Мне[1] хотелось бы вкратце рассмотреть некоторые социальные, экономические и культурные аспекты процесса объединения Германии и, в частности, противоречия между восточногерманским и западногерманским обществами как они видятся в ходе создания единой Германии.

До недавнего времени западные исследования делали упор на утверждении, что никакого восточногерманского идентитета не существует и что общие культурные корни берут верх над любыми малозначимыми структурными различиями между двумя немецкими государствами. Теперь, когда политическое объединение завершено и проведены совместные выборы, жизнь в Германии не вернулась в спокойное русло. Описания процесса объединения Германии переключились с реальной действительности на усиливающееся осознание существования едва скрытого кризиса.

В недавно подготовленном Институтом прикладных социальных исследований обзоре указывается, что 83 процента граждан бывшей Западной Германии (ФРГ) оценивают ситуацию в пяти новых землях как «драматическую». Кроме того, 62 процента восточных немцев и 59 процентов западных заявили, что они «в большой степени» или «очень» не удовлетворены развитием событий после объединения.

Западногерманское правительство, попавшееся на своем риторическом лозунге: «Мы все – немцы», и не разработав при этом никаких последовательных планов для политического и социального перехода к единому государству, утверждает, что оно только теперь осознало глубокие противоречия в культуре и системах ценностей, возникших более чем за сорок лет между двумя Германиями, но оставшихся в значительной степени скрытыми от /32/ западных глаз. Со своей стороны, восточные немцы обнаруживают, что столь привлекательные экономическое богатство и политические свободы западногерманской системы распределяются неравномерно и с трудом им доступны.

Западные немцы, в сознании которых возник комплекс заранее составленных представлений и предрассудков в отношении жизни в бывшей ГДР, оказались под сильным воздействием пропаганды, присущей «холодной войне», и их отнюдь не беспокоили сообщения о фактическом положении дел, которые поступали от изредка посещавших ГДР западных немцев. Даже западные берлинцы лишь иногда отваживались совершить однодневную поездку в Восточный Берлин, где они могли бы воспользоваться недорогими книжными магазинами, театрами, музеями и ресторанами.

С другой стороны, восточные немцы, исполненные недоверия к своим средствам информации, с религиозным чувством смотрели западногерманское телевидение и располагали очень хорошими сведениями о западногерманской жизни – или точнее о том, как ее изображали средства массовой информации. Это был очень привлекательный, но не глубокий имидж.

Таким образом, обе стороны были плохо подготовлены к встрече друг с другом к тому моменту, когда была внезапно ликвидирована Берлинская стена. Вслед за эйфорией встречи быстро пришли напряженность, непонимание, конфликты, гнев и обида.

Значительная часть нашей информации о событиях минувших полутора лет поступала от западных немцев и других людей Запада, которые в своей большей части были не знакомы с обществом, существовавшим в ГДР. Будучи американкой, которой пришлось жить и в Восточном, и в Западном Берлине, десять лет учиться в ГДР и в качестве ученого, находившегося по обмену в Берлине и Лейпциге, получившей возможность наблюдать за развитием событий в 1989 – 1990 годы, я обладала несколько иным, при том критическим взглядом на обе Германии.

На первый взгляд Западная Германия кажется знакомой страной. Это – процветающее, современное, демократичное, капиталистически развитое западное общество, обладающее прогрессивной системой социального обеспечения. Однако при более близком знакомстве Западная Германия в культурном отношении консервативна. В ней господствует жесткая социальная и классовая иерархия. Она враждебна к пришельцам извне – порой до ксенофобии.

В Западной Германии большая, политически консервативная, прочно окопавшаяся армия государственных служащих – бюрократов, /33/ которые проникли почти во все сферы экономической и общественной жизни, включая просвещение и правоохранительные органы, и регулируют ее. Западные немцы должны регистрироваться в местных полицейских органах и иметь при себе документы, удостоверяющие личность. Пакет учебных и лицензионных прав, унаследованных от средневековой системы гильдий, сильно ограничивает трудовую подвижность. Географическая мобильность ограничена кажущимся перманентным жилищным кризисом. По сравнению с социал-демократическими странами Северной Европы западногерманская система социального обеспечения выглядит отсталой, хотя значительно превосходит социальное обеспечение в Соединенных Штатах.

В западной Германии женщины составляют незначительную часть рабочей силы и им трудно овладеть профессиями. Существенную проблему создает интеграция в общество меньшинств – прежде всего иностранных рабочих, завербованных в южных странах во время экономического бума 60-х годов. Они получили вид на жительство, но не могут приобрести гражданство, а следовательно, право голосовать и быть избранными, поступить на государственную службу, иными словами – пользоваться всеми гражданскими правами. Это же относится к их детям и внукам, которые рождены и выросли в Германии на положении иностранцев.

Часть описанного выше хорошо знакома гражданам бывшей ГДР, где бюрократия была жестче, жилищный кризис острее, юридическая система создавала большие ограничения, а контакты с иностранцами были гораздо меньшими. Другие стороны жизни в ФРГ – плохая система социального страхования, отсутствие гарантированного права на труд, относительно малая занятость женщин на производстве, нехватка дневного ухода за детьми и отказ от системы коммунального жилья – все это показалось им сперва неправдоподобным, а затем испугало их.

Осень 1989 года стала для граждан ГДР коротким периодом освобождения, обретения политических прав и чувства самоуважения. «Круглый стол», в котором были представлены группы граждан и партии, управлял крупными городами и сформировал национальный Совет министров. Однако после 18 марта 1990 года граждане ГДР испытывали не только разочарование в правительстве Социалистической единой партии Германии и в социалистической системе, но и стали все явственнее осознавать, что их вновь лишили права контроля над политическими и экономическими процессами.

Переговоры о Государственном договоре о единстве не стали поисками соглашения между равными, а превратились /34/ в условия капитуляции, продиктованные превосходящей по силе державой. Политические и экономические решения принимались и по сей день принимаются в Бонне, который по меньшей мере столь же далек от низовых организаций и отдельных лиц, что и СЕПГ.

Прибытие в Восточную Германию администраторов и чиновников с Запада, которым надлежало демонтировать старую систему и возвести новую, превратило большинство населения ГДР в бесправных, зачастую не имеющих работы, а порой занесенных в «черные списки» людей. Обменный курс восточной марки к западной, установленный на уровне 1:1, широко разрекламированный как вызвавший неудовольствие в ФРГ акт западногерманского великодушия, оказался пропагандистским маневром.

По такому курсу можно было обменять лишь 4 тысячи марок. Все сбережения, превышающие эту сумму, а также страховые полисы обменивались по норме две восточных марки на одну западную. Установленная с 1 июля 1990 года норма обмена личных денег (1,8 восточной марки на 1 западную) мгновенно снизила наполовину размеры личных вкладов граждан ГДР в сберегательных банках. После этого исчезли надежды на возможность обзавестись малым бизнесом (за исключением в обилии возникающих лотков по продаже горячих сосисок). Во многих же случаях люди попросту не могут справиться с неожиданным и непрестанно увеличивающимся ростом цен на потребительские товары.

Малый бизнес и государственные предприятия обменивали свои ликвидные счета из расчета две восточные марки на одну западную, а их задолженность пересчитывалась по курсу 1:1. Фактически никто не смог выдержать потерю половины своего текущего капитала в условиях, когда долговые обязательства не уменьшались. Немедленно возникший в результате этого паралич восточногерманской промышленности – пусть даже сулили ей будущую «жизнеспособность» - сделал необходимым выделение западногерманским правительством ликвидных кредитов, что еще больше увеличило задолженность восточногерманских фирм.

Начиная с минувшего лета, обе Германии пришли к пониманию, что их объединение несет и выгоды, и убытки. Одним из первых результатов монетарного союза стала волна банкротств, начавшаяся после того, как западногерманские товары хлынули на восточногерманский рынок. Западногерманские поставщики зачастую требовали введения контроля над набором товаров в розничной торговле, что привело к вытеснению изделий, произведенных в ГДР, с полок супермаркетов. Их часто просто выбрасывали /35/ на свалку. А в то же время восточногерманские фермеры протестовали против аннулирования заключенных с ними контрактов и запрещения реализации их продукции.

С сентября 1989 по сентябрь 1990 года объем производства в ГДР снизился более чем вдвое. Предполагается, что к сентябрю 1991 года он упадет на две трети. В силу того, что разваливающаяся экономика не в состоянии обеспечивать достаточные поступления от налогов, а боннское правительство отказалось выделить Востоку необходимые кредиты, возникла необходимость в переговорах федерального и земельных правительств.

В конечном счете кредиты были выделены. Однако их оказалось недостаточно. Около половины трудящихся, занятых в рамках финансируемых государством программ по созданию рабочих мест, лишились к этому времени работы, досрочно перешли на пенсию или живут на вспомоществование.

Как сообщалось, не известная ранее в ГДР безработица охватила в июле 1991 года на территории бывшей ГДР 1,1 миллиона человек, или 12,1 процента всей рабочей силы. В эту цифру не включены около 500 тысяч трудящихся, вынужденных досрочно перейти на пенсию, и 1,9 миллиона человек, занятых на временной работе (речь идет об «укороченной» рабочей неделе). Один миллион из них работает половину рабочего времени, а многие вообще не трудятся. Контракты этой категории трудящихся продлены до 31 декабря 1991 года и оплачивались из чрезвычайного государственного фонда. 500 тысяч бывших государственных служащих включены в «списки очередников на увольнение» и предполагается, что летом и осенью они станут официально безработными. Кроме того, 2 миллиона служащих бывших государственных предприятий и предприятий, находившихся в общественной собственности, с 30 июня 1991 года лишаются гарантии от увольнения. 400 тысяч из них уже официально об этом уведомлены.

Реальная цифра безработных составляет около 2,5 миллиона человек при общей численности трудящихся на декабрь 1990 года в 8,3 миллиона. Предполагается, что к концу 1991 года без работы окажется половина трудоспособных.

Столь страстно ожидаемый бум реконструкции экономики все еще не начался. В числе факторов, затрудняющих хаотические усилия назначенного боннским правительством Управления по опеке приватизировать 8 тысяч компаний, в прошлом принадлежащих государству, следует назвать тот факт, что более миллиона «бывших владельцев» предъявили требования о возвращении им собственности на территории ГДР. В условиях, когда чуть-чуть меньше половины всей недвижимости в ГДР оспаривается в /36/ соответствии с западногерманским законом, объявляющим аннулированным любую передачу собственности лицам, покидающим ГДР, западногерманские и иные инвесторы по вполне понятным причинам проявляют колебания, коль скоро речь идет о попытке совершить какую-либо покупку. В заявлениях о том, что некоторые бывшие владельцы собственности получат за нее возмещение, но не будут возвращены во владение ею, не указывается из каких источников станут финансироваться такие операции. Опубликованное в середине июля заявление, что возмещение стоимости собственности будет осуществляться из расчета 103 процента от ее оценки в 1935 году, вызвало новую волну исков. К аналогичному результату привело и объявление об обложении всей возвращенной собственности 35 – 45 – процентным специальным налогом.

Возникновение на Востоке культуры потребления сопровождалось установлением западногерманских цен. Оказавшись на Востоке перед лицом галопирующей безработицы и твердой или снижающейся заработной платы, ежемесячно по меньшей мере 10 тысяч человек покидают бывшую ГДР в поисках значительно более высоких заработков на Западе. К концу 1990 года ежемесячный индивидуальный валовой доход в Восточной Германии составил 1357 марок, или 37 процентов западногерманского уровня. К середине лета 1991 года он повысился до 40 – 50 процентов[2].

Восток лишается своей молодой, квалифицированной рабочей силы. Там остаются престарелые люди, женщины с маленькими детьми и неквалифицированные рабочие. Несмотря на равные цены и повышение ренты на 400 – 500 процентов (сначала это намечалось осуществить с 1 июля 1991 года, а затем было отсрочено до октября, дабы не совпасть с волной увольнений, которая ожидалась после истечения установленного периода предупреждения о них) средняя пенсия на Востоке поднялась до 50 процентов западного уровня.

Непропорционально большую долю среди безработных занимают матери-одиночки, а также женщины старше 50 лет и женщины с университетскими дипломами. По мере повышения стоимости содержания детей в детских садах или закрытия последних /37/ из-за отсутствия средств все большее число женщин вынуждено покинуть работу или перейти на пособия[3].

Недавно проведенный Институтом прикладных социальных исследований опрос выявил, что в пяти новых землях лишь 3 процента женщин считают ведение домашнего хозяйства идеальной работой, а 65 процентов заявили, что «они будут работать даже в том случае, если не станут нуждаться в доходе». Но западногерманские социальные нравы и экономическая инфраструктура возвращают женщин в личную сферу жизни, хотят они того или нет.

Граждане бывшей ГДР столкнулись теперь – люди пожилые во второй раз в жизни! – с уничтожением той системы ценностей, взглядов и взаимоотношений, в которой они существовали всю жизнь. Теперь они вынуждены задумываться о возможности потери работы, сбережений, уверенности в гарантированном существовании, а порой и надежд на будущее. На Западе граждане столкнулись с тем, что стоимость единства повышается. Это обнаружилось в увеличении налогов и банковских учетных ставок, в свертывании социальных услуг и усилении конкурентной борьбы за рабочие места, число которых сокращается, да еще в стране с постоянной высокой структурной безработицей (ее уровень между 1983 и 1988 годами колебался от 8,7 до 9,1 процента). В период нынешнего «бума» западногерманская безработица снизилась до 7,2 процента, т.е. до самого низкого после 1982 года уровня.

Такая ситуация порождает чувство обиды, озлобленности, нарушает социальную стабильность, подталкивает на поиски тех, на кого можно было бы возложить вину за происходящее. В обеих половинах Германии возрождение чувства национальной гордости сопровождается новой вспышкой национальной нетерпимости. Расизм и ксенофобия, уже давно поразившие население, стали пугающе очевидны после снятия цензуры и усиления ощущения экономической неопределенности.

Объединение только еще началось, а немцы – равно как и сторонние наблюдатели – обнаруживают осложнение его процесса не только трудностями, проистекающими из необходимости преодолеть различия между двумя системами, но все еще /38/ недостаточным осознанием существования остатков общего культурного наследия.

Сходство между национал-социализмом и СЕПГ

Немецкая культура существует по меньшей мере тысячелетие. Ее носителями выступали различные племена, диалекты, города-государства и карликовые монархии, а также несколько империй. История же германского государства как некоего политически цельного образования весьма коротка и охватывает период между 1871 и 1945 годами.

Германия консолидировалась в единое государство после трех экспансионистских, агрессивных войн. В этот отрезок времени авторитарная милитаристская монархия развязала и проиграла первую мировую войну, была вынуждена отречься от власти в 1919 году. Вслед за кратковременной неудачной попыткой создания парламентской демократии, предпринятой между двумя мировыми войнами, возникло фашистское государство, которое с энтузиазмом приветствовало большинство немецких граждан.

В послевоенный период Западная Германия чаще всего определяет себя словами с приставкой «не». Она говорит о себе как о нефашистской, некоммунистической стране. Такая, по сути негативная самоидентификация используется и поныне, несмотря на все попытки послевоенных историков и политиков углубить немецкую демократическую традицию, рожденную в ходе потерпевших поражение революций прошлого, и положить ее в основу системы, навязанной оккупационными державами.

Западным наблюдателям, весьма активным участникам процесса модификации немецкой истории ради приспособления ее к нуждам «холодной войны» не удалось заметить, сколь значимо для западногерманского самовосприятия утверждение концепции восточногерманской неполноценности. В недавно опубликованной в журнале «Кроникл оф хаер эдьюкейшн» статье западногерманский историк Клаус Швабе пишет:

«Национальная история Германии рассматривается как односторонняя дорога, с неизбежностью ведущая от Бисмарка к Гитлеру. Подобный прямолинейный взгляд на историю может привести лишь к двум интерпретациям недавних событий, каждая из которых имеет свои серьезные слабости. Либо немцы должны будут считать, что новое германское государство не имеет никакого отношения к бисмарковской Германии, что, по-видимому, нереалистично, поскольку историческую традицию преодолеть невозможно, а также и потому, что нельзя попросту игнорировать /39/ целостность психологического и структурного восприятия, которое привязывает Федеральную Республику к бисмарковской Германии. Либо немцы должны будут реабилитировать всю национальную историю Германии, включая и нацистскую эру».

Профессор Швабе утверждает, что вместо этого немцам должно быть дозволено извлечь и отобрать все то, что они хотели бы взять из противоречивых тенденций, которыми отмечена их национальная история. Это отнюдь не оригинальная идея, однако недавние события вдохнули в нее новую жизнь.

Исчезновение восточногерманского государства, выступавшего «порочным близнецом» Федеративной Республики, вызвало, по-видимому, кризис самохарактеристики, поскольку именно тоталитарное подавление своих граждан, которое было присуще, как утверждалось, ГДР, служило подтверждением для западных немцев превосходства их политической системы, а большее богатство утверждало их в собственных достоинствах. Исчезновение еще одного германского государства и его объединение с Федеративной Республикой создало зияющую брешь в психологическом фундаменте западногерманского общества и граждан бывшей ГДР заставили заполнить ее.

Восточные немцы, считавшиеся во времена ГДР беспомощными жертвами, которых следовало жалеть и которым следовало помогать, теперь трансформировались в людей, повинных в том, что они поддерживали злонамеренную систему и извлекали из этого преимущества. Вместо того, чтобы разрешить сформулированную профессором Швабе дилемму, западные немцы провозгласили себя победителями в борьбе за идеологическое и моральное превосходство. Исходя из опыта «холодной войны», который исподволь превращал антифашизм в антикоммунизм, западные немцы предпочли выступить представителями прогрессивного западного либерализма, а восточным немцам отвести роль зараженных духом пангерманизма реакционеров и фашистов.

Краткий обзор западногерманской прессы показывает, что восточногерманское государство изображается в ней прямым отпрыском фашизма. Подобная, созданная в годы «холодной войны» модель, приравнивающая сталинизм и фашизм, была первоначально разработана в 50-е годы в Соединенных Штатах, а затем весьма охотно подхвачена западногерманским вассальным государством. Теперь ее опять вытащили на свет божий ради оправдания западногерманской колонизации бывшей ГДР.

Подобная концепция утверждает, что восточных немцев следует заставить осудить свое тоталитарное прошлое и признать вину за поддержку режима, которую они оказывали в самых разных /40/ формах – вплоть до отказа бежать из ГДР. Недавно журнал «Шпигель» опубликовал серию статей под заголовком «Лучшая Германия». В ней приводятся беседы с пожилыми гражданами бывшей ГДР с целью доказать равную моральную ответственность как за принятие режима СЕПГ, так и за участие в операции по полному истреблению евреев[4].

К сожалению, попытки вдохнуть новую жизнь в германский фашизм или представить его чем-то обыденным отнюдь не оригинальны и не ограничиваются шпрингеровской прессой. Приравнивание сталинизма к фашизму позволяет переложить тяжкое бремя вины, которую испытывали после войны немцы, на плечи одних восточногерманских граждан. Западногерманские аналитики утверждают, что на территории ГДР с 1933 по 1939 год непрерывно развивался один и тот же исторический процесс и ставят знак равенства между фашизмом и сталинизмом.

Тот факт, что восточные немцы добились свободы собственными силами, не укладывается в рамки новой, но уже общепризнанной концепции признания идеологических деформаций, которые претерпело население Восточной Германии, его пассивности и оппортунизма. После кратковременного всплеска ликования, порожденного неожиданно возникшим, опирающимся на собственные силы демократическим движением, западногерманские политики усердно принялись за дело освобождения населения ГДР от бремени самоуправления.

Быстрота, с которой был оформлен германский политический и экономический союз, продиктована опасениями, что избранное народом социалистическое правительство могло стабилизировать ситуацию в ГДР, сделав ее независимым субъектом. Вот почему западные немцы, не теряя времени, стали доказывать, будто восточные немцы слишком неопытны в сфере демократии и неспособны поэтому сформировать ее собственными силами. В западногерманской прессе вновь замелькал имидж восточногерманской пассивности и наивности.

Для многих восточных немцев – особенно для тех из них, кто входил в оппозиционные группы, ускорившие возникновение низвергнувшего режим движения, - подобное непрошенное опекунство /41/ выглядело как неожиданное проявление действия силовых структур, которые лежат в основе буржуазно-демократической системы. Это вынудило их почти немедленно вновь перейти в оппозицию. Однако, как свидетельствуют результаты последних выборов, большинство населения охватила прежняя пассивность, и оно вновь ощутило чувство беспомощности.

Политические манипуляции во время избирательных кампаний в мае 1990 года, а также переговоры об объединении сопровождались массированным наступлением на социальную, культурную, политическую, экономическую структуры восточногерманского общества. Раздающиеся в Западной Германии доказательства необходимости аннексии бывшей ГДР приняли как прагматические (прежде всего экономические), так и идеологические формы. Если говорить о последних, то краеугольным камнем западной кампании за навязывание своей идеологии стало приравнивание сталинизма к фашизму и быстрое изменение оценки позиции граждан ГДР.

Еще до достижения закрепленного законом единства начался процесс делегитимизации властных структур (администраторов, работников просвещения и других специалистов в университетской сфере, в юриспруденции и на государственной службе) и культурной деятельности (искусство, литература, народная культура). Провозгласив, что ГДР опоганена и деформирована сталинизмом, принявшим обличие фашизма, Западная Германия предъявляет претензии на право провести на территории бывшей ГДР денацификацию, к которой в самой Западной Германии никогда не приступали.

Сформированные из западных немцев «квалификационные комиссии» проверяют всех государственных служащих ГДР, определяя, насколько они «идеологически и профессионально» подготовлены к дальнейшей деятельности на прежнем месте работы. Эти комиссии действуют прежде всего в области юриспруденции, государственной службы и просвещения, иными словами в тех трех сферах, где, согласно немецким законам, практикуется пожизненный наем на работу.

Что касается Запада, то здесь находили прибежище нацисты, работавшие вплоть до своего выхода на пенсии в конце 60-х годов. Послевоенная политика, позволившая практически всем нацистам, не осужденным за участие в массовых убийствах, оставаться на своих постах, а тем, кто был осужден, получать пенсии, покоилась на нежелании народа признать факт широкого участия немецкого общества в фашистском варварстве. Нет никаких признаков того, что в наше время, по крайней мере со стороны захвативших /42/ контроль западных администраторов, испытывается подобный энтузиазм: ведь речь идет о ликвидации в ГДР социализма.

Две недели спустя после первых общегерманских выборов – как раз наступило время Рожественских праздников – западно-берлинский Сенат объявил о ликвидации с 1 января 1991 года в Университете им. Гумбольдта (ведущем учебном заведении бывшей ГДР) исторического, юридического, философского и педагогического факультетов. Все работавшие по контрактам на этих факультетах профессора и преподаватели были уволены и лишены всех прав, предоставляемых юридически оформленными на работе договорами, а также трудового стажа.

2 января 1991 года было объявлено о создании трех новых факультетов – юридических, экономических и социальных наук. Заявление о приеме на работу на эти «новые» факультеты могли подать все бывшие «политически приемлемые и достаточно квалифицированные» сотрудники. Но даже в тех случаях, когда они успешно проходили конкурс, в котором участвовали их западногерманские коллеги, их зачисляли в штат «новых» старых факультетов с испытательным сроком и без зачета трудового стажа. Однако всех бывших сотрудников факультета «марксизма-ленинизма» - даже тех, кто сумел устроиться на работу на другие факультеты – уволили вновь.

Аналогичные меры были предприняты во всех других восточногерманских университетах. Правда, вопрос о том, на каких конкретно факультетах проводить чистку, определялся принципами, исповедуемыми правительством каждой данной новой земли. Кроме того, все профессора и преподаватели во всех университетах в ГДР были предупреждены, что на основе специальной статьи, включенной в Договор о единстве, аннулируются их закрепленные контрактами права.

Всем профессорам и преподавателям, научным, техническим и административным сотрудникам было предложено заполнить анкеты. В них помимо данных, свидетельствующих о профессиональной подготовке и квалификации, предлагалось сообщить подробные сведения о прошлой и нынешней партийной принадлежности, политических взглядах и политической активности. Хотя, согласно западногерманской Конституции, подобного рода вопросы недопустимы, сотрудников университетов предупредили, что в случае отказа предоставить такую информацию их заявления о сохранении должности рассматриваться не будут. Утаивание же или неполная информация являются основанием для /43/ немедленного увольнения. Гарантии сохранения полученных сведений в тайне не предоставлялись.

Подвергались аналогичной «проверке» и преподаватели государственной школьной системы. Увольнение преподавателей отвечало экономическим интересам Западной Германии: в ней создалось массовое перепроизводство квалифицированных учителей. В сфере просвещения долговременная структурная безработица даже выше, чем у других групп западногерманских трудящихся. Объявление же учителей из ГДР неподходящими для работы с учениками создало бы много рабочих мест для безработных западных немцев.

В западногерманские административные суды, определяющие законность иных и новых подобных мер, нарушающих принципы университетского самоуправления, были направлены иски. В Берлине административный суд признал закрытие факультета марксизма-ленинизма и увольнение его сотрудников законным. Однако дал указание оплатить вынужденные прогулы профессорско-преподавательскому составу пяти других факультетов, которые фактически существуют, хотя и под новыми названиями. Их профессора и преподаватели должны быть восстановлены на работе. Один из членов берлинского Сената заявил, однако, что он опротестует такое решение, а тем временем продолжит реорганизацию университета.

Списки кандидатов для зачисления на пять факультетов были представлены на утверждение. В них не значился ни один профессор, в прошлом работавший в ГДР. Сотрудник берлинского органа, призванного обеспечивать равенство при найме на работу, заявил протест. Он указал, что при отборе кандидатов была нарушена предусмотренная процедура, а кандидатуры женщин вообще не рассматривались.

Тем временем одних людей увольняли, другим вручали уведомления о разрыве контрактов или информировали об установлении для них неопределенно длительного испытательного срока. Студенты университетов в Берлине и Лейпциге выступили с протестами против таких мер. Но их действия объяснялись не желанием отстоять право на коммунистическую идеологию. Дело в том, что в ходе политического наступления на самоуправление студенты были лишены с трудом завоеванного представительства во всех университетских органах.

К моменту написания этих строк в Берлине вступил в силу «дополнительный закон» к Договору об объединении, в соответствии /44/ с которым профессорами будут считаться только те лица, которые назначены согласно законам ФРГ. К 30 сентября 1991 года все профессора бывшей ГДР, назначенные на свои посты до 3 октября 1990 года, теряют право на выслугу лет, не смогут работать заведующими кафедрами и деканами, занимать должности, замещаемые как по выборам, так и по приказам, участвовать в решении кадровых вопросов, наблюдать за защитой диссертаций, предлагать научные темы или руководить работой по ним. Их будут именовать «профессорами по названию».

1 января 1991 года были уволены все сотрудники берлинских юридических служб. Их объявили непригодными для обеспечения свободного, демократического порядка. Всего в списки «ожидающих увольнения» включено 500-600 тысяч государственных служащих[5]. До конца октября они будут получать 70 процентов прежних окладов, а затем их признают официально безработными. Посчитав эту процедуру законной, судьи Конституционного суда дали заключение, что она «необходима в интересах быстрого создания современной, эффективной администрации, отвечающей требованиям закона». Вместе с тем судьи посчитали антиконституционным включать в списки ожидающих увольнения женщин, находящихся в отпусках по беременности и родам, и установили, что матери-одиночки и инвалиды могут быть уволены только после подыскания им другого места работы.

Стало ясно, что государственная администрация не предпринимает никаких усилий для сохранения или перестройки существующих кадров. Западногерманские администраторы заменяют восточногерманских на всех ответственных и влиятельных постах, порой приезжая с Запада для выполнения своих обязанностей на день в неделю. Только из одной земли Северный Рейн-Вестфалия было переведено на работу в новую землю Мекленбург 1500 государственных бюрократов.

В феврале вспыхнула дискуссия, следует ли направлять государственных служащих на Восток в приказном порядке или же надо создавать выгодные условия, побуждающие их к переезду[6]. /45/ Хотя этому и придается видимость великодушной передачи опыта, в котором, дескать, отчаянно нуждаются в новых землях, фактически же смысл такой операции в том, чтобы отобрать контроль у местных жителей и передать его в руки колониальной администрации.

Колонизация и общество двойных стандартов

Беспомощность правительства СЕПГ выявилась в его неспособности предотвратить массовую эмиграцию своих граждан после открытия летом 1989 года венгерской границы. Запоздалые революционеры осени 1989 года попытались воспользоваться слабостью СЕПГ и вознамерились осуществить демократизацию и социалистические реформы. Однако они недолго удержались в седле. Вскоре западногерманские партии лишили их кратковременной победы и поспешно заполнили возникший вакуум силы.

Подобная ситуация создала реальную причину, заставившую западногерманских политиков добиваться объединения Германии. Ими двигал не страх перед вмешательством Советского Союза, а опасения, что новая, пользующаяся популярностью восточногерманская администрация закрепится в стране с тем, чтобы на переговорах о будущей германской федерации, создаваемой на основе Конституции, выступить равным партнером Запада.

Ныне граждане бывшей ГДР проходят сквозь процесс перехода от несвободного государства не к демократическому государству, а в общество урезанных прав. Восточные немцы не ощущают себя равноправными гражданами Федеративной Республики. Они используют все особенности колонизации, когда туземец, обладает гораздо меньшими правами, чем колонизатор.

Массовые увольнения университетских профессоров и преподавателей, а также государственных служащих, обвиненных в «предполагаемых» политических взглядах или в членстве в легально существовавших партиях – к тому же без индивидуальной проверки, без предъявления доказательств и без права на защиту! – лишили восточных немцев свободы речи и мнений, а также презумпции невиновности. Увольняются даже воспитатели детских садов и других учреждений дневного ухода за детьми, /46/ если только их считают неподготовленными для работы с малышами.

Было приостановлено право восточных немцев на сохранение личной тайны и защиту от самообвинения. Указанные принципы нарушаются угрозой отказа восстановить на работе любого учителя, который уклонится от заполнения анкеты, содержащей вопросы о его прошлых политических связях и деятельности. И это сопровождается требованием отвечать на такие вопросы под присягой.

Поставлено под сомнение право восточных немцев на частную собственность. Ведь более миллиона западных немцев притязают на восстановление их во владении как коммерческими, так и жилыми земельными участками согласно западногерманским законам, предусматривающим наличие судебных решений об отчуждении их нынешним собственникам из ГДР.

Массовые увольнения в бывшей ГДР государственных служащих и их замена западногерманскими гражданами, а также отмена выслуги лет нарушают права восточных немцев, охраняемые трудовыми соглашениями. Врачи увольняются без предварительного уведомления за их прошлую политическую деятельность. Еще один пример. Были повышены фиксированные учетные ставки по закладным с оговоренного контрактом одного процента до 9 процентов. И сделано это было без предварительного уведомления или оказания материальной помощи сразу же после того, как Государственный банк ГДР перешел под контроль двух западногерманских банков – Немецкого и Дрезденского.

В сфере пенсионного права восточногерманские представители свободных профессий, врачи, университетские профессора, художники и научные работники были лишены права на пенсию на том лишь основании, что, поскольку в ГДР государственную пенсию получали сотрудники тайной полиции и пограничники, то их, дескать, надо отменить вообще. Это означает, что люди названных профессий в бывшей ГДР, заработок которых составлял лишь 20-25 процентов заработка их коллег на Западе, теперь наказывались дополнительно еще и за то, что своевременно не эмигрировали в ФРГ. Такое решение было принято в апреле 1991 года, и оно затронуло 280 тысяч пенсионеров.

Все, о чем рассказано выше, не имеет ни прецедента в западногерманской практике, ни юридической основы, закрепленной в западногерманских законах.

Приравнивание нацизма к сталинизму, а также широко распространенная презумпция виновности в соучастии, наказание на основе этого чиновников государственной службы, проведение /47/ в ней чистки – особенно среди преподавателей и юристов – установленный факт. Он еще более очевиден при сравнении нынешней кампании с отношением к бывшим членам и активистам нацистской партии в Западной Германии. Так, в книге Инго Мюллер, последнем исследовании послевоенной карьеры нацистских судей утверждается, что фактически все нацистские государственные служащие оставались на своих постах и сохраняли влияние на просвещение и гражданскую службу вплоть до своей естественной отставки по возрасту. На смену им пришли их студенты или помощники.

Населению бывшей ГДР столь великодушное отношение не знакомо. Идеологию, под гнетом которой они прожили сорок лет, в ФРГ считают чем-то иностранным, хотя ее немецкие корни совершенно очевидны. Ее рассматривают феноменом, угрожающим сложившемуся западногерманскому экономическому порядку, в отличие от фашизма, который скорее поддерживал капиталистический строй, нежели угрожал ему. На смену идеологии социальной предначертанности в бывшую ГДР должна прийти идеология индивидуализма.

В ГДР права на жилище, работу, образование, на заботу о детях в дневное время и всеобщее здравоохранение следует урезать до такой степени, чтобы они соответствовали бы западногерманской модели, в основу которой положены классовые различия и принадлежности к тому или иному полу. Вот почему восточногерманских трудящихся надо дисциплинировать, используя для этого массовую безработицу и повальное вытеснение женщин из трудового процесса. Последнего добиваются весьма просто: женщин лишают возможности воспользоваться детскими учреждениями, объявляют недействительными их дипломы и отказывают признать приобретенный опыт.

Пока восточногерманское общество поучают в отношении ценностей индивидуальной инициативы и побудительном импульсе, заключенном в частной собственности, назначенное боннским правительством Управление по опеке попросту экспроприирует в ГДР большую часть физического капитала, продает 90 процентов его западногерманским инвесторам. До сих пор всего лишь 5 процентов перешло в руки бывших предпринимателей из ГДР и 5 процентов приобретено иностранными инвесторами. Такая массированная передача восточногерманской недвижимости и физического капитала в западногерманское владение осуществилась без согласия населения Восточной Германии, но зато в полном соответствии с колониальной моделью. /48/

Заключение

Травма, причиненная германским прошлым, уже давно превратилась в травму памяти о нем. С момента своего основания оба немецких государства много выстрадали от противоположных, но в равной степени искаженных мифов о своем возникновении, перекладывая друг на друга бремя исторической вины и современных бедствий. Жизненно важное значение для обеспечения стабильности нового, объединенного государства и для определения направления его развития имеет борьба за право исключительного контроля над установлением тех исторических рамок, в пределах которых следует рассматривать послевоенную Германию, а также над культурным наследием, порожденным идеологической гегемонией.

Западная Германия попросту не может, да и не хочет согласиться с тем, чтобы была поставлена под сомнение сложившаяся здесь политическая и экономическая система. Именно западное общество демонстрирует свое нежелание допустить инакомыслие. Здесь все еще действует созданная вслед за студенческими волнениями 1968 года система «черных списков». В силе остается и комплекс других юридических методов, ограничивающих разномыслие. Ныне эта система оказалась перед проблемой ассимиляции не только территории, но и населения бывшей ГДР, которое вполне вероятно усвоило некоторые социальные концепции, хотя и сопротивлялось чуждой пропаганде.

Консервативный немецкий интеллектуальный и политический истэблишмент осознает эту опасность. И Восток, и Запад захлестнули разговоры о коррупции, злоупотреблениях властью, о причиненном ущербе и разрушенной окружающей среде. И все это изображается в таком свете, чтобы создать впечатление, будто бы подобные явления присущи исключительно социализму. Восточногерманскую систему представляют не только несостоятельной, но и во всех отношениях порочной. Социализм провозглашается мертвым и как идеал, и как система. Его же неперестроившихся сторонников в сфере культуры, подобных Христе Вольф, осуждают не только как утопистов, но и как сознательных или несознательных сторонников тоталитаризма. Настало время, считают в Западной Германии, чтобы отвергнуть возможность альтернативы бисмарковскому капитализму.

Однако объединение Германии таит в себе не только опасности. Оно создает широкие возможности для делегитимизации западногерманских левых. Воссоединение Германии позволяет считать погашенными и военные долги, закрыть главу фашистских /49/ преступлений, которые привели к разделу Германии, покончить с борьбой противостоящих друг другу идеологий.

В 80-е годы немецкие историки пытались представить германский фашизм неким малозначимым феноменом. В 90-е годы развернулась кампания против социально-критической литературы, получил хождение аргумент в пользу формирования «здорового чувства немецкого национализма». Объединенная Германия, похоронив свое прошлое, лишив идентитета пятую часть своего населения, заставив умолкнуть критиков слева, способна, конечно, удовлетворить требования общеевропейского дома. Но надолго ли?

---

По этой теме читайте также:

---

Примечания

Имя
Email
URL
Отзыв