Она фотомодель, причем первоклассная. Её лицо примелькалось вам на страницах журнальной рекламы и на телеэкране, во время рекламных передач. Она на этой работе уже восемь лет. Ей платят по высшей ставке — пятьдесят долларов в час.
— Я снимаюсь для рекламы. Любой. На этой неделе, например, снималась для рекламы товара, который производят в Южной Америке. Мне сказали: «Постарайтесь выглядеть обольстительной, лукавой, кокетливой, но в пределах». А означает это всегда одно и то же: улыбка и широко распахнутые глаза. Без малого час тебе объясняют, что от тебя требуется. Бубнят и бубнят, а ты вроде как выключаешься и делаешь, что привыкла.
Вокруг уйма народу: заказчик, кто-нибудь из бюро по рекламе, двое-трое из фотостудии, художник по костюмам, он поправляет на тебе платье, чтобы сидело как надо... в общем, набежит человек десять, и все толкутся вокруг. Каждый требует свое. А ты знаешь, что на их мнение полагаться нельзя. Делаешь вид, что слушаешь, а снимаешься так, как задумала сначала. Когда простоишь перед объективом столько лет, знаешь, что нужно людям, даже если они сами не знают.
Первое время стараешься, изучаешь прически, стиль. Спустя немного все уже знаешь наизусть. Меня как-то спросили: «Почему самые модные модели на всех снимках с открытым ртом? Мух ловят, что ли?» (Смеётся). А это так принято, с давних пор. Заказчику надо побольше секса, утонченного или откровенного. Проходит время, и привыкаешь всё делать механически.
Теперь модно естественное выражение и вид. Прыгать вверх-вниз, смотреть в одну точку... Что естественного в тупом, остановившемся взгляде? Требуют, чтобы ты оставалась естественной в заданной позе. (Смеётся.) Ничего себе «естественной», когда стоишь одетая черт те во что, на лице фунта три грима, да еще при этом изволь быть красоткой! Какая уж тут естественность — одна фальшь. Никогда не знаешь, что тебя ждет завтра. Я как-то снималась в Мичигане для рекламы снегоочистительной машины. Такая маленькая штуковина, чтобы хозяйка дома могла сметать снег с дорожек. Было десять градусов мороза. Прилетели в половине шестого утра. На мне было теплое белье, но я забыла сапоги и обморозила ноги. Летом, в сорокаградусную жару, снимаешься в меховой шубе, а зимой — в купальнике. Все делают, что попросят. Деньги получишь — и до свидания.
Позвонят иногда в семь утра и говорят — к полдевятого будьте готовы. Успеете приехать через сорок минут? Не знаешь, за что хвататься, пока собираешься, чтобы приехать в срок. Глотаешь наспех чашку кофе, а тут еще звонит телефон, но надо уже бежать. Ужасно. Каким-то образом ухитряешься приехать вовремя. Я почти никогда не опаздываю. Сама себе удивляюсь.
Порою подмывает сказаться больной и не ехать, но я редко отказываюсь от работы, разве что когда предложат что-то совсем несусветное. Как правило, лечу сломя голову и делаю, что надо. Откажешься — а после себя ругаешь. Когда работаешь на одно бюро, полагается всегда быть наготове. Иначе клиент подумает, что ты слишком уж зазналась.
Выходишь из дому и тащишь с собой целый платяной шкаф. Платья разных цветов, обувь в тон, сумочки, парики. Сядешь в такси, таксист думает, что ты опаздываешь на самолет, а мне и ехать-то десять кварталов, вот досада таксисту. Ни один не поможет сесть в машину или выйти. Притом я на чай даю, не скуплюсь. Таскаешь на себе это барахло — бицепсы накачала дай боже, и одно плечо стало ниже другого. (Смеется.)
Самый кошмар в зимние холода, когда все охотятся за такси. А у тебя в руках три-четыре сумки. Тяжело. Приедешь, выползешь кое-как из такси и тащишься по лестнице в ателье. А надо, чтобы вид был свежий, прическа — волосок к волоску. Но пока доберешься, пот льет в три ручья, да и трудно выглядеть свежей под светом юпитеров, особенно после всего, что вынесешь за дорогу.
Какова ваша первая реакция, когда утром звонит телефон, и вас вызывают на работу?
— Тьфу, пропади оно все!
Знаете, я не собиралась идти в манекенщицы. Когда училась в школе, я работала регистратором, в салоне красоты. Я тогда жила в Южной Дакоте. Одна знакомая, она работала у «Эйлин Форд», снималась в «Вог» и «Харперс базар», сказала мне: «А что, если тебе поехать в Нью-Йорк и стать манекенщицей?» Я и не знала, что это такое. Думала, для каталогов снимают кукол. Думала, на фотографиях люди рисованные, неживые. На рекламы я всерьез и внимания не обращала.
Я хотела поступить в колледж, но сумела скопить всего триста долларов. И как мне исполнилось восемнадцать, я уехала в Нью-Йорк. Тогда я еще не красилась, только губы мазала, и никогда еще не носила туфли на высоких каблуках. Битых три часа ходила взад-вперед по Лексингтон-авеню, пока не освободилась комната в молодежной гостинице. Не решалась повернуть ни вправо, ни влево. Так и ходила полдня. Рубленый шницель у нас в Южной Дакоте стоил двадцать пять центов, а здесь в забегаловке, оказалось, доллар двадцать пять.
У «Эйлин Форд» сказали, что у меня слишком низкая талия, так что мне лучше бы подумать о другой работе. Стоило ехать в такую даль из Южной Дакоты. Дурочка была.
Стала я листать телефонную книгу. А тогда Хантингтон Хартфорд как раз купил рекламное бюро. Я к нему. От смущения не могла даже имя свое назвать секретарше. Часа через полтора приходит новоиспеченный хозяин — он только что купил это заведение, а раньше сам работал манекенщиком. Первый мужчина в Нью-Йорке, какого я увидела вблизи. Смотрю на него и глазами хлопаю. Он говорит: «Эй, как вас там! Зайдите ко мне в кабинет!» Ну вот, думаю, меня и оценили по достоинству. А он-то, скорей всего, вызвал меня, потому что я таращила на него глаза — он себе очень нравится. (Смеется.)
Прошла неделя-другая, приглашают меня на коктейли. Я до того спиртного в рот не брала. Звали на пять часов. Прихожу в пять, гляжу — больше ни души. Спрашивают меня: что пить будете? А я не знаю. Говорю: «Если можно, бурбон с водой». Жутко вспомнить. На коктейль тогда собрались в честь Сэмми Кея. А я первый раз услышала, что на свете живет Сэмми Кей.
Наш хозяин хотел, чтобы мы просто показывались на людях. Пятнадцать его лучших манекенщиц. Идешь, и все. За это не платят. Идешь на открытие фотостудии или еще чего-нибудь, потому что там будут люди из рекламных бюро, а тебе надо, чтобы тебя видели, постараться, чтобы запомнили в лицо. Глупо, конечно... Так происходит со многими, кто пошел в манекенщицы. У нас девочки легкоранимы. Не знают, как себя вести. Обычно они из очень бедных семей. Ну а такая работа слепит глаза. Большинство моих знакомых манекенщиц родом из Огайо, Индианы и так далее.
У меня, когда я первый раз поступила на работу, оставалось в кармане пятьдесят центов. За два часа работы я получила шестьдесят долларов. Я просто поверить не могла. Я прикалываю цветы к лацкану молодого человека. Реклама отеля в журнале. Дурацкий снимок, и работка — проще простого. Такие деньги за то, что улыбнешься и приколешь цветок парню. После оказалось, что не все так уж просто.
Люди по большей части чувствуют себя неловко перед объективом. Надо выучиться, как двигаться, как держаться. У нас некоторые умеют раздувать и поджимать ноздри, чтобы изменить контуры лица, меняют очертания рта, скул. Тренируются перед зеркалом.
Конкуренция немалая — от тридцати до шестидесяти таких, как ты. Вызывают скопом. Иногда сразу человек десять. Ждешь минут сорок пять — час, пока вызовут. Часть отсеивают, трех-четырех вызывают повторно. Все равно, что ходить каждый день наниматься на работу. И нет уверенности, что получишь ее. Входишь в комнату, видишь — сидят тридцать девушек, одна другой лучше, и невольно говоришь себе: «Мне здесь делать нечего». Так и подмывает уйти. И все же рассчитываешь: может, из пятнадцати заказов три перепадет тебе, вот так...
Подготовки никакой не требуется, выучки тоже. Люди тратят тысячи, проходят специальные курсы, учатся работать с гримом. Нелепость. Просто отнимают деньги у молодых девчонок. Учишься в процессе работы. Первые годы мне было не до смеха, очень волновалась. Это потом, когда спадет напряжение, видишь, до чего всё глупо.
Я, например, с большим трудом набираю вес. Как-то сказала фотографу, что прибавила два фунта. Радовалась, не знаю как. В бюро сказали: «Полновата, скажите, пусть сбросит вес». А сами и не узнали бы, если б я не проговорилась.
По-моему, на эстраду или в манекенщицы идут самые застенчивые. В школе это были скромницы из скромниц. Никогда не чувствуешь себя по-настоящему свободно, заставляешь себя делать то, что тебе несвойственно. Всегда ты такая, какой тебя хотят видеть другие, а не какая ты есть на самом деле.
Такое чувство, будто ты вешалка для чужого платья. Сегодня тебе скажут, что ты великолепна. Завтра, в другом ателье, скажут, что ты ужасна. Каждую минуту другое: то одобряют, то не признают. И ты внезапно перестаёшь придавать этому значение. Почему твой день должен зависеть от того, как ты выглядишь утром?
Отношение к работе у меня двойственное. Мне нравится такая жизнь, она дает мне свободу. Полдня занимайся, чем хочешь. На обычной работе такое невозможно. Я никогда не смогла бы работать секретаршей. Я за три часа получаю, сколько она — за неделю. Если бы мне пришлось отсиживать по восемь часов в конторе и возиться с бумажками, я бы считала, что такая работа унижает еще больше, чем работа манекенщицы. Не подумайте, что я смотрю свысока на секретаршу. Большинство из них — способные женщины, они могли бы ворочать делами лучше своих хозяев, может быть, но никогда не получат такой возможности, потому что они женщины.
Я, пожалуй, примкнула бы к женскому движению, но сторонницы женской эмансипации не признают косметику и рекламу, и мне как-то неловко ходить на их собрания, в моём-то виде. В школе, где я учусь фотографии, сказали, что, если бы меня действительно интересовало женское движение, я бы не работала манекенщицей. Я пыталась объяснить, что женский труд слишком низко оплачивается, и я не смогла бы заработать таких денег на любом другом месте. Со мной не согласились, а сами через секунду уже болтали о какой-то разрекламированной новинке и
что её надо завтра же купить.
Мне стыдно за себя, ведь люди, по-моему, должны заниматься в жизни любимым делом. Мне бы тоже заняться чем-то другим, но я ничего по-настоящему не умею. Я устроена. У меня верный заработок, так что всё катится само собой. Удовлетворения настоящего нет... но я лентяйка, правду сказать. Мне так легче, и всё.
Во время работы размышлять некогда. Но она требует большого нервного напряжения, потому что снимают быстро — раз, два и готово — и надо подлаживаться под этот темп. Но и думать всё же приходится о том, что и как делаешь. Согнуто ли левое колено под прямым углом и тому подобное...
Обычно я никому не говорю, что работаю манекенщицей. Представляюсь секретаршей, например. На тебя смотрят либо как на знаменитость, ведь твои снимки видят в журналах, либо, и по той же причине, глядят косо. Когда забирают в полицию девчонку, которая подрабатывает стриптизом, или проститутку, они чаще всего выдают себя за манекенщиц. Существует мнение, что мы распущенны и доступны. Ко мне лично мужчины не пристают. Всегда удаётся держать их на расстоянии. Знала бы заранее — никогда не пошла бы на такую работу...
Миссис Пейли — как бишь её по имени? — Бейбс Пейли говорит, что в жизни главное — быть очень тоненькой и очень богатой. Наверное, не для меня. Я не люблю глядеть на свои фотографии. Когда едешь мимо и увидишь себя на рекламе, неприятно говорить, что, мол, это я.
У нас в большинстве случаев через год-другой теряют интерес к работе. Но привыкают к деньгам, и бросить уже трудно. К тому же всегда брезжит надежда, что снимешься в рекламном фильме и заработаешь разом тысяч двадцать. У нас за целый год того не заработаешь, сколько дадут. Два телевизионных рекламных фильма.
С мужчинами у нас ещё хуже. Каждый только и твердит: вот бы привалила удача! В прошлом это, как правило, матросы, полицейские, официанты. Рассчитывают быстро разбогатеть. В их жизни главное — деньги и женщины. Постоянно слышишь об этом. О деньгах даже больше, но и о женщинах хватает. Грязные шутки и быстрая нажива — вот и все их интересы. Оболочка красивая, а под ней — пустота.
Я по большей части держусь сама по себе. Мне трудно разговаривать с товарищами, у них свои сложившиеся взгляды, они осторожные. А я — человек горячий, и поскольку я их не собираюсь переделывать, а они — меня, то разговоры наши сводятся к сплетням да пересудам. Кончаешь тем, что всем улыбаешься и стараешься ни с кем не портить отношений. Так оно вернее.
ПОСТСКРИПТУМ: «Когда я приезжаю домой, в свое баптистское семейство, меня спрашивают, пью ли я, и если пью, то что. Когда я говорю: «лимонад», мне не верят. Приедешь раз в год домой — хочется порадовать родных, привезти им подарки. Как загулявший отец семейства привозит подарки детям...»
