет поступить в Центральную среднюю. В то время у миссис Рей не было возражений. Однако теперь она решила иначе.

— Видишь ли, — сказала она Глории, — расисты все время твердят о том, что нельзя допускать негров в Центральную. Если возникнут какие-нибудь неприятности, отцу с его больным сердцем это может очень повредить. Не лучше ли тебе выбросить из головы эту Центральную и записаться в школу

Хораса Манна? Глория сказала, что подумает.

Вечером миссис Рей спросила дочь, записалась ли она в школу.

— Разумеется, — ответила Глория.

— В какую же?

— Конечно, в Центральную, — сказала девушка, будто иной возможности и не было.

— Но ведь мы с тобой говорили о школе Хораса Манна.

— Ну да, говорили. Но Центральная гораздо ближе к дому. Не понимаю, зачем мне ехать через весь город в школу Манна. В общем, я записалась с Эрнстом и другими ребятами в Центральную.

— Ладно, — решила миссис Рей. — Может быть, пока не будем говорить об этом папе, скажем попозже.

— Но мы ведь не сможем скрыть от него, мама, — запротестовала Глория. — Когда-нибудь он все равно узнает.

— Я найду способ сказать ему, — ответила миссис Рей.

Утром 4 сентября, когда толпа расистов преградила путь Элизабет и другим школьникам-неграм, а солдаты национальной гвардии не пустили их в школу, Харви Рей смотрел по телевизору передачу новостей дня. Он услышал объявление диктора: девятерых учащихся негров не пустили в Центральную среднюю школу, а одна из девочек окружена толпой. Комментатор перечислил фамилии учеников-негров, принятых в Центральную среднюю, и таким образом Харви Рей впервые узнал, что его «ребенок», Глория, — одна из девятерых смельчаков.

Несколько раз в течение последующих недель, когда солдаты национальной гвардии штата не допускали детей в школу, отец предлагал Глории определить ее в любое частное учебное заведение по ее выбору. Глория потом мне рассказывала: «Я ответила папе, что очень люблю его и ни за что не сделаю ничего такого, что может повредить его здоровью. Но уйти из Центральной я просто не могу».

Когда Рей окончательно понял, что разубедить дочь невозможно, он сказал мне: «Я знаю, что каждый день, каждый час, проведенный Глорией в Центральной школе, доставит мне мучения. И все-таки я горжусь тем, что у девочки хватает мужества стоять на своем».

Хотя и Глории досталось немало ударов и пинков, все же выходки против нее были рассчитаны главным образом на психологическое воздействие. За несколько дней до рождества девочка, сидевшая рядом с Глорией в комнате для домашних занятий, сказала ей, что слышала, будто кое-кто из мальчиков принес с собой в тот день оружие. Позже, когда Глория шла по коридору второго этажа, кругом нее стали рваться так называемые «торпеды» — шутихи, разбрызгивавшие искры.

Она рассказывала мне: «Услышав первый взрыв, я так испугалась, что не могла двинуться с места. Я была уверена, что в меня стреляют. Потом я увидела, как гвардеец повел мальчишку, подбрасывавшего шутихи, в кабинет заместителя директора».

На следующий день какой-то подросток пытался накинуть на Глорию лассо, завязанное в форме петли, которой линчуют. За угрозой повесить Глорию последовал телефонный звонок к ее матери. Неизвестный пригрозил, что, если Глория придет в школу на другой день, ее линчуют.

Физические и нравственные надругательства продолжались, но напрасно мучители рассчитывали сломить дух девяти стойких подростков. Под ливнем этих нападок семена свободы, укоренившиеся глубоко в сердце каждого из девяти подростков, стали набухать, давать побеги и выросли в могучую силу, которой предназначено было в дальнейшем сыграть огромную роль в борьбе за подлинное гражданское равноправие.

Незадолго до весенних каникул 1958 года, после окончания занятий, расисты стали распространять слух, что несколько подростков намерены принести на следующий день в школу водяные пистолеты, наполненные кислотой, и стрелять из них в учеников-негров. Глории рассказала об этом одна из так называемых «подруг», которая посоветовала ей на следующий день не приходить в школу.

Глория не рассказала об этой угрозе ни мне, ни своим родителям. На следующее утро миссис Рей с порога своего дома смотрела вслед дочери, которая вместе с другими учениками-неграми направилась к стоянке машин, ежедневно возивших ребят в школу и обратно домой.

Такая система была заведена после того, как школьные власти сочли, что солдатам федеральных войск нет больше нужды сопровождать детей-негров в школу.

Однако банды подростков все время слонялись поблизости от школы, ища возможности напасть на ребят-негров, и поэтому родители договорились для защиты своих детей отвозить их в школу всех вместе на машинах. Даже при такой системе эти автомашины не раз забрасывали камнями и били в них стекла.

Когда Глория в тот день помахала матери рукой из окна машины, миссис Рей сказала: «Дай бог, чтобы сегодня с ними ничего не случилось».

Сразу после того, как дети уехали, миссис Рей позвонила мне и рассказала о состоявшемся предыдущим вечером телефонном разговоре.

«Позвонили около полуночи,— рассказывала она.— Говорила женщина. Она сказала, что ее сын учится в Центральной и что он слышал, будто кое-кто из ребят принесет с собой в школу на другой день пистолеты, заряженные кислотой. Женщина добавила, что, будучи сама матерью, она сочла своим долгом предупредить меня об опасности, грозящей моей дочери. «На вашем месте, — сказал она в заключение, — я бы не выпускала девочку из дому». Я старалась убедить себя, что это просто новая выдумка, чтобы запугать нас, — продолжала миссис Рей. — Но как я могу оставаться спокойной, если эта женщина все-таки сказала правду, если моей девочке могут брызнуть в лицо кислотой и сделать ее слепой до конца дней? Я не спала до утра».

Когда мне удалось наконец дозвониться до заместителя директора, неприятности уже начались. Кто-то выплеснул чернила на платье Элизабет, входившей в комнату для приготовления домашних заданий. Девочка потратила много часов чтобы сшить это платье.

Отойдя от своего шкафика, Глория увидела группу парней, преграждавших выход из холла. Она узнала среди них зачинщиков хулиганских выходок. Глория повернула в другую сторону и пошла прочь от этой группы. Она завернула за угол и тут же в коридоре столкнулась лицом к лицу с подростком, державшим в руке водяной пистолет. Он направил пистолет в лицо девочке.

Позже она мне рассказывала: «Даже если я буду жить вечно, никогда в жизни я не испытаю такого ужаса, как в ту минуту. Я остановилась, буквально окаменев от страха. Когда жидкость брызнула мне в лицо, я услышала, что мальчишка побежал прочь по коридору, Я бросила книги на пол и стала лихорадочно вытирать лицо подолом. Потребовалась целая минута, чтобы я пришла в себя и осознала, что это только вода». Глория рассказывала мне об этом ужасном происшествии, и по щекам ее текли слезы, но девочка, видимо, не замечала этого. Ни все усиливающийся нажим, ни бесконечные унижения и обиды, ни издевки и приставания не могли заставить стойких юношей и девушек-негров отступить от твердо намеченной цели. После весенних каникул все они снова пришли на занятия в Центральную среднюю школу. И сразу же снова начались преследования и надругательства.

Однажды Глория спускалась по железной лестнице с третьего этажа. Не успела она пройти и нескольких ступенек, как вдруг услышала за своей спиной женский крик. Глория справедливо рассудила, что этот крик связан с какой-то грозящей ей опасностью и оказалась права.

Какой-то подросток молча шел вплотную за ней по ступенькам. Он как раз собирался столкнуть ее вниз. Крик предупредил Глорию. Не оборачиваясь, она побежала вниз, для устойчивости держась за круглые перила. Когда парень поравнялся с ней, он толкнул ее с такой силой, что у нее перехватило дыхание, а сам побежал дальше. Глория вцепилась в перила, и ей удалось удержаться на ногах.

Многие учителя, в особенности молодые, делали все, что могли, чтобы защитить девятерых смельчаков. Некоторые не жалея сил помогали ребятам подгонять уроки, пропущенные ими в первые недели занятий, когда их не пускали в школу. Озабоченные тем, что школьники-негры фактически беззащитны в помещении школы, учителя взяли на себя дежурство в холлах и коридорах во время перемен. Таким путем они старались помешать школьникам-расистам издеваться над неграми.

Одна из учительниц стояла в дверях своего класса лицом к лестнице. Это она заметила, что парень собирается столкнуть Глорию, и предупредила ее криком о грозящей опасности.

Эрнст Грин

Из всех негров-подростков, обучавшихся в Центральной средней школе Литл-Рока, один только Эрнст Грин учился в выпускном классе. В шестнадцать лет он казался гораздо старше своего возраста. Когда в 1953 году умер его отец, ветеран первой мировой войны, Эрнст стал главой семьи. Его мать, добрая и скромная женщина, преподавала в начальной школе. И она и четырнадцатилетний брат Скотт безоговорочно признавали старшинство Эрнста. Юноша обладал здравым смыслом и никогда не выходил из себя. Он будто излучал спокойствие и чувство собственного достоинства.

Однажды миссис Грин сказала мне:

— Когда Эрнст объявил дома, что поступает в Центральную, мы знали — отговаривать его бесполезно. Я только сказала, что в старших классах сложно переходить из одной школы в другую. Трудно привыкать не только к самой школе, но и к ребятам — новым одноклассникам. Однако решать вопрос я предоставила ему самому.

Тетка Эрнста, миссис Треопия Грейвли, преподавала в средней школе Хораса Манна. Она сказала Эрнсту:

— Если ты действительно твердо решил перейти в Центральную, мы тебя поддержим. Если ты убежден в правильности своего решения и у тебя хватит мужества отстоять свое право, мы поможем тебе довести дело до конца. Но имей в виду, все это не просто, а уж раз поступив, не ищи пути обратно.

Миссис Грин тогда не представляла себе, какие нравственные и физические мучения предстоит испытать ее сыну в течение целого года. «Каждый день, — говорила она мне, — я молилась о том, чтобы с Эрнстом ничего не случилось и чтобы бог даровал мне мужество перенести мучительный страх, который всех нас преследовал».

Во многих отношениях родителям было труднее, чем детям. Состояние матери Эрнста типично для чувств, которые испытывали все родные девятерых школьников. Каждый день их одолевали мучительные волнения: что происходит с их детьми в школе, что может случиться вечером или на следующее утро?

Миссис Грин говорила мне: «Когда Эрнст приходит домой из школы, я сразу вижу, случилось ли что-нибудь плохое, хотя он старается скрыть от меня свое настроение. Почти всегда он входит улыбаясь, небрежно шутит. Но я хорошо помню, как вскоре после начала второго семестра Эрнст вернулся домой в ярости.

Он сказал, что двое парней, которые весь семестр изводили негров хулиганскими выходками, напали на него. Я старалась сдержаться, не показать, что жалею его: я видела, что еще минута — и он не выдержит. Спокойным голосом, совсем не выражавшим моих чувств, я спросила: «Ты что, ранен?» — «Нет, — ответил он, — но меня приводит в бешенство, что эти ничтожества все время изводят нас, а им ничего за это не делают». Я попросила рассказать мне, что произошло. «Мы с Карлоттой позавтракали и поднимались по лестнице. Какой-то мальчишка хотел подставить Карлотте подножку, но она отскочила, и он упал. Тогда дружок этого парня, который почти всегда участвует во всяких выходках, бросился вверх по лестнице ко мне и дважды ударил меня по лицу. Ударил и тут же кинулся бежать вниз, но я погнался за ним и сказал солдату о том, как было дело. Парень пытался скрыться. Он выбежал из здания и хотел прорваться в столовую через заднюю дверь, но солдат поймал его и привел к сержанту. Там я опознал его и сказал, что это тот самый».

Очень часто, когда дети собирались после уроков у меня в доме, девочки не могли без слез рассказывать о том, что случилось за день: слишком велико было нервное напряжение. Эрнст всегда выводил их из этого состояния то каким-нибудь серьезным замечанием, то шуткой, в зависимости от обстоятельств. Когда другие дети слишком много говорили о тех издевательствах, которые им пришлось вытерпеть в тот день, Эрнст умел переменить тему и завести разговор о чем-нибудь другом. Не раз я замечала, что он скрывает собственную боль и страх, чтобы ободрить других. И хотя случалось, что печать усталости ложилась на его лицо, он каким-то чудом обретал спокойствие, когда появлялся среди других ребят. Но, разумеется, и Эрнсту было свойственно чувство гнева и страха, он был способен также испытывать боль. Особенно болезненно переживал он запрет играть на саксофоне в школьном оркестре. Эрнст был одаренным музыкантом и хорошо играл на саксофоне. Тем не менее он принял этот запрет с горькой иронией. «Ну что ж, они лишают мир нового Паркера» [2], — сказал он.

В конце мая 1958 года, за несколько недель до окончания школы, Эрнст как-то отозвал меня в сторону и спросил так, чтобы не слышали другие ребята:

— Не знаете ли вы, миссис Бейтс, будут солдаты национальной гвардии или полиция на церемонии торжественного выпуска?

— Что, в школе опять неприятности? — спросила я.

— Нет, последние дни вроде все спокойно. Но сегодня говорили, что мне не разрешат идти на церемонию вместе с другими выпускниками. Они говорили так, будто бахвалились этим, и я не знаю, верить или нет.

Я собиралась поехать в Вашингтон на следующей неделе и сказала Эрнсту, что поговорю с военным министром в Пентагоне по поводу надежной охраны порядка во время церемонии.

В тот день, когда я была в Вашингтоне, военный министр Уилбур М. Бракер оказался занят — его вызвали на заседание какой-то комиссии конгресса, поэтому увидеться с ним я не смогла. У меня не было возможности остаться в Вашингтоне до следующего дня, и я поговорила с одним из помощников министра, осведомленным об инструкциях, полученных войсками в Литл-Роке.

До этого я побывала у конгрессмена Брукса Хейза, депутата пятого избирательного округа Арканзаса, в который входит Литл-Рок. Мы говорили с конгрессменом о том, что происходит в Центральной средней школе. Он был очень огорчен тем, как обернулось дело, но с большой похвалой отозвался о девяти учениках-неграх, которые «вели себя разумно и достойно в очень трудных обстоятельствах».

Я рассказала ему о предполагавшемся посещении Пентагона. Он ответил: «Уверен, что после разговора с вами они оценят, насколько серьезно положение вещей». Он сказал также, что готов помочь всем, чем может.

В военном министерстве меня заверили, что все необходимые меры для защиты школьников-негров будут приняты.

Торжественный выпуск, предшествовавший вручению дипломов, состоялся в Центральной средней школе 25 мая 1958 года. Эрнст Грин шел в рядах выпускников — их было 602 человека — на стадион Квингли. На территории стадиона находилось 125 солдат национальной гвардии штата Арканзас, много полицейских и детективов. Так проходила первая в истории Центральной средней школы церемония выпуска в классе, где совместно обучались белые и негры.

Начальник Школьного управления Блоссом отказался разрешить корреспондентам негритянской прессы присутствовать на торжестве и писать о нем. В числе других не получили корреспондентских билетов Сара Слэк из «Нью-Йорк Амстердэм ньюс», Симеон Букер и Эрнст Уизерс из чикагского отделения издательской фирмы «Джонсон пабликейшнз». Блоссом сказал им, что хочет предотвратить возможность хотя бы малейшего нарушения «благолепия» церемонии. В ложе прессы находились только белые журналисты и операторы телевидения. Я устроила Саре Слэк пригласительный билет на другую трибуну, где она считалась гостьей семьи Грин.

Церемония длилась час и закончилась без всяких происшествий. Однако когда две с половиной тысячи зрителей покидали стадион, один из выпускников, Кэртис Ф. Стоувер, подбежал к ограде и плюнул в лицо девушке-негритянке.

Начальник полиции Юджин Смит, шедший на несколько шагов позади девушки и ее друзей, немедленно арестовал Стоувера.

На следующий день газета «Арканзас газет» так описывала этот инцидент:

«Инцидент (плевок в лицо), не замеченный большинством собравшихся, произошел в то время, когда негры направлялись к такси.

Начальник полиции Юджин Г. Смит рассказал, что он вместе с Р. Ф. Брайансом шел в нескольких шагах от группы девушек-негритянок, когда Стоувер из выпускного класса перескочил через ближайшую ограду и плюнул в лицо одной из негритянских девушек. Смит приказал Брайансу отвести девушек в сторону, а сам арестовал Стоувера и передал его дежурному полицейскому.

Стоувер стоял в окружении полицейских на Шестнадцатой улице, сразу же у выхода со стадиона. В это время подбежала девушка, впоследствии оказавшаяся его сестрой, и стала плакать и кричать на полицейских.

Затем подошла мать юноши, Элзи Мари Стоувер, и вступила в переговоры с полицейскими. Когда фотокорреспондент газеты «Арканзас демократ» О.Д. Гантер сфотографировал ее, миссис Стоувер энергично запротестовала. Потом она схватила деревянную табличку «Стоянка автомашин запрещена», установленную на повороте, и замахнулась ею на Пантера; он уклонился от удара, и полицейский отобрал табличку у миссис Стоувер.

В это время прибыла дежурная полицейская машина. Первыми вошли в нее Маргарет С. Джексон — президент Лиги матерей Центральной средней, сторонниц сегрегации, и миссис Стоувер — член этой лиги. Только после этого в машину сел Стоувер в сопровождении нескольких полицейских.

Они были доставлены в полицейский участок, где юношу взяли под стражу. Миссис Стоувер потеряла сознание, а ее дочери, пятнадцатилетняя Мари и семнадцатилетняя Анита, разрыдались.

В этот момент Стоувер отделился от группы полицейских и пошел к выходу. Один из офицеров крикнул, чтобы его задержали. Девушки набросились на полицейских с кулаками, испуская при этом громкие крики.

Полицейские вызвали для миссис Стоувер машину скорой помощи, но она отказалась ехать в больницу и несколько позже ушла вместе с миссис Джексон.

Девушек отвели в помещение для предварительного заключения, где содержатся несовершеннолетние, но уже через десять минут освободили с предписанием явиться на следующее утро в суд».

27 мая 1958 года Эрнст Грин, облаченный в черную мантию и шапочку, получил диплом. Он стал первым негром в истории Центральной средней, окончившим эту школу. Согласно подсчетам, опубликованным расистами, диплом Эрнста обошелся налогоплательщикам примерно в 5 миллионов долларов.

На следующее утро выпускники снова пришли в школу для завершения последних формальностей. Один из одноклассников Эрнста помахал ему рукой через двор и крикнул: «Желаю успеха, Грин!»

Эрнст улыбнулся и тоже помахал рукой.

Учебный год закончился, и более четырехсот солдат федеральных войск по приказу президента Эйзенхауэра покинули территорию школы. Никто не знал, вернутся ли они в школу осенью, к началу занятий. Никаких официальных сведений по этому поводу не было. Те, кто опасался за судьбу учеников-негров в Центральной средней, возлагали надежды на то, что, как говорилось в газетных статьях, в сентябре для защиты негров в школу прибудут судебные исполнители федерального правительства. Но официальные круги по-прежнему хранили молчание.

Незадолго до окончания учебного года Школьное управление Литл-Рока обратилось в федеральный окружной суд с прошением отложить введение совместного обучения в Центральной средней школе. Управление просило суд перевести в другие учебные заведения учащихся-негров, уже принятых в Центральную среднюю, а отмену сегрегации отложить до зимнего семестра в январе 1961 года. В середине июня дело слушалось в суде с участием адвокатов Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения, оспаривавших законность подобного решения. Председательствующий Гарри Дж. Лемли удовлетворил ходатайство управления об отсрочке. Адвокаты Ассоциации немедленно обжаловали это решение в высшую инстанцию.

Мы ждали результатов нашей жалобы, а расисты в это время не сидели сложа руки. 10 июля во всех газетах страны появилась заметка под заголовком: «Изображение миссис Бейтс повешено на суку». В заметке говорилось:

«Кэмден, 10 июля (Ассошиейтед Пресс). Сегодня вечером на дереве в палисаднике здания окружного суда графства Квачита было обнаружено повешенное за шею чучело миссис Бейтс, председателя Арканзасского отделения Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения.

Помощник шерифа Чарлз Гиллеспай заявил, что на груди чучела было прикреплено объявление: «Старушка Дэйзи Бейтс — подружка Айка».

По сообщению Гиллеспая, это — второе чучело миссис Бейтс, обнаруженное здесь за последние два дня. Первое он снял в среду с почтового ящика, куда складывается почта для сельских адресатов.

Лицо второго чучела было сделано из резины. Одежда его состояла из юбки на кринолине. По словам Гиллеспая, чучело обнаружил около десяти вечера какой-то прохожий».

Через неделю демократическая партия штата Арканзас выдвинула Фобуса кандидатом на пост губернатора на следующий год. По существу в условиях нашего штата это означало переизбрание его на третий срок. Он победил огромным большинством голосов. В августе Восьмой аппеляционный суд Соединенных Штатов на своей выездной сессии отменил решение судьи Лемли большинством в шесть голосов против одного. Кстати сказать, против голосовал главный судья Арчибалд К. Гарднер от Флерона (штат Южная Дакота). Ему было тогда девяносто лет, и он являлся самым старым из всех работающих судей Соединенных Штатов. Мнение большинства было изложено судьей Мартином С. Мэтизом, которому было в то время 52 года. Судья Мэтиз был самым молодым в составе Восьмого выездного апелляционного суда.

В решении суда, между прочим, говорилось: «Мы утверждаем, что еще не наступило то время, когда решение окружного федерального суда можно было бы свести на нет, спустить на тормозах и бесстыдно отменить перед лицом насилий и беззаконий, творимых отдельными гражданами в противодействие таковому решению». Суд, однако, предоставил Школьному управлению отсрочку для апелляции в Верховный суд США.

26 августа 1958 года губернатор Фобус выступил на чрезвычайной сессии законодательного собрания штата Арканзас и предложил принять целый «список» законов, утверждающих сегрегацию. В своей речи губернатор сказал:

«Борьба за права штатов и конституционное правление ведется не по нашему выбору, как это случалось не раз в нашей истории; сейчас она навязана нам, и мы должны принять решение: либо защищать свои права от тех, кто хочет их узурпировать, либо подчиниться. Проблема, стоящая перед нами сейчас, не полупроблема, она не может быть решена полумерами. Законопроекты, рекомендованные мной для вашего рассмотрения, составлены многими компетентными и способными людьми и являются результатом большой и сложной работы. Я прошу рассматривать эти законопроекты все вместе, как единую программу...»

Вот несколько выдержек из законопроекта о закрытии школ:

«Закон, предусматривающий процедуру, в соответствии с которой губернатору предоставляется право закрыть школы в любом районе, а также разрешать другие связанные с этим вопросы.

Подлежит принятию конгрессом штата Арканзас.

Раздел I. Губернатор имеет право специальным указом, направленным государственному секретарю США, дирекции любой из школ соответствующего графства и совету выборщиков того же графства:

а) закрыть любую школу или все школы данного района и обладает полномочиями использовать все находящиеся в его распоряжении средства для того, чтобы осуществить это решение;

б) провести новые выборы в данном районе в течение тридцати дней с момента оглашения указа в том случае, если

в) он сочтет, что для поддержания порядка и устранения творимых или возможных насилий в любом районе, которые могут угрожать жизни или здоровью граждан, учащихся, учителей и других служащих любой из школ, сохранности зданий и другого имущества в районе расположения школ, он (губернатор), действуя по своему усмотрению, может решить вопрос о закрытии любой школы в районе...»

Верховный суд США в течении трех с половиной часов 11 сентября 1958 года заслушивал прения сторон о том, следует ли допустить восьмерых подростков-негров к занятиям в Центральной средней школе Литл-Рока с начала нового учебного года. Тэргуд Маршалл в своей заключительной речи просил суд решить это дело «таким образом, чтобы тем, кто вершит политику в штате Арканзас, стало ясно, что конституция написана для того, чтобы ее претворяли в жизнь».

На следующий день девять членов Верховного суда США приняли решение, из которого не только политиканам из штата Арканзас, но и всему миру стало ясно, что конституция написана для того, чтобы ее претворяли в жизнь. На этом заседании Верховный суд вынес единогласное постановление немедленно осуществить отмену сегрегации в Центральной средней школе, какое бы сопротивление ни было оказано этому мероприятию.

Узнав об этом решении, губернатор Фобус тотчас же подписал «списком» законопроекты, предусматривавшие сегрегацию, которые были до того приняты законодательной сессией конгрессами объявил закрытыми три белых и одну негритянскую среднюю школу города: Центральную среднюю, среднюю школу Холла, среднее техническое училище и негритянскую среднюю школу Хораса Манна. Позже на пресс-конференции губернатор разъяснил, что закрытие этих школ вызвано его уверенностью в «неизбежности вспышек насилий в городе, если негры будут допущены в Центральную среднюю».

В результате указа губернатора тысячи учащихся оказались вне стен школы, и это, естественно, усилило кампанию расовой ненависти. Расисты, мастера извращать факты в своих интересах, теперь распространяли слухи, что в закрытии школ повинны негры. Губернатор Фобус с обычным для него красноречием заявил: «Если бы Дэйзи Бейтс нашла себе какую-нибудь приличную работу и занялась делом, а Верховный суд США не лез в дела Школьного управления Литл-Рока, мы бы сумели открыть все государственные школы города».

17 сентября возникла новая организация, назвавшая себя комитетом «Спасите наши школы». В газете «Арканзас демократ» появилось заявление этого комитета, в котором утверждалось, что федеральное правительство не может справиться с ситуацией якобы потому, что Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения поручила ему заставить граждан Литл-Рока подчиниться решению Верховного суда с помощью танков, винтовок и штыков.

В той же газете появился целый ряд обращений. В одном из них, адресованном негритянским священникам и педагогам, говорилось:

Специальное послание к следующим цветным гражданам Арканзаса

Д-ру Лафайетту Харрису, ректору колледжа Филэндера Смита. Д-ру Дж. М. Робинсону, выдающемуся врачу и общественному деятелю. Епископу Шерману, Преподобному Гаю, Преподобному Роланду Смиту, Преподобному Чарлзу Уокеру, Преподобному Харри Баасу — выдающимся служителям церкви.

Д-р Харрис, Вам хорошо известно, какое тесное сотрудничество всегда существовало в Литл-Роке между гражданами различных рас. Под Вашим просвещенным руководством мы (белые вместе с черными) создали один из самых замечательных колледжей в стране.

Это обращение адресовано Вам и опубликовано в печати потому, что Вы, будучи выдающимся деятелем Литл-Рока, пользуетесь уважением и доверием граждан одного с Вами цвета кожи, а также и белого населения штата.

Каждый из вас в отдельности и все вы вместе можете внести большой вклад в общее дело и сослужить ему большую службу во имя всех жителей нашего штата в очень трудной обстановке, которая сейчас сложилась.

До прошлого года отношения между цветными и белыми гражданами штата Арканзас были спокойными и гармоничными. Представители каждой из рас уважали людей с другим цветом кожи и верили им.

За долгие годы совместной деятельности цветные и белые граждане Арканзаса многого добились для общего блага и прогресса.

Ключ к разрешению создавшейся серьезной ситуации — в руках вашей расы, в руках родителей семерых школьников и миссис Бейтс.

Ни федеральное правительство, ни правительство штата, ни городские власти не сумели помочь нам в разрешении этого серьезного кризиса. Мы убедительно просим вас как граждан штата Арканзас и как руководителей вашего народа побеседовать с теми, кто направляет деятельность Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения в Арканзасе, и с родителями школьников, и со всей настойчивостью рекомендовать им проявить терпимость и не добиваться осуществления своих требований именно сейчас, в этой критической обстановке. Мы просим вас убедить семерых подростков подождать и дать нам с вами возможность вместе найти приемлемое решение мирным путем. Мы торжественно обещаем, что со временем и при вашей помощи решим эту серьезнейшую проблему.

И. Смит, секретарь комитета «Спасите наши школы»

Менее пространные обращения адресовались руководящим деятелям из числа белых граждан. Вот несколько подобных обращений комитета «Спасите наши школы»:

«Епископу Роберту Р. Брауну

Поездка в Вашингтон не поможет. Просим Вас обратиться к миссис Бейтс и к родителям семерых школьников с призывом дать нам время, чтобы мы могли принять эти перемены, как подобает христианам. Ключ к разрешению кризиса в руках миссис Бейтс».

«Епископу Полу Е. Мартину

Просим Вас во имя всех христиан (белых и цветных) обратиться к миссис Бейтс и к родителям семерых подростков с призывом дать нам время. Тогда с помощью людей, подобных Вам, указывающих верный путь, мы сможем принять и примем эти перемены, как должно христианам. Грубая сила и насильственные акции не помогут нам найти выход».

«Проповеднику Дэйлу Каулингу

Просим Вас и других священнослужителей Вашей конгрегации молиться о том, чтобы миссис Бейтс и родители семерых подростков дали возможность законопослушным гражданам-христианам принять новые идеи, как подобает христианам, и отказались от попыток принудить нас принять их силой».

Специальное обращение комитета было адресовано родителям и учителям. Оно гласило: «Родители и учителя (белые и черные)! Устраивайте митинги и молитвенные собрания, собирайте подписи под петициями, чтобы убедить миссис Бейтс и родителей семерых школьников дать нам время, и мы поможем решить стоящую перед нами проблему в христианском духе, а не путем насилий, вражды и принуждения. В их руках решение вопроса.

И. Смит, секретарь комитета «Спасите наши школы».

18 сентября я возвращалась домой из редакции газеты «Стейт пресс». Примерно в шести кварталах от моего дома какой-то автомобиль наехал на мою машину сзади и ударился о нее. Я остановилась и в зеркало увидела, что в налетевшей на меня машине сидят трое подростков. Один из них высунулся из окна и крикнул:

— Убирайся с дороги!

Чтобы избежать «инцидентов», я поехала дальше. Подростки двигались за мной вслед, выкрикивая угрозы я непристойности. Я вынула небольшой автоматический пистолет и положила его на колени. Когда на перекрестке мне пришлось остановиться, вторая машина поравнялась с моей. Один из подростков с заднего сиденья выскочил на мостовую и подбежал к моему открытому окну, грозя мне кулаками и осыпая меня проклятиями.

— Из-за вас и этих треклятых негритосов закрыли нашу школу! — орал он.

Я не стала отвечать, только в упор смотрела на него. Он продолжал размахивать кулаками и вопить:

— Вот я сейчас выволоку тебя из машины и дух из тебя вышибу!

Он сунул руку в карман и потянулся к ручке, чтобы открыть машину. В ярости, которую я больше не в силах была сдерживать, я сама открыла дверцу и спустила предохранитель своего пистолета.

В это время другой подросток подбежал к своему дружку, схватил его за рукав и стал тянуть в машину:

— Оставь, мы еще доберемся до нее!

Через два дня из проезжавшей на большой скорости машины кто-то бросил зажигательную бомбу в наш дом. Она упала на дорожку всего в нескольких футах от входной двери и там сгорела.

В последующие недели и месяцы расисты упорно продолжали преследования семей учеников-негров. Матери Глории пришлось уйти с работы в Отделе социального обеспечения из-за неприятностей, которыми ее донимали сослуживцы, когда узнали, что ее дочь — «одна из девяти».

Отец Карлотты был вынужден искать работу за пределами штата, потому что никто из строительных подрядчиков в Литл-Роке не хотел брать его.

Семья Терренса Робертса не выдержала напряжения и переехала в Калифорнию.

Мать Элизабет уволили из государственной школы для слепых, где она преподавала.

Из девяти учеников, поступивших в Центральную среднюю, в Литл-Роке осталось только пятеро — Карлотта Уоллз, Джефферсон Томас, Телма Матершед, Элизабет Экфорд и Мелба Паттилло. Однако, лишенные возможности посещать занятия, они учились заочно на специальном отделении для школьников при Арканзасском университете.

---