Главная мысль этой статьи состоит в том, что величайшие политические сдвиги наших дней — от Восточной Европы и СССР до Среднего Востока — берут своё начало в радикальных изменениях социальной структуры мировой экономики параллельно с активно и устойчиво обостряющимся неравенством в доходах между регионами и государствами, на которые поделён мировой рынок. Говоря о «радикальных изменениях», я имею в виду трансформации, начавшиеся вскоре после окончания Второй Мировой войны. Они набрали темп в 1960-х гг. И постепенно сошли на нет в конце 70-х — начале 80-х. По словам Э. Хобсбаума,

«период с 1950 по 1975 гг. стал свидетелем самых впечатляющих, и широкомасштабных изменений в мировой истории. <...> Впервые крестьянство стало меньшинством, причём не только в индустриально развитых странах (в некоторых из них оно по-прежнему составляло значительную прослойку населения), но даже в странах “третьего мира”»[1].

Изменения, поделившие мир вопреки существовавшим прежде социально-экономическим различиям между Севером и Югом, Западом и Востоком, явились прежде всего результатом целенаправленных усилий, которые должны были уменьшить разрыв, возникший примерно с 1950 г. между благосостоянием населения в привилегированной части мира (Север и Запад) и относительным или абсолютным подавлением населения в малоимущей части мира (Юг и Восток). Наиболее значимым из произведённых усилий стала гонка за экономическим развитием. Вводя на своей территории ту или иную черту экономики богатейших стран (например, индустриализацию и урбанизацию), правительства надеялись уловить секрет успеха и таким образом догнать более развитые страны по благосостоянию и силе. Как дополнение или замена правительственным усилиям, важную роль сыграли и усилия, предпринятые частными организациями и отдельными лицами, а именно — миграция трудовой силы, капитала и предпринимательских ресурсов через государственные границы.

Частное предпринимательство, тем не менее, преуспевает; однако эти усилия потерпели поражение в другом — в попытке обеспечить более равномерное распределение капитала в пространстве капиталистической мировой экономики. Небольшая группка стран умудрилась добиться смещения некоторой доли мирового дохода в свою пользу, того же достигли многие частные предприниматели на международном уровне. Но эти немногочисленные достижения нескольких стран и многих частных предпринимателей никоим образом не меняют сложившуюся глобальную иерархию капитала. Напротив, после тридцати лет практически бесплодных экономических попыток добиться хоть какого-нибудь развития, разрыв, разделявший уровень доходов преуспевающих Запада и Севера и отсталых Востока и Юга, сейчас значительнее, чем когда бы то ни было. Итак, в 1980-е годы государства Востока и Юга оказались в ситуации, когда они посредством «модернизации» смогли встроить в свою систему отдельные элементы социальной структуры более развитых стран, но «импортировать» таким же способом и богатство этих стран им не удалось. Следствием этого явилась нехватка у правительств и правящих групп средств для удовлетворения ожиданий и требований тех социальных сил, которые были вызваны к жизни вышеупомянутой «модернизацией». И как только эти силы восстали, стал постепенно развертываться всеобщий кризис «девелопменталистских»[*] практик и идеологий. Кризис коммунизма в Восточной Европе и СССР — это лишь одна сторона медали этого всеобщего кризиса девелопментализма. Другой её стороной стал кризис капиталистического варианта девелопментализма — кризис, который наиболее отчетливо проявляется в подъеме исламского фундаментализма на Ближнем Востоке и в Северной Африке, а также в той или иной форме на Юге.

В своей статье я уделю особое внимание растущему неравенству в распределении дохода на мировом рынке, поскольку, как мне кажется, эта проблема сейчас наиболее злободневна. Думаю, факт проникновения процессов урбанизации и индустриализации глубоко на Юг, а также резкой индустриализации многочисленных стран «третьего мира», доказательств не требует. Но, в отличие от большинства «исследователей», я не считаю индустриализацию и развитие тождественными понятиями {…}[2].

Концентрируя ваше внимание на устойчивом и углубляющемся неравенстве в распределении дохода в пространстве капиталистического мирового рынка, я просто хочу подчеркнуть, что — за редким исключением — распространение индустриализации не оправдало ожиданий. И индустриализация, и (даже в большей степени) урбанизация потребовала от всех вовлечённых в процесс государств огромных человеческих и природных ресурсов. Вот только догнать западные стандарты это не помогло, а в лучшем случае разрыв сократился ненамного. Индустриализация, являясь элементом более общего понятия «модернизации», таким образом, разрушила все надежды, которые на неё возлагались, и это разрушение стало краеугольным камнем тех проблем, с которыми сейчас столкнулись большинство восточных и южных стран. Эти серьезнейшие проблемы носят отнюдь не локальный или случайный характер, напротив, они систематичны и структурны. И они являются частью мировой системы, к которой Запад и Север принадлежат в не меньшей степени, чем Юг и Восток. Те прогнозы и проекты, которые касаются будущего социализма в западных и северных регионах и которые игнорируют систематический генезис и последствия этих проблем, видятся мне совершенно оторванными от действительности и вводящими в опаснейшее заблуждение.

1. Изменение стандартов экономического успеха и провала

Что мы имеем в виду, когда говорим, что коммунизм «рухнул» в Восточной Европе и в СССР или что капитализм «преуспел» в Японии или где-нибудь ещё в Восточной Азии? Само собой, сколько людей — столько и мнений. И всё же практически на подсознательном уровне у нас есть некий неопределённый, но в известной степени справедливый, универсальный стандартизированный образ, в сравнении с которым мы оцениваем политические и экономические режимы по всему миру. Стандартом является благосостояние Северо-Западного региона — но не какого-то отдельного региона или политической единицы, на которые поделён Север/Запад, а всего Северо-Запада как совокупности разнообразных элементов, вовлечённых во взаимное сотрудничество и конкуренцию.

Судьба этих связанных друг с другом конститутивных элементов — это постоянные подъёмы и спады, возможно, имеющие огромное значение для стран, на которые эти колебания оказывают видимое влияние, но казаться никак не влияющими — а так оно и есть — на характеристики государств, которые не принадлежат или до недавнего времени не принадлежали к Северо-Западной группе. На какие страны мы ориентируемся, когда утверждаем, что коммунизм «провалился» в Восточной Европе, а капитализм «удался» в Японии, — на Швецию или Германию, Францию или Великобританию, США, Канаду или Австралию? Ясно, что на все в совокупности, но ни на одну в отдельности. На что мы на самом деле ориентируемся, сознательно или нет, так это на что-то вроде усреднённого или совокупного стандарта благосостояния, которым обладали в той или иной степени (не всегда в постоянной) достаточно долго все страны и другие политические единицы Северо-Западного альянса.

Чтобы оценить достижения и провалы в современной мировой экономике более четко, чем это обычно делается, я принял валовый национальный продукт (ВНП) на душу населения за индикатор соответствия совокупному стандарту стран, называемых «основной осью» капиталистического мирового рынка. Для целей настоящей работы в эту «ось» я включил государства, которые за последние 50 лет (или около того) занимали верхние позиции в глобальной иерархии благосостояния и, в силу этой позиции, задавали (индивидуально или коллективно) стандарты благосостояния, которые их правительства старались поддерживать, а все остальные правительства — хотя бы достичь.

Эти государства относятся к трем различным географическим регионам. Наиболее сегментированным из них — культурно и административно — является Западная Европа, в данном контексте включающая Великобританию, скандинавские страны, страны Бенилюкса, бывшую Западную Германию, Австрию, Швейцарию и Францию. Государства, лежащие к западу и югу от внешних границ этого региона (то есть Ирландия, Португалия, Испания, Италия и Греция), в «ось» включены не были, поскольку в течение последних 50 лет они были всего лишь «бедными родственниками» более богатых стран Западной Европы — бедными родственниками, которые не вносили свой вклад в установление глобального стандарта благосостояния, а сами (силами своих правительств) с переменным успехом старались догнать своих преуспевающих соседей. Оставшиеся два региона, вошедшие в «ось», гораздо менее сегментированы: один — это Северная Америка (Соединённые Штаты и Канада), а другой — с небольшим населением, но значительной территорией — Австралия и Новая Зеландия.

Таблица 1 показывает состояние ВНП на душу населения (в процентах) для каждого из этих трёх регионов, как взятых отдельно, так и в совокупности в определённые годы второй половины ХХ в. В скобках дано население каждого государства в процентном соотношении ко всему населению государств «оси». Таблица примечательна тем, что в ней четко показаны трансформации разрыва в уровне дохода между Северной Америкой и Западной Европой (в этих двух регионах сконцентрировано большинство населения Северо-Западного региона): сначала резкое увеличение, потом постепенное сближение и наконец недавнее его исчезновение.

Таблица 1: Сравнительные экономические характеристики Запада

	1938	1948	1958	1968	1978	1988
Западная Европа	83.2 (57.0)	56.5 (51.2)	65.7 (48.9)	73.5 (47.7)	103.0 (45.7)	91.4 (44.1)
Северная Америка	121.6 (40.5)	149.3 (46.0)	137.0 (48.0)	127.4 (49.0)	98.6 (50.7)	109.7 (52.1)
Австралия и Новая Зеландия	134.4 (2.4)	84.6 (2.8)	67.4 (3.1)	76.3 (3.3)	81.7 (3.6)	67.0 (3.8)
Средняя масса продукта	100.0	100.0	100.0	100.0	100.0	100.0

Эта траектория отражает известные тенденции капиталистической мировой экономики в обсуждаемый период. Расширяющийся поначалу разрыв показывает дальнейший «грандиозный скачок вперед», сделанный североамериканской экономикой в течение Второй мировой войны и первых послевоенных лет. Благодаря этому прорыву Америка «перескочила» через все остальные регионы, включая Западную Европу. Таким образом, она установила новые высокие стандарты благосостояния, что немедля вызвало бурные попытки «догнать и перегнать» или хотя бы соответствовать новым нормам. В процессе преследования этой цели, при определённой финансовой и институциональной поддержке нового мощного региона (Соединённых Штатов), государства Западной Европы в ускоренном темпе реструктурировали свои привычные экономические режимы по образу и подобию североамериканской модели экономики.

Как следует из таблицы 1, «догонялки» вполне удались. К 1970 г. разрыв в уровне дохода между Западной Европой и Северной Америкой не сильно отличался от уровня 1938 г., а к 1980 г. он совершенно исчез. Из той же таблицы очевидно, что в 1980 г. доход на душу населения в Западной Европе превзошел североамериканский, но в течение 80-х гг. пальма лидерства снова перешла к Северной Америке. Эти колебания в соотношении финансового состояния конкурирующих регионов во многом обязаны флуктуациям стоимости американского доллара по отношению к западноевропейским валютам. Были ли эти флуктуации лишь циклическими установками, отметившими окончание процесса ускоренного развития предыдущих тридцати лет, или предвестниками структурных изменений, которые могут лечь в основу новой, ещё более значительной дифференциации в финансовом состоянии этих двух регионов, как это произошло в период с 1938 по 1948 гг., — это уже вопрос, далеко выходящий за рамки данной статьи. Исходя из настоящей проблематики, вполне достаточно будет сказать, что за последние 50 лет различия в уровне доходов среди стран «оси» никогда не были меньше, чем в 80-е. {…}

Итак, если мы ограничимся только тремя богатейшими регионами в мировой экономике, некоторые фундаментальные постулаты прокапиталистических идеологий, несомненно, найдут своё подтверждение. Лишь единожды за 50 лет произошло значительное увеличение неравенства доходов — и это увеличение, подстегнув даже самых неповоротливых перейти к более конкурентоспособной экономической политике, вызвало к жизни именно те силы, которые по прошествии какого-то времени нивелировали разрыв. Более того, в рамках этой ограниченной и прочной связки неравенств, похоже, существует определённая восходящая и нисходящая мобильность. Первые действительно могут стать последними, а последние — первыми.

2. Чудеса и миражи

Прокапиталистические доктрины постулируют ещё и то, что небольшая группка наций, устанавливающая стандарты благосостояния на мировом рынке, это некий открытый «клуб», в который может вступить любая страна, доказав, что её стоит принять, с помощью соответствующей политики, направленной на развитие, и определённых усилий на этом пути. Вера в эту возможность подогревалась существованием достоверных случаев восходящей мобильности в иерархии богатейших стран мировой экономики — случаев, которые на самом-то деле были настолько редки, что заслужили определение «экономических чудес». Сколько же чудес свершилось? Сколько из них были «настоящими» чудесами? Как мы можем их сравнить?

Таблица 2 представляет собой обзорную характеристику самых значительных из действительных или предполагаемых «экономических чудес». В ней приведён — для тех же лет, что и в таблице 1 — ВНП на душу населения в регионах, указанных в левом столбце таблицы, в виде процентной величины от ВНП на душу населения стран «оси». В скобках, как нетрудно догадаться, представлен процент населения от всего «осевого» населения.

Таблица 2: Сравнительные характеристики «экономических чудес»

	1938	1948	1958	1968	1978	1988
1. Восточная Азия	83.2 (57.0)	56.5 (51.2)	65.7 (48.9)	73.5 (47.7)	103.0 (45.7)	91.4 (44.1)
1.1 Япония	20.7 (20.3)	14.5 (23.1)	23.2 (22.8)	52.1 (22.6)	76.3 (23.5)	117.9 (23.4)
1.2 Ю. Корея	Н.д.	Н.д.	7.7 (6.0)	7.2 (7.0)	12.7 (7.7)	20.2 (8.0)
2. Южная Европа
2.1 Италия	32.0 (12.6)	22.8 (13.2)	37.0 (12.1)	50.4 (1.6)	60.9 (11.3)	74.8 (11.0)
2.2 Испания	41.6 (4.8)	18.4 (7.4)	28.9 (7.3)	48.0 (7.5)	43.4 (7.5)	43.4 (7.5)
3. Латинская Америка
3.1 Бразилия	12.0 (11.4)	11.3 (14.1)	12.1 (17.6)	12.7 (20.7)	17.5 (23.8)	12.1 (27.6)

Во избежание неправильной трактовки представленной информации, стоит отметить, что {…} когда мы говорим, что ВНП на душу населения в Бразилии почти все последние 50 лет составил примерно 1/8 (или 12%) от ВНП в странах «оси» (см. таблицу 2), это не значит, что благосостояние бразильцев было ровно в 8 раз меньше, чем у жителей стран «оси». Разница могла быть большей или меньшей — в зависимости от целого ряда условий, таких как распределение доходов или стоимость человеческих ресурсов, вовлечённых в процесс «производства» получаемой прибыли, с которыми наш индикатор никак не взаимодействует. В той же степени это соотношение ВНП не может служить надёжным показателем в оценке отношения средней производительности жителей какого-то «чудесного» региона к производительности жителей стран «оси». {…}

Что можно действительно оценить с помощью соотношения ВНП (лучше, чем с помощью всего остального, что есть в нашем распоряжении), так это степень владения и пользования населением «чудесного» региона человеческими и природными ресурсами стран «оси» по отношению к степени владения ресурсами этого региона гражданами «оси». Таким образом, этот индикатор может показать, что, допустим, бразильцы владели ресурсами государств «оси» примерно в 8 раз меньше (за последние 50 лет), чем «ось» владела и пользовалась человеческими и природными ресурсами Бразилии. {…}

Список чудес возглавляет самое чудесное (простите мне эту тавтологию) — японское. Наш индикатор позволил нам получить довольно четкую картинку «подвига», совершенного японским народом, увидеть ту экстраординарную экономическую дистанцию, которую преодолела Япония с экстраординарной скоростью. Имея ВНП на душу населения едва ли больше одной пятой (20.7%) от ВНП стран «оси» в 1938 г., Япония прочно застряла в рядах среднедоходных («полупериферийных») государств. Для сравнения: в 1988 г. японский ВНП на душу населения был примерно на 20% выше, чем в странах «оси». Этот подъем кажется ещё более внушительным, если посмотреть, что между 1938 и 1948 гг. ВНП в Японии упал с 20.75 до 14.5% от ВНП стран «оси», — а всего через 40 лет Япония догнала и превзошла уровень благосостояния регионов, чей ВНП превышал её начальный уровень почти в 7 раз.

Следующей по списку идет Южная Корея — демографически самая значимая из четырех «азиатских тигров». Оставшиеся три «тигра» не были включены в список по причине отсутствия сравнительных данных (например, по Тайваню ни один из наших источников не дает вообще никакой информации) или потому, что они являются городами-государствами (Гонконг и Сингапур), чьи экономические характеристики должны оцениваться только в совокупности с экономикой региона, с которым они неразрывно связаны. Часто говорят, что Южная Корея в точности повторила «подвиг» Японии. Однако данные таблицы 2 не позволяют нам принять это на веру. В отличие от Японии, Южная Корея начала обретать почву под ногами и подтягиваться к стандартам, установленным «осью», только в 70‑х и 80-х. Более того, подъем этой страны начался с гораздо более низкого стартового уровня ВНП, чем у Японии, что привело к тому, что к 1988 г. Южная Корея находилась примерно на такой же позиции по отношению к странам Оси, на какой была Япония 50 лет назад — в 1938 г. Получается, что, каким бы впечатляющим ни казалось «корейское чудо» с других ракурсов, экономическому подъёму второго «тигра» предстоит ещё долгий путь, прежде чем можно будет с чистой совестью утверждать, что «японский подвиг» повторен. Траектория развития Тайваня даже чуть лучше, чем у Кореи. В любом случае, не стоит забывать, что корейское «экономическое чудо» (равно как и тайваньское) потребовало гораздо меньших человеческих ресурсов, чем японское.

Второй «чудесный» регион — это две крупнейшие страны Южной Европы, Италия и Испания. В 80-х гг. Италию иногда называли «европейской Японией», а Испанию во многих странах Восточной Европы (например, в Польше) приводили как образец того, чего государство могло бы достичь, не будь оно под властью коммунистов. Сравнив показатели Италии и Японии, мы обнаружили важное сходство в траекториях их изменений: обе страны резко пришли в упадок между 1938 и 1948 гг. И достигли своего расцвета в 80-е. Главное различие — помимо огромного демографического перевеса Японии — состоит в том, что график итальянской траектории более плоский: он начинается на более высоком уровне (32 против 20.7) и заканчивается ниже (74.8 против 117.9). Италия даже никогда не достигала уровня стран «оси» (напомним, Япония их опередила). Тем не менее, к 1988 г. Италия была богаче, чем беднейший регион «оси» (Австралия и Новая Зеландия), а её ВНП на душу населения был ниже, чем ВНП «оси» (в совокупности) всего на 25%.

Испанская траектория ещё более «плоская», чем итальянская. Её спад между 1938 и 1948 гг. виден невооружённым глазом, с 1960 г. следует подъем, а после снова незначительный спад. Результатом этих флуктуаций стало то, что ВНП Испании в 1988 г. составил почти ту же процентную величину от ВНП стран «оси», что и в 1938 г. (43.4% и 41.6% соответственно). С этой точки зрения, испанское «чудо» как оно есть гораздо меньше похоже на японское, чем бразильское, — то испанское «чудо», которое всколыхнуло мировую общественность в 1970-е и которое в 1980‑х признали всего лишь миражом.

С помощью нашего индикатора становится понятно, что важнейшей характеристикой развития Бразилии является совершенно стабильная «плоскость» траектории её развития. С 1938 по 1970 гг. ВНП на душу населения в Бразилии не сдвигался с мёртвой точки на уровне 12% от ВНП стран «оси». Между 70-ми и 80-ми он возрос до 17.5%, но к 1988% снова вернулся к исходным 12%. Именно этот скачок в конце 70‑х заставил многих поверить, что назревает новое экономическое чудо и что Бразилия тоже начала игру в догонялки со стандартами, установленными «осью». Время показало, что этот скачок был лишь случайным всплеском на глади вод в тихой лагуне. Однако не стоит быть слишком категоричными, называя бразильское чудо миражом. По сравнению с «чудесами японского типа» — или даже итальянского и корейского, — испанская и бразильская траектории рассказывают скорее историю незначительных спадов, чем громких успехов. Но эта оценка базируется на весьма искажённом понимании того, что можно считать нормой достижения в капиталистической системе экономики последних 50-ти лет. Прежде чем вынести конечную оценку не слишком впечатляющим бразильским и испанским характеристикам, давайте расширим горизонт наших наблюдений, чтобы охватить те регионы, которые заключают в себе львиную долю населения земного шара.

3. Разрыв между бедными и богатыми растёт

Общая картина, возникающая при анализе таблицы 3 (составленной по тому же принципу, что и таблица 2), рисует нам неуклонно растущий и так уже не маленький разрыв в уровне доходов, который 50 лет назад проложил границу между Югом и странами «оси» — стержнем мировой системы капиталистической экономики. Если быть точным, этот разрыв, как мы уже могли видеть, увеличивался во времени и пространстве весьма неравномерно. И всё же долгосрочные тенденции вполне однозначны: подавляющее большинство мирового населения всё больше отдаляется от западных стандартов благосостояния.

Общее ухудшение экономического положения затронуло все большие и малые регионы, представленные в таблице 3, в разной степени. Мы ограничились рассмотрением только тех государств и регионов, по которым смогли найти информацию и на 1938 г., и на 1948 г. Ухудшение ситуации меньше всего ударило по Латинской Америке (независимо от того, включаем ли мы сюда Бразилию или нет) и с наибольшей силой — по Южной Азии, за которой следует Центральная и Южная Африка. Если говорить конкретнее, то в период с 1938 по 1948 гг. разница в доходах между субъектами из таблицы 3 и странами «оси» — что четко иллюстрируется соотношением ВНП «оси» и ВНП каждого государства из списка — существенно возросла: если для Латинской Америки коэффициент стал 1.8 (2.4, если мы исключим Бразилию), то для Юго-Восточной Азии (Индонезия и Филиппины вместе) он стал уже 2.6, для Среднего Востока и Северной Африки (Турция и Египет вместе) — 2.7, для Южной и Центральной Африки — 4.1, а для Южной Азии — 4.6.

Нестабильность траектории ухудшения экономического статуса бедных регионов относительно «оси» в последние 50 лет, привела к дальнейшему отдалению от неё и к постепенному исчезновению различий между самими бедными регионами. {…}

Таблица 3: Сравнительные экономические характеристики «Юга»

	1938	1948	1958	1968	1978	1988
1. Латинская Америка	19.5 (31.1)	14.4 (38.3)	16.7 (45.7)	15.5 (53.7)	19.8 (63.8)	10.6 (72.9)
1.1 Исключая Бразилию	23.8 (19.7)	16.2 (24.2)	19.6 (28.1)	17.3 (33.0)	21.1 (40.0)	9.7 (45.3)
2. Средний Восток и Северная Африка	Н.д.	Н.д.	11.5 (19.6)	8.1 (22.5)	11.1 (27.5)	7.1 (32.0)
2.2 «Турция и Египет»	14.9 (9.8)	13.0 (10.9)	12.8 (12.9)	7.7 (14.8)	8.1 (17.5)	5.6 (19.9)
3. Африка (южнее Сахары)
3.1 Восток и Запад	Н.д.	Н.д.	3.6 (36.8)	3.4 (42.3)	4.7 (51.7)	1.6 (65.1)
3.2 Центр и Юг	Н.д.	25.2 (6.9)	18.3 (7.6)	10.5 (10.1)	11.3 (11.4)	Н.д.
4. Южная Азия	8.2 (109.6)	7.5 (123.3)	3.6 (131.6)	2.8 (149.1)	2.0 (173.4)	1.8 (200.3)
5. Юго-Восточная Азия	Н.д.	Н.д.	6.6 (38.4)	3.8 (43.8)	5.7 (52.0)	3.7 (58.9)
5.1 «Индонезия и Филиппины»	6.0 (24.1)	Н.д.	6.4 (29.5)	2.8 (33.1)	4.6 (39.2)	2.3 (44.8)

Увеличение разрыва между бедными и богатыми происходило чрезвычайно неравномерно и неустойчиво не только во временном, но и в пространственном плане. Большая часть неудач, которые потерпел Юг по отношению к Западу, сосредоточены в первой и последней декадах полувекового периода, который мы рассматриваем. Стабильно и неуклонно ухудшалась позиция лишь одного региона — Южной Азии. Рано или поздно все эти регионы продемонстрировали намек на улучшение своего положения: Латинская Америка в 1948 — 60 гг. и в 1970 — 80 гг., Южная и Центральная Африка — в 1960 — 70 гг., а все оставшиеся (за исключением Южной Азии, разумеется) — в 1970 — 80 гг. Стоит заметить, что ни в одном из перечисленных регионов не наблюдалось перемен к лучшему (по отношению к странам «оси») в период с 1938 по 1948 или с 1980 по 1988 гг. В эти временные интервалы страны, вошедшие в таблицу 3, окончательно теряли почву под ногами в безуспешной погоне за «осевым» уровнем благосостояния; к тому же потери, которые они понесли в этот период, были в среднем заметно тяжелее, чем в любое другое время.

Это заметное торможение в развитии, которое, как мы сказали, произошло в 1938 — 1948 гг., явилось отражением сильнейшего экономического рывка вперед, сделанного Северной Америкой именно в этот период. Этот прорыв заставил всех остальных субъектов мировой экономической системы в 1948 г., — включая даже такие традиционно преуспевающие регионы, как Западная Европа, — выглядеть и ощущать себя беднее, чем в 1938 г. Само собой, все разрушения и опустошения Второй Мировой сделали многие страны намного беднее не только по относительным, но и по абсолютным критериям. Но неплохо справлялись с этой ситуацией практически все — страны Юга, страны «оси» (без Северной Америки), регионы, впоследствии продемонстрировавшие «экономические чудеса». В сущности, они действительно старались выкарабкаться в период с 1938 по 48 гг., но показатели неуклонно падали (см. табл. 3). ВНП Латинской Америки упал на 27% (на 32%, если мы исключим Бразилию), в Центральной и Южной Африке — на 26%, в Средне-Восточной и Северной Африке — на 13%, в Южной Азии — на 8%. Но это снижение показателей примерно того же порядка (если не значительно ниже), что и падение коэффициентов ВНП в Западной Европе (на 32%), Австралии и Новой Зеландии (на 37%), Японии (30%), Италии (29%) и Испании (56%). Эти данные мы получили из таблиц 1 и 2.

Колоссальный рывок Америки вперед и установление, таким образом, новых стандартов благосостояния подготовили площадку для активнейших попыток экономического развития в течение всех последующих тридцати лет. На самом деле, новый гегемон (США) практически открыто заявил, что молодые и старые нации смогут достичь стандартов процветания только под его непосредственным «покровительством» (читай: руководством) путем следования американской модели успеха. Как было позже разъяснено в «Некоммунистическом манифесте» У. Ростоу, эта доктрина задумывалась именно для стран, прошедших (или проходящих) через одни и те же этапы экономического развития — ступени, которые ведут от ставшей традиционной бедности к обществу массового благосостояния и потребления. Многие народы всё ещё болтались на одной из более ранних стадий. Приверженность принципам свободной конкуренции должна была гарантировать всем и каждому достижение стадии общества широкого массового потребления[3].

Различные вариации этой доктрины и стали тем своеобразным идеологическим «цементом», который намертво скрепил основы американского миропорядка, который был молчаливо отвергнут только в 1980-х гг. В течение 30 лет страны «третьего мира» постоянно находились под давлением необходимости всё больших и больших экономических усилий, направленных на достижение стандартов массового потребления, которыми наслаждались жители США и всего Запада, который принял в «клуб» Японию в качестве почётного члена. Конечно, можно проследить несколько частичных и временных успехов, что демонстрируется бесчисленными скачками в показателях таблицы 3. Но как раз в тот момент, когда все траектории были нацелены вверх (кроме Южной Азии, конечно), все они резко пошли на спад и показатели всех без исключения стран рухнули в самом начале следующей декады.

Коллапс 80‑х годов существенно отличается и количественно, и качественно от понижения показателей в 40-е гг. Количественно он сказался на экономике рассматриваемых государств гораздо острее. Между 1980 и 1988 гг. коэффициент соотношения ВНП упал для Латинской Америки на 46% (на 54%, если мы исключим Бразилию), для Среднего Востока и Северной Африки — на 27% (31% для более мелкого субъекта «Турция и Египет»), для Восточной и Западной Африки — на 66%, для Южной Азии — на 10% и на 35% для Юго-Восточной Азии (50%, если не учитывать регион «Индонезия и Филиппины». Несмотря на то, что этот спад происходил в восьмилетний, а не десятилетний период, снижение показателей было серьёзнее — а для многих регионов и намного серьёзнее — чем между 1938 и 1948 гг. (см. выше).

Но качественные отличия между двумя кризисами имеют всё-таки большее значение, чем количественные. Как мы уже заметили, первый спад был в высокой степени отражением резкого взлета в развитии североамериканской экономики и стал отправной точкой для непрерывной «экономической гонки» в попытках достигнуть уровня соответствия североамериканским стандартам высокого массового потребления. В 80‑х же, напротив, снижение показателей стало реакцией на бесплодность и крушение всех усилий и положило начало выпадению этих регионов из общей системы мирового рынка (в контексте конкуренции) перед лицом всё большего вызова со всех сторон.

Основной вызов «сверху» — это кардинальное изменение политических и идеологических позиций мирового гегемона. Приблизительно в 1980 г. США отказались от доктрины всеобщего развития в пользу идеи, что бедные страны должны сконцентрировать свои усилия на всеобщей максимальной экономизации (economizing) с целью повышения способности оплачивать долги и сохранения своего права брать кредиты. Ключевым понятием стало не «развитие», а «платежеспособность». В то же время американские государственные организации и предприятия начали всё жестче торопить своих заимодавцев с выплатой задолженностей — как в национальном, так и в интернациональном масштабе — и усилили агрессивное соперничество с бедными государствами на мировых финансовых рынках.

Вероятно, именно этот переворот и сыграл наиболее значительную роль во внезапном коллапсе доходов стран «третьего мира» в начале 80-х гг. Но, само собой, он был не единственным фактором. Вызов «снизу» оказался не меньшим, чем сверху — проблемы этого направления были чрезвычайно разнообразными и зависели от целого ряда условий местного масштаба. Широко распространившиеся постоянные беспорядки среди рабочих, разрастание массовых организаций и фондов взаимопомощи, религиозные движения бедноты (такие, как возрожденное движение шиитов в мусульманских странах или теология освобождения в Латинской Америке), движения по защите демократии и прав человека — всё это, как может показаться, имело мало общего друг с другом. И всё же в течение последних десяти лет именно эти движения представляют собой варианты протеста народов «третьего мира» против «девелопменталистских» идеологий и практик, навязывавших подчинённым в социальном отношении группам и классам непомерные общественные и индивидуальные затраты и при этом не приносивших, как правило, ничего из обещанного.

Зажатые между молотом и наковальней, всё больше государств «третьего мира» были вынуждены оставить свои потуги к развитию и принять — с большим или меньшим нежеланием — подчинённую позицию в глобальной иерархии мирового рынка. Сегодня очень немногие как на Юге, так и на Севере ещё верят в сказку «Антикоммунистического манифеста» Ростова. Подавляющее большинство уже осознало — даже если они и не признают этого открыто, — что далеко не все нации и государства, существующие в мире, идут к обществу высокого массового потребления одним и тем же путем. Напротив, они стоят на различных ступенях суровой экономической иерархии, в которой случайный взлет одного-двух государств оставляет всех остальных прозябать в гораздо более отчаянном положении, чем раньше.

Узаконивание этой жестокой реальности в умах и сердцах народов, осуждённых прозябать на низших ступенях мировой иерархии благосостояния — народов, составляющих львиную долю населения земного шара, — это есть и ещё долго будет острейшей проблемой. На данный момент легитимация беспрецедентного мирового неравенства в доходах, возникшего в 1980‑е гг., облегчается ещё и восприятием мировой общественностью кризиса девелопментализма как симптома крушения — но не капитализма как исторически сложившейся мировой системы — а его оппонентов в первую очередь коммунизма и, по размышлению, социализма. Пожалуй, стоит кратко рассмотреть причины и генезис такого восприятия.

4. Крушение коммунизма в мировой исторической перспективе

Коммунизм как правящий режим потерпел поражение по многим пунктам. Однако величайшее фиаско, по всеобщему признанию, он потерпел именно в экономическом плане — крушение попытки создать внутри границ своего влияния то изобилие товаров, которое могло бы сравниться с западным. Увы, скудность сравнительного материала создаёт большие трудности на пути к аккуратной и точной оценке исторических масштабов этого фиаско. Как бы там ни было, наши источники сравнительной информации позволяют нам дать достаточно правдоподобную предположительную оценку произошедшему.

Эти сравнительные данные позволили нам по уже описанной схеме (см. табл. 2 и 3) подсчитать коэффициенты, которые представлены в таблице 4. При всей своей ограниченности, эти данные всё-таки дают нам некое представление об истинных исторических масштабах того, что принято называть «крушением коммунизма». Восток не только не догнал Запад по уровню благосостояния, но вообще оказался далеко за пределами действия установленных стандартов. С 1938 по 1948 гг. разрыв в доходах, то есть коэффициент соотношения ВНП на душу населения, между «осью» и тремя регионами, по которым мы сумели собрать информацию, увеличился до 2.3 для Китая, 2.4 для региона «Венгрия и Польша», 2.9 для Югославии. Во всех трех случаях коммунистические режимы установились приблизительно в 1948 г., поэтому логичнее было бы начинать давать оценку экономическим характеристикам этих государств именно с этого, а не с 1938 года. К сожалению, на этот год нам удалось отыскать адекватную сравнительную информацию только по «Венгрии и Польше», поэтому нам пришлось судить только по единичному случаю — и получилось, что экономические характеристики страны в течение сорокалетнего коммунистического правления отчасти улучшились по сравнению с показателями более долгого периода — позиция государства по сравнению с другими ухудшилась с коэффициентом 1.4 за 4 декады, а не 2.4 за 5 декад. Как бы то ни было, данная информация скорее предостерегает нас от поспешных выводов вроде того, что коммунистический режим потерпел фиаско не только в достижении западного уровня благосостояния, но и в сохранении должной дистанции между своими и капиталистическими экономическими установками.

Таблица 4: Сравнительные экономические характеристики «Востока»

	1938	1948	1958	1968	1978	1988
1. СССР	25.2 (48.9)	18.3 (55.6)	Н.д.	Н.д.	Н.д.	Н.д.
2. Восточная Европа
2.1 «Венгрия и Польша»	26.7 (12.7)	18.4 (9.5)	Н.д.	Н.д.	Н.д.	1.1 (9.3)
2.2 Югославия	41.1 (4.4)	Н.д.	28.4 (4.4.)	18.0 (4.4)	22.5 (4.5)	14.1 (4.5)
3. Китай	4.1 (129.4)	Н.д.	Н.д.	Н.д.	2.5 (196.9)	1.8 (208.0)

Вышеупомянутое падение принимает воистину катастрофические пропорции, если мы сравним характеристики стран, в которых было коммунистическое правление, с наиболее примечательными случаями среди стран капиталистического мира с восходящей динамикой. Таким образом, в 1938 г. ВНП Японии составил половину от ВНП Югославии, 4/5 от ВНП «Венгрии и Польши» и в пять раз превысил китайский ВНП. Для контраста заглянем в 1988 г.: японский ВНП превысил югославский более чем в 8 раз, венгерско-польский — более чем в 10 раз, более чем в 65 раз — китайский. Более того, насколько мы вправе судить по показателям «Венгрии и Польши», — или в аналогичном сравнении с Италией или Испанией, — относительные потери последних пятидесяти лет сконцентрированы как раз в сорокалетнем периоде коммунистического режима (1948 — 1988 гг.). Так, между 1938 и 1948 гг. ВНП на душу населения в венгерско-польском регионе практически не уменьшился по сравнению с ВНП Японии или Италии, а напротив, почти достиг уровня Испании. В течение последующих сорока лет он устойчиво снижался: с коэффициентом 13.4 по отношению к Японии, 5.6 — по отношению к Италии и 3.9 — по отношению к Испании.

Таким образом, наш сравнительный анализ приводит к неизбежным выводам о том, что коммунистические режимы потерпели полный провал во всех своих ожиданиях и предположениях стать на конкурентоспособную позицию по отношению к капиталистическому Западу в плане благосостояния. У нас нет причин полагать, что у СССР и его восточно-европейских сателлитов, по которым мы не смогли подобрать данные, дела шли лучше, чем у Венгрии и Польши или у Югославии — наш неутешительный вывод мы можем распространить и на «Советскую Империю». Убедившись в этом, мы не должны тут же делать заключение (это ошибка многих) о том, что Восток в целом — в сравнении с некоторыми регионами, входящими в его состав, — мог бы иметь совершенно другие экономические характеристики, не будь он «под пятой» коммунизма.

Даже при том, что многие народы Восточной Европы и СССР чувствуют, что именно коммунистический режим помешал им достигнуть по крайней мере испанских показателей, у такого ощущения нет ни фактических, ни логических обоснований. На самом деле, такой подход игнорирует, какая ситуация была нормой — в противоположность немногим исключениям — в странах с капиталистическим строем. Логически же эта точка зрения основывается на ложной предпосылке, что стандарты благосостояния, установленные Западом, сводились к общим законам для гораздо большего процента мирового населения, чем это было в действительности. Сначала давайте разберемся с недостатком фактического обоснования.

Как мы уже утверждали в предыдущей главе, те несколько случаев «вертикальной мобильности» в иерархии благосостояния в мировой капиталистической системе, которые имели место в последние 50 лет, являются очевидными исключениями из общей картины и почти идеально подходят под категорию «экономических чудес». Для стран с низким и средним доходом, как правило, не стояла цель ни достигнуть уровня благосостояния Запада (чего добивались Япония и Италия), ни даже поддерживать определенный отрыв от этих установленных стандартов, не давая ему расти (как делали Бразилия и Испания). Скорее, для них правилом было, во-первых, увеличивать дистанцию между богатыми и бедными регионами и государствами и, во-вторых, для богатых регионов оставаться богатыми, а для бедных — бедными, и никакой смены позиций между ними фактически не происходило.

Эта закономерность применима к государствам, в которых были установлены коммунистические режимы, в той же степени, что и к любым другим. Сравнение показателей таблиц 3 и 4 открывает нам четкую картину того, что экономические показатели коммунистических стран не были ни лучше, ни хуже показателей тех регионов, которые занимали в 1938 или 1948 гг. идентичную ступень в глобальной рыночной иерархии. {…}

Рассмотрим первый сравнительный блок. С 1938 по 1988 гг. ситуация в Югославии была хуже, чем в Латинской Америке (с Бразилией или без), примерно идентична положению в «Турции и Египте» и намного лучше, чем в Южной и Центральной Африке. Между 1948 и 1988 гг. дела в «Венгрии и Польше» шли намного лучше, чем в Южной и Центральной Африке, а также в «Турции и Египте»; лишь немногим хуже, чем в Латинской Америке (включая Бразилию) и практически идентично с Латинской Америкой, рассмотренной без Бразилии. Столь долгосрочная стабильность соотношения ВНП на душу населения в венгерско-польском регионе с ВНП Латинской Америки (без Бразилии) определенно привлекает внимание, если не шокирует, — коэффициент соотношения составил 1.12, 1.14 и 1.14 в 1938, 1948 и 1988 гг. соответственно.

Поскольку все эти показатели могут применяться для воссоздания полных характеристик Восточной Европы и СССР, мы можем сделать вывод, что экономическое фиаско коммунистических режимов в этих странах можно считать таковым лишь относительно ожиданий и надежд на то, что девелопменталистские усилия, централизованно планируемые и направленные на выход за пределы системы глобального круговорота капитала, могут создать на территории коммунистических государств такое изобилие товаров, которое может сравняться с любым известнейшим примером капиталистического Запада. Но этот провал совершенно не связан с тем, чего добились за тот же самый срок регионы со средним доходом, не переходившие на централизованную экономику и не пытавшиеся вырваться за рамки круговорота капитала на мировом рынке. С централизованной экономикой или без неё, оставаясь в рамках мировой капиталистической системы или пытаясь выйти за них, — регионы со средним доходом всегда такими и оставались, демонстрируя тенденцию к усилению неустойчивости своего положения по сравнению с регионами с высоким доходом и к укреплению своих позиций по сравнению с беднейшими регионами.

Конечно, это не значит, что одна или более из тех политико-административных единиц, на которые была разделена Восточная Европа — и на которые можно было бы подразделить СССР, серьезно пострадавший во время Второй Мировой, — не могли быть осчастливлены неким «экономическим чудом» испанского или бразильского типа (а может, даже японского или итальянского), которое произошло бы, будь они свободны от влияния коммунизма в течение вышеозначенных сорока лет. Но что касается объёма населения обсуждаемых регионов, я не вижу никакой веской причины, чтобы считать, что прежние и нынешние страны, управляемые коммунистическими режимами в Восточной Европе и СССР, могли бы достичь чего-то большего, чем, допустим, Латинская Америка, если бы их экономика не была плановой и командной. Напротив, я могу привести кучу доводов в пользу того, что ничего бы не изменилось. Но перед тем как мы перейдем к обсуждению этих доводов, давайте бегло просмотрим сравнительные характеристики Китая и Южной и Юго-Восточной Азии.

Имеющаяся у нас информация годится для того, чтобы в процессе сравнительного анализа получить конкретные данные в поддержку тех выводов, которые изначально базировались исключительно на сравнении Восточной Европы с некоторыми регионами со средним уровнем дохода. Согласно нашему источнику по 1938 году, Китай был наибеднейшим регионом Азии. Его ВНП на душу населения составлял едва ли половину от восточно-азиатского (представленного Индонезией и Филиппинами вместе). У нас нет данных по 1948 г., но, учитывая все перемены и разрушения, перенесённые этой страной между 1938 и 1948 гг. вследствие японской интервенции и гражданской вой­ны, которые были гораздо серьёзнее, чем в других двух регионах (особенно в Южной Азии), можно утверждать с изрядной долей уверенности, что положение Китая по отношению к другим странам накануне установления коммунистического режима (1948 г.) вряд ли могло быть лучше, чем в 1938 г.

Если это действительно имело место, то за сорок лет коммунизма у Китая обнаружился основательный прирост в благосостоянии по сравнению всё с той же Южной Азией и меньшие достижения (или меньшие потери) в соотношении с Юго-Восточной Азией. На 1988 г. китайский ВНП был идентичен восточно-азиатскому (против 1/2 в 1938 г. и, предположительно, в 1948 г.) и составлял 78% индонезийско-филиппинского (68% в 1938). (Начиная с 1960 г. и далее этот регион был ниже статусом, чем остальная, большая часть Азии (см. табл. 4); вполне вероятно, что минимальный прирост ВНП Китая в сравнении с Южной Азией был действительно наименьшей потерей).

Но вне зависимости от того, выиграл или проиграл Китай по отношению к Юго-Восточной Азии, прирост (или урон) был минимальным, — конечно, не таким значительным, как выигрыш Китая по сравнению с Южной Азией. Экономический провал коммунизма — это только неудача по отношению к тем совершенно нереальным ожиданиям и обещаниям самих коммунистов, которые полагали, что они смогут подвигнуть огромные человеческие массы на гонку за западными стандартами благосостояния посредством систематического отрыва от круговорота капитала в мировой системе. Тем не менее, уму непостижимо, как эту относительную неудачу можно называть «провалом» при взгляде на «достижения» режимов, установившихся в странах одного стартового экономического статуса с коммунистическими странами, которые отрыв от капиталистического глобального рынка не практиковали. Закрытость или открытость по отношению к вышеназванному круговороту, как выяснилось, на самом деле не сыграла большой роли (какая разница, на какую ногу хромать?) — все перемены в любом случае были только к худшему и привели к повальной тенденции постоянного увеличения неравномерного распределения доходов в рамках глобальной системы.

В любом другом отношении разница между закрытостью и открытостью по отношению к мировому рынку и капиталу, циркулирующему на нем, будет иметь колоссальное значение. Прежде всего эта разница проявляется по отношению к статусу и власти в мировой системе. В течение более тридцати лет после Второй Мировой, вместе или порознь, Китай и СССР умудрялись так или иначе контролировать расширение гегемонии США в мире и распространять своё собственное влияние на Юг — от Карибского моря до Индокитая, от Южной и Восточной Африки до Среднего Востока. Даже в период кризиса вес СССР на мировой арене намного больше, чем у всех стран Латинской Америки вместе взятых, а значение Китая выше, чем всей Южной Азии — если брать регионы, сходные по демографическим и экономическим показателям (уровень ВНП).

Помимо всего прочего, эта закрытость, в отличие от открытости по отношению к мировому рынку и капиталу, значительно отразилась на статусе и благосостоянии низших социальных страт в обсуждаемых регионах — страт, которые в государствах с низким и средним доходом составляют около половины или две трети населения. Как мы уже говорили, в рамках «гонки» за стандартами Запада дела у СССР шли не лучше, а, скорее, даже хуже, чем у Латинской Америки. Но даже самая низкостатусная страта населения в Советском Союзе по критериям продовольствия, здравоохранения и образования существовала несравнимо лучше, чем соответствующая группа в Латинской Америке (включая Бразилию). А если сравнить по тому же принципу Китай с Юго-Восточной и Южной Азией, то разрыв получается гораздо значительнее.

Несмотря на то, что эти политические и социальные достижения в момент кризиса были забыты, они всё равно весьма и весьма впечатляющи. Однако значение всех этих успехов было основательно искажено и преуменьшено пропагандой правящих групп в коммунистических странах (особенно в СССР), согласно которой их государства находятся на пути к скорому достижению западных стандартов благосостояния, хотя на самом деле они стремительно удалялись от установленных капиталистических стандартов. И как только они оказались далеко позади, способность достойно конкурировать с Западом в военной, дипломатической, культурной и научной сфере достигла печально низкого уровня, что привело к тому, что социальные силы, разбуженные непрекращающейся модернизацией, начали претендовать на место правящих элит, чтобы осуществить то, что те наобещали. В конце концов, неспособность, заложенная в самой структуре государств с низким и средним доходом, вскарабкаться повыше в глобальной иерархии благосостояния, стала важным фактором развертывания политического и идеологического кризиса как на Востоке, так и на Юге. Более значительные политические и социальные достижения коммунистического Востока просто сделали этот кризис более заметным, чем на Юге.

5. Олигархическое богатство и восстановление неравенства в доходах

Пришло время предоставить какое-то разумное и обоснованное объяснение кажущегося «железным» закона мировой финансовой иерархии, которая остается неизменной независимо от того, что делают или не делают правительства государств, занимающих в ней низшие ступени — точнее, независимо от того, участвуют они или нет в мировом круговороте капитала, добиваются или нет власти и главенствующего положения в международных отношениях, устраняют или поддерживают неравенство среди субъектов, входящих в их состав. Мне кажется, важным шагом на пути к пониманию причин этого явления будет осознание того, что стандарты благосостояния, пропагандируемые Западом, по сути своей являются тем, что Рой Харрод однажды назвал «олигархическое богатство», противопоставив его «демократическому богатству». Эти понятия Харрод ввел, основываясь на понятии личного богатства, в общих чертах определённом как долгосрочный доход, вне зависимости от национальности или гражданства рассматриваемого субъекта. Тем не менее эти понятия, с некоторыми независимыми модификациями, могут быть применены к долгосрочному доходу индивидуумов как членов определённого «национального хозяйства» (государства), вовлечённых в процессы мирового рынка и соперничающих друг с другом за контроль над человеческими и природными ресурсами планеты.

Согласно харродовской концепции, между демократическим и олигархическим богатством пролегла «пропасть, через которую не наведешь мосты». Демократическое богатство — это что-то вроде владения и управления ресурсами, которое в принципе доступно каждому и непосредственно зависит от интенсивности и эффективности усилий, прикладываемых для достижения возможности такового управления. Олигархическое богатство, напротив, не имеет никакого отношения к интенсивности и эффективности усилий, приложенных индивидом, и его совершенно нельзя достичь, как ни старайся. Согласно Харроду, у этого две основных причины. Первая соотносится с тем, что мы обычно понимаем под эксплуатацией. Мы не можем все управлять реализацией услуг и производством, требующих временных и силовых затрат более одного человека со средней производительностью труда. Если у кого-то появляется возможность такого управления, это означает лишь то, что другой человек работает за меньшую часть того, чем он мог бы обладать, оценивайся весь труд одинаково. Кроме того — и в этом и заключается вторая причина, — некоторые ресурсы или весьма скудны как в абсолютном, так и в относительном смысле этого слова, или вокруг них и так крутится слишком много народу по причине экстенсивного использования. Разработка этих ресурсов строго определёнными субъектами предполагает со всей очевидностью исключение остальных из данной сферы — либо путем контроля цен, либо путем нормирования системы, что приводит к формированию арендной и квази-арендной системы пользования ресурсами[4].

Получается, что борьба за достижение олигархического богатства изначально является саморазрушительной. Итог дискуссии по поводу этого понятия подвёл Фред Хёрш, тот самый человек, который спас харродовское понятие «олигархического богатства» от забвения, — он заявил, что идея, согласно которой любой смертный может достичь богатства олигарха, это всего лишь иллюзия.

«Действуя в одиночку, каждый индивид пытается выжать максимум из своего положения. Но процесс удовлетворения индивидуальных пожеланий не может не изменяться, поскольку он сталкивается с другими такими же процессами. Таким образом, ряд транзакций, представляющих собой персональные нужды такого плана, оставляет индивида в гораздо худшем положении, чем он занимал до того, как эти транзакции произошли, так как даже все эти поступки, вместе взятые, не улучшают соответственно положение всей совокупности индивидов. Существует проблема “суммирования”. Те возможности экономических достижений, которые последовательно открываются перед субъектом, не являются эквивалентами возможности экономического развития для общества в целом. То, чего может добиться каждый из нас в отдельности, недоступно всем вместе»[5].

Государства, стремящиеся к «национальному богатству» в системе капиталистической мировой экономики, сталкиваются всё с той же «проблемой суммирования», но с гораздо более серьёзной, чем та, с которой пришлось бы бороться одному индивиду, решись он встать на путь личного обогащения в рамках национальной экономики. Возможности экономического развития, постепенно появляющиеся перед государством (как и в случае с отдельными людьми), не являются эквивалентными тем возможностям, которые доступны всем государствам вместе взятым. В таком контексте экономические достижения — это иллюзия. Богатство Запада ничем не лучше, чем «олигархическое богатство» Харрода. Оно не может быть общественным, так как основывается на эксплуатационных взаимоотношениях и отчуждении, которое предполагает то и дело возобновляющуюся депривацию большинства населения земного шара.

Процесс отчуждения — это важный элемент отношений эксплуатации. Здесь понятие эксплуатации используется в отношении к тому факту, что абсолютная или относительная бедность государств, занимающих самые низкие ступени в мировой экономической иерархии, постоянно побуждает правительства и субъектов этих государств принимать участие в мировом разделении труда за незначительные вознаграждения, что оставляет основную массу прибыли в руках правительств и субъектов государств, находящихся на верхних ступенях иерархии. Процесс отчуждения относится, напротив, к тому факту, что олигархическое богатство государств высших ступеней глобальной иерархии обеспечивает правительства и субъекты этих государств средствами, необходимыми для исключения стран, находящихся на более низких ступенях, из круга тех, кто пользуется и владеет ресурсами, имеющимися в недостаточном количестве или являющимися предметом накопления.

Итак, эти два процесса различны, но взаимосвязаны. Эксплуатация дает возможность богатым государствам и их сателлитам инициировать и поддерживать отчуждение. А отчуждение, в свою очередь, создаёт бедность, необходимую для того, чтобы правительства и субъекты сравнительно бедных стран продолжали искать возможность попадания в систему мирового разделения труда на условиях, выгодных богатым государствам.

Эти взаимосвязанные процессы действуют во времени и пространстве очень неравномерно. Следует признать, что иногда их воздействие столь неэффективно, что создаётся впечатление, будто большинство стран действительно «развивается», то есть пытается навести мосты через бездонную пропасть, отделяющую их бедность или скромный достаток от олигархического богатства Запада. Это происходит в периоды кризиса системы, когда усилия большинства достигнуть олигархического богатства, которое по определению не может быть всеобщим, угрожают тем, что для меньшинства исчезает даже возможность таких попыток.

Кризис такого рода может произойти, как только производительная экспансия капитала в «осевых» регионах начнёт сталкиваться с отрицательными результатами. Именно это произошло в конце 1960‑х — начале 1970‑х гг. В это время «платёжный взрыв» — как его удачно назвал Фелпс Браун[6] — прокатился почти по всей Западной Европе и (в меньшей степени) по США и Японии. Он явился первым знаком того, что производственная экспансия капитала в «осевых» регионах стремительно приближалась к рубежу, за которым её результативность начнёт быстро падать. Платёжный взрыв был как раз в полном разгаре, когда в 1973 г. случился первый «нефтяной шок», который сам по себе чрезвычайно наглядно продемонстрировал всеобщий рост цен на товары первой необходимости после двадцати лет их относительного снижения. Сократившаяся из-за подъёма заработной платы и цен на импортируемое сырье, рентабельность дальнейшей производственной экспансии в «осевых» регионах уменьшилась, и капитал стал искать пути ревальвации в новом направлении.

Два главных направления были открыты для капиталистической экспансии. С одной стороны, производственная экспансия вполне могла быть продолжена в более периферийных регионах, ещё не затронутых повышением цен на рынке труда или выигравших на повышении цен на товары первой необходимости. Вторым вариантом было прекращение экспансии, а освободившиеся денежные средства можно было инвестировать в финансовые спекуляции в целях поглощения приносящих доход активов и патентов на правительственные доходы по сниженным ценам. В течение большей части 1970-х гг. оба вида экспансии поддерживали друг друга и вызвали огромный прилив капитала к странам, традиционно имевшим средний и низкий доход. В 80-е гг. второй тип экспансии полностью вытеснил первый и привёл к резкому оттоку финансов обратно в регионы «оси».

Движение капитала в обоих направлениях (на периферию и обратно) было в высокой степени насильственным — это подтверждается тем, что в 70-е большинство западных правительств — во главе с американским — продолжали проводить производственную экспансию внутри своих собственных границ, не осознавая того, что эта экспансия теряет свой смысл и становится невыгодной — так они зарезали курицу, несшую золотые яйца. Поскольку усилиями государственной внутренней политики рентабельность экспансии в «осевых» регионах продолжала снижаться, капитал потек в более периферийные регионы и в другие формы инвестирования — такие как долларовые вклады в избранных западноевропейских банках — и оказался за пределами досягаемости правительств стран «оси».

Несогласованность требований «осевого» капитала и политики «осевых» регионов создала условия для всеобщего экономического подъёма 1970-х — единственного периода за пятьдесят лет, когда страны с низшим и средним доходом, по которым у нас есть данные (исключая лишь Южную Азию), вроде бы действительно сократили отрыв от стран «оси» (см. таблицы 2, 3, 4). Это было то время, когда и бедные, и (особенно) государства со средним доходом были просто захлестнуты волной предложений различных капиталистических институтов о практически безлимитных кредитных программах для производственных и непроизводственных сфер, совместных предприятиях и других формах помощи в организации производства, конкурируя друг с другом и со странами «оси». И даже коммунистические государства не оказались в дискриминированном положении. Напротив, некоторые из них были в числе тех, кто больше других выиграл от внезапно открывшегося рога изобилия и быстро продвинулся к тому, чтобы включиться в мировой круговорот капитала, приняв на себя тяжелейшие в мире финансовые обязательства[7].

Этот рог изобилия по самой своей сути был обречён на очень краткое существование. Во-первых, внезапно появившееся в регионах с низким и средним доходом многообразие товаров привело к массовому усилению попыток развития, ориентированных на ту или иную форму индустриализации, и к ужесточению конкуренции. Прилагаемые усилия были изначально саморазрушительными. Во-вторых, они усилили глобальный на тот момент дефицит импорта, который был решающим для успешности развития. В-третьих, они создали переизбыток традиционной продукции, вызвав понижение цен на неё на мировом рынке. Раньше или позже, момент истины всё равно настал бы — момент, когда только наиболее конкурентоспособные смогли насладиться плодами индустриализации, а все остальные оказались на мели, обнаружив, что овчинка не стоила выделки — особенно если задуматься о тех затратах, которые потребовались для возврата долгов, возникших во время «индустриализационной гонки». Таким образом, рог изобилия превратился в свою противоположность. Кредиты и другие формы помощи резко сократились, и проигравшие вынуждены были отказаться от наиболее ценных приобретений, или от будущих прибылей, или от того и другого вместе, что было единственным выходом во избежание потери всякого доверия.

Более того, многообразие товаров в бедных и средних регионах в 1970-х гг. имело тенденцию к уничтожению того расхождения, которое существовало между усилившейся спекулятивной склонностью «осевого» капитала и политикой «осевых» правительств. Чем больше капитала стран «оси» перетекало к «беднякам» и «середнякам», тем больше правительства осевых стран осознавали, что их попытки поставить капитал на службу производственной экспансии в своих собственных границах были не только неэффективными, но даже привели к появлению массового стремления к развитию, что создало нешуточную угрозу стабильности той глобальной иерархии богатства, на которой основывалась их сила. Параллельно валоризация «осевого» капитала попадала во всё большую зависимость от отчуждаемых у зависимых стран ресурсов и прибылей, что вылилось в очевидную необходимость помощи со стороны «осевых» правительств в виде легитимизации и интенсификации процесса отчуждения.

Между 1979 г. (второй «нефтяной удар») и 1982 г. (мексиканский дефолт) поток капитала повернул вспять. Произошедшая контр­революция Рейгана–Тэтчер ускорила общий девелопменталистский кризис Востока и Юга. Правительства стран «оси» предоставили максимум свободы действий капиталистическим институтам, занятым финансовой спекуляцией, а в дальнейшем упрочили эти нововведения приватизацией своих собственных ресурсов и будущих прибылей по сниженным ценам, что усилило процесс отчуждения. Венцом всему стало то, что, действуя вместе или раздельно, «осевые» правительства сделали всё, что было в их силах, чтобы «осевые» капиталисты смогли заставить страны с низким и средним доходом выполнить свои долговые обязательства.

Разумеется, капиталисты с энтузиазмом согласились на эту «новый курс», условия которой были не в состоянии оспорить ни Юг, ни Восток. Таким образом, когда для этих регионов праздник окончился, население Запада — или как минимум его высшая страта — вступило в свой «золотой век», во многом напоминавшую эпоху расцвета европейской буржуазии в начале ХХ в. Наиболее удивительное сходство этих двух belle époque состоит в том, что и тогда, и сейчас у тех, кто наслаждается этой эпохой, полностью отсутствует понимание того, что внезапное и небывалое процветание, выпавшее на их долю, отнюдь не основывается на разрешении кризиса накопления, который предшествовал «золотому веку». Напротив, это нежданное благополучие базируется на переносе кризиса с одного типа отношений на другой. И это было лишь вопросом времени, когда этот кризис в гораздо более опасных формах скажется на тех, кто считал, что пришло время благоденствия.

6. Философия головастиков и будущее социализма

«Золотая эпоха» начала XX века завершилась в период всемирного хаоса (1914 — 1948 гг.), характеризуемый войнами, революциями и постоянно усиливающимся кризисом глобальных процессов накопления капитала. Вполне вероятно, что вторая «золотая эпоха» конца ХХ столетия окончится хаосом, во многих отношениях схожим (но в чем-то и различным) с тем, что был с 1914 по 1948 гг. Если всё именно так, то крах коммунизма в Восточной Европе в ретроспективе будет рассматриваться не как начало, а как завершение для Запада эры процветания и безопасности. Тот факт, что сразу после падения коммунизма случился иракско-кувейтский кризис, а США пережили первый серьёзный экономический спад после 1982 года, свидетельствует о том, что так оно, скорее всего, и случится. {…}

Если говорить в терминах геополитики, основным фактором, повлиявшим на возникновение хаотического состояния в начале века, стал углублявшийся и расширявшийся внутренний конфликт на Западе, в процессе присоединения к которому в качестве почётного члена находилась на тот момент Япония, — конфликт по поводу территориального передела мира между «восходящими» и «умирающими» державами (так называемый «империализм»). А его главным итогом стало возникновение антисистемных сил, приведших к формированию Запада, Юга и Востока в качестве отдельных и относительно автономных геополитических образований. Главным же фактором грядущего хаоса станет, напротив, глубокий и широкий внутренний конфликт из-за увеличивающегося дефицита мировых экономических ресурсов, который затронет распадающийся Восток и Юг. А его наиболее важным итогом станет создание структур всемирного правительства — вначале эта идея будет продвигаться именно Западом, — что приведет, по-видимому, к более или менее полному объединению мира, ныне расколотого на Запад, Юг и Восток. Короче говоря, то, что было «сделано» в предыдущий период системного хаоса, будет «разрушено» в ходе последующего.

В последнее десятилетие (или около того) реальность этой модели начала бросаться в глаза. Ирако-кувейтская междоусобица, которая сама коренится в более раннем и серьёзном ирано-иракском конфликте, побудила США и их сателлитов возродить забытую идею мирового правительства — точнее, Совет безопасности ООН — как единственный для них способ легитимизированно и успешно вмешиваться во внутренние проблемы Юга и решать их в свою пользу. И более того, ни эскалация конфликтов на Юге по поводу присвоения и использования нефтяной ренты, ни использование США и их союзниками Совета безопасности ООН как инструмента жесткого решения конфликтов не были бы возможны без предшествующей частичной дезинтеграции Востока под давлением собственных конфликтов.

Социальные силы, лежащие в основе описанной модели, должны скорее усилиться, чем ослабнуть в течение следующих 10-20 лет. Это будет вызвано, с одной стороны, необратимыми изменениями в социальной структуре мировой экономической системы в период между 1950-и и 1980-и гг., а с другой — абсолютной и относительной депривацией, порождённой этими изменениями на Юге и Востоке в течение 1980-х. Покуда процессы эксплуатации и отчуждения, продолжающие производить олигархическое богатство Запада и угнетение остальных регионов, будут иметь место, южные и восточные конфликты будут оставаться логичными и естественными для этих территорий и будут ставить трудноразрешимые проблемы урегулирования для Запада. До тех пор, пока доминирующая позиция Запада будет выражаться в применении силы и средств для консервации, а не для реформирования (не говоря уже о коренных преобразованиях) существующей иерархии благосостояния, можно с большой долей вероятности предсказать, что через некоторое время каждое разрешение конфликта, спонсированное или навязанное Западом, будет приводить только к дальнейшей эскалации напряжения и новым столкновениям.

Постоянная, хотя и недолгая, эта эскалация конфликтов на Юге и Востоке должна породить, в свою очередь, противоборствующие тенденции на самом Западе. С одной стороны, правительствам и населению стран Запада придётся изобрести новые средства обоюдной коммуникации в целях управления и сохранения глобальной торговой и накопительной сети, на которой базируется их олигархическое богатство. С другой стороны, постоянный рост числа и многообразия народов на территории Запада приведёт к осознанию того, что стоимость защиты олигархического капитала намного превысит его преимущества и получаемые прибыли. И если первая тенденция приведёт, вероятно, к дальнейшему усилению существующих структур всемирного органа управления и созданию новых, то вторая может вызвать серьёзные столкновения по поводу распределения бремени затрат на защиту олигархического богатства или даже по поводу целесообразности этого богатства как такового, поскольку цена защиты станет равной или превысит прибыли от такого капитала для большинства страт западного общества.

Сочетание этих двух тенденций поставит социалистические силы, существующие на Западе, перед сложной дилеммой. В течение всего XX века эти силы сознательно или бессознательно идентифицировали себя с тем или иным вариантом девелопментализма. Как было отмечено Иммануилом Валлерстайном, эта идентификация создаёт большое расхождение с идеалами человеческого равенства и солидарности, которые составляют суть социалистического учения. А что касается идеологии девелопментализма, то это просто глобальная версия «философии головастиков» Р. Тоуни[8].

«Возможно, что интеллектуалы-головастики примиряются с незавидностью своего положения, понимая, что, несмотря на то что большинство из них родится и умрет всего лишь головастиками, более удачливые особи в один прекрасный день отбросят хвосты, раздуют рты и животы, проворно выскочат на сушу и проквакают речь своим бывшим друзьям о добродетелях, которыми должен обладать головастик с характером и способностями, чтобы дорасти до лягушки. Эту концепцию общества можно, наверное, назвать “философией головастиков”, поскольку единственное утешение, которое она может предложить униженным и оскорблённым, — это утверждение, что особо одарённые индивиды могут избежать социальных зол <…> и такой взгляд предлагает вполне определённое отношение к человеческой жизни! Как если бы возможность “вырасти” для талантливых индивидов могла быть равной в обществе, где условия, в которых они оказываются с рождения, неравны как таковые! Как если бы было естественным и правильным, что положение человеческих масс, будь они на это способны, могло бы быть постоянно таким, что они могут достичь цивилизации, только избегая её! И как если бы честнейшим применением выдающихся способностей было карабканье на берег, особенно не удручаясь мыслью о тонущих компаньонах!»[9]

Процитировав этот отрывок, Валлерстайн говорит о том, что

«для тех, кто не хочет “карабкаться на берег”, альтернативой будет скорее поиск путей изменения системы в целом, чем получения выгоды в её рамках. Именно это я считаю определяющей особенностью социалистического движения. Критерием легитимности такого движения был бы тот пространственный охват, на который направлена вся полнота его действий, вплоть до максимальной степени возможного, до быстрой трансформации ныне существующей мировой системы, включая возможную замену капиталистической мировой экономики мировым социалистическим правительством»[10].

В 1979 году, когда Валлерстайн опубликовал приведённые рассуждения, его совет усиленно работать над формированием мирового социалистического правительства звучал, мягко говоря, фантастически. Если понятие мирового правительства казалось просто нереальным, то идея всеобщего социалистического руководства была абсолютно дискредитирована уже раньше — достаточно обратиться к примерам всяческих Социалистических Интернационалов, которые либо потерпели полное фиаско, либо превратились в инструмент угнетения слабейших. Кроме того, в 1970-е казалось, что большинство вариантов девелопментализма (включая и социалистические) действительно приносят какие-то из обещанных плодов. Поэтому работа над созданием мирового социалистического правительства казалась не только невыполнимой, но и нецелесообразной.

Сегодня понятие всемирного правительства уже не кажется столь фантастическим, как в 1979 году. Большая Семёрка регулярно проводит свои встречи и становится всё более и более похожей на комитет по управлению всеми делами мировой буржуазии. В течение 1980‑х годов Международный валютный фонд и Всемирный банк постоянно усиливали своё влияние как всемирное министерство финансов. Не менее важно то, что 1990-е начались с обновления Совета безопасности ООН в качестве мирового министерства полиции. Хотя и по совершенно незапланированной модели, под давлением происходящих событий мировые экономические и политические силы шаг за шагом формируют структуру всемирного правительства.

Можно быть уверенным в том, что весь процесс формирования всемирного правительства спонсируется и контролируется консервативными силами, практически единолично владеющими правом легитимации и принудительного усугубления и так крайне неравномерного мирового распределения богатства, которое возникло в результате крушения всех девелопменталистских усилий Юга и Востока в 1980-е гг. На самом деле, вряд ли начало формирования мирового правительства было случайным, абсолютно точно совпав с коллапсом девелопменталистских усилий. Скорее уж оно явилось вполне прагматичным ответом на образование в международном пространстве политического и идеологического вакуума после падения девелопментализма. Встает вопрос: как превратить процесс, направленный на легитимизацию и усиление мирового неравенства, в инструмент пропаганды великого мирового равенства и солидарности?

В эпоху свирепствующей алчности и провала всех предшествующих социалистических проектов новые попытки, естественно, кажутся безнадёжными. {…} Как уже говорилось, структурные проблемы, которые лежат в основании процесса формирования мирового правительства, склонны скорее к усилению, чем к ослаблению. Но даже если этот процесс продвинется гораздо дальше, чем сейчас, цена пребывания в состоянии системного хаоса для населения Запада окажется тоже гораздо выше. В особенности цена защиты — в широком понимании она включает не только инвестиции в карательные органы и армию, но и взятки и другие выплаты клиентам и дружественным силам на дезинтегрированном Востоке и Юге, а также дорогостоящий или непоправимый ущерб, причинённый человеческой психике. И цена эта будет расти до тех пор, пока погоня за олигархическим богатством не покажется многим именно тем, чем оно было всегда, — в высшей степени деструктивным предприятием, которое перекладывает затраты на процветание и безопасность меньшинства (не более, а, возможно, даже менее одной шестой человечества) на большинство, а также на будущие поколения самого меньшинства.

С этой точки зрения, речь, которую проквакают «лягушки» Запада «головастикам» бывшего Востока и Юга, прозвучит как анахронизм для самих «лягушек» или, по крайней мере, для большинства из них. Для западных социалистов должен тогда наступить свой собственный момент истины. Или они объединят силы со своими соратниками с Востока и Юга и предложат интеллектуальный проект и политическую программу, способную превратить системный хаос в миропорядок, в котором будет больше равноправия и солидарности, или их воззвания к прогрессу человечества и социальной справедливости потеряют последние остатки доверия.

---

По этой теме читайте также:

---

Примечания

Имя
Email
URL
Отзыв