Я работаю в банке в ревизионном отделе. В моем подчинении около двадцати человек. Мы и присматриваем за работниками других отделов, и ведем постоянную проверку документации — никаких краж и растрат у нас не должно быть. Это своего рода служба внутренней безопасности». Банк большой — около пяти тысяч служащих.
Он занимает эту должность уже год. Поступил сюда два с половиной года назад счетоводом. «Всегда радуешься повышению. Ведь это значит больше денег и меньше работы». (Смеется.) Ему двадцать пять лет. Он женат. Его жена — учительница. Кроме него в отделе работают еще двое черных.
— От тебя зависит, как люди живут, сколько зарабатывают. Отличная должность для тех, кому нравится работа такого рода, кому приятно властвовать над чужой жизнью. А мне вот не доставляет особого удовольствия видеть, как пятидесятилетнюю женщину выгоняют вон, потому что молодые работают лучше. Ведь у нас ей было так хорошо.
Одни люди способны руководить, другие — нет. По-моему, я способен, но тут возникают личные чувства — у меня просто духу не хватает заявить этой женщине: «Послушайте, ставлю вам минимальное соответствие». Рассчитывать ей не на кого. Выгнать ее — так где она найдет работу, ведь ей пятьдесят лет? Я инспектор и добросовестно выполняю свои обязанности. Я определяю соответствие занимаемой должности так, как есть на самом деле.
Мои чувства здесь ни при чем. Я делаю то, что должен делать. Но это не значит, что я не способен переживать и даже поседеть.
Сначала они мне не поверили потому, что я черный, и потому, что я молод. Она-то белая. Мне предложили обосновать мое заключение. Не личная ли это неприязнь? И не враждебность ли черного к белым? Я обосновал. Указал на то и на это... Тогда они сказали: все правильно. Но они поняли, что никакой радости мне это не доставляет. Они поняли, как я к этому отношусь. Я сказал, что она прекрасный человек. А они ответили: «Личные чувства тут неуместны. Мы дадим ей пять месяцев — если не справится, пусть ищет себе что-нибудь другое». Ей назначили испытательный срок.
Так всегда бывает на работе. О чувствах там не говорят. Вам дается понять, что человек значения не имеет. Вы поступаете на место, вы обязуетесь работать с восьми тридцати до пяти, и никаких «если», «а» или «но». Чувства не допускаются, они тут ни при чем. Наверно, среди других инспекторов есть мягкие люди вроде меня. Но они выбирают самый легкий путь: видят, что человек работает плохо, но ставят ему средний уровень. И через полгода он получает прибавку. А если докладываешь, что он не соответствует, то никаких прибавок и его вообще уволят. А потому все предпочитают наилегчайший выход и ставят ему «средний уровень». Так спокойнее. Но я чувствовал, что выбора нет: надо писать о человеке правду, потому что рано или поздно все так или иначе выяснится и ему же будет хуже. Для меня люди — это люди, и каждый человек — личность. Но при исполнении служебных обязанностей полагается выбрасывать это из головы.
В небольших фирмах обходятся без этого. Никаких оценок там не требуется. Все и так всех знают. А в более крупных фирмах люди превращаются в пешек. Большие корпорации имеют тенденцию расти, так что люди будут значить все меньше и меньше. Человек уже ничто. Большие корпорации ценят только доллары.
В этом конкретном случае ее можно было бы перевести в какой-нибудь филиал, где нет такой гонки. Куда-нибудь, где она могла бы не опасаться увольнения, не опасаться, что за ней следит кто-то вроде меня. Дайте ей работу по способностям, так, чтобы она могла работать в полную силу, но не надрываясь. Зачем использовать ее там, где требуются молодость и быстрота?
Я своей работой не горжусь. Ну ладно, пусть мне подчиняются двадцать человек. Чем здесь гордиться? Гордиться нужно, когда ты на самом верху, а не еще одна пешка. Пусть ты при этом не на самой нижней ступеньке, а выше на одну. Ведь выше еще пятьдесят. Так что никакого престижа эта должность тебе не дает.
А что делает человек наверху? Он председатель правления. Уж не знаю, так ли это приятно — пять тысяч человек у тебя под началом, два миллиарда долларов оборотного капитала и горстка людей, оберегающих эти деньги. Чем они занимаются, пока тебя нет? Я себе даже представить не могу, каково это — быть наверху.
После двух лет армии он некоторое время работал в конторе по продаже недвижимости. «Был управляющим, выяснял, кто из покупателей платежеспособен, кто нет. Район стал заметно хуже, и я решил, что мне следует уйти.
Я не рассчитывал остаться здесь надолго. Думал: проработаю полгода и пойду учиться на дипломированного бухгалтера. Но тут я женился, и пришлось остаться. Сейчас я на перепутье. Занимаюсь на вечерних курсах, но пока оставил бухгалтерское дело и прочее и взялся за гуманитарные предметы. Хочу проверить, может, какая-нибудь другая профессия мне больше понравится».
— Обычно я в восемь часов уже на месте — за полчаса до начала рабочего дня. Готовлюсь, пишу программы, распределяю задания. Когда приходят сотрудники, мы смотрим, кого нет, кто опоздал. Проверяем, приступают ли они к работе точно в восемь тридцать или уходят в туалет и пятнадцать минут пудрят там нос. Проверяем, не растягивают ли пятнадцатиминутный перерыв до двадцати минут. Проверяем, обедают ли действительно сорок пять минут, а не час. И не ведут ли личных разговоров по банковским телефонам — это запрещено. Только и делаешь, что следишь за людьми и проверяешь. И так весь день.
Работа очень скучная. По-настоящему монотонная. Я не замечаю, как идет время. Меня оно не интересует. Увижу, что кто-то прибирает свой стол, и только тогда соображу, что уже пять. В пять я ухожу на курсы. И так изо дня в день. Ничего сколько-нибудь интересного не случается.
Только одно: следи и следи за людьми. Точно ты на фабрике, где работают роботы. Твоя обязанность — проверять, чтобы машины работали непрерывно. Если они ломаются или что-то не ладится, твое дело снова наладить. Ты словно мастер на конвейере: сломаются — замени. Ты словно человек, который весь день напролет следит и следит за компьютером. Никакой разницы.
Настоящая система слежки. Все за кем-то следят. Когда повернешься и начинаешь следить за ними, выходит очень смешно. Я это часто делаю. Они знают, что я за ними слежу. И им от этого не по себе. (Смеется.)
С человеком надо обращаться по-человечески, а не как с машиной ценой в миллион долларов. Только с людьми обходятся куда хуже, чем с компьютерами. От больших корпораций меня мутит. Это я понял, только когда меня назначили инспектором и мне стало ясно, в какие игры мы играем. Пока ты счетовод, тебе не из-за чего волноваться. Делай свою работу, и все. Приходи вовремя и уходи вовремя. Занимайся своей работой, и дело с концом.
Я тут навсегда не останусь. Работать в банке неинтересно. Я не мчусь домой поделиться радостью: «Мама, я работаю в банке! Чудесно, а?» И все еще ищу. Тут, правда, я на одном месте не сижу. Вот уж что совсем не по мне, так это сидеть за письменным столом. И может, я найду себе такую работу, чтобы всегда быть в движении. Скажем, стану коммивояжером...
Довольно много людей задерживается после работы. Каждый день, когда я ухожу, я вижу таких. (Смеется.) Сам я устроен иначе. Эти все принадлежат к старшему поколению. И задерживаются, чтобы проверить, не осталось ли что-нибудь недоделанным. Это мне непонятно. Люди постарше способны вкладывать себя в работу целиком, а у молодежи этого нет. Я что-то не могу себе представить, чтобы вернулось время, когда человек, начав где-нибудь работать, так и оставался бы там всю жизнь. Я просто не представляю, чтобы человек прослужил в одной фирме сорок лет. Это все в прошлом.
Ведь можно поступить на трехгодичные курсы и переменить профессию, когда тебе заблагорассудится. Скажем, он счетовод и весь день корпит над бумагами. Но по вечерам он ходит на курсы программистов. Ну, и перейдет в другую фирму, где ему будут платить больше. А люди старшего поколения чуть ли не все удовлетворены своей работой и ничего другого искать не хотят.
Я поклялся, что до язвы желудка доводить себя не стану. Никакие деньги этого не стоят. Но из-за этой женщины у меня на душе было по-настоящему неспокойно. Такая приятная, тихая. Но я же обязан был это сделать — так я ей и сказал. Я объяснил, что ее все время тащили другие люди, дотягивали ее до средней оценки. Она сидела через два стола от меня, и я ей часто помогал. На прибавку ей все равно рассчитывать было нечего. По-моему, она мне была благодарна за откровенность.