Великая французская революция отбросила понятие государства как личного владения монарха, заменив его идеей национального или народного суверенитета. Идея личного права, которым облечен монарх, была связана с феодальной системой землевладения и была несовместима с новыми социальными и экономическими условиями, создавшимися в результате роста промышленности и торговли и возникновения новой нефеодальной интеллигенции. Таким образом, средние классы стали наследниками монархии, исповедующими новую веру – национализм.

«В аристократических государствах, – говорил Робеспьер, – слово «patrie»*[1] имеет значение только для патрицианских семейств, которые захватили власть. Лишь при демократии государство – это действительно patrie для всех составляющих его людей»[2].

Определение нации или народа как носителя власти, которое было приведено в систему и приобрело популярность благодаря Французской революции, оставалось, однако, чисто буржуазным. Бабеф сетовал, что многие «видят в обществе только врага и теряют даже возможность иметь отечество». Вейтлинг связывал понятие отечества с понятием собственности:

«Лишь у того есть отечество, кто владеет собственностью или, хотя бы, имеет свободу и возможность ее приобрести. Тот, кто этого не имеет, лишен отечества».

«Нация»или «народ», образующие государство, – это победоносная буржуазия. Трудящиеся имели так же мало значения, как и во времена монархии; они по-прежнему, говоря современным языком, «не заинтересованы в отечестве».

Такова была картина, на фоне которой сложилось отношение Маркса к национальному вопросу и возникло изречение, включенное в «Манифест Коммунистической партии»: «Рабочие не имеют отечества». Эти знаменитые слова не были, как иногда думают, бахвальством или программой. Это был протест против лишения пролетариата привилегии быть полноправным членом страны. Поэтому прежде всего в «Коммунистическом манифесте»говорилось о том, что пролетариат каждой страны /325/ должен «сперва покончить со своей собственной буржуазией». Таким образом: «Если не по содержанию, то по форме борьба пролетариата против буржуазии является сначала борьбой национальной». И далее:

«Так как пролетариат должен прежде всего завоевать политическое господство, подняться до положения национального класса [*[3]], конституироваться как нация, он сам пока еще национален, хотя совсем не в том смысле, как понимает это буржуазия».

Все это могло происходить в рамках буржуазной демократии, заслуга которой состояла в том, что она должна была обеспечить пролетариат инструментом для уничтожения господства буржуазии.

Вместе с тем действовали другие, надолго рассчитанные силы. Маркса, в отличие от Лассаля, не смутил национальный социализм. Он отмечал, что техническое развитие производства глубоко влияет на государство-нацию независимо от того, буржуазия или пролетариат является господствующим классом.

«Национальная обособленность и противоположности народов все более и более исчезают уже с развитием буржуазии, со свободой торговли, всемирным рынком, с единообразием промышленного производства и соответствующих ему условий жизни.

Господство пролетариата еще более ускорит их исчезновение. Соединение усилий, по крайней мере цивилизованных стран, есть одно из первых условий освобождения пролетариата.

В той же мере, в какой будет уничтожена эксплуатация одного индивидуума другим, уничтожена будет и эксплуатация одной нации другой.

Вместе с антагонизмом классов внутри наций падут и враждебные отношения наций между собой».

Пролетариат этот процесс ускорит. Это тот класс, как в самом начале своей научной деятельности мимоходом отметил Маркс, «у которого уже уничтожена национальная обособленность», который «является уже выражением разложения всех классов, национальностей и т.д. в теперешнем обществе»[4]. Конечно, этот процесс завершится лишь после свержения буржуазии и перехода к социализму. И тем не менее не было никакой непоследовательности в том, чтобы призывать пролетариат всех стран прогнать свою буржуазию и стать национальным классом, но в то же время верить, что конечная цель революции заключается в единстве трудящихся в обществе без классов и наций. Большинство мыслителей XIX века, начиная с Мадзини, рассматривали национализм не как противоположность интернационализма, а как естественную ступеньку на пути к нему [5].

/326/

Таким же образом можно было предположить, что национализм буржуазного этапа революции перерастет в интернационализм пролетарского этапа.

Идея народной власти, по сути, подразумевала также принцип национального самоопределения, казавшийся логическим и неизбежным следствием демократии. Однако принцип самоопределения, провозглашенный Французской революцией, прежде всего подразумевал право народов создавать национальные государства вопреки династическому принципу, и это был в такой же мере внутренний, как и международный вопрос. Он, конечно, не предполагал повсеместного процесса отделения и распада. Во Франции революция оказалась объединяющей силой, уничтожившей последние традиционные остатки бретонского, нормандского и провансальского сепаратизма. Повсюду в остальных местах народы, в защиту которых этот принцип выступал наиболее часто в последующие 50 лет – поляки, итальянцы и немцы, – были разрознены и стремились к воссоединению и объединению в единое целое со своими соотечественниками.

У Маркса, по-видимому, не было повода рассматривать вопрос о национальном самоопределении до 1848 г., но он бы наверняка не увидел в нем ничего противоречащего постепенному процессу объединения, которого, с его точки зрения, требовали современные условия производства.

1848 год был поворотным пунктом в вопросе о национализме и самоопределении наций. Династический принцип, уничтоженный во Франции в 1789 г., был расшатан во всей Центральной Европе, и теперь, когда повсюду призывали к народной власти как основе государства, новые нации стали подавать голос. Поощрялись не только устремления немцев, поляков и итальянцев к национальному единству, но стали обсуждаться национальные требования шлезвигских датчан, многочисленных народов империи Габсбургов и даже ирландцев. Эти требования повлекли за собой некоторые совершенно новые проблемы. Все требования немцев, поляков, итальянцев (и в связи с этим венгров) угрожали целостности империи Габсбургов. Эта империя, основа гнусного Священного союза, была с 1815 г. объектом нападок всех прогрессивных мыслителей. Таким образом, создание германского, польского, итальянского и венгерского государств, скорее всего, могло представляться событием прогрессивным и конструктивным. Однако теперь уже германскому единству угрожали датчане и чехи, польскому – русины, венгерскому – словаки и хорваты, итальянскому – словенцы, а британскому единству – ирландцы. Национализм и национальное самоопределение впервые использовались как силы разрушительные, разобщающие и реакционные [6].

Маркс и Энгельс не пытались ни в то время, ни в какое-либо иное сформулировать полностью теорию национализма.

/327/

Когда их просили высказать свои мысли о событиях 1848 г., их отношение к национальному вопросу было обусловлено обстановкой, на фоне которой разразилась буржуазная революция, и оно не слишком ощутимо отличалось от того отношения, которое в большинстве случаев проявляли либералы и демократы. Для каждого было очевидно, что где-то должна быть подведена черта. Требования национальной независимости не могли множиться до бесконечности. На этом сходились мыслители всех школ. Дело было в критериях, которые при этом применялись.

Во-первых, Маркс и Энгельс были склонны признать требования, которые привели бы к созданию крупных, мощных государств, и отвергнуть такие требования, которые привели бы к расколу крупных государств ради образования мелких. Это совпадало и с либеральными взглядами того времени [7], и с выраженной в «Коммунистическом манифесте»мыслью о том, что современное экономическое развитие требовало создания более крупных государственных единиц. В статье, датированной 1866 г., Энгельс указал на ясное различие между отношением к тем «большим и четко определенным историческим нациям Европы»(он особо назвал Италию, Польшу, Германию и Венгрию [8]), чьи национальные устремления поддерживали все европейские демократы, и отношением к национальному самоопределению «многочисленных мелких остатков тех народов, которые фигурировали более или менее продолжительное время на арене истории, но затем были превращены в составную часть той или иной более мощной нации». Эти более мелкие «национальности»– «сербы, хорваты, русины, словаки, чехи и другие остатки былых славянских народов в Турции, Венгрии и Германии»– были выдумкой или орудием российских панславистов, и их требования ни в коем случае не стоило поощрять [9]. Наступившая позднее либеральная идеализация малых национальностей еще не началась и не могла воздействовать на отношение к ним Маркса и Энгельса.

Во-вторых, Маркс и Энгельс были склонны поддерживать те требования, реализация которых, как можно было предполагать, способствовала бы осуществлению мировой революции, о которой говорилось в «Коммунистическом манифесте», то есть поддерживать требования стран с достаточно высоким уровнем буржуазного развития и, значит, перспективных с точки зрения возможностей для борьбы пролетариата. Требования Польши – единственной страны, упоминавшейся в «Коммунистическом манифесте», в которой буржуазная революция должна была носить скорее аграрный, чем индустриальный характер, – были включены в эту категорию в виде исключения [10] и последовательно поддерживались Марксом в его статьях 1848 г. о Франкфуртском национальном собрании. В остальных случаях крестьянский национализм рассматривался как реакционный по своей природе.

/328/

На том же именно основании Энгельс отвергал претензии датчан на Шлезвиг – датчане были лишь «полуцивилизованной нацией». А право немцев на княжества представляло собой «право цивилизации по отношению к варварству, прогресса по отношению к застою»[11]. Обычно принято относить это за счет немецкой предубежденности Энгельса. Однако Маркс, которого нельзя обвинить в пристрастном отношении к Англии, также не поддерживал в то время требований ирландцев [12]. Требования славянских народов империи Габсбургов, кроме польских требований, были отвергнуты с таким же возмущением в двух часто цитировавшихся статьях, направленных против Бакунина, которые Энгельс написал в 1849 г. [13] Все эти народы (кроме чехов, чью революционную борьбу в 1848 г. Маркс и Энгельс не раз хвалили [14]) были отсталыми, крестьянскими. Их победа означала бы подчинение цивилизованного Запада варварскому Востоку, города – деревне, торговли, производства, интеллекта – примитивному земледелию славянских рабов.

В-третьих, для всех прогрессивных мыслителей XIX века было аксиомой, что Россия – это самый мощный поборник европейской реакции, и поэтому враждебное отношение к России служило показателем искренней революционности. То, что Маркс и Энгельс отвергли требования малых национальностей империи Габсбургов, Ленин в первую очередь объяснил именно этими причинами. Он писал, что «в 1848 г. были исторические и политические основания различать «реакционные»и революционно-демократические нации. Маркс был прав, осуждая первые и стоя за вторые. Право на самоопределение есть одно из требований демократии, которое, естественно, должно быть подчинено общим интересам демократии. В 1848 и следующих гг. эти общие интересы состояли в первую голову в борьбе с царизмом»[15].

По этому признаку требования Польши, которые можно было использовать против России, одобрялись, а требования малых славянских народов, склонных обращаться за поддержкой к Российской державе, – осуждались.

Наконец, в оценках Маркса и Энгельса был элемент явного эмпиризма, и глупо было бы все относить за счет последовательно разработанной теории. Например, большинство крестьян славянского происхождения, проживавших в Австрии, считали Габсбургов более отдаленными и поэтому менее неприятными хозяевами, чем своих польских и венгерских помещиков. В 1848 г. они помогали Габсбургам противостоять тем самым национальным требованиям, которые стремились поддержать Маркс и Энгельс совместно с большинством либералов. Именно это так называемое «предательство»национального дела в такой же степени, как и любая теория о реакционном характере крестьянских наций или их предполагаемое пристрастие к России, вызывало резкое осуждение со стороны Энгельса. На отношение Маркса и Энгельса к Польше повлияли также прак- /329/ тические трудности в деле согласования германских и польских требований. То ли по причине национального предубеждения, то ли потому, что Германия с точки зрения революционности представлялась более передовой и поэтому более заслуживающей поддержки, чем Польша, но Маркс и Энгельс всегда были склонны удовлетворить германские, а не польские территориальные требования и в то же время были готовы предоставить Польше компенсацию за счет России или малых национальностей, которые населяли пограничные между Россией и Польшей территории. Было бы опасно извлекать теоретические выводы из этих эмпирических заявлений.

До 1850 г., таким образом, Маркс и Энгельс не разрабатывали особой теории национального самоопределения и удовлетворялись тем, что либо следовали общим демократическим принципам, либо принимали эмпирические решения в особых случаях. В более поздние годы непосредственная связь с рабочим движением заставила Маркса уделять несколько больше внимания национальному вопросу. Польское восстание 1863 г. послужило поводом для первоначальной встречи британских и французских рабочих, которая положила начало Первому Интернационалу, и сочувствие к Польше еще сохранилось в радикальных кругах к тому времени, когда в следующем году Интернационал был фактически создан. Благодаря этим обстоятельствам вопрос о национальном самоопределении был включен в связи с польскими событиями в Программу Интернационала, принятую Генеральным советом 27 сентября 1865 г. «Признается настоятельно необходимым, – говорилось в одном из ее пунктов, – уничтожить захватническое влияние России в Европе, применив к Польше «право каждого народа на самоопределение»и восстановив эту страну на социальной и демократической основе».

Однако несмотря на то, что национальное самоопределение явно было призвано специально для того, чтобы нанести удар по России, трудно было ограничить его применение одной Польшей. Энгельс в свое время был вынужден пересмотреть свое отношение к требованиям, которые датчане предъявляли Шлезвигу [16], а Маркс признал, что его точка зрения по поводу Ирландии изменилась:

«Прежде я считал отделение Ирландии от Англии невозможным, хотя бы после отделения дело и пришло к федерации».

Он окончательно пришел к выводу, что «прямой абсолютный интерес английского рабочего класса требует разрыва его теперешней связи с Ирландией»[17], и настаивал на этом в Генеральном совете Интернационала.

Вопрос о принципе, очевидно, возник лишь однажды. Французы – члены Интернационала почти все до единого были прудонистами и вслед за своим руководителем отвергали националистические требования. «Прудоновская клика», сообщал /330/ Маркс Энгельсу, когда в июне 1866 г. разразилась австро-прусская война, начала проповедовать мир, объявляя «войну устаревшей, национальности – бессмыслицей»[18]. Когда несколько недель спустя Лафарг, придерживавшийся этой точки зрения, говорил в Генеральном совете, что нации – это «устарелые предрассудки», Маркс напал на него, доказывая, что Лафарг «под отрицанием национальностей понимает, кажется, их поглощение образцовой французской нацией»[19]. Этот довод Ленину предстояло однажды использовать против польских и австрийских социалистов и «великорусских шовинистов», которые, отрицая принцип самоопределения наций, косвенным образом утверждали собственное национальное превосходство.

Второй Интернационал со времени своего основания в 1889 г. вплоть до 1914 г. еще меньше, чем его предшественник, занимался принципом самоопределения наций. После 1870 г. интерес к этому вопросу упал. Ни в Польше, ни в других местах на Европейском континенте не было таких волнений, которые бы обострили этот интерес, а голоса угнетенных народов других континентов еще только-только становились слышны всему миру. Наиболее полное заявление по этому вопросу содержалось в резолюции Лондонского конгресса Второго Интернационала, который состоялся в 1896 г.:

«Конгресс выступает за полную автономию всех национальностей и заявляет о своем сочувствии рабочим любой страны, в настоящее время страдающей под ярмом военного, национального или какого-либо иного деспотизма; Конгресс призывает рабочих всех этих стран стать в строй бок о бок с классово-сознательными рабочими всего мира, чтобы добиться свержения всемирного капитализма и установления всемирной социал-демократии»[20].

Таким образом, в первой половине резолюции говорилось о заинтересованности пролетариата в осуществлении буржуазного принципа национальной автономии или самоопределения, а во второй половине выражалась его вера в конечную международную солидарность пролетариата. Однако интерес оказался поверхностным. Не делалось никаких попыток вернуться к этому вопросу на последующих конгрессах Интернационала до 1914 г. [21]

б) Большевистская теория самоопределения наций: до 1917 г.

Право на национальное самоопределение было провозглашено в «Манифесте Российской социал-демократической рабочей партии», принятом на учредительном съезде партии в 1898 г. Партийная Программа, принятая на II партийном съезде в 1903 г., содержала признание «права на самоопределение за всеми нациями, входящими в состав государства». Стиль фразы /331/ и включение этого пункта в число других, относящихся к внутренней российской политике, показывали, что речь шла о национальностях Российского государства [22]. Вопрос о международном значении этой формулировки не поднимался ни тогда, ни когда-либо в дальнейшем до 1914 г. Однако по поводу вытекавших из нее выводов в области партийных и национальных проблем все это время шли споры. Они еще больше обострились после революции 1905 г.; да и сам Ленин, по-видимому, стал придавать большее значение национальному вопросу, после того как он переехал в австрийскую часть Польши летом 1912 г. В следующем году Ленин отмечал, что «национальный вопрос выдвинулся в настоящее время на видное место среди вопросов общественной жизни России»[23]. К этому периоду и относятся главные заявления большевиков по национальному вопросу, сделанные до революции.

Первая из двух главных ересей, которые в то время бросали вызов партийной ортодоксальности, была австрийского происхождения. Незадолго до начала нового столетия ведущие австрийские марксисты, стремясь противодействовать разрушительным тенденциям национализма, который угрожал ветхому зданию двуединой монархии, выдвинули проект замены самоопределения наций, признанного социал-демократией, вне территориальной культурной автономией, которой могли пользоваться национальные группы всей империи, не разрушая ее политического и территориального единства [24]. Первым и наиболее наглядным естественным результатом этого проекта явилось его применение к самой партии. На своем съезде в 1897 г. австрийская социал-демократическая партия приняла решение провести внутрипартийную реорганизацию и образовать федерацию из шести автономных национальных партий – немецкой, чешской, польской, русинской, итальянской и югославской. Следующий съезд партии, состоявшийся в Брюнне (ныне Брно. – Ред.) в 1899 г., принял неясно сформулированную резолюцию, в которой приветствовалось преобразование Австрии в «федерацию народов». За этим последовала кампания борьбы под руководством Карла Реннера (подписывавшего свои работы псевдонимом Рудольф Шпрингер) и Отто Бауэра за оригинальную систему национальной культурной автономии на личностной основе. Лица различной национальности, независимо от места жительства, должны были организовываться под руководством национальных советов для осуществления задач в области образования и других культурных целей. При этом политическое и экономическое единство монархии и ее управления оставалось неизменным.

В России эти идеи в применении к партийной и государственной организации охотно подхватил Общееврейский рабочий союз в России и Польше, обычно называемый Бундом. Бунд, старейшая социал-демократическая организация России, был принят в Российскую социал-демократическую рабочую партию /332/ на ее учредительном съезде в 1898 г. Бунд был принят как «автономная организация, самостоятельная лишь в вопросах, касающихся специально еврейского пролетариата»[25]. На II съезде партии в 1903 г. делегаты Бунда отстаивали исключительное право этой организации «быть единственным представителем еврейского пролетариата, в какой бы части российского государства он (еврейский пролетариат) ни жил и на каком бы языке ни говорил»[26]. Потерпев сокрушительное поражение при голосовании, бундовцы ушли со съезда, а также вышли из партии. Они вновь были приняты в партию на IV съезде в 1906 г. с уклончивой формулировкой, которая не разрешила вопроса [27]. К этому времени латышская и кавказская социал-демократические партии выдвигали те же требования, что и Бунд. По мере того как обострялся национальный вопрос в России, дискуссии в партии становились все более частыми и острыми. Причем против политики автономии национальных секций выступали только Ленин и немногие стойкие большевики.

В ходе дискуссий, по-видимому, со всех сторон было высказано предположение, что национальная автономия в партии и культурная автономия для национальностей в государстве являются или становятся принципами одного порядка [28]. Будучи убежденным в том, что партия станет слабее, если будет разделена по национальному признаку, Ленин был в равной мере убежден в том, что это относится и к государству; и он боролся против устройства по этому принципу как партии, так и государства. В начале 1903 г., накануне II съезда партии, он осуждал армянскую социал-демократическую группу за ее требование «федеративной республики»для России в целом и «автономии относительно культурной жизни»– для кавказских народов. Пролетариат, утверждал Ленин, не нуждается в «национальной автономии». Он заинтересован только в двух вещах: с одной стороны, в «политической и гражданской свободе и полной равноправности», с другой – в «праве на самоопределение для каждой национальности»(что означало право отделения) [29].

Таким образом, Ленин вскоре занял бескомпромиссную позицию – «все или ничего»– в вопросе национального самоопределения, что было совсем не так странно, как это может показаться на первый взгляд. Нация имела право на отделение; если она предпочитала не использовать это право, тогда у нее как у нации никакого другого права не оставалось, хотя при этом каждый представитель этой нации естественно пользовался наравне с другими гражданами одинаковыми правами в отношении языка, образования и культуры, какими пользуются даже в такой буржуазно-демократической стране, как Швейцария [30].

Таким образом, отношение Ленина к этому вопросу определилось уже в начале 1903 г. А 10 лет спустя, когда национальный вопрос обострился, он поручил Сталину, молодому грузин-/333/ скому большевику, который навестил его в то время в Галиции, разить австрийскую концепцию. Работа Сталина под названием «Национальный вопрос и социал-демократия»была опубликована в партийном органе весной 1913 г. – Внутренние и внешние признаки говорят о том, что она была написана под влиянием Ленина, и в партийной литературе по этому вопросу она оставалась образцом. [31]

Во вступительной части работы выражалось сожаление по поводу того, что «надвигалась волна национализма , и социал-демократов призывали «оградить массы от общего поветрия . противопоставив национализму испытанное оружие интернационализма, единство и нераздельность классовой борьбы . Затем Сталин переходил к определению нации, указывая, что это «исторически сложившаяся устойчивая общность людей, возникшая на базе общности языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющегося в общности культуры». Австрийские определения нации как «культурной общности группы современных людей, не связанной с «землей»(Шпрингер), или «совокупности людей, связанных в общность характера на почве общности судьбы»(Бауэр), осуждались, поскольку в них игнорировались объективные свойства нации, а также меняющиеся исторические и экономические условия, которые способствуют их возникновению. Фактически нация является не просто исторической категорией, а исторической категорией определенной эпохи, эпохи подымающегося капитализма». В процессе создания нации «буржуазия – главное действующее лицо», а «рынок – первая школа, где буржуазия учится национализму». Отсюда следует, что: «Национальная борьба в условиях подымающегося капитализма является борьбой буржуазных классов между собой». «В существе своем она всегда остается буржуазной, выгодной и угодной главным образом буржуазии»[32].

Модели были разными для Западной и Восточной Европы где, благодаря более длительному сохранению феодальной власти, возникали скорее многонациональные, - чем национальные государства. Тем не менее эти широкие обобщения о возникновении наций применимы были всюду. Нация, созданная таким образом, должна была рассматриваться как объективная и независимая реальность. «Нация суверенна, и все нации равноправны».

Выразители этих взглядов, подразумевавших право нации на полное самоопределение и отделение, атаковали австрийский тезис по двум направлениям. С одной стороны, в соответствии с австрийским тезисом, права наций ограничивались тем, что делался упор на сохранение многонациональных государств вопреки праву на самоопределение, и тем, что право на политическую независимость пытались заменить равенством прав в области культуры. С другой стороны, австрийский тезис способствовал национализму не только потому, что он увековечивал /334/ национальные предрассудки [33], но и потому, что в нем нация рассматривалась как неизменная, постоянная категория; так что на основе этой гипотезы даже будущий социалистический строй будет «расчленять человечество на национально-отграниченные общества».

Именно против этой двойной «ереси»Сталин выдвинул двустороннюю характеристику нации, которая заняла свое место среди принципов большевизма. С одной стороны, нация являлась исторически сложившейся формой государственной организации в период буржуазной революции и как таковая пользовалась неотъемлемым правом на самоопределение в виде отделения от существующего многонационального государства. С другой стороны, конечная цель социализма состояла в том, чтобы вместо деления мира на «национально-отграниченные общества»установить «принцип интернационального сплочения рабочих». Различие между национализмом буржуазной революции и интернационализмом социалистической революции, здесь лишь слегка очерченное, имело важные последствия, которые выявятся в дальнейшем.

Вторая ересь, вызвавшая возражения большевиков, была в то время главным образом связана с польской социал-демократией [34]. В начале 90-х годов прошлого века между двумя группами польских социал-демократов произошел раскол на почве национального вопроса. На базе одной из этих групп возникла «патриотическая»Польская социалистическая партия Пилсудского. Другая группа, выражавшая взгляды Розы Люксембург, заявляла, что «требование восстановления польского государства – это утопия», и в конце концов эта группа стала секцией российской партии [35]. Эти разногласия были отражены в острой статье Розы Люксембург, опубликованной в социал-демократическом журнале «Нойе цайт»[36], в которой утверждалось, что национальная независимость заботит буржуазию, а пролетариат по сути своей интернационален, и его это не интересует. Довод Розы Люксембург был затем опровергнут на страницах этого же журнала Каутским. В своей статье под названием «Finis Poloniae?»[*[37]] он поддерживал те идеи, которых в дальнейшем придерживались большевики [38].

Это любопытный признак, показывающий зависимость от России всех слоев населения той части Польши, которая входила в состав Российской империи до 1914 г. В то время как класс землевладельцев и купечество, боясь революционных волнений среди польского крестьянства или польского пролетариата, искали поддержку у русских представителей своего класса, польские революционеры также отвергали идею о создании самостоятельной польской революционной партии, которая была бы слишком слабой, чтобы своими силами добиться успеха в борьбе против польского господствующего класса. Длинная /335/ статья Розы Люксембург, опубликованная в польском журнале в 1907-1908 г г., дала Ленину материал для его наиболее детально разработанного опровержения польского тезиса [39].

Ответ большевиков на польский тезис касался трех основных моментов. Во-первых, «образование самостоятельных национальных государств есть тенденция всех буржуазно-демократических переворотов». [40] Так что признание на этом этапе права на отделение есть следствие принципа поддержки пролетариатом буржуазной революции. На этом этапе пролетариат не мог отвергать или ограничивать право на самоопределение, даже если оно соответствовало буржуазным принципам и практике: Ленин часто упоминал отделение Норвегии от Швеции в 1905 г. как яркий пример буржуазного самоопределения [41].

Во-вторых, отрицание господствующей нацией права других наций на самоопределение было насмешкой над принципом равенства наций; пролетариат господствующей нации не мог, строго говоря, в этом участвовать. Как в свое время Маркс добивался того, чтобы английские рабочие поддержали борьбу ирландцев за свою независимость, и осуждал Лафарга за его идею отречения от нации как замаскированную попытку утвердить господство французской нации, так теперь Ленин доказывал, что отказ российских социал-демократов от принципа национального самоопределения означает «приспособление к интересам крепостников и к худшим националистическим предрассудкам господствующей нации»[42]. Что касается польских демократов, то они имели право отвергать для Польши политику отделения, но это нисколько не делало менее необходимым для партии в целом, и особенно для русских членов партии, провозглашение права Польши на отделение.

Этот довод подводил к третьему моменту, на котором Ленин всегда настаивал: речь идет о различии между правом на самоопределение наций (включая отделение) и решением отделиться. Защищать право на развод, замечал Ленин, означает поддерживать развод в особых случаях [43]. Те, чье право на отделение признано, должны еще принять решение, отделяться или нет. Это различие в дальнейшем приобрело большое значение.

Первое обстоятельное заявление партии по вопросу о национализме содержалось в резолюции, принятой на совещании Центрального Комитета партии, состоявшемся в Поронино, в Галиции – где тогда жил Ленин, – осенью 1913 г. Резолюция подразделялась на пять пунктов, из которых первые три были посвящены австрийской и последние два – польской «ереси». Вот главные пункты этой резолюции:

1. В капиталистических условиях национальный мир был бы возможен при полном равноправии всех наций и языков, отсутствии обязательного государственного языка, при обеспечении населения школами с преподаванием на всех местных /336/ языках и при широкой областной автономии и местном самоуправлении.
2. Принцип культурно-национальной автономии и разделение по национальностям школьного дела в пределах одного государства отвергается как безусловно вредный с точки зрения демократии вообще и интересов классовой борьбы пролетариата в особенности.
3. Интересы рабочего класса требовали слияния всех рабочих данного государства, независимо от их национальностей, в единых пролетарских организациях.
4. Партия поддерживает право угнетенных царской монархией наций на самоопределение, то есть на отделение и образование самостоятельного государства.
5. Вопрос о целесообразности осуществления этого права в каждом отдельном случае партия будет решать совершенно самостоятельно «с точки зрения интересов всего общественного развития и интересов классовой борьбы пролетариата за социализм»[44].

Резолюция 1913 г. не покончила с разногласиями. В связи с войной повсюду шли споры о национальном самоопределении, тем более в социал-демократических кругах. В сентябре 1915 г. Циммервальдская конференция партий, выступавших против войны, опубликовала манифест, в котором содержалось обычное признание «права наций на самоопределение». В ответ на манифест в шведской газете была опубликована резкая статья польского социал-демократа Радека, который объявлял «иллюзорной»«борьбу за несуществующее право на самоопределение»[45]. Весной следующего года дискуссия была перенесена на страницы журнала «Форботе», издаваемого Циммервальдской левой. Здесь в апреле 1916 г. появились две группы тезисов – за самоопределение, написанные Лениным, и против, написанные Радеком.

Радек утверждал, что социал-демократия «никоим образом не выступает за установление новых пограничных столбов в Европе, за восстановление снесенных империализмом»; что поддерживать самоопределение наций – верный путь к «социал-патриотизму»и что единственный приемлемый для социал-демократов лозунг – «Долой границы!»[46]. Через несколько недель в другом издании Радек осудил восстание, которое произошло в Дублине в пасхальные дни 1916 г., как «путч»[47].

Результаты дискуссии изложил Ленин в другой длинной статье под названием «Итоги дискуссии о самоопределении». Даже Радек выступал против «аннексий», а отвергать самоопределение – значило поддерживать присоединение. Если бы Германия присоединила Бельгию, разве Бельгия не была бы права, требуя независимости во имя самоопределения? Разве не было «аннексией»само по себе разрушение независимой Польши? Единственной альтернативой примирению с национальным угнетением было признание права наций на самоопределение [48].

/337/

В резолюции 1913 г. особо отмечались «капиталистические»условия буржуазного периода; именно это обстоятельство являлось подоплекой всего спора. Поэтому мало значения придавалось моменту, который тем не менее был необходим для ясного понимания доктрины большевиков. Ленин никогда не уклонялся от марксистского понимания того, что «национальная обособленность и противоположности народов»«все более и более исчезают»при приближении к социализму. Он поэтому никогда не считал их существование долгосрочным или абсолютным. Еще в 1903 г. он противопоставлял условное признание национального самоопределения социал-демократией безоговорочному его признанию буржуазной демократией.

«Буржуазный демократ (а также идущий по его стопам современный социалистический оппортунист) воображает, что демократия устраняет классовую борьбу, и потому ставит все свои политические требования абстрактно, огульно, «безусловно», с точки зрения интересов «всего народа»или даже с точки зрения вечного нравственного принципа-абсолюта. Социал-демократ беспощадно разоблачает эту буржуазную иллюзию везде и всегда, выражается ли она в отвлеченной идеалистической философии или в постановке безусловного требования национальной независимости»[49].

А 10 лет спустя, в тот год, когда была принята резолюция в Поронино, Ленин с максимальной ясностью размежевал две стадии в марксистском подходе к национальному вопросу и соответственно два этапа революции:

«Развивающийся капитализм знает две исторические тенденции в национальном вопросе. Первая: пробуждение национальной жизни и национальных движений, борьба против всякого национального гнета, создание национальных государств. Вторая: развитие и учащение всяческих сношений между нациями, ломка национальных перегородок, создание интернационального единства капитала, экономической жизни вообще, политики, науки и т.д.

Обе тенденции суть мировой закон капитализма. Первая преобладает в начале его развития, вторая характеризует зрелый и идущий к своему превращению в социалистическое общество капитализм. С обеими тенденциями считается национальная программа марксистов, отстаивая, во-первых, равноправие наций и языков, недопустимость каких бы то ни было привилегий в этом отношении (а также право наций на самоопределение...), а во-вторых, принцип интернационализма»[50].

Здесь было показано различие между тем периодом, когда буржуазия еще борется за свои права против феодального строя, и периодом, наступающим после того, как буржуазная революция уже завершена. Во время первого периода национальная борьба была по преимуществу буржуазной, и ее целью было создание национального государства. Это не означало, что рабочие в ней не заинтересованы и не должны ее поддерживать:

/338/

«Ограничение свободного передвижения, лишение избирательных прав, стеснение языка, сокращение школ и прочие репрессии задевают рабочих не в меньшей степени, если не в большей, чем буржуазию»[51].

Они тем не менее не станут считать абсолютными требования национального самоопределения. Требование самоопределения никогда не могло выдвигаться вопреки требованиям всемирного социализма. По мнению Ленина,

«рабочий, ставящий политическое единение с буржуазией «своей»нации выше полного единства с пролетариями всех наций, поступает вопреки своим интересам, вопреки интересам социализма и интересам демократии»[52].

И далее:

«Марксизм непримирим с национализмом, будь он самый «справедливый», «чистенький», тонкий и цивилизованный. Марксизм выдвигает на место всякого национализма – интернационализм, слияние всех наций в высшем единстве»[53].

Цель социализма, писал Сталин в своей знаменитой работе, – сломать национальные барьеры и объединить людей, «чтобы открыть дорогу для межевания другого рода, межевания по классам»[54]. Пока на пути стоит национальный вопрос, он отвлекает внимание «широких слоев»от классовой борьбы к вопросам сиюминутным, «общим»для них и для буржуазии [55]. Поэтому принцип национального самоопределения всегда следует принимать, вполне сознавая его относительный, условный и временный характер, твердо имея при этом в виду конечную интернациональную цель.

Вместе с тем, в то время как учение о двух этапах революции всегда составляло самую суть большевистской теории самоопределения, национальный вопрос вплоть до той поры рассматривался практически как проблема исключительно первого, то есть буржуазного, этапа, поскольку второй этап все еще казался делом отдаленного будущего. Война 1914 г. постепенно привела Ленина, к мысли, что капиталистическая система вследствие своих противоречий находится накануне крушения и начало второго, социалистического этапа революции не за горами, а с этим надо было соответственно согласовать и теорию самоопределения. Однако изучение влияния мировой войны на международную обстановку привело к возникновению новой трудности.

Этапы революции были последовательными во времени. Но вследствие неравномерности развития капитализма различные этапы могли в разных частях мира достигаться одновременно, и наблюдалось бы их взаимное влияние. В апреле 1916 г. оба этих момента вошли в тезисы Ленина, озаглавленные «Социалистическая революция и право наций на самоопределение». В первом тезисе смело утверждалось, что «все объективные предпосылки осуществимости социализма»уже созданы. А поскольку «победоносный социализм»принесет в качестве решения первой задачи полную демократию, ему придется также осуще- /339/ ствить «право на самоопределение угнетенных наций, т.е. право на свободное политическое отделение».

Однако главная новизна заключалась в том тезисе, где утверждалось, что мир подразделяется на «три главных типа стран». Во-первых, «передовые капиталистические страны Западной Европы и Соединенные Штаты». «Буржуазно-прогрессивные национальные движения здесь давно закончены». Во-вторых, Восточная Европа «и особенно Россия». Здесь именно «XX век особенно развил буржуазно-демократические национальные движения и обострил национальную борьбу». В-третьих, «полуколониальные страны, каковы Китай, Персия, Турция, и все колонии». Здесь «буржуазно-демократические движения частью едва начинаются, частью далеко не закончены»[56].

Таким образом, в тот момент, когда Ленин искал пути перехода от буржуазного к социалистическому этапу борьбы за национальное самоопределение, он внес также новое уточнение в анализ буржуазного этапа борьбы. Это было прямым следствием тех взглядов, которые он выразил тогда в известной работе «Империализм, как высшая стадия капитализма»[57]. Он проследил в ней пути превращения конкурентоспособного буржуазного капитализма XIX века в эксплуататорский буржуазный империализм XX века. Борьба за национальное освобождение была по существу буржуазно-демократической борьбой. В своей характерной для XIX века форме она была борьбой против остатков феодализма и автократии, и в этой форме она еще не завершилась в странах второго типа, то есть в Восточной Европе «и особенно России». В своей характерной для XX века форме она представляла собой борьбу колониальных и полуколониальных стран третьего типа – уже не против феодализма и самодержавия старого образца, а против буржуазного империализма. Таким образом, была заложена основа действенного союза между национальными движениями стран второго и третьего типов, между жертвами старой автократии XIX века и нового империализма XX века, между Восточной Европой и Азией.

«Ибо думать, – писал Ленин позднее, в 1916 г., – что мыслима социальная революция без восстаний маленьких наций в колониях и в Европе, без революционных взрывов части мелкой буржуазии со всеми ее предрассудками, без движения несознательных пролетарских и полупролетарских масс против помещичьего, церковного, монархического, национального и т.п. гнета, – думать так, значит отрекаться от социальной революции»[58].

Применять эти уточнения следовало, однако, в свете ленинских мыслей, изложенных в его тезисах в апреле 1916 г., о надвигающемся переходе от буржуазного к социалистическому применению принципа национального самоопределения [59]. Здесь также Россия играла главную и решающую роль. В период перехода от буржуазной к социалистической революции грани-/340/ ца между буржуазным и социалистическим этапами развития национальной борьбы тоже утратила определенность: Россия в частности находилась по обе стороны от нее. Но Ленин был к этому готов; у него имелся действенный критерий в деле применения принципа национального самоопределения соответственно к буржуазному и социалистическому этапам.

«Люди, не вдумавшиеся в вопрос, находят «противоречивым», чтобы социал-демократы угнетающих наций настаивали на «свободе отделения», а социал-демократы угнетенных наций на «свободе соединения». Но небольшое размышление показывает, что иного пути к интернационализму и слиянию наций, иного пути к этой цели от данного положения нет и быть не может»[60].

На этой основе, еще не совсем ясной, Октябрьской революции предстояло строить свои теорию и практику, чтобы решать неотложную задачу национального самоопределения.

---