— Не из всякого человека может выйти могильщик. Простую яму можно вырыть как попало. Другое дело, когда ты могильщик, тут работа тонкая. Раз, помнится, попросил меня один показать ему, как я это делаю. Сам он рыл канализацию. Посмотрел, как я копаю могилу, какая она у меня выходит ровная и аккуратная, вижу — понравилось. И то, как-никак человеку в ней лежать. Так что рыть могилы — это целое искусство.
Он помощник бригадира, роет могилы вот уже восемь лет. «Вообще-то я на кладбище, считай, без малого двенадцать лет». Первые четыре года «я траву стриг, ну и все такое. Думать не думал, что займусь этой вот работой. Когда-то водил прицеп из Техаса в Чикаго». Он женат, у него пятеро детей в возрасте от двух до шестнадцати лет. Воскресное утро выдалось холодное, с морозцем.
— По нынешним временам могильщик должен уметь обращаться с техникой. Заступ берешь, только чтобы грязь соскоблить. А так он ни к чему. Сейчас мы испытываем новую машину, землеройку. Должна любую мерзлоту брать. Она нас здорово выручает. А когда тепло, градусов так пятнадцать, дело и вовсе нехитрое.
Зато если приморозит, тут уж, будьте уверены, работенки хватает. Приходится надевать маску. В холод кожа так горит, словно огонь к лицу поднесли. Судите сами, Два-три часа на морозе. Без маски просто нельзя, пропадешь.
В прошлом году земля промерзла на тридцать пять дюймов. Тяжелые были похороны. Лед, он ведь как бетон, разницы почти никакой. Бетон, я так думаю, даже податливей льда будет. Бетон, конечно, штука прочная, но ударишь по нему — и на куски. А по льду надо бить да бить, пока его расколешь. В том году, когда лед до тридцати пяти дюймов доходил, пришлось работать с отбойным молотком.
В день я выкапываю самое большее шесть-семь могил. Это летом. Зимой столько не потянешь. Зимой если четверых похоронил, значит, день был жаркий.
Со снегом работы хватает. На этот случай у нас есть нечто вроде калориферов на древесном угле, на таких отбивные да сосиски на пикниках жарят. Отмечаю я, значит, место, где завтра копать, и насыпаю слой угля по форме гроба. К утру от льда толщиной в пятнадцать дюймов следа не останется. Рабочий день у меня начинается рано, около семи, до похорон надо еще успеть привести участок в порядок. Завтра нам два раза хоронить, в одиннадцать и в час. Так вот и живу.
В старое время работали вчетвером, по двое с каждой стороны. Опускали медленно, на веревках. Тяжело им, поди, приходилось, есть ведь люди, в которых верных двести фунтов будет, а я-то знаю, что это такое. Лет пять назад хоронили мы одного, так в нем все четыреста фунтов были. На спускной платформе не уместился. Есть у нас, правда, мощный трактор, который, если тросами за него гроб прицепить, можно было приспособить под это дело, да только очень уж нехорошо получилось бы: гроб трактором опускать — это хуже некуда. Надо же уважать... В общем, спустили на руках. Полдюжины нас было.
Засыпать могилу минутное дело — высыпал из ковша земли сколько надо, утрамбовал ее и присыпал черноземом. Потом мы кладем на место дерн. Через две недели вы и не догадаетесь, что это свежая могила. Ровненько, красиво. Осевшие могилы сейчас редкость.
Вырыть могилу можно за полтора часа, за час сорок пять. Работают всего двое. Один на землеройке или там на скрепере, второй на трейлере, куда ссыпается земля.
Когда нет бригадира, приходится за всем следить самому. И давать указания напарникам, и ровнять могилы, и много чего еще делать. Особенно бывает туго, когда кто-нибудь не является. Взять хотя бы нашего новичка. Парень что надо, только ненадежный. Часто пропадает. Ему года двадцать четыре. Один я тут знаю все досконально. Обычно я говорю всем, что работаю сторожем. Звучит куда приятнее. На мне лежит уход за парком. В конце дня проверяю, закрыта ли контора и подсобки, не ломают ли чего в парке. А то наведываются сюда всякие, воруют, разбойничают, безобразничают в парке, портят что-нибудь. Мальчишки, наверно. Человек солидный никогда бы себе такое не позволил. Пришлось нам поставить несколько ворот и запирать их на ночь. Раньше никаких ворот не было. У нас тут настоящая изгородь из роз. Ночью сюда можно проехать на машине.
Когда вы говорите людям, что работаете на кладбище, они переводят разговор на другую тему?
— Почему же, есть такие, которые интересуются. Особенно мексиканцы. Спрашивают, правда ли, что через четыре-пять лет мы выкапываем мертвецов, а на их место кладем -других. Нет, говорю им. Если тут кого хоронят, так на всю жизнь.
Работа как работа. Все равно что у механика или доктора. В нашем деле нужно быть на высоте, как во время операции. Если ты не знаешь, где сделать надрез, ты все запорешь. Здесь то же самое. Без определенных навыков никак нельзя. Я не о всяких там колледжах. Сам я, к примеру, не кончил школы, а все же здесь надо соображать, что к чему. Есть у нас такие, которые работают не первый год, а до сих пор от них проку мало. Я, признаться, горжусь, когда все у нас идет как по маслу и мистер Бах всех поздравляет. Четыре года назад у бригадира случился инфаркт, и мне пришлось заменить его. Да, уж покрутился я в тот год. И могилы надо было копать, и определять, кому что делать.
Могильщик — фигура первой важности. Слыхали, наверно, о нашей забастовке года два назад в Нью-Йорке? Двадцать тысяч покойников ждали своего часа, а похоронить их было некому. Цены на похороны тогда подняли, а рабочие прибавки не получили. Ведь жизнь-то какая, все дорожает, уж не знаю, что и будет.
А попробуй не приди я завтра утром, и этот парень тоже — он вообще часто запаздывает, а то и вовсе не приходит. Представляете? В одиннадцать у нас похороны. Покойника подвезли, а где его хоронить?
У нас всегда при себе вода и аспирин, а ну как кто и обморок упадет? И еще такие капсулы, знаете, разбиваешь ее и к носу подносишь, нюхательная соль называется. А под навесами мы ставим обогреватели, чтоб потеплей было.
Бывают похороны — прямо за душу берут. Когда какой-нибудь молоденький. Много мы молодых схоронили. Если ты не бесчувственный, всегда переживаешь, всегда. Помню, хоронил я года два назад мальчонку и девочку, ну совсем ребятишки. Вот грустные были похороны, одни подростки тогда пришли. Я уже привык к тому, что каждый день у меня похороны. Конечно, приятного мало, но по-настоящему переживаешь, когда хоронишь ребенка. Тут в самом деле разбирает.
Как правило, я ношу темные очки. Без них не выхожу. И вот почему: по глазам в первую очередь видно, что расчувствовался. Поэтому я и хожу в темных очках.
Я уже привык к слезам, каждый день видишь людское горе. Но иногда, бывает, особенно убиваются, всё никак поверить не могут. Есть такие, что не в силах смириться. А я так мыслю: раз помер человек, ничего не попишешь, остается только с этим смириться. Не захочешь — только жизнь себе испортишь, весь изведешься. Вообще говоря, сейчас люди все это легче переносят. Жалеют, конечно, человека, но не так, как бывало.
А на иных похоронах и не скажешь, что люди печалятся. Это народ особенный. Похоже, они скорее радуются — и не в псалмах тут дело,— потому как отмучился человек в этом мире. Умер и отдыхает себе теперь уже навеки. Часто спрашивают: «Как вы все это выдерживаете?» Интересуются, со спокойным ли сердцем хороню я людей. Но ведь, если задуматься, что может быть в жизни естественней, чем похороны.
Мне здесь очень нравится, а уж летом — говорить не приходится. Неужто в каком-нибудь цеху или в конторе лучше? Весь день на воздухе, а какая красота! Когда скосят траву, такой запах — умереть можно. Зима пролетает быстро, и не заметишь.
Когда я кончаю работу, я о ней забываю. Да и не до того мне, я очень люблю музыку, так что все свободное время слушаю пластинки и сам играю. Так и провожу свой досуг. Я не пью, не курю. Играю на фаготе, на гитаре. И еще на аккордеоне. Все хотел стать музыкантом.
Родился я и вырос в Техасе. С учебой как-то не получилось, а музыку освоил самоучкой. Закрою ворота и играю себе. Во время похорон оно, пожалуй, не до музыки. Но потом...
Мы, понятно, не богачи, но не скажу, чтобы мы жили плохо. Нужды не знаем. А сколько таких, что еле концы с концами сводят из-за мирового кризиса. Иногда жене надоедает торчать здесь. Стараюсь почаще выбираться с ней куда-нибудь. Не на вечеринки, а так, по магазинам, при случае в автозакусочную или там еще куда.
Она, кстати, тоже привыкла к похоронам. Прихожу днем обедать, а она: «Сколько у тебя сегодня похорон? Много ли нынче похоронил?» — «Да так, двоих».— «А сколько осталось?» — «Еще один». Другие, когда ты приходишь в свою контору, спрашивают: «Сколько писем вы сегодня написали?» А моя спрашивает: «Сколько ты сегодня похоронил?» (Смеется.)
Мои дети ко всему привыкли. Гоняют мяч прямо за домом. Через дорогу им переходить не разрешается, там уже могилы. Если похороны близко от дома, мы им играть не велим... Но дети любят собак, на то они и дети. Хорошо бы сюда собаку, чтобы охраняла кладбище. Лучше всего немецкую овчарку. Только собак здесь не потерпят. Не годится, чтобы во время похорон собака бегала. Или кошки, или кто еще. Поэтому ребятам не с кем играть, никого у них нет.
Сдается мне, до самой смерти я тут, видать, проживу. А чем плохо, как-никак двенадцать лет уже я на этом кладбище. Здесь и останусь. (Смеется.) Очень удобно, когда время помирать придет. Глядишь, здесь и схоронят, очень даже возможно.
