В дооктябрьские дни я дезертировал с фронта, пробрался в Москву и попал в одну из команд 2-й запасной автомобильной роты, расположенной в Сущевско-марьинском районе, на Нижнеслободской ул., № 14, в доме Курникова.
Фабричные и заводские комитеты всех предприятий района находились уже под руководством большевиков, исключение составляла типография (фабрика) Кушнерева, в которой засели меньшевики.
Эсеры и эсдеки имели большинство в Московской городской думе, в Московском гарнизоне, в Моссовете. Зато районные думы и войсковые части Московского гарнизона (полковые, районные, эскадронные, батарейные комитеты) имели в своем составе большинство большевиков.
Наряду с крепко организованной партийной организацией большевиков в районе существовали отдельные группы социалистов-революционеров, интернационалистов и анархистов нескольких оттенков (анархосиндикалисты, анархисты-коммунисты и др.). В отдельных учреждениях и организациях они занимали руководящие должности и фактически были хозяевами положения. В районе была большая войсковая часть, около 1 200 солдат. Эта часть слагалась из 4 команд: учебной, нестроевой, караульной и 2-й школы военных шоферов. Партийные влияния в воинских частях распределялись так: в учебной команде главенствовали кадеты, в нестроевой—оборонцы, во второй школе военных шоферов — большевики, но с большой оппозицией социал-демократов и социалистов-революционеров. Караульная команда политически не определилась. По численности и по активности впереди шла школа шоферов.
Призыв Временного правительства к войне до победного конца, введение смертной казни, июльские дни, августовское наступ-ление Корнилова и разгон рабочих и солдатских депутатов в отдельных городах сильно накалили атмосферу. Достаточно был® небольшого толчка, чтобы началось общее решительное движение.
Весь день и ночь 25 октября 1917 г. прошли в митингах. Вечером 25 октября, зайдя в военную организацию большевиков. а гостиницу «Дрезден», я застал одного дежурного. Оказывается, все ушли в Московский совет. Дежурный ничего толком не мог объяснить, одно было мне понятно: произошло что-то важное. В Моссовете на лестнице меня обогнал Усиевич.
— В Петрограде началось восстание, — сказал он. — Сейчас избирается Московский ревком. Немедленно нужно привести части в боевую готовность и держать всех под ружьем.
Хорошее дело — под ружьем, а где было взять винтовки? Проходя через залу, я услышал прения. Говорил какой-то мень-шевик-новожизненец, (фамилии его я не помню) о том, что большевики идут на авантюру, разрывая связь с демократией. Подумал — сидеть и слушать или итти в часть и поднимать ребят? Пошел. В три часа ночи местком постановил забрать 40 наганов и 1 тыс. патронов, а к 7 часам утра собрался объединенный местком. Во время заседания явился прапорщик Штродах (я потом с ним познакомился и узнал его фамилию) с рабочими и , потребовал 20 шоферов. Давать 20 шоферов прапорщику было рискованно.
Штродах предъявил мандат и отношение Московского ревкома с требованием дать 20 шоферов для разгрузки 20 броневиков в Сокольниках. Броневики принадлежали бельгийскому броневому дивизиону. Я откомандировал в распоряжение Штродаха нужных шоферов, но бельгийцы успели вывезти броневики за пределы Московского узла.
Объединенный комитет дома Курникова постановил готовиться к восстанию. Представители учебной команды заявили, что они против выступления и остаются на стороне Временного правительства. Учебная команда имела 50 винтовок и 5 тыс. патронов и чувствовала себя хозяином положения.
К 12 часам дня 26 октября школа шоферов реквизировала 4 легковых машины у командного состава, а командный состав был посажен под домашний арест. В тот же день мы установили связь с районными революционными организациями.
Утро прошло в разговорах, спорах, митингах. Дом Курникова представлял собой муравейник. К 2 часам дня комитеты отправились на совещание Московского гарнизона в Политехнический музей.
Аудиторию заполнили серые шинели. На повестке дня стоял один вопрос — переход власти к советам. Докладчиком был т. Усиевич.
После первых же его слов аудитория замерла. Сообщение о том, что в Петрограде власть перешла к советам, о создании в Москве ревкома выслушали с большим вниманием. Группа офицеров и юнкеров, сгрудившись с левой стороны президиума, нервно и отрывисто подавала реплики. После Усиевича слово взял меньшевик Кибрик. Аудитория заволновалась, зашумела, явно отказываясь слушать его. Кибрику говорить не пришлось. После Кибрика делали попытки выступить эсеры и другие эсдеки, но с таким же успехом. Солдаты не давали себя морочить. Для принятия решения постановили собраться еще раз.
К вечеру выяснилось, что учебная команда продолжает оставаться на стороне Временного правительства, нестроевая команда осуждает «узурпаторство» большевиков, а караульная команда постановила присоединиться к ... большинству, другими словами — заняла неопределенную позицию. Эту формулировку еле-еле протащил неопределившийся анархист Варламов (потом большевик). Только 2-я школа выступила с революционными требованиями.
К вечеру был созван объединенный комитет, на котором избрали делегата в состав районного ревкома. Избрали т. Вахрамова и кандидатом меня. Я должен был остаться председателем революционной тройки дома Курникова. Эта мера была необходима для того, чтобы революционно организовать команды дома Курникова.
Ночь прошла без особых событий, несколько вызывающе вела себя учебная команда. В командах митинговали вместе и группами. Время уходило на поиски оружия, на подготовку восстания.
Вечером Громоковский, Курашев и я решили разоружить учебную команду. Эту операцию нужно было проделать конспиративно, довериться другим не решались, боялись, что проболтаются.
В 2 часа ночи, через час после смены, босиком мы втроем поднялись со второго этажа на четвертый. У пирамиды с винтовками дремал дневальный. В одно мгновенье ему заткнули рот тряпкой, затем мы обезоружили его и связали. Через несколько минут такая же участь постигла и постового в дежурной комнате. Стеречь их остался Громоковский, а я и Курашев в пять приемов снесли винтовки вниз. Разбудив семь человек из своей команды, вооружили их и с их помощью перенесли к себе и патроны. Через три минуты после того как мы закончили эту операцию, в учебной команде поднялась тревога, но оружие было уже у нас. Утром 27 октября часть учебной команды, контрреволюционно настроенная, разбежалась, остальные присоединились к школе шоферов.
Из вечерней газеты узнали, что командующий Московски» военным округом полковник Рябцев предъявил ультиматум Московскому ревкому самоликвидироваться. Московский ревком отверг ультиматум Рябцева. В эту ночь произошло первое вооруженное столкновение на Красной площади. Через площадь проходили двинцы. Юнкера встретили их огнем. Несколько двинцев было убито и ранено. В эту же ночь юнкера сделали попытку занять Политехнический музей, но были отбиты батальоном самокатчиков.
За последние дни в дом Курникова начали стекаться офицеры из других частей. Их нужно было изолировать, т. е. арестовать, и посадить на гауптвахту вместе с нашими офицерами, которые все еще находились под домашним арестом.
На следующий день утром Вахрамов собрал объединенный, комитет и сложил с себя обязанности районного делегата ревкома. Вместо Вахрамова в ревком делегировали меня, а председателем ревтройки дома Курникова, вместо меня, назначили Курашева. Около полуночи, когда я собрался уходить в районный ревком, Вахрамов рассказал мне, что его побудило уйти из ревкома: отсутствие оружия, болезнь и боязнь за исход дела. В ту же ночь ревком был реорганизован. В новый состав вошли: председатель — Кузнецов, левый эсер, секретарь Факторович— анархист, члены — Нефедов, кажется, эсдек-интернационалист, Иванов — эсдек-интернационалист, Сидоров-Щербаков — большевик, Людвинская — большевичка. Одно место было оставлено за воинскими частями. После этого ревком послал Сидорова-Щербакова в дом Курникова.
По прибытии в ревком я предъявил полномочия председателю ревкома Кузнецову, тот справился о состоянии части и предложил мне организовать на первых порах оборону и приступить к вооружению Красной гвардии.
К этому времени при ревкоме был образован военный штаб, возглавляемый группой рабочих: Шныревым, Николаевым, Вьюковым и другими, в большинстве анархистами.
Прежде всего были построены баррикады в Трифоновском переулке и на Александровской, со стороны Екатерининской улицы. Въезд к . ревкому был оставлен с Бахметьевского переулка. Были выставлены дозоры, посланы патрули. Десятка два или три шоферов были посланы реквизировать автомашины. Все машины, не принадлежавшие военно-революционным комитетам, реквизировались. Днем 28 октября театр «Олимп», где помещался ревком, был полон рабочими и работницами, но оружия не было. Грузовики, посланные Московским ревкомом в Кремль за винтовками еще 26 октября, не возвратились. Нетерпение рабочих росло. Были разосланы солдаты и рабочие по вокзалам на поиски оружия и патронов, но безрезультатно.
Днем в Политехническом музее на гарнизонном собрании я слышал, как унтер-офицер 21-й автомобильной роты предложил начать бой. Эсеры и меньшевики демонстративно покинули заседание. Чтобы не разрывать с ними, — были еще какие-то иллюзии, что нам с ними по дороге, — их пригласили обратно и стала искать компромиссного решения. Решили избрать десятку для примирения Комитета общественной безопасности и Московского ревкома. В состав вошли 6 большевиков и 4 левых эсера. Впоследствии эта десятка отказалась от своей роли. Но в массе солдат чувствовались приподнятое настроение, неверие солдат в возможность примирения и желание итти в бой.
День 28 октября — начало настоящих организованных боев. В этот день милиционеры Сущевского комиссариата объявили нейтралитет. Милиционеры Марьинского комиссариата постановили активно принять участие в революции и предоставить себя в распоряжение ревкома.
29 октября были найдены наконец винтовки, патроны и ручные гранаты на одном из вокзалов. Тотчас же почти все рабочие, которые находились в «Олимпе», были вооружены. 700 — 800 винтовок были отправлены в дом Курникова, часть — на заводы и фабрики. Оружие раздавалось на руки, и тут же рабочие обучались, как владеть им.
Теперь предстояло организовать новые вооруженные силы. Воинские части решено было использовать как части линейные, т.е. они назначались исключительно для штурмовых целей против линейных частей белых. Красную гвардию, состоявшую из рабочих, разбили по сотням. Во главе сотен были поставлены командиры из солдат или рабочих, прошедших военное обучение. Молодежь и работницы были расставлены для связи с предприятиями. Рабочие, имевшие достаточный опыт революционной борьбы, но вследствие физических недостатков не включенные в строевую службу, использовались для связи с центром.
29 октября части Сущевско-Марьинского района участвовали в атаке телефонной станции на Милютинском переулке. В этой операции от Сущевско-марьинского района участвовало 200 человек, преимущественно из солдат дома Курникова. Когда выяснилось, что одним налетом нельзя взять Центральную станцию, мы приступили к осаде под руководством прапорщика Саблина. Передав командование своим отрядом т. Иванову, я отправился в район. Здесь усиленно шло формирование новых отрядов Красной гвардии. Настроение было приподнятое. Где-то раздобыли около 25 пулеметов, которые были отправлены в центр.
Надвигался очередной вопрос: чем кормить Красную гвардию? Многие предлагали закупить продукты на рынке. Им возражали, указывая на отсутствие средств. Другие предлагали красногвардейцам брать продукты из дому, третьи — приступить к реквизиции. Все хозяйственные дела поручили Щербакову-Сидорову и Зотову. Так как дом Курникова имел большое количе-ство реквизированных автомобилей, то фактически все они поступили в распоряжение ревкома. Мы решили реквизировать у Курникова большой гастрономический магазин по Нижнеслобод-ской ул., д. №14. Я с Щербаковым-Сидоровым взял у старшего сына Курникова ключи и в его присутствии взвесил бочки с сельдями, копченую рыбу, колбасу, сыр и другие продукты. На все взятые продукты была дана расписка. Магазин мы закрыли на замок, ключи отдали Курникову, наложили на магазин печать, воинской части. Хлеб мы взяли в хлебопекарнях. Так был разрешен продовольственный вопрос.
Зрительный зал и фойе «Олимпа» были заняты Красной гвардией. Ревком помещался на сцене, в уборных артистов. В операторной кино и смежной комнате — штаб Красной гвардии.
Красная гвардия Сущевско-Марьинского района развивала. свои боевые операции главным образом в Милютинском переулке и на Тверском бульваре. Один из самых боевых отрядов, сформированный из солдат, попал на Арбат. В самом районе Сущевско-марьинском не было боевых действий, поэтому части Красной гвардии были командированы для помощи Городскому району, Пресненскому и в непосредственное распоряжение Московского ревкома. Руководство вооруженных сил района не имело своего районного плана борьбы с белыми, оно ограничивалось наблюдением за состоянием своих частей, которые прикомандировывались к другим районам. На долю Сущевско-Марьинского района выпала задача парализовать действия бандитов в районе.
Первый налет бандитов произошел 30 октября около 8 часов вечера. Член ревкома Нефедов сообщил, что 15—20 минут назад был ограблен казначей союза кондитеров, у которого было взято около 1 300 руб. Еще через несколько минут стало известно о нападении бандитов на Александровской площади и на углу Тихвинского переулка. Бандиты были вооружены винтовками, револьверами и финками. У некоторых бандитов находили пропуска Московского ревкома, которые при проверке оказывались... поддельными. В Марьиной роще бандиты делали попытки захватить автотранспорт, находившийся в мастерских по Шереметьевской улице около железнодорожного моста. Бандитов решено было расстреливать.
В ту же ночь в Марьиной роще на площадке у Миусского кладбища бандитов расстреляли. Утром среди расстрелянных опознали жителей Марьиной рощи, бандитов: Шурку-парикмахера, Володю Лесного, Ваньку Шмыга и др. Бандитизм в Марьиной роще был ликвидирован. Не удалась также попытка контрреволюционеров собрать белых в стенах Московского института инженеров-путей сообщения (Бахметьевская улица).
Наряду с успехами организации Красной гвардии ревком имел неудачи и совершил ряд политических ошибок. В ревкоме шли бесконечные споры между большевиками и социал-демократами-интернационалистами. Моя ошибка заключалась в том, что я считал активных меньшевиков способными совместно с большевиками бороться на баррикадах против белых. Солдаты — меньшевики и эсеры не были выделены из общей массы. В Милютинском переулке эти группы солдат разложили отряд, который покинул занятый до этого дом против Центральной телеграфной станции. Часть солдат возвратилась в ревком, часть в дом Курникова. Солдаты мало того, что оставили позиции, но по возвращении в дом Курникова они еще стали агитировать за невмешательство. Эта крупная политическая ошибка послужила нам наглядным уроком. Она показала, что меньшевики находятся по другую сторону баррикад, в Комитете общественной безопасности, и что вооружать и посылать их на баррикады нельзя.
Арестованные офицеры и находившиеся в части на положении «домашнего ареста» разложили раволюционное руководство дома Курникова, которое потеряло классовое чутье и поддалось на приманку врага. Офицеры уговорили Курашева разрешить принести выпивку, угостили Курашева (прости, друг, если будешь читать, но это необходимо для истины и для предотвращения таких ошибок в будущем). Напоив Курашева, меньшевики принялись за дело, добились общего собрания и протащили резолюцию о нейтралитете.
Ночью я отправился в дом Курникова, приняв твердое решение: или солдаты возьмут винтовки в руки, или я не уйду живым оттуда. Ночью же провел собрание, на котором разъяснил предательскую роль меньшевиков и преступность Курашева и других.
Когда был поставлен вопрос — «Хотите ли быть предателями революции и итти в кабалу к белым или хотите быть свободными гражданами?» —ответ был: «Хотим быть свободными». В течение 20 минут оружие было на руках. К сожалению мое распоряжение задержать меньшевиков и эсеров не было выполнено: они успели улизнуть. Это была вторая ошибка — им дали уйти.
Курашев на общем собрании поклялся, что в будущем не допустит подобных явлений и будет первым бороться против таких безобразий. Я спросил собравшихся, быть ли Курашеву во главе дома, и получил ответ: «Пусть идет с нами на баррикады». Я поручил Курашеву сформировать отряд из 300 человек. В доме оставались офицеры да больные солдаты, среди которых, правда, были и симулянты. Я вызвал начальника второй школы военных шоферов поручика Трипагонова и сказал ему, что он остается начальником гарнизона, что за разбег офицеров, пропажу имущества (а в доме Курникова находились интендантские склады вещевого довольствия, заключавшие в себе в большом количестве спецобмундирование) он отвечает головой.
Отряд Курашева попал к Никитским воротам, и к концу революции в нем осталось около ста человек. 30 человек было найдено убитыми в моргах московских больниц, человек около пятидесяти в течение ноября и декабря возвратились из больниц и лазаретов, остальные пропали без вести. По отзывам товарищей отряд дрался отчаянно и был в самых опасных местах.
Из начальника школы — либерала Трипагонова вышел коммунист, который потом работал в Красной армии.
Несмотря на неудачи и злостные козни контрреволюционного меньшевизма, рабочий класс под руководством большевиков выполнил историческую роль: он взял власть в свои руки.
Первый этап борьбы закончился.
