Сейчас она консультант по трудоустройству, до этого двенадцать лет проработала в авиакомпании, бронировала места в самолетах.
— Бронирование билетов — работа на редкость механическая, ты словно бы придаток к компьютеру. Я её смертельно ненавидела. Тошно было просыпаться по утрам — господи, опять тащись на эту работу!
У меня были реактивные лайнеры. Телефон моего бывшего стола в справочниках не значится — его знают только постоянные клиенты, те, кто всё время куда-то летает. Специальный стол для людей, которые тратят бешеные деньги на деловые поездки. Десять тысяч долларов в месяц, сто тысяч долларов в месяц — смотря какая авиалиния. Каждый день я обслуживала одних и тех же людей. Говорит такой-то из такой-то компании, Нью-Йорк и обратно, первый класс. И конец разговору. Всё дело было в «Сабре», в компьютере. Он похож на электрическую пишущую машинку. У него есть запоминающее устройство, и любые сведения можно получить в любую минуту. «Сабр» стоил так дорого, что всё было прилажено к нему. «Сабр» перегружен, «Сабр» недогружен, «Сабр» то, «Сабр» это. Все «Сабр», «Сабр», «Сабр».
Из-за такой его ценности на телефонный разговор отводилось не больше трех минут. На то, чтобы заложить информацию в «Сабр», давалось двадцать секунд — это называется машинное время. И ты уже должна быть готова принять новый заказ. Прямо конвейер. Мы приспосабливались к машине. Прежде была хоть какая-то непринужденность, естественность. А тут всё это кончилось. Последние три-четыре года стали сущим адом. Установили компьютер!
За тобой следили, слушали, что и как ты говоришь. На минуту опоздаешь — пометка в личном деле. У меня было десять таких пометок, общим счетом десять минут: прямо-таки рекорд. Обеденный перерыв — тридцать минут, и ни секундой больше. Если тебе нужно выйти — десять минут, и ни секундой больше.
Когда я служила в авиакомпании, я принимала восемь транквилизирующих таблеток в день. А на этой работе, которая считается одной из самых выматывающих, мне хватает трех. Даже мой доктор говорит: «Ваша язва подживает. Скоро от нее следа не останется». В авиакомпании у меня не было свободы воли — придаток к этому дурацкому компьютеру, и больше ничего.
Помню, когда я поступила в авиакомпанию, мне сказали: «Теперь для вас авиалинии — всё, вы будете их есть, пить и во сне видеть. В вашей жизни больше нет места для балета, театра, музыки — ну, словом, ни для чего другого». Это мне сказал мой первый начальник. Я с другой девушкой договаривалась, что надо бы купить билеты на балет, а он услышал и заявил, что мы должны говорить только о работе. Когда служащие авиакомпании собираются вместе, то разговаривают только о самолётах. И ни о чем другом. Ну, еще о Джонни Карсоне. У них психика вся настроена на телеэкран.
Работа в авиакомпании считается более престижной, чем моя теперешняя работа. Когда меня с кем-нибудь знакомили, то обязательно говорили: это Берил Симпсон, которая служит в авиакомпании. А теперь я разжалована просто в Берил Симпсон. Я заметила, что многие, кто за мной тогда ухаживал, придавали этому особое значение. Я знаю одного такого: он никогда не пригласит куда-нибудь просто Джуди или просто Джейн, а только стюардессу или манекенщицу. Ему нужен ореол их профессии. И никогда не скажет просто, как их зовут. Когда я служила в авиакомпании, меня обозначали названием моей компании. А теперь я всего только я сама — и слава богу.
В глазах этого человека я ничто, хотя зарабатываю, возможно, вдвое больше девушек, знакомством с которыми он хвастает. Конечно, скажи я, какие у меня акции, это произвело бы на него впечатление. И то же можно сказать о всех типах, с кем я проводила время, когда работала в авиакомпании. Я-то знала, какая это оглупляющая, дурацкая, нудная работа, а они ее романтизировали. «О, она служит в авиакомпании!» Большая честь! Когда я приезжала в отпуск домой, местная газетка печатала мою фотографию и сообщала, что я служу в авиакомпании и недавно вернулась из какого-нибудь экзотического рейса — и всё в том же духе. Романтика!
В наше бюро постоянно обращаются стюардессы, разочаровавшиеся в своей профессии. Надо бы просто развесить их заявления в рамочках по стенам и показывать восемнадцатилетним девчонкам, которые об одном только и мечтают: как бы стать стюардессами. Потом-то они разочаровываются, а жизнь уже не задалась. Так и хочется сказать: «Деточка, ведь это же совсем не то, что тебе расписывали!» Если девушка идет в стюардессы, после двадцати шести лет для неё уже всё кончено. Обязательного увольнения теперь нет, но к этому возрасту девушки уже просто тянут лямку. И на многих заметно сказывается тяжёлая жизнь, которую они ведут.
